В первый жаркий вечер июня я дома одна. Пытаюсь насладиться покоем, а сама брожу по комнатам и никак не могу устроиться.

У Трейси свидание с Флипом, очередным белокурым теннисистом в ее бесконечной череде бойфрендов. Я не могу дозвониться до Нэн, своей лучшей подруги. Неделю назад у нас начались каникулы, и она окончательно потеряла голову из-за своего бойфренда Дэниэла. По телевизору ничего интересного, в город ехать не тянет. Хотела посидеть на крыльце, но в отлив духота страшная, да еще от реки пахнет болотом.

И вот я сижу в нашей гостиной с арками, похрустываю льдом от минералки, листаю журналы «Ин Тач», которых у Трейси целая стопка. Вдруг раздается громкая жужжащая трель. Звук не прекращается, и я испуганно озираюсь по сторонам: что жужжит? Сушилка? Детектор дыма? Нет, это же дверной звонок звонит не переставая. Я спешу к двери, ожидая увидеть (эх!) одного из бывших ухажеров Трейси, который, накачавшись клубничными дайкири в загородном клубе, осмелел и решил вернуть мою сестрицу.

Нет, это мама! Какой-то мужчина прижал ее спиной к дверному звонку и целует взасос. Я открываю дверь, и они чуть не падают. Но вот мужчина опирается на косяк, и поцелуи продолжаются. Я так и стою, скрестив руки на груди, и чувствую себя круглой дурой. Моя тонкая ночнушка слегка колышется. Вокруг обычные летние звуки. Далекий плеск волн, рев приближающегося мотоцикла, шелест ветра в кизиловых деревьях… Маме и ее спутнику не мешает ни один из звуков, а мое присутствие – и подавно. Не мешает им даже громкий хлопок мотоцикла, въезжающего на подъездную дорожку Гарреттов. А ведь обычно маму такое бесит.

Вот им не хватает воздуха, мама поворачивается ко мне и смущенно хихикает:

– Боже, Саманта, ты меня напугала!

От волнения голос у мамы по-девичьи высокий. Куда подевался безапелляционный – «как скажу, так и будет» – тон, который она включает дома, или приторно-стальной, которым она пользуется на службе?

Пять лет назад мама ударилась в политику. Мы с Трейси сперва не восприняли это всерьез: мама и на выборы-то никогда не ходила. Но однажды вечером она вернулась с митинга взволнованная и полная решимости стать сенатором. Она выставила свою кандидатуру, победила и в корне изменила нашу жизнь.

Мы очень гордились мамой. Как же иначе! Теперь вместо того чтобы готовить завтрак и рыться у нас в школьных сумках, проверяя, сделана ли домашка, мама уезжала из дома в пять утра, чтобы попасть в Хартфорд до пробок. Она допоздна задерживалась на специальных заседаниях всяких комиссий. Выходные теперь посвящались не тренировкам по гимнастике, которой занималась Трейси, и не моим походам в бассейн. Отныне они посвящались подготовке к следующим выборам и посещениям местных мероприятий. Трейси перепробовала все фокусы из репертуара трудного подростка – баловалась наркотиками и выпивкой, воровала в магазинах, спала, с кем попало. Я читала запоем, решила стать демократом (мама – республиканка), и еще пристальнее следила за Гарреттами.

И вот я стою у двери, парализованная столь продолжительным и внезапным публичным проявлением чувств, пока мама наконец не отпускает незнакомца. Он поворачивается ко мне, и я ахаю.

Если мужчина бросает тебя беременной, с малышом на руках, вряд ли захочется поставить его фотографии на каминную полку. Фотографий отца у нас немного, и все они в комнате у Трейси. Но я узнала пришедшего и по форме челюсти, и по ямочкам, и по блестящим волосам цвета пшеницы, и по широким плечам.

– Папа?

Мечтательность в мамином лице сменилась неприкрытым удивлением, словно я выругалась.

Мужчина отлепляется от мамы и протягивает мне руку. Он проходит в освещенную гостиную, и я понимаю: мой отец не может быть так молод.

– Привет, дорогая! Я новый и самый энергичный член предвыборного штаба твоей мамы.

Энергичный? Не то слово!

Он берет мою ладонь и пожимает, словно без моего участия.

– Это Клэй Такер, – говорит мама с трепетом, словно речь идет о Винсенте Ван Гоге или Аврааме Линкольне. Она смотрит на меня с укоризной – вероятно, из-за «папы», – но быстро берет себя в руки. – Он участвовал в проведении общенациональных избирательных кампаний. Большая удача, что он согласился мне помочь.

«В качестве кого?» – гадаю я, а мама взбивает себе прическу жестом, который иначе, чем кокетливым, не назовешь.

– Клэй, говорила же я тебе, что Саманта большая девочка.

Я хлопаю глазами. Ростом я пять футов два дюйма. На каблуках. Потом до меня доходит. Большая – значит взрослая. Слишком взрослая для такой молодой матери.

– Клэя очень удивило, что у меня дочь-подросток. – Мама только что взбила волосы, а теперь убирает за ухо непослушную прядь. – Он говорит, что я сама выгляжу как девушка-подросток.

Интересно, а про Трейси она рассказывала или пока подержит эти сведения в тайне?

– Ты такая же красавица, как мама, – говорит мне Клэй. – Так что теперь я верю.

Выговор у него южный. Перед глазами сразу встают масло, тающее на сладких булочках, и садовые качели.

– Какая чудесная комната! – восторгается Клэй, оглядывая гостиную. – В такой хочется отдохнуть после тяжелого рабочего дня.

Мама сияет. Она гордится нашим домом, постоянно обновляет обстановку, совершенствует совершенное. Клэй неспешно обходит гостиную, разглядывает гигантские пейзажи на белоснежных стенах, мягчайший – не садись, утонешь! – кремовый диван, огромные кресла и наконец опускается в одно из них. Я в шоке смотрю на маму. Ее свидания неизменно заканчиваются у порога. Хотя на свидания она почти не ходит.

На сей раз мама не смотрит на часы, не восклицает: «Господи, времени-то сколько!» – и не выталкивает поклонника за дверь. Она снова по-девчоночьи хихикает, кокетливо поправляет жемчужную сережку и говорит:

– Я кофе сварю.

Мама поворачивается к кухне, но не успевает сделать и шагу, как Клэй Такер подходит ко мне и кладет мне руку на плечо:

– По-моему, девушка вроде тебя сварит кофе сама и даст маме отдохнуть.

Я краснею и невольно отступаю от него. Вообще-то я всегда завариваю чай маме, когда она поздно возвращается. Это что-то вроде ритуала. Но чтобы делать так по чьему-то указанию… Может, я ослышалась? Мы же с этим человеком знакомы буквально несколько секунд… Обида накатывает тотчас, совсем как в школе, когда я забываю решить задачу, за которую начисляют дополнительные баллы, или дома, когда я машинально засовываю свежевыстиранную одежду в ящик несвернутой. Я гадаю, что ответить, но в голову ничего не приходит. В итоге я киваю и отправляюсь на кухню.

Пока я отмеряю молотый кофе, из гостиной доносятся шепот и смешки. Кто этот мужчина? Трейси его видела? Нет, вряд ли, раз я большая девочка. Тем более что с выпускного, состоявшегося на прошлой неделе, Трейси пропадает на теннисных матчах Флипа. Когда тенниса нет, а мама на работе, они сидят в машине Флипа. Заезжают к нам на подъездную аллею и раскладывают сиденья.

– Милая, кофе уже готов? – спрашивает мама. – Клэю срочно нужно взбодриться. Он, как охотничий пес, землю носом рыл, помогая мне.

«Как охотничий пес?» – удивленно думаю я, разливаю свежий кофе в чашки, ставлю их на поднос, разыскиваю сливки, сахар, салфетки и возвращаюсь в гостиную.

– Милая, мне чашечки хватит, а вот Клэю нужна большая кружка. Да, Клэй?

– Точно! – отзывается Клей, широко улыбаясь, и протягивает мне чашку. – Саманта, неси самую большую кружку. Я живу на кофеине. Это моя слабость. – Он подмигивает мне.

Вернувшись из кухни во второй раз, я ставлю кружку на стол перед Клэем.

– Ты полюбишь Саманту, – обещает Клэю мама. – Она такая умница! Последний семестр она занималась по программе повышенной сложности, и везде у нее самые высокие баллы. Она состоит в редколлегии школьного ежегодника и школьной газеты, была в школьной команде по плаванию… Звездочка моя! – Мама дарит мне улыбку, настоящую, которая отражается в глазах, и я отвечаю тем же.

– Саманта вся в мамочку, – говорит Клэй.

Мама поворачивается к нему и смотрит как зачарованная. Они переглядываются, мама устраивается на подлокотник кресла, в котором сидит Клэй. Эй, я что, сквозь землю провалилась? Ясно, я здесь лишняя. Тем лучше! Не поддамся соблазну вылить горячий кофе из самой большой кружки на колени Клэю. Или что-нибудь холодное на маму.

* * *

«Ответьте мне, ответьте!» – беззвучно умоляю я, набрав номер.

Раздается щелчок, но отвечает мне не Нэн, а Тим.

– Дом Мейсонов, – говорит он. – Если ты Дэниэл, то Нэн нет дома. Она на свидании с парнем, у которого член больше твоего.

– Нет, я не Дэниэл, – уверяю я. – Так это правда? Ну, что у Нэн свидание?

– Конечно же нет. Нэн повезло, что она захомутала Дэниэла. В общем, тоска зеленая, мать ее, – усмехается Тим.

– Где же она? – удивляюсь я.

– Да где-то здесь, – услужливо отвечает Тим. – Я у себя в комнате. Ты когда-нибудь задумывалась, какую роль играют волосы на пальцах ног?

Тим под кайфом. Как всегда.

– Можно мне поговорить с Нэн?

Тим обещает ее позвать, но проходит десять минут, а ее нет. Тим, наверно, забыл, что говорил по телефону.

Я вешаю трубку и буквально на миг ложусь на кровать и смотрю на потолочный вентилятор. Потом открываю окно и вылезаю на козырек.

Как обычно, у Гарреттов свет горит почти везде. Даже на подъездной аллее, где Элис, ее полуодетые друзья и несколько братьев Гарреттов играют в баскетбол. Может, там и бойфренды сестер. Сразу не определишь, они скачут как бешеные, музыка орет из айпод-спикеров, стоящих на ступеньках крыльца.

В баскетболе я особенно не разбираюсь, но, похоже, играющим весело. В окне гостиной видны мистер и миссис Гарретт. Он сидит в кресле, к спинке которого прислонилась она, и показывает ей что-то в журнале. Уже поздно, а у них в спальне, где спит и младенец, горит свет. Неужели Пэтси боится темноты?

Вдруг совсем рядом, буквально подо мной, раздается голос:

– Привет!

От страха я едва не теряю равновесие, но чувствую, как кто-то поддерживает меня за лодыжку. Потом слышу шорох: неизвестный парень по шпалерам влезает на крышу, прямо на мое секретное место.

– Привет! – снова говорит он и усаживается рядом, словно давно меня знает. – Тебя спасти?