Посуда гремит и бьется, когда следующим утром я захожу в «Завтрак на палубу!», чтобы уволиться. Эрнесто ругается из-за непривычно большого наплыва утренних посетителей, а я говорю Фелипе, что не вернусь. Он ушам своим не верит. Да, не в моем стиле уходить без предупреждения, тем более в разгар летнего сезона, но я нужна Гарреттам.
– No creo que se pueda volver y recuperar su trabajo, – рявкает Фелипе на родном испанском, потом переводит: – Не думай, что сможешь вернуться и получить работу обратно, милочка. Если уходишь, то навсегда.
Я гашу искру сожаления. Бешеные темп и энергия «Завтрака на палубу!» были противоядием долгих периодов застоя и однообразия в водно-теннисном клубе. От клуба мне не отделаться, по крайней мере тайно от мамы.
Джейс возражает, но я его не слушаю.
– Давно пора избавиться от этой формы, – заявляю я.
Еще важнее то, что увольнение из «Завтрака на палубу!» освобождает мне три утра в неделю.
– Так досадно, что из-за этого меняется и твоя жизнь тоже, – вздыхает Джейс.
Только все это пустяки по сравнению с переменами у Гарреттов. Миссис Гарретт фактически живет в больнице. Домой она возвращается, только чтобы покормить Пэтси, урвать несколько часов сна и провести очередную неприятную беседу по телефону с больничной бухгалтерией. Элис, Джоэл и Джейс по очереди ночуют в больнице. Джордж постоянно писает в постель, Пэтси люто ненавидит бутылочку, Гарри ругается чаще, чем Тим, Энди целыми днями сидит в Фейсбуке и в миллионный раз читает «Сумерки».
* * *
В комнате у меня так жарко и душно, что я просыпаюсь: мне нужны прохладный воздух и вода. Я спускаюсь на кухню, но замираю, услышав мамин голос:
– Клэй, по-моему, так неправильно.
– Мы ведь уже говорили об этом. Сколько бокалов вина ты выпила?
– Три… или четыре, – отвечает мама высоким, дрожащим голосом. – Не помню. И не до дна, конечно, по паре глотков.
– Грейс, это больше, чем допустимо законом. Карьере точно конец. Ты понимаешь? Никто об этом не знает. Дело прошлое. Поехали дальше.
– Клэй, я…
– Подумай о том, что стоит на карте. Если тебя переизберут, ты принесешь людям больше пользы. А это так, ошибка, оплошность. Все общественные деятели их совершают. Ты удачливее многих: про твой промах обществу неизвестно.
Звонит мамин сотовый.
– Это Малколм из штаба, – объявляет она. – Нужно ответить.
– Держись! И прислушивайся к себе, милая. Первая мысль у тебя о долге. Даже в момент неприятностей. Ты правда хочешь лишить людей такой самоотверженности? Подумай. Верное ли это решение?
Мамины каблучки цокают к кабинету, и я начинаю подниматься по лестнице обратно.
– Саманта! – тихо зовет Клэй. – Я знаю, что ты там.
Я замираю. Клэй не может это знать: ступеньки обиты ковром, а я босая.
– Ты отражаешься в зеркале передней, – добавляет Клэй.
– Я… захотела пить… – бормочу я.
– И все слышала, – подсказывает Клэй.
– Нет… – Я осекаюсь.
Клэй огибает поворот лестницы и прислоняется к стене, скрестив руки на груди.
Поза вроде обычная, но в Клэе чувствуется какое-то необычное спокойствие.
– Я приехал сюда не случайно, – тихо говорит Клэй. Кухонные лампы освещают его со спины, и лица его я не вижу. – Я много слышал о твоей маме. Она… она просто супер, Саманта. Партия ею интересуется. У нее есть абсолютно все – внешность, стиль, мозги. Она может подняться на самый верх… Не в штате, в стране. Может без труда.
– Но ведь… она сбила его, да? – Я впервые говорю об этом вслух.
Клэй поворачивается ко мне, и теперь мне видно его лучше. Надеюсь заметить на лице у него удивление или смущение, но ничего подобного, я вижу сосредоточенный взгляд, сейчас чуть мрачнее, чем обычно.
– Это несчастный случай, – заверяет он.
– Какая разница? – Я в ужасе. – Мистер Гарретт-то пострадал. Сильно пострадал. У них нет медицинской страховки и денег, а еще…
– Как печально! – перебивает Клэй. – Очень! Хорошие люди страдают. Жизнь несправедлива. Но есть те, кому по силам изменить ситуацию. Есть особенные люди. Твоя мама в их числе. Понимаю, Гарретты тебе очень дороги, но постарайся увидеть главное.
Перед моим мысленным взором предстает мистер Гарретт. Вот он терпеливо тренирует Джейса, вот он на кухне, подходит к миссис Гарретт и целует ее в плечо. Вот он привечает меня, вот старается помочь Тиму, вот берет на руки сонного Джорджа, вот его умное лицо мелькает в отблесках фейерверка, вот он щелкает ручкой и трет глаза, изучая счета в магазине…
– Они и есть главное.
– Наверное, в семнадцать гормоны бурлят. – Клэй тихо смеется. – Понимаю, сейчас это тебе важнее всего.
– Дело в другом, – возражаю я. – Мама совершила чудовищный поступок. И ты, и я это понимаем. Из-за этого поступка серьезно пострадал человек, к тому же…
Клэй садится на ступеньку и прижимает голову к стене. Он само терпение, похоже, что мои слова его чуть ли не забавляют.
– Разве не о маме ты должна думать в первую очередь? Ты же видишь, сколько сил она отдает работе. Видишь, как важна эта работа для нее. Если лишишь маму этой работы, сможешь потом спокойно спать? – Клэй понижает голос. – Ты, я и твоя мама… в целом мире лишь мы втроем знаем о случившемся. Начнешь болтать, расскажешь той семье – о ЧП узнают все. Новость просочится в газеты, возможно, даже в центральные. Ты уже не будешь привилегированной девушкой из идеального мира, настоящей принцессой. Ты станешь дочерью преступницы. Представляешь, каково это?
Желчь обжигает мне горло.
– Я не принцесса! – заявляю я.
– Еще какая принцесса! – невозмутимо парирует Клэй и машет рукой, показывая на большую гостиную, элегантную мебель, дорогие аксессуары. Тебя с младенчества растили принцессой, поэтому такая жизнь для тебя норма. Но все, что у тебя есть, вся твоя жизнь заработаны твоей мамой. Деньгами ее семьи, ее упорным трудом. Как насчет благодарности?
– Почему бы ей не объясниться? Ну, выступить и…
– Отъезд с места происшествия, в котором ты виноват, не объяснишь, Саманта. Особенно должностному лицу. Может, ты не в курсе, но такое не удалось даже Тедди Кеннеди. Жизнь твоей матери пойдет под откос. Твоя – тоже. Чтобы ты лучше поняла, добавлю, что под откос пойдет и твой роман. Сомневаюсь, что твой парень захочет встречаться с дочерью женщины, покалечившей его отца.
Клэй говорит так гладко, и я представляю себе попытку объяснения с Джейсом, вспоминаю его лицо в приемном покое, его потерянный вид. Он возненавидит меня. «Что за человек на такое способен?» – спросит он. Как тут ответить: «Моя родная мать»?
Спокойное лицо Клэя дрожит у меня перед глазами из-за слез, которые заволокли мне глаза.
Клэй достает полотняный носовой платок и протягивает мне.
– Саманта, это не конец света, – участливо говорит он. – Это лишь один парень и одно лето. Знаешь, что я усвоил в свое время? Семья – это все.
* * *
«Оставление места происшествия в штате Коннектикут считается одним из самых тяжких преступлений и влечет за собой наказание в виде лишения свободы на срок до десяти лет и штраф в размере ста тысяч долларов». Я апатично смотрю на ссылку, которую нашла в Сети, – черные слова буквально бьют по глазам.
Что случится, если маму посадят на десять лет? Трейси будет в колледже, там она и останется. А куда денусь я? На отца вряд ли стоит рассчитывать. Раз он бросил меня малышкой, то встрече с дочерью-подростком вряд ли обрадуется.
Но мистер Гарретт… Сегодня ночью у него дежурит Джейс. Он звонил мне сказать: «Папа проснулся, это здорово. Он нас узнал. Но теперь у него церебральный венозный тромбоз, кажется, так это называется. Лекарств папе не дают, потому что тромб в голове. Врачи боятся кровоизлияния. Слушаю этот медицинский жаргон и не понимаю, почему не говорить простым языком? Может, потому что диагноз страшный».
Не могу признаться ему. Не могу! Что же я могу сделать? «Не бросать их в трудный час» звучит расплывчато и бессмысленно. Это вроде надписи на футболке или наклейки на бампере, заявление, которое не обязательно подкреплять делом.
Я могу сидеть с детьми Гарреттов. Все время. Бесплатно. Могу…
Что? Оплатить больничные счета? Из ящика стола я достаю сберкнижку и смотрю, сколько заработала за последние три лета. Четыре тысячи пятьсот тридцать два доллара двадцать семь центов. На пластыри и аспирин хватит, и то если придумаю, как тайком вручить деньги Гарреттам.
Следующие несколько часов я придумываю разные способы. Можно положить деньги в конверт и бросить в почтовый ящик, мол, от «от доброжелателя». Можно подсунуть деньги в кассу в магазине. Можно подделать документы, мол, Гарреты выиграли в лотерее или получили наследство от старого, больного, неизвестного родственника…
До утра новых блестящих идей не появляется, поэтому я делаю самое малое, единственное, что приходит в голову, – бегу через двор, мимо забора, стуча шлепками по подъездной аллее, и открываю дверь ключом, который Гарретты держат под детским бассейном. Зазубренный, острый, он утонул в чересчур длинной траве.
Я варю кофе. Я достаю коробки с сухими завтраками. Я пытаюсь навести порядок на кухонном столе. Я гадаю, кто дома и стоит ли подняться к Джейсу, когда дверь-ширма распахивается и заходит он сам. Джейс трет глаза, потом замечает меня и вздрагивает.
– Тренировался? – спрашиваю я, но, приглядевшись, замечаю, что для тренировок он выглядит слишком опрятно.
– Газеты разносил. Представляешь, один парень с Маклейн каждое утро ловит газету, которую я кидаю во двор. Если минут на пять опаздываю, он ругается. Сэм, что ты делаешь? Только не думай, я очень рад тебя видеть… – Джейс подходит ближе и кладет голову мне на плечо.
Я жестом показываю на стол:
– Просто решила начать пораньше. Не знала, дома твоя мама или…
– Не-а, – зевая, отвечает Джейс. – Я заезжал к ним на обратном пути. Мама собирается целый день сидеть в больнице. Элис взяла напрокат молокоотсос. – Он краснеет. – Ну, для Пэтси. В общем, о малышке подумали. Папа наконец заговорил, и теперь мама не хочет его оставлять.
– А он… что-нибудь помнит?
Если мистер Гарретт помнит, то явно не поделился с Джейсом, лицо у которого как раскрытая книга.
– Ничегошеньки. – Джейс достает из холодильника молоко и пьет прямо из пластиковой бутылки. – Помнит, как после собрания решил прогуляться, подышать свежим воздухом, думал, вот-вот начнется дождь, а проснулся уже весь в трубках.
Облегчение накрывает с головой. Это признак верности или неверности?
Джейс поднимает руки за голову, делает наклоны в стороны, растягивается, закрывает глаза.
– Мама беременна, – сообщает он тихо, почти шепотом.
– Что?!
– Точно я не знаю. То есть сейчас, конечно, не время для таких объявлений. Но я почти уверен. Ее тошнит по утрам, тянет на соленое… Скажем так, знакомые симптомы.
– Ничего себе, – отзываюсь я, резко сев на кухонный стул.
– Это ведь хорошо, да? Я должен радоваться. Раньше я всегда радовался, только…
– Сейчас не самое лучшее время, – подсказываю я.
– Сэм, в последнее время я чувствую себя виноватым. Ну, из-за мыслей, которые у меня появляются…
Мы хорошо знаем друг друга, но почему-то я и не думала, что Джейса терзает чувство вины. Он ведь такой правильный, спокойный, уравновешенный.
– Знаешь ведь, как бесят некоторые, – продолжает Джейс чуть слышно, будто не хочет, чтобы я слышала его слова. – Те, кто подходят к маме в супермаркетах и напоминают о существовании противозачаточных средств. Или козел, месяц назад ремонтировавший генератор в магазине. Папа попросил рассрочку оплаты, а ему ответили: «Вам что, не объясняли, что столько детей это беспросветная бедность?» Я чуть не избил того козла. Но порой… я сам так думаю. Гадаю, неужели родители… ну… не понимают… что, если заведут еще одного ребенка, мы, остальные, чего-то лишимся? Ненавижу себя за это. Но и не думать не могу.
Я сжимаю лицо Джейса в ладонях:
– Не надо себя ненавидеть.
– Я ненавижу. Так думать нельзя. Кого бы я сократил? Гарри? Пэтси? Энди? Ни одного из них! Но… Саманта, я в семье третий, а денег на колледж нет даже для меня. Что будет, когда настанет черед Джорджа?
Я представляю серьезное личико Джорджа, склонившегося над книжкой о животных. Он уже столько всего знает!
– Джордж сам себе колледж, – говорю я. – Университет Гарретта.
Джейс смеется:
– Ага, точно. Но я… я хочу в колледж. Хочу быть достойным… – Джейс делает паузу. – Тебя, Саманта. Не так называемым парнем из низов.
– Это мама так говорит. Она, а не я.
– Ну, отчасти это правда. Саманта… ты посмотри на себя!
– Я просто девушка без жизненных проблем и трастовым фондом за спиной. Девушка без проблем. Ты на себя посмотри. – Тут появляется ужасная мысль. – Так тебя… ну… тебя это злит?
Джейс фыркает:
– Не говори ерунду! С чего мне злиться? Ты не принимаешь свою жизнь как должное. Ты упорно работаешь. Я и на Тима больше не злюсь, хотя раньше злился, думал, он несерьезный. А на самом деле нет. Проблема в его родителях.
– Думаешь?
Мистер Мейсон только и делает, что дремлет в своем кресле и ни на что не обращает внимания. У миссис Мейсон статуэтки Хуммеля куда счастливее ее детей. А Нэн… Неужели она станет похожей на мать?
– Джейс, – медленно начинаю я, – у меня… есть немного денег… Отложенных. Для меня они не так важны, как для тебя. Я могла бы…
– Нет! – отрезает Джейс. – Перестань!
Повисает тишина, тяжелая, неподвижная. Удушающая. Не такая, как раньше. Ненавижу ее!
Я суечусь: достаю миски из буфета, ищу ложки – придумываю себе занятие.
Джейс потягивается и переплетает пальцы на затылке:
– Я должен помнить, что я счастлив. Родители у меня бедные, сейчас нам тяжело, но мои папа и мама замечательные. Когда мы были маленькие, Элис спрашивала маму, богаты ли мы. Мама отвечала, что на самом деле мы очень богаты. Я должен всегда помнить, что она права.
Очень в духе Джейса заставить себя благодарить судьбу. Он подходит ко мне и заскорузлым пальцем касается моего подбородка.
– Сэм, поцелуй меня, – просит парень. – Тогда я прощу себя и забуду свою ошибку.
– Джейс Гарретт, ты прощен за простые человеческие сомнения, – говорю я.
Джейса легко прощать: он же безгрешен. В отличие от моей мамы. И от меня. Когда мы сливаемся в поцелуе, я не чувствую привычного тепла и легкости. Я чувствую себя Иудой.