В стихотворенье на тринадцатый день рождения Софи Фриц писал: не верится, но было время, когда он не знал Софи, он тогда был «вчерашним человеком», беспечным, легкомысленным и прочее. Вчерашний человек отныне и вовеки ступил на верную стезю.

— Но он такой противный был, Фрике, — рассказывала Софи сестре, — и мы поссорились, и все, все кончено между нами.

Это было тем более несправедливо, что Софи сама только и нарывалась на ссору с Фрицем: подруга, Йетта Голдаккер, сказала, что им с Харденбергом непременно нужно поссориться. Милые должны браниться, Голдаккер пояснила, от этого крепчают узы. Из-за чего браниться? — Софи спросила. Из-за любой безделицы, и чем пустяшнее, тем лучше. Однако — они сидели-разговаривали с полчаса, а то и меньше — и вдруг ее Харденберга взорвало, будто какую-то пружину в нем перекрутили, и пружина лопнула:

— Софи, вам тринадцать лет. И как проводили вы время до сих пор? В первый год, я полагаю, вы улыбались и сосали грудь, как теперь Гюнтер. Во второй год, ведь девочки скорее развиваются, чем мальчики, вы научились говорить. Первое слово ваше было — да, какое слово? — «дай!» В три года жадность ваша возросла, вы допивали сладкое вино из рюмок взрослых. В четыре вы научились хохотать, и вам это пришлось по вкусу, вы стали хохотать над всем и вся. В пять лет вас взялись воспитывать. К одиннадцати, ничему не научившись, вы обнаружили, что стали женщиной. Вы испугались, думаю, вы побежали к милой матушке, и та объяснила вам, что тревожиться не надо. Потом до вас дошло, что при вашей щедрой внешности — не темной и не светлой — вам нужды нет узнавать, и уж тем более говорить — ничего разумного. Ну а теперь вы плачете, конечно, чувствительность сама, посмотрим же, надолго ли вас хватит, моя Философия…

Он не умеет себя вести, — рыдала Софи. Так говорили ей, когда бывали ею недовольны, более сильного упрека она не знала. Фриц отвечал, что был в Лейпцигском, Йенском и Виттенбергском университетах, и уж там, верно, научился себя вести получше, чем какое-то тринадцатилетнее дитя.

— Тринадцатилетнее дитя, подумай, Фрике! Можешь ты такое вообразить, можешь ты такое объяснить?

— Но сам-то он как объяснил?

— Сказал, что я его измучила.

В последовавших письмах Фриц себя честил невоспитанным, неучтивым, невозможным, недостойным, несносным, наглым и бесчеловечным.

Мандельсло ему советовала это прекратить.

— В чем бы ни была причина ссоры, она ее забыла.

— Но не было причины, — сказал Фриц.

— Тем хуже, все равно она ее забыла.

Тогда же он обратился с ходатайством к принцу Фридриху Августу Третьему в Дрездене о соискании места инспектора соляных копей, на жалованье, у курфюрста Саксонского.