Амен-Корнер, Лондон, 1864 год

В чайной комнате на третьем этаже лондонского здания, где размещалась редакция газеты «Меркьюри», Сара О'Рейли свернула тоненькую сигаретку из табака «Сент-Бруно» и посмотрела в пыльное окно вниз, на улицу. Это было ее самое любимое время, особенно в такие дни, когда ей приходилось выполнять бесконечные поручения Септимуса Хардинга. Конечно, выходило, что ее перерыв на перекур начинался позже, чем у остальных наборщиков, зато маленькая комнатка оказывалась в ее единоличном распоряжении. Совершенно пустая, если не считать медного ведра, куда наборщики складывали свои чайные кружки, расшатанного стола и нескольких табуреток. Стены украшали картинки из популярных дешевых журналов: иллюстрации, пожелтевшие от солнца и табачного дыма, изображавшие полуодетых женщин на рекламе кружевных корсетов и чулок.

С третьего этажа открывался прекрасный вид на Патерностер-роу и — когда рассеивался туман — на западный конец Флит-стрит. В это ясное весеннее утро Патерностер-роу представляла собой спиральное движение цилиндров и зонтов, напоминавших Саре черные колеса паровых прессов, стоящих в подвале, и она в очередной раз порадовалась своему везению.

Мысль о том, чтобы найти работу в помещении, пришла ей суровой зимой в прошлом году, когда она, ежась от холода, стояла за прилавком на Патерностер-роу. Внизу, прямо у нее под ногами, горячие машины газетного пресса шумели, точно паровозы, и неожиданно Сара подумала, как хорошо и уютно было бы проводить зимние месяцы в тепле, вместо того чтобы продавать на улице яблоки и сушеные стебли лаванды. Она занималась этим, чтобы им с Эллен не пришлось воровать. Если бы она начала зарабатывать побольше, тогда Эллен вообще могла бы не выходить на улицы. Она даже могла бы пойти в школу.

Сара уже начала одеваться по-мальчишески, когда бывший постоялец «Белого оленя», таверны, где они с Эллен жили в подвальной комнате, оставил кое-какую свою одежду. Руби, домовладелица, сказала, что мальчишка-трубочист умер прямо на работе. Он застрял в трубе, но никто не знал, что он там, поэтому, когда разожгли огонь, бедняга задохнулся в дыму, поднявшемся снизу. Штаны слегка обгорели, но ботинки Саре почти подошли, а кепка оказалась такой большой, что скрывала половину ее маленького лица.

Она назвалась Сэмом и уговорила Септимуса Хардинга, издателя «Лондон меркьюри», взять ее на работу, которая заключалась в том, что она бегала по самым разным поручениям, доставляла документы и рукописи, завернутые в коричневую бумагу и перевязанные бечевкой. Как-то раз она чуть не лишилась своего места, и все из-за любопытства. Папа частенько повторял, что его у нее даже слишком много. Но разве дело не в ее ирландских корнях? Это папа тоже повторял, когда надирался и принимался горевать по поводу своего происхождения.

Папа надеялся, что его ждет легкая жизнь, когда они сошли с корабля, приплывшего из графства Уиклоу. Он говорил, что Лондон — громадный старый город, где солнце светит каждый день, и их встретят с распростертыми объятиями буквально все его жители. Но в Девилс-Эйкре узнать, светит ли солнце, не представлялось возможным, потому что все улицы прятались в тени, а насчет того, что лондонцы будут рады их видеть… ну, если не считать Руби, никому не было никакого дела до новых обитателей города. Папа рассчитывал без особого труда сколотить себе состояние, но даже не пытался это сделать, когда понял, как обстоят дела. Маме пришлось трудиться из последних сил, в то время как он считал ниже своего достоинства выходить в море на лодке в рядах добытчиков сельди.

Любопытство победило Сару, когда однажды вечером она исследовала третий этаж после того, как наборщики разошлись по домам. Она остановилась около лотка со шрифтами, сложила одно слово, скопировав его с листка, оставшегося прикрепленным к доске. Потом слово подлиннее, затем целое предложение. К тому времени, когда ее обнаружил ночной сторож, она была так околдована процессом, что не услышала звона ключей, возвещавшего о его приближении. Если бы не доброе сердце Септимуса Хардинга, она бы снова оказалась на зимней улице. Вместо этого он устроил так, что она стала получать на два с половиной пенса больше, и сказал, что, возможно, из нее получится ученик наборщика.

Септимусу Хардингу потребовалось совсем немного времени, чтобы раскусить ее обман (как, впрочем, и остальным наборщикам, которые все до одного были мужчинами), но ему нравилось, как Сара работает, и он говорил, что не хочет, чтобы ее прекрасные мозги пропадали зря. И тем не менее мистер Хардинг время от времени повторял, что девушке не место в редакции газеты, поэтому Сара продолжала носить брюки, а вскоре на нее перестали обращать внимание.

Она сидела, обхватив перепачканными чернилами тонкими пальцами горячую оловянную кружку, раздумывала над тем, как ей повезло, и смотрела вниз, на улицу. Владелец книжного лотка на противоположной стороне раскрыл полосатый тент, чтобы защитить свой товар от сырости, и стоял в дверях без пиджака, несмотря на снег, который черными пятнами таял на мостовой. У лоточника раскраснелись щеки от пары стаканов рома, которые он заедал пирогом со свининой. Сара множество раз заставала его за этим занятием в мясной лавке Долли, расположенной по соседству.

Два светловолосых малыша остановились у тележки с жареными каштанами около заведения Долли. Женщина, сопровождавшая их, в строгом синем платье из саржи, видимо, была их гувернанткой. Она пыталась увести их от тележки, но дети грели руки над тлеющими углями небольшого костерка, а старший — славный, живой паренек — упрашивал ее купить им лакомство. Его сестра с надеждой в глазах наблюдала за не слишком приличным поведением брата, но сохраняла скромность, как и пристало девочке ее происхождения. Вот уже в который раз Сара поблагодарила судьбу за свою свободу. С тех пор как они поселились в Лондоне, она успела заметить, что девушки, родившиеся в аристократических и состоятельных семьях, живут в золотых клетках и могут только мечтать о независимости. У девочки на улице было лицо как у фарфоровой куколки, окутанное тугими завитками волос, и Сара решила, что точно так же выглядела бы Эллен, если смыть с младшей сестрички угольную пыль и грязь, распутать ее роскошные светлые волосы и одеть ее в красивое платье.

В тот момент, когда гувернантка наконец сдалась и открыла сумочку, на улице резко остановился ярко раскрашенный омнибус, запряженный четырьмя ломовыми лошадьми. Когда он снова с грохотом покатил по своему маршруту, Сара увидела миссис Коречную, которая переходила дорогу. Она направлялась к мистеру Хардингу, как делала раз в неделю. Этой зимой они не слишком часто видели ее, потому что мистер Коречный умер.

Лили Коречная вызывала у Сары невероятный интерес, поскольку не была похожа ни на одну даму из тех, кого она знала, — впрочем, по правде говоря, она знала не так много настоящих дам, если не считать жену пастора в Христианском женском приюте, но та не принималась в расчет, потому что у нее на подбородке росли волосы. Начать с того, что миссис Коречная никогда не носила шляпок и накидок. Сара не слишком любила зимние шляпки. Сверху большинство из них напоминали сорочье гнездо, с перьями, блестящими побрякушками и цветными лентами, так что какой-нибудь рослый господин мог принять их за корзинку для шитья и не стал бы делать их обладательницам предложение руки и сердца. А ведь именно ради таких предложений женщины в роскошных шляпках прогуливались по Стрэнду и Оксфорд-стрит — это Сара знала. Она считала, что миссис Коречная надевала капюшон как раз затем, чтобы не привлекать внимания мужчин. Ее платье под плащом было узким и скромным, а вовсе не громоздким и уродливым, как дурацкие кринолины, являвшиеся, вне всякого сомнения, ужасно модными. Сару занимала мода, хотя сейчас у нее было гораздо меньше возможностей за ней следить, чем в ту пору, когда она продавала яблоки у Церковного Угла.

Впрочем, уже пора было приниматься за работу. Сара допила остатки жидкого чая, который кипел в большом железном чайнике с самого утра, положила свою кружку в ведро и вернулась в комнату наборщиков, чтобы собрать там лотки, готовые к спуску вниз.

Большая комната на третьем этаже тихонько вибрировала в ответ на деловую активность здания. Здесь были высокие сводчатые потолки и голые деревянные полы. И хотя в комнате не стояло новейших американских станков для набора печатного текста, в ней обитали собственные звуки: скрип табуреток, шорох бумаги, скрежет металла о металл — работали стереографы. Около двух дюжин наборщиков и стереографов стояли в четыре ряда, пиджаки нависали над оригиналодержателями. Никто не обратил на нее внимания — ее никогда не замечали, так же как черную крысу с гладкой шкуркой, которую она углядела, когда та вынюхивала что-то в чайной комнате. Наборщики погрузились в свои узкие колонки шрифтов: Имперский парламент и деловая активность на Мальборо-стрит, новости судоходства, объявления, некрологи, обзоры и отчеты о преступлениях. Саре по-прежнему нравилось смотреть на плоские лотки со шрифтами, стоящие на длинных скамейках, вертикальные держатели с прикрепленными к ним рукописями. Она любила запах бумаги и чернил. И гордилась, что является частью этого процесса.

Когда-то тут был цех, где «поклонялись другому ордену», как любил говаривать Септимус Хардинг, потому что здесь работали мастера, делавшие четки для собора Святого Павла, до того как великий пожар уничтожил здание. Мистер Хардинг твердил, что именно по этой причине маленький треугольник улиц стали называть Церковным Углом. Теперь же Патерностер-роу приютил многочисленных издателей, торговцев канцелярскими товарами и переплетчиков книг с Флит-стрит.

Сара целый день трудилась над набором рекламы «Бальзама из сирийского корнеплодника мистера Перри». Это была самая длинная реклама из всех, что ей до сих пор доводилось набирать, и она твердо решила, что не сделает ни одной ошибки. Когда она медленно перечитывала текст, ее снова озадачило слово «сперматорея». Чем бы ни являлась эта болезнь, она явно требовала срочного лечения, ведь с ней сражалось множество новейших снадобий. Небольшое количество бальзама Перри «позволит мужчине мгновенно исполнить самый священный долг супружеской жизни, гарантируя ему здоровье, мужественность и бодрость». Сара решила, что за двенадцать шиллингов за упаковку это должен быть священный эликсир, возможно имеющий какое-то отношение к самому Господу Богу, ведь он помогал исполнять священные обязанности…

Когда все лотки со шрифтами были аккуратно сложены друг на друга, противный Джек Тислуайт дал ей записку, чтобы она отнесла ее Септимусу Хардингу. Он обожал находить ошибки в наборе, потому что это позволяло ему чувствовать себя очень умным. Сара по привычке натянула на голову кепку и начала спускаться по черной лестнице. Она предпочитала ее центральной, потому что ею редко пользовались, если не считать служанку Нелли, и Сара частенько выходила туда покурить в тишине, когда разговоры в чайной комнате становились слишком непристойными. Иногда наборщики забывали, что она девушка, или им было все равно.

Кабинет Септимуса Хардинга находился на втором этаже. Первый занимали клерки и корректоры, там также располагались кабинеты настоящих писателей и конторка привратника, за которой сидел жуткий мистер Парсиммонс. Мистер Парсиммонс, сторож, на самом деле был совершенно безобидным и казался страшным только из-за своей внешности и сурового настроения, которое находило на него время от времени. Невероятно худой, с крючковатым носом, обтягивающей лицо и череп кожей и оставшимися от оспы отметинами, он носил черный шейный платок почти целый год, и Сара решила, что он скорбит о кончине кого-то очень близкого.

Ирландцы понимали скорбь совсем не так, как все остальные люди. Сара видела множество мертвецов; в домах бедняков они населяли те же комнаты, что и живые, как правило, их укладывали на два поставленных рядом стула, потому что стол был нужен для других целей. Папа после своей смерти пролежал в доме почти целую неделю, и Эллен даже умудрилась спрятать у него дохлую мышь, с которой не хотела расставаться. Получалось, что они привыкли к тому, что он умер, до того, как его похоронили, что было достаточно разумно. То же самое произошло и с мамой, и они даже были рады, что она оставалась с ними в комнате. За целый год, прошедший с тех пор, не было и дня, чтобы Сара не скучала по ней. Особенно когда Эллен начинала грустить. Смерть матери отзывалась в ней болью, схожей с болью от свежей раны. Ей казалось диким, что можно ощущать отсутствие кого-то сильнее, чем его присутствие. Малыш умер раньше мамы, но она не хотела, чтобы он оставался в комнате, поэтому Руби его унесла.

В конце концов именно она позаботилась о телах. Их похоронили около Роупмейкерс-Филдс на кладбище, где не было ни роскошных надгробий, ни красивых каменных ангелов, только ряды деревянных крестов, по большей части с ирландскими именами, вырезанными на них. В одном из рядов появилось три новых креста — все с одним именем: О'Рейли. Сара и Эллен прихватили с собой букетики фиалок, но цветы завяли прежде, чем девочки добрались до Роупмейкерс-Филдс, потому что дорога до кладбища от Девилс-Эйкра занимала полдня.

Завернув за последний угол на темной лестнице, Сара уже смогла разглядеть коридор, который вел к двери в кабинет Септимуса Хардинга. Именно здесь она курила в полном одиночестве и тишине, потому что тут никто не бывал, а еще потому, что отсюда было удобно следить за посетителями. «Любопытство до добра не доведет», — сказала бы ей Руби. Она частенько ловила Сару, когда та подслушивала в «Белом олене». В данный конкретный момент в кабинет собирался войти инспектор Ларк с Мальборо-стрит, а миссис Коречная оттуда выходила. Она оставила свой плащ внизу, поэтому Саре удалось рассмотреть ее платье, бархатное, цвета портвейна, отделанное воздушными темно-красными кружевами на манжетах и воротнике. Корсет украшала великолепная вышивка розовато-лиловым и серебристо-зеленым шелком с крошечными жемчужинками, напоминавшая цветущий весенний сад. Сара никогда не видела платьев, похожих на те, что носила Лили Коречная, но слышала, что наборщики называли ее «богемой». Она знала, что мистер Коречный родился в Праге, поскольку все, что касалось его жены, подробно обсуждалось в чайной комнате — она являлась одним из немногочисленных писателей, поднимавшихся на третий этаж, и единственной женщиной кроме Сары и служанки Нелли. А еще Саре было известно, что миссис Коречная дружит со знаменитой Барбарой Бодишон, которая писала письма в газету «Гардиан» о необходимости изменить законы для замужних женщин и проституток. Черные волосы миссис Коречной были собраны на белой шее серебряной заколкой, украшенной филигранью, с маленькими драгоценными камнями по краям. А еще от нее всегда пахло розовой водой. Сара заметила, что Лили Коречная не носит траур, хотя ее муж умер меньше года назад.

Инспектор Ларк проводил взглядом миссис Коречную, прежде чем повернуться и постучать в дверь кабинета Септимуса Хардинга. Сара еще немного постояла на лестнице, затем тихонько стукнула в дверь и вошла вслед за ним. Кабинет состоял из двух комнат, соединенных большой деревянной аркой, но только одна из них была чистой и без пыли, потому что Нелли не рисковала заходить дальше. Именно здесь Септимус Хардинг встречался с редакторами отделов. Они сидели за низким столом на стульях, обтянутых зеленой кожей, говорили о тиражах, обсуждали размеры продаж и то, что выпускают другие издательства. Кабинет Септимуса Хардинга был от пола до потолка забит полками, заполненными книгами и папками с газетами. Сара никогда в жизни не видела столько книг в одном месте, даже в книжных лавках на Флит-стрит или Чаринг-Кросс-роуд.

— Хм, Сара, — пробормотал Септимус Хардинг, когда она вошла.

Он смотрел на нее поверх очков в форме полумесяца, а его когда-то белый шейный платок, обернутый вокруг шеи, как у священника, был перепачкан пеплом из его трубки, на рукавах рубашки красовались чернильные пятна. Сара заметила, что пуговица на сюртуке, которая уже несколько недель болталась на нитке, наконец оторвалась. Главный редактор всегда выглядел растрепанным и неприбранным, совсем как его кабинет и рабочий стол, но в голове у него царил идеальный порядок. Сара считала, что он разговаривает так, словно чиркает красным цветом строчки плохой копии. Он терпеть не мог нескладного письма и речей, и если ему удавалось обойтись одним словом вместо целого предложения, каким-нибудь звуком вместо слова, он так и поступал.

Инспектор Ларк стоял — он никогда не садился, — грея спину около печки. Он одевался как джентльмен, но в нем не было ничего щегольского. Несмотря на темные волосы, глаза и кожу, он не был красавчиком, а временами и вовсе казался настоящим уродом. Его сюртук, хоть и не по последней моде, был хорошо скроен, а бакенбарды аккуратно подстрижены. Но больше всего Сару поражали его идеально начищенные сапоги, хотя ходить ему зачастую приходилось по грязи. Он закурил манильскую сигару, пока Сара ставила на стол редактора лотки со шрифтами. Комната пропиталась дымом от горящего угля и трубочного табака, но здесь было теплее, чем на третьем этаже.

— Очень хорошо, очень хорошо, — пробормотал Септимус Хардинг, пожевывая конец своей трубки и разглядывая лотки. — Что-нибудь еще, Сара?

Ей пришлось повернуться, чтобы уйти, и она сняла кепку.

— Послание сверху, так? — В его голубых глазах зажглись веселые огоньки, когда он взглянул на нее из-под черных нависших бровей.

— Да, сэр. Мистер Тислуайт говорит, что копия от судового клерка — дерьмо.

Она услышала, как фыркнул инспектор Ларк.

— Правда? А ты что думаешь?

Она пожала плечами:

— Не знаю, сэр. Корабли и все такое меня не интересуют.

— А что тебя интересует, Сара? — спросил Ларк.

— Меня? Когда мистер Мелвилл пишет, что Девилс-Эйкр — это настоящая помойка, где водятся самые разные ночные паразиты, это меня интересует. Вот это настоящее дерьмо!

— Значит, ты знакома с этим районом?

— Я там живу, сэр, и знаю значение всех слов.

Она очень гордилась своим знанием и, поскольку инспектор был полисменом, ни за что не сказала бы ему ничего, кроме правды.

— Я слышал, что ты умеешь читать, и очень высоко тебя ценю: ты настоящая леди прессы.

«Ну, не настолько высоко, как он ценит миссис Коречную», — подумала Сара.

— Большое вам спасибо, сэр. — Она поколебалась одно мгновение, затем снова повернулась к редактору. — А что такое сперматорея, мистер Хардинг?

Септимус Хардинг подавился дымом, а инспектор Ларк громко расхохотался.

— Проклятье, — возмутился редактор. — Кто дал тебе набирать рекламу Перри?

— Вы, сэр.

— Черт подери! Иногда я совершенно забываю, что ты девушка. Давай, катись отсюда. Мне нужно обсудить с мистером Ларком очень важное дело.

— Хорошо, сэр. Это убийство?

Ларк выглядел так, словно он расследовал убийство; она видела такое же выражение у него на лице, когда двум проститутками перерезали горло в Сент-Джайлсе.

— Именно.

Сара неохотно натянула на голову кепку и, решив, что сейчас не совсем подходящий момент продолжать расспросы касательно священной природы сперматореи, повернулась, чтобы уйти. О ней тут же забыли, все внимание Септимуса Хардинга было отдано тому, что собирался рассказать ему инспектор Ларк. Сара не до конца прикрыла за собой дверь и остановилась в коридоре, прислушиваясь к разговору.

— Они маленькие девочки, Септимус, и они расхаживают по Бетти-стрит с полуночи до самого рассвета. Их заставляют это делать собственные матери — тех, у кого они есть…

— Я знаю, знаю, Джон. Это грязный, проклятый бизнес. Ее изнасиловали?

Ларк кивнул и зажег еще одну сигару.

— Скажи Мелвиллу, чтобы он использовал поменьше мелодраматических эффектов, хорошо? Я не хочу, чтобы ваши читатели думали, будто мы вместо того, чтобы их защищать, устраиваем для них цирк. Защита? Ха! Сама идея абсурдна. Но люди должны думать, что мы, по крайней мере, делаем все, что в наших силах.

Инспектор Ларк выбросил окурок в огонь, надел шляпу и попрощался с редактором. Он вышел так быстро, что Сара едва успела метнуться к лестнице и спрятаться в тени.

— Пока, Сара, — добавил он и быстро зашагал по коридору.

По дороге домой в конце дня Сара думала о детских борделях на Бетти-стрит и на Док-стрит, расположенной ближе к Девилс-Эйкру. И о том, что сама чудом не стала участницей парада, еженощно проходящего между площадью Пикадилли и дворцом на Ватерлоо; она совершенно точно знала, сколько стоит девственница, услышала как-то раз в баре «Белого оленя». Когда холера унесла ее мать и маленького брата, они с Эллен остались предоставленными самим себе, и перспективы были мрачными. Она видела девушек со спичечной фабрики с изъеденными серой подбородками. Некоторые от этого умирали. Мама всегда говорила, что скорее умрет, чем пойдет в работный дом, а когда поняла, что серьезно больна, заставила Сару пообещать, что она не допустит, чтобы туда забрали Эллен.

Мама знала, что Сара в состоянии позаботиться о себе, но всегда волновалась за Эллен, поскольку та всем доверяла и была довольно странной. Мама стала брать больше заказов на шитье, когда виски окончательно победило папу. В модный сезон, между апрелем и июлем, она сидела за столом с шести утра до полуночи; пришивала бархатный воротник к полосатому платью из тафты или крошечные шелковые пуговички к хлопчатобумажным перчаткам. Мама не была портнихой, но могла сделать из старого платья новое и модное, пришив к нему розетку или кружева или сделав пару складок. Иногда она надевала платье на Сару, чтобы посмотреть, что получается, и Эллен начинала потешаться над сестрой, ставшей вдруг такой нарядной.

Когда Сара думала о матери, перед глазами у нее возникала всегда одна и та же картинка: она сидит за столом, окруженная со всех сторон кусками материи, и поглядывает время от времени на сальную свечу, опасаясь, что ее не хватит для завершения работы. В подвальной комнате всегда было темно, если не считать тонкого луча света, который падал из крошечного окошка, выходившего в переулок у них над головами. Вьющиеся медные волосы окутывали мамино лицо мелкими локонами и прилипали ко лбу летом или когда она себя плохо чувствовала. Она болела большую часть прошлого года. К четырнадцатилетию Сары мама собиралась накопить двадцать фунтов, чтобы отправить дочь жить к портному в Чипсайде, который сделал бы из нее настоящую портниху. Она не получала бы никаких денег за свою работу, только жилье и еду, и должна была бы трудиться день и ночь, а мать навещала бы ее в воскресенье один раз в месяц. Так бы и случилось, но это все осталось в прошлом, четырнадцатый день рождения Сары уже прошел. К тому времени, когда мама умерла, ей удалось собрать только семь фунтов и шесть пенсов, и на них Сара и Эллен жили, пока Септимус Хардинг не дал ей работу в издательстве.

Эти мысли занимали Сару до Паддл-Дока, оттуда дорога домой шла вдоль реки. От Церковного Угла можно было самыми разными путями добраться до пользующихся дурной славой Вестминстерских трущоб, известных под названием Девилс-Эйкр. Когда ее посылали с поручениями, Сара шла по Флит-стрит и Стрэнду, потому что любила шумное движение и то, как фонари освещали улицы по ночам. А еще ей нравилось смотреть в витрины магазинов одежды, галантерейных лавок, на сверкающий хрусталь из Богемии и тонкий китайский фарфор. И особенно на засахаренные сливы в квадратной витрине кондитерского магазина, она даже собиралась когда-нибудь купить одну штучку для Эллен. Сара наблюдала за тем, как лавочники выбегали на улицу прямо в передниках, чтобы открыть дверь экипажа со слугами в ливреях, и принимались суетиться вокруг приехавшей в нем дамы, поспешно расстилали на грязной мостовой кусок мешковины, чтобы леди не запачкала своих шелковых ботиночек. Здесь, как писал в своих статьях Мелвилл, «хитрые и ловкие получают прибыли всеми возможными способами». Сара считала, что «хитрые и ловкие» — это про друга Эллен Холи-Джо и босоногих уличных мальчишек с болячками на ногах, которые болтались в доках. Она не считала Джо хитрым, но он, несомненно, был ловким вором.

Дорога, идущая вдоль реки к Девилс-Эйкру, была самой короткой. Когда вода стояла низко, от нее отвратительно воняло, к тому же всегда существовала опасность нарваться на грабителей между Паддл-Доком и Темпл-лейн, даже средь бела дня. Ближе к Уэст-Энду и Вестминстеру в тавернах, ютившихся на боковых улочках, встречались преступники, считавшие себя рангом выше неквалифицированных воришек Ист-Энда: взломщики сейфов, фальшивомонетчики, мастера по подделке бумаг, а также самые ловкие карманники, которым не требуется тебя разглядывать, чтобы понять, что ты в новых ботинках.

Она только на прошлой неделе купила Эллен новые ботинки, но шайка уличных мальчишек из Уэст-Энда сняла их с ее маленьких ножек. Впрочем, Эллен не любила носить обувь, даже зимой. Без нее она могла войти в воду и достать оттуда что-нибудь, что привлекло ее внимание, бутылку или бумажный цветок, оторванный со шляпы какой-нибудь дамы ветром. Она обычно была покрыта грязью до самых коленок, и папа называл ее своей маленькой Русалочкой. Сара думала, что именно по этой причине Эллен старалась держаться как можно ближе к реке; она любила наблюдать за папой, когда он отплывал от берега в лодке. Эллен была слишком маленькой, чтобы злиться на папу, который отчаянно пил, и расстраиваться из-за того, что маме приходилось так много работать. Эллен и папа были неразлучны, и она до сих пор скучала по нему и плакала во сне.

А вот и они — Эллен и Холи-Джо, сидят на ступеньках лестницы Уайтхолла вместе с маленькой бандой оборванных детей и тонконогим мальчишкой-индусом, с которым Эллен совсем недавно подружилась. Сара не могла вспомнить, как его зовут; у него было какое-то смешное иностранное имя. Они по очереди обстреливали проходящий мимо пароход из рогатки Холи-Джо. Со стороны они представлялись довольно странной парочкой: маленькая светловолосая девочка восьми лет и нескладный Холи-Джо с глазами ребенка и силой ломовой лошади. Ему было больше тридцати, но меньше сорока, так говорила Руби, но он не помнил точно, сколько ему лет, да и никто другой тоже.

Когда Сара подошла к ним, Эллен прицелилась, и маленький камешек сбил с головы джентльмена шляпу. Холи-Джо принялся так хохотать, что чуть не свалился с лестницы. Джентльмен, которому не повезло, мог только наблюдать за своей шляпой, завертевшейся в коричневом водовороте.

Когда Холи-Джо увидел Сару, то захлопал в ладоши. Он был дурачком и едва умел разговаривать, хотя и не родился слабоумным. Когда-то он был священником, здравомыслящим и вполне разумным, но однажды ему в голову угодил ночной горшок. Судя по всему, у того, кто выливал его содержимое за окно, руки были скользкими, вот он и не сумел удержать в них ночной сосуд, тот свалился прямо на голову бедняжки Холи-Джо и начисто лишил его способности соображать.

Эллен с виноватым видом посмотрела на Сару, она не знала, что сестра успела увидеть. Сара же сделала вид, что ничего не заметила; ее гораздо больше поразила меткость Эллен, чем все остальное. Рогатка была главным сокровищем Холи-Джо — он сделал ее сам и даже вырезал на ней свое имя. Нет ничего страшного в том, чтобы стрелять по голубям, потому что их можно съесть, а вот от важных господ могут быть самые разные неприятности. Сара протянула Эллен руку.

— Идем, Горе Мое, пошли пить чай. Фу! Как от тебя воняет, Элли, где ты была?

Эллен пожала плечами и ничего не ответила. Она чмокнула Холи-Джо в щеку, поколебалась мгновение и поцеловала мальчишку-индуса, а затем взялась своей грязной ладошкой за перепачканную чернилами руку Сары.

Они некоторое время шагали молча вдоль набережной, мимо причалов, куда приставали лодки добытчиков сельди, и мимо стайки тощих котят, копавшихся к куче рыбьих костей. Эллен тихонько замяукала и потянула Сару за руку, но та держала ее крепко и быстро протащила мимо них. В их соломенной постели и без того хватало блох.

— Как его зовут, этого чернявого мальчишку? — как бы между прочим спросила Сара, потому что, если бы Эллен уловила неодобрение в ее голосе, она ни за что не стала бы отвечать на вопрос.

В последнее время она становилась все более и более молчаливой, хотя, возможно, из-за того, что проводила много времени с Холи-Джо. Сара не возражала против того, чтобы Элли водилась с темнокожими, но ей не нравилось, что девочка собирала вокруг себя странных людей или, точнее, они сами к ней тянулись. Сару часто поражало количество прохожих на улице, здоровавшихся с ее сестрой: бродяги и моряки, проститутки и вполне приличные господа, а однажды на мосту Ватерлоо косоглазая старуха цыганка назвала ее по имени.

— Виктор его зовут, — сказала Эллен.

— Виктор! Необычное имя для темнокожего, ты не считаешь?

Эллен пожала плечами и пнула ногой камешек.

— А ты неплохо управляешься с рогаткой, Горе Мое.

— Холи-Джо научил.

— А еще чему-нибудь Холи-Джо тебя учит?

Эллен не ответила и влетела впереди нее в дверь «Белого оленя». Сара вздохнула. К концу лета у них будет достаточно денег, чтобы купить новые ботинки, шерстяное платье, мелки и доску; и тогда Эллен пойдет в школу, где станет проводить каждый день.

Таверна «Белый олень» была одним из самых чистых заведений в Девилс-Эйкре, но здание, в котором она находилась, относилось ко временам королевы Анны, поэтому здесь стояла сырость и пахло перегаром и телами, немытыми с самого лета. Наверху имелись комнаты для постояльцев, стоившие три пенса, с настоящей кроватью и стулом. Как обычно в это время, в таверне собрались докеры, сидевшие за длинным столом; они работали на угольных баржах, и потому их кожа приобрела цвет сажи. Они грели свои усталые руки и ноги кувшинами с крепким портером. В двух углах уже играли в карты, и вокруг игроков собрались уличные девки в надежде подцепить клиента. Руби украсила свою веснушчатую шею черной лентой и облачилась в розовое платье с довольно грязным воланом на груди. По представлениям Сары, ей было лет сорок или даже больше, во всяком случае, зубов у нее во рту осталось не очень много. Хозяйка стояла за стойкой в окружении поклонников. Охотник на кроликов снова заявился в заведение, а когда Сара и Эллен проходили мимо, пнул ногой собаку, обнюхивавшую розовые тушки, лежащие на каменном полу. «Вот так же он обнюхивает Руби», — подумала Сара.

— Приветик, девочки! — крикнула Руби и послала Эллен воздушный поцелуй.

Эллен ответила ей тем же, и парни у стойки разразились громким хохотом. Эллен показала им язык и скрылась на лестнице, ведущей в подвал.

— Ну-ка, скажи им что-нибудь, детка, — крикнула ей вслед Руби. И, обращаясь к Саре, добавила: — Получше за ней присматривай, она слишком смелая.

— Уж я-то это знаю, Руби. Но ничего, скоро она пойдет в школу.

В подвале стояла медная лохань, в которой Руби стирала белье, две громадные бочки с медными кранами, где Руби держала эль, а также бочонки и ведра для приготовления джина. Комната О'Рейли выходила на главную улицу. За «Белым оленем» находился совсем узкий переулок и ряд покосившихся хибар, сооруженных без известкового раствора из старых ящиков и камней. Большинство улочек и переулков Девилс-Эйкра выглядели именно так.

Когда Сара закрыла за ними дверь, Эллен принялась вынимать свою добычу из кармана передника. Здесь было совсем не так холодно, как могло бы быть, из-за спиртных паров, витающих в воздухе, — так говорил папа. Он сам не пил джин, потому что в нем недостаточно огня, как он любил повторять.

— Нашла какие-нибудь сокровища, Элли? Где ты сегодня была?

— Везде.

Она встала на колени на пол и начала старательно раскладывать добычу: кусочки цветного стекла, две красивые раковины, мертвого жука и блестящую гагатовую пуговицу.

— А что нашел Холи-Джо?

— Книгу.

— Книгу? Какую?

— С картинками, — пожав плечами, ответила Эллен.

— Где?

— На Флит-стрит.

— Холи-Джо теперь ворует на Флит-стрит?

— Он ее не украл, Сара, а нашел. Он не ворует, когда я с ним, ты ему сказала, чтобы он этого не делал, вот он и не делает. Честное-пречестное слово.

Эллен поднесла кусочек бристольского стекла к свече, и тут же на столе и на газете, которую читала Сара, заплясала голубая звездочка. Это был номер «Меркьюри» за прошлую субботу — мистер Парсиммонс отдавал ей свои старые экземпляры. Сара искала колонку миссис Коренной, где та выступала под именем Мистер Эванс. Наборщики говорили, что миссис Коречная выбрала это имя, потому что писательница Мари Энн Эванс взяла себе псевдоним Джордж Элиот. Сара не могла этого понять; когда она напишет роман, то обязательно поставит под ним свое собственное имя, а не имя какого-то мужчины.

Ее тонкий грязный палец остановился у колонки: «Мистер Эванс. Выдающиеся женщины. Очерк, посвященный Жорж Санд». Жорж, о которой писал мистер Эванс (миссис Коречная), была необычной француженкой, носившей бриджи для верховой езды, курившей сигары и писавшей стихи и любовные письма мужчине, который был на тридцать лет ее моложе. Откуда миссис Коречная знает о таких вещах?

Саре стало интересно, знает ли миссис Коречная что-нибудь про Ирландию: о том, что трава там зеленее зеленого, и о том, какие там поля, и каменные стены, и старые, старые деревья. Возможно, решила Сара, она когда-нибудь туда вернется. Но сейчас она ирландка, живущая в Лондоне, и ей это уже начало нравиться.

 

 

«Ватерлоо, Лондон, 27 апреля 1864 года

Дорогая Барбара!

Я сижу в своей гостиной с чашечкой кофе в руках и, к стыду своему, должна признаться, что я все еще в халате. В последнее время я стала именно так начинать свой трудовой день, и все меньше и меньше мне хочется тратить силы на то, чтобы одеваться, если, конечно, я не иду на рынок или в редакцию газеты.

Город по-прежнему окутан густым туманом, и фигуры уличных торговцев на Ватерлоо кажутся призрачными тенями. В последние несколько недель я часто сижу у окна, разглядывая утреннюю улицу, и она представляется мне театром: я уже знаю, что мальчишка, продающий заливное из угрей, с интересом поглядывает на одну девчонку-молочницу. Она проходит всегда в одно и то же время, возвращаясь домой, на ферму, после того как разнесет молоко. Пустые деревянные ведра висят на коромысле на плечах, а широкие бедра покачиваются в такт шагам. Мне кажется, что мальчишка-продавец уже взял себе в привычку каждое утро стоять около лотка под моим окном именно в это время.

Теперь, когда построили вокзал Ватерлоо, мое место жительства стало уже не таким респектабельным, Барбара, но именно за это оно мне еще больше нравится. Ты слышала, что Ватерлоо-стрит стали называть „Новый Хеймаркет“? И в самом деле, неподалеку от меня находится несколько лучших публичных домов Лондона; они открывают свои гостиные, чтобы куртизанки из Сент-Джонс-Вуд могли без лишних свидетелей пить шампанское и есть устриц со своими покровителями. Если бы я писала об Имперском парламенте, я бы рассказала, что после полуночи на Ватерлоо-стрит происходят гораздо более интригующие парламентские дела, чем днем на Уайтхолле.

Если верить цифрам, приведенным недавно в „Ланцете“, в Лондоне сейчас около восьмидесяти тысяч проституток, а это означает, что одна из шестнадцати женщин зарабатывает себе на жизнь на улицах города. Одна из шестнадцати! И эти данные не включают детей. У меня постоянно возникают мысли о том, что нравоучительные статьи в газетах и проповеди в церквях рождены скорее ужасом перед эмансипацией, а не заботой о наших бессмертных душах. Не пойми меня неправильно, я прекрасно знаю, что женщины становятся проститутками по необходимости, это занятие опасно для здоровья и многим доставляет страдания. Но здесь есть и нечто положительное — работа позволяет женщинам улучшить свою жизнь, получить образование, а затем выбрать более приличное занятие. Тебя приводит в ужас мой либерализм?

Моя дорогая матушка, которая навестила меня на прошлой неделе, пришла в ужас, когда увидела мужчин без пиджаков, курящих прямо на улице. Я не могла предотвратить ее визит, хотя и очень старалась. Не волнуйся, я была одета, хотя одобрения с ее стороны не дождалась. Она живет в христианском страхе, что я проявляю неуважение к мертвым, потому что не хожу в трауре. Впрочем, ты же знаешь, она постоянно приходит в ужас от моего возмутительного поведения. Я сознательно не ношу черный цвет, потому что Франц любил яркие цвета. И еще свет. Про туман он говорил: „Освещение не годится для того, чтобы рисовать“, но оставался в своей студии, рисовал солнце на своих полотнах при помощи красок и порошков. Вижу его как наяву: костюм в разноцветных пятнах, светлые волосы падают на глаза…

Я готовлю себя к посещению студии Франца в Кенсингтоне; я уже достаточно долго это откладывала, а платить ренту за нее довольно глупо. Я должна ее освободить и прихожу в отчаяние от необходимости это сделать.

Я благодарю тебя за слова соболезнования, дорогая моя; твои письма для меня точно сияющие фонари, помогающие найти дорогу во мраке моего горя. А еще я признательна тебе за то, что ты не стала предлагать мне решения этой проблемы. Моя мать заявила, что опий облегчит боль моего сердца, поскольку сама она регулярно его употребляет, чтобы справиться с меланхолией и беспокойством. Я не стану его принимать, потому что видела, как он притупляет ум и ослабляет конечности. Кроме того, она не понимает, почему я избегаю общества моего отца, в то время как именно он дает ей этот яд, считая, как большинство уважаемых врачей, что женщина больна, если она непокорна, и в случае необходимости ее нужно накачивать успокоительными средствами. У меня в медальоне лежит локон волос Франца — и это облегчает мою боль.

Не думай, что я чувствую себя совсем одиноко в пустом доме, где компанию мне составляет только миссис Веспер. Моя экономка молчалива, как ты помнишь, но меня устраивают ее манеры, хотя мои посетители порой находят ее довольно странной. По правде говоря, у меня побывало не так много гостей, кроме моей матери, сейчас меня не особенно интересуют салоны, которые мы с Францем прежде так любили. Мне кажется, что их веселье и живость относятся к другой жизни, хотя и не такой далекой. Мне говорят, что печаль постепенно, со временем, отступит.

Впрочем, я обмакиваю перо в чернила вовсе не за тем, чтобы рассказать о моей грусти, поэтому поведаю тебе о своей недавней встрече с мисс Герберт, золовкой леди Синтии Герберт, которая должна скоро вернуться из Индии. Ты наверняка слышала о ней, ведь она интересовалась художницами из Челси и Хэмпстеда. Одно время она собирала творческих дам, точно бабочек, прикрепляя их за яркие крылышки к стенам своей гостиной. Она невероятно богата и была патронессой Лиззи Сиддал и фотографа Джулии Маргарет Камерон. Но вернемся к моей встрече. Возможно, ты знаешь или нет, что у Синтии Герберт имеется знаменитая коллекция драгоценностей. У нее великолепный вкус, а к нему еще и толстый кошелек, и ее прекрасно знают в „Компании золотых и серебряных дел мастеров“ на Риджент-стрит. Мне сообщили, что она ужасно беспокоится за свою коллекцию, потому что горе затуманило ей рассудок и она очень изменилась после смерти мужа, лорда Герберта. Они провели в Индии два года, а потом он неожиданно умер. Между нами, когда я говорила с сестрой лорда Герберта, у меня сложилось впечатление, что в его смерти было нечто странное, но она постаралась это скрыть — как мне показалось, слишком тщательно. Она не сообщила никаких подробностей, но я поняла, что она не в состоянии заставить себя вспоминать об этом ужасном событии.

Похоже, после смерти лорда Герберта Синтия Герберт написала сестре своего мужа из Индии и спросила, знает ли она даму, которая могла бы сделать для нее особую канцелярскую работу, касающуюся ее драгоценностей. Как нам с тобой известно, дамы вроде Синтии Герберт склонны накапливать собственность именно в таком виде, так как все остальное переходит во владение их мужей в день свадьбы, но не кажется ли тебе необычным, что она беспокоится о таких вещах практически сразу после его смерти?

И тем не менее мисс Герберт оказалась настолько добра, что подумала обо мне, зная о моей недавней потере и полагая, что мне потребуется работа. На самом деле, Барбара, семья Франца очень щедро меня обеспечила, поскольку я, разумеется, отказалась вернуться в дом моего отца, как полагается уважающей себя вдове!

Леди Герберт прибывает в Лондон на следующей неделе, и мисс Герберт предложила нам встретиться за чаем, когда она немного придет в себя после своего путешествия. Она также сказала, что мы, возможно, найдем утешение в обществе друг друга, ведь мы обе пережили одинаковую потерю. Я не собиралась браться за какую-нибудь еще работу, кроме моего регулярного сотрудничества с „Меркьюри“ и статей в женском журнале, но даже миссис Веспер считает, что я слишком много времени провожу в своей гостиной. Более того, она предложила помочь мне одеться, что совсем не в ее стиле, потому что, когда я нанимала ее в качестве экономки, она дала мне понять, что не намерена становиться горничной. Я, в свою очередь, заверила ее, что мне горничная не нужна. По правде говоря, миссис Веспер была и есть для меня гораздо больше, чем просто экономка, в особенности когда я болела, и я начала полагаться на ее компанию и разумные советы.

Септимус Хардинг хочет, чтобы я продолжала писать статьи о необычных женщинах, несмотря на мое недавнее отсутствие на страницах „Меркьюри“. Он говорит, что „Гардиан“ печатает такие обзоры и мы тоже должны. Поэтому я ищу темы и интересных женщин и решила связаться с Джулией Маргарет Камерон. Может быть, написать о тебе? Знаменитая Барбара Бодишон, не только художница и патронесса образования и искусства, а еще и защитница нашего пола?

Я надеюсь, дорогая, что все твои многочисленные начинания успешны, и скоро напишу тебе снова.

 

 

На пристани Темпл в конце Стрэнд-лейн набережная Темзы была почти безлюдной. Здесь находились доки для небольших грузовых судов и несколько жалких портовых офисов. Весенним вечером вроде этого, когда запахи реки, нефтеперегонного и кирпичного заводов не липли к холодному туману, рабочие доков и судовые клерки после захода солнца разбрелись по своим излюбленным тавернам, чтобы пропустить пару стаканчиков спиртного.

Херберт Пейси, младший судовой клерк, еще не отправился в «Якорь», потому что не успел покончить с бумажной работой. Он устал проверять ящики с чаем, мешки с зерном и темными, маслянистыми кофейными зернами коричневого цвета и уже начал задыхаться от поднятой пыли. Оглядывая склад, он вздрогнул, вспомнив, что произошло здесь на прошлой неделе. Маленькое судно «Лакшми» подошло к пристани, когда он собирался на обед, возникла обычная суматоха, как и всякий раз, когда прибывает корабль из Бомбея. «Лакшми» официально считался пассажирским судном, но брал на борт небольшое количество «избранных» пассажиров, таких, кто готов платить за апартаменты, а не обычную каюту на одном из больших лайнеров. Таким образом, на «Лакшми» всегда имелось свободное место в трюмных отсеках для исключительных грузов.

На борту была контрабанда; Херберт уже научился узнавать ее признаки. Большинство маленьких торговых кораблей из Индии перевозили товары тайно, а это означало, что в команде насчитывалось несколько лишних членов — темнокожие и опасные на вид туземцы, которые работой оплачивали проезд до Лондона. Они выходили в город со своими вещами, свернутыми в узлы, и в них могло быть спрятано все, что угодно: драгоценные камни, украшения из сандалового дерева и, конечно же, опиум. Некоторые курьеры были совсем мальчишками, но выглядели так, что Херберт никогда их не задерживал. В тот день на «Лакшми» тоже прибыл курьер, в этом Херберт не сомневался, — невысокий кривоногий мужчина, отличавшийся от всех остальных.

«Лакшми» наконец вошел в док, началась разгрузка, и возникла суматоха, но, как всегда, женщина усложнила жизнь Херберта больше, чем следовало. По тому, как она была одета и держалась, он понял, что дама занимает высокое положение, к тому же она была в трауре. Она осталась ждать в доке — обычное поведение для человека ее положения — в состоянии невероятного возбуждения, потому что, судя по всему, капитан отказывался отдать ей часть ее вещей. Когда Херберт неохотно к ней подошел, она обмахивалась восточным веером с такой скоростью, что ее шляпка довольно смешно подскакивала на кудряшках.

Он понял, расспросив женщину, что ее слуга и капитан исчезли в одном из складских помещений вместе с ее драгоценностями. Они лежали в сейфе корабля, но, когда она послала своего человека их забрать, капитан повел себя просто возмутительно и стал настаивать на более высокой плате за проезд, чем та, о которой они договорились заранее. Она умоляла Херберта догнать их, а поскольку он не мог ей отказать, чтобы не выглядеть в ее глазах трусом, то принялся молиться о том, чтобы проблема разрешилась до того, как он их найдет.

Он решил, что они выбрали склад, потому что там темно и потому что там легко услышать шаги постороннего, так громко стучат сапоги по гниющим доскам. Однако они не услышали Херберта, потому что дородный капитан в тюрбане громко кричал на другого индуса, более высокого и более светлокожего, который стоял молча и совершенно неподвижно. На ящике лежал кусок шелка, и даже тусклого, падающего из маленького грязного оконца света хватило, чтобы разложенные на нем драгоценности засияли всеми цветами радуги. Херберт с благоговением смотрел на них не в силах отвести глаз, он видел много самых разных камней, но таких — никогда. Судя по тому, как они переливались и сверкали, это могли быть только бриллианты, но ему не доводилось встречать бриллиантов таких потрясающих цветов.

Из криков капитана он понял, что тот требовал астрономическую сумму за безопасный провоз драгоценностей, а когда Херберт с опаской вышел из тени, капитан положил свою мясистую руку на широкий кожаный ремень. На самом деле он положил ее на рукоять невероятно большого клинка, судя по размерам великолепно отделанных ножен. Херберт Пейси никогда не отличался особой храбростью и не смог бы объяснить, что заставило его сделать шаг вперед. Скорее всего, бриллианты, потому что он, к собственному изумлению, вдруг почувствовал, что они подчинили его себе. Он исключительно вежливо представился обоим мужчинам, сообщив им, что он агент Корабельной и Таможенной службы ее королевского величества, и спросил, не может ли он им помочь. Он подобрался к драгоценностям насколько мог близко. Оказалось, что они еще прекраснее, чем он себе представлял, хотя они были размером чуть больше сапожной пуговицы. И среди них — совершенно невероятно! — лежал бриллиант цвета крови.

Пейси уже много раз видел индийские бриллианты, которые, по словам продавцов с Хаттон-Гарден, можно определить по огранке «розой», как они называли способ шлифовки, когда на камне имеются широкие плоскости в отличие от множества мелких, сверкающих граней так называемой «алмазной» огранки, столь любимой лондонскими дамами. Против собственной воли Херберт подошел поближе и краем сознания отметил, что его рука потянулась к красному бриллианту. Он не смог бы объяснить, как такое могло случиться, но у него возникло ощущение, будто алый камень зовет его и если он к нему прикоснется, то перестанет быть жалким клерком и превратится в состоятельного человека.

То, что произошло затем, случилось так быстро, что Херберт все пропустил бы, если бы на мгновение закрыл глаза. Капитан вытащил свое оружие, но был тут же разоружен, и его громадный нож со стуком упал на пол. А его самого схватил молчаливый индус. С того места, где стоял Херберт, казалось, что он набросил на шею капитана длинный шелковый платок и затянул его, оставив тому лишь возможность взмолиться о пощаде. В конце концов он отпустил капитана, и тот, потирая шею, ругаясь и спотыкаясь, побрел прочь. Видимо, в этот момент Херберт издал какой-то звук, потому что индус сделал шаг в его сторону. Херберт пробормотал извинения, хотя не был ни в чем виноват, и так быстро бросился к выходу, что налетел на несколько ящиков с фарфором и свалился. Индус завернул камни и не спеша последовал за капитаном. Только когда оба скрылись из вида, Херберт осторожно выбрался наружу, стараясь не сдвигать с места ящики, на которые опирался, чтобы сохранить равновесие. И тут он увидел, как маленький кривоногий индус, замеченный им раньше, поспешно выскочил в дверь склада. Неужели он тоже был свидетелем этой сцены? Или рассчитывал украсть горсть риса, как делали многие матросы, когда сходили на берег?

Когда Херберт снова вышел на дневной свет, капитан уже куда-то исчез — видимо, спустился в трюм «Лакшми», — а молчаливый индус присоединился к даме в черном. В следующее мгновение они скрылись в экипаже, который их уже ждал. От ощущения, что глаза индуса по-прежнему на него смотрят, заглядывая в самые глубины его души и, возможно, посылая проклятия, Херберта до самого вечера била дрожь.

Херберт проработал здесь уже два года и собирался отправиться в море, по его подсчетам, еще через два года. Английские моряки, появлявшиеся в доках, были грубее его, а кроме того, Херберт не слишком любил физический труд, он собирался стать путешествующим по морю купцом и составить себе состояние на Востоке. Он видел множество таких счастливчиков, самых разных, а не только тех, кому повезло в жизни.

Стрэнд находился совсем недалеко от доков и его маленького сырого офиса, где вонючий газовый фонарь горел над столом, за которым он сидел почти целый день. Закрывая двери по вечерам, Херберт представлял себя успешным купцом, шагающим со своего корабля по улице в сторону Стрэнда. У него будет несколько модных лавок, торгующих украшениями, привезенными из разных стран. А потом его девушка наденет брошь с бриллиантами вроде тех, что он видел на Риджент-стрит.

Он нашел довольно хитрый способ вести свои книги, хотя, по правде, это была идея Джорджины. Кроме того, его совесть не так страдала, когда он убеждал себя, что именно она придумала их план. Однажды ранним вечером она наблюдала за тем, как он работает, охваченная нетерпением, потому что решила, что они должны сходить на танцы. Она его тогда спросила, что будет, если он не станет переписывать все товары, а когда он объяснил, что тогда и налогов на груз не будет, она заявила: «Ну, им это понравится, верно, важным морякам, которые считают себя джентльменами. Могу побиться об заклад, что они с удовольствием станут платить тебе за твои хлопоты. Ведь получится меньше, чем законные налоги».

Он согласился, что такое возможно, но напомнил ей, что работает на министерство и какой-нибудь тип на Уайтхолле сдерет с него шкуру, если он сделает что-нибудь не так, как требуется. «А как они это узнают?» — спросила Джорджи и наградила его такой дерзкой улыбкой, от которой ему всегда хотелось тут же забраться к ней под юбки. После танцев они пили джин и строили планы.

Сегодня вечером Херберт Пейси задержался дольше, чем обычно. Он решил, как всегда, выпить кружечку эля в «Якоре», а затем отправиться домой к Джорджине. Все шло хорошо, и время от времени он брал себе немного дополнительных вознаграждений: горсть зерен кофе, или ярд шелка, или какую-нибудь безделушку для Джорджины. Он даже делал вид, что не видит грузов, которые не должны были прибывать в док, где он работал; он решил, что это то же самое, что «не замечать» курьеров-индусов с их тряпичными узлами. Таким образом, он не стал регистрировать несколько ящиков с сандаловым деревом, слоновой костью и некоторым количеством полудрагоценных камней. Он знал, что начал опускаться, но теперь уже эти маленькие шалости казались ему совершенно нормальными, и он становился все менее осмотрительным. Почему он не имеет права позаботиться о себе? Разве не тем же самым занимаются служащие на Уайтхолле?

Улица, ведущая к Стрэнду, где находился «Якорь», всегда была погружена в полумрак, а когда садилось солнце, там становилось совсем темно. По обеим сторонам располагались старые каменные склады, частично разрушенные пожаром и так и не восстановленные. В развалинах поселилось несколько больных бродяг и местных воров. Довольно пустынное место, но не опасное для докеров и моряков, имевших полное право там ходить из-за своих размеров и опыта уличных драк. Клерки вроде Херберта в эту категорию не попадали, но его до сих пор еще ни разу не ограбили, жизнь здесь начиналась после того, как он проходил. Однако сегодня, несмотря на поздний час, здесь было пусто и темно, и Херберт пожалел, что не взял с собой фонарь. Ночной мрак, подбиравшийся к воде, заставил его нервничать; почему-то он казался ему сегодня еще более густым и непроглядным. Только бледный свет луны позволял разглядеть погруженные в сумрак стены и пару крыс, бросившихся бежать при его приближении. В складских помещениях на пристани крысы представляли серьезную проблему, потому что прогрызали мешки с зерном и специями. Сейчас же, когда Пейси не видел даже уличных мальчишек, он был рад хоть каким-то живым существам.

Когда Херберта Пейси ударили так, что он практически потерял сознание, его первой мыслью было, что он налетел на ствол дерева. Но поблизости не было ни одного дерева; на самом деле ближайшие деревья росли в миле отсюда в Уотергейт-Гарденс. Он понял, что лежит на земле и глаза у него, судя по всему, закрыты, потому что вокруг непроглядная тьма. А еще он уловил запах: мускусный аромат, который уже встречал раньше, хотя ему не удалось вспомнить, где и когда. На мгновение аромат показался ему приятным и успокаивающим, и Херберт мог думать только о куске баранины к чаю и о роскошных, потрясающих ногах Джорджины.

Вскоре к запаху прибавилось присутствие. Хотя он никого не видел, его лица коснулся ветерок, такой легкий, словно кто-то, стоящий рядом, распахнул плащ. Спокойствие покинуло Херберта, потому что глаза у него были приоткрыты, а над ним передвигалась темная тень. Он не мог сказать, сколько их, этих теней, потому что ему мешали смотреть грохочущие в ушах барабаны. По крайней мере, ему казалось, что это барабаны. Затем одна из теней возникла прямо над ним, приблизилась, и Херберт снова уловил знакомый аромат. Что же это такое… Барабаны загрохотали еще громче, и давление крови у него в голове заставило его пожалеть, что он мухлевал с налогами, потому что, судя по всему, за ним явился Князь тьмы.

Херберт больше не мог дышать, словно горло само собой сжалось, а сердце так отчаянно билось в груди, что его удары совпадали с гулом барабанов. Кажется, кто-то стоит над ним? Или сидит на нем? Он не знал наверняка. Возможно, за ним пришел ангел, чтобы проводить его на небеса; может быть, его простили за все прегрешения. В конце, перед тем как он умер, Херберт Пейси представил себя на корабле, плывущем на Восток, в лицо ему светит солнце, ветер развевает волосы, а рядом стоит прекрасная дама по имени Джорджина. Вместо волн, бьющихся о борт его корабля, перед ним возник океан разноцветных бриллиантов, которые отбрасывали в небо сияющие радуги света и подмигивали ему, словно знали его тайну.

 

 

Детектив-инспектор Ларк показался Саре особенно уродливым, когда она забирала посылку из кабинета редактора. Ни он, ни Септимус Хардинг, похоже, не заметили, что она еще не ушла (она наклонилась, чтобы завязать шнурок, прежде чем направиться к двери), потому что заговорили так, словно остались наедине.

— Причину смерти пока не удалось установить. Дело очень необычное, как я уже говорил, так что лучше написать короткую заметку, без сенсационных заявлений. Я бы хотел, если возможно, сам поговорить с Мелвиллом.

— Разумеется. — Септимус Хардинг хихикнул, но тут же снова стал серьезным. — Но у тебя должны быть какие-то предположения касательно причин смерти, дружище! Это же твоя работа, не так ли? Смерть?

— Я не гробовщик, Септимус. И пока у меня нет никаких идей касательно причины смерти. До сих пор мне не приходилось видеть ничего подобного.

«Мистер Хардинг прав», — подумала Сара. Ларк полисмен, он должен разбираться в таких вещах. Иначе как он сможет защитить Эллен и девочек вроде нее на Бетти-стрит?

Инспектор повернулся к огню и уставился на него, а Сара начала медленно пятиться к двери.

— Он не был задушен, на шее мы не обнаружили никаких следов, но трахея полностью раздавлена. И еще огромный синяк между глаз.

— А мотив?

— Сколько угодно — жертва работала на пристани Темпл.

Сара добралась до двери в коридор и уже поворачивала ручку, медленно и очень тихо, когда раздался резкий стук с другой стороны, дверь распахнулась и сбила ее с ног. Грегори Мелвилл перешагнул через нее и подошел к столу главного редактора. Она поняла, что это он, по запаху — от него воняло, как от пивоварни.

— Сара, что, черт подери, ты делаешь на полу? Мне казалось, я дал тебе поручение?

— Да, сэр, дали. Я тут кое-что ищу, уронила буковку. Никак не могу найти, так что лучше пойду, отнесу вашу посылочку, сэр.

Сара быстро закрыла за собой дверь. Обязательно нужно было вмешаться мерзкому Мелвиллу. Он был отвратительным типом, и она так думала еще до того, как он написал свою дерьмовую статью про Девилс-Эйкр. Она бы многое отдала за то, чтобы услышать, что ему собирается сказать Ларк; ей нравилось, когда инспектор злился, но с нее неприятностей на один день уже достаточно.

Адрес, по которому следовало доставить посылку, нужно было взять у Парсиммонса, который ковырял в зубах, сидя за своей конторкой. Он всегда называл ее Сэм; Сара даже сомневалась, знает ли он, что она девочка, но его это не волновало; главное, чтобы выполняла свою работу.

На карточке были написаны имя и адрес Лили Коречной, печатными буквами с завитушками. Сара отправилась через доки к мосту Ватерлоо, потому что дорога вдоль реки была короче, чем по Флит-стрит и Стрэнду, где слишком многое ее отвлекало. Она не смогла бы удержаться и остановилась бы поглазеть на дешевые книжки, разложенные на лотке, забыла бы обо всем на свете, а потом пришлось бы сказать мистеру Парсиммонсу, что она заблудилась. Он ни за что не поверит: она знает в городе все улицы, переулки и тупики, потому что ей приходилось разыскивать по ночам пьяного папу. Да и задерживаться сегодня Саре совсем не хотелось ни по какой причине, потому что она несла посылку Лили Коречной. До сих пор ей еще ни разу не доводилось разговаривать с миссис Коречной, разве что здороваться с ней.

Пристани вдоль набережной представляли собой шумное скопление птиц, уличных мальчишек и торговцев рыбой, да еще группа моряков с «Королевы Мэри» с громким хохотом направлялась в сторону ближайшей таверны. Подойдя к пристани Темпл, Сара вспомнила, что здесь совершено убийство, и решила сказать Эллен, чтобы та не ходила по берегу мимо моста Ватерлоо. Может, убийца сумасшедший — судя по тому, что говорил Мелвилл, таких тут великое множество. С другой стороны, ей всегда казалось, что безумец должен совершить гораздо более кровавое убийство, чем то, о котором рассказал инспектор. Вполне возможно, что это вовсе не убийство, а несчастный случай. Интересно, пришла ли такая идея инспектору в голову? Скорее всего, да, он же полисмен, но при случае спросить не помешает.

Обычный непрерывный поток движения на мосту Ватерлоо замер, проезжая часть была забита лошадьми и экипажами. Смирившиеся с ситуацией возницы сидели на своих местах, глазели на реку или успокаивали возмущающихся пассажиров. Цыганята носились между повозками, выпрашивая медные монетки, уличные торговцы размахивали каштанами в маленьких кульках перед окнами омнибуса. Сара, перепрыгивая через кучи навоза, легко пробиралась между всеми препятствиями. Стоял замечательный весенний день, и она радовалась, что оказалась на свежем воздухе. Справа от нее находился Парламент и виднелся шпиль Вестминстерского собора, который словно парил над зеленым дымом из сотен труб. Слева до самого Лондонского моста река была забита пароходами, лодками и баржами.

Когда Сара оказалась на другой стороне моста Ватерлоо, она поняла, почему стоят все экипажи. Мимо двигалась похоронная процессия: по меньшей мере дюжина экипажей цвета черного дерева, запряженные четверками гагатовых лошадей, чьи гривы украшали чернильно-черные плюмажи. Сара остановилась, чтобы посмотреть на них, немного удивившись тому, что в такой наполненный жизнью день пробралась смерть. Впрочем, она знала, что смерть всегда рядом, и даже когда ей удавалось на время забыть про маму и папу, ей напоминала об этом похоронная процессия, встреченная на улице, или лицо прохожего. И тем не менее жалеть себя не имело никакого смысла, да и, кроме того, смерть часто приходила за бедными.

Лили Коречная жила совсем не в изысканном районе Лондона, и это удивило Сару. Она представляла ее в Челси или Хэмпстеде, в доме с садом и множеством слуг — а не в этом неотличимом от других здании, стоящем прямо на шумной улице. Точильщик ножей и мебельщик старались перекричать друг друга — «Точим ножи, пенни — четыре штуки» и «Стулья чиним», — а еще мальчишка с ведром, наполненным бычьей печенью и требухой, сражался с ними за покупателей, хотя в состязании с мужчинами у него не было никаких шансов. Его товар предназначался собакам, но Сара знала, что в конце концов сегодня вечером он появится на столе какого-нибудь нищего, сваренный или тушеный.

Дверь в дом миссис Коречной была выкрашена в изумрудно-зеленый цвет, и на ней имелся блестящий молоток, но, прежде чем Сара прикоснулась к холодному металлу, дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина, которая вполне могла быть сестрой мистера Парсиммонса.

— Добрый день, мисс. У вас что-то для госпожи? Насколько я понимаю, из газеты?

Сару еще ни разу в жизни не называли «мисс», и она удивилась этому, поскольку привыкла считать, что для всех окружающих она мальчик на побегушках и ученик наборщика. Она не думала о том, что будет, когда она уже больше не сможет скрывать правду. Она знала, что рано или поздно тело ее выдаст. Но пока у нее еще не начались месячные, и она была худой и маленькой даже для своего возраста, совсем как Эллен. Папа часто повторял, что из них получились бы роскошные девушки, если бы они росли на особом воздухе Ирландии, но, разумеется, это было до голода. Впрочем, она не верила в его россказни, а кроме того, заметила, что Ирландия становилась тем прекраснее, чем меньше виски оставалось в бутылке.

— Я возьму посылку, мисс. Можете не сомневаться, госпожа получит ее, как только вернется домой.

Сара чуть приподняла подбородок, чтобы рассмотреть женщину из-под кепки, глубоко натянутой на голову. Она ее озадачила, потому что, хотя и выглядела угловатой и резкой, да и одета была в простое коричневое платье без оборок и воланов, все-таки казалась доброй.

— Вы горничная?

— Боже праведный! Я не горничная, детка. У миссис Коречной нет горничной, потому что она в состоянии сама за собой ухаживать.

Женщина протянула руку, чтобы взять посылку, но Сара не хотела ее отдавать. Она ужасно расстроилась, что ей не удастся встретиться с самой миссис Коречной.

— Я должна отдать посылку миссис Коречной в руки, — пробормотала она первое, что пришло ей в голову.

Но вместо того, чтобы сказать ей, чтобы не говорила глупостей и отдала посылку, мистер Парсиммонс в женском обличье улыбнулся.

— Хорошо, ты найдешь миссис Коречную в Кенсингтоне. Зайди в дом, я дам тебе адрес.

Прихожая показалась Саре огромной для комнаты, единственная цель которой служить входом в дом, больше подвала, где размещалась вся их семья, когда их было пятеро. На полу лежал линолеум с рисунком, а на стене висела громадная картина. Девочка шагнула к ней, пока встретившая ее женщина отошла к красивому столу из красного дерева.

— Это работа хозяина.

Женщина подошла обратно к ней так тихо, что Сара даже вздрогнула, услышав ее голос, и невольно посмотрела ей на ноги, чтобы проверить, не босиком ли она. Нет, на ногах были прочные ботинки со шнуровкой.

На картине была изображена женщина в платье из ткани, какой Сара никогда в жизни не видела, серебристой, точно паутина, освещенная солнцем. Венок из белых цветов контрастировал с волосами цвета воронова крыла, ниспадавшими на плечи. У женщины были темные миндалевидные глаза, сливочно-белая кожа и очень красиво очерченный рот. Сара решила, что она похожа на миссис Коречную.

— Даму зовут Венера, — сообщили ей Бесшумные Ботинки. — Картина называется «Венера Ватерлоо».

— Художник ведь умер, не так ли?

— Его сразила легочная лихорадка зимой. Разумеется, только его тело. До Кенсингтона далеко, а тебе, думаю, нужно поскорее вернуться на работу. Так что придется найти тебе экипаж.

— Экипаж? Мне? Нет, что вы!

Саре стало смешно — она ни разу в жизни не ездила ни в каком экипаже: и ей представлялось, что это невиданная роскошь. Но женщина уже вышла на улицу и заговорила с темнокожим возницей потрепанного двухколесного экипажа. Она достала из кармана пару монет и отдала ему, а затем позвала Сару, улыбнулась и поправила ее плащ. Сара забралась в повозку, а Бесшумные Ботинки скрылись в доме, закрыв за собой изумрудную дверь.

Экипаж, который доставил Сару из Ватерлоо в Кенсингтон, пах маслом для волос и кожей, а через щели в деревянном полу внутрь пробирался сырой воздух. Сверху Стрэнд казался карнавальной картинкой, расцвеченной яркими, сменяющими друг друга кринолинами и зонтиками, хотя был только май и солнце совсем не еще не палило. Шарманщик со своей взъерошенной обезьянкой донимал группу священников, солнечные лучи отражались от витрин магазинов. Просто чудесный день, решила Сара, да еще если ехать в экипаже по Стрэнду. Вот будет здорово рассказать об этом Эллен и Холи-Джо. Когда они проезжали мимо ворот Букингемского дворца, Сара села поудобнее и стала размышлять о том, что имели в виду Бесшумные Ботинки, когда сказали, что мистер Коречный умер лишь «телом». Умер — это умер, если только ты не веришь в рай, а она не была уверена, что верит в него, хотя ей нравилось думать, что мама, папа и малыш попали именно туда.

Наконец они приехали на место, где было меньше ворот и стен, а расстилались поля и виднелись рощицы фруктовых деревьев. Дом, на который показал возница, зарос шиповником и вьюнками, а у ворот стояли обшарпанные статуи зверей. Саре показалось, что большими передними дверями никто не пользуется, поэтому она прошла под усыпанными цветами ветками к двум высоким стеклянным дверям, выходящим, точно окна, в сад.

Она увидела миссис Коречную, сидевшую за столом в пустой большой комнате, если не считать какого-то предмета, похожего на кровать, но со спинкой только в изголовье. Лили, казалось, была погружена в письмо, которое писала, и Сара не стала стучать, чтобы ей не мешать. Миссис Коречная не слышала ее и не оторвалась от своего занятия, и у Сары появилось несколько мгновений, чтобы ее хорошенько рассмотреть. Она была в зеленом платье из индийского хлопка. Мама говорила, что это очень хорошая ткань, и любила с ней работать. Узкие рукава украшала изящная, точно лебединое крыло, вышивка — белые цветы, похожие на те, что Сара видела в волосах Венеры на картине. Письмо, видимо, ужасно расстроило миссис Коречную; она не плакала, но то и дело вздыхала и проводила левой рукой по лбу. У стен стояло такое количество картин без рам, что их было не сосчитать, а на полу у стола Сара заметила большую шляпную коробку голубого цвета. Когда девочка снова взглянула на Лили, она обнаружила, что та с улыбкой смотрит на нее.

— Добрый день, Сара.

Лили Коречная промокнула написанный текст, аккуратно сложила тонкую бумагу и убрала в шляпную коробку.

Вечером Сара рассказала Эллен и Холи-Джо про то, как побывала в «студии Франца», как ее называла Лили. Миссис Коречная говорила о вещах, о которых никто до сих пор не разговаривал с Сарой: об образовании, живописи, о греках, поклонявшихся нескольким богам, причем некоторые из них были женщинами. Сара ей сказала, что и с одним-то богом хватает проблем, и Лили весело рассмеялась. Еще Сара узнала, что Венера как раз и является одной из греческих богинь, Бесшумные Ботинки зовут миссис Веспер, а мистер Веспер умер от брюшного тифа.

Холи-Джо и Эллен целый день собирали тряпье, а потом продавали обрывки кружев для манжет и серебряные пуговицы старьевщику у лестницы Уайтхолла. Они заработали всего несколько медяков, но Эллен радовалась, что может хоть немножко помочь сестре. Теперь приятели играли в камешки и цветные стекла на полу. Джо был таким же доверчивым, как и Эллен, и это беспокоило Сару, но он нюхом чуял опасность и был сильным, хотя драться не умел. Сару снова передернуло, когда она вспомнила рассказ инспектора Ларка об убийстве, совершенном у пристани Темпл. Возможно, завтра ей удастся узнать больше.

— А где книжка, которую ты нашел на Флит-стрит, Джо?

Холи-Джо расплылся в улыбке и засунул свою большую руку в карман куртки.

— Это книга с картинками, — сказал он, и на его лице расцвела такая широкая улыбка, что Сара не могла на него сердиться, хотя и не знала, как книга к нему попала.

Он не делал ничего плохого, просто брал то, что ему нравилось; и у него это прекрасно получалось. Порой Сара спрашивала себя, владел ли он своими умениями, еще когда был проповедником, до того как ему на голову упал ночной горшок. Холи-Джо протянул ей книгу; она оказалась маленькой, в твердой обложке и такой же грязной и желтой, как зубы мистера Парсиммонса.

— Что там написано? Ты можешь ее прочитать?

У Эллен глаза сияли не меньше, чем у самого Холи-Джо.

Сара открыла книгу и увидела ломкий титульный лист с пятнами в тех местах, где на него попали капли дождя.

— «Русалочка. Ханс Кристиан Андерсен», — прочитала она.

Эллен захлопала в ладоши.

— Это я! Я русалочка, правда, Джо?

Холи-Джо тоже захлопал в ладоши, они подобрались поближе к Саре, их лица одинаково светились ожиданием. Сара выпрямилась и открыла книгу двумя руками. В животе у нее возникло диковинное ощущение, как в тот раз, когда она в поисках папы неожиданно оказалась ночью в незнакомой части города. Она сделала глубокий вдох и откашлялась, совсем как делал Септимус Хардинг, собираясь прочитать что-нибудь очень важное.

 

 

«Ватерлоо, 12 мая 1864 года

Дорогая Барбара!

Я должна рассказать тебе о своей вчерашней встрече с леди Синтией Герберт в „Кофейне Чаптера“ на Патерностер-роу. Как тебе известно, я не хожу в подобные заведения, потому что там можно встретить редакторов и прочих господ газетчиков, не допускающих даже мысли о том, что в мире могут существовать умные женщины. Помещение было пропитано запахом мужчин, сигарного дыма и свежемолотого кофе. Я испытала настоящее облегчение, когда заметила леди Герберт, которая сидела за столиком в углу, вдалеке от желтых газовых огней, пляшущих в своих симпатичных фонариках. Она встала мне навстречу — черный силуэт на фоне ярко-розовых обоев.

Как я и опасалась, за круглым столиком у окна сидела группа жутко важных редакторов из Ривингтона, издателей теологической литературы. Их столик был завален листами бумаги, а по центру лежал толстый, ужасного вида манускрипт, перевязанный веревкой. Я постаралась не думать о том, что может содержаться в такой громадной теологической книге. Поскольку была вынуждена пройти мимо их стола, я вежливо кивнула Седым Бакенбардам и Очкам Без Оправы, более молодому из ривингтонцев, ушедшему на покой врачу и бывшему коллеге моего отца. Он явно удивился, увидев меня, и был еще больше потрясен, когда рядом со мной возникла леди Герберт и просунула мою руку под свой рукав из черный тафты. Она потащила меня к столу, уставленному таким количеством пирожных, которого хватило бы на целую чайную вечеринку, и я чувствовала, что ривингтонцы не сводят с нас глаз, пытаясь понять, зачем дочь доктора Холла встречается с известной бунтаркой.

„Я вас спасла, — сказала она мне шепотом. — Страшно подумать, не правда ли, что господа вроде этих занимаются тем, что плетут моральные сети для среднего класса. Чаю?“

Я ответила, что предпочла бы кофе, и она наморщила свой сильно напудренный нос, заявив, что это слишком резкий напиток для ее деликатной конституции. Она была вся в черном, от кружевного платка на завитой голове до чернильного цвета ботинок, и выглядела усталой, как будто заботы и проблемы измучили ее и лишили сил. Прошли те дни, когда леди Синтия Герберт окружала себя толпами людей, обладающих острым умом и тонкой душой. Она стала замкнутой, и мне кажется, высшее общество ее раздражает, вне всякого сомнения, причиной тому ее недавнее горе. Но драгоценный камень, украшавший ее темный корсет, сиял ослепительными красками жизни, покинувшей эту когда-то великолепную женщину, у ног которой еще совсем недавно толпились все юные представители лондонской богемы. На золотой цепочке висел, окутанный восхитительным отраженным светом, камень размером с соверен. Когда леди Герберт заметила, что я не могу отвести от него глаз (по правде говоря, он меня заворожил, и на мгновение мне даже показалось, что он мне загадочно подмигивает), у нее сделался очень довольный вид.

„Это бриллиант, миссис Коречная, камень, которого в разные времена боялись и которому поклонялись. Его нужно носить рядом с сердцем, и тогда он сделает человека неуязвимым. Я рада, что вы тоже его оценили, и с нетерпением жду возможности показать вам мою коллекцию. Но, дорогая моя, вы просто обязаны побывать в Королевской академии, потому что мне выпала честь привезти с собой из Индии очень необычные бриллианты, собственность махараджи Бенареса. Они были заново огранены Вурсангером, не сомневаюсь, что вы о нем уже слышали“.

Я честно призналась, что мне это имя незнакомо. Я узнала, что Вурсангер — мастер-огранщик бриллиантов, приехавший из Амстердама, — прославился тем, что заново огранил Кохинор. Даже я слышала об огромном голубом бриллианте, подаренном королеве Виктории Ост-Индской компанией и наделавшем столько шума. У меня такое впечатление, что необычные бриллианты, мастерски обработанные Вурсангером, являют собой восхитительное зрелище, поэтому их даже выставили в Королевской академии. Я не нашла в себе сил признаться леди Герберт в том, что не являюсь поклонницей бриллиантов и вообще драгоценных камней и из украшений ношу только медальон. Однако я пообещала взглянуть на камни — в не меньшей степени еще и потому, что начала понимать, что одиночество является для меня надежным убежищем и если я не начну выходить в свет в самое ближайшее время, то могу окончательно потерять к нему интерес. Знаешь, я познакомилась с необычной ирландской девушкой, точнее девчонкой с манерами мальчишки, которая, как это ни удивительно, работает учеником наборщика в „Лондон меркьюри“. Я бы очень хотела ее поддержать, потому что, как мне кажется, она отличается поразительным умом и могла бы стать идеальной спутницей для подобного предприятия.

Леди Герберт рассказала мне, что махараджа Бенареса культурный человек и проявляет огромный интерес к европейским художникам. И, вне всякого сомнения, придет в восторг от картин Франца Коречного. Меня удивило, что она слышала о работах моего мужа, а еще мне удалось узнать, что она побывала в Праге до революции, вынудившей Франца и его купеческую семью уехать в Лондон. Она сказала, что обратила внимание на его талант, когда он только закончил обучение, и сообщила мне, что Прага, как и Бенарес, очень необычный город — Город Света. Она дала мне понять, что эти города входят в число мест, почитаемых мистиками как священные: якобы это пограничные земли между мирами живых и мертвых. Она добавила, что если я захочу, то могу войти в ее круг. Мне не следовало удивляться тому, что моя собеседница является поклонницей спиритуализма, потому что я увидела в ней все признаки человека, которого горе сделало невероятно уязвимым. Я отклонила ее предложение, постаравшись не обидеть своим отказом.

Когда я сообщила ей, что у меня осталось много картин Франца, ее очень заинтересовали мои слова. А еще она сказала, что для нас является позором тот факт, что его как еврея не приняли в Королевскую академию. „Дворянство ошибается, считая, что талантливый художник непременно должен быть христианином, — заявила она. — Или иметь светлую кожу. Мой слуга-индус владеет карандашом гораздо профессиональнее, чем некоторые художники, восхваляемые академией“. Я пообещала отобрать несколько картин, чтобы она могла на них взглянуть, потому что твердо решила добиться для Франца признания хотя бы после смерти, раз уж ему было отказано в этом при жизни.

Мы договорились снова встретиться у нее дома через несколько дней, потому что я заметила, что ее охватили возбуждение и необычное беспокойство. „Я решила первый раз встретиться с вами в общественном месте, — заметила она, — но теперь, когда вас увидела, я успокоилась“. Подозреваю, что леди Герберт использует опий в качестве успокоительного, поскольку видела те же признаки у собственной матери. Чтобы еще больше убедить меня в моей правоте, два джентльмена, сидевшие неподалеку от нас, начали обсуждать достоинства травы эспарто и экономические выгоды, которые дает ее использование в производстве бумаги вместо древесной массы. Они были увлечены и не обращали никакого внимания на разговор за нашим столиком, однако леди Герберт несколько раз нервно на них оглядывалась и даже опасливо косилась на официанта, стоявшего в стороне. Я заметила, что она взволнованно теребит пальцами в черных перчатках большой белый бриллиант у себя на груди. Попытавшись скрыть свое беспокойство, она рассказала мне, что как-то раз обедала вместе с Чарльзом Тиффани из „Тиффани и компания“ в Нью-Йорке и тот поведал ей о средневековых предрассудках, касающихся бриллиантов. Кажется, раньше считалось, что они защищают от духов. „Какая чушь, — сказала ему леди Герберт. — Лично я обнаружила, что все как раз наоборот. На самом деле они привлекают духов!“

Меня еще больше, чем когда-либо, занимает загадочная личность леди Синтии Герберт, и я с нетерпением жду нашей следующей встречи, о которой непременно расскажу тебе в подробностях.

 

 

Увидев, что Грегори Мел вилл вошел в дверь, ведущую на заднюю лестницу, Сара мгновенно оторвалась от рекламы печеночного масла ньюфаундлендской трески, производимого «Китингс пейл»: выдающийся продукт в том, что касается чистоты, отличающийся от остальных масел, столь часто расхваливаемых в рекламах. Она находилась в идеальном положении, чтобы наблюдать за посетителями третьего этажа, так как работала в самом конце комнаты, рядом с дверью. Ей совсем не понравилось, что Мелвилл пользуется этой лестницей, поскольку она считала ее территорией исключительно своей и Нелли, а Грегори Мелвилл просто обожал незаметно подкрадываться к людям.

Он напоминал ей кота, охотящегося на голубей в переулке.

Мистер Мелвилл был всегда безупречно одет, хотя Сара считала, что так должен выглядеть разряженный щеголь, а не джентльмен, работающий в газете. Его можно было бы назвать красивым, если бы не жирное лицо и восковая бледность, характерные для людей его профессии, которые не прочь пропустить рюмку-другую и всю свою жизнь проводят в помещении. Мелвилл держал в руке листок с таким довольным видом, словно только что поймал своего голубя и собирался сожрать его на месте.

Сара поглубже натянула кепку, но так, чтобы иметь возможность за ним наблюдать, одновременно делая вид, что она занимается своим объявлением. По правде говоря, тресковое масло очень много рекламировали и она уже устала читать одни и те же небылицы о том, как эликсир жизни доктора Рикорда восстанавливает мужскую силу и каким эффективным лекарством является астматический бальзам Ламберта. Папа часто повторял, что в дешевых газетенках печатают всякую чушь, и она не раз себя спрашивала, что бы он подумал, если бы узнал, что его собственная дочь работает в газете. Он и книги тоже не любил; именно мама позаботилась о том, чтобы Сара научилась читать по «Кулинарии на каждый день миссис Битон», которую Руби держала на кухне, поскольку считала, что в каждом уважающем себя доме должен быть ее экземпляр, даже несмотря на то, что сама она не могла его прочитать. У мамы была только одна своя книга, которую она привезла с собой из Ирландии: истории из Библии и про святых в потрепанной обложке из зеленой ткани. Они читали ее каждую ночь, пока папа не обменял ее на стакан спиртного. Именно тогда Сара поняла, что он конченый человек, потому что он знал, как много эта книга значила для мамы. Они уже давно продали свои обручальные кольца, чтобы купить муку и чай и ботинки на зиму, и Сара не могла забыть, как они оба переживали. Эллен очень хотела навестить папу и маму, и Сара обещала ей, что они скоро это сделают, хотя маленькое поле, заполненное деревянными крестами и заросшее сорняками, наводило на нее тоску.

Мелвилл мельком взглянул на нее, проходя мимо, и тут же отвернулся, словно она не представляла для него никакого интереса. Он никогда не обращал на нее внимания, и она этому радовалась. Он остановился около Джека Тислуайта, и они принялись обсуждать очередное безобразие, задуманное мистером Мелвиллом. Сара не понимала, почему мистер Хардинг спускает ему с рук мерзости, которые он пишет в своей колонке, посвященной преступлениям, — иногда редактор даже не хотел читать его писанину, — и не сомневалась, что Септимус Хардинг переживал из-за того, что на страницах его газеты появляются статьи, где смакуются скандалы и сплетни. Но она слышала, как он сказал инспектору Ларку, что ему приходится «закрывать глаза» на некоторые репортажи, так как благодаря им газета лучше продается, а «Меркьюри» не мог себе позволить не учитывать это.

Мелвилл прекрасно умел раздувать проблемы и успешно заставлял людей требовать «справедливости» после особенно жестоких преступлений. Всем было известно, что, если кто-то изобьет проститутку или гомосексуалиста до полусмерти, виновник получит месяц или два в Вестминстерском исправительном доме, но если совершена кража или испорчено имущество, преступника ждет виселица. Сара знала, где Мелвилл добывал свои истории, как он обходил таверны вокруг Сент-Джайлса или в Чипсайде, встречался там с главарями шаек, мелкими воришками и фальшивомонетчиками, покупая у них грязные новости, которые ему требовались. Мел вилл никогда не заходил в таверну «Белый олень», когда писал свои мерзости про Девилс-Эйкр, потому что Руби не допускала типов вроде него в свое заведение. Вместо этого он болтался по пользующимся не самой лучшей репутацией пивным и тавернам вокруг Вестминстера, выискивая своих информаторов, чтобы иметь возможность представить читателям то, что он называл «честным отчетом» о каком-то определенном преступлении. Джек Тислуайт, как правило, набирал колонку Мелвилла, и Сара часто слышала его рассказы об этом за чаем, когда начиналась игра в карты, подогретая парой глотков из чьей-нибудь фляжки. А потом наборщики начинали хвастаться тем, как много всего знают, и это на основании историй, которые им приходилось набирать.

Судя по всему, последняя сенсация Мелвилла касалась убийства Херберта Пейси, несчастного клерка с пристани Темпл, совершенного две недели назад. Джек говорил, что он подделывал записи в книгах и закрывал глаза на определенные — выборочные — вещи. «Грегори, — говорил он, поскольку любил называть своих начальников по имени в присутствии других наборщиков, хотя еще не дошел до того, чтобы звать мистера Хардинга Септимусом, — обязательно доберется до сути происшедшего и состряпает большую историю». История всегда должна быть большой; все, к чему прикасался Джек, не могло быть другим, и он был ничем не лучше мистера Мелвилла. Они оба просто обожали ворошить осиные гнезда, а по тому, что Мелвилл носил плотно обтягивающие штаны и обильно смазывал маслом волосы, было ясно, что он рассчитывает завоевать внимание женщин своей храбростью и упорством в преследовании злодеев, пока их не запрут в исправительном доме или в Ньюгейте. Больше всего на свете наборщики любили смотреть, как вешают преступников; они отправлялись к тюрьме Ньюгейт вместе с остальными зеваками и даже гордились этим, потому что именно газетчики вроде них помогали восторжествовать справедливости.

Сара не любила смотреть на то, как вешают людей, и старалась держаться подальше от Центрального уголовного суда по понедельникам, когда совершались казни. Толпа начинала собираться уже в воскресенье, стоило длинному фургону с виселицами выехать из-за каменных стен тюрьмы. Он останавливался около черной двери, из которой на следующее утро появлялся приговоренный преступник в кандалах, плетущийся с опущенной головой. Казнь была таким же развлечением и праздником, как хорошие петушиные или собачьи бои. Мистер Хардинг говорил, что повешение отличается от них только тем, что никто не делает ставок, ведь исход известен.

Джек рассуждал об убийстве Пейси весь день, нарушив обычную тишину в комнате наборщиков. Сара даже пожалела, что она не мужчина и не может сказать ему, чтобы он заткнулся. Он повторял, что Грегори пишет грандиозную статью об огромных прибылях лондонских купцов, получающих ценные грузы с Востока: сандаловое дерево, опий и камни, записи о которых не появляются в официальных документах портовых властей. Он сказал, что мистер Мелвилл озабочен вопросами справедливости, выступает против нарушения моральных принципов, коим считает подобное накопление прибылей. Сара в это не слишком верила, но ее мнением никто не интересовался. Когда на третий этаж явился второй посетитель за этот день, Джек начал хвалиться еще пуще.

Миссис Коречную редко видели в комнате наборщиков. После смерти мужа и публикации ее статьи «Выдающиеся женщины» она всю зиму не печаталась в «Меркьюри». Сара считала, что Лили Коречная гораздо более выдающаяся женщина, чем те, о ком она прочитала в колонке Мистера Эванса, что ее даже сравнивать нельзя с тошнотворной поэтессой Элизабет Браунинг, Кристиной Россетти или художницей по имени Лиззи какая-то.

Лили вошла в главную дверь, платье на миссис Коречной было роскошное — из мериносной шерсти цвета слоновой кости, с украшенным вышитыми цветами корсетом, — и все наборщики принялись исподтишка на нее пялиться. Сара решила, что у Лили Коречной восхитительная походка, словно она королева, которая твердо знает, чего хочет, даже когда бывает печальна, как, наверное, была печальна Мария Магдалина, увидевшая распятого Христа. Историю о ней Сара узнала из маминой книжки; впрочем, Мария Магдалина вовсе не являлась святой. На самом деле Саре казалось, что она была уличной девкой, потому что мама называла ее «падшей».

Миссис Коречная не могла не слышать, как Джек болтает про грандиозную историю Мелвилла, и потому остановилась посреди комнаты, чтобы его послушать. Он тут же принялся смущенно приглаживать волосы, Сара не сомневалась, что миссис Коречная это тоже заметила, потому что она мимолетно улыбнулась, как будто знала, что победа будет за ней. Когда он закончил бахвалиться, она сказала самым добрым и нежным голосом:

— Все именно так, как вы говорите, мистер Тислуайт, Лондон полнится ворами и прочими преступниками, но подумайте о стране, из которой прибывают контрабандные грузы. Детей отправляют в самые недра земли, где они надрываются на тяжелой работе, чтобы какая-нибудь аристократка в Лондоне могла носить красивые побрякушки. А вам известно, мистер Тислуайт, что в Индии, находящейся под владычеством Британии, за один день от голода умирает столько же детей, сколько в Ист-Энде за целый год?

Это заставило Джека заткнуться. И не в том дело, что его беспокоила судьба детей, просто ему не понравилось, что миссис Коречная гораздо лучше него владеет словами, и Сара видела, что он почувствовал себя дураком. А он был о себе даже слишком высокого мнения.

Затем, к несказанному изумлению Сары, Лили подошла к ней и посмотрела на то, что она делает. Миссис Коречная стояла так близко, что Сара видела позолоченные серебряные пуговки на корсете, подчеркивавшие ее узкую талию. Сара опустила голову и принялась перебирать шрифты на лотке, неожиданно почувствовав себя неуклюжей и смутившись, хотя и не могла бы сказать почему, потому что миссис Коречная всегда была к ней добра. Она даже уловила, что от ее густых черных волос пахнет розовой водой.

Миссис Коречная взглянула на рекламу Китингса, и Сара видела, что гостью продолжает удивлять глупость Джека, потому что на ее красивых губах застыл намек на улыбку. Сара чуть сдвинула кепку испачканным чернилами пальцем. Она не ошиблась — теперь Лили смотрела на нее. Какого же поразительного цвета у нее глаза — зелено-голубые, словно залитое солнцем море на этикетке бутылок виски, которые продавала Руби.

— Как дела у твоей сестрички Эллен?

С тех пор как Сара поделилась с ней своими планами насчет того, чтобы отдать Эллен в школу, она почувствовала себя смелее.

— Я хорошо пишу, правда же?

— Конечно. Думаю, нам стоит поговорить с мистером Хардингом, чтобы он давал тебе более полезные задания, чем помощь в продаже масла из тресковой печени! Кроме того, это отвратительное лекарство — меня тошнит даже от его запаха. Интересно… — Она замолчала и вопросительно взглянула на Сару. — Ты не хочешь сходить со мной в субботу в Королевскую академию? Там выставка бриллиантов, которые я хотела бы посмотреть, и я была бы рада, если бы ты составила мне компанию.

Сердце замерло у Сары в груди, а глаза широко раскрылись от удивления. Она не могла понять, с какой стати Лили Коречной потребовалось проводить время в обществе жалкой ирландской девчонки в мальчишеской одежде, но все равно пришла в восторг от ее предложения.

— О да, я с удовольствием с вами пойду. С огромным удовольствием. — Она заговорила тише: — Не обращайте на Джека внимания, миссис Коречная, он слишком важничает. Он и мистер Мелвилл думают, что им предстоит посмотреть еще на одну казнь, вот он и раскаркался.

Глаза Лили Коречной перестали лучиться весельем, и она тоже заговорила тише:

— Высокомерие мистера Тислуайта беспокоит меня гораздо меньше, чем его взгляды, Сара. Я не сторонница публичных казней через повешение, я вообще против казней.

— Я тоже, — сказала Сара, гордая тем, что она разделяет мнение с таким умным человеком, как миссис Коречная.

— Ну хорошо, Сара. Жду тебя у себя дома в субботу. Скажем, в одиннадцать. Подходит?

Сара кивнула и радостно улыбнулась Лили. Со времени смерти мамы никто, кроме Руби, не обращал на нее никакого внимания, и она уже не помнила, когда у нее был выходной. Она ничего не знала о бриллиантах, но уже заволновалась в предвкушении нового приключения. Сара даже надеяться не могла на то, чтобы подружиться с Лили Коречной, но, по крайней мере, она сможет рассказать Эллен и Холи-Джо про роскошные места, где бывают богатеи.

 

 

«Ватерлоо, 29 мая 1864 года

Дорогая Барбара!

Может показаться, что я в последнее время только и делаю, что пишу о бриллиантах. И тем не менее я должна рассказать тебе о своей недавней экскурсии в Королевскую академию. Это был мой первый выход из дома, если не считать рынка Ватерлоо и Патерностер-роу, с тех пор как умер Франц, и вынуждена признаться, что причина заключалась в том, что я не хотела, чтобы мир оказался таким же, каким он был с ним. Сама мысль об этом походе заставила меня нервничать, хотя главным образом не из-за того, как я буду обходиться, когда рядом нет мужа. Больше всего беспокоило меня то, что не с кем будет разделить это событие, поскольку ты, моя дорогая, уехала на лето в Гастингс.

Я сделала прекрасный выбор, потому что моей спутницей была юная Сара О'Рейли, ученица наборщика в лондонском „Меркьюри“. Эта молодая особа потеряла большую часть своей семьи, но ее живость наполняет меня надеждой. Мне кажется, эта идея оказалась прекрасной для нас обеих, потому что в обычных обстоятельствах Сара могла бы попасть в здание Королевской академии с той же вероятностью, с какой по собственному желанию захотела бы надеть юбку вместо брюк. Осуждающие взгляды, которые на нас бросали другие посетители, глядя на наплевавшую на моду женщину без шляпки и компаньонки, пришедшую с уличной девчонкой, доставили мне удовольствие, в то время как Сара вообще не обращала на них внимания. Она была так зачарована херувимами и обнаженными фигурами на потолке, великолепием мраморной лестницы и картинами в золоченых рамах, что, как мне показалось, была разочарована, когда мы наконец добрались до места нашего назначения: маленькой стеклянной горки, стоящей на псевдокоринфском пьедестале.

Должна признаться, что я была зачарована сиянием бриллиантов — всего их девять, разного цвета — не меньше остальных посетителей, собравшихся вокруг них. Сара не произнесла ни одного слова до тех пор, пока мы не вышли на улицу, а потом заявила, что камни показались ей странными и что ей было не по себе рядом с ними, потому что, в конце концов, это ведь всего лишь камни, но ощущение возникало, будто они живые. И она не ошиблась. Мне почудилось, будто внутри каждого пылает огонь, чей ослепительный свет и мощь проникают в самое сердце смотрящего на них. Каждый камень лежал отдельно, на черной бархатной подушечке, и самым потрясающим и поразительным был красный бриллиант. Ты можешь подумать, что я не в себе, но этот камень обладает какими-то неземными свойствами, мне даже представилось, будто он бросал мне вызов, предлагая испытать желание им обладать. На табличке под горкой сообщалось, что это очень редкие камни, собранные на протяжении многих лет махараджей Бенареса из индийской провинции Уттар-Прадеш. Мне стало невероятно интересно, почему индийский принц доверил такое сокровище леди Синтии Герберт.

Должна тебе сказать, что только вчера мы с ней встретились за чаем у нее дома. В три часа за мной заехало великолепное ландо с монограммой Гербертов на дверце — золото на белом фоне, — с возницей в темно-красной куртке и зеленом жилете. Несмотря на то что леди Герберт носит черный цвет, ее слуги, похоже, радуют ее глаз всей палитрой красок. Я очень тщательно выбирала свой наряд и остановилась на платье цвета темного мха в готическом стиле, которое воскресила миссис Уильям Моррис; на рукавах вышиты лилии, и меня очень привлекает этот мотив, потому что Франц любил их рисовать. Он говорил мне, что лилия — это самый священный из всех цветов: для римлян он являлся символом надежды, для христиан — цветком Марии и материнства и одновременно цветком смерти и звездой возрождения. Кристина Россетти утверждает, что на языке поэтов стебель лилии обозначает возвращение счастья, так что я буду носить своего тезку до тех пор, пока не вернется мое счастье. Я стала сентиментальной, Барбара, и тебе придется меня за это простить, потому что теперь, когда Франц меня покинул, символы, напоминающие о нашей любви, стали мне особенно дороги.

Путешествие в Хэмпстед в ландо леди Герберт получилось просто роскошным, подушки были обтянуты бархатом с монограммами, что, по моим представлениям, немного слишком. Леди Герберт представляет собой диковинное сочетание величия и мятежного духа, и ее характер меня озадачивает. В Хэмпстеде было тихо и чисто, над заново вымощенной дорогой нависали ветви хвойных деревьев (хотя я люблю покой, тем не менее предпочитаю суматоху Ватерлоо-стрит — особенно сейчас, когда стараюсь избегать молчания и тишины). У ворот особняка нас встретил молодой человек, одетый в те же цвета, что и возница, а когда он снял с ворот железные засовы и распахнул их, я увидела владения, каких мне не доводилось встречать нигде в Лондоне. И я сразу поняла, что этот райский уголок устроен наподобие восточного сада, потому что там росли блестящие растения с цветами, которых я не знаю, стояли статуи, изображающие экзотические божества с множеством рук, а еще был пруд с водяными лилиями. Дом поразил меня своими громадными размерами и элегантной симметрией: ослепительно-белый, с четырьмя римскими колоннами из бледного мрамора, украшающими блестящую черную дверь.

Древний дворецкий проводил меня в роскошную гостиную леди Герберт, в которой, как тебе известно, совсем мало мебели и невероятное количество картин. По правде говоря, я не увидела на стенах ни одного свободного места. Эта галерея привела меня в восторг: обнаженная натура и демоны, индуистские богини и работы голландских мастеров. А еще в гостиной находился индус, он не был одет в ливрею Гербертов и стоял неподвижно и настороженно около двери, точно статуя, вырезанная из дерева.

Леди Герберт поднялась с белого дивана, когда я вошла, и сиамский кот, сидевший у нее на коленях, грациозно спрыгнул на пол. „Царственное существо, — подумала я, — его возмутило мое присутствие“. Шею леди Герберт украшало ожерелье из больших розовых камней, так восхитительно отражавших свет, что я спросила, не бриллианты ли это. Она была довольна, что я сразу заметила ее украшения, затем кивнула и довольно загадочно ответила: „Дурной глаз не сможет причинить зла тому, кто носит бриллиант для защиты, — монарх не пойдет против его воли, и даже боги выполнят его желание“. Она сказала, что это слова неизвестного поэта, римлянина, жившего во втором веке. У меня возникло подозрение, не основывается ли интерес леди Герберт к камням исключительно на суевериях, и я решила, что сейчас самый подходящий момент спросить, в чем же будут заключаться мои обязанности. Леди Герберт сказала мне, что она хотела бы иметь каталог своих украшений и драгоценных камней. Она твердо заявила, что в ее планы не входит привлекать своего поверенного, страховщика или ювелира, потому что она мало кому доверяет, как я уже заметила. Более того, она добавила, что желает, чтобы этим занялась женщина, поскольку не только женщины неравнодушны к камням, но и камни предпочитают прекрасный пол.

Она позвонила в маленький хрустальный колокольчик, и тут же появился дворецкий, который принес чай. Сервиз был из серебра и хрусталя, нам подали маленькие ароматные пирожки и экзотические конфеты в розовом сиропе, а чай был приправлен корицей и гвоздикой. Индус, которого она называла Говинда, составил нам компанию, и я подумала, что он больше чем слуга, но, возможно, это всего лишь мои фантазии. У него более светлая кожа, чем у его соплеменников, а еще он выше и держится довольно необычно, но мне трудно объяснить тебе, в чем тут дело: он вежлив и одновременно насторожен, безобидный на вид, но глаза говорят о том, что он хранит не одну тайну.

Леди Герберт начала расспрашивать меня о творчестве Франца, и я согласилась привезти к ней несколько его картин, чтобы она на них посмотрела. Она намекнула, что, возможно, ей удастся заинтересовать ее друга махараджу Бенареса в их покупке, поскольку, как она уже упомянула раньше, несмотря на то что он дилетант в данном вопросе, ему нравятся работы европейских художников. Она сообщила мне, что собирается отправиться к нему весной, хотя таким тоном, что у меня сложилось впечатление, будто она пытается убедить в этом скорее себя, а не меня. Из нашего разговора я поняла, что именно тогда она и должна будет вернуть бриллианты, выставленные в Королевской академии. Меня обрадовали слова леди Герберт о том, что махараджа может стать патроном искусства Франца, потому что больше всего на свете я хочу, чтобы его помнили как талантливого представителя романтической школы живописи. Среди его картин есть такие, которые, как я совершенно точно знаю, более чем мастерски выполнены, например „Венера“, висящая у меня в доме, для которой я позировала.

Когда мы покончили с чаем, меня повели вверх по широкой центральной лестнице из мрамора, и пока мы поднимались, я увидела пейзажи Тернера и Констебля, висящие на стенах. Говинда безмолвно следовал за нами, и меня это несколько нервировало, хотя леди Герберт не обращала ни малейшего внимания на его присутствие. Мы продолжали идти вверх по лестнице, пока не оказались на самом верхнем этаже дома. Там Говинда достал из кармана сюртука медный ключ и открыл одну из дверей на площадке. Комната оказалась маленькой, с голыми стенами, выкрашенными в аметистовый цвет марокканских двориков, — я еще никогда не видела ничего подобного во внутреннем убранстве лондонских домов. Около стен стояли высокие индийские комоды с огромным количеством маленьких ящичков с замочными скважинами.

Леди Герберт принялась доставать из них самые изумительные вещи, одну за другой, а Говинда, такой же непроницаемый, как и прежде, стоял на посту у двери. Моим глазам предстали букеты из бирюзы и мелкого жемчуга; розы, вырезанные из поразительной красоты коралла и окруженные листочками из нефрита; ожерелья из желтых бриллиантов и браслеты из рубинов и изумрудов, оправленных в золото; сережки из сапфиров цвета морской волны, золотые и обсидиановые броши и нитки огромных серых жемчужин. Я была так потрясена, что вскоре уже перестала воспринимать мир вокруг. И тут она показала мне камни, некоторые были не обработаны; леди Герберт рассказала мне, что правители Индии и Персии предпочитают нешлифованные драгоценные камни и на Востоке не принято гранить бриллианты, чтобы они отражали и рассыпали свет, как это делают у нас.

Я была так ослеплена всем этим великолепием, что уже даже восклицать больше не могла, потому что каждая новая вещь оказывалась прекраснее предыдущей. Разумеется, я восхищаюсь красотой драгоценных камней, как и многие представительницы нашего пола, но никогда не ощущала столь могучей страсти, каковой явно подвержена леди Герберт, и никогда не испытывала сильного желания обвешивать себя сверкающими побрякушками. Более того, меня бы это очень отвлекало от нормальной жизни.

Когда леди Герберт открыла все до одного ящички и показала мне их содержимое, она потянулась ко мне и взяла в руки мой медальон.

— Это он вам его подарил? — тихо спросила она, и я смогла лишь кивнуть в ответ.

Я раскрыла медальон, чтобы показать ей локон седых волос, который храню внутри, и она принялась долго и внимательно его разглядывать, словно тщательно что-то обдумывала.

— А почему бы вам не сделать из волос настоящий траурный амулет, моя дорогая? Нехорошо хранить дух умершего человека взаперти.

— Это всего лишь волосы моего мужа, а не его дух, — ответила я.

— Вы ошибаетесь, миссис Коречная, потому как сама сущность жизни находится в наших волосах, а также в костях. Позвольте мне на короткое время перейти на довольно неэлегантный язык науки. Волосы содержат углерод, неизменное и неразрушимое вещество, имеющееся во всей органической материи. Бриллианты, как вы наверняка знаете, представляют собой углерод в чистом виде и благодаря этому поглощают и накапливают энергию. Все драгоценные камни рождаются глубоко под землей, взлелеянные, точно семена земли и звезд, воплощают в себе безупречные небесные силы и обладают множеством таинственных качеств.

Меня не удивило, что леди Герберт на едином дыхании сумела связать науку и метафизику. Я знакома с духовным миром, потому что живу в одном доме с миссис Веспер, а Франц часто рассказывал мне о колдовских ритуалах, проводимых в Праге до революции. У самого короля Вацлава имелись придворный маг и астролог, которые его наставляли, а имя города означает „врата между мирами“. Как и леди Синтия, Франц верил, что такие места существуют, и мы с ним как-то договорились, что, если нам случится расстаться, мы встретимся у таких ворот. Это очень романтично, но, Барбара, я тогда даже представить себе не могла, как сильно буду мечтать о такой встрече.

„Могущество, заключенное в драгоценных камнях, — настаивала на своем леди Герберт, — зависит от намерений, силы воли и характера человека, который носит камень. В Индии бриллиант и его божество правят планетой Венера, чьим царством являются сердце и его желания“.

Затем она рассказала мне, что тот, кто носит бриллианты, может обрести высшее знание — если у него чистое сердце. В соответствии с этой философией бриллиант потенциально является сущностью, дающей человеку мудрость, ясный ум и прекрасное здоровье. Однако, если его владелец падет жертвой аморальных желаний, например жажды власти, бриллиант его покинет и на его голову свалятся самые страшные несчастья.

Однако мне не показалось, что мистические свойства бриллиантов принесли самой леди Герберт какую-то пользу, потому что она вдруг стала сонной, и у меня сложилось впечатление, что силы ее на исходе. Она начала задыхаться, а порой ей даже было трудно говорить. А еще я заметила, что Говинда внимательно поглядывает в ее сторону. Несколько раз я видела, как она делала глоток из маленького флакона из цветного стекла: опиум, обожаемое врачами средство, панацея от всех нервных болезней женщин. Я склонна думать, что причиной огромного количества нервных расстройств, которые мой отец и его коллеги приписывают женщинам, на самом деле является ум, не имеющий выхода, и неверие в свои силы.

Но я, как обычно, отвлеклась. Достаточно сказать, что мне было грустно видеть, как когда-то энергичная женщина, такая как леди Синтия, стала вялой и апатичной, и у меня возникло подозрение, что какая-то еще сила, кроме горя, отнимает у нее желание жить. Мне осталось рассказать тебе еще кое-что про мой визит к леди Герберт, и это касается загадочного мистера Говинды. За все время он произнес лишь пару слов, но, когда я поднялась, собираясь уходить, спросил меня, что я думаю о бриллиантах махараджи. Я ответила, что считаю их очень красивыми, но не принадлежу к числу тех, кто поклоняется этому камню. Он приподнял бровь, и на мгновение мне показалось, что он отнесся с недоверием к моим словам.

„Значит, вы не стремитесь обладать бриллиантами, миссис Коречная?“ — спросил он меня с мягким акцентом, а когда я ответила, что не имею ни малейшего желания, он задумчиво кивнул и встретился глазами с леди Герберт.

Ну вот, я посылаю тебе очередное описание моих внутренних переживаний и событий, которые со мной происходили, и была бы рада, если бы ты поделилась со мной своими планами, касающимися твоей новой школы для детей бедняков в Вестминстере. Я уже говорила тебе, как это будет замечательно? Кстати, по случайности у Сары О'Рейли, той, что я упомянула раньше, есть младшая сестра и она пойдет в эту школу, когда в ней начнутся занятия. Так что у меня будет возможность лично сообщать тебе, как твои щедрость и тяжелый труд сказываются на нашей жизни.

 

 

Прошло больше недели, прежде чем Сара сумела выбрать время, чтобы отвести Эллен на Роупмейкерс-Филдс, и это был понедельник. Лучшим временем для посещения кладбища для бедняков всегда было утро; благодаря сиянию света оно не казалось таким печальным. Мистер Хардинг сказал, что дает ей выходной, потому что она работала в воскресенье, когда набирали специальный выпуск газеты.

Сара забыла про понедельники в Ньюгейте, и они уже почти подошли к Олд-Бейли, когда она поняла, почему на улицах так много народа. Сначала она подумала, что еще довольно рано для странствующего балаганщика или кукольника с его представлением про Панча и Джуди. Впрочем, ей понадобилось совсем немного времени, чтобы сообразить, что суета на улицах, пронизанная мрачным ожиданием, возникла из-за предстоящей казни. По мере приближения к зданию тюрьмы и установленной возле нее виселице пробираться сквозь толпу становилось все труднее. И вдруг ряды людей сомкнулись, и уже больше никто не мог пошевелиться, потому что черная дверь в высокой каменной стене открылась.

Сара не видела приговоренного к смерти, да и вообще ей удавалось рассмотреть только перекладину над виселицей и веревку, сплетенную из висельной травы. Так папа называл специальную пеньку, из которой получались очень прочные веревки, какие не порвутся под весом повешенного преступника. Рыбаки пользовались на своих лодках такими же веревками. Сара посмотрела вниз, чтобы проверить, как там Эллен, и обнаружила, что сестра, крепко держа ее за руку, смотрит широко раскрытыми глазами куда-то в пространство. Эллен доставала только до ребер Сары, она не могла видеть ничего, кроме брюк и юбок зевак. Однако младшая сестра ощущала возбуждение и ожидание, охватившие толпу, и погрузилась в свое странное состояние.

Мама говорила, что Эллен наделена особым даром. Их бабушка — которая умерла от голода и не смогла уехать с ними в Лондон — тоже им обладала и умела видеть тебя насквозь, так говорила мама. Но Сара считала, что этот дар совсем не помогает Эллен, он только заставляет ее замирать и смотреть в угол комнаты так, будто она находится совсем в другом месте. Иногда ночью Сара просыпалась и обнаруживала, что ее маленькая сестра сидит в темноте, просто сидит и смотрит в пустоту. Это началось, когда умерла мама, а еще Эллен без конца разговаривала с папой, как будто он по-прежнему находился с ними в комнате и веселил их своими шутками. А через некоторое время Эллен перестала с ним беседовать, и Сара решила, что именно тогда папа по-настоящему их покинул.

Сара не любила, когда Эллен замолкала и становилась далекой и отстраненной, отчасти потому, что в такие мгновения на нее вдруг накатывало одиночество, а еще она боялась, что наступит день, когда ее сестренка уйдет в неизвестные края и больше к ней не вернется. Иногда, если не могла заснуть, Эллен ночью поднималась наверх и сидела у огня в кухне Руби. Сара множество раз отправлялась ее искать, но теперь перестала волноваться, потому что ночью кухня Руби была самым теплым местом во всем «Белом олене». Руби тоже говорила, что Эллен только отчасти обычный ребенок, но что представляет собой другая ее часть, она не знала.

Именно это и происходило сейчас с Эллен, она смотрела прямо перед собой, когда толпа замолчала и замерла в ожидании. Если бы ей удалось пошевелиться, Сара утащила бы Эллен как можно дальше от места казни. Но они не могли сдвинуться ни на дюйм, потому что их поглотила толпа, дышавшая точно громадный кровожадный зверь. Все закончилось очень быстро, и зрители это поняли, потому что в следующее мгновение издали громкий рев, а потом уличные торговцы и лоточники завопили, предлагая горячие пироги и лимонад.

Сара слегка дернула Эллен за руку.

— Идем, Горе Мое, нам сегодня здесь делать нечего, пошли на поле.

— Он мертвый, да?

— Конечно. Как та крыса, которую ты нашла на кухне у Руби. Идем.

— Мы должны встретиться с Холи-Джо, мы обещали, Сара.

— Мы с ним встретимся. Не волнуйся. Он зашел выпить в «Холостяка». Я никуда не пойду без него, глупышка.

«Холостяк» — так называлась пивная, которую Сара терпеть не могла. На самом деле вдоль улицы Обжигальщиков Извести расположилось множество жалких притонов и борделей. Мама постоянно твердила, что люди, бывающие в этой части города, отдали свои души Люциферу. Холи-Джо, как правило, сюда не ходил, но время от времени встречался здесь со своими приятелями-ворами, имевшими «связи», позволявшие им продать все, что попадало в руки Джо. Холи-Джо ее иногда озадачивал, потому что для доверчивого великана-простака он умел слишком ловко заключать выгодные сделки в области «передачи собственности», как называл подобные операции Септимус Хардинг.

Холи-Джо ждал их перед дверьми «Холостяка», и Сара испытала облегчение, потому что ей совсем не хотелось заходить внутрь. Она знала, что ее там ждет: застоявшийся запах пота, старой одежды и хмеля и нескольких жирных свечей, догорающих на липких столах. Джо был не один; рядом с ним болтался индус с необычным именем. Эллен выпустила руку Сары, как только их увидела, бросилась к Джо и обняла его за колени. Он погладил ее по голове, но продолжал слушать мальчика-индуса, что-то ему говорившего. Когда они подошли поближе и Сара смогла внимательнее его рассмотреть, она услышала, как Джо произнес его имя. Его звали вовсе не Виктор, а как-то похоже на «Викрам». А еще она поняла, что это вовсе не мальчик, а худой юноша с жидкими усиками. Она не разобрала, что он рассказывал, но у нее сложилось впечатление, что он думает, будто Холи-Джо прекрасно соображает и между ними происходит настоящий, серьезный разговор. Впрочем, Холи-Джо тут же потерял к нему интерес, потому что Эллен принялась рыться у него в карманах в поисках новых сокровищ, и его лицо приобрело открытое, детское выражение. Индус отошел в сторону, но лишь после того, как Эллен наградила его одной из своих самых ласковых улыбок, из тех, что берегла только для своих любимых друзей. Сара с трудом сдержала тяжелый вздох. Эллен действительно водилась с очень странными людьми.

— Идемте, вы двое, мы отправляемся на кладбище. Думаю, нам придется идти мимо Ладгейт-Хилл, потому что после казни у Олд-Бейли будет настоящее гулянье.

Чтобы попасть на Роупмейкерс-Филдс, нужно было пройти несколько миль, до самого конца Чипсайда, там царила тишина, потому что все отправились на казнь, а потом через Коммершиал-стрит, где ночная торговля уступила место закрытым ставням и им встретилась только парочка сонных подметальщиков улиц. Затем они дошли почти до Уайтчепел и, миновав Спитлфилдс, оказались у маленького, никому не нужного клочка земли, служившего кладбищем для бедняков.

На поле буйно разрослись дикие цветы, а сорняки стали такими высокими с тех пор, как они побывали здесь в прошлый раз, что были почти не видны простые кресты, отмечавшие место, где больше половины семейства О'Рейли нашли свой последний приют. Элли вырвала руку у Холи-Джо в тот момент, как они открыли ворота. И Сара вдруг подумала, что сестра выросла, хотя и оставалась невероятно худой. Шерстяное платье, которое она носила, к концу зимы так истрепалось, что чудом не падало с нее, а красное хлопчатобумажное пальто, надетое поверх платья, досталось им от «Христианок». Сара не любила туда ходить, потому что там ей приходилось следить за своим языком, а глупые матроны постоянно молились и просили Бога простить детей вроде нее и Эллен, словно девочки О'Рейли просто не могли прожить в этом мире, не совершая грехов. Однако в вестибюле церкви всегда давали кружку чая и булочку, к тому же им требовалась одежда. Жена пастора все время пыталась заставить Сару надеть платье, но до сих пор ей удавалось выбирать для себя брюки. Светлые волосы Эллен, остановившейся, чтобы сорвать несколько маргариток, а потом положить их на могилы, сияли на утреннем солнце. Она ни за что не надела бы ботинки, даже если бы они у нее были, потому что стояло лето, и ее маленькие ножки были грязны и поцарапаны. Скоро придется снова отмывать ее хозяйственным мылом Руби, которым та стирает белье.

Когда они вырвали все сорняки, Эллен положила на землю у основания каждой могилы по несколько маргариток. Потом они немного посидели, только Сара и Эллен, потому что Холи-Джо отправился со своей рогаткой охотиться на кролика.

— Расскажи мне про того чернявого, Горе Мое. Ты часто с ним видишься?

Эллен пожала плечами и молчала так долго, что Сара уже перестала рассчитывать на ответ. Когда она заговорила, то сказала какую-то чушь, и Сара пожалела, что задала вопрос.

— Он живет в замке за морем, совсем как принц маленькой Русалочки, а сюда его отправила индийская принцесса!

— А он делает какую-нибудь честную работу, Элли? Или живет тем же, чем Джо?

— О нет, Сара, он работает. Он разносит маленькие посылочки разным богатым господам.

Ответ Эллен заинтриговал Сару.

— А что в тех посылочках?

— Лекарства, — с важным видом ответила Эллен.

Их разговор прервал Холи-Джо, явившийся со своей глупой улыбкой на лице. Он размахивал мертвым кроликом, которого держал за задние лапы. Эллен, не обращая на них внимания, начала рассказывать папе о том, что Сара читает ей про Русалочку. И разве это не забавно, ведь именно папа ее так называл? Тут Джо извлек из кармана книжку с картинками и протянул Саре, а Эллен стала смотреть на нее умоляющими голубыми глазами. Сара открыла книгу на том месте, где заложила ее обрывком газеты. Положив книгу на колени и глубоко вздохнув, она начала читать о том, как старая королева украсила волосы Русалочки венком из белых лилий, и о том, как село солнце, когда она высунула голову из воды, но облака окутало золотое и розовое сияние, а вечерняя звезда засверкала на небе. Тогда Русалочка поплыла к кораблю и увидела, что из всех мужчин на борту самым красивым был принц с большими черными глазами. Эллен и Холи-Джо завороженно слушали. И оба принялись просить Сару почитать им еще, когда она закрыла книжку.

— Я обязательно навещу Русалочку, чтобы взглянуть на ее дворец на дне моря, — решительно заявила Эллен.

— Не говори глупостей. Она всего лишь героиня сказки, а на дне моря нет ничего, кроме рыб и грязи.

Но Эллен не желала ее слушать.

— Знаешь, если это написано в книжке, значит, все правда!

— Не все, что написано, правда, Элли. Понимаешь, даже то, что пишут в газетах, правда… только в половине случаев.

Сара протянула книжку Джо, у которого сделался такой же возмущенный вид, как у Эллен, он негодовал, что она осмелилась сомневаться в существовании Русалочки. Саре вдруг стало страшно.

— Ты не должна подходить к реке одна, ты меня слышишь, Горе Мое? Если захочешь, мы сходим к воде вместе и подождем, когда Русалочка всплывет в поисках принца с большими черными глазами.

— У Виктора ведь тоже черные глаза, верно?

Сара ничего не ответила — ей не приходило в голову, что Эллен могла влюбиться в индуса. Придется за ним присматривать, потому что она не была уверена, что ему можно доверять.

 

 

«Кенсингтон, 14 июня 1864 года

Любовь моя!

Мне всего лишь во второй раз удалось набраться смелости, чтобы ступить туда, где еще живо твое присутствие. Разве не странно, что, хотя я тоскую по тебе так сильно, что это стало болезнью тела и души, я за все прошедшие месяцы не смогла войти в комнату, где, как я знала, смогу тебя найти? Я пишу, потому что здесь я чувствую себя ближе к тебе, чем когда-либо с тех пор, как ты меня покинул, а еще потому, что есть некоторые темы, о которых я не могу говорить ни с кем другим.

Сначала я не хотела верить в то, что ты меня оставил, затем я рассердилась на жестокость тех сил, что так неожиданно отняли тебя у меня. Потом не знаю, что на меня нашло, но я не помню, как проходили дни, и всю зиму я практически не могла встать с постели. Я не входила в нашу спальню после того, как тебя оттуда вынесли, и провела много одиноких ночей в голубой комнате.

Марта Веспер ни разу не потребовала, чтобы я встала или говорила с ней, потому что она видела, что даже необходимость встретить еще один рассвет без тебя отнимает у меня все силы. Она сидела около меня, занималась шитьем, пока я делала вид, что завтракаю. Септимус Хардинг тоже отнесся с пониманием к моему состоянию, и я прочитала в „Лондон меркьюри“, что Мистер Эванс в настоящий момент не может предоставлять свои очерки газете по состоянию здоровья. Теперь я уже вернулась к своим обязанностям, и Мистер Эванс вышел на поиски выдающихся женщин.

Вокруг меня, около стен, стоят твои картины — некоторые из них так и остались неоконченными, — а на полке банки с красками, порошками и льняным семенем, коробочки со свиной щетиной и соболиные кисти. Мне кажется, что, если я к ним прикоснусь, они обожгут мне пальцы, хотя на самом деле опалено будет мое сердце, потому что разве я могу удержать предметы, через которые твое сердце выплескивало свои тайны? Я сижу за столом у окна, где я обычно работала, когда ты писал свои картины. У меня за спиной стоит шезлонг, но я не могу на него смотреть, потому что он хранит воспоминания, коих я не в силах касаться из страха, что они одержат надо мной верх.

Теперь я уже чувствую, как ко мне возвращаются силы, к моему телу, но не к сердцу, и поэтому я сделала первые шаги, Франц, в мир, в котором больше нет тебя. На самом деле леди, верящая в существование мира духов, поручила мне выполнение определенной работы. Как это ни удивительно, я впервые в жизни испытываю радость от мысли, что так много людей разделяет ее убежденность в существовании такого места. Теперь я понимаю, почему женщины, чьи мужья погибли на войне в Крыму и во время заговора в Индии, посещают эти кружки, ведь они так мало времени провели со своими молодыми мужьями.

Когда я была в прошлый раз в Хэмпстеде, я взяла с собой несколько твоих полотен, поскольку леди Герберт думает, что ее друг махараджа Уттар-Прадеша, возможно, захочет купить какие-то из твоих произведений. Она сказала мне, что он коллекционер и любитель европейской романтической школы. Она пришла в настоящий восторг, когда увидела твои картины, а затем сделала мне предложение, от которого я на мгновение потеряла дар речи. Она предлагает, Франц, чтобы я отправилась в Бенарес с твоими картинами и сама показала их принцу! Насколько я понимаю, ее слуга-индус, его зовут Говинда, вызвался меня сопровождать, так как ему нужно в ближайшем времени вернуться на службу к махарадже.

Я еще не приняла окончательного решения и дала себе слово, что сделаю это только после следующего посещения дома леди Герберт. Как я жалею, что тебя нет рядом, чтобы дать мне совет, моя любовь! Может быть, мне следует проверить подозрение, возникшее у меня в тот самый момент, когда я познакомилась с леди Герберт, и не оставляющее меня ни на мгновение: что бриллианты не только порождают сильные желания и отнимают у людей самое сердце, но еще и являются проводниками духовной материи. Славная леди Герберт верит, что с помощью этих камней она может связываться с мертвыми. Неужели тебя вернет мне бриллиант, любовь моя? Как жаль, что это не так.

 

 

Марта Веспер родилась в семье ткачей в Манчестере и практически не имела опыта работы домашней прислугой. Однако легко стала экономкой, поскольку была практична и трудолюбива, к тому же, как и каждая женщина, имела предрасположение к искусству ведения хозяйства. Как и раньше, она поместила объявление в «Тайме», потому что именно там следовало искать уважаемого человека, нуждающегося в ее услугах. Она прекрасно понимала, что на свете много женщин, обладающих более высокой квалификацией, чем она, да еще снабженных рекомендациями респектабельных лондонских семей. Впрочем, это ее не остановило, она считала, что дом сам выбирает своих жильцов, от хозяев до слуг, хотя она предпочитала называть себя помощницей. Она придерживалась мнения, что у дома есть свои нужды, не связанные с нуждами хозяина и хозяйки, и он нашептывает о них из теней, шкафов и коридоров. Марта была очень чувствительна к подобным вещам.

Дом Коречных на Ватерлоо-стрит, вне всякого сомнения, был самым необычным из тех, где ей довелось побывать в качестве экономки. Марте было с ними легко, потому что она знала, что они не будут мешать ей выполнять ее работу. Во время первого разговора она окинула взглядом богемного вида гостиную и заметила:

— Ваш дом кажется мне дружелюбным, хоть и немного слишком пестрым, и, если вас не рассердят мои слова, мне будет очень хорошо работать в таком месте.

Миссис Коречная совсем не возражала против ее слов и тут же заявила, что она в восторге от прямоты Марты. Она сказала, что устала от едва прикрытого неодобрения ее необычных вкусов более опытными кандидатками. Марта спокойно относилась к людям, чуждым условностям, потому что сама не слишком интересовалась модой, и, судя по тому, что она увидела, ее молодая хозяйка тоже. Утро на Ватерлоо-стрит нисколько не походило на то, что Марта Веспер видела в других домах, где ей пришлось служить. Когда хозяин, мистер Коречный, был жив, он не завтракал, а выпивал лишь чашку шоколада на кухне, стоя спиной к плите. Он покупал темный хлеб у булочника-немца на рынке Ватерлоо по дороге в свою студию и уходил из дома задолго до того, как его жена спускалась вниз. Теперь, когда она слышала шорох халата Лили, касающегося ступеней лестницы, Марта испытывала облегчение, потому что в течение зимы хозяйка, бывало, неделями не находила в себе сил встать с постели. В такие дни поднос с кофе и свежеиспеченными рогаликами так и оставался нетронутым на прикроватном столике в голубой комнате, а миссис Коречная лежала так неподвижно и казалась такой безжизненной, что ее можно было принять за мертвую. Ее прекрасные волосы совершенно растеряли свой блеск, и в них даже появились седые пряди, хотя Лили Коречной исполнилось всего двадцать восемь лет. Хозяин расплакался бы, если бы увидел ее: кожа нездорового цвета, глаза потемнели, а еще она так исхудала, что ночная сорочка свободными складками висела на груди. Марта Веспер не отличалась сентиментальностью, но в те недели ей не раз приходилось прикусывать губы, чтобы не разрыдаться.

Она не беспокоилась о самом хозяине, и его смерть не стала для нее неожиданностью. Она видела около него призрак смерти и пыталась его прогнать, но не сумела справиться с силами, забравшими его в подземное царство. В конце она только и могла, что уговаривать его — потому что он старательно делал вид, что совершенно здоров, — выпить настойку медуницы и мать-и-мачехи. Когда она стирала белье и видела пятна крови на его платках, она знала, чем все это закончится.

В первые недели Марта часто замечала его призрак в спальне, когда заходила туда, чтобы снять занавески, забрать белье, почистить решетку камина или убрать его одежду. Он искал Лили и казался озадаченным, стоя около пустой кровати. Потом рано утром, на шестой неделе, когда Марта сидела и шила в голубой комнате около своей спящей хозяйки, она увидела Франца в последний раз.

Лили провела беспокойную ночь, и ее стоны и всхлипывания разбудили экономку, которая по-матерински убрала волосы с ее влажного лба и заставила выпить немного валерианы и маковой настойки (она выбросила в окно прописанный доктором Холлом опий, уверенная в том, что он причиняет больше вреда, чем приносит пользы). Когда Лили наконец уснула, Марта осталась с ней, время от времени поднимая голову от своей вышивки, чтобы проверить, не мучают ли хозяйку кошмары. И она увидела мистера Коречного с распущенными и спадающими на плечи седыми волосами. Он умер совсем не стариком, как можно было бы подумать, глядя на его волосы, хотя и был на несколько лет старше жены. Нет, Марта полагала, что он поседел из-за нервного склада своего характера, хотя его кожа оставалась гладкой, цвета бледного каштана. Его высокая фигура наклонилась над спящей женой, и он поцеловал ее в губы, а потом что-то прошептал на ухо — и исчез, осталась только едва заметная улыбка на бледных губах Лили. Марта поняла, что теперь она начнет поправляться, потому что дух Франца Коречного наконец нашел жену и попрощался с ней. Так и случилось. Когда Лили проснулась на следующее утро, она съела почти весь завтрак и даже попросила газеты.

Марта покупала «Лондон меркьюри» и «Гардиан» каждый день, заслышав голос разносчика газет, даже тогда, когда знала, что зря тратит деньги. Миссис Коречная снова начала проводить утренние часы в библиотеке, в своих диковинных восточных халатах, с распущенными волосами, перед столом, заваленным блокнотами. Она не прикасалась к почте, пока не заканчивала просматривать лондонские газеты. Приглядевшись к ней внимательнее, Марта заметила, что Лили читала очень выборочно и исписывала целые страницы в своих блокнотах одному только богу известно какими сочинениями. Дамы, у которых прежде служила Марта, никогда не занимались подобными вещами. Большинство из них, по наблюдениям Марты, читали только «Пиэрс» и «Лейдиз пикториал», а также каталоги ювелирных изделий. У Марты Веспер не оставалось времени на журналы и газеты, хотя она умела читать и писать, и сначала она считала, что ее хозяйка поступает неразумно, отдавая каждый день по два пенни за эти листы бумаги.

Но теперь она восхищалась Лили, потому что та была настоящей личностью, даже до того, как умер ее муж.

С тех пор как умер мистер Коречный, Марта взяла себе за привычку как можно чаще вытирать пыль и наводить порядок в передних комнатах, а также, если было холодно, разводила камин, чтобы в доме стало теплее и веселее, а сама старалась находиться поблизости. Она делала все это ненавязчиво, чтобы не мешать Лили, которая время от времени поднимала голову и смотрела в окно. Теперь хозяйку все больше и больше занимали уличные торговцы — одному богу известно почему. Когда Марта убирала со стола остатки завтрака, миссис Коречная читала «Лондон меркьюри» и хмурила свои темные брови.

— Мистер Мелвилл поднял такой шум из-за контрабанды. Если верить ему, все тучи мира собираются над Лондоном. — Она вздохнула и взглянула на Марту. — Революция в прессе вещь хорошая, но, боюсь, издатели слишком расточительно относятся к правде. Они создают иллюзорный Лондон, и я не уверена, что это разумно, потому что они наполняют праздные умы страхом и фантазиями. Даже Септимус Хардинг, очень честный и благородный человек, готов печатать то, что, по его мнению, заставит читателей покупать его газету.

Марта Веспер задумчиво кивнула и понесла поднос на кухню. Она не возражала, когда ее хозяйка делилась с ней своими заботами: миссис Коречной возможность думать была так же необходима, как возможность дышать. По мнению Марты, мир был именно таким, каким должен быть, а если тучи и правда собирались над Лондоном, это означало, что просто свет на время скрылся. А свет можно увидеть в самых неожиданных местах, если только умеешь правильно смотреть; он пробирается по грязному переулку рано утром или падает на скамейку у окна в гостиной, которой никто не пользуется.

Гостиная находилась на другой стороне коридора от библиотеки, где миссис Коречная проводила не только утро, но и все вечера, и Лили избегала эту комнату так же старательно, как и спальню наверху, где стояла ее остывшая брачная постель.

Марта вернулась в библиотеку, чтобы вытереть пыль с полок, на которых не было даже намека на пыль, а также отполировать цветные стекла абажура над лампой, те, что она полировала только вчера. Когда она вытирала изогнутую поверхность глобуса, трех футов в высоту, стоявшего на стройных ногах из красного дерева, он повернулся вокруг своей оси. Она положила на него руку, чтобы остановить, и почистила медный меридиан, проходивший посередине. Она знала, что Лили за ней наблюдает, когда убрала руку и взглянула, какую страну она прикрывала. Иногда они играли в эту игру.

— И в какой стране ты сегодня оказалась, Марта?

— О, это Индия, мадам. Представляете?

— Индия! — На мгновение у Лили сделался такой вид, будто она решила чем-то поделиться с экономкой, но затем передумала. — Знаешь, Франц всегда хотел там побывать, хотя я никогда не поклонялась свету и ярким краскам так, как он. Мне нравится разглядывать призрачные фигуры в тумане, потому что тогда я могу представлять себе самые разные… Что такое, Марта?

Марту посетило одно из ее «ощущений», и оно касалось медальона, который Лили носила на груди. Обычно он прятался под платьем, но сегодня утром оказался поверх вышитых красным шелком розовых, красных и оранжевых маков на ее корсете.

— Вы вынули волосы из своего медальона, мадам?

Она вела себя сейчас гораздо менее сдержанно, потому что была рядом с Лили в самые трудные дни, когда та погрузилась в свое горе, хотя и в прежние времена всегда отличалась прямотой.

— Нет, конечно. Я без них не могу.

Диковинное ощущение стало сильнее, хотя Марта никак не могла понять, почему ей так не по себе, но предчувствие имело какое-то отношение к покойному хозяину или только к его волосам. Очень странно. В этот момент послышался стук дверного молоточка, и Марта вышла из комнаты. Снова пришла та девочка; она стояла перед дверью, на ее веснушчатом лице играла озорная улыбка, из-под огромной шерстяной кепки выбилось несколько прядей рыжих волос. Марта с удовольствием постирала бы ее брюки и рубашку.

— Доброе утро, мисс. Сегодня нет посылок?

— Нет, миссис. У меня письмо для миссис Коречной от мистера Хардинга.

— Письмо? Ну тогда заходи и отдай ей в руки.

Лицо девчонки расплылось в широкой улыбке, и Марта не сдержалась и тоже улыбнулась. Она провела ее в гостиную после того, как Сара остановилась в вестибюле, сняла кепку и попыталась пригладить волосы, которые не желали ее слушаться и торчали в разные стороны, точно петушиный гребень. Это была очень необычная девочка с грубоватой ирландской речью и умными голубыми глазами, пытающимися увидеть все одновременно. «Неглупая и с добрым сердцем», — подумала Марта.

— Доброе утро, Сара, какой приятный сюрприз!

Лили поднялась со своего стула и протянула девочке руку.

Однако Сара, вместо того чтобы пожать, поцеловала ее, так что Марте и Лили пришлось скрыть свое изумление.

— Садись, детка, и отдай хозяйке письмо, а я принесу тебе чашку шоколада.

На кухне Марта принялась искать большой кусок темного шоколада, который не доставала с тех пор, как умер хозяин. Лили не любила сладкого, неудивительно, что она была стройной, точно майское дерево, хотя сейчас начала немного поправляться, когда Марта стала следить за тем, чтобы она нормально питалась. Право мягко отчитывать хозяйку и перечить ей она тоже заслужила в те печальные дни. Если бы ее предоставили самой себе, миссис Коречная погрузилась бы в свои книги и записи, сидела бы в библиотеке часы напролет, не одевалась бы, если бы только ей не нужно было сходить на рынок, а это все еще происходило очень редко. А теперь редактор газеты посылает ей письма, чтобы не приходилось ходить в редакцию! Он казался добрым человеком и, вне всякого сомнения, хотел сделать как лучше, но Марта решила написать ему и сообщить свое мнение касательно того, что полезно ее хозяйке.

Шоколад должен был лежать в холодной кладовой, завернутый в тряпицу для сыра, но она никак не могла его найти. Его не было среди формочек для кексов и щипчиков для сахара, она не нашла его ни в горшке для солений, ни в каменных бутылях для приготовления вина из бузины. Марта сердито вздохнула и села на табурет у печки, потому что тут ей думалось лучше всего. Неожиданно она поняла, куда делся шоколад, и улыбнулась, ругая себя за то, что не сообразила этого раньше. Разумеется, он его переложил! Но куда он мог его спрятать? Впрочем, для подобных целей подходило только одно место: большой шкаф в буфетной, где он держал кое-какие из своих вещей: рулоны ирландского полотна, потому что сам готовил холсты, горшочки с цветными порошками и кувшины с льняным маслом янтарного цвета. Именно там сейчас хранились его картины, те, что Лили привезла из Кенсингтона.

Ни Марта, ни хозяйка их еще не разбирали, да и не знали, что с ними делать. Любому было видно, что это великолепные работы, хотя их никогда не примут в Королевскую академию, потому что Франц был евреем. Портреты богатых евреек, живущих в Лондоне, Лили вернула заказчицам, даже неоконченные, но категорически отказалась взять за них деньги. Остались картины вроде той, что висит в холле, изображавшие женщин, как будто пришедших из далекого прошлого и из диковинных стран или просто возникших у него в воображении. Шоколад оказался именно там, где Марта и рассчитывала его найти, завернутый в тряпицу для сыра и перевязанный бечевкой, среди баночек и кувшинов.

Лили и Сара были так увлечены разговором, когда она вернулась в гостиную, что не заметили ее.

— История знает множество женщин, которые осмелились потребовать себе свободу, являющуюся правом мужчин, данным им при рождении, и стали великими, даже на военном поприще. Разве ты не слышала про Жанну д'Арк или королеву Боудику?

Сара покачала головой и нахмурилась.

— И наверное, королева Виктория тоже была из их числа, хотя я никогда не думала о ней как о женщине.

Когда Марта поставила поднос на стол, девочка уставилась на красивую чашку из китайского фарфора с горячим шоколадом и тарелку с кексами и свежим маслом. Глядя на нее, Марта решила, что она не слишком хорошо питается.

— Мы с Сарой обсуждали принципиальные различия между мужчинами и женщинами, Марта. Ты согласна с тем, что они существуют?

— Конечно, согласна, и я точно знаю, что мужчины — существа совершенно иной породы.

— Но как бы ты их охарактеризовала, если бы тебя попросили дать определение сущности мужчин, Марта?

— Если вас интересует их сущность, мужчины состоят из трех частей: желаний, действий и разговоров о своих делах.

Услышав ее ответ, Лили весело рассмеялась, и Марта подумала, что девочка оказывает на нее хорошее действие.

— А женщина? Что ты можешь сказать о современных женщинах, миссис Веспер?

— Другие три части: они думают, чувствуют и работают. Но все шесть частей соединяются вместе, разве не так, мадам?

— Именно так.

Сара внимательно слушала их, переводя взгляд с одной на другую и делая маленькие глотки шоколада. На нее стоило посмотреть, когда она сделала первый глоток: ее лицо вспыхнуло от изумления, так поразил ее потрясающий вкус сливочного напитка. Она стерла масло с подбородка большим мужским платком и поставила чашку на стол.

— Пожалуй, я пойду, миссис Коречная. Мистер Хардинг спустит с меня шкуру, если я не вернусь с ответом к обеду.

— Разумеется, Сара, но тебе не стоит волноваться, я напишу мистеру Хардингу, что задержала тебя, потому что обдумывала свой ответ. На самом деле, если ты не против, я бы хотела попросить тебя поехать со мной в Кенсингтон. Может быть, завтра? Не возражаешь?

Марта обнаружила, что снова улыбается. Миссис Коречная радовалась их планам не меньше девочки, впрочем, она понимала, что Лили пригласила ее, потому что Сара ей нравилась, но еще и от одиночества. На самом деле завтра была очередная годовщина ее свадьбы.

— Я сейчас ему напишу, соглашусь на его предложение дать в газету статью, посвященную Джулии Маргарет Камерон, хотя, судя по всему, он забыл, что это была моя идея.

— А она принадлежит к числу выдающихся женщин?

— Еще как принадлежит. Миссис Камерон первая из женщин, ставшая коммерческим фотографом, и она сделала портрет мистера Теннисона, и мистера Диккенса, и Джордж Элиот.

— Джордж — это леди?

Лили рассмеялась:

— Совершенно верно, Джордж — леди.

Пока хозяйка рассказывала девчонке, какой смелой и умной была леди Джордж, Марта выскользнула из комнаты, чтобы написать свое собственное письмо Септимусу Хардингу. Она отдала его Саре, когда та уходила, чтобы хозяйка не видела.

 

 

Сару переполняли идеи и вопросы, когда она на следующий день встретилась с Лили Коречной. Она начала чувствовать себя живой в каком-то диковинном смысле с тех пор, как познакомилась с миссис Коречной, и не понимала, что с ней происходит. Но еще никогда она не ощущала себя такой защищенной со времени смерти мамы.

Мистер Хардинг всегда был к ней добр, прямолинейная, грубоватая Руби тоже, но с ними Сара чувствовала себя так, будто должна быть взрослой, поскольку она являлась главой семьи. С Лили она могла быть самой собой, иными словами, взрослой наполовину. Что бы сейчас ни происходило, мир вдруг озарило благословение. «Благословение Создателя», сказала бы мама, хотя у Сары, потерявшей половину семьи, имелось собственное мнение относительно Создателя.

Когда накануне Сара вернулась в газету, после того как побывала на Ватерлоо-стрит, редактор сидел в своем кабинете один среди царящего там обычного беспорядка, что случалось не часто. Инспектор Ларк взял за привычку заходить к нему почти каждый день, но Сара была склонна думать, что причиной тому не столько желание сообщить о новых преступлениях, сколько стремление к обществу мистера Хардинга, с которым он дружит. Септимуса Хардинга окружали кипы бумаг, стопки обложек, папки и блокноты, полная пепельница, стакан с шерри и чашка с чаем. Как-то раз Нелли взяла какие-то книги, чтобы стереть с них пыль, и положила не туда. Мистер Хардинг поднял такой шум, когда не смог найти нужную книгу, что напугал ее до смерти. Она до сих пор его отчаянно боялась.

Когда Сара сказала ему, что принесла письмо от экономки миссис Коречной, а также от самой леди, кустистые брови редактора полезли на лоб.

— Письмо от экономки миссис Коречной? Думаешь, ей тоже нужна работа?

— Не думаю, сэр. Она не такая.

— А какая она, по-твоему, эта миссис Веспер?

— Ну, сэр, она похожа на мистера Парсиммонса, только она не показалась мне такой же несчастной, как он. Я бы сказала, что она умна, но не так, как миссис Коречная, по-другому. У меня сложилось впечатление, что ей нравится ухаживать за миссис Коречной, сэр.

Сначала Септимус Хардинг сломал печать на письме экономки и принялся его читать, одновременно слушая Сару.

— Ты не заметила у нее одного качества, Сара, похоже, наша миссис Веспер отличается смелостью! Она очень вежливо просит меня не облегчать жизнь ее хозяйке, давая ей возможность работать дома. По ее словам, Лили Коречная должна больше общаться со своими коллегами, а не меньше. Так-так, женщины страшно любят командовать, верно? Полагаю, наступит день, когда ты тоже станешь большим командиром.

Его слова привели Сару в ужас.

— Нет, сэр, не стану! — вскричала она совершенно искренне.

— Посмотрим, посмотрим. — На мгновение на лице редактора появилось торжественное и очень серьезное выражение. — Если ты хочешь чего-то добиться, Сара, держись подальше от мужей, потому что очень немногие из них позволяют женам использовать по назначению свой ум, а у тебя он очень острый.

Она размышляла над его советом до конца дня и продолжала думать назавтра.

Затем мистер Хардинг сломал печать на письме миссис Коречной. Он разрешил Саре сопровождать Лили в Кенсингтон, ведь ему велели защищать интересы леди, и, как он сказал, Саре полезно общество одной из самых выдающихся женщин Лондона, обладающих потрясающим умом.

— Значит, они отличаются друг от друга, сэр, женские умы?

— Конечно, Сара. Я считаю, что некоторые женщины наделены объективностью и чувствительностью, недоступной многим великим мужчинам. Надеюсь, ты понимаешь, болтать об этом на всех углах не стоит, газетное дело в нашем городе зиждется на трудолюбии и уме мужчин, а праздная женщина порой является доказательством успешности мужчины.

Когда Сара шла по мосту Ватерлоо, небо потемнело и с реки потянуло прохладой. Она задрожала и посмотрела в сторону пристани Темпл. В маленьком порту царила суматоха, несмотря на совершенное здесь несколько недель назад убийство. Яркое иностранное судно стояло у самого длинного причала, носом к мосту. У него была громадная корма, и оно походило на прекрасную даму с кожей цвета темного дерева и золотыми юбками.

На палубе Сара разглядела темнокожих матросов, а на пристани суетились портовые рабочие. Из газеты девочка знала, что именно сюда приходят суда с иностранными грузами, и ей стало интересно, из-за каких запретных товаров погиб Херберт Пейси. Именно это твердил мистер Мелвилл: что Пейси был плохим человеком и что его прикончили другие плохие люди.

Когда Сара подошла к изумрудно-зеленой двери дома Лили Коречной, она напомнила себе слова Септимуса Хардинга, что у нее острый ум, а он в таких вещах разбирался. Она почувствовала себя увереннее, потому что совсем не хотела показаться миссис Коречной дурочкой. Мистеру Хардингу не стоило предупреждать ее, чтобы она держалась подальше от мужей, подумала она, постучав молоточком в дверь. Это она и без него уже поняла. Ей было интересно, что представлял собой муж миссис Коречной, наверное, он отличался от остальных мужчин. Кстати, и у мистера Хардинга тоже имелась жена. Так что, возможно, в мире все-таки существуют мужчины, которым нравятся умные женщины, не похожие на Джека Тислуайта, делающего вид, будто знает все на свете, даже когда он чего-то не знает.

Миссис Веспер открыла дверь, и тут же появилась миссис Коречная в темном бархатном плаще. На улице было не настолько холодно, несмотря на потемневшее небо, но Сара уже заметила, что миссис Коречная предпочитала прятаться от мира. И очень жаль, потому что, по мнению Сары, у нее были самые потрясающие костюмы, какие ей доводилось видеть.

Пока они ехали в экипаже по улицам города, миссис Коречная что-то писала в блокноте, и Сара вытянула шею, чтобы подсмотреть. Она изо всех сил пыталась представить Оксфорд-стрит как «артерию, соединяющую восток и запад Лондона, где городские торговцы творят свои таинственные алхимические эксперименты, превращая женскую скуку и страсти в золото». Сара знала, что артерии имеют какое-то отношение к крови, текущей внутри тела, словно река; она прочитала об этом в «Ланцете», хотя всегда считала, что это слишком умный журнал для таких, как она. Мистер Хардинг хранил экземпляры их публикаций в куче на полу своего кабинета, и она пару раз туда заглядывала, дожидаясь, когда уйдет посетитель. Сара понятия не имела, что такое алхимия, поэтому в списке вопросов, приготовленных ею для миссис Коречной, появился еще один.

«Но в тени парада ярких тканей, ливрей и драгоценностей можно увидеть и бесцветные, выношенные тряпки нищих, босых детей с тачками и корзинами», — быстро писала Лили каллиграфическим почерком.

Сара была озадачена тем, что одна из самых выдающихся женщин Лондона, обладающая потрясающим умом, пишет про уличных детей, она ни за что на свете не могла себе представить, что такие вещи заинтересуют благородных господ.

— Вы пишете для «Меркьюри», миссис Коречная?

— Нет, наверное. Скорее всего, нет. Иногда я пишу просто затем, чтобы освободить голову от мыслей, а иногда это позволяет мне не чувствовать себя такой одинокой. Иначе моя жизнь превращается в неразбериху воспоминаний и фантазий.

Тогда Сара рассказала миссис Коречной о том, что чтение старых газет и размышления о прочитанном, да и вообще обо всем подряд, иногда так переполняют ее голову, что она не может уснуть по ночам.

— В таком случае ты должна писать, Сара! — сказала леди, выслушав ее, и Сара рассмеялась: она — и писатель?

Об этом можно только мечтать.

Они очень быстро добрались до старого дома, и пока миссис Коречная искала в своей полотняной сумке большой медный ключ, начался дождь. У стеклянной двери рос шиповник с большими влажными цветами, осыпавшими их каплями воды, когда они вошли в дом. Здесь так приятно пахло после грязного воздуха Ватерлоо, а дорожка за дверью была усыпана бледно-розовыми лепестками, точно бархатным ковром. У стен стояло уже меньше картин, чем в прошлый раз, когда Сара побывала в этой комнате, и в сумраке непогоды студия Франца Коречного казалась диковинным, жутковатым местом. Сара заметила, что Лили дрожит, несмотря на теплый плащ.

— Нужно развести огонь, — сказала миссис Коречная и скрылась за дверью у дальней стены.

Сара пошла за ней и увидела, что она выходит в длинный коридор с еще четырьмя такими же дверями. В конце она разглядела широкую лестницу, ведущую вверх и вниз.

Когда они принесли из подвала дрова и Сара развела огонь, в комнате стало теплее и не так жутко. Миссис Коречная открыла крышки ящиков и двери чулана, где хранились книги. Дом не казался обитаемым, и Саре стало интересно.

Когда Лили вышла из книжного чулана с голубой шляпной коробкой в руках, Сара спросила:

— А что, здесь все комнаты пустые?

— Когда-то тут работали и другие художники, но прошлой зимой Франц остался один… до того, как он умер. В темные месяцы здесь бывает очень холодно, но мой муж не обращал на такие вещи внимания. Он бы и сейчас писал свои картины, даже в такую погоду; несмотря на дождь, двери в сад всегда были открыты, потому что Франц не соглашался с тем, что в Лондоне холодно — в отличие от Праги зимой. Довольно часто, когда я приезжала его навестить, даже не могла говорить, потому что у меня зуб на зуб не попадал. Тогда он закрывал дверь и вспоминал, что нужно развести огонь.

Она менялась, когда говорила про мистера Коречного, словно возвращалась в те времена, когда он еще был жив. Сару мучило любопытство, и она спрашивала себя, прилично ли задавать вопросы о том, что уже в прошлом.

— Он, наверное, был из тех мужчин, которые любят умных женщин, — сказала она, вспомнив разговор с мистером Хардингом и посчитав свои слова вполне невинными.

— Да. Когда я закрываю глаза, мне кажется, я могу разглядеть… О, Сара, прости меня, ты еще слишком молода, чтобы воспринимать такие фантазии.

— А он был красивым?

— О да. У него были ослепительно белые волосы, доходившие до шейного платка, он всегда выбирал платки из шелка с цветным рисунком.

— Вы познакомились с ним в Лондоне?

— Мы с Францем встретились в салоне… ты знаешь, что это такое?

Сара покачала головой.

— Это своего рода встреча, собрание людей, которые разговаривают о философии, искусстве и веке, в котором мы живем. Впрочем, тот салон был не совсем обычным, он проходил в доме Габриэля Россетти, художника. Мы собрались, чтобы почтить память Лиззи Сиддал, жены и натурщицы Россетти, тоже художницы, которая незадолго перед тем умерла от передозировки опиума.

— Вы о ней писали!

— Писала. Встреча получилась не такой мрачной, какой могла бы быть, поскольку на ней присутствовал писатель Уилки Коллинз, а он до этого почти весь день провел в таверне и хорошенько там набрался. Наверное, он был влюблен в Лиззи не меньше, чем половина мужчин, ее окружавших. Они называли себя братством, верили, что создали новую религию — религию красоты. Именно об этом мистер Коллинз рассказывал Францу Коречному, когда я его впервые увидела. «Но красоту нельзя уравнивать с чистотой сердца», — услышала я ответ Франца. А потом он сказал, что художников можно простить за романтические идеалы, когда их пейзажи омрачены грязью и нищетой. Мистер Коллинз заметил, что я слушаю, и сделал мне какой-то комплимент. Я воспользовалась возможностью и спросила его, почему он позволил Уолтеру Хартрайту, герою его романа «Женщина в белом», влюбиться в безвольную и слабую мисс Фэрли, а не в сильную духом мисс Голкомб. На мой вопрос писатель холодно ответил: «Я склонен согласиться с мистером Рёскином — хорошая жена в доме мужа является его служанкой, она королева лишь в его сердце». Тут Франц что-то пробормотал в защиту нашего пола и заинтересовал меня еще больше. Я наблюдала за ним, когда он подошел к стене, чтобы взглянуть на одну из картин Россетти. На ней была изображена Лиззи, как и на большинстве картин братства. Ее знаменитые волосы сияли, точно новенькая медь, а глаза напоминали бериллы. Глядя на Франца, я спрашивала себя, не был ли и он в нее влюблен. Но тут он повернулся и посмотрел в противоположный конец комнаты, туда, где я сидела, и его глаза, словно излучали свет, не выпуская меня из своего плена. Мне трудно это объяснить тебе, Сара, рассказать о той нашей встрече, но все происходило так, будто наши души потянулись друг к другу. За ужином он умудрился сесть рядом со мной, и мы всю ночь проговорили о Праге и салонах в Берлине, где не придерживаются душащих все разумное законов сегрегации, принятых у нас, в Лондоне. Там евреи и христиане, мужчины и женщины, представители аристократии и среднего класса собираются на интеллектуальные встречи как равные. Он проявлял ко мне совсем не такой интерес, какой обычно проявляют мужчины…

Миссис Коречная замолчала и стала смотреть в огонь. Языки пламени освещали темно-красные полоски на ее поплиновом платье и милое бледное лицо. «Воспоминания опечалили ее», — подумала Сара. У нее даже сложилось впечатление, что Лили забыла, где находится.

— Он предложил вам выйти за него замуж тем же вечером?

Лили рассмеялась:

— Не совсем. На следующий день я все еще слышала эхо его голоса, странный акцент, с которым он произносил самые обычные слова. Я видела его улыбающиеся губы. Он пришел ко мне ближе к вечеру и сказал, что я поразительная женщина. А я спросила его, находит ли он это непривлекательным. Именно тогда он и предложил мне выйти за него замуж.

Лили встала и провела рукой по темным волосам, немного смущенно и с волнением прикоснулась к медальону, висевшему у нее на шее. Сара уже успела заметить, что она делала это несколько раз за время их встречи.

— Понимаешь, сегодня годовщина нашей свадьбы. Прости меня за сентиментальные воспоминания, мне не следовало тебя ими отягощать.

— А вы ничего такого и не сделали. Вы меня нисколько не отяготили, честное слово. Ни капельки!

Лили благодарно улыбнулась Саре, затем огляделась по сторонам, неожиданно став деловитой, словно и не было печальных воспоминаний.

— Я хочу забрать оставшиеся картины на Ватерлоо-стрит, потому что я познакомилась с очень необычной женщиной, которая уже видела некоторые работы Франца и хочет взглянуть на другие.

 

 

«Ватерлоо, 30 августа 1864 года

Дорогая Барбара!

Я уже несколько раз бывала в доме леди Герберт и приступила к составлению каталога, о котором она меня просила. Мне было интересно, как я сумею справиться со своим невежеством относительно названий некоторых драгоценных камней, но мне не стоило беспокоиться, потому что меня постоянно сопровождает индус Говинда. Его знания в данной области производят сильное впечатление, но говорит он, только когда я задаю вопросы. Я уже начинаю привыкать к его молчаливому присутствию, и, хотя прежде считала его человеком невежественным, сейчас я изменила свое мнение. Он наблюдает и слушает, но выражение его лица остается непроницаемым. Когда я спрашиваю о каком-нибудь камне, он не только называет его, но и объясняет цель его существования. Я узнала, что в его стране у каждого камня имеются собственные мистические свойства. Например, красные камни, такие как коралл, сердолик, рубин и гранат, улучшают кровь и оказывают благотворное действие на весь организм человека. Если только, и это Говинда особенно подчеркнул, человек не лишен душевного равновесия. Тогда „жар“ красного камня может быть опасным и вызвать агрессию. С другой стороны, считается, будто зеленые камни, изумруд и нефрит, успокаивают и восстанавливают душевный покой, совсем как прогулка по лесу, где зеленые листья над головой пронизаны лучами солнца.

Синтия Герберт рассказала мне, что Говинда является особым стражем из ордена индийских воинов, охраняющих махараджу. Махараджи нанимают таких людей, потому что их учат убивать и не испытывать при этом угрызений совести, если какой-нибудь разбойник будет угрожать принцу, его дворцу или драгоценностям. В Индии, сказала она, сокровища королевства хранятся не в банках, а в ларцах, спрятанных в каменных подземельях дворцов.

Когда я заканчиваю работать в аметистовой комнате, мы с леди Синтией пьем чай в гостиной в окружении великолепных картин, принадлежащих ей. Иногда к нам присоединяется сестра ее покойного мужа, мисс Герберт, потому что она тоже живет в этом доме, но она очень робкая и, как мне кажется, является истовой христианкой, так что у двух дам мало общего. Когда мы встречались в прошлый раз, я привезла с собой полотна из студии Франца и, пока леди Герберт открывала их одну за другой, по непонятной мне самой причине ужасно нервничала, пытаясь увидеть работы моего мужа глазами постороннего человека. Мне это не удалось, ведь его картины мне слишком хорошо знакомы, и мне оставалось только наблюдать за ее лицом и надеяться, что полотна моего мужа тронут ее так же, как трогают меня. Она не выдала своих чувств до самого конца и заговорила, только когда на полу гостиной осталась лежать лицом вниз всего одна картина.

„Они и правда чудесны, и я бы хотела купить у вас несколько картин. Остальные вы можете отвезти в Индию, миссис Коречная, и я уверена, что мой друг махараджа Бенареса будет в восторге от того, что настоящий знаток привезет ему маленькую коллекцию работ столь талантливого художника. А теперь мы должны обсудить стоимость ваших услуг по составлению каталога моих драгоценностей“.

„Мне достаточно того, что вас заинтересовали работы моего мужа, — ответила я. — Я не могу принять у вас деньги…“

„Чушь! — презрительно заявила она. — Я предлагаю вам следующее: меня печалит то, что вы неправильно храните волосы вашего мужа. — Она протянула руку и коснулась медальона у меня на шее. — Я бы хотела, чтобы из них сделали надлежащий траурный амулет, и тогда, со временем, его дух вас оставит. Совсем не дело, что вы заперли его, спрятав от дневного света! — Затем леди Герберт мельком посмотрела на Говинду. — На самом деле Говинда прекрасный рисовальщик, и, когда я с ним обсуждала этот вопрос, он предложил придумать что-нибудь подходящее. Он уже занимается бриллиантами махараджи“.

Меня удивило, что девять бриллиантов, которые я видела на выставке в Королевской академии, превратятся в украшение, и я сказала об этом.

„А как же иначе! Это было первым условием, на котором бриллианты покинули Индию, поскольку я знакома с прекрасным ювелиром на Хаттон-Гарден. Прошу вас, позвольте мне передать ему волосы вашего мужа, и он сможет одновременно заняться бриллиантами махараджи и вашим амулетом. Однако вы не должны никому говорить, что бриллианты отправятся к ювелиру. Это будет нашим секретом“.

Мне на удивление не хочется участвовать в этих суеверных играх, но леди Герберт проявила щедрость, предложив признание моему мужу, которого он не получил при жизни. Поэтому я согласилась, чтобы локон его волос из моего медальона превратился в траурный амулет. Должна сказать, что я невероятно заинтригована и мне страшно интересно, что предложит Говинда. А до тех пор я с нетерпением жду, когда мне вернут „дух“ Франца.

 

 

Улица Хаттон-Гарден располагалась рядом с Флит-стрит и Стрэндом, и потому считалось, что ходить туда за покупками модно, в особенности если учесть, что продавали там не совсем обычные вещи, а, по мнению Джошуа Финкельштейна, очень важные вещи, потому что он исключительно серьезно относился к своему делу. Вот почему ювелир все еще работал поздним летним вечером — одолжение, которое он делал только своим самым важным клиентам. Это были клиенты, в свою очередь очень высоко ценившие его и готовые показывать ему свою признательность в весьма необычных формах.

Всю весну в маленькое окошко своей мастерской, находящейся в подвале, Джошуа наблюдал за тем, как меняются подолы платьев дам — шерстяные превращаются в муслиновые, а кожа их ботинок из черной — в цвета слоновой кости. Из своего окошка он видел только эту часть улицы, но иногда его глазам представали воистину поразительные картинки, потому что в ветреный день юбки имели обыкновение взмывать вверх, и тогда он мог любоваться чулками и кружевом, а порой и панталонами. Джошуа Финкельштейн был уже немолодым человеком, но медлительность, приходящая с возрастом, еще не стала его проклятием. Он гордился тем, что сохранил свою мужскую силу, несмотря на то что в прошлом она не раз доставляла ему неприятности.

Когда звонил колокольчик в лавке, он снимал кожаный передник и взлетал вверх по лестнице, быстрый, точно лиса, поскольку еще не доверял способности юного Дейви разговаривать с посетителями. В лавке хватало места только для двух дам и двух джентльменов или трех дам, но никак не четырех — по крайней мере, пока не поменялась мода. Дела у него шли хорошо, особенно когда леди Синтия Герберт стала его клиенткой. Его удивило, когда она пришла к нему в первый раз, потому что она являлась постоянной клиенткой Гэррарда, главного поставщика украшений британского королевского дома. Проблема Гэррарда заключалась, по мнению Джошуа, в том, что, когда у тебя столько мастеров, учеников и продавцов, невозможно не привлекать к себе внимание.

Финкельштейн мог полагаться только на самого себя, ну и иногда на своего юного ученика Дейви, который, с точки зрения Финкельштейна, обладал необходимым сочетанием неумелой молодости и неопытности в обмане. Время от времени он с готовностью отправлялся на пристань Темпл, чтобы забрать для своего наставника не облагаемые налогом камешки, разумеется, если получал за свои хлопоты вознаграждение в два шиллинга. За эти деньги он мог купить себе теплую ванну на Уайт-чепел или оплатить половину стоимости нового льняного сюртука. Джошуа работал и с камнями, попадавшими к нему по обычным каналам, и с теми, что прибывали контрабандой. Принципиальность и честность стоили слишком дорого.

Сегодня он пораньше отпустил Дейви, поскольку собирался вечером доделать вещицу, заказанную леди Герберт, а его юный ученик и без того слишком интересовался необычной работой. В конце концов, предполагалось, что диковинный индийский амулет должен оставаться тайной, хотя сами бриллианты вызвали настоящий переполох в Королевской академии. Дейви был недоволен, что его отослали прочь, потому что его заворожил красный камень, как, впрочем, и самого Джошуа, и ему страшно не терпелось увидеть готовое изделие.

Джошуа Финкельштейн теперь редко что-то делал сам; по большей части он чинил и покупал украшения, привезенные, как правило, с Востока, потому что они пользовались огромным спросом. А так как он оказался первым ювелиром на Хаттон-Гарден, кто начал продавать бирманские рубиновые броши, тибетские сережки из черепаховой кости, традиционные колье из Раджастхана и даже позолоченные брошки из тигрового когтя, доставленные с Цейлона, он заработал себе определенную репутацию (Джошуа постоянно твердил, что нет ничего важнее хорошей репутации). Именно она стала причиной визита знаменитой леди Герберт чудесным летним днем, чуть больше недели назад. Кроме того, леди сообщила, что может довериться только Финкельштейну, так как желает сохранить заказ в тайне: бриллианты произвели неизгладимое впечатление на публику, и она сказала, что опасается за их сохранность.

Джошуа согласился выполнить просьбу леди Герберт — хотя ясно дал ей понять, что, строго говоря, больше не делает украшений, — потому что она предложила ему огромное вознаграждение, а еще рисунок, по которому он должен был выполнить работу, показался ему смутно знакомым. Джошуа Финкельштейн уже видел индийский амулет в виде кольца на пальце купца из Джайпура, продавшего ему большие изумруды в форме слезы. Он выглядел как диск с восемью драгоценными и полудрагоценными камнями, окружающими рубин. Когда Джошуа спросил о необычном украшении, купец сказал ему, что это оберег и что он несет на себе благословение богов. Джошуа не совсем понял, почему леди Синтия заинтересовалась такой безделушкой, в ней было что-то примитивное, решил он: столько камней и все не подходят друг к другу. Он даже талисманы своей веры не любил, амулеты, гарантирующие любовь и процветание, вызывали у него беспокойство, а на ум приходило слово «язычество». Он был евреем, как и многие из его клиентов, и ему не следовало обращать внимание на суеверия, поскольку это вредно для дела. Что же до любви, как и большинство его единоверцев, он женился по любви, но это было давно.

Леди Герберт пришла в сопровождении индуса, видимо, слуги — хотя он вел себя без подобающего его положению смирения. Именно индус держал в руках бархатный мешочек, отделанный стеганым атласом, но, прежде чем показать Джошуа, что лежит внутри, леди Герберт попросила его закрыть ставни и запереть дверь, чтобы им никто не помешал. Он сделал, как она просила, потому что его охватило любопытство. О коллекции украшений и драгоценных камней, принадлежащей леди Синтии Герберт, ходили легенды, и у него возникло предчувствие, что она собирается показать ему нечто потрясающее.

И Джошуа не был разочарован, потому что на стеклянный прилавок из маленького мешочка посыпались сокровища, каких ему еще видеть не доводилось — ни за восемь лет, проведенных в «Компании золотых и серебряных дел мастеров» на Риджент-стрит, ни за те двадцать лет, что он имел собственное дело. Всего камней оказалось девять, и хотя Джошуа слышал, что в природе существуют бриллианты таких цветов, он все равно не мог поверить своим глазам. Однако не вызывало сомнений, что перед ним бриллианты: характерные кристаллические наросты не встречаются ни в каких других камнях, заставляя их гореть ослепительным, насыщенным светом. Джошуа попадались бледно-розовые и светло-голубые и даже желтые бриллианты, но никогда изумрудно-зеленые, темно-сапфировые, ярко-медного цвета, а главное, огненно-красные. Красный бриллиант особенно поражал воображение, он испускал необычное сияние, и Джошуа представил себе, что, если к нему прикоснуться, камень может обжечь. Но он должен был взять его в руки, и, когда сделал это, у него возникло ощущение, будто огонь, горящий внутри камня, согрел кровь в его ладони, затем в руке, а потом добрался до груди, поэтому он быстро положил его на место.

Все камни были изысканно огранены, и Джошуа видел, что они побывали в руках настоящего виртуоза. Голландец Вурсангер обладал шестым чувством, когда речь заходила об огранке бриллиантов, и его мастерство было непревзойденным. Все камни весили от десяти до двенадцати карат и невооруженному глазу казались безупречными. Позже, рассматривая их в лупу, Джошуа пришел к выводу, что это и в самом деле так. Красный бриллиант вызывал у него недоумение, почти пугал, потому что камень испускал сияние, даже когда он затушил фонарь и свечи. Возникало ощущение, будто внутри у него полыхает свет, и почему-то Джошуа подумал, что он похож на горячее сердце Иисуса, виденное им на картине в одном из католических домов.

Впрочем, красный бриллиант вызывал у Джошуа беспокойство и еще по одной причине: как только камень попал к нему в руки, он расшевелил опасные желания, доставившие ему столько неприятностей в молодости, желания, кои он так старательно пытался победить: жар в чреслах, шлюхи и картинки, обнаруженные его женой и заставившие ее уехать к сестре на север, откуда она так и не вернулась. Теперь Джошуа был уже старым человеком, ему вполне хватало мимолетных взглядов под юбки, появлявшиеся в его окне, или на декольте той или иной дамы, когда она наклонялась, чтобы взглянуть на изысканные украшения, которые он совершенно сознательно держал под прилавком. Но красный камень разбудил уснувшие было желания.

Леди Герберт задержалась ровно настолько, чтобы еще раз повторить, что ее заказ должен оставаться в строжайшей тайне. Он испытал нечто близкое к облегчению, когда посетительница ушла, потому что она страшно нервничала и потребовала показать ей его мастерскую в подвале. Когда-то она была красивой — даже пышной, насколько он помнил, — но как-то вся усохла после своего возвращения с Востока, а глаза, в которых прежде сиял огонь, стали бесцветными и безжизненными.

Индус с ней не ушел. Он показал Джошуа подробные рисунки, сделанные на чертежной бумаге и поразившие ювелира своим необычным мастерством. Вне всякого сомнения, они были созданы не в Англии, потому что картинки окружали надписи на санскрите. Джошуа спросил, что они означают, но индус отмахнулся от его вопроса.

— Это не важно. Вы видите на рисунке, что красный камень находится в центре, а остальные должны окружать его точно так, как здесь показано.

Затем он привлек внимание ювелира ко второй части заказа, которая по сравнению с первой была относительно проста: лилия из волос на большом овальном куске черного гагата. Пока Джошуа внимательно изучал рисунки, индус молча стоял рядом. Он был в тюрбане, светлых мешковатых штанах и длинной тунике из какой-то мягкой и одновременно шероховатой ткани, скорее всего шелка. На фоне его темной кожи она выглядела поразительно. А еще у него на пальце Джошуа заметил кольцо — необычное украшение для слуги. Джошуа хватило одного мимолетного взгляда, чтобы оценить камень, рубин, надетый на средний палец левой руки. Оправа и огранка были явно индийскими, а рубин достаточно большим, чтобы остаться ценным даже после повторной огранки. Индус заметил, что Джошуа смотрит на его кольцо.

— Красные камни содержат в себе энергию солнца, дающего жизнь.

По какой-то непонятной причине от его объяснения, о котором он не просил, Джошуа стало не по себе. Однако он все равно не удержался от вопроса:

— Красный бриллиант в амулете…

Он не успел договорить, потому что индус поднял руку.

— Будьте осторожны, он опасен…

Его глаза неожиданно уловили движение наверху лестницы, и Финкельштейн проследил за его взглядом. Это был Дейви, которого снова одолело любопытство. Однако он нахально выступил вперед, вместо того чтобы остаться в тени, и даже придумал отговорку: якобы ему понадобилась тонкая пилочка для серебра. Они хранились в ящике под прилавком, и он постоянно их ломал. Когда он получил пилочку и хорошенько рассмотрел — краем глаза — рисунки и индуса, то вернулся в подвал. После этого индус ушел, забрав с собой свои рисунки и даже не делая попытки объяснить диковинную просьбу своей госпожи. Очевидно, ювелиру предстояло работать по памяти для сохранения заказа в тайне. Полная ерунда.

Джошуа Финкельштейн не стал делать украшение из волос сам, а отправил маленькую посылочку с ними дочерям торговца мануфактурными товарами в Холборн. Как и вышивки, плетение, вышедшее из их рук, поражало своей изысканностью, и он видел несколько поразительных миниатюр, сделанных их ловкими изящными пальчиками: незабудки, сплетенные из пушистых волос умершего ребенка и закрепленные на камее из слоновой кости; кладбищенская сцена с крошечной плакучей ивой, склонившейся над могилой. Когда утром он пришел в Холборн, чтобы забрать выполненный заказ, две дочери торговца, как обычно, сидели на своих табуретах, склонив головы над пяльцами, а их грациозные белые шеи порозовели от жара, идущего от очага. Джошуа был зачарован их красотой, что послужило для него очередным напоминанием о прошлых грехах. Девушки превратили локон белых волос в крошечные цветы. Джошуа ушел, не глядя в сторону красавиц, сидевших у огня и не ведавших о вызванном в его душе волнении.

Все время, что красный бриллиант лежал в его мастерской в подвале, Джошуа не мог сдерживать свои желания, которые заманили его назад, в объятия шлюх с Хеймаркета. «Как странно, как невероятно странно все это», — думал он. Джошуа старался держать свои шалости в тайне от Дейви, но и мастерскую в подвале не занимал, чтобы иметь возможность время от времени проводить там «консультации с глазу на глаз» с некоторыми посетительницами; он предпочитал не называть их куртизанками, потому что это слово казалось ему вульгарным. Теперь же, когда работа над амулетом подошла к концу и ему больше не требовалось брать в руки «опасный» бриллиант, Джошуа уже несколько дней не прикасался ни к одной женщине и почувствовал, что снова может войти в синагогу и предстать перед Богом.

Мрачный индус с пронизывающим взглядом заберет заказ завтра, и Финкельштейн с довольным видом смотрел на амулет, лежащий на верстаке и подмигивающий ему своими девятью глазами. А еще он гордился большим овальным куском гагата, украшенным изящным венком из белых лилий. Оставалось только покрыть лилии лаком и закрепить стекло, а потом кое-где немного подпилить и отполировать, чтобы изделие получилось идеальным. Он не сомневался, что оба амулета вышли точно такими, как на рисунке.

В лавке зазвонил колокольчик, когда Джошуа наклонился над кольцом, которое растягивал для растолстевшей вдовы. Этот самый мелкий ремонт из всех, что ему приходилось делать, неизменно вызывал у него раздражение, поскольку он считал, что не может брать с верного клиента плату за такую ничтожную работу. Если бы потребовалось еще золото, он бы взял за него деньги, но если кольцо всего-навсего нужно растянуть, он выполнит заказ бесплатно.

Джошуа нацепил на лицо приветливую улыбку, когда добрался до верхней ступеньки каменной лестницы, ведущей в лавку. В такое время посетители обычно к нему не приходили, с другой стороны, с улицы видно, что окно в подвале освещено. Он удивился, обнаружив, что явился Дейви. В свете уличных фонарей восковая кожа мальчишки и его темные глаза окутывались неземным сиянием. «Кажется, он нервничает?» — пронеслось в голове у Джошуа. Он снял цепочку и некоторое время возился с большим медным ключом, прежде чем тот с приятным щелчком повернулся в замке.

— Прошу меня простить за то, что пришел так поздно, но я оставил жилет из шотландки в шкафу, а ведь собираюсь в театр.

Дейви проскользнул мимо Джошуа, прежде чем тот успел что-то сказать, и тут же помчался вниз по лестнице. Он вернулся так быстро, что мастер не успел последовать за ним, чтобы убедиться, что он сказал правду, а вовсе не собирался еще раз взглянуть на амулет леди Герберт, лежащий на верстаке и дожидающийся, когда Джошуа внесет последние штрихи в свою работу.

— Спасибо, сэр. Как я понимаю, Тюрбан придет завтра, чтобы забрать эту диковинную штуку. — Дейви мелодраматично передернулся. — У меня прямо мурашки от него по всему телу.

И он исчез в темноте, отправившись на поиски ночных удовольствий.

Когда Джошуа Финкельштейн закончил работу, он пожалел, что засиделся до такого часа, когда все таверны уже закрыты. Он знал, что не сможет добраться до дома в ночном тумане, да еще когда у него так отчаянно болят глаза и шея после того, как он столько часов просидел, наклонившись над столом, и наносил лак на крошечные лилии уверенными руками. Он положил инструменты, и сразу на него навалилась невыносимая усталость, сердце отчаянно колотилось в груди, а на лбу выступил пот. Чтобы расслабиться, он прихватил с собой стаканчик бренди и отправился на диван в углу мастерской.

Впрочем, была еще одна причина, по которой он не решился возвращаться домой ночью. Он боялся. Необходимость касаться индийской драгоценности выводила его из состояния равновесия. Он твердил себе, что все это ерунда, и чувствовал себя довольно глупо. Однако проверил, закрыта ли дверь в лавку, и выпил еще бренди, чтобы побыстрее уснуть, уверенный в том, что, как всегда, проснется с первыми лучами солнца. Потом придет слуга леди Герберт, а когда явится Дейви, он отправится в свой обеденный перерыв на Хеймаркет — в последний раз, так Джошуа решил, потому что дочери торговца мануфактурой произвели на него сильное впечатление. Нельзя требовать от мужчины, чтобы он сражался со всеми соблазнами, пришла ему утешительная мысль, когда он уже засыпал. Но как только она возникла у него в голове, он проснулся от громкого стука в дверь наверху.

«Еще даже не рассвело», — сердито подумал полусонный Джошуа, поднимаясь по лестнице в лавку. Он открыл ставни и обнаружил, что на улице царит мрак, но не потому, что еще не наступило утро, а из-за тяжелых туч, затянувших небо. Он ожидал увидеть на пороге высокого индуса, но там никого не оказалось. Может быть, он так долго просыпался, что тот отправился прогуляться по Хаттон-Гарден? Джошуа отпер дверь и вышел, чтобы оглядеть темную улицу. Все из-за густого, точно гороховый суп, зеленого тумана, хотя запах от него исходил гораздо противнее. Наверняка что-то сгнило, да еще дым из труб на реке. Джошуа еще не совсем проснулся, и потому его смутила призрачная фигура, окутанная туманом. Она не шевелилась, но казалась какой-то текучей, как будто одетой в громадный черный плащ.

По совершенно необъяснимой причине Джошуа Финкельштейн окончательно проснулся, и к нему вернулся вчерашний страх, хотя на сей раз он был более пронизывающим и острым. К горлу подкатила тошнота, и он почувствовал, что опасность, которую он ощущал, работая в своем подвале, сейчас находится в нескольких футах от него и он перед ней беззащитен. Джошуа начал медленно пятиться от бесформенного присутствия, прячущегося в тумане, пока не добрался до порога лавки. Он не смог двинуться дальше, потому что между глаз у него возникла ослепительная, обжигающая боль, похожая на сильный удар. Она толкнула его в сторону от порога, и он упал, ударившись головой о камни мостовой.

Он видел, как призрак направляется к нему; или их двое? Воздух наполнили сладостные ароматы, когда его обняли два черных крыла. Он больше не мог дышать, хотя не знал отчего — ледяной ужас сжал его горло или причина в чем-то другом. Неожиданно он осознал, как важно для человека дышать: дыхание дает жизнь и отнимает ее, как бог солнца, как опасный красный камень; но ему не следовало думать о языческих амулетах, и потому он попытался представить свою Звезду Давида, которую когда-то носил под рубашкой, но уже давно перестал, потому что считал себя недостойным ее красоты. Его глаза вдруг окатило жутким жаром, превратившимся в хрустальные осколки, как огонь, как кроваво-красные бриллианты.

 

 

Сара рано поднялась на следующее утро после сообщения о втором убийстве. Любопытство увело ее на север от Флит-стрит, в сторону Холборна и Хаттон-Гарден. Она еще никогда не бывала на Хаттон-Гарден, потому что здесь не было кабачков, продававших ирландский виски. Ювелира, которого убили, звали Джошуа Финкельштейн, это Сара знала. Она шла вдоль дороги и смотрела на красивые лавки: ювелиров и часовщиков, сапожников и ткачей. Они еще не открылись, и на улице было пусто. Может быть, люди боятся убийцы? Впрочем, ей не пришлось долго искать лавку Финкельштейна, потому что она увидела инспектора Ларка. Он стоял у витрины и заглядывал внутрь, а рядом с ним замер молодой полисмен. Она поняла, что он очень отважный, потому что он был в черных шерстяных штанах и короткой куртке, какие носят на Боу-стрит; значит, он принадлежал к числу тех служителей закона, что патрулировали Вестминстер, хотя они никогда не заходили в трущобы. Руби утверждала, что некоторые из них получают деньги от государства и одновременно им платят уличные девки, чтобы они их не трогали.

Сара находилась еще далеко от лавки Финкельштейна, и Ларк ее не видел, но она понимала, что он вот-вот ее заметит, потому что глаза у него как у орла. Спрятаться ей было особенно негде, поэтому она вернулась немного назад и перешла через дорогу. Она оказалась на той же стороне, что Ларк и полисмен, а между ними росли два больших дерева, за которыми она могла встать. Она так и сделала, потому что оба мужчины зашагали в ее сторону. «Хорошо, что на улице никого нет», — подумала Сара.

Вскоре она услышала голос Ларка и почувствовала запах его манильской сигары.

— Я хочу знать, кто были его клиенты, а также о его связях с черным рынком. Здесь что-то не то, Джерард. Ювелир и Пейси убиты очень похожими способами, и мне кажется, что у еврея имелись связи на пристани Темпл.

— Со всем уважением, сэр, у большинства ювелиров в Лондоне имеются такие связи.

— Я это понимаю, Джерард, но Финкельштейн импортировал индийские украшения. Еще я хочу знать, чем он занимался в последнее время и было ли в его лавке в момент смерти что-нибудь представляющее особую ценность.

— Мы ничего не нашли…

— Я знаю, что вы ничего не нашли, никаких изделий, но я хочу посмотреть бумаги. Пойди туда и собери его книги и вообще все, что может представлять интерес. Ну, ты понимаешь, письма, счета, рисунки — все, что найдешь на рабочем столе. И как можно быстрее.

— Слушаюсь, сэр.

— И еще, Джерард…

— Да, сэр.

— Найди мне мальчишку, его ученика. Я хочу знать, почему он не явился на работу вчера и сегодня. Либо он замешан в преступлении, либо мы обнаружим еще один труп.

Они прошли мимо Сары, которая перебралась на другую сторону дерева и теперь видела их спины. Полисмен по имени Джерард оказался моложе, чем ей сначала показалось, и у него были коротко острижены волосы. Ей не удалось как следует разглядеть его лицо, но по голосу она решила, что он нормальный парень, не из тех, кто берет деньги у шлюх, впрочем, с другой стороны, никогда не знаешь, кто на что способен, и это правда. Ларк выглядел так, будто давно не спал, а его белая рубашка под сюртуком показалась ей мятой. Однако ботинки, как всегда, блестели. Сара решила, что у него нет жены, потому что он благородный человек, а никакой благородный человек, если он женат, не станет смотреть на Лили Коречную так, как смотрел на нее инспектор Ларк.

В следующий раз Сара увидела инспектора Ларка в кабинете редактора газеты, кроме них там находился Грегори Мелвилл. Еще один день прошел после убийства, и газеты изо всех сил живописали место преступления самыми черными красками. В отсутствие фактов всегда появляются сплетни и предположения. Сара подумала, что еще никогда Ларк не был таким уродливым, а Мелвилл самодовольным. Септимус Хардинг казался жутко раздраженным. У нее даже возникло подозрение, что он перепутал свое ворчание, означавшее, по ее понятиям, «входи», с одним из сердитых звуков, которые он издавал, когда не хотел, чтобы ему мешали. Грегори Мелвилл сидел напротив мистера Хардинга, Ларк расхаживал по кабинету. Она видела, что Мелвилл одержал какую-то победу, потому что на его жирном лице цвела хитрая улыбка. Как обычно, он нанес слишком много масла на бакенбарды и испачкал шейный платок. Воротник его короткого пальто в черно-белую клетку был поднят, а штаны плотно обтягивали зад.

— Не сейчас, Сара. Приходи после обеда.

Ее прогнали прежде, чем она успела раскрыть рот, но она не собиралась пропустить самое интересное ни за что на свете. В коридоре она приложила ухо к замочной скважине, потому что не осмелилась оставить приоткрытой дверь, уж в слишком мрачном настроении находился мистер Хардинг.

— Нет никаких свидетельств, доказывающих, что убийство на пристани Темпл и на Хаттон-Гарден связаны и что у Финкельштейна были бриллианты из Королевской академии. Я настаиваю на том, что вы должны переписать свою статью с учетом этих моих слов.

— Глупости, инспектор. У жертв обнаружены одинаковые синяки на лбу, а в отчете, сделанном в морге по первому трупу, говорится, что, возможно, жертву задушили. Если я не ошибаюсь, Финкельштейн тоже задушен.

— Трахеи обоих мужчин раздроблены, но на шее никаких следов нет, Мелвилл, значит, формально их не задушили. И я буду вам очень благодарен, если, прежде чем посещать морг, вы посоветуетесь со мной. Я могу представить себе, какие гнусные методы вы использовали, чтобы получить нужные вам сведения, и мне это не нравится, приятель. У нас полицейское расследование…

— Полицейское расследование! Ха! Дело полиции предотвращать преступления, а не прятать их от добропорядочных жителей Лондона. Как они могут позаботиться о собственной жизни, если мы не будем предупреждать их об опасностях, подстерегающих на улицах города? Как вы думаете, почему убили Джошуа Финкельштейна, ювелира? Из надежных источников мне удалось узнать, что он имел дела с черным рынком. Его часто видели на пристани Темпл. А еще мне известно, что способ совершения убийства указывает на индийских убийц, известных как душители. Кроме того, пропал ученик ювелира. Разумеется, если вы сообщите мне что-нибудь новое, о чем я смогу написать в своей статье, я буду только счастлив сослаться на ваше профессиональное мнение, а до тех пор, сэр, я намерен делать свою работу.

— Ваши душители — это чистой воды выдумка; они больше не действуют в Индии, не говоря уже о Лондоне. Мальчишка Дейви, возможно, мелкий преступник, но это серьезное дело, сэр. И я знаю, кто является вашим «надежным» источником, Мелвилл, и с радостью отправлю его в тюрьму.

Тут Саре пришлось спасаться бегством, потому что она услышала, как загремел отодвигаемый стул, а в следующее мгновение Мелвилл выскочил из кабинета и помчался по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки и не обратив на Сару ни малейшего внимания, словно она была такой же незаметной, как уличная нищенка. Она слышала, как он, громко топая, прошел по коридору, и поняла, что он отправился к Джеку Тислуайту. Она осторожно подобралась к двери редактора, в которой осталась небольшая щелочка. Ларк стоял к ней спиной, а мистер Хардинг смотрел на него, как будто ждал ответа. Через некоторое время Ларк медленно кивнул:

— Я слышал то же самое и оказался настолько глуп, что решил, будто дешевые газетенки и типы вроде Мелвилла не ухватятся за эти факты, точно жадные, мерзкие сороки. Вполне возможно, что ученик Дейви что-то сболтнул и девять бриллиантов, ограненные Вурсангером, действительно украдены. По крайней мере, мы их не нашли. Сегодня утром я побывал в доме леди Герберт, надеясь получить подтверждение своим подозрениям, но она не пожелала меня принять. На самом деле там происходит что-то очень странное, потому что занавески были задвинуты, а дворецкий выглядел так, словно не спал несколько дней. Я собираюсь зайти туда еще раз до захода солнца.

Ларк швырнул свою недокуренную сигару в огонь — знак, что он скоро уйдет из кабинета, и Сара поднялась по черной лестнице на третий этаж, раздумывая над тем, что ей удалось подслушать. Может, Мелвилл для разнообразия прав и бриллианты действительно украдены? Она достаточно разбиралась в газетном деле, чтобы понимать, что это важная новость, и полагала, что Джек Тислуайт будет занят.

В комнате наборщиков оказалось пусто; те же, кто не ушел домой на обед, играли в карты в чайной комнате. Сара налила себе отвратительной бурды под названием чай и подошла к окну. Она достала из кармана рубашки жестянку и уже собиралась скрутить сигаретку, когда увидела, что инспектор Ларк вышел из здания и быстрым шагом направился в сторону Холборна. Она могла бы побиться об заклад, что он идет на Хаттон-Гарден, а затем в дом леди Герберт. По тому, как были напряжены его плечи, она видела, что он разозлен не меньше Мелвилла, и у нее возникло предчувствие, что он заставит газетчика заплатить за оскорбления. Саре стало жаль полисмена, и неожиданно ей на ум пришла история про святого Георгия из маминой книги. Ларк был святым Георгием, а улицы Лондона — драконом.

— Ну что, ты по-прежнему на побегушках у босса, да, Сэм?

— Именно, Джек, и у меня прямо сейчас к нему дело.

Саре нравилось казаться занятой, только это и защищало ее от отвратительного высокомерия наборщиков.

— И какое же у тебя дело? — спросил Джек с таким видом, будто ему все равно, но Сара знала, что он отчаянно хочет выяснить, нет ли у нее какой-нибудь секретной информации.

— Ничего для тебя интересного, обычные дела.

Джек Тислуайт с хитрым видом взглянул на своих товарищей-наборщиков, и те принялись гаденько хихикать. Сара разозлилась, ей захотелось сказать им что-нибудь, что произведет на них впечатление.

— Я была у миссис Коречной.

Игра тут же остановилась, потому что все до одного наборщики тут же представили себе Лили Коречную, без корсета, окутанную запахом розового масла.

— У миссис Коречной? Интересно.

— Она пишет статью про женщину-фотографа.

Мужчины, сидевшие за столом, разразились громким хохотом.

— Леди не занимаются фотографией, Сэм, так что советую тебе проверить, не сочинила ли твоя миссис Коречная эту историю.

— Она ее не сочинила. А статью написать ее попросил редактор. Вот так.

— Правда? Хорошо.

Последовал новый взрыв смеха.

Сара прошла по комнате и засунула окурок в жестянку, стоящую на полу, не глядя на Джека и остальных. Она ненавидела их наглые усмешки и их тупоумие. Она знала, что Мелвилл уже успел с ними поговорить, потому что Джек Тислуайт выглядел донельзя довольным собой. По крайней мере, она в отличие от наборщиков видела бриллианты. Наверное, она могла им это сказать, но что-то ее останавливало. Когда она думала о тех драгоценных камнях, ей становилось немного не по себе, а мысль о том, что они болтаются где-то в Лондоне, и вовсе выводила из состояния равновесия.

Сара с удовольствием ушла из редакции в конце рабочего дня, что для нее было необычно. Даже несмотря на то, что ей уже отчаянно надоели объявления про лосьоны, бальзамы и микстуры, делающие мужчин прекрасными мужьями (она уже заметила, что никто ничего не предлагал, чтобы сделать женщин еще более замечательными женами — наверное, они в этом не нуждались), ей нравилось быть частью происходящих здесь процессов. Почему-то напечатанные слова приводили Сару в восторг, даже если слова были глупыми или не стоили той бумаги, на которой их печатали.

Эллен и Холи-Джо не оказалось около реки, и Сара надеялась, что не обнаружит их в ночлежке Холи-Джо. Она просила Эллен не ходить туда, потому что там можно столкнуться с самыми разными отвратительными вещами. Впрочем, здесь было не так плохо, как в предыдущем месте — находившемся в Сент-Джайлсе, где на кухне проходили занятия школы для юных карманников, — но там было полно вшей, и в прошлый раз они забрались в одежду и волосы Эллен. Руби пришлось отмывать ее хозяйственным мылом, чтобы она не заразила весь подвал. Руби говорила, что насекомые портят джин.

В узком проходе, ведущем в ночлежку Холи-Джо, находились самые мерзкие трущобы в Девилс-Эйкре, земля была покрыта мусором, который выбрасывали из окон домов, и экскрементами. Сара ненавидела сюда ходить, потому что сильнее, чем где бы то ни было в Лондоне, здесь становилось видно, как ужасно живут некоторые люди. Как правило, она не позволяла себе думать о своих знакомых, вынужденных уйти в работные дома, или тех, чью жизнь болезни, нищета и голод превратили в кошмар. В этом узком переулке она несколько раз видела мертвецов, лежащих на земле, точно гора вонючих тряпок, оставленных на растерзание крысам.

Она подошла к двери в ночлежку — когда-то это был нормальный дом с шестью комнатами, но сейчас здесь ночевало по тридцать человек в каждой комнате, а иногда по четыре или пять человек на одной кровати, — но не стала входить внутрь. Вместо этого она посвистела — условный сигнал для Эллен и Холи-Джо. Через минуту из окна появилась голова Джо, который глупо улыбался, показывая ей остатки зубов.

— Эллен с тобой, Джо?

Холи-Джо покачал головой и пожал плечами, у него сделался озадаченный вид.

— Эллен нет.

У Сары замерло сердце.

— Джо, ты хочешь сказать, что не видел сегодня Эллен?

Холи-Джо кивнул и снова пожал плечами:

— Эллен нет. Джо одинокий.

— Ее нет в «Белом олене»?

Джо грустно покачал головой.

— Спускайся сюда, Джо. Понятия не имею, почему я решила, что ты сможешь за ней присматривать только потому, что ты взрослый. Иди сюда немедленно, мы пойдем искать эту маленькую негодяйку, от которой постоянно одни проблемы.

Саре отчаянно хотелось расплакаться, но она понимала, что это не поможет. Холи-Джо с виноватым видом стоял около нее. Он был в морской куртке, которую никогда не снимал, даже летом, потому что носил все свое имущество в ее карманах.

— Может, она с чернявым. Ты видел Виктора, Джо?

Холи-Джо покачал головой, и его огромные плечи начали сотрясаться от рыданий.

— Иисус, Мария и Иосиф, да прекрати ты плакать, а то я тоже разрыдаюсь и от нас обоих не будет никакой пользы. Успокойся, Джо, дай мне подумать, где она может быть.

Сначала они отправились на селедочную пристань, потому что Эллен постоянно ходила туда с папой. Затем на лестницу Уайтхолла, мимо моста Ватерлоо до Паддл-Док. Уже начало темнеть, когда они шли по набережной в сторону Вестминстерского собора. У Эллен там были друзья, торговавшие плетеными корзинками и прочими подобными вещами, но они ее не видели. Внутри у Сары все сжималось, но она держала свои страхи при себе.

— Давай вернемся в «Белый олень», Джо, вдруг она уже дома. А если нет, может, у Руби появятся новые идеи.

Руби стояла за стойкой и смеялась своим громким, грудным смехом, поскольку охотник на кроликов был там же, а она уже приняла несколько стаканчиков.

— Смотрите, Сара и Холи-Джо. А где малышка?

Саре стало совсем нехорошо.

— Мы рассчитывали, что она здесь, Руби. Джо не видел ее весь день. А ты?

— Не могу сказать, но эта крошка умеет проскользнуть мимо тебя, точно призрак.

— Ладно, тогда я ухожу. Может, нальешь кувшинчик Холи-Джо, Руби? А я пойду надену куртку.

Сара подумала, что стоит спрятать деньги в банку, потому что ей сегодня заплатили, а стать добычей грабителей ночью в темных переулках ничего не стоило.

В их комнате в подвале на столе догорала свеча, а на матрасе в углу крепко спала Эллен. Неожиданно Сара почувствовала, что ее не держат ноги, ей хотелось смеяться и плакать одновременно. Затем она разозлилась на себя, на Эллен, на Джо без всякой причины, просто на мгновение ей показалось, что она потеряла свою маленькую сестричку, хотя должна о ней заботиться. Она обещала маме. Без Эллен она останется одна на всем белом свете.

Сара решила достать жестянку, сдвинула сломанный кирпич за дверью и вынула банку из укромного места. Она становилась все тяжелее, а сейчас больше, чем когда-либо, Сара хотела поскорее отправить Эллен в школу. Она испытала настоящее потрясение, когда открыла крышку, потому что среди медяков и шиллингов лежал блестящий золотой соверен. Видимо, Эллен разбудил звон монет, потому что неожиданно она оказалась рядом с Сарой, и та подпрыгнула от неожиданности.

— Черт возьми, Горе Мое, не подкрадывайся ко мне, никогда! Где ты была весь день, Элли? Почему не встретилась с Холи-Джо, как мы договаривались? Знаешь, как я испугалась? На улицах полно плохих людей. Никогда больше так не делай, ты меня слышишь? Никогда.

Нижняя губа Эллен дрожала, маленькое личико в форме сердечка побледнело, а под глазами залегли тени, похожие на синяки.

— Что случилось, Элли? Ты заболела?

Эллен покачала головой, и несколько грязных светлых локонов упало ей на глаза.

— Я играла. Я не хотела тебя испугать, Сара. Пожалуйста, не сердись.

— Ты играла с Виктором?

Эллен помолчала, а потом кивнула.

— Я больше не сержусь, Горе Мое, просто я ужасно из-за тебя волновалась.

Сара убрала волосы с лица сестры, затем притянула к себе и крепко обняла. Она спросила себя, была ли Эллен такой же бледной вчера и позавчера, а она этого просто не замечала? Девочка иногда совсем не спала по ночам, и время от времени, когда Сара просыпалась, она видела на ногах сестры ботинки, как будто та гуляла всю ночь. Она дала себе слово следить за ней более внимательно и не допустить, чтобы сестренка заболела.

— Знаешь, может, мне сходить за Джо и спросить у него, не почитать ли нам его книжку про маленькую Русалочку?

Лицо Эллен вдруг оживилось, но Сара подумала, что все равно с ней что-то не так.

— А откуда соверен, Горе Мое?

— Нашла.

— Где нашла?

Эллен пожала плечами и уставилась на свои ноги. Она теребила что-то у себя на шее, какие-то бусы.

— Что это у тебя, Горе Мое?

— Бусы. От Виктора.

— Какие бусы?

— Сандалии.

— Сандалии?

Эллен кивнула:

— Сандалиевое дерево.

— Элли, Виктор не связан с плохими людьми, ты ведь не ходила с ними воровать?

Эллен торжественно покачала головой:

— Нет, он хороший. Он плохо знает Лондон, и я ему помогала, вот и все, Сара. Истинная правда.

Когда Сара вернулась с Холи-Джо и мясным пирогом от Руби, у нее возникло ощущение, будто эта парочка расставалась на много лет, а не на несколько часов. Джо поднял Эллен над головой и принялся осыпать поцелуями. После того как оба вывернули свои карманы, показывая друг другу дневную добычу, состоящую из шнурков, кусочков красивого фарфора и коробочки для нюхательного табака, они съели пирог со свининой, присланный Руби. Сара заметила, что Эллен почти ничего не ела, и свой кусок отдала Джо, который мог бы в одиночку слопать целый пирог. Затем Холи-Джо достал книгу и торжественно вручил ее Саре.

— Ты помнишь, на чем мы остановились, Горе Мое? Я забыла.

На самом деле Сара совсем не забыла, просто хотела, чтобы Эллен думала о книгах и полюбила их, и тогда она с удовольствием пойдет в школу.

— Маленькая Русалочка собиралась пойти к морской колдунье, чтобы та дала ей заклинание и она смогла получить бессмертную душу. И чтобы ее полюбил принц. А что такое бессмертная душа, Сара?

— Ты получаешь ее, когда умираешь.

— И папа получил?

— Наверное, хотя мне жаль ангелов, если им приходится рыскать за ним по всем небесам.

 

 

Каждое утро Марта Веспер ждала появления мальчишек-газетчиков, чтобы купить газеты для миссис Коречной. Мальчишки кричали особенно громко, когда там сообщались какие-нибудь кровавые новости, и в последнее время они вопили изо всех сил: «Сенсация! Сногсшибательное, потрясающее убийство!» или «Украдены королевские бриллианты из Индии!» Марта предпочитала держаться как можно дальше от сплетен и не участвовала в пустой болтовне прачек или уличных торговцев, но про эти убийства не могла не узнать. Впрочем, у нее было столько работы, что времени на размышления о подобных вещах у нее не оставалось. Вот прямо сейчас у нее в печи пеклись два дрожжевых пирога, а утюг уже достаточно разогрелся, чтобы начать гладить белье. Серебро она почистила только наполовину, а еще нужно было сварить на ужин баранью ногу с шалфеем, потому что эта трава помогает освободиться от неупокоенных душ. Марта считала, что призраки умерших людей цепляются за тела тех, кто о них горюет, и нужно вырваться из их хватки, чтобы жить в мире и покое. Она не делилась своими мыслями с хозяйкой, хотя уже поняла, что миссис Коречная придерживается свободных взглядов на многие вещи.

Когда Лили узнала, что ее новая экономка чувствует присутствие «других», она скорее пришла в восхищение и нисколько не испугалась. Сохранить эту способность в тайне от хозяйки Марта не могла, потому что для нее духи были так же реальны, как и живые люди. Вот почему она иногда разговаривала с воздухом или отчитывала пустое место за то, что вещи в гостиной оказались не там, где обычно стояли. Единственное, против чего миссис Коречная возражала в том, что касалось «спиритуализма», как она его называла, так это «ненаучная» природа отделения души от тела. Однако мода на эманации и столоверчение увлекли женщин и стали утешением тем, кто скорбел из-за утраты близких, а поскольку обе эти цели были достойными, миссис Коречная сказала, что не может полностью порицать новые практики.

Против собственной воли Марта Веспер снова задумалась о газетах; что-то именно в этих двух преступлениях ее смущало. Второй жертвой был еврей, но первый являлся христианином, и предположение, что с ювелиром разделались из-за нетерпимости к другой вере, можно сбросить со счетов. Из-за того что еврей был ювелиром, историю раздули до невероятно замысловатых предположений о контрабандных драгоценных камнях. Именно из-за такой чуши даже несколько медяков за газету казались пустой тратой денег, да ей и не следовало забивать себе голову такой ерундой. Однако у Марты возникло одно из ее «предчувствий» из-за этих смертей, значит, тени жертв находились где-то рядом, что совсем не радовало. «Ужасная, зловещая смерть», — вопили мальчишки, и Марта была склонна с ними согласиться.

Марта забрала серебряные подсвечники из гостиной и, проходя мимо, поправила шторы. Она жалела, что миссис Коречная не пользуется этой комнатой, потому что это помещение больше других в доме говорило о ее вкусе. Стены были отделаны одним из лучших экзотических произведений мистера Уильяма Морриса, на котором павлины гуляли, показывая всем свои яркие хвосты, под деревьями, увешанными грушами. Шторы из индийского шелка сапфирово-голубого цвета с золотой нитью украшали окна. Софа с резными ножками, напоминающими сильные ноги пумы, прибыла из Праги. На спинку из алой парчи была наброшена ярко вышитая шаль. В прежние времена на софе лежало множество обтянутых кожей блокнотов и газет, на пианино каждый день играли и Марта Веспер слушала музыку, сидя у плиты на кухне с вышиванием в руках. Иногда наступали времена, когда ее трудолюбие не требовалось, потому что, если хозяин и хозяйка были дома, нижние этажи замирали и пустели. Тогда Марта поднималась наверх, только когда они вставали, чтобы поменять белье и воду.

Теперь же миссис Коречная сидела в библиотеке, а перья с чернилами и блокноты лежали перед ней нетронутыми. С тех пор как она отдала леди Герберт волосы из медальона, воздух то и дело пронизывало холодное дыхание смерти, и Марта пришла к выводу, что хозяин не одобряет поступка миссис Коречной.

Марта услышала стук в дверь, поставила серебряный подсвечник на столик в коридоре и поправила заколки, удерживавшие на месте льняной чепец. Она не сомневалась, что это пришла девчонка-сорванец, придумавшая очередной повод для визита. Но это была не Сара, а джентльмен, которого Марта никогда до сих пор не видела.

— Добрый день, — поздоровался он. — Насколько я понимаю, это дом миссис Коречной?

— Совершенно верно, сэр. И как мне представить вас хозяйке?

— Детектив-инспектор Ларк с Мальборо-стрит, будьте любезны.

Внешность инспектора Ларка производила впечатление, хотя, как заметила Марта, его костюм давно следовало бы погладить, а бакенбарды подстричь. Лоб у него блестел от пота, густые черные волосы были влажными на висках, потому что день выдался жаркий. В остальном он выглядел безупречно. В целом инспектор Ларк произвел на Марту благоприятное впечатление, хотя из-за темных, с нависшими веками глаз и странных, неанглийских черт лица выглядел как человек не слишком добропорядочный.

— Будьте любезны, сэр, войдите в дом, я доложу леди о вашем приходе.

Марта оставила его, а он принялся тереть подбородок, словно только сейчас сообразил, что ему следовало заглянуть к цирюльнику, прежде чем идти с визитом к леди.

Миссис Коречная сидела за столом, окно у нее за спиной было открыто, но в комнате все равно стояла духота. Она сняла приталенную блузку и осталась в отделанной кружевом нижней рубашке без рукавов, а шелковая шаль висела на спинке стула. Она так рассеянно посмотрела на Марту, что той пришлось дважды повторить, прежде чем хозяйка поняла, о чем речь.

— Пришел инспектор Ларк, мадам, с Мальборо-стрит. Он хочет с вами поговорить.

Лили приподняла брови, и по ее лицу пробежала тень.

— Что ему может быть от меня нужно, Марта? Надеюсь, не случилось ничего плохого?

— Я не могу сказать.

— Возможно, что-нибудь, связанное с газетой. Детектив Ларк приятель Септимуса Хардинга… думаю, мне нужно его принять.

— Ваша шаль, мадам.

Лили забыла про шаль.

— Да, конечно. Спасибо, Марта.

Когда она вернулась в холл, инспектор Ларк разглядывал «Венеру», и Марте показалось, что у него смягчилось выражение лица.

— Миссис Коречная в библиотеке, сэр. Идите за мной.

Хозяйка накинула шаль, прикрыв плечи и корсет, и стояла у окна.

— Добрый день, детектив Ларк.

— Добрый день, миссис Коречная.

— Хотите холодного чая, сейчас слишком жарко для горячих напитков?

— Да, это было бы замечательно.

Марта кивнула и вышла из комнаты, чтобы собрать в саду лимонной мяты. Она не относилась к числу тех, кто сует нос не в свое дело, но ее страшно заинтересовало, зачем полисмен мог прийти к Лили Коречной.

Когда экономка вернулась с кувшином мятного чая и хрустальными бокалами на лакированном подносе, Лили уже снова сидела, а шаль соскользнула с ее плеч. Казалось, она забыла, что не совсем одета, и на лице у нее застыло выражение недоверия. Ларк задавал вопросы относительно драгоценностей леди Герберт и смотрел на свою собеседницу, словно ему стоило огромных усилий отвести глаза от изгибов ее точеных белых плеч и шнуровки на груди. По мнению Марты, такая сдержанность еще раз подтверждала ее первое впечатление: инспектор настоящий джентльмен. Ее хозяйка отвечала сдержанно, старательно подбирая слова, как показалось Марте, даже осторожно.

— Да, — сказала миссис Коречная, — меня попросили составить каталог драгоценностей леди Герберт, но работа еще не закончена, поэтому я не смогу сказать наверняка, пропало ли что-нибудь, если увижу коллекцию еще раз.

Но украсть их невозможно, сэр, потому что драгоценности леди Герберт хранятся в маленькой комнате, а не в шкатулке. Я не специалист в подобных вещах, и, поскольку все драгоценности леди Герберт необыкновенны, у меня не возникло впечатления, что какие-то из них замечательнее других.

Инспектор Ларк кивнул и попросил Лили назвать точное число, когда она в последний раз побывала в доме леди Герберт, и припомнить, находились ли там девять бриллиантов, перед этим выставленные на всеобщее обозрение в Королевской академии. Его вопрос вызвал у миссис Коречной удивление, а затем она сказала, что видела бриллианты только на выставке, и больше нигде, и не может ответить на его вопрос. Марта заметила, что она мгновение колебалась, прежде чем ответить, и, похоже, инспектор тоже обратил на это внимание.

— То, что я собираюсь обсудить с вами, миссис Коречная, является очень серьезным и секретным.

Ему не требовалось еще что-то говорить, чтобы Марта поняла: ее просят выйти из комнаты. Она повернулась.

— Нет, подожди, Марта. Я бы хотела, чтобы моя экономка осталась, инспектор Ларк. По правде говоря, вам вряд ли удастся найти более честного и благоразумного человека.

— Хорошо, — сказал инспектор и достал из кармана блокнот. — Прошу меня простить, но законы моей профессии обязывают записывать мои… разговоры.

Лили взглянула на Марту, и та поняла, что она не так спокойна, как казалось. Какую же неприятную новость сообщил ей инспектор Ларк в ее отсутствие? В свою очередь экономка безмолвно показала Лили, что она забыла про шаль, и миссис Коречная совершенно спокойно поправила ее. Марта сделала шаг к ней, чтобы та знала, что она рядом.

— Недавно мне удалось установить, что на момент смерти ювелира Финкельштейна бриллианты леди Герберт находились у него.

Услышав эти слова, Лили невольно прикрыла рот рукой, а Марта вдруг ощутила, как усиливается предчувствие беды. На лице Ларка появилось мрачное выражение.

— К несчастью, по городу поползли сплетни, за которые ухватились представители бульварной прессы, чья ненасытная любовь к сенсациям всем известна, до того как мы смогли получить подтверждение слухам, но, как я вижу, вы этого не знали.

— Я не читаю репортажи о преступлениях, инспектор, потому что они подрывают мою веру в порядочность людей.

— Вот именно. Вполне возможно, что источником этих сведений стал пропавший ученик ювелира или сам вор. Кстати, нельзя исключать и того, что это одно и то же лицо, и тогда камни уже появились на черном рынке. Должен признаться, что я нахожусь в замешательстве, поскольку не понимаю, как было совершено преступление… Вот почему я должен повторить свой вопрос, миссис Коречная. Когда вы в прошлый раз видели коллекцию леди Герберт, не возникло ли у вас впечатление, что она собиралась передать их золотых дел мастеру?

— Возникло, — сказала, вздохнув, Лили. — Но меня попросили хранить это в секрете… прошу меня простить. Насколько я поняла, камни, которые, как вам наверняка известно, принадлежат махарадже, должны были стать каким-то украшением.

Ларк кивнул и полез в карман.

— Простите, мне следовало сразу же вам это отдать. — Он протянул ей маленький коричневый сверток и продолжал, пока она его разворачивала: — Недавно я разговаривал с мистером Говиндой в доме миссис Герберт, и он мне почти ничего не сообщил, но сказал, что они не успели забрать бриллианты у мистера Финкельштейна. А также что эта вещь принадлежит вам. Мой сержант нашел кулон на рабочем столе ювелира.

Лили держала в руке большую подвеску, напоминающую камею. Овальный кусок гагата украшал изящный венок белых лилий, сплетенный из белых волос. Она сидела, опустив голову, словно внимательно его разглядывала, но Марта видела, что она прячет слезы.

— Это подарок леди Герберт в благодарность за помощь, которую я ей оказала… Для меня эта вещь бесценна, хотя в данной ситуации может показаться незначительной… Спасибо вам, инспектор.

Марта была озадачена. Почему полиция не спросила саму леди Герберт про бриллианты? Не может же инспектор Ларк подозревать ее в убийствах? Но он снова взял себя в руки и его лицо превратилось в прежнюю непроницаемую маску. Он поклонился Лили и повернулся, собираясь уйти. Марта помчалась за ним, бросив мимолетный взгляд на свою хозяйку, которая смертельно побледнела. Провожая инспектора до двери, Марта подумала, что тяготы профессии старят саму его душу. Она уже обратила внимание на его чуткость, редкое качество в мужчине, не говоря уже о полисмене.

Вернувшись в библиотеку, она обнаружила, что Лили стоит у окна и смотрит на идущего по Ватерлоо-стрит инспектора Ларка. Миссис Коречная повернулась, услышав ее шаги, и ледяной холод сковал все тело Марты.

Неожиданно ей показалось, что в комнате сгустился мрак, словно громадная туча закрыла солнце. Тени, толпившиеся в комнате, шумели, и Марта с трудом сдерживалась, чтобы не закричать на них, требуя тишины, потому что ей хотелось подумать, но они дружно передавали ей послание, ясное, точно хрустальный шар.

— Что-то не так, Марта?

— Вам не следует его носить, мадам.

— О Марта. Не стоит становиться жертвой суеверия. Просто мы получили дурные вести, и все.

Лили прижала руку ко лбу.

— Конечно. Только я не понимаю, почему инспектор не мог задать леди Герберт те же вопросы, что он задавал вам, мадам.

— Леди Герберт мертва, Марта. Она умерла прошлой ночью. Возможно, покончила с собой.

— Боже праведный! Это все бриллианты, мадам, ими управляет зло. Теперь я уверена.

Лили тяжело опустилась на стул и прижала руку к груди.

— Разве такое может быть? В конце концов, это всего лишь углерод, они не живые.

— Очень даже живые, как все бриллианты. И более того, отнимают жизнь у людей.

Марта пожалела, что произнесла эти слова, потому что ее хозяйка побледнела еще сильнее.

— Я молю Бога, чтобы ты ошибалась, Марта, однако мне трудно поверить, что такой жизнелюбивый дух мог быть сломлен только горем…

Марта ничего не ответила, но ее охватила холодная уверенность в том, что смерть леди Герберт является дурным предзнаменованием.

 

 

«Кенсингтон, 23 сентября 1864 года

Мой дорогой Франц!

Середина лета давно миновала, и дни становятся все короче. И так же точно возникает ощущение, что стираются воспоминания и то короткое расстояние, которое мы с тобой прошли вместе. Я чувствую, что за всю свою жизнь я жила только три года. Добрые люди, понимающие, что испытывает человек, охваченный горем, говорят, что эти раны со временем заживают, а потом мир снова кажется населенным людьми и полным возможностей и перспектив, точно карта неисследованных земель. Я должна признаться, что уже начинаю привыкать к твоему отсутствию, хотя мне еще трудно представить свое будущее без тебя.

С тех пор как я писала тебе в прошлый раз, в моем когда-то спокойном мире произошло много событий, пугающих и вызывающих у меня смущение. Сначала убийство ювелира леди Герберт, за которым на прошлой неделе последовала ее собственная смерть. Затем визит старшего офицера из Вестминстерского участка, доброго, но погруженного в себя инспектора Ларка. Во время нашего разговора он сообщил мне, что украдены редкие и очень дорогие бриллианты, принадлежавшие индийскому махарадже и находившиеся у леди Герберт. Лондонцы восприняли эту кражу как оскорбление, потому что бриллианты были некоторое время выставлены на всеобщее обозрение, к тому же они обладали поразительной силой обольщения, совсем как сирены Гомера!

А недавно, точнее, вчера меня навестили еще два человека. Сначала Сара О'Рейли, с которой я стала проводить достаточно много времени. Ее жизнерадостность и острый ум бросают вызов ее прошлому и нынешнему положению в жизни, и должна признаться, что я очень к ней привязалась. Сразу после появления Сары, пришедшей под предлогом доставки мне какой-то почты, в мою дверь снова постучали. На сей раз это был сержант инспектора Ларка, симпатичный юноша по имени Джерард. Он сказал, что принес бумаги, подтверждающие тот факт, что инспектор Ларк передал мне кулон. Я ношу его постоянно, любовь моя, и чувствую, что ты ко мне вернулся. На золотом основании закреплен овальный кусок гагата, украшенный изысканными белыми лилиями, сплетенными из твоих волос. Они идут по краю овала, а по центру располагается один большой цветок. Мне кажется, что Говинда, по чьему рисунку сделан кулон, взял идею с лилиями из твоей картины, висящей в нашем холле, „Венеры Ватерлоо“. Она по-прежнему на своем месте, но как-то раз я брала ее с собой к леди Герберт, чтобы показать ей твою работу. Я еще не решила, возьму ли ее в числе тех картин, что собираюсь отвезти в Бенарес.

Да, я решила туда отправиться, любовь моя, и сказала это леди Герберт до того, как она умерла. Я знаю, как ты мечтал побывать в Индии, Франц, как был уверен, что я непременно полюблю ее, несмотря на москитов, жару и отсутствие приличных туалетов. Сначала я отклонила предложение леди Герберт, полагая, что это всего лишь пустые разговоры страдающего от душевной боли человека. Но постепенно я стала все чаще задумываться о путешествии в страну, совершенно мне незнакомую, начиная от палящего солнца и кончая цветом неба и запахом садов.

Поэтому я решила, что поплыву в Бомбей, а оттуда на поезде поеду в Бенарес. Леди Герберт отправила махарадже рекомендательное письмо, так как была уверена, что я не откажусь от путешествия. Не стану делать вид, что меня не трогает вера индусов в мистические вещи, а также в то, что Бенарес является таким же городом, как, по твоим словам, и Прага, местом, где человек может оказаться у ворот, соединяющих миры живых и мертвых. Помнишь, как мы в шутку поклялись, что, если судьба нас разлучит, мы с тобой встретимся у таких ворот? Как бы я хотела, чтобы это было возможно.

Но вернемся к моим юным посетителям, оставшимся у меня на чашку чая. Мы разговаривали о пропавших диковинным образом бриллиантах леди Герберт. От Сары я узнала, что репортер криминальной хроники из „Лондон меркьюри“ мистер Мелвилл скоро опубликует свои очередные „находки“ касательно двух убийств и их связи с исчезнувшими бриллиантами. Боюсь, это не слишком хорошая новость, потому что все, к чему он прикасается, пахнет сплетнями. Как и многие представители его профессии, он обожает сенсации. Мистер Джерард сообщил мне только, что полиция не может найти ученика ювелира, который сейчас является главным подозреваемым. Он не имел права открывать мне детали дела, поскольку таков закон, и я не могла спросить у него, удалось ли им узнать что-нибудь у непроницаемого мистера Говинды относительно смерти леди Герберт и ее бриллиантов.

Меня удивило, что Сара и сержант Джерард чувствовали неловкость в обществе друг друга, хотя по возрасту они почти ровесники, мне кажется, разница между ними составляет не больше трех лет, но я видела, что оба признали друг у друга наличие острого ума. Возможно, они родственные души.

Здесь, в твоей студии, меня утешает знание того, что именно в этом месте твои душа и сердце находили свое выражение. Время близится к вечеру, и я приеду сюда еще один только раз, чтобы закрыть дом. Я буду очень по нему скучать, но никто из твоих бывших товарищей-художников больше им не пользуется, потому что они находят его слишком неухоженным и запущенным, к тому же зимой тут невероятно холодно. Если бы дом принадлежал мне, я бы заботилась о саде и повесила под магнолией качели. Я бы привела в порядок стены в тех местах, где внутрь пробираются сквозняк и сырость, и починила полы, но владелец дома очевидным образом не заинтересован в его сохранении.

До моего отъезда в Бенарес остался всего месяц, и мне еще многое нужно сделать. Ты всегда со мной, пока я ношу кулон на шее, даже несмотря на то, что мне придется покинуть это место, где мне удалось найти некоторое утешение после нашего расставания.

 

 

Девилс-Эйкр был тем местом, где Викрам впервые познакомился с изнанкой Лондона, и теперь, шагая вдоль набережной в сторону Вестминстера, он понял, что знает лабиринт домов, грязных таверн и борделей так же хорошо, как улицы и аллеи Бенареса. Первое потрясение прошло за недели, миновавшие с тех пор, как он покинул борт «Лакшми», хотя он с изумлением обнаружил, что чистые, безупречно одетые британцы, кои встречались ему на службе у махараджи Бенареса, составляют лишь небольшую часть населения острова. На самом деле здешняя нищета и преступность могли поспорить с тем, что творилось в трущобах Калькутты и Бомбея.

В этом сезоне махараджа не приехал в Лондон, потому что он, как и Викрам, стал пленником редкой красоты деревенской девушки, которую не мог представить в Букингемском дворце. Впрочем, Викрам не понимал, почему британцы столь трепетно относятся к своей королеве, коренастой, непривлекательной женщине, одевавшейся во все черное. Более того, она претендовала на титул императрицы его страны, и Викрам считал ее претензии абсурдными и даже оскорбительными. Королева Виктория ни разу не была в Индии, и он надеялся, что если когда-нибудь она решится туда отправиться, то наденет что-нибудь более яркое.

Как же ему не хватало цветов его родины, женщин в ярких сари, их сияющих шелков! Особенно он тосковал по желтому цвету, потому что именно такой всегда носила любимая им женщина. Она почти не обращала на него внимания, поскольку из танцовщиц стала младшей женой. По правде говоря, она обращалась с Викрамом с презрением, потому что он, хотя и являлся членом особой стражи махараджи, занимал более низкое положение. Она бы лучше к нему относилась, если бы узнала, что он истинный воин Кали.

Викрам постоянно напоминал себе, что, когда красный бриллиант покинул дворцовое хранилище, именно его послали, чтобы вернуть камень. Все знали, что махараджа прикажет сделать амулет наваратна, как только соберет все девять бриллиантов; эта навязчивая идея принца уже давно стала всеобщим достоянием, потому что он искал по всему свету цветные бриллианты, хотя кто бы мог подумать, что красный камень будет обнаружен именно таким образом? Традиционные камни наваратна священны: сапфир, рубин, изумруд, жемчуг, берилл, лунный камень, коралл, топаз и, разумеется, бриллиант. И ни при каких обстоятельствах камни нельзя заменять одними бриллиантами. Неудивительно, что ни один ювелир в Индии не согласился изготовить амулет. Разумеется, Говинда узнал на корабле Викрама, но это не имело значения, потому что его считали поставщиком опиума, служащим махарадже, а всем известно, какой в Лондоне опиумный рынок.

Викрам покачал головой. Он уже почти дошел до Девилс-Эйкра и продолжал выискивать Эллен на берегу реки. Он познакомился с ней случайно; она была вместе с дурачком Холи-Джо в тот день, когда Викрам заблудился в Девилс-Эйкре. Именно Эллен предложила проводить его до Хорсферри-роуд, а по дороге задала целую кучу самых разных вопросов. Когда он сказал, что приплыл на корабле, она сообщила ему, что и она тоже, и очень хотела узнать про страну, в которой он родился. Ее голубые глаза сияли, когда он рассказывал ей о дворцах, стоящих на берегу Ганга, и о том, что, когда люди умирают, их тела сжигают на широких каменных ступенях, построенных у реки, вместо того чтобы закапывать в землю. Его удивила ее смелость и то, как легко она его приняла, в то время как многие лондонцы, встреченные им на улицах города, смотрели сквозь него. Викрам почти сразу понял, что Эллен сможет ему помочь; доставка опиума занимала в три раза больше времени, потому что он не знал города.

И хотя многое в Лондоне его завораживало, он уже начал уставать от лондонцев, которые не питают уважения к святыням. Ему хватило одного взгляда на сложную жизнь самого большого и богатого города Европы, чтобы в этом убедиться. Здесь было больше золота, чем когда-либо в Константинополе или Дели во времена империи Мугхалов. Разница заключалась в том, что здесь оно превращалось в уродливые, шумные фабрики и машины, плевавшиеся дымом, а не в золотые статуи, позолоченные купола дворцов и выложенные мрамором дороги.

Он ночевал в конюшне лондонской резиденции махараджи, неподалеку от Гайд-парка. Величественный старый дом идеально подходил для богатства и великолепия, кое пристало махарадже и его женам. Слово «жена» используется британцами в единственном числе, но в Индии жены покупаются гораздо более открыто. Викрам был не слишком высокого мнения о своих здешних клиентах: юном принце Джодпура и набобе Бахавалпура, которые проводили лето во дворце махараджи, играя в карты и поло, и водили компанию с герцогинями и баронессами.

Всякий раз, когда Викрам оказывался на грязной набережной Темзы, воняющей гнилой рыбой и отбросами, он отчаянно тосковал по священным водам Ганга и диким садам, растущим на его берегах. Он мечтал о папоротниках и цветущих апельсиновых деревьях, сияющих куполах ступ, маленьких садовых храмах, где люди молились и оставляли свои подношения. Он мечтал о возвращении в Бенарес с красным бриллиантом, который позволит ему наконец завоевать расположение его любимой, хотя в глубине души он знал, что она никогда не покинет дворец. Махараджа осыпал ее драгоценностями, одевал в роскошные ткани с золотыми нитями, кормил марантовой халвой и сластями в розовом сиропе.

Викрам надеялся найти Эллен у реки и дать ей еще один соверен, как они договаривались. Но ее нигде не было видно. Наверное, убежала с бандой уличных мальчишек, вечно болтавшихся на берегу, гонявшихся за голубями, которых они готовили на ужин, или творивших еще какие-нибудь безобразия. Ему было легко забыть, что она всего лишь ребенок: Эллен вела себя так, будто она гораздо старше своих лет.

К тому времени, когда он добрался до Девилс-Эйкра, уже почти стемнело и улицы погрузились в тени домов, расположившихся к западу от собора. Викрам никогда не заходил в «Белый олень», его владелица принадлежала к числу тех, кто смотрел сквозь него. Сестра Эллен тоже держалась с ним довольно странно — не потому, что боялась его, просто она считала, что от него следует ждать неприятностей. Он всегда старался быть с ней доброжелательным, но она отличалась умом, как и Эллен, и он знал, что она ему не доверяет.

Лучше всего было пойти в ночлежку к Холи-Джо, и вечно улыбающийся великан расскажет ему все, что он захочет узнать, включая то, где находится его юная проводница. Викраму уже удалось получить очень важные сведения у Холи-Джо, и он продал почти все бусы из сандалового дерева купцам, не задававшим лишних вопросов про налоги и пошлины. Возможно, Эллен с ним или прячется, как любит иногда делать, а потом вдруг неожиданно выскочит из тени, чтобы его испугать. Он надеялся, что сейчас этого не произойдет, потому что ему и без того было не по себе. Ему совсем не нравились закоулки вокруг ночлежки, они были самыми пугающими во всем Девилс-Эйкре, а сейчас близилось время суток, когда на охоту выходят самые отчаянные и коварные. Разумеется, Викрам их не боялся, поскольку прошел специальное обучение, да и был проворнее большинства преступников Лондона. Он не прикасался к опиуму, который продавал, и не пил спиртных напитков: и то и другое затуманивало сознание и замедляло реакции.

Когда он почувствовал, что за ним кто-то идет, он думал, что готов к нападению, но рука обхватила его за шею, а потом он был сбит на землю сильным ударом между глаз. Викрам больше удивился, чем испугался, затем пришло смущение — не потому, что удар вызвал такую боль, что она расколола его сознание, точно кокосовый орех, выпустив наружу все его надежды и мечты, которые пролились на грязную землю, где он лежал, а потому, что жертвой должен был стать не он.

Света хватало, чтобы Викрам смог рассмотреть землю, к которой прижималось его лицо, и почувствовать ее отвратительный запах. Через мгновение он сможет поднять голову, но еще не сейчас, от жуткой боли все плыло перед глазами, а в нескольких дюймах от его лица сидела тощая коричневая крыса, и он не хотел выпускать ее из вида. Он всегда с подозрением относился к крысам, поскольку они не отличались разборчивостью в том, что ели, и голод мог заставить их вцепиться в руку достаточно долго лежащего на земле человека. Впрочем, у него не было времени, чтобы подумать о чем-нибудь еще. Как раз в тот момент, когда крыса посмотрела на него и поняла, что он лежит неподвижно и может стать потенциальной едой, нападавший снова на него набросился, выдавив весь воздух из его легких, словно из мехов. Теперь Викрам удивился чувству расслабленной теплоты, сказавшему ему, что он умирает, если уже не умер. Это не имело значения, потому что в любом случае скоро он станет истинным воином Кали, одерживающим победы на полях сражений во дворце Индры. Ощущая, как его покидают земные мечты и устремления, он подумал о том, что его любимая никогда не узнает, как он умер, и, что еще того хуже, может подумать, что он взял бриллианты себе.

 

 

С тех пор как смуглокожего молодого человека убили всего в броске камня от «Белого оленя», Сара больше не чувствовала себя в безопасности в темных переулках Девилс-Эйкра. Ей было не так страшно, когда подобные преступления совершались ниже по реке, но это случилось уж слишком близко от дома. Сара узнала про убийство еще до того, как о нем сообщили широкой публике, так как инспектор Ларк провел весь вчерашний день с Септимусом Хардингом и добился обещания держать Мелвилла в неведении касательно третьей смерти до тех пор, пока полиция не будет готова сделать официальное заявление и рассказать свою историю.

А теперь настало утро вторника, прошло два дня с тех пор, как в переулке нашли индуса, лежащего лицом вниз, с раздавленной трахеей. Полиция обнаружила такой же синяк, как и у первых двух жертв, вот только теперь он находился не точно между глаз, а немного в стороне. Все это Сара узнала, подслушивая у двери редакторского кабинета, хотя ей следовало находиться наверху и набирать текст рекламного объявления для какого-то лосьона или настойки; она успела о нем забыть. Им также удалось найти оружие, однако Сара так и не сумела узнать, каким оно было, а ее разбирало любопытство.

На Стрэнде кипела жизнь — горничные, лудильщики, разносчики газет и нищие уже вышли по своим делам на улицу. Сара ценила это время, когда шла на работу по утрам и возвращалась вечером домой, — у нее появлялась возможность подумать. Иногда она размышляла о собственном будущем. В последнее время она жалела, что не может делать то, чем занимались по утрам репортеры, которые выходили на улицы в поисках историй для своей газеты, — не такой дешевой и грязной журналистики, которую навязывал читателям мистер Мелвилл и ему подобные, но нечто куда более героического и достойного.

Однако больше всего она размышляла о том, что на следующей неделе Эллен пойдет в школу, где будет общаться с детьми своего возраста, а не с Холи-Джо. Миссис Коречная сказала, что школу для детей бедняков, которые живут возле Вестминстера, возглавляет Барбара Бодишон, женщина, над которой так любили потешаться журналисты и наборщики. Сара и сама бы с удовольствием походила в такую школу, где девочки узнают не меньше мальчиков о том, почему паровозы ездят так быстро, и о небылицах мистера Дарвина (так говорил о нем папа), но ей приходилось зарабатывать на хлеб. И все же Сара считала, что ей повезло, ведь она имела работу в газете и могла учиться у миссис Коречной. Школа будет стоить пенни в неделю, но в жестяной банке осталось достаточно монеток даже после того, как она купила Эллен блестящие новые башмаки, отточенный карандаш и тетрадку, чтобы записывать буквы и цифры.

Сара уже некоторое время не встречалась с миссис Коречной, поскольку мистер Хардинг последовал совету ее экономки и перестал посылать письма Мистеру Эвансу. Однако Лили не стала чаще появляться в здании «Лондон меркьюри», как рассчитывала миссис Веспер. Сара несколько раз стучала в изумрудно-зеленую дверь, когда оказывалась рядом, выполняя поручения в Баттерси или в книжном магазине возле вокзала Ватерлоо. Всякий раз миссис Веспер угощала ее своим кисло-сладким лимонадом, а миссис Коречная неизменно оставалась приветливой и очаровательной. Однако Сара замечала, что взгляд миссис Коречной устремлен куда-то очень далеко. Сара решила, что это связано с годовщиной свадьбы, хотя она миновала уже довольно давно. И все же завтра утром ей предстояло пойти вместе с Лили в большой дом в Кенсингтоне. Ей нравилось это старое место, там было тихо, в саду жили птицы, а в комнатах с высокими потолками пылал огонь в камине. А еще в доме были чердак и подвал, хотя Саре так и не удалось их исследовать. Она представляла, какой замечательный вид открывается сверху на Кенсингтон, с полями и фермами; может, она даже увидит несколько церковных шпилей.

Когда Сара пришла на работу, Ларк вновь сидел в кабинете редактора, но сейчас там был еще и Мелвилл, из чего следовало, что в завтрашних газетах появится сообщение об убийстве. У Сары накопилось много работы, и она не имела возможности послушать у двери кабинета Септимуса Хардинга, ведь именно по этой причине она вчера не успела сделать все, что положено. Ей удалось узнать всю историю только значительно позже, в курительной комнате. Джек Тислуайт, раздуваясь от сознания собственной важности, потчевал коллег историей, которую поведал ему «Грегори», появившийся на третьем этаже: про то, что убийство индуса стало последним в серии «таинственных и чудовищных убийств», и если они будут продолжаться, то людям придется запирать двери и окна. Если верить Мелвиллу, индус приплыл из Бомбея на том же корабле, что и леди Герберт, чьи бриллианты украдены, а клерк из таможни и ювелир пытались присвоить самоцветы и поэтому были убиты. И все это дело рук ученика ювелира, сказал Джек, и членов шайки, с которой он связан.

Позднее, когда остальные наборщики устроили дневной перекур, Сара взглянула на статью, лежавшую на пюпитре Джека. И ей совсем не понравилось то, что она прочитала. Убитый индус был невысоким человеком, похожим на мальчика. Внутри у Сары все сжалось — как часто маленькие индусы появляются в Девилс-Эйкр? Согласно «источникам» Мелвилла, убитый являлся контрабандистом и продавцом опиума. Сара подумала, что инспектор Ларк будет возмущен тем, что Мелвилл написал дальше: лондонская полиция полностью сбита с толку. Ей стало нехорошо. А что, если умер новый друг Эллен? И не просто умер, а убит? В короткой жизни ее маленькой сестры — впрочем, как и в жизни самой Сары, — и без того было слишком много смертей.

Когда вечером она оказалась на темной улице, ведущей от реки к Девилс-Эйкру, Саре стало страшно. Обычно она проходила рядом с узким переулком, где убили индуса, но сейчас решила обойти его кружным путем, мимо ночлежного дома, где жил Холи-Джо. Возле двери возникла какая-то суматоха, издалека Саре показалось, что шумят пьяные обитатели ночлежки, которых регулярно выкидывал на улицу хозяин, чтобы они немного протрезвели. Но тут она увидела инспектора Ларка и Холи-Джо, а потом Эллен.

Сара сразу заметила, как сильно побледнела Эллен, — даже грязь на щеках не могла это скрыть, а глаза девочки были раскрыты так широко, словно готовы были вылезти из орбит. Ларка окружали люди с Боу-стрит, и Саре показалось, что Холи-Джо арестовали. Наверное, его поймали на краже, а в таком случае нельзя исключать, что Эллен была вместе с ним. Однако никто не обращал внимания на ее маленькую сестру; съежившаяся Эллен стояла на крыльце ночлежного дома, казалось, она держится на ногах только благодаря двери. Сара подбежала как раз когда у Эллен подкосились ноги.

Все остальное происходило словно во сне. Люди с Боу-стрит увели Холи-Джо, его запястья были надежно связаны кожаным ремнем, а Сара крепко прижимала Эллен к себе, чтобы девочка не упала. Джо походил на испуганного кролика, и страх в его глазах едва не заставил Сару разрыдаться. Ларк остался стоять в стороне, но, увидев Сару и Эллен, подошел к ним и спросил, не знают ли они арестованного.

— Я его знаю, — ответила Сара. — Он не слишком хорошо соображает, но у него доброе сердце. Наверное, он что-нибудь украл?

— Нет, Сара, мы его арестовали по подозрению в убийстве.

Ей пришлось собрать все силы, чтобы устоять на ногах. Сара была так ошеломлена, что с трудом могла говорить. Ларк сказал, что он проводит ее и Эллен до «Белого оленя», а в конце даже взял Эллен на руки, поскольку девочка выглядела совсем плохо.

Когда Эллен уложили в постель, Сара набралась мужества и заговорила:

— Почему вы думаете, что Холи-Джо совершил убийство? Да, я знаю, он несколько раз крал какие-то вещи, но он и мухи не обидит. Он всегда хорошо относился ко мне и Эллен.

Ларк тяжело вздохнул и посмотрел на нее с неожиданной добротой.

— Сара, мы нашли рогатку, на которой вырезано его имя. Она лежала на земле рядом с телом, когда наши люди изучали место преступления.

Им удалось лишь выяснить, что индуса звали Викрам, рассказал Ларк. Тело обнаружил один из местных жителей, который не мог открыть дверь к себе домой. Сара была совершенно сбита с толку, к тому же ей стало нехорошо. Ее опасения, что жертвой был приятель Эллен, оправдались, она вспомнила, что настоящее имя Виктора — Викрам. И еще девочка совершенно точно знала, что Холи-Джо не способен совершить убийство, и не сомневалась, что полиция его сразу отпустит, как только там придут к такому же выводу. Может быть, Джо потерял свою рогатку в переулке еще до того, как умер Викрам, — ведь в противном случае он заметил бы тело. А что, если Джо увидел тело, испугался и уронил рогатку? Он всегда таскал ее с собой, не выпуская из рук. Чем больше Сара об этом думала, тем меньше что-нибудь понимала.

В ту ночь она долго лежала без сна, глядя на спящую Эллен, и размышляла о происшедшем. Когда усталость наконец взяла свое, сны унесли Сару в темные переулки Девилс-Эйкра. Она проснулась от холода и страха. Эллен рядом не оказалось, и это ее совсем не обрадовало. Потом Сара сообразила, что солнце поднялось гораздо выше, чем можно было ожидать, — она опаздывала. Кто присмотрит за Эллен, пока она на работе, а Холи-Джо в тюрьме? Руби некогда следить за ребятишками, к тому же она открывает бар только в полдень.

Сара нашла Эллен на кухне у Руби. Эллен сидела на стуле возле огня, над которым висел освежеванный кролик, подготовленный для отправки в кастрюлю. Руби чистила картошку и болтала с Эллен о погоде и о плохом урожае капусты у соседей. Сара не смогла определить, слушает ее Эллен или нет. Девочка болтала ногами и тихонько напевала, наблюдая за поднимающимся над чайником паром.

— Доброе утро, — сказала Сара, обращаясь к Руби, и подошла к Эллен. — Пойдем, Горе Мое, выпьем чаю с хлебом, а потом мне нужно идти. Я уже и так опаздываю.

Казалось, Эллен ее не слышала. Она продолжала напевать и смотреть на чайник, словно ее взгляд мог заставить воду закипеть быстрее. Потом вдруг сказала:

— Виктор мертв.

Сара не стала спрашивать, откуда Эллен это знает. Наверное, об убийстве говорили вчера во время ареста Джо.

— Да.

Руби замолчала и внимательно посмотрела на Эллен.

— Что теперь будет с Холи-Джо?

— Наверное, его отпустят сегодня или завтра, Элли, как только поймут, что он не мог совершить такой плохой поступок.

— А это очень плохой поступок, да?

— Очень. Но что сделано, то сделано, и нам нужно жить дальше, как и прежде. Пойдем, Горе Мое, гляди веселей. Я только сейчас вспомнила, что уезжаю сегодня с миссис Коречной в Кенсингтон, так что тебе ничего не остается, как отправиться вместе со мной.

Пока они шли по набережной, Эллен вела себя странно — как в те моменты, когда просыпалась ночью и заглядывала в углы. Она все время останавливалась, чтобы посмотреть на реку, возможно, девочке хотелось увидеть Русалочку, подумала Сара. Ей приходилось тянуть сестру за собой, и только после того, как они миновали мост Ватерлоо и отошли от воды, Эллен ускорила шаг.

Когда миссис Веспер открыла дверь и увидела Эллен, она приподняла брови, но сказала лишь:

— Доброе утро вам обеим. Госпожа скоро спустится, а я сделаю для вас свежий лимонад. Идите за мной.

Кухня миссис Веспер была совсем не похожа на кухню Руби: прежде всего здесь царила чистота, а в окно проникал яркий свет. Кухонная дверь была открыта, и Сара видела небольшой сад, окруженный каменной стеной. Сад заполняли ряды небольших кустов всех оттенков зеленого. Лекарственные травы, решила Сара. Эллен не понравился лимонад миссис Веспер, поскольку он был не таким сладким, как тот, что ей покупала Сара на Пикадилли. Попробовав лимонад, Эллен скорчила гримасу, миссис Веспер рассмеялась и принялась готовить шоколад. Она налила немного густого молока в стоящую на плите миску, после чего начала натирать на терке большой коричневый кусок шоколада, похожий на ком земли. Миссис Веспер высыпала натертый шоколад в миску, добавила коричневый сахар и размешала. Когда Эллен попробовала приготовленное угощение, на ее личико стоило посмотреть — так она разулыбалась. Миссис Веспер и Сара не удержались от смеха.

Миссис Коречная спустилась в кухню и обнаружила маленького сорванца со спутанными волосами и измазанным шоколадом ртом. Она не стала задавать никаких вопросов, а протянула руку и сказала:

— А ты, наверное, Эллен!

Они втроем проехали в экипаже через мост Ватерлоо, мимо Гайд-парка и Букингемского дворца. Всю дорогу Эллен неотрывно смотрела в окно и не отвечала, когда к ней обращались. Как только они подошли к старому дому, Эллен сразу же побежала в сад.

Студия мистера Коречного опустела: все картины, мольберты и даже диковинную кровать с одной ручкой куда-то увезли. Остался лишь столик Лили, стоявший возле окна, да еще голубая шляпная коробка, в которой она держала свои бумаги.

— А здесь есть чердак? — спросила Сара.

— Кажется, есть. Давай прихватим Эллен и посмотрим, что там найдется интересного.

Эллен не хотела заходить в дом, яркое солнце озаряло большой сад, и девочка искала цветки клевера с четырьмя лепестками. Миссис Коречная сразу поняла — что-то случилось и Сара не хочет оставлять сестру одну.

— Здесь Эллен в безопасности, Сара, и ей нравится. Пойдем посмотрим чердак.

Им пришлось заглянуть во все комнаты второго этажа, прежде чем в гардеробной они нашли люк и ведущую к нему лестницу.

— Ты пойдешь первой, Сара. Как жаль, что у меня нет таких же брюк, как у тебя. Это очень практичная одежда.

— Я не знаю, как обращаться с юбками, но мне нравится, как они шелестят, а вы всегда замечательно выглядите, миссис Коречная.

— Мне кажется, тебе следует называть меня Лили, ведь мы теперь друзья, не так ли?

Сара почувствовала себя глупо, когда у нее защипало в глазах и перехватило горло. Сегодня ее переполняли эмоции. Хорошо, что Лили продолжала говорить, пока Сара поднималась по лестнице и отчаянно моргала, чтобы остановить слезы. Наконец она оказалась на чердаке, но там ничего не было. Она представляла себе, что на чердаке должно быть полно сломанной мебели, старых ковров, пустых кувшинов и бутылок; в таком месте обязательно отыщется что-нибудь интересное. Но Сара попала в большую комнату с двумя окнами у ската крыши и голым деревянным полом. Здесь было пыльно, углы скрывала паутина, но вид из окон вознаградил ее за отсутствие других сюрпризов. Она, как и рассчитывала, увидела церковные шпили, далекий лес и реку, похожую на серебряную ленту, брошенную кем-то на землю. Когда Лили присоединилась к ней и они вместе стали смотреть на зеленые и желтые поля, Сара почувствовала, что миссис Коречной нужно сказать нечто важное. Она покусала губы, а потом сделала глубокий вдох.

— Я уезжаю за границу, Сара. У меня дело в Индии.

Саре вновь лишь с большим трудом удалось сдержать слезы, которые грозили пролиться до самого утра.

— Вы уезжаете навсегда? — прошептала она.

— Господи, нет, но это долгое путешествие, и я предполагаю, что буду отсутствовать несколько месяцев.

— Это как-то связано с газетой?

— Нет, совсем другие дела.

— А мистер Хардинг знает?

— Пока еще нет. Сара, сегодня ты выглядишь встревоженной.

Сара не знала, как сказать миссис Коречной, что эта новость в сочетании с убийством Викрама и арестом Джо стала почти непосильной ношей для ее хрупких плеч. Она не могла объяснить, что чудесная дружба и общество Лили помогают ей не так тревожиться за Эллен и наполняют решимостью чего-то добиться в жизни. Сара очень надеялась, что наступит день, когда она будет хотя бы немного походить на Лили Коречную, несмотря на то что сначала ей придется отвыкнуть ругаться и перестать носить брюки. Сара глубоко вздохнула, но решила, что печальная новость не должна испортить день, который они проведут вместе. Во всяком случае, она может рассказать Лили о том, что ее беспокоит.

— Холи-Джо забрали в тюрьму за убийство смуглокожего мужчины. Но я знаю, что он его не совершал, — Джо не может оказаться плохим человеком. Понимаете, раньше он был проповедником, а потом получил удар по голове; и ворует он только из-за бедности, а не из-за дурных наклонностей.

Когда миссис Коречная спросила, кто такой Холи-Джо, Сара ответила, что он друг Эллен, как и тот парень, которого убили, и Лили задумчиво кивнула.

— В таком случае мы должны еще раз поговорить с инспектором Ларком, чтобы он узнал, как хорошо Хо-ли-Джо обращался с Эллен. Иногда, если удается доказать, что заключенный обладает добрым нравом, закон может проявить милосердие. — Миссис Коречная грустно посмотрела на Сару. — И еще мы должны сообщить школьной учительнице, что Эллен потеряла двоих друзей и что к ней нужно относиться с особой добротой.

В первый раз за весь день настроение у Сары немного улучшилось. Лили скажет полисмену, что он допустил ошибку, и Джо выпустят, и все будет как прежде, только Эллен начнет ходить в школу. Они спустились вниз, и Лили остановилась посреди студии, глядя на голые стены. Потом она подошла к своему стоящему у окна маленькому столику и взяла шляпную коробку. Она заговорила, но Саре показалось, что Лили скорее обращается к себе самой, открывая крышку, чтобы посмотреть на бумаги.

— Наверное, мне нужно взять их с собой, тут собраны записи, с которыми я не могу расстаться…

Сара могла только кивнуть. В дом вошла раскрасневшаяся Эллен с букетом цветов горошка и немного кривоватым венком из маргариток на голове. Она вручила букет Лили и снова убежала в сад. Лили посмотрела на Сару и улыбнулась ей своей чудесной улыбкой.

— Не грусти, Сара, и, что бы ни случилось, помни, что мы с тобой друзья.

 

 

«Ватерлоо, 3 октября 1864 года

Моя дорогая Барбара!

Я получила комплимент от джентльмена, но совершенно не представляю, как себя вести, поскольку не привыкла к подобным проявлениям внимания. Должно быть, мысль о том, что я покину эти берега перед приближением зимы, вернула „цветение“ на мои щеки и „сияние“ моим глазам — именно с такими словами обратился ко мне инспектор Ларк. Мы оба поджидали Септимуса Хардинга возле его кабинета, и инспектор заметил, что он рад видеть заметные улучшения в моем здоровье. Потом мы заговорили о том, что интересовало нас обоих; речь пошла о пребывании в тюрьме дурачка Холи-Джо. Джон Ларк сказал, что обратил внимание на кроткий характер заключенного и на этом основании пытался добиться его освобождения. Кроме того, улик против Джо недостаточно. Однако весь Лондон — от прессы до суда — так хочет засадить за решетку убийцу, что инспектор оказался бессилен.

Кроме того, я поговорила с инспектором о девочках О'Рейли. У меня появилось материнское отношение к этим сиротам, а кроме того, я с огромным удовольствием провожу время в обществе Сары, у которой, как мне кажется, есть все задатки, чтобы стать писательницей. Я не жалею, что у меня нет детей, дорогая Барбара, ни я, ни Франц не хотели создавать семью. В отличие от многих супружеских пар мы оба прекрасно себя чувствовали, находясь рядом друг с другом. Инспектор Ларк также обратил внимание на положение, в котором оказались девочки, и признался, что восхищается Сарой. Он сказал, что трудности часто вызывают противоположный эффект и что только благодаря твердости характера Сары девочки не нарушают закон и до сих пор не попали в работный дом.

Спасибо тебе за то, что ты держишь меня в курсе успехов Эллен в Вестминстерской школе, а также за то, что дала инструкции старшему учителю обращаться с девочкой особенно внимательно. Сара уже говорила мне, что маленькая Эллен будет иногда пропускать школу, а во время занятий может не проявлять необходимого внимания. В ее тетради не найдешь записей уроков, все страницы заполнены рисунками церквей и русалок. Я склонна согласиться с твоим коллегой — у девочки есть проблемы, если она больше склонна беседовать сама с собой, чем с другими детьми. Конечно, по большей части дети не самые чуткие существа и порой слишком подражают взрослым в восприятии происходящего. Мне кажется, что в короткой жизни Эллен было столько горя, что ее впечатлительная натура не сумела его переварить, и я боюсь, что это негативно сказывается на ее здоровье. Проблема с образованием состоит в том, что каждый ребенок обладает особой природой, и меня тревожит, что необычное поведение Эллен может вызвать ненужный интерес инспекторов. В Лондоне есть ужасные заведения для детей, которые не соответствуют установленной модели поведения, и нам необходимо избавить Эллен от них.

Во время поездки в Индию меня будет сопровождать индус по имени Говинда, который прежде постоянно находился с леди Герберт. Поначалу я решила, что он исполняет обязанности слуги, но потом обнаружила, что он состоит на службе у махараджи. Мне очень хочется расспросить его о бриллиантах, украденных во время убийства на Хаттон-Гарден. Я полагаю, что они остаются собственностью махараджи, который, конечно же, рассчитывает на их возвращение — ведь он отправил их вместе с леди Герберт в Лондон, чтобы местные ювелиры сделали для него амулет. Я все время размышляю о том, какой будет реакция махараджи, когда он узнает о краже бриллиантов. Он наверняка придет в ярость и может во всем обвинить Говинду. Не вызывает сомнений, что Говинда был хранителем камней и, по словам леди Герберт, именно он придумал, каким должно быть ювелирное изделие. Кстати, Говинда сделал для меня рисунок траурного амулета. Теперь я постоянно ношу кулон с волосами Франца и чувствую, что могу черпать от него силы. Кулон очень красив, а работа просто превосходна, несмотря на то что миссис Веспер он не нравится.

Пока у меня не было возможности спокойно поговорить с мистером Говиндой, он лишь однажды навестил меня, чтобы получить подтверждение моих намерений отправиться в Индию, однако отказался зайти в дом. Инспектор Ларк беседовал с ним, поскольку на Говинду падает подозрение, а потому мне не очень удобно говорить с ним на эту тему. Тем не менее я не испытываю никаких опасений, так как успела проникнуться уважением к этому молчаливому человеку и почувствовать, что в нем нет зла.

Однако я должна спешить, моя дорогая, наступило время завтрака (Марта не позволит мне его пропустить), а я вдруг обнаружила, что у меня еще столько запланированных на сегодня дел. Я обязательно подробно напишу тебе обо всем, что произойдет со мной во время путешествия.

 

 

Миссис Веспер разожгла огонь и задвинула шторы, чтобы с Ватерлоо-стрит внутрь не проникал свет газовых фонарей. В свете камина на обоях мерцали яркие хвосты павлинов. Она купила белые лилии на рынке Ватерлоо и поставила их в зеленовато-голубую веджвудскую вазу на фортепиано. Со дня смерти хозяина в доме не было лилий, но он любил эти цветы, и их аромат часто витал в гостиной в течение летних месяцев. Как только хозяйка вошла в комнату, она сразу же заметили лилии.

— А я думала, эта ваза разбилась, Марта. Я уже довольно давно ее не видела.

— Нет, мадам. Она просто была неуместна.

Нет нужды объяснять, что голубая ваза исчезла вскоре после смерти мистера Коречного и что Марта нашла ее спрятанной в шкафу, в буфетной. Хозяин никогда не любил английской керамики, считая, что она уступает посуде из Богемии. Хотя Марта больше не видела его призрака с тех пор, как он на прощание поцеловал хозяйку, она сможет вздохнуть с облегчением, только если дух хозяина окончательно покинет дом; после этого можно будет наконец находить вещи там, куда их положили.

Лили продолжала держать в руках свою накидку и поглаживать черный мех, словно это была кошка. Марта сразу поняла, что Лили чувствует себя в гостиной неуверенно. Она вошла в комнату и вздрогнула, хотя в доме было довольно тепло и еще не пришло время разжигать в камине огонь. Однако Марта все же его развела и принесла цветы, поскольку ее госпожа проводила последнюю ночь на Ватерлоо-стрит перед отплытием в Индию и во всех комнатах вскоре станет пусто и холодно. У Марты возникло предчувствие, но она не понимала, что оно может означать; и все же знала: что-то изменится в доме после того, как миссис Коречная его покинет. Она поправила булавки на своем чепце, как делала всегда, когда у нее бывало такое настроение, а ее госпожа уже знала экономку достаточно хорошо, чтобы легко разгадывать любое ее движение.

— Я буду по тебе скучать, Марта. Я написала письмо в свой банк и моему адвокату, чтобы поставить их в известность, что на время моего отъезда ты становишься моим доверенным лицом. Мысль о том, что отец начнет вмешиваться в мои дела, для меня невыносима, а я уверена, что ты прекрасно справишься с домом и другими проблемами, которые могут возникнуть в мое отсутствие.

— Можете не волноваться, и я буду с нетерпением ждать вашего возвращения, мадам. — Марта еще раз поправила чепец и взяла в руки кочергу, чтобы навести порядок в камине.

— Я хочу попросить тебя еще об одном одолжении. Я сказала Саре О'Рейли, что она может обратиться к тебе, если у нее или у ее сестры возникнут какие-то проблемы. Чем дольше Холи-Джо сидит в тюрьме, тем больше уходит в себя Эллен. Остается утешаться тем, что его до сих пор не повесили. Я верю, инспектор Ларк делает все от него зависящее, чтобы люди с Боу-стрит держались подальше от Джо, однако он считает, что если они допросят его сейчас, то Джо сознается в чем угодно, он рыдает, как ребенок, всякий раз, когда кто-то из них к нему приближается.

— Отвратительная история, тут нет ни малейших сомнений, мадам.

— У них всего одна улика — его рогатка. У всех трех жертв имелась одинаковая метка на лбу, и полиция утверждает, что она от камня, выпущенного из рогатки. Они полагают, что сначала преступник оглушает жертву, чтобы потом раздавить ему трахею. Страшно подумать, что настоящий убийца продолжает разгуливать на свободе.

— Значит, вы не верите, что этот простак и ученик ювелира совершили убийства вместе, чтобы украсть камни, мадам?

— Нет, не верю. Такого же мнения придерживается инспектор Ларк. История об украденных бриллиантах стала настоящей сенсацией, и мне хорошо известно, что все эти преступления связаны между собой. Кто может утверждать с уверенностью, что леди Герберт не успела забрать бриллианты или уже готовое ювелирное изделие, которое она заказала? И хотя бриллианты так и не удалось обнаружить, леди Герберт перед смертью не сообщила в полицию о том, что они украдены, из чего может следовать, что она уже отослала их в Индию или отдала кому-то на хранение. Я верю, что инспектор способен распознать убийцу и хитрого вора, когда их увидит, а из того, что рассказала мне Сара, следует, что их «опасный» подозреваемый не более чем кроткий идиот.

Когда хозяйка спокойно сообщила ей, что собирается отплыть в Индию на борту первоклассного судна «Кеньон» и что ее будет сопровождать человек леди Герберт, Мартой овладели смешанное чувства. Ей казалось, что мистер Говинда должен был следить за бриллиантами махараджи — так почему же он не доложил об их краже? И если он действительно состоит на службе у махараджи, чьи камни исчезли, то почему не встревожен из-за их пропажи? Марта не сомневалась, что инспектор Ларк тщательно допросил мистера Говинду и пришел к выводу, что индус невиновен. Или слишком умен, чтобы полиция могла найти улики, указывающие на его участие в краже. Когда мистер Говинда навестил ее госпожу, Марта попыталась оценить его характер, но этот человек оказался совершенно непроницаемым. Ей редко приходилось сталкиваться с подобным.

Когда экономка спросила, собирается ли миссис Коречная держать дом открытым, пока она будет отсутствовать, Лили возмутилась.

— О Марта! Если ты спрашиваешь, нуждаюсь ли я в твоих услугах, то мой ответ — да. Я буду отсутствовать лишь зимние и весенние месяцы, и я бы хотела, чтобы ты все это время присматривала за домом.

«Она права, — подумала Марта, — дом должны согревать жизнь и смех, в противном случае он будет гостеприимным только для призраков». Если ее хозяйка хотела, чтобы она оставалась на Ватерлоо-стрит, то Марта с радостью будет здесь жить. И если девочки О'Рейли пожелают ее навестить, тем лучше, поскольку кому-то необходимо за ними присматривать, в особенности за младшей. Она отличается поразительной чувствительностью — про таких говорят, что у них на один слой кожи меньше, — и Марта думала, что Эллен обладает способностью видеть призраков, хотя и не могла знать наверняка.

— Я с радостью присмотрю за девочками, мадам, — сказала Марта, отвечая на заданный прежде вопрос. — Обе полюбили шоколад, и я убеждена, что они будут появляться здесь время от времени. Можете не сомневаться, все у нас будет хорошо.

— Я и не сомневаюсь, Марта. А теперь мне пора в постель, ведь завтра рано утром я должна быть на борту «Кеньона», он стоит у пристани Святой Катерины.

В следующее мгновение экономка увидела тень своей госпожи, и в душу ее закралось сомнение в благополучном исходе плавания.

— Будьте осторожны, мадам, ведь вы отправляетесь в страну со странной верой, и я слышала, что одиноким женщинам там грозит опасность.

— В мире мужчин одинокая женщина повсюду подвергается опасности! Но не бойся — меня будет охранять Говинда, он сумеет меня защитить. Спокойной ночи, Марта, тебе также придется завтра рано встать.

— Я проснусь еще до рассвета, мадам, ведь я не могу допустить, чтобы вы уехали без завтрака!

Когда Лили повернулась, чтобы выйти из гостиной, кто-то постучал во входную дверь. Она нахмурилась и посмотрела на Марту:

— Кто может прийти в такой поздний час?

У Марты Веспер возник такой же вопрос, пока она отпирала дверь. Оказалось, что это инспектор с улицы Мальборо. Он побрился, надел новый плащ, но теперь кроме его обычной отрешенности Марта уловила в нем печаль.

— Я прошу прощения за визит в столь позднее время, миссис Веспер, но мне необходимо поговорить с вашей хозяйкой перед ее отъездом.

Час и в самом деле был поздним и совсем неподходящим для светских визитов, и Марта могла бы отказать любому другому джентльмену, навестившему вдову после девяти часов. Однако складывалось впечатление, что дело инспектора связано с его профессиональными обязанностями, поэтому Марта кивнула и предложила инспектору Ларку пройти в гостиную. Здесь Ларк еще раз принес свои извинения и пожелал Лили доброго вечера. Марта Веспер постаралась не отходить далеко от двери в гостиную. Этого требовали приличия, решила она. В свете горящего в камине пламени инспектор казался даже красивым, все недостатки его внешности скрадывали тени. Он хорошо подходил к глубоким тонам освещенной свечами гостиной, казалось, ее элегантность оказывает на визитера успокаивающее воздействие.

— Я постараюсь не задерживать вас надолго, миссис Коречная. Я пришел в столь поздний час, чтобы сообщить о дальнейшем развитии дела обвиняемого в убийстве Холи-Джо. У меня нет для вас хороших новостей, но будет лучше, если вы обо всем узнаете от меня. Я пришел сюда из камеры в Ньюгейте, где он признался в совершении трех убийств. При таких обстоятельствах я больше не в силах настаивать на его невиновности, и, если не произойдет чуда и мы не найдем истинного злодея, беднягу повесят в следующий понедельник.

 

 

Сара знала, что никогда не забудет этот день, хотя он начался так же, как и любой другой. Она отвела Эллен в школу и подождала у только что выкрашенных ворот, пока строгая леди-учительница возьмет за руку ее маленькую сестру и уведет в аккуратное здание, состоящее из одной комнаты. Сара помахала рукой на прощание, сделав вид, что не замечает скорбного выражения в круглых голубых глазах Эллен, а потом быстро зашагала по Стрэнду к Патерностер-роу, тревожась о том, проведет ли маленькая Эллен в школе весь день. Иногда она оставалась, а иногда сбегала. Теперь, после всех этих убийств, Сара редко ходила вдоль реки. Кроме того, вода напоминала ей о недавно пережитом страхе, когда она подумала, что Эллен вошла в воду, стараясь разыскать маленькую Русалочку.

На ходу Сара размышляла о миссис Коречной. Сейчас она уже была в море, ведь корабль отплыл ранним утром. Какие чувства испытывает человек, оказавшийся на борту корабля, плывущего в далекую страну? Сара еще не привыкла к мысли, что Лили Коречной больше нет на улице Ватерлоо, поскольку она уже давно стала навещать ее всякий раз, когда поручения приводили ее на противоположный берег реки. Затем мысли Сары обратились к замечательной вещи, которая появилась у нее совсем недавно. В последний день в Кенсингтоне Лили вручила ей маленький сверток, и Сара провела весь вечер в «Белом олене», поглаживая ладонью гладкие страницы своего первого настоящего подарка. Пергамент пах совсем не так, как легкая бумага из эспарто, на которой печаталась «Лондон меркьюри»; он обладал собственным чистым ароматом. Бутылочка чернил и две красивые ручки из эбенового дерева с серебряными перьями казались Саре такими роскошными, что она боялась к ним прикоснуться.

Сара еще не совсем овладела искусством письма при помощи перьев, ведь до сих пор она писала только карандашом или мелом на грифельной доске Эллен, которую выдали в школе. Девочка долго практиковалась на старой газете, прежде чем осмелилась вывести чернилами на чистой пергаментной бумаге свои первые буквы.

Сара вошла в редакцию газеты одновременно с инспектором Ларком, который так торопился, что заметил ее только после того, как она сказала:

— Доброе утро, сэр.

— Доброе утро, Сара.

— У вас все в порядке, сэр? — Она старалась не задавать ему один и тот же вопрос при встрече, так как он сам обещал рассказать все новости о Холи-Джо.

— Я хотел с тобой поговорить, — начал он.

Сара поняла, что у него плохие новости, иначе он рассказал бы все сразу. Сара ничего не ответила.

— Пойдем со мной, я хочу навестить мистера Хардинга.

Мистер Хардинг повязал на шею салфетку и ел пирог со свининой. Он выглядел так, словно провел за столом всю ночь, поскольку не побрился и не расчесал бакенбарды. Газовые лампы зажигались в здании «Лондон меркьюри» с наступлением сумерек и горели до самого утра, но редактор редко проводил в редакции всю ночь вместе с ночными печатниками и репортерами.

— Доброе утро, доброе утро, Сара, Джон.

Он откусил еще кусок пирога и жестом предложил им присесть у догорающего камина.

— Неожиданно наступила осень, не так ли? — обратился он к Саре, которая села поближе к огню.

— Да, сэр. — Сара поняла, что сейчас ей сообщат что-то плохое, так как Септимус Хардинг и инспектор Ларк отводили глаза в сторону. Обычно они не обращали на нее внимания и сразу начинали разговаривать друг с другом. — Холи-Джо повесят, ведь так?

Ларк вздохнул, и его плечи дрогнули, а редактор отодвинул на край стола недоеденный пирог и снял салфетку.

— Да, — ответил Ларк.

— Но он же никого не убивал!

Сара почувствовала, как паника начинает распространяться в ее груди, словно яд.

— Мы ничего не можем сделать, — тихо проговорил редактор.

— Но вы позволили мистеру Мелвиллу писать его лживые статьи, сэр.

Редактор ошеломленно молчал. Саре было все равно, ведь она сказала правду.

— «Лондон меркьюри» не печатает лжи. — Лицо Септимуса Хардинга стало испуганным, но голос звучал ровно. — Мистер Мелвилл является одним из ведущих репортеров нашей газеты, и хотя я готов признать, что его слог бывает чересчур… красочным, вовсе не пресса судит обвиняемых и выносит им приговор.

Ларк шагнул вперед и положил руку на плечо девочки.

— Холи-Джо признался в убийствах, Сара.

Это переполнило чашу ее терпения.

— Нет! Вы лжете! Он никогда…

Она вскочила, выбежала из кабинета в коридор и через несколько мгновений оказалась на улице. Мистер Парсиммонс позвал Сару, когда она пробегала мимо его конторки, но она не останавливалась до тех пор, пока не оказалась на мосту Ватерлоо. Тут только она сообразила, что идет в сторону дома Лили Коречной, которой там уже нет. Сара едва не повернула обратно, но ей было некуда больше идти.

Миссис Веспер обрадовалась, увидев ее, и Сара облегченно вздохнула, поскольку не была уверена, что ее визиты доставляют экономке радость. На этот раз миссис Веспер не повела Сару в библиотеку, они сразу направились на кухню; там на плите стоял большой медный чан, где кипятилось постельное белье. Добрая женщина не стала задавать никаких вопросов, а принялась готовить шоколад. Потом она начала расспрашивать Сару об Эллен.

— Она совсем мало говорит, поэтому мне приходится следить за выражением ее лица, но она часто встает по ночам.

— Значит, малышка мало спит? — спросила миссис Веспер.

— Она всегда была немного странной, но сейчас это усилилось.

— Почаще приводи ее сюда. Теперь, когда госпожа уплыла в Индию, у меня появилось много свободного времени, а вам обеим не помешало бы получше питаться.

Сара улыбнулась и вдруг вспомнила, что ее сюда привело.

— Они собираются повесить Джо.

Экономка молча кивнула, продолжая размешивать шоколад.

— Вы уже знаете?

— Полисмен заходил к нам вчера вечером и все рассказал миссис Коречной.

Сара опустила голову и посмотрела на свои пыльные башмаки. Значит, в следующий понедельник возле Ньюгейта соберется толпа. Она почувствовала, как к горлу подступает тошнота.

— Эллен ничего не знает.

— Нам нужно найти подходящее место и время, чтобы осторожна рассказать ей об этом, и постараться увести подальше от Ньюгейта в день казни. Пожалуй, самое подходящее место моя кухня, после горячего ужина. До того, как об этом начнут кричать мальчишки, разносящие газеты.

Вернувшись на Патерностер-роу, Сара поднялась наверх по главной лестнице, чтобы обойти кабинет редактора. Она понимала, что ни мистер Хардинг, ни Ларк не могли спасти Джо, но по-прежнему сердилась на них и чувствовала, что ее предали, а винить ей больше было некого. Когда она проходила мимо мистера Парсиммонса, он поднял голову и вместо того, чтобы отругать Сару, как обычно делал, широко улыбнулся, показав свои гнилые зубы. Вероятно, мистер Хардинг сказал, чтобы он ее не ругал, что уже само по себе было удивительно. На третьем этаже никто не проявил к ней особого сочувствия, она позаботилась, чтобы наборщики не узнали, что Холи-Джо ее друг. Рано или поздно это перестанет быть тайной — когда работаешь в газете, все секреты выплывают на поверхность.

Как Сара и предполагала, сообщения о признании Холи-Джо и времени его казни появились уже в следующем выпуске «Лондон меркьюри». Лишь с огромным трудом она удержалась, чтобы не стукнуть Джека Тислуайта, который заявил, будто с самого начала знал, что Холи-Джо опасный злодей, и не может дождаться, когда его наконец повесят. Больше всего на свете ей хотелось подбежать к Джеку и разорвать листок со статьей Мелвилла на мелкие кусочки. Она почти на это решилась; Сара представила себе, как хорошо себя почувствует, когда увидит выражение лица Мелвилла после того, как он узнает, что его «сенсационный материал» не выйдет в завтрашнем номере газеты. Но потом она представила лицо мистера Хардинга, когда он сообщит ей, что она больше не работает в газете, и вспомнила, что он дал ей шанс уйти с улиц. К тому же она не сомневалось, что очень скоро он устроит ей разнос за ее поведение сегодня утром.

Однако редактор не вызывал ее к себе весь день, и она уже собирала в узелок свои вещи, чтобы отправиться домой, когда его массивная фигура появилась на пороге. Как только наборщики его увидели, наступила мертвая тишина.

— Добрый вечер, джентльмены.

— Добрый вечер, сэр, — хором ответили наборщики.

— А, вот и ты, Сара. Зайди ко мне в кабинет.

Она кивнула, прошла мимо наборщиков и зашагала вслед за редактором вниз по лестнице. Мистер Хардинг молчал до тех пор, пока они не оказались в кабинете и Сара не закрыла за собой дверь.

— Не бойся, я не стану тебя ругать за то, что ты ушла сегодня утром, поскольку обстоятельства были… необычными.

— Я не боюсь, мистер Хардинг.

— Да, я не сомневаюсь, хотя и не уверен, что это так уж хорошо. — Он помолчал, а потом прищурился, словно пытался понять, что происходит в душе Сары. — Я очень доволен твоей работой и по рекомендации миссис Коречной намерен поручить тебе набирать более… серьезные тексты.

Сара обрадовалась.

— Я бы этого хотела, сэр.

Мистер Хардинг откашлялся и потер чернильное пятно на указательном пальце.

— Надеюсь, ты не станешь плохо думать о газетчиках после этой истории, ведь может наступить день, когда ты увидишь, что газета может предложить тебе нечто достойное.

— Не стану.

Септимус Хардинг посмотрел на нее долгим пристальным взглядом.

— Хорошая девочка. Ну а теперь я расскажу, зачем тебя позвал. Днем я получил письмо от экономки миссис Коречной, которая, как мы знаем, не боится высказывать свое мнение. Она попросила, чтобы я предоставил тебе выходной в понедельник, в день… — Он замолчал.

— В день казни, сэр.

— Да. В день казни. Я ответил, что ты можешь провести этот день так, как посчитаешь нужным. Я также хочу тебе рассказать, что она послала письмо инспектору Ларку с просьбой посетить ее при первой же возможности. Однако я подозреваю, что она увидит его только после казни, так как это проклятое дело отнимает все его время. Насколько я понял, твоей маленькой сестре стало хуже?

— Да, пожалуй, она не совсем в порядке, мистер Хардинг.

— Ну, тебе нужно за ней присматривать. Тебе повезло, что такие женщины, как миссис Коречная и миссис Веспер, проявляют к тебе живой интерес.

— Я очень этому рада, сэр.

В последнее время у Сары не было особых поводов для радости, и ей приходилось напоминать себе, что у нее есть крыша над головой, еда и работа.

И все же всякий раз, когда она думала о Холи-Джо, который одиноко сидел в своей камере и ждал смерти, внутри у нее все сжималось и ей хотелось плакать. Она с ужасом думала о предстоящем вечернем разговоре с Эллен: нужно рассказать девочке о том, что ждет Холи-Джо.

Когда Сара вернулась в «Белый олень», Эллен не было на кухне у Руби, а потому Сара отправилась на причал, где и нашла сестру, сидевшую на плоском камне. Эллен смотрела, как чумазые мальчишки швыряли камни в воду. У одного из них была рогатка, и он пытался подстрелить чайку, клюющую рыбные кости. Саре пришло в голову, что любой из них мог болтаться в переулке с рогаткой Джо в ту ночь, когда убили Викрама, потому что Холи-Джо всегда разрешал детям играть с вещами, которые они могли отыскать в его карманах. И на него было очень похоже взять всю вину на себя, не понимая, какими неприятностями это ему грозит. Между тем Эллен вскочила и подбежала к чайке, чтобы спугнуть птицу и спасти ее от выстрела из рогатки.

Потом, когда они шагали по мосту Ватерлоо, Эллен выглядела довольной и даже улыбнулась, когда медник приветственно поднял шляпу. А вот Сара не получала никакого удовольствия от прогулки, хотя закатное небо стало розовым и золотым. Ее мысли путались, и, если бы Эллен ее не предостерегла, Сара наступила бы в большую навозную лепешку. К тому моменту, когда они сидели на кухне у миссис Веспер, Сару подташнивало, и она даже не почувствовала вкуса свиной отбивной, горошка и пудинга на сале. А еще миссис Веспер приготовила запеченные в тесте яблоки — она сказала, что это самое подходящее блюдо, чтобы они обе немного прибавили в весе. Когда миссис Веспер вынимала из духовки вишневый пирог, в дверь постучали. Это был инспектор Ларк. Сара подумала, что он не захочет ее видеть после того, как она убежала сегодня утром, но у нее появилась надежда. Вдруг он еще сумеет помочь Джо.

Ларк уселся рядом с Эллен и принялся за вишневый пирог, пока Марта Веспер убирала грязные тарелки. Эллен не сводила глаз с полисмена с того самого момента, как он появился на кухне, а как только он закончил есть пирог и произнес несколько любезных слов, отдавая должное кулинарному искусству миссис Веспер, девочка спросила:

— Они не отпустят Джо, да?

Сара уронила вилку на пол, но Ларк продолжал стряхивать крошки со своего камзола.

— Почему ты так думаешь, Эллен?

— Потому что вы грустный и Сара грустная и никто не говорит о Джо. Вы пришли сюда из-за этого, да?

И Ларк своим низким ровным голосом объяснил им все как есть: как только обвиняемый признает свою вину, то больше уже ничего нельзя сделать — никто не станет доказывать, что заключенный не совершал преступления.

— Он же никого не убивал! — воскликнула Сара, чувствуя, как ее охватывает паника, но изо всех сил стараясь сдержаться, чтобы этого не увидела Эллен.

Эллен сохраняла поразительное спокойствие, и это было намного хуже, чем если бы она расплакалась. Когда девочку что-то огорчало, она становилась молчаливой и еще больше уходила в себя.

Когда Ларк провожал их до дома, Эллен взяла инспектора за руку, и Сара заметила, что поначалу он смутился, а потом на его лице появилось довольное выражение. На мосту Ватерлоо они остановились, чтобы посмотреть на рыбачьи лодки, которые с зажженными фонарями отправлялись на ночную рыбную ловлю. Сара рассказала инспектору о своих догадках относительно мальчишек и рогатки Джо. Может быть, он спустится к реке и поговорит с ними. Он сказал, что обязательно так и сделает, но Сара понимала, что уже слишком поздно. Эллен думала так же; на ее личике появилось странное выражение, словно она что-то видела.

Казалось, Ларк догадался, о чем они думают.

— Мне очень жаль, — сказал он, и Сара поняла, что он говорит искренне.

— Но почему Холи-Джо признался в том, чего не делал?

— Может быть, он слишком напуган, чтобы сказать правду, Сара. Иногда люди вроде Джо бывают чересчур доверчивыми. Они становятся инструментами в руках опасных преступников. Джо мог не знать, что делает что-то плохое.

— Холи-Джо не слабоумный. Вы его не знаете — он умеет отличать хорошее от плохого.

— Однако он был вором, Сара.

— Но воровство совсем не то же самое, что убийство. К тому же лучше украсть краюшку хлеба, чем смотреть, как твоя семья голодает. Мне повезло, что я не оказалась в таком положении, но везет не всем. Похоже, у Джо черная полоса.

Сара прикусила губу и отвернулась, чтобы Ларк не заметил ее слез.

 

 

«Южная Атлантика, 14 ноября 1864 года

Моя дорогая Барбара!

Мы провели в море более двух недель, однако это первый день, когда моя рука не дрожит и я могу писать. Как хорошо, что у меня отдельная каюта, поскольку я постоянно чувствую себя плохо из-за непрекращающейся качки.

Еще до того, как я приняла предложение леди Герберт, я получила от нее несколько очень ценных советов, и она снабдила меня списком всего, что необходимо леди для такого путешествия. Самыми полезными оказались две коробки печенья из аррорута. Мой желудок не принимал ничего другого, а корабельные галеты очень жесткие и совершенно несъедобные. Кроме того, по совету леди Герберт я взяла с собой ароматизированный чай, спиртовку, на которой могу его приготовить, и немного бренди, вероятно, я смогу его пить, когда пройдет тошнота.

Моя каюта больше похожа на чулан, здесь едва хватает места для чемодана (я ставлю на него чернильный прибор), койки и ведра чистой воды — моей дневной нормы. Мне ее едва хватает на умывание — после того, как я оставляю часть для питья. Мне пришлось научиться экономить. И я должна быть благодарной леди Герберт, предложившей мне взять с собой самое старое нижнее белье и нижние юбки, которые я попросту выбрасываю в иллюминатор — стирать в море невозможно.

Мне сказали, что погода стоит хорошая, хотя мне с моей койки, на которой я провожу большую часть времени, глядя в маленький иллюминатор, кажется, что снаружи бушует шторм: я попеременно вижу то море, то небо… Я поняла, что Южная Атлантика знаменита переменчивым и суровым климатом и капитан получает удовольствие, рассказывая о кораблях, которых иногда заносит даже в Южную Америку. Впрочем, это гораздо лучше, чем оказаться возле скалистых берегов Африки, где, если верить столь ненадежному источнику, уцелевшие пассажиры и моряки могут быть проданы в рабство! Капитан, производивший впечатление достойного джентльмена, когда мы встречались на пирсе Святой Катерины, изменился до неузнаваемости, как только мы вышли в море. Стоило кораблю отчалить, как в нем появилась жесткость, и он даже не пытается сдерживать свой дурной характер. Я несколько раз сталкивалась с ним и однажды услышала, как он сказал (не стану повторять дословно), что присутствие женщины на борту приносит несчастье. К тому же жалобы пассажиров на грубость и пьянство бристольских матросов еще больше испортили капитану настроение.

Я стараюсь держаться особняком, как и те немногие пассажиры, у которых хватает сил выйти на палубу подышать свежим воздухом. Быть может, когда мы привыкнем к тяготам морского путешествия, у нас возникнет желание пообщаться — ведь мы проделали лишь небольшую часть пути. До сих пор я беседовала только с моим необычным спутником, мистером Говиндой. Он сумел внушить мне уважение, когда заметил мое недомогание и предложил имбирь. Говинда объяснил, что нужно отрезать небольшой кусочек и кипятить его, а потом пить полученный отвар как средство от тошноты. Очень скоро я обнаружила, что мне это очень помогает. Насколько я понимаю, Говинда спит вместе с матросами, в одном из гамаков, что натягивают возле правого борта после наступления темноты. А днем я постоянно вижу его читающим какую-то толстую книгу, устроившись в укромном местечке на носу. Мне так и не удалось в нее заглянуть, он всякий раз ее закрывает, как только я к нему подхожу, а снаружи название скрыто матерчатой обложкой. Она очень красива — алый шелк, на котором золотом вышиты восточные иероглифы и узоры. Я спрошу, что он читает, когда мы познакомимся поближе, однако тут у меня имеются большие сомнения. Говинда не склонен вести долгие разговоры и заполнять молчание словами».

«21 ноября 1864 года.

Прошла еще одна неделя, и мы плывем с хорошей скоростью, которую моряки измеряют в узлах — количестве морских миль, пройденных в час. Ее действительно определяют по узлам, разделяющим на части длинную веревку, которую опускают в воду с грузом на конце. Когда корабль поднимает все паруса, веревка быстрее соскальзывает с палубы. Требуется очень много знать, чтобы держать корабль носом по ветру, и с каждым днем я все больше уважаю команду. Каждый корабль в море — настоящий плавучий остров, заселенный людьми, и я с огромным интересом наблюдаю, как они ухаживают за судном — полируют медные части, смазывают и чинят паруса, — возникает ощущение, что даже самый грубый и очерствевший из матросов получает удовольствие от заботы о своем доме. Палубу моют несколько раз в день, но я выяснила, что это делается для того, чтобы дерево не портилось от жары, — чистота их волнует гораздо меньше.

Мы пересекли экватор возле Габона, и температура воздуха поднялась до невероятных высот. Мне довелось переносить жару в Италии и Испании летом, но я и представить не могла силу мистраля в Северной Африке или чудовищность жары Южного полушария. Я ношу лишь хлопковые платья и думаю, что мне следует купить еще одно более светлых тонов, когда мы сделаем остановку в Саймонстауне на мысе Доброй Надежды.

Мне значительно лучше, и теперь я уже могу наслаждаться морским воздухом, а недавно я познакомилась с несколькими женщинами, чьи каюты находятся рядом с моей. Мои соседки оказались компанией миссионерок, направляющихся туда же, куда и я, — в Бенарес. Трех из них зовут Мэри, что иногда приводит к путанице в разговорах и вызывает смех. Мне рассказали, что Бенарес является местом паломничества верующих индуистов, именно оттуда эти богобоязненные женщины намерены обратить всю страну в христианство. Амбициозный план — нельзя не восхищаться твердостью их веры, однако я не могу не отметить узости их взглядов. Они ведут себя весьма скромно, тем не менее их общество нельзя назвать скучным, хотя меня немного беспокоит их очевидное неуважение к древней религии индусов. Когда я им об этом сказала, одна из Мэри пришла в ужас от одной только мысли, что можно всерьез относиться к другим религиям: существует лишь христианство, и ничего больше.

Я стала больше общаться с Говиндой, мне уже удалось узнать, что он читает самую главную из всех священных книг — „Бхагавадгиту“. Я попросила Говинду объяснить мне, чем его вера отличается от нашей, потому что не знаю санскрита. Прежде всего, сказал он, я должна понять, что Брахма — это „божественная реальность“, которая присутствует во всех вещах, и что все в мире — всякая волна в море, всякий ветер, живое существо или растение — есть проявление Брахмы, а значит, несет в себе элемент божественности. Дальше все стало значительно сложнее, поскольку существует множество богов и богинь. Однако среди них выделяются три главных бога: Брахма, Шива и Вишну. У каждого из них есть супруга, и я должна с радостью тебе сообщить, что все три бога черпают свое могущество у своих спутниц-богинь! Я пошлю тебе список их имен, это позволит мне лучше все запомнить, к тому же у меня полно свободного времени. Брахма, создатель, обручен с богиней Сарасвати. Она правит в царстве мудрости, духовного знания, творческих способностей и искусств. Она одевается только в желтое и восседает на троне — водяной лилии. Сарасвати понравилась мне больше двух других богинь, потому что она предпочитает лилии всем другим цветам. Лакшми — супруга бога Вишну — богиня удачи и процветания, а прекрасная Парвати старается смягчить нрав Шивы, известного также как Разрушитель.

Существует еще одна богиня, Кали, которая особенно меня заинтересовала. Мое любопытство лишь усилилось, когда я поняла, что Говинда избегает называть эту богиню по имени. Кроме того, Кали — единственная богиня, не имеющая супруга. Это внушающее страх божество, которое породило культ убийств. Последователи Кали известны тем, что они приносят человеческие жертвы своей богине.

Окружающие нас огромные водные пространства поначалу внушали мне тревогу, а сейчас совершенно завораживают. Я видела океан холодным и полным мрачных угроз, словно лист стали, или сияющим, точно расшитая золотом ткань, когда солнце встает и садится и его расплавленный свет заливает воду. В такие моменты я ощущаю, что прикасаюсь к божественному в гораздо большей степени, чем в часовне или соборе, и постепенно начинаю понимать притягательность моря.

Лишь однажды мне довелось спуститься в трюм, чтобы получить немного чистой воды в камбузе (вода в ведре, которое принесли в мою каюту, была цвета слабого чая). Больше я не стану так поступать, потому что мне ясно дали понять, что это владения кока и его людей. Здесь я должна взять обратно свое замечание относительно умения мужчин держать все в чистоте и с уважением относиться к своему дому. Вообще трюм корабля — малоприятное место не только из-за грязи, царящей на камбузе. Здесь находятся многие пассажиры, которым не по карману купить билет в отдельную каюту. Им приходится довольствоваться занавеской — только так они могут хотя бы на время оказаться в одиночестве. В трюме отвратительно пахнет, ведь рядом с людьми живут в ужасной тесноте утки и цыплята, коровы и свиньи — несчастные животные едва могут пошевелиться, дожидаясь встречи с ножом кока. Здесь также есть лошади, я слышала ржание и стук копыт. Мне рассказали, что их везут для наших военных в Бомбей».

«Саймонстаун, Африка, 16 декабря 1864 года.

Мы пришвартовались в Саймонстауне, и я пишу за столом на берегу моря, в симпатичной сонной рыбацкой деревушке. Не могу описать, какое удовольствие я получаю от ходьбы по твердой земле, которая не раскачивается у меня под ногами, я даже сняла туфли, чтобы почувствовать ногами песок.

Три Мэри и вся остальная компания наняли экипаж, чтобы осмотреть Констанцию. Меня пригласили присоединиться к ним, но я с радостью воспользовалась шансом немного от них отдохнуть. Я хочу рассказать тебе о своем недавнем разговоре с Говиндой. Однажды вечером мы сидели с ним на палубе и наблюдали, как медный диск солнца медленно опускается в море. Когда солнце исчезло, вода замерцала, словно чаша, наполненная жемчугом, а возле кормы появилась стая дельфинов, некоторое время следовавших за нашим кораблем. Они показались мне необыкновенно забавными, симпатичными существами, и я не могла смотреть без смеха на их резвые прыжки.

В ту ночь мои мысли занимали исчезнувшие бриллианты. Я уже несколько раз собиралась спросить о пропаже Говинду, надеясь, что он мне о них расскажет. И в эти мгновения, когда воды океана так изумительно мерцали, я решила, что наступил самый подходящий момент, чтобы заговорить на эту тему. И я спросила у Говинды о значении амулета, который леди Герберт заказала для махараджи. Я не стала упоминать о его возможной краже, посчитав, что это будет слишком нескромно. Безмятежное выражение лица Говинды не изменилось, но я заметила, как дрогнул уголок его губ. Так я поняла, что ему известно больше, чем то, что он рассказал инспектору Ларку.

После короткого молчания Говинда поведал мне, что это „астрологический талисман“ и что в своей нынешней форме он представляет опасность для всякого, кто попытается им воспользоваться. Я попросила объяснить мне смысл его слов, поскольку не понимала, как драгоценный камень или даже девять таких камней могут оказать влияние на человеческую жизнь. Говинда рассказал мне лишь о том, что леди Герберт верила, будто обладание амулетом поможет ей войти в контакт с миром призраков — и прежде всего с ее умершим мужем. Казалось, Говинда встревожился, но когда я осторожно предположила, что кража бриллиантов может вызвать неудовольствие махараджи, он сделал вид, что не слышит моих слов.

В Саймонстауне очень жарко и сухо, а солнце наделено поразительной силой. Францу понравился бы местный ландшафт; он бы восхищался тем, как лучи солнца освещают цветы, ткани и экзотические фрукты на рынке. Почти все дома — это свежевыкрашенные деревянные бунгало; африканские женщины носят яркие свободные одеяния, иногда кажется, будто они одеты в радугу. Голландские поселенцы выделяются белизной кожи и одежды, а также соломенными шляпами с широкими полями, но они не пытаются изменить окружающий мир. Интересно, как много английского я найду в Индии? Боюсь, что англичане гораздо в меньшей степени склонны уважать чужие обычаи.

Добравшись до южной оконечности Африки, мы завершили первую половину путешествия, и теперь мои мысли все чаще и чаще обращаются к тому, что меня ждет. С одной стороны, меня пьянит неизведанное, с другой — я немного тревожусь. Я познакомилась с остальными пассажирами и наслаждаюсь общением с новыми людьми. Среди них чиновник из Восточной Индии с женой, пастор с женой, а также отряд военных, направляющихся на службу в северные горы Индии. Я также общаюсь с несколькими женщинами, которые, как и я, путешествуют без компаньонки: одна должна присоединиться к своей семье в Бомбее после обучения в Королевском колледже в Лондоне, второй предложили должность няни в Дели, третья помолвлена с индийцем. Последняя леди заинтересовала меня больше всех, ведь очень скоро ей придется надеть покрывало, при помощи которого женщины-мусульманки должны закрывать волосы и часть лица. Однако она не кажется встревоженной такими перспективами, она влюблена в своего будущего мужа и полна надежд».

«Бомбей, 18 января 1865 года

Мы приплыли в Бомбей, где проведем трое суток, после чего сядем на идущий в Бенарес поезд. Насколько я понимаю, это путешествие займет неделю, и мне остается надеяться, что группа леди-миссионеров выберет какой-нибудь другой маршрут!

Страницы, написанные мной в течение последних недель, проведенных в море, испорчены неожиданно изменившейся погодой. Во время сильного шторма наполненный водой чайник перевернулся и залил мой чемодан. К счастью, вода не проникла в саквояж, в противном случае весь белый хлопок, купленный мной в Саймонстауне, был бы испорчен. Если не считать этой неприятности, последняя часть путешествия прошла спокойно, и к тому моменту, когда мы увидели землю, я уже мечтала о появлении пиратского судна, которое могло бы нарушить монотонность нашего существования.

Не могу тебе описать, как я радовалась, когда мы приблизились к западному побережью Индии. Когда мы входили в порт Бомбея, пассажиры высыпали на палубу и собрались у поручней, все были охвачены радостным настроением. Моими первыми впечатлениями стали белые берега, поросшие пальмами. Потом меня поразил резкий запах. Если бы я была парфюмером, то попыталась бы определить различные ароматы — острые запахи таинственного табака и приправ, сладкие ароматы благовоний и жасмина, сильные животные запахи. Здесь коровы спокойно разгуливают по улицам, уверенные, что путь, по которому они следуют, священен. Здесь также можно встретить верблюдов, собак, слонов, лошадей, обезьян, а на базаре я даже видела прикованного цепью гепарда!

Из отеля „Тадж“, где я с комфортом провела две ночи, открывается превосходный вид на порт Бомбея. Здания на набережной построены Ост-Индской компанией, а потому несут печать европейской архитектуры. Белые каменные колонны во всем великолепии романского стиля производят ошеломляющее впечатление в сочетании с жаром палящего солнца на фоне василькового неба, хотя они и окружены деревянными бунгало и домиками из глиняных кирпичей, крытыми древесиной кокосовых пальм. В порту огромные корабли, ярко раскрашенные пассажирские суда и длинные рыбачьи лодки стоят рядом у причалов. На берегу огромное количество людей постоянно грузят и разгружают бочки, ящики и мешки. Темнокожие рыбаки сидят на песке, одетые только в набедренные повязки, и чинят свои сети. Мимо проходят женщины в сари цвета зеленого лайма и розовой вишни, с цветами в волосах, многие из них носят на головах корзины с фруктами или пальмовыми листьями.

Меня поразило огромное количество людей, которые целыми днями сидят на земле на корточках, жуют бетель и выплевывают в пыль струи ярко-красной жидкости. Я часто ловила на себе их любопытные взгляды. Складывается впечатление, что время в Индии имеет совсем другую структуру, здесь нет той торопливости и деловитости, что характерна для Лондона.

Сейчас уже почти стемнело. С моря дует теплый ветер, белые муслиновые занавески парят над моей головой, и я ощущаю на своем балконе запахи улицы. Я завороженно гляжу на огромное количество окружающих меня необычных вещей и ощущаю в себе новую силу, благодаря тому что здесь нет напоминаний о моей прошлой жизни.

Я позабочусь о том, чтобы это письмо попало на борт следующего же корабля, отплывающего из Бомбея в Лондон, и, если все сложится удачно, тебе доставят его, когда в твоем саду появятся весенние почки. Я надеюсь, что у тебя все хорошо. Быть может, это даже к лучшему, что ты не получишь испорченных чаем страниц, поскольку и без того мое послание получилось слишком длинным. И хотя я понимаю, что мои письма несколько бессвязны, должна признаться, что сам процесс их написания, когда я могла обращаться к отсутствующему другу, позволил мне вновь оказаться рядом с тобой. Посылаю тебе свои самые лучшие пожелания.

 

 

В письме к миссис Коречной Марта Веспер написала все, что сказал ей агент по недвижимости. Она не сомневалась, что он был искренним, а так как эта черта не свойственна людям его профессии, она взяла на себя смелость посоветоваться с подругой хозяйки, миссис Бодишон, когда та нанесла ей визит во время Рождества. С благословения Барбары Бодишон Марта пошла еще дальше и пригласила агента, с которым познакомилась в старом доме в Кенсингтоне, чтобы осмотреть собственность на Ватерлоо-стрит. И только после этого она написала миссис Коречной.

Она не стала делать вид, что идея покинуть Ватерлоо-стрит не приходила ей в голову до того, как она обнаружила, что дом, где находилась студия хозяина, выставлен на продажу. Марта считала, что миссис Коречной будет полезно перебраться в более спокойное место, да и перемены ей не помешают. И осуществить такие перемены лучше всего в тот момент, когда она в отъезде, чтобы по возвращении можно было начать жизнь заново. Марта не сомневалась, что хозяйка одобрит ее выбор, ведь именно Марта занималась решением всех практических вопросов, после того как хозяин умер, и показала себя с самой лучшей стороны.

Вскоре Марта получила ответ Лили (благодаря хитрому изобретению в редакции газеты, позволяющему получать и отправлять письма по проводам), в котором ее хозяйка соглашалась на переезд. Лили написала, что охотнее вернется в дом, где ее муж был полон жизни и где он писал свои картины, чем в тот, где он умер. Марта сразу приступила к активным действиям. Ремонт в доме, находящемся в Кенсингтоне, будет продолжаться до конца марта, а найти людей, которые согласились бы починить крышу в зимние месяцы, оказалось совсем не простой задачей. Но сейчас работа была в разгаре, и, если все пойдет хорошо, новый дом будет готов задолго до возвращения хозяйки в начале лета.

У Марты оказалось так много дел, что ей пришлось призвать девочек О'Рейли, чтобы они помогли ей подготовить все для переезда. Гостиная была заставлена ящиками и свертками, и требовалось соблюдать осторожность, чтобы, входя в комнату, не опрокинуть коробки со шляпками или чемоданы. Марта поручила Саре упаковать книги, поскольку она любила библиотеку больше всего. Работа заняла все выходные и три вечера — всякий раз, когда Марта входила в библиотеку, она видела, что Сара сидит на полу, уткнувшись носом в очередную книгу.

Марта старалась, чтобы Эллен постоянно находилась рядом с ней, так ей было проще приглядывать за девочкой. Марта не слишком разбиралась в том, как следует обращаться с маленькими детьми, ведь у нее не было своего ребенка, но она знала, что с Эллен что-то не так, и считала, что дело тут не только в потере родителей или обостренной чувствительности. Возможно, Барбара Бодишон была права: убийство индуса и последовавшая вскоре после этого казнь друга Эллен Холи-Джо оказались слишком тяжелым бременем для хрупких плеч девочки.

С тех самых пор, как они сняли занавески в старой спальне, Марта не сомневалась, что Эллен видит призраки. На самом деле девочка почувствовала присутствие тени хозяина еще раньше, чем она сама, и, когда Марта повернулась, чтобы посмотреть, почему Эллен не поднимает край занавески с пола, как она ее об этом попросила, оказалось, что девочка сидит на кровати и смотрит в угол. А там, в кресле, устроился Франц и вертел в руках какое-то ювелирное украшение. Это удивило Марту, она уже несколько месяцев не видела призрака хозяина. Сначала экономка подумала, что он держит в руках ожерелье из атласной шкатулки с туалетного столика, к которому Лили не подходила со времени смерти Франца. В ней лежало много украшений, подарков мужа, но теперь она не могла их носить. Затем, словно хотел получше рассмотреть камни, он приподнял цепочку, и Марта увидела, что призрак держит в руках кулон Лили с его собственными волосами. Это вызвало у Марты недоумение, осталось только предположить, что миссис Коречная потеряла его в Индии.

Благодаря многочисленным горячим трапезам, теплой одежде и материнскому вниманию экономки Эллен стала выглядеть лучше, хотя и продолжала кашлять. Девочки О'Рейли не хотели переезжать на Ватерлоо-стрит, но Марта старалась, чтобы они проводили у нее в гостях как можно больше времени. Марта поняла, что Сара слишком горда, чтобы пользоваться благотворительностью, а потому постоянно обращалась к ней за помощью. Марта все время повторяла, что ей одной не справиться с переездом в Кенсингтон. У нее были и другие планы на девочек, но с этим придется подождать до возвращения хозяйки.

Однажды, когда Марта решила немного отдохнуть от сборов, она увидела, что Сара стоит возле письменного стола Лили в библиотеке. Миссис Коренная взяла с собой только дорожный набор для письма и оставила дома самый большой чернильный прибор. Вот на этот-то прибор и смотрела с тоской Сара, водя рукой по гладкой поверхности кожаного кресла.

— Если хочешь, можешь присесть, — предложила Марта, и Сара подпрыгнула от неожиданности.

— О нет. Я просто…

Ее щеки слегка покраснели, а Марта доброжелательно улыбнулась:

— Хозяйка была бы рада узнать, что в ее отсутствие кто-то пользуется этой комнатой.

Она ушла, а когда вернулась в библиотеку в следующий раз, увидела, что Сара сидит за столом с бумагой и ручкой и тщательно выписывает буквы. Марта пришла к выводу, что девочка подходит для такой работы, и решила написать еще одно письмо мистеру Хардингу — по меньшей мере одна из О'Рейли может выиграть от современных теорий, утверждающих, что девочки должны получать образование наравне с мальчиками. Эллен не слишком вдохновляла эта идея, и она уже давно взяла за привычку появляться на пороге дома на Ватерлоо-стрит задолго до окончания уроков, преодолев самостоятельно весь путь от Вестминстера. Когда Марта попросила совета у миссис Бодишон, они решили, что пребывание Эллен в обществе экономки пойдет на пользу ее здоровью не меньше, чем учеба в школе вместе со сверстницами. Кроме того, Эллен так сильно отстала от остальных детей, что ей все равно придется вернуться в тот же класс на следующий год.

А с Сарой все обстояло иначе — она всегда твердо стояла на земле. Марта считала, что эта девочка очень далеко пойдет с ее живым умом и жаждой знаний. Теперь она стала больше похожа на девушку — с того самого дня в январе, когда пришла к экономке и спокойно сообщила, что у нее начались месячные. Казалось, Сара этим гордилась, а потому Марта смогла показать ей, где нужно стирать одежду и как заварить чай из сушеных листьев малины и мелиссы лимонной, если начинаются спазмы. Сара продолжала настаивать на том, что будет носить брюки и кепку, но у нее отросли волосы, они даже начали немного виться, обрамляя веснушчатое личико. Она перестала надевать мужские рубашки, когда Марта сшила ей новые блузки из голубого полосатого хлопка и черный жилет из полубархата, который прекрасно подходил к ее новым черным башмакам.

В целом эта зима прошла гораздо лучше, чем предыдущая, и Марта с трудом могла поверить, что миновал целый год с тех пор, как они похоронили хозяина. Первый год самый трудный — всё и всегда напоминает об утрате. Лишь одно омрачало сейчас жизнь Марты — что-то тревожило ее каждый раз, когда она думала о миссис Коречной. Возможно, дело было в том, что ее возвращение из Индии откладывалось, или причина заключалась в огромных расстояниях, но экономка не могла ясно видеть Лили — казалось, действует какая-то сила, затуманивающая ее взор. Марта отбросила прочь эти мысли и стала снимать занавески в гостиной. Теперь ее госпоже больше не придется входить в комнаты, где живут воспоминания и фантомы, пусть они останутся здесь и постепенно рассеются.

 

 

«Бенарес, 30 января 1865 года

Моя дорогая Сара!

Я твердо решила, что напишу тебе длинное письмо, как только вновь сойду на твердую землю. Однако прошло несколько недель, и только сейчас у меня выдалось время спокойно посидеть наедине со своими мыслями.

Удача мне улыбнулась, и меня поселили в уединенном и тенистом летнем домике. Воздух здесь напоен ароматами жасмина и жимолости. В священных книгах индуистской религии написано, что именно в садах Бенареса, носящего также имя Город Света, берет свое начало мир. И действительно, дворец махараджи, где я живу в качестве гостьи, является волшебным местом. Здесь есть пагоды — небольшие храмы с множеством богов и богинь индуистской религии, — повсюду разгуливают павлины и обезьяны, растут экзотические деревья. У махараджи даже есть прирученный тигр, и я не могу описать тебе мой ужас, когда я в первый раз увидела эту громадную кошку, поскольку в тот момент, когда я подошла к нему, он проснулся и взревел самым недружелюбным образом! Я не могла себе представить, что тигр окажется таким гибким, а его шкура будет подобна сияющей бронзе. К счастью, меня сопровождал Говинда, и очень скоро тигр и я успокоились. Когда Говинда подошел к зверю и погладил его, я не могла отвести от него завороженного взгляда, хотя позднее мне рассказали, что у тигра осталось всего несколько зубов (большую часть вырвали из его пасти), да и когти ему подстригли.

Повсюду я вижу обезьян, прыгающих с ветки на ветку и замышляющих всякие шалости. Сегодня утром, когда я отправилась на базар, ветер сорвал с моей головы шляпу (да, я стала носить шляпу, потому что солнце здесь палит от рассвета до заката), и тут же ею завладела обезьяна. Когда я подбежала к ней и отобрала шляпу, маленькая лохматая ручка дернула за драгоценный кулон, висящий у меня на шее!

В резиденции махараджи огромное количество комнат, и хотя я могу свободно перемещаться по дворцу, женщины принца должны получать на это специальное разрешение. Впрочем, данное правило не относится к его любимой наложнице Сарасвати, изумительно красивому существу. Мне рассказали, что раньше она была простой девушкой из деревни. Меня поселили рядом с женским крылом дворца, в царстве жен, наложниц, служанок и детей. Из мужчин здесь появляются только стражи, одетые в широкие свободные шаровары и носящие сабли за ярко вышитыми поясами. У меня сложилось впечатление, что это арабы, хотя личная гвардия махараджи набирается из воинов, которые выглядят иначе. Королевская гвардия научена убивать, чтобы защищать принца и его сокровища, поэтому ты сможешь понять мое удивление, когда я обнаружила, что мой спутник, Говинда, оказался самым главным стражем. Кроме того, он является одним из ближайших советников принца — вот почему этот человек не склонен отвечать на мои вопросы!

Женское крыло дворца называется занан, и я уверена, что тебе никогда не доводилось видеть ничего подобного. Принц содержит здесь женщин, словно редчайших лошадей в изысканной конюшне. Женщины постоянно о чем-то болтают и сплетничают, детей учат играть на ситаре и табле — это музыкальные инструменты, напоминающие мандолину и барабан. Жены махараджи могут часами мыться и одеваться. Они умываются из чаш с ароматизированной водой, где плавают цветы магнолии и лепестки красного жасмина, потом втирают благоухающие пряности в кожу. Они носят сари из тончайшего шелка и золотые цепочки на запястьях, лодыжках и вокруг пояса. Я видела изумительные самоцветы, свисающие с золотых головных уборов на темные лбы; эти камни своими размерами напоминают карманные часы и сияют, подобно звездам. Когда весь гарем надевает парадные одежды, женщины становятся похожи на волшебных фей, изукрашенных самоцветами, и я даже в своих лучших платьях чувствую себя бледной и заурядной.

Я начала писать очерк об одной замечательной женщине. Надеюсь, что скоро сумею его завершить. Речь пойдет о богине Кали и ужасном культе убийства, который родился из поклонения ей. Так уж случилось, что я сама увлеклась этой богиней смерти, и у меня складывается впечатление, что она имеет какое-то отношение к страшным событиям, произошедшим в Лондоне прошлым летом. Дело в том, что именно богиня Кали может страстно желать красный бриллиант — самый удивительный из девяти бриллиантов, которые мы с тобой видели в Королевской академии. Я никак не могу понять, почему здесь ни разу не упомянули об этих бриллиантах, хотя уверена, что принц пожелал узнать, что с ними произошло. Возможно, в Бенаресе мне удастся прийти к миру с Кали, поскольку здесь постоянно приветствует смерть и она является такой же частью жизни, как пряная пища, самоцветы и дворцы. Ни разу после смерти Франца я не чувствовала себя столь близкой к нему, а кулон с его волосами, который я постоянно ношу на шее, сближает нас еще сильнее.

Сара, я хочу, чтобы ты самым серьезным образом отнеслась к предложениям миссис Веспер относительно вашего с Эллен будущего. И еще мне ужасно хочется, чтобы ты когда-нибудь посетила эту удивительную страну. Я часто думаю о вас обеих и спрашиваю себя, пользуешься ли ты той бумагой, которую я тебе подарила. Вскоре надеюсь написать еще, но сейчас нужно торопиться, чтобы успеть отдать это письмо слуге. Он отвезет его на железнодорожную станцию, откуда оно и начнет долгое путешествие в Лондон. Сейчас мне кажется, что Лондон находится где-то очень-очень далеко, в каком-то другом мире, где сегодня может быть пасмурная холодная погода. Я надеюсь, что Эллен окрепла и что у вас хотя бы иногда выглядывает солнце. Не забывай меня, моя дорогая Сара!

 

 

Сара встала из-за стола и пошла еще раз взглянуть на Эллен. Да уж, не умеет она писать письма: за последний час вскакивала каждые пять секунд и умудрилась испортить уже несколько листов драгоценной бумаги. Огонь в лампе потускнел, а в окно подвального этажа начал просачиваться слабый утренний свет. Ей хотелось вернуться к своему более легкому утреннему занятию — она тщательно переписывала текст из старых выпусков «Лондон меркьюри».

Эллен все еще спала, и ее сон показался Саре таким крепким, что ей захотелось убедиться, что маленькая грудь все еще поднимается и опускается под стеганым одеялом. Эллен оставалась такой же молчаливой, как и прежде, но иногда у Сары возникало ощущение, что к сестре постепенно возвращается ее былая лукавая дерзость. Эллен по-прежнему не любила школу, но теперь проводила гораздо больше времени с миссис Веспер, а не болталась по улицам в одиночестве. И то, что она так крепко спит, не могло не радовать Сару, хотя иногда Эллен снились плохие сны, которые она не могла вспомнить, когда просыпалась. «А может, это тоже к лучшему», — думала Сара.

Эллен почти совсем не было видно — лишь несколько прядей светлых волос торчали из-под одеяла, которым она укрылась с головой. Одеяло это подарила девочке миссис Веспер — она сама украсила его симпатичными узорами. Экономка посетила их подвал только однажды — Сара пыталась ей помешать, но миссис Веспер бывала иногда очень упрямой, — после чего подарила им новое одеяло, новые башмаки и зимнюю одежду. Кроме того, она старалась следить, чтобы девочки хотя бы дважды в неделю ели горячую пищу, и постоянно повторяла, что они должны переселиться в дом в Кенсингтоне, когда там закончится ремонт. Сара видела, что миссис Веспер с удовольствием поселила бы их в доме на улице Ватерлоо, но не хотела, чтобы ей делали одолжение. И все же две эти трапезы позволяли им лучше питаться и в остальные дни, и этой зимой брюки Сары уже не казались такими свободными.

Письмо от Лили было самым лучшим подарком миссис Веспер. Она торжественно вручила его Саре, когда они пришли в дом на улице Ватерлоо. Сара взяла в руки толстый коричневый конверт, на котором каллиграфическим почерком было написано: «Мисс Саре О'Рейли». Бумага немного измялась, но от нее исходил знакомый запах. Только через минуту Сара вспомнила, откуда он ей известен: так пахли бусы, которые Викрам подарил Эллен.

Сара уже трижды прочитала письмо Лили. Март подходил к концу, а письмо было датировано серединой января, значит, оно шло более двух месяцев. Из чего следовало, что Саре нужно немедленно написать ответ, но и в этом случае, если погода будет плохой, миссис Коречная не успеет получить ее письмо до отъезда. И все же стоило попытаться. Конечно, она могла послать сообщение телеграфом из редакции, но это будет совсем не то, что настоящее письмо. Главная проблема состояла в том, что Сара не могла найти нужных слов. Мысль о том, что кто-то, даже миссис Коречная, будет читать то, что она написала, всякий раз ей мешала. Получались лишь глупые, жеманные предложения вроде:

«Дорогая Лили Коречная!

Без вас Лондон стал совсем другим, а зима была ужасно холодной».

«Дорогая Лили Коречная!

Мне понравилось описание дворца махараджи, и я бы хотела увидеть ручного тигра».

«Дорогая Лили Коречная!

Это самое первое письмо, которое я когда-либо писала».

Сара вспомнила, что сказала Лили, когда они ехали в экипаже во время первой поездки в Кенсингтон; она записывает разные вещи, чтобы освободить свой разум. Но сейчас Саре казалось, что письма — это совсем другое. Кроме того что они должны быть написаны аккуратным, разборчивым почерком, в них нужно поведать о том, что лежит у тебя на сердце. Сара решила, что сегодня вечером она прочитает письмо Лили еще раз. В некотором смысле оно было странным, и Саре требовалось немного подумать, прежде чем сочинить ответ. Она стала размышлять о том, что Лили написала о них с Эллен. Лили просила, чтобы Сара прислушалась к советам миссис Веспер относительно их с Эллен будущего. Сара привыкла, что может рассчитывать только на себя, но если уж быть честной до конца, то будет очень хорошо, если кто-то станет помогать ей.

Сара уже начала думать о своем будущем, о том, какие истории она могла бы написать, если бы стала получать пенни за строку. Она могла бы попросить Эллен поболтать с самыми необычными людьми. И тогда все могли бы делать что-то полезное. Эллен умела понравиться разным людям. Однажды они шли по Чип-стрит, и Эллен зашла в мастерскую к портному и попросила тесьмы, чтобы завязать ботинок. Вскоре она вышла оттуда с шерстяной шалью на плечах и яблоком в руках — добрый портной решил, что ее одежонка не спасает девочку от холода. Если бы какой-то уличный мальчишка с набережной попытался повторить такой фокус, он близко познакомился бы с сапогом портного.

Масло в лампе почти закончилось, Сара взяла новый лист бумаги и окунула перо в красивую китайскую чернильницу. Пока лампа продолжала гореть, она успела скопировать колонку новостей. В Рамсгейте произошел несчастный случай, повлекший гибель человека. Лошадь понесла, и почтовая карета, которой управлял мистер Келли из Сэндвича, налетела на извозчичью пролетку и перевернулась. Миссис Келли получила такие серьезные ранения, что умерла через несколько минут. Сара просмотрела колонку новостей, стараясь отыскать что-нибудь не столь ужасное для переписывания, и ее внимание привлекла следующая заметка: «Школа искусств, литературы и науки в Хрустальном дворце, созданная для предоставления высококачественного образования женщинам, начинает свой одиннадцатый учебный год. Дополнительные преимущества вызвали немалый интерес, что привело к увеличению посещаемости…»

Сара отложила перо и закрыла глаза. На мгновение она представила себе, как ходит в такую школу. О чем еще можно мечтать?

Когда Сара открыла глаза, Эллен сидела в уголке кровати и смотрела на сестру.

— Ты выглядишь счастливой, Сара.

— О чем ты, Элли?

— Ну, когда ты об этом думаешь. Это что-то приятное?

Сара пожала плачами:

— Да, я представила себе, как хожу в школу в Хрустальном дворце.

На лице Эллен отразился ужас.

— Школа не может быть во дворце! Школы — это жуткие места, а дворцы — нет.

Сара не стала отвечать на последнее замечание.

— Может, принесешь горячий чайник и мы выпьем чаю?

По личику Эллен пробежала тень, словно она вспомнила о чем-то неприятном.

— А это больно, когда тебя вешают, Сара?

Хотя прошло уже несколько месяцев, Эллен не переставала думать о Холи-Джо. В воскресенье перед казнью миссис Веспер спросила Эллен, куда она намерена пойти на следующий день, и Эллен сказала, что хотела бы посидеть в саду старого дома в Кенсингтоне. Сара облегченно вздохнула, она боялась, что Эллен выберет Роупмейкерс-Филдс, а это место находилось неподалеку от Олд-Бейли и тюрьмы Ньюгейт. Даже если они отправятся в Кенсингтон, то окажутся не так уж далеко от места казни, поскольку балконы и крыши зданий на расстоянии в милю от тюрьмы будут заполнены зрителями. Эллен лишь посмотрела в окно и ничего не сказала.

Миссис Веспер не бывала прежде в старом доме, и, пока Сара помогала Эллен искать цветок клевера с четырьмя лепестками, экономка обошла дом, заглядывая в пыльные окна и качая головой. Она вернулась в сопровождении джентльмена в превосходном костюме и цилиндре. У него был зонтик с бронзовым набалдашником, а в руке он держал большой кожаный бумажник. Сара не слышала, о чем они говорили, но джентльмен указывал на крышу и стены здания своим зонтиком.

Когда Сара обернулась, чтобы проверить, что делает Эллен, оказалось, что девочка исчезла. Сара отправилась на поиски и обнаружила, что она неподвижно сидит на земле в дальнем уголке сада. Возможно, Эллен увидела барсука или лису, поэтому Сара на всякий случай постаралась не шуметь. Когда она подошла поближе, сестра, не оборачиваясь, произнесла первые слова за весь этот день:

— Теперь он мертв, Джо умер.

Она повторяла эти слова снова и снова, словно боялась, что забудет их.

Сара прикусила губу.

— Элли, иди сюда.

Больше она ничего не смогла сказать.

Когда Эллен подошла к ней и спрятала лицо на груди у Сары, она не сдержала слез, и обе заплакали. Они долго не могли остановиться: девочки плакали о Джо, о маме и папе и обо всех тех неприятностях, которые им пришлось пережить за свои короткие жизни. Сара подумала, что именно с этого момента Эллен начала поправляться, — в тот день сестра перестала держать в себе все накопившиеся горести.

Теперь, когда они сидели за столом в свете раннего утра, Саре показалось, что Эллен забыла о своем вопросе насчет повешенных, поскольку она смотрела на коробку с лентами и напевала. Сара испытала облегчение. Девилс-Эйкр не стал веселее после убийства Викрама и ареста Холи-Джо, и отношение многих людей к ней и Эллен изменилось. Те, кто всегда дружески им улыбался, теперь отворачивались, когда видели девочек О'Рейли, словно не были уверены, что Холи-Джо никогда не был убийцей. Руби старалась изо всех сил, чтобы Эллен и Сара чувствовали, что «Белый олень» по-прежнему остается их домом, да благословит ее Бог, и Сара знала, что Руби всегда найдет улыбку для Эллен. Однако Сара понимала, что живущие в ее доме подружки убийцы не самая лучшая реклама для ее бизнеса.

Они позавтракали, и Сара завязала волосы Эллен красной лентой. У ворот школы она обняла сестру и зашагала в редакцию. Мистер Хардинг сдержал свое обещание и перестал давать ей в набор объявления о бальзаме для астматиков и чудесных сердечных средствах, но Сару, как и прежде, не очень радовало содержание текстов, которые ей доверяли. Несколько недель ей доставались объявления о продаже домов и сдаче внаем меблированных комнат; приглашения на работу мастеров по изготовлению табакерок и экипажей; продажа современных элегантных карет и пони; бесконечные гувернантки с хорошими рекомендациями и дружелюбным отношением к детям искали места. В течение последней недели она набирала сообщения о приездах и отъездах знаменитостей, а также о помолвках в высшем свете, которые сводили ее с ума. Ей было совершенно наплевать на обед, который устраивал герцог Кембриджский в своей резиденции на Пикадилли, или на честь, которую оказали принц Пруссии и барон Оберлитц, посетив графиню Палмерстон.

Когда Сара вошла в здание «Меркьюри», она приподняла кепку, приветствуя мистера Парсиммонса.

— Редактор хочет тебя видеть, Сэм, — сказал он, не поднимая головы от своего большого журнала.

Мистер Парсиммонс любил напускать на себя таинственность. Сара считала, что именно таким образом он старается отвлечь людей от своей удивительно противной рожи.

Однако в кабинете Септимуса Хардинга она увидела не редактора, а Ларка, который стоял возле камина.

— Доброе утро, Сара. Ты, наверное, ищешь мистера Хардинга? Он пригласил и меня, но ему пришлось куда-то выйти. Заходи, погрейся у огня, он сейчас вернется.

Ларк снова стал смотреть на танцующее в камине пламя, и Саре показалось, что он выглядит усталым. Инспектор был печален всю зиму. И Сара пришла к выводу, что это связано с отъездом миссис Коречной. И еще она чувствовала, что инспектор до сих пор переживает из-за Холи-Джо, он явно не знал, что сказать после их последней прогулки вдоль набережной. Саре хотелось дать ему понять, что она его не винит и что он все еще ей нравится, — инспектор выглядел как человек, которому нужен друг. И тут Сара сообразила, чем может его подбодрить.

— Я получила письмо от миссис Коречной.

Как Сара и рассчитывала, лицо Ларка смягчилось, как только она упомянула Лили.

— У нее все хорошо?

— Кажется, да. Она видела обезьян, тигра, а принц содержит женщин так, словно они лошади в конюшне.

Она ощутила удовлетворение, увидев улыбку на лице инспектора.

Саре ужасно хотелось спросить, удалось ли выяснить что-нибудь новое о пропавшем ученике ювелира и исчезнувших бриллиантах, поскольку мальчишки-газетчики наконец перестали кричать о том, где могут находиться драгоценности. Но пока она набиралась мужества, чтобы задать этот вопрос, вернулся Септимус Хардинг. Только однажды Сара видела у него такое лицо — когда он рассказал ей о признании Холи-Джо.

— О, Сара, Джон. Я получил очень печальное известие.

Он тяжело уселся в свое кресло, стараясь отыскать нужные слова — редкий случай для редактора «Лондон меркьюри». В кабинете наступила тишина, они едва дышали, и Сара вдруг услышала, как пощелкивает в подвале пресс. Мистер Хардинг вздохнул, и у него дрогнули губы. Сара ухватилась за спинку стула, она чувствовала, как напряжен Джон Ларк.

— Я получил из нашего офиса в Индии, через телеграфную службу в Константинополе, трагическое известие о миссис Коречной. Прошло всего пять дней — поразительное устройство, совершенно поразительное…

Мистер Хардинг вновь замолчал, а Ларк тяжело опустился на одно из обитых зеленой кожей кресел.

Саре хотелось прижать руки к ушам и выбежать из кабинета. Однако она стояла совершенно неподвижно, пока мистер Хардинг не произнес слова, которые она так боялась услышать.

— Она неожиданно заболела — так сообщает британская администрация в Бенаресе, — но причина ее болезни остается неизвестной. Это произошло двадцатого марта… всего шесть дней назад… Мои дорогие друзья, Лили Коречной больше нет с нами.