Едва рассвело, мы подняли якорь. Горловина залива, или — как бы это сказать — протока с моря в лагуну, была достаточно широкая, но мелководная, и Манаури с его индейцами пришлось смотреть во все глаза, чтобы отыскать среди подводных скал и мелей достаточно надежный фарватер. К счастью, шхуна имела небольшую осадку и прошла без помех, а когда первые лучи солнца позолотили склоны горы, мы уже входили в спокойные воды залива.

— Ни одной бригантине сюда не проскользнуть, — заметил Арнак.

— Ты прав. Со стороны моря в бухте нам ничто не грозит, — согласился я.

Вдали, на юго-западе, чернели хижины безлюдной деревни. Мы внимательно всматривались в берега лагуны в надежде отыскать хоть какие-то признаки жизни… и отыскали. Четыре человека у самой кромки воды подавали нам руками знаки.

— Вот наши! Вагура! Я узнал его! — воскликнул Манаури.

— Но их, кажется, четверо, если я не ошибаюсь! — удивился я.

— Четверо. Один прибавился.

В подзорную трубу я отчетливо рассмотрел трех наших товарищей и с ними кого-то четвертого, совершенно незнакомого. Это был индеец. Судя по всему, наши держали себя. с ним по-дружески. Я протянул трубу Манаури.

— О-ей! — воскликнул он возбужденно, едва взглянув в окуляр.

— Ты его знаешь?

— Знаю. Это человек из нашего рода. Арасибо.

— Значит, все-таки какой-то след от ваших остался?

— Остался.

Мы подплыли к месту, где нас ждали четыре индейца. Бухта здесь была глубокой, и нам удалось бросить якорь в каких-нибудь десяти саженях от берега Радость от неожиданной этой встречи была огромной но по своему обыкновению индейцы не выражали ее ни словом, ни жестом, и лишь глаза их горели от волнения.

Арасибо, коренастый, невысокий индеец средних лет, заметно хромал на одну ногу. В глазах его таилась не то хитрость, не то скрытность, но, не желая без повода думать о нем дурно, я решил, что такое невыгодное впечатление от его внешности создается, вероятно, из-за его Уродства и какого-то злого выражения глаз, слишком близко друг к другу посаженных и к тому же сильно косивших.

Рассказ Арасибо частично подтвердил наши ночные предположения. Араваки действительно без борьбы оставили свои селения, но все же и не вполне по доброй воле. Они пошли на этот шаг из-за боязни нападений со стороны испанцев. Ловцы рабов нападали на индейские селения не только со стороны моря. Милях в двадцати на запад от залива в горных и степных районах несколько лет назад возникло испанское скотоводческое ранчо названное Ла-Соледад. Основатели его, явившиеся туда со стадами скота из-под города Куманы, опираясь на закон меча и кулака, объявили, что все окрестные земли принадлежат им, а вместе с землями и все живущие здесь индейцы. Непокорных, которые посмеют не подчиниться новой власти, они грозили беспощадно уничтожить. Это были не пустые угрозы. Аравакам предстояло первыми оказаться под ярмом конкистадоров. У индейцев, слишком малочисленных и плохо вооруженных чтобы принять открытый бой, оставался один путь к спасению — бегство. И вот два года назад они ушли из этих мест. Ушли на юг, в давние селения араваков в Гвиане. Большинство отправилось посуху через степи к реке Ориноко и дальше к родным берегам Померуна. Другие погрузили свой скарб в лодки и поплыли вдоль морского побережья, и хотя кружным путем, но тоже добрались по морю к устью реки Померун.

— А как же случилось, что ты остался здесь совсем один? — спросил я Арасибо.

Лицо индейца исказила гримаса, придавшая ему еще более отталкивающее выражение. Мне стало жаль этого человека, имевшего столь безобразную внешность, хотя, кажется, он был далеко не таким плохим, как казался на первый взгляд.

— Перед самым уходом племени я охотился у реки, — стал рассказывать он печальным голосом. — На берегу большой-большой кайман схватил меня за ногу. Я долго с ним боролся и сумел все-таки вырваться. Я потерял много крови и долго лежал без сознания. Сколько лежал? Никто не знает. Меня нашли в последний вечер перед уходом. Лодки уже ушли в море. Со сломанной ногой я не мог идти. Старый шаман Карапана ненавидел меня, потому что…

Он в нерешительности умолк, как бы сомневаясь, смеет ли продолжать.

— Говори! — потребовал Манаури.

Арасибо махнул рукой, всем видом своим выражая, что об этом не стоит говорить.

— Нет, говори! Почему тебя ненавидел Карапана, ну? — настаивал вождь.

— Ты же знаешь, мы тоже его не любим!

— Он ненавидел меня потому, что я знаю многие его хитрости и уловки. Он боялся за свою власть и подговорил против меня Конесо. Конесо не позволил меня нести и оставил одного, надеясь, что я умру. Все ушли, а меня бросили… Родственники оставили мне немного еды. Но я не умер и даже могу ходить!

— Значит, Конесо все еще главный вождь? — В голосе Манаури прозвучал гнев. — И Карапана с ним?

— Да, главный. И Карапана с ним.

Итак, положение наше прояснилось. Прояснилось?! Никогда, вероятно, в этом слове не звучало столько злой иронии, как сейчас, при наших обстоятельствах. Прояснилось, что мы оказались одни, что мы не можем рассчитывать на чью-нибудь помощь, а все араваки ушли неведомо куда, и теперь ищи ветра в поле. Обстановка вокруг неясная, а соседство алчных испанцев более чем опасно. Оставаться в этом месте дольше означало навлекать на свою голову новые беды. Арасибо в самых мрачных красках описывал жестокость испанцев из Ла-Соледада: силы у них несметные, всех они хотят подавить железной пятой, разбойничают повсюду, а на службе у них много куманагото…

— Кто это такие? — поинтересовался я.

— Куманагото — это соседнее племя индейцев на западе, — пояснил Манаури. — Кровожадные людоеды.

— Людоеды? Возможно ли?

— Я тебе говорю! — заверил вождь. — Прежде у нас немало было с ними хлопот. Это настоящие карибы.

— А карибы плохие?

— Плохие и дикие. У карибов много разных племен, на все они любители пограбить, а трудиться и обрабатывать землю не любят.

— А разве вы не карибы? — спросил я недоверчиво.

Манаури, Арасибо и все присутствующие индейцы ужасно оскорбились от одной лишь мысли, что их могли принять за карибов.

— Нет! — выкрикнул Манаури. — Мы араваки, мы совсем другое племя. Мы обрабатываем землю, а не только бродим по лесам…

— Ага, так я и думал, — попытался я тут же исправить свою оплошность.

Тем временем женщины приготовили нам обильный завтрак, первую на Большой земле трапезу. Арасибо, заядлый, как видно, охотник на крокодилов, обогатил его мясом каймана. Признаюсь, оно показалось мне отменно вкусным, напоминая телятину, и разве что чуть припахивало тиной.

Сразу после завтрака все, в том числе и женщины, собрались под сенью одной из хижин на общий совет.

По основному вопросу все были единодушны — эти края надо покинуть как можно скорее и отправляться вслед за земляками на юг. Но тут же выявились и разногласия — каким путем: по морю или по суше. Я высказался за первый: мне жаль было оставлять превосходный, с отменными мореходными качествами корабль, который позже мог еще сослужить мне добрую службу и помочь добраться с берегов реки Померун на английские острова. В конце концов после долгих споров и препирательств мое мнение одержало верх.

Ночь мы провели на берегу, выставив часовых. После нескольких часов крепкого сна задолго до восхода солнца мы проснулись бодрыми и отдохнувшими. На темном небосклоне еще сверкали звезды, предвещая рассвет, когда мы подняли якорь и, буксируя шхуну тремя лодками, стали осторожно выбираться из бухты. Восход солнца застал нас уже в море. Свежий северо-восточный ветер надул паруса нашей шхуны, и мы взяли курс вдоль побережья строго на восток, рассчитывая плыть так в течение нескольких дней.

Когда подняты были все паруса, когда ветер посвежел и корабль наш стал рассекать волны, я собрал всех на палубе и произнес речь.

— Я благодарен вам за доверие и горжусь вашей дружбой, — примерно так я начал. — Мы одержали славную победу над испанцами. Но надо, чтобы победы и дальше сопутствовали нам. Этот материк, как вы убедились, жесток и безжалостен к людям слабым, и, если мы не хотим погибнуть, мы должны быть сильными, очень сильными и уметь за себя постоять!

— О-ей! Это правда! — воскликнул вождь Манаури.

— В нашем распоряжении много огнестрельного оружия, — продолжал я, — достаточно пороха и немалый запас пуль! Но какой прок от всего этого, если совсем немногие из нас умеют обращаться с оружием и стрелять? Кроме меня, у нас только два неплохих стрелка — Арнак и Вагура, а ружей почти сорок и столько же пистолетов. Какой из этого вывод?

— Все должны научиться стрелять! — ответил Арнак.

— Правильно, это я и хотел сказать! Каждый должен стать хорошим стрелком и как можно быстрее, уже теперь, во время плавания. Для учебы будем использовать каждый спокойный день.

Необходимость в такой учебе не вызывала ни малейших сомнений, и Манаури встретил мое предложение с энтузиазмом. Однако нашлись и не пожелавшие обучаться. Мне вновь пришлось столкнуться с поразительной чертой индейцев, знакомой мне еще по тем временам, когда я жил в Северной Америке, в вирджинских лесах: с полным отсутствием у этих первобытных людей дара предвидения возможных событий и вопиющей беззаботностью по отношению к будущему. Это меня удручало.

Незадолго до полудня произошло событие, сильно меня взволновавшее. Арнак, перебиравший в каюте оружие, примчался ко мне возбужденный, держа в руках довольно большой лист пергамента.

— Ян, посмотри!

Я взял у него лист и едва не вскрикнул от радости. Это была карта! Карта Карибского моря и северного побережья Южной Америки.

— Где ты ее взял?

— Там, в каюте, в углу под тряпками. И еще там много чистой бумаги, перья и черная вода. Белые этой водой пишут па бумаге.

Действительно, находка оказалась редкостной. Осматривая прежде шхуну, мы второпях, вероятно, не обратили внимания на кучу сваленного в углу какого-то ненужного тряпья. Правда, при внимательном рассмотрении оказалось, что карта выполнена от руки и, очевидно, не отличалась особой точностью, но, как бы там ни было, она давала общее представление об этом районе. Передав руль Арнаку, я тут же углубился в ее изучение.

Линия побережья на карте шла строго на восток еще примерно миль сто двадцать, а затем круто сворачивала вглубь материка и, образуя залив, тянулась на юго-восток до самого среза карты. В месте ее изгиба был нарисован большой остров Тринидад, прикрывающий залив со стороны океана и образующий своеобразную громадную лагуну с двумя выходами в море: на юге и на севере.

Основное русло реки Ориноко в дельте проходило южнее острова Тринидад миль на сто пятьдесят, а сама река тянулась из глубины материка почти по прямой линии с запада на восток. Но примерно в ста пятидесяти милях от устья многочисленные рукава начинали отходить к северу. Часть из них впадала в залив, а часть — в океан. Огромное множество этих рукавов образовало массу островов, составляя дельту реки Ориноко.

Хотя я и гордился кое-каким образованием, научившись в детстве читать и писать, однако, воспитываясь в дебрях вирджинских лесов, сколь же мизерными познаниями о мире я обладал! На карте было множество таинственных обозначений островов, рек, заливов, составлявших для меня книгу за семью печатями, и я с трудом догадывался об их смысле и значении.

— Ба! — Просвещеннее в этой области оказались даже индейцы, и, разглядывая карту из-за моей спины, они совершенно для меня неожиданно узнавали знакомые места и шепотом восхищения подтверждали ее верность.

Индейцы отыскали на карте свою реку Померун. Это была небольшая река, впадавшая в море между дельтой Ориноко и устьем большой реки Эссекибо.

— Это правильно! — воскликнул Манаури.

Устье Эссекибо обозначено было миль на двести юго-восточнее дельты Ориноко, а Померун — миль на пятьдесят севернее Эссекибо. Индейцы единодушно это подтвердили.

Внимательно всматривался я в карту. Она хоть в какой-то мере открывала мне глаза на тот мир, в котором в ближайшие месяцы ждала меня неведомая судьба.

Я отыскал занятый англичанами остров Барбадос, лежавший строго на север от Тринидада. До него от материка было никак не меньше двухсот миль, и я с тревогой подумал, сколько трудностей придется мне преодолеть, чтобы до него добраться.

Манаури, с большим интересом, чем другие, рассматривавший карту, ткнул вдруг пальцем куда-то в устье Эссекибо и проговорил:

— Здесь живут англичане…

Я так и подпрыгнул.

— Ты не ошибаешься?

— Нет, Ян, не ошибаюсь. Мы знаем, что здесь они передрались с испанцами, с голландцами и хотели переманить на свою сторону соседние индейские племена.

Только значительно позже узнал я, что вождь был прав, в этих краях действительно обосновались не только испанцы: но в устье Эссекибо — англичане, а чуть дальше по берегам реки Куюни — голландцы. Испанцам это очень не нравилось, но справиться с незваными пришельцами у них недоставало сил — края эти лежали в стороне от главных испанских поселений в Венесуэле, а на Гвиану власть их не распространялась. Кроме того, между собственно Венесуэлой и районами, захваченными голландцами, простиралась сплошная стена труднопроходимых тропических лесов, населенных воинственными индейскими племенами, в том числе неустрашимыми акавоями. Племена эти уничтожили не одну экспедицию испанцев. Причем голландцам удалось переманить акавоев на свою сторону и найти в их лицо верных союзников. Так или иначе, испанцам пришлось смириться.

Известие о том, что в устье Эссекибо, неподалеку от Померуна, куда мы направлялись, живут англичане, немало меня порадовало и вселило новые надежды. Во всяком случае, это известие коренным образом меняло мои прежние планы о путях возвращения на родину.

На ночь мы, как обычно, приблизились к берегу и стали на якорь, с тем чтобы чуть свет снова пуститься в путь. На следующий день около полудня пейзаж на материке резко изменился: убогие доселе заросли сухого колючего и преимущественно безлистого кустарника сменились высокоствольным лесом, густым, зеленым и сплошь перевитым лианами. Это были джунгли, настоящие знаменитые джунгли полуденных стран, поражавшие буйной пышностью и великолепием растительности, порожденной жарким солнцем и обильной влагой. Я не мог оторвать глаз от подзорной трубы, очарованный неукротимым буйством растительного мира, я, знавший прежде лишь леса своей холодной северной отчизны.

— Теперь, — пояснил Манаури, заметив мой восторг, — пойдет сплошной лес и лес. Ничего больше, повсюду только лес.

— Повсюду?

— Повсюду. И на Эссекибо, и на Померуне, и на Ориноко, и между этими реками, и на острове Каири, который испанцы называют Тринидадом…

Весь этот край покрыт сплошными лесами. Испанцы называют их гилеями. Лесам этим нет ни конца ни края. Человеку не хватит, наверно, и полжизни, чтобы пробраться через эти дебри. Не счесть здесь громадных рек, не счесть индейских племен, живущих в глубине лесов. Племена есть разные — добрые и жестокие, порой больше похожие на диких зверей, чем на людей, племена могущественные и нищенские, кроется там и племя, у которого, говорят, золота больше, чем у нас кукурузы, и даже хижины у них из золота…

— Ты говоришь, наверно, об инках, — прервал я Манаури. — Но испанцы давно уже истребили это племя и отобрали у него все золото.

— Значит, это не инки. Племя, о котором я говорю, не уничтожено и называется маноа, как и главный их город, построенный из золота.

— Что-то мне кажется это сказкой!

— Трудно сказать… В нашем племени араваков сохранились предания прошлых лет о разных испанских походах. Испанцы рвались вверх по реке Карони, чтобы захватить маноа и золото. Но почти все они гибли.

— А эта золотоносная Карони и правда существует?

— А как же, Ян, конечно, существует. Она впадает с юга в Ориноко… В лесах здесь много всяких тайн…

Сентябрь в этих краях — начало сухого сезона, характерного тем, что менее проливными, чем в другие времена года, становятся дожди, реже и слабее бури. Поэтому море было довольно спокойным, путешествие наше протекало без приключений, и мы ежедневно по утрам и под вечер упражнялись в стрельбе из ружей. К моей радости, индейцы делали заметные успехи.

Судя по карте, мы тогда приближались к оконечности мыса Пария напротив острова Тринидад. На юге открывались широкие воды залива Пария, в который нам предстояло войти и плыть затем дальше на юг. Но когда мы подошли к проливу, оказалось, что оттуда в неверном направлении в океан устремляется настолько сильное течение, что нам никак не удавалось его преодолеть. Всякий раз, как мы приближались к входу в залив, течение тут же отбрасывало нас как щепку назад и выносило далеко в море.

«Boca del Drago» — по-испански был обозначен на карте этот пролив между мысом Пария и островом Тринидад, а Манаури, глядя на карту, пояснил:

— «Пасть Дракона». Тут могут проплыть только большие корабли, и то не всегда.

Не оставалось ничего иного, как отказаться от намерения войти в залив Пария и, обогнув проклятую Пасть Дракона на приличном расстоянии, дальше на восток плыть уже вдоль побережья Тринидада. Этот крюк вокруг большого острова удлинял наш путь более чем на сто миль. К счастью, погода нам благоприятствовала. Ни испанских, ни других кораблей не встречалось. Не было видно и туземцев, хотя каждый вечер мы подплывали к берегу пополнять запасы пресной воды. Наконец мы достигли восточной оконечности Тринидада и отсюда взяли курс строго на юг. Проплыв два дня вдоль острова, мы снова подошли к материку.

Сколь же иной встретил нас здесь ландшафт! Куда ни бросишь взгляд — всюду плоская низина без малейшей возвышенности. Это была дельта реки Ориноко, раскинувшаяся в ширину почти на двести миль, край бесчисленных рукавов и проток, пойм и заливов, край тысяч островов и мелей. Здесь, как и на мысе Пария, как и на острове Тринидад, стояли вековые леса, но если там возвышались холмы и горы, то здесь всюду лишь топи, болота и трясины. На огромных пространствах деревья стояли в воде, опираясь на обнаженные корни, переплетенные меж собой в невообразимом хаосе.

— Людей здесь, наверно, нет? — спросил я.

— Есть. Здесь живет племя гуарауно!

— Где же они живут?

— На сухих островах или на сваях. Занимаются рыболовством…

Море здесь изменило свой обычный цвет, утратив синюю прозрачность и став мутным и желтым от речной воды. Вообще от этой могучей реки Ориноко исходила какая-то таинственная сила, влиявшая на все стихии природы.

День за днем плывя мимо необозримых болот, окутанных какой-то неуловимой таинственностью, мы сами под чарами мрачного величия этого дикого царства не забывали тем не менее обычных своих занятий: я с помощью Манаури пытался хоть как-то изучить испанский, а тайком от всех и аравакский языки, товарищи мои продолжали упражняться в стрельбе из огнестрельного оружия и делали заметные успехи.

Как я уже упоминал, мы ежедневно по вечерам высаживались на берег для пополнения запасов питьевой воды, и, едва перед нашими глазами открылся широкий простор главного русла Ориноко, мы тут же решили подняться вверх по течению в расчете найти там источники пресной воды.

Был час прилива, течение устремлялось вспять к суше, и шхуна легко скользила по волнам, минуя какой-то большой остров. Часа через два мы вошли в боковую протоку и бросили якорь среди зарослей у самого берега.

Несколько человек, высланных нами на разведку, вскоре примчались обратно, несясь со всех ног, словно за ними гналась сама нечистая сила. Они размахивали руками, подавая нам с берега предостерегающие знаки. Торопливо вскарабкавшись на борт шхуны, они сообщили, что совсем рядом здесь находится большое индейское селение, укрытое в зарослях.