Был в доме у Харденбергов ангел, Август Вильгельм Бернард, с волосами светлыми, как пшеница. После некрасивой, в мать, Шарлотты, после старшего сына, бледного, глазастого Фрица, после крепыша и коротышки Эразма, беспечного Карла, великодушной Сидонии и прилежного Антона, на свет явился белокурый Бернард. Тот день, когда пришлось его переодеть в штанишки, был для матери ужасен. Она, за всю жизнь свою едва ль хоть раз о чем-нибудь просившая для себя самой, заклинала Фрица:
— Поди к нему, поди к твоему отцу, проси, моли его, пусть позволит моему Бернарду еще немного походить в платьицах!
— Но матушка, что я ему скажу? Бернарду, кажется, уже шесть лет.
В таком возрасте, думала Сидония, давно пора бы понимать, что такое любезность к гостю.
— Ну, почем я знаю, сколько он у нас пробудет, Бернард. Он с собой привез большой чемодан.
— Чемодан весь книгами набит, — сказал наш Бернард. — И еще он с собой привез бутылку шнапса. Думал, видно, что у нас в доме такого не водится.
— Бернард, ты был у него в комнате.
— Да, заглянул.
— И открывал его чемодан.
— Да, хотел посмотреть, что там лежит.
— Ты так все и оставил или прикрыл крышку?
Бернард замялся. Он не мог припомнить.
— Ну хорошо. Неважно, — продолжала Сидония. — Ты, конечно, должен во всем признаться господину Дитмалеру и просить у него прощенья.
— Когда?
— Еще до темноты. Всегда лучше не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
— И что я ему скажу? — закричал наш Бернард. — Я ничего ему не портил!
— Сам знаешь, батюшка мало тебя наказывает, — улещивала его Сидония. — Не то что нас наказывали. Ну, разве что, велит тебе курточку поносить наизнанку денек-другой, для острастки. Вот мы позанимаемся музыкой до обеда, а там пойдем вместе к гостю, и ты возьмешь его за руку и спокойно с ним поговоришь.
— Ах, как вы все мне надоели! — крикнул Бернард и бросился от нее прочь.
Фриц обходил огородные грядки, вдыхал запах распахнутых цветов фасоли и вслух, во весь голос, читал стихи.
— Фриц, — окликнула Сидония. — У меня Бернард потерялся.
— Не может быть!
— Я его отчитывала в утренней комнате, а он вдруг от меня как дунет, вскочил на подоконник и спрыгнул в сад.
— Но ты за ним послала кого-нибудь из слуг?
— Ах, лучше не надо, Фриц, они матушке доложат.
Фриц на нее глянул, захлопнул книжку и объявил, что сам отыщет братца.
— За волосы его приволоку, если что, только вам с Асмусом придется покамест занять моего друга.
— А где он теперь?
— У себя в комнате, читает. Отец совсем его уморил. Кстати, в комнате у него все было перевернуто вверх дном, и чемодан открыт.
— Он сердится?
— Нисколько. Как видно, счел, что и это тоже обычай Вайсенфельса.
Фриц надел фризовое пальтецо и без раздумий заторопился к берегу. Всему Вайсенфельсу известно было, что малыш Бернард в воде не тонет, он водяная крыса. Хотя плавать он не умел, как, впрочем, и отец. Семь лет прослужив в Ганноверском войске, не раз быв в деле, фрайхерр частенько переправлялся через реки, но пускаться вплавь ему не приходилось. Бернард однако всегда жил у воды, и жить без нее, кажется, не мог. Он вечно околачивался возле парома, в надежде на него скользнуть, не уплатив положенных трех пфеннигов за переправу. Этого родители не знали. В Вайсфельсе существовал некий заговор великодушия, многое таили от фрайхерра, щадя его благочестие, во-первых, а во вторых, чтоб ненароком не раздразнить его свирепый нрав. Солнце закатилось, но в небе еще медлила багряная полоса. Мальчика у парома не было. Только гуси стайкой да несколько свиней, которым ход на справный мост Вайсенфельса воспрещался, дожидались последней переправы.