К нашему уходу начинают сгущаться сумерки. Я едва поспеваю за Джейсом, стремительно идущим к своему дому. У двери черного хода, ведущей на кухню Гарреттов, я резко останавливаюсь:

– Погоди!

– Извини, я практически уволок тебя. После такого разговора хочется под душ. Черт подери, Сэм, что это было?

– Понимаю тебя, извини, – отвечаю я тихо. Как Клэй мог бархатным, как кентуккский бурбон, голосом говорить такие вещи? А мама сидела и слушала, будто выпила целую бутылку того рома. Я тру лоб и снова бормочу: – Извини!

– Пора бы тебе перестать извиняться, – говорит Джейс.

Я делаю глубокий вдох и смотрю ему на кроссовки:

– А я больше ничего не могу… Чтобы исправить положение…

Ноги у Джейса огромные. У меня по сравнению с ним карликовые. Он как всегда в конверсах, я в шлепках. С минуту наши стопы стоят на одном уровне, потом он вклинивает свою между моими.

– Ты здорово держался, – хвалю я Джейса.

Он сует руки в карманы:

– Шутишь? Это ты останавливала Клэя всякий раз, когда он гипнотизировал мне заверениями, что черное – это белое, а брехня – это правда.

– Только потому что все это я уже слышала, – вздыхаю я. – На избавление от его гипнотических чар ушли недели.

Джейс качает головой:

– Клэй незаметно превратил разговор в какую-то фотосессию. Как у него получилось? Теперь понимаю, почему Тим так психовал из-за этого парня.

Мы молча смотрим на мой дом.

– Моя мама… – начинаю я и осекаюсь.

Клэй называет меня дочерью-предательницей, но все сложнее. Разве понять Джейсу, что мама столько лет воспитывала нас правильно? Ну или лучшим из доступных ей способов?

Джейс терпеливо ждет, когда я соберусь с мыслями.

– Хочу, чтобы ты знал… Моя мама не чудовище. Это не так важно, ведь поступила она очень плохо, только человек она не злой. Просто… – я осекаюсь, – не очень сильный.

Джейс распускает мне хвост, и волосы рассыпаются по плечам. Как мне не хватало этого жеста!

Когда мы уходили, я не оглянулась на маму. Какой смысл? Да и раньше, когда заглядывала ей в глаза, разобраться в увиденном не получалось.

– Наверное, мама не позовет меня на ужин в водно-теннисный клуб. Ни сегодня, ни потом…

– Не бойся, тебя нормально встретят у нас дома. – Джейс крепко-крепко прижимает меня к себе. – Давай послушаем Джорджа: ты заселишься ко мне в комнату и будешь спать на моей кровати. Я сразу подумал, предложение блестящее.

– Джордж говорил о комнате, а не о кровати, – напоминаю я.

– Он ведь сказал, что я никогда не писаю в кровать. Разве это не мотив?

– Есть люди, воспринимающие сухие простыни как должное. Понадобится дополнительная мотивация.

– Постараюсь ее найти, – обещает Джейс.

– Сейлор Мун, у меня родится братик! – кричит Джордж через дверь-ширму. – Или сестренка, но я хочу братика. У нас и фотография есть. Сейчас, сейчас, сейчас я покажу тебе!

– Так это уже факт? – спрашиваю я Джейса.

– Элис своей тактикой медсестры-ниндзя буквально вытрясла новость из мамы. Примерно как Тим из тебя.

Джордж возвращается к двери и прижимает к ней распечатку:

– Вот это мой братик. Пока он похож на тучку, но он сильно изменится. Мама говорит, это у младенцев получается лучше всего.

– Парень, отойди! – просит Джейс, приоткрывая дверь, чтобы мы оба протиснулись.

Джоэла я не видела довольно давно. Прежде он казался спокойным и невозмутимым, а сейчас нервно слоняется по кухне. Элис замешивает тесто для блинов, младшие дети сидят за столом и надеются, что старшие включат «Никелодеон».

Когда мы заходим, Джоэл спрашивает:

– Зачем папе в трахею опять вставили эту штуку? Он дышал нормально. Ему что, хуже?

Элис снимает со сковороды тоненький, очень темный блинчик:

– Медсестра же объяснила.

– Не по-английски. Эл, ты не переведешь?

– Из-за глубокого тромбоза вен, ну, из-за того сгустка. Ему надели пневмосапоги, потому что не хотели давать антикоагулянты…

– По-английски! – напоминает Джоэл.

– Препараты, разжижающие кровь. Это из-за гематомы мозга. Сапоги надели, но забыли о том, что их нужно снимать каждые два часа, потом надевать снова.

– А если подать на больницу в суд? – зло спрашивает Джоэл. – Папа уже разговаривал, а теперь ему совсем плохо.

Элис отдирает от сковороды еще четыре тонких, похожих на угольные брикеты блинчика и подливает масло.

– Хорошо, что они вообще спохватились. – Она поднимает голову и словно только замечает меня рядом с Джейсом: – Что здесь делаешь ты?

– Элис, прекрати, Сэм на своем месте.

Энди начинает плакать:

– Он уже и на папу не похож!

– Похож. Он похож на папу, – решительно заявляет Джордж и протягивает мне распечатку: – Вот наш малыш.

– Хорошенький, – говорю я, разглядывая нечто похоже на ураган с Багамских островов.

– Папа такой худой! – продолжает Энди. – Он пахнет больницей. На него смотреть страшно! Как он так неожиданно превратился в старика? Я не хочу старика. Я хочу папу!

Джейс подмигивает сестре:

– Энди, папе не хватает блинчиков от Элис. Немного ее блинчиков, и он поправится.

– У Элис самые жуткие блинчики на свете, – смеется Джоэл. – Они как картонные подложки в баре.

– Я готовлю поесть, – резко напоминает Элис. – А чем занимаешься ты? Критикуешь? Пишешь ресторанный обзор? Хочешь помочь – купи еды на ужин, умник хренов.

Джейс смотрит на братьев и сестер, потом снова на меня. Его неуверенность понятна. Обстановка у Гарреттов неспокойная – режим питания сбит, все нервничают, – но более-менее нормальная. Не стоит ее накалять шоковыми новостями. Это примерно как влезть в спор супругов Капулетти о том, не переплачивают ли они няне, фразой вроде: «Сейчас нарушим этот тихий быт трагедией вселенского масштаба».

– Привет! – Дверь-ширма открывается, и входит Тим с четырьмя коробками пиццы, двумя упаковками мороженого и синей сумкой, в которой Гарретты носят выручку из своего магазина. – Здравствуй, красотка Элис! Может, наденешь форму и проверишь мне пульс?

– С малышами в игры не играю, – огрызается Элис, даже не обернувшись. Она упорно переворачивает блинчики.

– Ну и напрасно, – смеется Тим. – Мы, малыши, полны энергии и озорства.

Элис не удостаивает его ответом.

Джейс забирает коробки и ставит на стол, шлепая младших по рукам.

– Ребята, подождите, сейчас достану тарелки. Боже! Что получилось с выручкой под конец дня?

– Получилось на удивление круто. – Тим достает из кармана салфетки и раскладывает на столе. – Мы продали щеподробилку, ту громадину, которая стояла в глубине зала и занимала столько места.

– Да ты что! – Джейс достает галлонную упаковку молока и аккуратно разливает по бумажным стаканчикам.

– Типа двух тысяч долларов.

Тим раскладывает куски пиццы по тарелкам и протягивает Даффу, Гарри, Энди и хмурому Джоэлу.

– Привет, детка! Рад видеть тебя здесь. – Тим мне улыбается. – Тут тебе самое место и так далее…

– Мой! – кричит Пэтси, тыча пальчиком в Тима. Тот подходит и ерошит ей редкие волосы. – Видишь, красотка Элис, даже малыши чувствуют мое обаяние. Оно непреодолимо, как сила притяжения или…

– Пися! – кричит Пэтси.

– Или как это. – Тим отцепляет ручку Пэтси, задирающую ему рубашку. – Бедная девочка! Бутылочки терпеть не может. – Он подмигивает Элис: – Ну, что скажешь, красотка Элис? Наденешь форму и проверишь мне рефлексы?

– Тим, прекрати соблазнять мою сестру прямо у нас на кухне! К твоему сведению форма у Элис похожа на зеленую пижаму. Она в ней как пластилиновый человечек Гамби, – объясняет Джейс, убирая молоко в холодильник.

– Есть хочу, но только не пиццу, – мрачно сообщает Дафф. – Теперь она у нас каждый день. Пицца и «Чириоуз» до смерти надоели, а ведь раньше я любил их больше всего на свете.

– А я думал, что классно смотреть телик целыми днями, – признается Гарри. – Но нет, это скучно.

– Я вчера до трех утра смотрела фильмы с Джейком Джилленхолом. Даже те, которые для просмотра с родителями, – вставляет Энди. – Никто не заметил и не велел мне идти спать.

– Мы что, сейчас по очереди будем жаловаться? – спрашивает Джоэл. – Мне говорящую палку принести?

– Вообще-то… – начинает Джейс, но его перебивает стук в дверь.

– Джоэл, ты заказал еду, хотя знал, что я пеку блины? – зло спрашивает Элис.

Джоэл поднимает руки, словно защищаясь от нее:

– Бог свидетель, я хотел. Но не успел, клянусь.

В дверь снова стучат. Дафф идет открывать и впускает… мою маму.

– Я ищу свою дочь. Она здесь? – Мама обводит взглядом сидящих за столом: Пэтси, измазавшую голову маслом, сиропом и томатным соусом; Джорджа без рубашки, но с ручейками сиропа на груди; Гарри, тянущегося за добавкой; Даффа, настроенного весьма воинственно; Энди с заплаканными глазами; Джейса, буквально приросшего к месту.

– Привет, мама!

Мама останавливает взгляд на мне:

– Я думала, что найду тебя здесь. Привет, милая!

– Привет, Грейси! – Тим притаскивает на кухню кресло из гостиной. – Отдохни, распусти волосы, угостись!

Тим бросает взгляд на меня, а Джейс поднимает брови и таращится на маму. Судя по выражению лица, он сбит с толку не меньше, чем у мамы в кабинете.

Коробки с пиццей мама рассматривает, будто следы НЛО в Розуэлле, Нью-Мексико. Она любит пиццу с соусом песто, «сердцами» артишока и креветками. Впрочем, приглашение Тима она принимает:

– Спасибо!

Я смотрю на маму: передо мной не сломленная женщина в шелковом халате и не дерганая хозяйка, предлагавшая Джейсу пиво. Что-то изменилось – такого взгляда я у нее прежде не замечала. Я кошусь на Джейса, он по-прежнему таращится на маму, лицо у него апатичное.

– Так ты мама Сейлор Мун! – с набитым пиццей ртом восклицает Джордж. – Близко мы тебя никогда не видели. Только по телику.

Мама скупо улыбается:

– Как тебя зовут?

Я быстро называю имена. Мама такая напряженная, безупречно аккуратная среди уютного хаоса этой кухни.

– Мам, пойдем домой?

– Нет, – качает головой она. – Я хочу познакомиться с семьей Джейса. Господи, это все вы?

– Кроме папы, потому что он в больничнице, – отвечает Джордж, приближаясь к маме. – Кроме мамы, потому что она отдыхает. Кроме нашего нового малыша, потому что он сидит у мамы в животе и пьет ее кровь.

Мама бледнеет.

– Джордж, ты говоришь ерунду! – Элис закатывает глаза. – Ты спросил, как малыш кушает, и я объяснила. Питательные вещества поступают по пуповине вместе с маминой кровью, поэтому…

– А я знаю, как ребенок попал маме в живот, – заявляет Гарри. – Мне в морском лагере объяснили. Наш папа…

– Хорош! – перебивает Джейс. – Ребята, успокойтесь. – И он снова смотрит на маму, барабаня указательным пальцем по столу.

Тишина. Неловкая. Не говоря о том, что непривычная. Джордж, Гарри, Дафф и Энди расправляются с пиццей. Джоэл расстегнул «инкассаторскую» сумку и раскладывает купюры по достоинству. Тим открыл большую пачку мороженого и ест прямо из нее. Что не ускользает от внимания Элис.

– Ты хоть понимаешь, насколько это негигиенично?

– Извини, я не подумал! – Тим виновато откладывает ложку. – Я подсел на сладкое. Не пью и почти не курю, зато обречен на патологическое ожирение.

Элис даже улыбается:

– Тим, это часть состояния отмены. Ничего необычного. Просто возьми блюдце, ладно?

Тим улыбается ей в ответ.

Снова воцаряется странная тишина, и Элис поворачивается к буфету:

– Вот, возьми.

– Хо-чу мо-ро-же-но-го! – кричит Джордж и лупит ложкой по столу.

Его настроение передается Пэтси – малышка колотит по стульчику.

– Сися! Пися! – кричит она.

Мама хмурится.

– Это ее первые слова, – торопливо объясняю я, потом заливаюсь краской. Почему я оправдываюсь? Неужели стыжусь Пэтси?

– А-а.

Джейс перехватывает мой взгляд. Боль и замешательство в его глазах для меня как пощечина. Зачем мама пришла? У нас с Джейсом все было ясно, и тут появилась она. Зачем?

Джейс кивает на дверь:

– Мы принесем мороженого из холодильника в гараже. Пошли, Сэм!

На столе еще две большие пачки.

– Но ведь… – начинает Элис, глядя на них.

Джейс качает головой:

– Сэм!

Я выхожу следом за ним. У Джейса ходят желваки, а плечи напряжены так, что я чувствую физически.

Едва мы спускаемся с крыльца, Джейс набрасывается на меня.

– В чем дело? Зачем она здесь?

Я отшатываюсь от него:

– Не знаю.

Мама держится так спокойно, будто все в порядке, и она просто заглянула к соседям. Но ведь нормальным тут и не пахнет. Откуда такое спокойствие?

– Это очередная хрень от Клэя? – осведомляется Джейс. – Он велел ей прийти и сыграть в добрую тетю, пока никто, кроме меня, не знает правду?

Слезы жгут мне глаза, еще немного, и я расплачусь.

– Не знаю, – повторяю я.

– Клэй велел ей внушить моей семье, что она такая милая, на плохое не способна, а я свихнулся и несу чушь или…

Я хватаю Джейса за руку:

– Я не знаю.

Это очередной трюк Клэя? Возможно. По-моему, это скорее демонстративный жест, предложение мира, хотя политический ход тоже не исключен. Меня мутит… Что я должна думать? Что чувствовать? Слезы, которые я до сих пор сдерживала, катятся по щекам, и я лихорадочно их вытираю.

– Прости! – Джейс тянет меня к себе, и я утыкаюсь ему в грудь. – Конечно же ты не знаешь. Просто она, как ни в чем не бывало, сидит у нас на кухне и ест пиццу. Мне от этого…

– Мерзко, – подсказываю я и зажмуриваюсь.

– Дело не только в папе, но и в тебе, Сэм.

Хочется поспорить, хочется снова сказать, что человек мама неплохой. Но если она впрямь явилась по наущению Клэя, чтобы «раскрыть свою белую пушистую сущность»…

– Эй, вы несете мороженое? – кричит Элис. – Не поверила бы, но нам не хватило!

– Секунду! – кричит в ответ Джейс, торопливо поднимает гаражную дверь, залезает в холодильник, всегда нагруженный продуктами из «Костко», и достает упаковку мороженого. – Пошли, а то они там тарелки съедят. – Он пытается растянуть губы в своей фирменной беззаботной улыбке, но получается плохо.

Когда мы возвращаемся на кухню, Джордж говорит моей маме:

– На мороженое я люблю сыпать сухой завтрак «Лакомство гориллы». Этот завтрак не из настоящих горилл.

– Да? Ясно.

– Там арахисовое масло и разные полезности. – Джордж роется в коробке «Лакомства», наклоняет ее и высыпает хлопья в миску. – Зато если купить много коробок такого завтрака, можно спасти горилл. И это хорошо, ведь они вымарывают.

«Переведи», – одним взглядом просит мама. Или это значит «Спаси!»?

– Вымирают, – подсказываю я.

– Да, да, правильно! – Джордж поливает молоком мороженое с хлопьями и тщательно размешивает. – Это значит, что они не находят себе пару и навсегда умирают.

Повисает тишина. Тяжелая тишина. «Навсегда умирают» эхом разносится по кухне. По крайней мере, для меня. Мистер Гарретт, лежащий в грязи под дождем… образ, который нарисовал Джейс, теперь сопровождает отзвук того жуткого удара. Мама тоже слышит этот отзвук? Она откладывает свой кусок пиццы и промокает губы, судорожно сжимая бумажную салфетку. Джейс смотрит на пол.

Мама встает так резко, что едва не опрокидывает стул:

– Саманта, можно тебя на два слова?

В меня впиваются щупальца страха. Сейчас мама потащит меня домой смотреть, как действует тактика выкручивания рук от Клэя. Не надо, пожалуйста! Я бросаю взгляд на Джейса.

Мама наклоняется над столом и смотрит Джорджу в глаза.

– Очень жаль твоего отца, – говорит она. – Надеюсь, он скоро поправится.

Мама стремглав бросается на улицу, уверенная в том, что я иду следом.

«Иди!» – беззвучно шепчет Джейс и кивает на дверь. Его замысел я понимаю без труда: он должен знать все.

Мамины сандалии стучат по подъездной дорожке. Я бегу за ней. Мама замирает и медленно оборачивается. Уже почти стемнело, под уличным фонарем желтеет освещенное пятно.

– Мама! – Я заглядываю ей в глаза.

– Те дети… – бормочет она.

– Что с ними? – не понимаю я.

– Я больше не могла сидеть там с ними, – медленно отвечает мама, потом частит: – Не знаешь номер палаты у мистера Гарретта? Он ведь в больнице «Мейплвуд Мемориал»?

Перед моим мысленным взором мелькают картинки одна мелодраматичнее другой. Клэй накроет лицо мистера Гарретта подушкой, пустит воздух ему в систему. А мама… Я уже не представляю, на что способна она. Неужели может прийти и есть пиццу, потом совершить нечто ужасное?

Она ведь уже совершила ужасный поступок, а потом, образно выражаясь, пришла к Гарреттам с угощением: «Я ваша добрая соседка!»

– А что? – спрашиваю я.

– Мне нужно рассказать ему о том, что случилось. О том, что я сделала. – Мама поджимает губы и оглядывается на дом Гарреттов, на аккуратный квадратик света за дверью-ширмой.

Слава богу!

– Прямо сейчас? Ты скажешь ему правду?

– Все расскажу, – тихо отвечает мама, достает из сумочки блокнотик и ручку. – Какая у него палата?

– Мама, он в реанимации! – резко напоминаю я. Как она могла забыть? – Поговорить с ним ты не сможешь. Тебя не пустят. Ты не член семьи.

Мама смотрит на меня и удивленно хлопает глазами:

– Я твоя мать.

Теперь удивляюсь я, но потом догадываюсь: мама решила, что я не считаю ее своей семьей. Прямо сейчас это кажется правдой. Я вдруг понимаю, насколько отдалилась от нее. Всеми силами, моральными и физическими, я защищаю эту семью. Мама… Ее ужасный поступок… Ее защищать я не могу.

– Тебя к нему не пустят, – говорю я вслух. – В реанимацию можно только близким родственникам.

Мама меняется в лице, и я, борясь с дурнотой, пытаюсь разобраться в ее чувствах. На лице мамы написан стыд, но с примесью облегчения: ей не придется встречаться с мистером Гарреттом.

Мой взгляд падает на универсал, на водительскую дверцу. Есть один человек, заслуживающий правду не меньше, чем мистер Гарретт. Мама судорожно разглаживает подол.

– Поговори с миссис Гарретт, – предлагаю я. – Расскажи ей все. Она дома. Можешь прямо сейчас поговорить.

Мама бросает взгляд на дверь-ширму, потом отворачивается, словно дом Гарреттов – бушующий вулкан:

– Я не могу туда войти.

Я тяну маму за руку, пытаюсь вернуть на подъездную дорожку. Ладонь у нее влажная, неподвижная.

– Только не при детях, – бормочет она.

– Нужно! – настаиваю я.

– А я не могу.

Я поворачиваюсь к двери, словно надеюсь, что оттуда придет помощь.

И помощь приходит. За дверью стоят Джейс и миссис Гарретт. Джейс заметно напряжен и крепко обнимает мать.

Дверь открывается, и они выходят на крыльцо.

– Сенатор Рид, я сказал маме, что вы хотите с ней поговорить.

Мама кивает, нервно сглатывая. Миссис Гарретт босая, после сна волосы у нее взъерошенные, лицо усталое, но спокойное. Джейс ничего ей не сказал.

– Да, я… Мне нужно с вами поговорить, – начинает мама. – Наедине. Пожалуйста… Приглашаю вас к нам выпить лимонада. – Кончиком пальца мама касается своей верхней губы. – Сегодня очень душно.

– Можете здесь поговорить, – заявляет Джейс, явно не желая, чтобы Клэй одурманил его мать.

Миссис Гарретт вскидывает брови, удивленная его тоном.

– Сенатор, я с удовольствием приглашаю вас к себе. – Миссис Гарретт говорит вежливо и спокойно.

– Нам никто не помешает, – уверяет моя мама Джейса. – Мой гость уже наверняка уехал.

– И здесь хорошо получится, – повторяет Джейс. – Мы с Сэм займем детей.

– Джейс… – Необъяснимая грубость сына заставляет миссис Гарретт покраснеть.

– Все в порядке. – Мама делает глубокий вдох.

Джейс открывает дверь-ширму, приглашая меня зайти. Я мешкаю, поочередно оглядывая маму и миссис Гарретт. Две женщины на подъездной дорожке кажутся полной противоположностью. У мамы педикюр и светло-желтое платье-футляр, у миссис Гарретт мятый сарафан и ненакрашенные ногти. Мама выше, миссис Гарретт моложе. Но меж бровями у них одинаковые морщины, да и тревога на лицах одинаковая.