9

МОРСКИЕ ПЕХОТИНЦЫ НАВОДНИЛИ ПОЛЕТНУЮ ПАЛУБУ. Прошел лишь час после атаки террористов, а матросы и морские пехотинцы нашего корабля, находящиеся на расстоянии в полмира от США, уже были на борту. Взвод роился вокруг меня, солдаты все еще были в сандалиях и гавайских шортах. Никто не проронил ни слова. Из корабельных труб уже валил пар: «Дубьюк» готовился к отправлению.

Я поднялся в каюту капитана Уитмера, отрапортовать, что все его морские пехотинцы находятся на борту. Он сидел за столом, был в спортивном костюме и выглядел совсем не напряженным. Медленно тлела сигара, был слышен звук акустической гитары. Капитан Уитмер поистине олицетворял строки из стихотворения Редьярда Киплинга, говорящие, что нужно иметь трезвую голову, пока все сходят с ума. Да, он знал об атаке террористов. Да, он ожидал нашего возвращения ранее положенного срока. И нет, он не видел повода для беспокойства. В 01.00 будет построение роты на полетной палубе. Стоя в его кабинете в сланцах и футболке, я хотел отдать ему честь, но только покачал головой и закрыл за собой дверь.

В 01.00 полетная палуба была похожа на вечеринку, прекращенную в самый разгар веселья. Почти все морские пехотинцы были пьяны, но вели себя очень трезво. По системе классификации степени террористической угрозы «Трэткон» ситуация подпадала под степень «Трэткон дельта» — это означало, что теракт либо уже случился, либо получены данные о высокой его вероятности. Я сосчитал своих людей, все были на месте. После новостей из США в течение двух часов на «Дубьюк» вернулись все матросы и морские пехотинцы. Когда происходит что-то плохое, все люди спешат домой, чтобы быть со своими родными, мы сделали то же самое.

— Друзья, сейчас всем нам не помешает немного отдохнуть, — сказал я со спокойствием и уверенностью в голосе. — Я думаю, скоро нам на корабле отрубят электронную почту, поэтому поспешите отослать письма своим родным, напишите, что у вас все в порядке. Я не знаю, как данная ситуация повлияет на наши планы, но уверен, что завтра буду обладать более полной информацией.

Спокойствие капитана Уитмера оказалось заразительным. Морские пехотинцы были явно удивлены. Они не ожидали от меня такой реакции. Возбужденность потихоньку исчезала. Прежде чем распустить взвод, я сказал:

— Когда пройдет состояние шока, придет ненависть. Может быть, если удача будет на нашей стороне, именно нам посчастливится отомстить за зло.

Мои слова резонировали в сердцах моих морпехов, на их лицах были решительность и готовность к бою. Я смотрел на них и видел перед собой мальчишек: футбольных звезд школы, отморозков, восемнадцатилетних парней с детским выражением лиц. Белые, черные, с испанской кровью. Они были моим взводом, моими людьми, я нес за них ответственность. Я с грустью вспомнил слова штаб-офицера о бесценных воспоминаниях и отсутствии рядом духов.

— Так что будьте готовы. Разойтись!

Я стоял на палубе, в темноте, и смотрел на огни Дарвина. В моем электронном почтовом ящике было письмо от отца. «Будь стойким, — было написано в нем. — Вернись домой физически и психически невредимым». Когда я проснулся в шесть, острова уже не было видно, хотя по расписанию мы должны были отплыть только через три часа.

Группе срочных действий при чрезвычайных происшествиях (ГСДЧП) было приказано «передвигаться на самой высокой возможной скорости» и присоединиться к Пятнадцатой эскадре ВМФ США в Аравийском море. Вместо пятнадцати узлов мы двигались со скоростью в восемнадцать, а потом в двадцать, было уже не до экономии топлива. Остановки, ранее запланированные в Сингапуре и Гонконге, были отменены. Однако Экспедиционный отряд морской пехоты все же вынужден был на день прекратить свое состязание на скорость. Нам предстояла гуманитарная миссия в Восточном Тиморе, бывшей индонезийской провинции, получившей независимость. Я плыл к берегу Дили на десантном катере, везя с собой домашнюю утварь, зерно, лекарство и все такое. Наверное, кто-то, кто руководит нами, хочет, чтобы мы протянули оливковую ветвь одному народу и вытряхнули все нутро из другого.

На корабле патриотизм рос как на дрожжах. Я уже узнал о том, что один из моих однокурсников из Дартмауса погиб на 103-м этаже Северной башни. У некоторых солдат отцы или братья работали в Управлении пожарной охраны Нью-Йорка, и матросы, обычно носившие бейсболки, теперь надевали шляпы с эмблемой Департамента пожарной охраны города Нью-Йорка и нью-йоркского полицейского управления.

При отсутствии определенной миссии Экспедиционный отряд МП был готов ко всему. Капитан Уитмер большую часть времени проводил на корабле «Пелелиу», там он всегда оставался в курсе постоянно меняющихся планов. Соответственно мы с Патриком днем и ночью находились в тыловом обеспечении, в радиорубке на корабле, где могли получать информацию из радиосообщений. «Большая вероятность вывода военнослужащих, не принимающих непосредственного участия в боевых действиях. Существует вероятность такой операции и в Пакистане».

Несколько последующих недель мы получали информацию о выводе войск из Пакистана. Девять тысяч американских солдат. Рота «Браво» получила задание полететь в Исламабад для освобождения посольства Америки и подготовки сотрудников и их семей к посадке на борт корабля. Старший помощник командира корабля спросил нас о том, какое максимальное количество солдат может поместиться на палубе: четыреста? Шестьсот? Что делать, если посол, это женщина, захочет взять с собой свою кошку? Центральное командование обеспечило нас подробным планом посольства, фотографиями с воздуха и земли. Особенностью американских посольств являются футбольные поля и газоны, которые также используются в качестве зон посадки вертолетов. Мы с Патриком штудировали фотографии и план, искали осветительные столбы, электропроводку, что-нибудь еще, способное воспрепятствовать реализации нашей миссии. Мы изучали здания и сады в округе — во время нападения в темноте у нас не будет возможности изучать карты. К концу недели я знал посольство Америки в Исламабаде так же хорошо, как задний дворик дома моих родителей в Балтиморе.

* * *

Доплыв до Аравийского моря, находящегося южнее Пакистана, «Дубьюк» начал нарезать круги. Океан был поделен на шесть участков, названных в честь событий, произошедших 11 сентября: Пентагон, Пенсильвания, северное здание Всемирного торгового центра, южное здание Всемирного торгового центра. Полицейское управление города Нью-Йорка, Департамент пожарной охраны города Нью-Йорка. Корабли постоянно передвигались, но, чтобы избежать столкновений, лишь внутри одной из шести закрепленных за ними зон. К началу октября уже дюжина американских кораблей нарезала круги внутри предписанных им зон.

Экспедиционный отряд МП медленно отходил от своего плана эвакуировать мирных граждан из Пакистана. Караульно-конвойная служба консульства рапортовала о контроле над ситуацией.

Был обычный вечер вторника. Мы находились на севере Аравийского моря, после ужина я поднялся на верхнюю палубу и проскользнул через светомаскировочные занавеси к перилам. Корабль шел мягко. Без визуальных контрольных ориентиров казалось, что звезды над головой плывут то в одном направлении, то в другом.

Так много мирных мест в мире. Я вспомнил тот день в ШПО, когда узнал о бомбежке американских посольств в Африке. Я был таким наивным. В тот день я еще верил в так называемую «квоту на мир». Теперь у моего поколения будет свой Пёрл-Харбор, а я пехотный лейтенант. Я бы мог учиться в медицинской академии или ходить на работу в костюме. Как я мог поступить так со своей семьей? Интересно, сколько пехотных лейтенантов, служивших в декабре 1941 года, выжили к 1945 году?

* * *

Я сидел на металлическом стуле в пункте оперативно-тактического тылового обеспечения и изучал данные анализа страны, присланные из ЦРУ. Патрик сидел по диагонали от меня, читая о тактике боя Талибана.

— Послушай-ка это, — сказал я. — Население — двадцать пять миллионов человек, однако всего тридцать одна тысяча телефонов и сто тысяч телевизоров. Тридцать процентов людей, умеющих писать и читать, восемьсот долларов ВВП на душу населения, средняя продолжительность жизни сорок пять лет и самые большие показатели по экспорту опиума, орехов, ковров и овчины. Звучит так, как будто мы будем воевать с людьми, вооруженными палками и рогатками.

— У них, между прочим, есть ракеты ближнего действия. Они обобрали Советский Союз до нитки, — сказал Патрик, не отрываясь от своих бумаг. — Ракеты ближнего действия, при стрельбе их держат на плече.

Патрик оторвался от своих бумаг и поднял один лист вверх.

— Ну-ка, посмотри. Январь 1842 года. Британцы, колонной, выдвинулись из Кабула. 16500 солдат и гражданских лиц. Войска хотели занять Джелалабад, находящийся на расстоянии в 70 миль. Угадай, сколько они прошли?

— Нисколько.

— Именно. Афганцы безжалостно убили всех, кроме одного. Они оставили его в живых, чтобы он рассказал обо всем остальным. Да приплюсуй еще Советский Союз, — продолжал он. — Они добавили еще пятнадцать тысяч человек в 1980 году плюс в десять раз больше этой цифры раненых и тысячи мертвых из-за вирусных инфекций. Мое мнение таково: это место было кладбищем для огромного количества таких же парней, как ты и я, и для нашей же пользы нам нужно учиться на ошибках предыдущих ходоков.

Я вернулся к обзору тактики Талибана. И прочитал кое-что интересное: воины никогда сами не носили свое снаряжение и оборудование — это было работой женщин или мулов. Если не было женщин или мулов, то они обходились без боевой техники. Рапорт оканчивался замечанием, что уроженцы запада, работавшие с моджахедами в 1980 году, говорили о том, что практически невозможно совместно с ними организовать оборону — они быстро уходят с укрепленных позиций и присоединяются к атакующим.

— Смерть лучше позора.

— Повтори-ка еще раз! — Патрик оторвался от чтения. Я заговорил вслух и не заметил этого.

— Смерть лучше позора. Морские пехотинцы еще только делали себе татуировки с такой надписью на руке, а эти ублюдки уже безоговорочно следовали этому девизу.

Рыцарская бравада, которая, по словам капитана Новака, была мне присуща и которую он называл «демонстративным поведением», совсем улетучилась.

— Джентльмены, долгожданный приказ ждет нас на улице.

Было седьмое октября, я стоял на ежевечернем инструктаже офицеров корабля. Начальник оперативного отдела тряхнул кучей бумаг в руках и продолжал:

— Это приказ о ночном театре военных действий. Такой документ обычно вмещает в себя страницу и об обеспечении, и о санитарном рейсе. Но, как вы видите, этот приказ больше похож на телефонную книгу. Этим вечером нашими соседями будут бомбардировщики Б-1, Б-2, Б-52 и все типы воздушных транспортников. Большое множество.

В тот день, чуть раньше, мне сказали, что рота «Чарли» покинула «Пелелиу». Их миссией было освободить аэродром в Джейкобабаде, территория Пакистана, аэродром нужен для организации воздушного поиска и спасения в ходе боевых действий. Это могло обозначать только одно: американские пилоты вскоре окажутся в небе над Афганистаном.

Начальник оперативного отдела продолжал:

— Поэтапная авиационная кампания против Афганистана начнется в течение часа. «Томагавки» с «Филиппинского моря» будут частью первой волны. Сейчас я хочу закончить, и мы все пойдем на палубу и посмотрим на шоу.

Уровнем ниже два моряка бренчали на гитаре и пели песню Боба Дилана «Shelter from the Storm».

Патрик увидел это первым. Свет вдалеке слепился в маленький оранжевый шар, взметнулся вверх, превратившись в туманный пласт на палец выше уровня горизонта, и затем сплюснулся в горизонтальную черту, в то время как боеголовка «Томагавка» исчезла где-то на севере.

Много недель мы ждали этого момента. Теракт 11 сентября был актом войны. Но до ответа на теракт мы не могли сказать, что вступили в войну и сами. Сейчас неопределенность исчезла. По громкоговорителю объявили об отмене всех запланированных мероприятий на последние два дня, так как «ожидаются оперативные задания». На «Дубьюке» объявлялся военный режим.

 

10

НЕДЕЛЕЙ СПУСТЯ НА ОСВЕЩЕННОЙ СВЕТОМ ПАЛУБЕ, под сигнальным мостиком, солдаты моей роты на синем резиновом коврике надирали мне задницу. Я, может, и был командиром взвода, но многие из моих морских пехотинцев были крупнее меня, да и дрались лучше. Свободное время мы посвящали программе обучения морских пехотинцев восточным единоборствам, во всем мире известном как «семпер фу». Инструктором в этом деле был командир моей пулеметной секции штаб-сержант Ло.

— О’кей, послушайте-ка меня, все вы, киски, никогда не участвовали в сражении. Если вы можете трахаться или играть в бейсбол, то вы можете и сражаться. Всё дело в бедрах.

Ло был больше похож на библиотекаря, чем на пулеметчика. Во взводе он был единственным, кто понюхал пороха. Он участвовал во многих перестрелках на Балканах.

И вдруг ко мне подошел какой-то офицер и сказал:

— Лейтенант Фик, командиру корабля необходимо ваше присутствие в пункте тактического тылового обеспечения прямо сейчас.

Капитан Уитмер ждал меня около компьютера.

— Нат, меня только что вызвали на «Пелелиу» для планирования операции. Я хочу, чтобы вы с Патриком пошли со мной. Для вопросов времени нет. Положите в вещмешки все необходимое для двух-трех дней, через пять минут я вас жду.

Перечень операций был озаглавлен: «Будьте готовы к…», и надписи синим маркером: «…Подкреплению артиллерийским щитом посольства США в Исламабадде, обеспечению безопасности передового аэродрома при помощи артиллерийского щита на береговом базировании, подкреплению Джейкобабада артиллерийским щитом». Эта операция не была похожа ни на одну из описанных. Я побежал вниз по мостику, покидал в вещевой мешок план посольства, треники, положил в водонепроницаемую сумку книгу Уоллеса Стегнера «Угол покоя». Закрыв дверь, я понял, что забыл свою пластмассовую кружку с надписью «Дубьюк», пришлось за ней вернуться. Планирование операции предполагало просиживание за работой до глубокой ночи. Я поднялся на верхнюю палубу и сказал взводу об отъезде на пару дней и о том, что свяжусь со своими пехотинцами, как только буду обладать определенной информацией.

Капитан Уитмер и Патрик уже меня ждали.

— Никаких вертолетов. Мы используем БНК.

Полетная палуба «Пелелиу» простиралась от носа до кормы, как у авианосца. Весь батальон Экспедиционного отряда МП был на борту. Внутри ангара, в приглушенном свете, стояли на своих шасси вертолеты и реактивные истребители «Харриер», вокруг них роилась команда технического обслуживания; морские пехотинцы на синем резиновом коврике отрабатывали приемы «семпер фу».

Батальонная десантная группа (БДГ) была сформирована по большей части из пехотинцев 1/1, операцию мы планировали в помещении площадью с однокомнатную квартиру в Манхэттене. Вдоль одной из стен стояли компьютеры, на противоположной от них стене висела большая подробная карта Пакистана и Афганистана. Какой-то остряк прикрепил к двери изображение Усамы Бен Ладена. Под портретом была надпись: «Ты можешь бежать, но тогда ты умрешь уставшим». Офицеры батальона и штабной сержантский состав уселись на раскладные стулья.

Когда капитан Уитмер, Патрик и я вошли, начальник штаба батальона призвал всех к порядку. Он согнал со стульев нескольких морских пехотинцев и предложил им покинуть помещение.

— Информацию по данной миссии мы будем хранить в наших сердцах, джентльмены. Извините.

Они вышли, обиженные, дверь за ними закрыли. Становилось интересно.

— Рота «Браво», добро пожаловать, — сказал начальник штаба батальона, кивая головой в нашу сторону. — То, о чем я буду говорить, не должен знать никто за пределами этой комнаты. В этих четырех стенах вы будете составлять план действий, здесь же вы будете излагать свои теории и иногда нести чушь. Здесь, а не на жилой палубе, не в офицерской кают-компании и не в спортзале. Это понятно?

Мы кивнули головами, и он продолжил:

— Как вы знаете, последние девять дней США бомбардирует Афганистан.

Он объяснил нам, что на суше находятся несколько сотрудников ЦРУ и войск специального назначения, преимущественно на севере.

— На юге нет ни одного американского солдата, — чтобы произвести на нас большее впечатление, начальник штаба батальона выдержал паузу. — Ситуация скоро изменится. 19 октября, в пятницу вечером, оперативно-тактическая группа «Свод» должна будет осуществить акцию на юге Афганистана. Необходимо захватить аэродром и предпринять попытку взять в плен некоторых высокопоставленных членов командного состава противника.

Пауза.

— Нам дали задание, но не дали указаний, кто будет «Белоголовым Орлом» этой миссии.

Пауза… и медленный поворот головы в сторону капитана Уитмера, Патрика и меня:

— Рота «Браво» — это вы.

Мы трое одновременно уставились на него. «Белоголовый Орел» — это резервная часть ротного состава, готовая прийти на помощь в любой момент. В наших головах крутился один и тот же вопрос: почему «Браво»?

Капитан Уитмер был слишком сдержан, чтобы произнести это вслух. В батальоне, среди других командиров роты, он казался бунтарем, он был отвергнутым пасынком, обучающим морских пехотинцев быть хорошими, а не выглядеть хорошими. Он твердо подталкивал нас к действию, требовал ответственности и не мог даже надеть на себя маску подобострастия. Но когда пришло время осуществить первую важную операцию, батальон обратился именно к нему.

— Оперативно-тактическая группа «Свод» включает в себя войска специального назначения, на данный момент базирующиеся на авианосце «Кити Хоук», — продолжал начальник штаба батальона. «Кити Хоук» использовался в качестве плавучей базы для войск специального назначения, в чью рабочую зону входит Афганистан и его окрестности. — Вот формулировка вашей задачи, — он протянул нам листок бумаги под маркой «Секретно». Это слово было написано большими красными буквами.

Начальник штаба продолжил:

— Я прочитал внимательно приказ, и мне в голову пришел неплохой план. В пятницу ночью, когда окончательно стемнеет, бойцы оперативно-тактической группы «Свод», преимущественно десантники военно-диверсионных частей, которых в МП называют «рейнджерами», и частей особого назначения вылетят с «Кити-Хоук». Они направятся в Пакистан для захвата маленького аэродрома неподалеку от Далбандина, его кодовое название — Хонда. Аэропорт необходим в качестве пункта дозаправки топливом и пополнения боекомплекта. Из Далбандина часть войск должна высадиться на парашютах на взлетно-посадочную полосу на юге Афганистана, кодовое название — Рино, в то время как другая часть будет искать пристанище лидера Талибана муллы Омара за пределами Кандагара. Мы будем выступать в качестве резерва — на случай, если что-то пойдет не так на любом отрезке миссии.

Специально для миссии группы «Свод» пилоты вертолетов, разрабатывая различные маршруты полета через горы, рассчитали расстояние и количество необходимого топлива. Пехотные офицеры штудировали карты, чтобы максимально запомнить ландшафт Рино и Хонды и решали, сколько людей им понадобится при различных сценариях действий. Все построенные гипотезы в конце концов слились в одну конструкцию, включающую в себя три возможных плана действий: или высадить «Белоголовых Орлов» на территорию Хонды, или придержать их на борту самолета — при необходимости они будут готовы высадиться в любую минуту, или оставить их на «Пелелиу», тогда они будут готовы через несколько минут после оповещения. Командир Экспедиционного отряда МП изучил предоставленные ему варианты и решил оставить «Белоголовых Орлов» в состоянии боевой готовности на борту. Когда был выбран курс действий, Экспедиционный отряд МП продумал остальные детали операции.

Жернова опять заработали. План был разделен на множество участков, все были сфокусированы на разных аспектах операции. Пилоты разрабатывали подробный план маршрутов и выбрали смесь из транспортных вертолетов «Супер Стэльен» и ударных вертолетов «Кобра». Пехотинцы придали плану окончательную форму: распределяли взводы по вертолетам так, чтобы, если один из вертолетов будет уничтожен, с ним вместе разом не погибли все пулеметчики или офицеры.

В итоге, после соответствующих изменений и обновлений, план был оглашен: каждый ключевой игрок пояснял свою роль командиру Экспедиционного отряда МП в письменном виде. В соответствии со стандартами Экспедиционного отряда МП весь процесс подтверждения плана должен занимать не более шести часов.

Только после того как план был одобрен, я почувствовал долгожданное облегчение: наконец могу рассказать все своим пехотинцам. Я хотел оградить их от процесса постоянного изменения деталей миссии.

— Взвод вооружения, кругом, — сказал я, стоя в ангаре и держа в руке свою тетрадь и ксерокопии карт.

Морские пехотинцы остановились, перестав загружать оружие и настраивать рацию, они подошли поближе, чтобы не упустить ни слова. Я быстро обрисовал ситуацию, слыша в ответ негромкие свистки и кивки одобрения.

— Важно, чтобы здесь и сейчас мы начали строго придерживаться временных рамок. У нас много проблем. Этот вечер вы можете посветить сбору личных вещей и оборудования взвода. Ночью вам необходимо отдохнуть, завтра будет много дел.

Я выдернул листок из тетради и прикрепил его к переборке судна.

— Вот расписание: 06.00 — завтрак; с 06.30 до 08.00 — погрузка оружия, выписка боевой техники; с 08.00 до 09.00 — вертолетные учения; с 09.00 до 10.00 взводу будет объявлен официальный приказ; с 11.00 до 12.00 — окончательная подготовка экипировки и техники; с 12.00 до 13.00 — инструктаж по правилам задействования сил и средств; с 13.00 до 16.00 — отработка операции; 16.30 — проверочные стрельбы; 17.00 — перекличка и финальная отработка операции на борту судна. После 17.30 «Свод» должен находиться на борту самолета, «готовность 10» — это десять минут с момента оповещения до посадки.

Я взглянул на своих солдат, стоящих в шоке.

— Да, друзья. Миллионы американских мужчин хотели бы быть сейчас на вашем месте. Нам выпала честь отомстить за свой народ.

В пятницу я впервые увидел военных в военное время. Пока взвод действовал в соответствии с расписанием, мы с Патриком подготавливали боевую технику для предстоящей операции.

К 17.00 наши рюкзаки, амуниция и медицинское оборудование находились уже в вертолете, который, в свою очередь, был заправлен и стоял на летной палубе. В конце концов я присоединился к офицерам роты, расположившимся в пункте тактического тылового обеспечения.

Начальник батальона прокричал по рации:

— Один из вертолетов группы «Свод» упал. Приготовьтесь, от вас требуется находиться в состоянии боеготовности.

Я соскочил с полки, надел ботинки и побежал, шнурки завязать не успел, так что во время моего кросса они болтались по полу. Вбежав в оперативный пункт батальона, я посмотрел на часы. Было 03.45 пополудни.

Миссия группы «Свод» еще не была окончена, информация поступала не в полном объеме и была противоречива. Не то в Афганистане был подбит вертолет, не то он сам разбился из-за ужасной видимости при посадке в Пакистане. Нет человеческих потерь, или нет ни одного живого? Подкрепление будет немедленно отправлено на помощь или рейнджеры попытаются выбраться из дерьма сами? Нашей задачей по умолчанию было сидеть и наблюдать за развитием ситуации. Я снял телефонную трубку, чтобы предупредить своих морских пехотинцев, но потом придумал кое-что получше. Каждое выделение адреналина заменяется упадком сил в организме. Каждый раз, когда мы готовимся к высадке, а этого, в итоге, не происходит, наш организм испытывает усталость и разочарование. Я подумал, будет лучше не травмировать бойцов таким образом.

Морские пехотинцы удачно приземлились на парашютах в Рино, и рейнджеры организовали оборону с ограниченными целями. Миссия группы «Свод» по захвату муллы Омара провалилась, так как он не был обнаружен на предполагаемой территории.

Мы опять информировали своих солдат о внесенных в план изменениях, координировали кучу деталей: поддержку с воздуха и средства связи. В 20.30 поток слов закончился. Нам было объявлено, что наша миссии откладывается на сутки.

Командир Экспедиционного отряда МП, полковник Томас Уолдхаузер сказал о том, что окончательный план миссии будет оглашен до четырех часов пополудни. В молодости он служил пехотным офицером и офицером разведки, у него была репутация человека, добивающегося от подчиненных выполнения своих приказов.

Начальник оперативного отдела Экспедиционного отряда МП начал презентацию предстоящей операции, используя слайды и говоря преимущественно с командиром Экспедиционного отряда и капитаном первого ранга, сидящими за столом в первом ряду. У каждого из них было право вето. К концу презентации каждый ключевой и большая часть периферийных игроков рассказали о планах своих действий в этой миссии. Воздух, разведка, оперативники, системы связи, десантный транспорт снабжения, первая медицинская помощь, погода. Даже судовой священник сказал несколько слов.

Встал капитан Уитмер. Он будет командовать нами на суше. Он выглядел помятым и говорил тихо, в нем не было пафоса, в отличие от ранее выступавших — они-то останутся на борту судна и будут смотреть, как вертолет с нами в чреве летит на осуществление миссии. Он сочувствующе улыбнулся нам с Патриком, понимая неизбежность этого цирка, и начал во всех подробностях рассказывать командирам о плане действий. Его доклад был тщательным, слова — уверенными и доходчивыми.

Когда со всеми деталями было покончено, полковник Уолдхаузер встал, повернулся к нам лицом и сказал:

— Миссия одобрена. Удачи, джентльмены.

Затем капитан Уитмер, Патрик и я были приглашены в каюту полковника Уолдхаузера. Когда капитан Уитмер слегка постучал в дверь, открыл нам ее сам полковник.

— Джентльмены, я пригласил вас на эту личную беседу, потому что хочу, чтобы вы до конца осознали всю важность данной миссии. Наш друг генерал Мушарраф взошел на политический Олимп, в первую очередь для поддержания кампании по сохранению независимости. Что для вас самое важное сегодня ночью?

Мы с Патриком переглянулись и хором сказали:

— Спасти вертолет «Блэк Хоук».

— Неверно. Самое важное сегодня — не убить ни одного пакистанца. Пакистанская армия образовала вокруг аэропорта кордон безопасности. Там, вокруг вас, в темноте будут сотни вооруженных людей. Может быть, вы будете их слышать, но вы не должны в них стрелять. Я не хочу, чтобы взвинченные до предела юнцы, знающие, как нажимать на спусковой крючок, потеряли контроль над собой и раздули тем самым международный скандал. Так что спасение вертолета сегодня ночью является не самой важной частью вашей миссии. Но, — добавил он с улыбкой, — я жду от вас также и спасения вертолета «Блэк Хоук».

Я пошел к своему взводу, чтобы ответить на возникшие у них вопросы. Штаб-сержант Ло инструктировал своих пулеметчиков, в который раз повторяя с ними всевозможные пиротехнические сигналы.

— Хорошо, бойцы, давайте еще раз. Красный сигнал — это экстренная эвакуация. Зеленый — отделение отступает, не стреляйте в них. Белый — только для того, чтобы осветить территорию. Дымовая шашка всех цветов — для того, чтобы было легче скрыться. Все поняли?

Облокотившись о стену, я слушал, как он повторял с солдатами радиопозывные сигналы. Командир миссии — это «Гордый тигр», передовой авианаводчик — это «Шея», эскорт вертолетов «Кобра», обеспечивающих прикрытие — это «Пикировка». Когда морские пехотинцы начали смотреть на меня, Ло замолчал и оглянулся.

— Ну, лейтенант, мы, по-моему, максимально готовы. Будем надеяться, что сегодня ночью нас все-таки пошлют на дело. — Ло был в очках, но все равно было заметно, что у него красные зрачки. Слишком часто все меняется, то да, то нет, даже мой острый ум — и тот притупляется.

— Я думаю, на этот раз все точно. Не забудьте хоть немного отдохнуть.

Я уже уходил, когда Ло выкрикнул:

— Эй, сэр. Не волнуйтесь насчет пулеметчиков. Все схвачено. Мы хорошая команда. Мы готовы.

С трудом сдерживая улыбку, я остановился и, кивнув головой, начал подниматься по лестнице.

 

11

Я УСТАНОВИЛ БУДИЛЬНИК на двенадцать тридцать ночи, но все мои попытки уснуть были тщетными. Три часа я ворочался в постели, потом, бросив эту затею, встал и принялся читать журнал «Спортс Иллюстрейтед», одновременно слушая альбом «Металлики» «Ride the Lightning». Я больше не мог ждать. Схватив свою пластиковую кружку, я пошел в офицерскую кают-компанию.

Взвод построился у трапа, ведущего к летной палубе. Морские пехотинцы стояли в том порядке, в котором они будут садиться в вертолет. Сойдут же они с борта вертолета прямо в противоположном порядке. Группа огневой поддержки и пулеметное отделение обосновались. Мое место — в самом конце, потому что из нашей птички я выйду первым.

Капитан Уитмер, выглядящий просто огромным в своем бронежилете, подозвал к себе всех лейтенантов и сержантов. Я подошел, ожидая услышать сообщение об очередных изменениях в планах или правилах задействования сил и средств.

— Если вы что-нибудь напутаете и хоть один пехотинец во время вылазки будет убит, — сказал капитан без преамбулы, — я самолично пущу пулю вам в лоб.

Штаб-сержант схватил меня за руку и потащил в ангар.

— Вы пожалеете, что не взяли с собой минометчиков, сэр, совсем скоро эти хаджи пойдут на ваш периметр.

Тон у него был шутливый, но я-то знал, что он очень хочет поехать с нами. Прежде чем я успел ему ответить, по внутренней связи объявили: «Посадка на вертолет». Штаб-сержант похлопал меня по плечу:

— Вернитесь живым.

Я повел колонну к ведущему вертолету, на нем краской было выведено название: «Крадущаяся смерть». Сосчитал своих пехотинцев, все правильно — тридцать. Тридцать первое, последнее, место мое. На полетной палубе, чуть дальше, гудели еще два вертолета CH-53. Один из них повезет еще тридцать солдат, а третий полетит пустым, чтобы вывезти людей, потерпевших крушение на вертолете «Блэк Хоук», и доставить их назад на авианосец.

Наши с Патриком взводы были перемешаны, так что на моем вертолете сидела половина людей Патрика и наоборот. Это было сделано на тот случай, если один из вертолетов будет по каким-либо причинам выведен из строя. Шум двигателя становился все сильней — мы взлетали с палубы «Пелелиу».

Я всегда занимался спортом, и последние годы моей жизни тоже были схожи со спортом. ШПО была игрой. Полевые учения в ШОСП были «игрой в игру». Победа. Поражение. Кодовые слова — такие, как «тачдаун» и «мяч вне игры». Но в вертолете ощущение игры как ветром сдуло. Мне казалось, что я совершаю самый важный поступок в своей жизни.

Пилот по рации сообщил о пятиминутной готовности — пять минут до того момента, когда наши ботинки коснутся земли.

Вскоре вертолет выпустил шасси, трап был опущен. Я выбежал наружу, повернулся налево, чтобы не закрутиться в рулевой винт. Штаб-сержант Ло и его пулеметчики безмолвно двигались в северном направлении. Они встанут по периметру и будут обеспечивать безопасность разбитого вертолета «Блэк Хоук».

Было темно, но, несмотря на это, я увидел группу морских пехотинцев, собравшихся в кучу, и поспешил к ним. Рядом с капитаном Уитмером стоял пакистанский офицер. Они вместе смеялись над чем-то, как будто находились на коктейль-приеме. Я, по сравнению с ними, выглядел агрессивным — в полном походном снаряжении, при оружии.

— Лейтенант Фик, это майор Мэгид.

— Рад познакомиться с вами, сэр.

Я кинул взгляд на любезно улыбающегося капитана Уитмера.

Майор был худощавым, его форма была украшена орденскими ленточками и массивными плетеными эполетами.

— Не бойтесь. Мы организовали трехслойную защиту, вы в хороших руках, — сказал майор, слегка кивнув головой. — Как вы относитесь к чашечке чаю?

Чай аккуратно налили в потрескавшиеся фарфоровые чашки. Он явно отдавал козьим молоком. Мои руки были в перчатках, чашку держать было неудобно. Я выпил чай буквально залпом: не хотелось обижать майора, но и к своим обязанностям я должен был вернуться так быстро, как мог. Мои первые боевые деяния никак не могут быть посвящены распиванию чая. Тишина вдруг нарушилась каким-то долгим диким воплем — возможно, это муэдзин призывал правоверных к утренней молитве.

Штаб-сержант Ло со своими пехотинцами уже были на месте, взвод Патрика занял позиции вокруг нас. Команды переговаривались при помощи раций, в основном информируя друг друга о местах расположения пакистанских солдат. Надев очки с ночным видением, я сканировал горизонт, ища вспышки стреляющего оружия. Ничего. Я поговорил с пилотами вертолетов «Кобра», которые могли видеть намного большее расстояние, чем я. Они также не заметили ничего настораживающего.

Группа обезвреживания неразорвавшихся боеприпасов, с ротой «Браво» по периметру, осторожно передвигалась к потерпевшему крушение вертолету. Они оставляли за собой инфракрасные палочки, чтобы пометить безопасные пути отхода.

Если не удастся поднять «Блэк Хоук», мы планировали использовать зажигательные гранаты, чтобы поджечь кабину летчика и трансмиссию, затем при помощи взрывчатки взорвать хвостовую балку. Но пилоту удалось со второй попытки поднять поврежденный «Блэк Хоук» в воздух, и он медленно полетел на юг. Восточное небо только начало рассветать.

Я подал сигнал по рации, и команда Ло покинула свои позиции по заданному периметру. Медленно отходил и взвод Патрика. Мы направлялись к одной точке — к взлетнопосадочной полосе. Вертолеты «Кобра» летели на малой высоте, напоминая, что на этой территории мы находимся не одни.

Убедившись в том, что все наши солдаты успешно сели в вертолеты, мы с Патриком сели в них последними — закинули свои рюкзаки в вертолет, когда трап уже поднимался, а потом и сами запрыгнули на борт. Я посмотрел на часы. Было пять часов утра. Мы провели на земле Пакистана ровно сорок две минуты.

Через девяносто минут мы были на взлетной палубе «Пелелиу» — как раз вовремя, чтобы съесть омлет в офицерской кают-компании.

Я проспал практически до вечера, устав больше от выброса адреналина в кровь, чем от бессонной ночи. Около четырех часов пополудни я ощутил на своем плече руку Патрика.

— Военный комендант прилетает на корабль, будет с нами ужинать. Может, ты хочешь отмокнуть и привести себя в порядок?

Я сел, за секунду в моей голове пронесся вихрь воспоминаний о событиях последних двадцати четырех часов. Военный комендант генерал Джеймс Л. Джонс был «четырехзвездным генералом», первым в морской пехоте. Я не думал, что он приехал из Вашингтона специально для поздравления нас с удачно проведенной операцией. Скорее всего, он приехал для напутственной речи. Новая миссия, но какая? Единственная форма, имеющаяся у меня в наличии, это та, в которой я был на задании. Я встал с койки и пошел в ванную — надо было хоть как-то стряхнуть пыль.

До шести часов оставалось несколько минут, когда мы с Патриком вошли в офицерскую кают-компанию.

— Джейкобабад — сущее дерьмо, — сказал Ви Джей, вернувшийся оттуда после десятидневной высадки. — Жарко, пыльно, туман, жратвы нет, душа тоже. Везде эти гадские пауки. Состояние безопасности — злая шутка, наша рота выполняла работу, по объему равную работе целого батальона. Если кто-то захочет нас там прихлопнуть, он влегкую справится с поставленной задачей.

Патрик и я придвинулись поближе. Становилось все интересней и интересней. По графику нам следующим нужно было обеспечивать безопасность базы.

— Внимание! Все на палубу!

Все вскочили со своих мест.

— Вольно, джентльмены. Садитесь, — сказал генерал Джонс. Они с полковником Уолдхаузером сидели во главе стола.

Вместо длинного политкорректного монолога он после ужина просто поднялся со своего стула и рассказал свою историю о войне.

— 226-й день рождения нашего рода войск вы отметите, находясь здесь. Мой самый запоминающийся день рождения я встретил на поле сражения, это было 10 ноября 1967 года во Вьетнаме, в качестве лейтенанта пехотного взвода. Мы раздавили кучу круглых фунтовых кексов из пайка, чтобы сделать торт, сверху покрошили шоколад и пели гимн морской пехоты. К сожалению, тогда был сезон дождей и свечи никак не хотели зажигаться, поэтому мы вернулись в свои окопы и продолжили то, на чем закончили: убивали вьетгонковцев.

Морские пехотинцы одобрительно хмыкали. Прежде чем сесть, генерал Джонс посмотрел на наш стол.

— Помяните мое слово, джентльмены, — сказал он. — Скоро придет ваше время.

 

12

В ДЖЕЙКОБАБАДЕ, СОЙДЯ с борта С-130, я вспомнил описание предыдущего поколения морских пехотинцев, вступающих на землю Вьетнама. После речи генерала Джонса прошло пять дней. Настал черед роты «Браво» обеспечивать безопасность авиабазы Шаба в центре Пакистана, где даже в ноябре солнце не переставало палить.

Я обнаружил за одной из построек черный вертолет «Чинук», подпертый шлакоблоком — одного шасси не было. Я показал его штаб-сержанту.

— Это та «птичка» оперативно-тактической группы «Свод», о которой мы слышали. Потеряли управление при взлете с полевого лагеря муллы Омара. Выглядит так, как будто припаркована к палисаднику в западной Виргинии.

— Или Мэриленда, сэр.

Одна из разведывательных групп Экспедиционного отряда МП заняла позицию на крыше ангара, а мы поднялись наверх, чтобы осмотреться. Пахло дымом, было такое ощущение, что вокруг жгли одновременно тысячи мусорных куч да плюс к этому разводили костры для приготовления пищи. Вокруг взлетно-посадочной полосы росли низкорослые деревья, но, кроме этих деревьев, ничего не росло — земля вокруг была голой, потрескавшейся от безжалостного солнца. Не было никакого движения. На футболке Руди Рэйса и других морских пехотинцев были отчетливо видны запекшиеся белые пятна пота. Если бы на этих парнях были солнцезащитные очки, они вполне могли бы сойти за телохранителей. Сегодня разведывательная группа упражнялась в наблюдении.

— Обнаружили что-нибудь интересное? — спросил штаб-сержант, как будто знал заранее, что ответ может быть положительным.

— За нами следят с машины «Скорой помощи», — сказал Руди. Он встал, и я заметил бумагу в его руке. Он сделал набросок аэродрома, помечая азимуты и расстояния между ориентирами — так он мог дать точную информацию бомбометчикам и пилотам, атакующим с воздуха. — У них на двери Красный Полумесяц, альтернатива Красного Креста в исламских странах. Они приезжают каждый день, и каждый день парень с фотоаппаратом делает снимки. Может, это какое-нибудь дополнительное подразделение.

Пакистанское разведывательное управление помогало нам прибрать к рукам Талибан. Мы знали, что они нам не друзья, но все же я не предполагал столь рьяного за нами наблюдения. Официально американских войск на земле Пакистана не было. Мы знали: между поисково-спасательной операцией и обнаружением для уничтожения разница небольшая.

— Они заметили, что вы за ними наблюдаете? — спросил штаб-сержант.

Руди покачал головой:

— За ними надо последить. Днем здесь хватит двух человек. Действовать будем ночью. Надо попатрулировать город по периметру, понатыкать датчики движения и все такое.

Загадочность разведки складывается как раз из таких секретных акций.

Прошла неделя. Этот дремотный полдень не отличался от других. В дверь управления роты постучался пакистанец.

— Я должен поговорить со старшим по званию американцем.

Капитан Уитмер был на совещании, так что отозвался я.

— Сэр, в наш офис поступил звонок. Пожалуйста, пройдемте со мной. — Речь пакистанца была очень правильной, с легким акцентом. Его слова сопровождались легкими кивками головы.

Я последовал за ним в здание, порог которого до этого не переступал.

Вошел — понял: помещение для дежурных летчиков. Свет был тусклым, я на секунду остановился, чтобы глаз, а смогли привыкнуть. На улице-то солнце пекло вовсю. Дюжина пилотов в зеленых летных костюмах, развалившись, сидели на стульях. Курили все. Когда я вошел, все замолчали и дружно уставились на меня. На стенах висели фотографии самолетов Ф-16: в полете, идущих на посадку, взлетающих. Это очень смахивало на спальню восьмилетнего мальчика. Пустовавшие сейчас ангары в Джейкобабаде были построены именно для этих птичек. Пилотов специально обучили и привезли сюда для их пилотирования. Но самолетов не было, и, соответственно, пилотам делать было нечего.

Приведший меня пакистанец показал на телефон и деликатно отошел в сторону.

Я поднял трубку. Тишина. Когда я сказал об этом человеку, приведшему меня сюда, он только пожал плечами.

— Из какого вы рода войск? — спросил он, и это не прозвучало как праздное любопытство.

— Морская пехота США.

— Какая именно воинская часть? Сколько у вас пулеметов?

Я быстро повернулся и вышел на улицу.

Прошло почти две недели в Джейкобабаде, мы не знали ни отдыху ни продыху. Рота получила предварительное распоряжение на три различные операции, но они не стартовали. У каждого были свои эвфемизмы, касающиеся Афганистана, — чаще всего говорили «на севере» или «за горами». Мы были зациклены на боевых действиях. Находясь на корабле, мы хотели поскорее сойти на землю. Но в Джакобабаде мы сидели и ничего не предпринимали. Близко, но пусто. Мы чувствовали себя вторым составом и представляли себе, как другие выполняли в Афганистане одну миссию за другой. Наше поколение было взращено на сточасовой войне, и мы боялись, что эта пройдет без нас.

Ранним вечером мы с Джимом сидели на крыльце здания, используемого нами в качестве штаб-квартиры.

Из индивидуального пайка я вытащил большую пачку «L & M», разорвал ее упаковку, чтобы можно было прочитать рекламу внутри пачки.

— Я могу зарегистрироваться и выиграть билеты на Олимпийские игры, — прочел я.

— Которые? — Джим решил обойтись без ужина и вместо него пил кофе.

— Летние. Барселона. 1992. Этим хреновым индивидуальным пайкам уже десять лет.

— Лучше наслаждайся омлетом, брат.

Подошел капитан Уитмер. Он возвращался с ежедневного вечернего сбора командиров, и с его лица не сходила улыбка. Поступил приказ: мы должны были покинуть Джакобабад. Приказ неожиданный, впрочем, как и приказ о высадке на этой территории. Завтра утром 101-я воздушно-десантная дивизия доставит нас на корабль — для подготовки к следующей операции в Афганистане.

Мы упаковывали свое снаряжение и боеприпасы всю ночь. Наконец-то мы отправимся «на север», «за горы».

Ура! Мы на корабле.

— Завтра День благодарения, отметьте его по своему желанию, — объявил по громкоговорителю капитан «Дубьюка».

Команда «Дубьюка» устроила нам праздничный ужин. Мы сидели за столом офицерской кают-компании, украшенным бумажными индюшками и пластмассовыми тыквами. Индюшка, картофельное пюре и подливка, клюквенный соус и яблочный пирог. На несколько часов мы сделали вид, что опять живем обычной жизнью. Сидя вокруг стола, взялись за руки и помолились за наши семьи, за тысячи других семей, впервые празднующих День благодарения с пустым стулом за столом, помолились за наших товарищей, чья бдительность позволила нам собраться сегодня и вместе разделить еду. После ужина я отправился к себе, нужно было готовиться к вылету в Афганистан.

В каюте я надел на плечи рюкзак и встал на весы. Стрелка колебалась у цифры в 365 фунтов {165 кг}. Вычтем вес моего тела, а это 190 фунтов {86 кг}. Мне придется тащить на плечах 175 фунтов {79 кг}. Я вспомнил исследование, читанное еще во время учебы в КПО: морские пехотинцы могут нести 50 фунтов {22 кг} и быть эффективными. Пятьдесят фунтов — столько весит мое оружие, или вода, или вещи. Не могу же я что-то оставить.

Закончив со сборами, я спустился в пункт тактического тылового обеспечения, чтобы послушать, как рота «Чарли» захватывает взлетно-посадочную полосу на юге Афганистана — позже она во всем мире будет известна под названием «лагерь Рино». «Рино» было кодовым названием поля, куда в октябре приземлилась на парашютах оперативно-тактическая группа «Свод»; название осталось у всех на слуху. Я постучал в закрытую дверь, меня впустили и ввели в курс дела.

— С «Пелелиу» они отправились точно по расписанию, в 17.00 по Гринвичу. Сейчас они в полете. В соответствии с графиком, — сказал он.

17.00 по Гринвичу — это 21.00 по местному времени. То есть вылетели тридцать минут назад.

Я лежал на своей койке и не мог уснуть, думая о последних новостях. Разведка рапортовала о том, что под давлением афганского Северного Альянса и частей особого назначения США Талибан вел переговоры о капитуляции в Кундузе. К сожалению, не было сказано ничего обнадеживающего о Кандагаре. Кандагар был духовным домом движения Талибан. Нашей миссией было ускорить там процесс распада Талибана. Лагерь из четырех сотен отборных бойцов был разбит к востоку от Рино, а реактивный самолет ВМФ доставил ракеты класса «земля — воздух» к военному аэродрому города Лашкар-Гах, расположенному к северу от Рино. В то же самое время генеральный консул Талибана объявил о том, что «новый фейерверк в США» придется на последнюю неделю Рамадана, в середине декабря, и американцы «будут умирать как мухи». Слыша это, я погружался в неспокойный сон.

На следующее утро наша рота отправилась на берег на катерах с воздушной подушкой.

На берегу нас ждали грузовики и восьмимильная поездка к аэродрому Пасни. Мы сидели на рюкзаках и просто болтали.

— Ну так что, сэр, у нас тут все серьезно? Похоже, наш батальон морских пехотинцев идет в сторону Афганистана. Наши родители, дома, будут читать об этом в газетах? — спросил один из моих морпехов.

Я сказал, что конечно. Это была самая дальняя десантная высадка за всю историю морской пехоты — больше 440 миль от корабля до Кандагара. Как если из Бостона отправиться в Балтимор.

Каждый километр или около того мы проезжали мимо грязных перекрестков, дороги на этих перекрестках ответвлялись от нашей и исчезали в темноте. На каждой такой развилке несли караульную службу двое пакистанских патрульных. С винтовками со скользящим затвором, они выглядели как солдаты Первой мировой. Я ежился в своем бронежилете, пытаясь хоть как-то согреться. Пустынная жара исчезала вместе с солнечными лучами, оставляя после себя лишь пронизывающий до костей холод. После получаса постоянных остановок патрулями мы увидели огни взлетно-посадочной площадки и услышали рев моторов двух C-130. Деревья скрывали в своей листве легкие бронированные машины и «Хаммеры», накрытые камуфляжной сеткой. Мы прибыли на аэродром Пасни — это была последняя наша остановка перед Афганистаном.

Здесь, в Пасни, жизнь шла, подчиняясь своему особому ритму. Некоторая опаска по поводу неприятной встречи с афганскими реактивными снарядами накладывала ограничения на полеты. Они совершались только в ночное время. В Пакистане мы должны были поддерживать иллюзию, что американские войска не будут предпринимать никаких наступательных операций. Соответственно, нам приходилось днем прятаться в каменных ангарах, было скучно, в виски стучал запах пота. Но после заката все кардинально менялось, все приходило в движение. C-130 приземлялись, пилоты даже не глушили мотор на время погрузки, и после погрузки «птички» сразу же улетали. Вертолеты мотались взад-вперед, от нашей базы до корабля.

В ночь нашего прибытия ангары были уже полны, поэтому нам пришлось устроиться на свежем воздухе.

Перед рассветом мы перебрались внутрь. Вокруг меня морские пехотинцы играли в карты, спали или стояли кучкой у двери, чтобы вдохнуть свежего воздуха и поболтать.

— Ну вот, вертолет «Кобра» выпустил ракету прямо в здание в центре города, — рассказывал один из морских пехотинцев. — Гражданские мирно сидели, пили кофе, читали газеты. И тут вдруг оглушительный взрыв, гребаным цементом засыпало весь квартал. А мы-то одеты в форму. У меня на груди нашивка «Морская пехота США», на вертолете тоже надпись «Морская пехота». И что делать? Что отвечать на вопросы? «Извините, парни, я не знаю, что за гондоны сидели за штурвалом того вертолета?»

Другой солдат подливал масла в огонь:

— Город Могадишо, брат. Ты не видел дерьма, если ты там не был. Все кишит маленькими худощавыми ублюдками. Они, наверное, шизеют от листьев, которые постоянно жуют. Они называют их кат. А потом начинают палить из своего оружия во все, что движется. Не стой около стен. Вдоль них летят пули.

Со стороны другой горстки пехотинцев доносилось:

— Еду я по главной улице Паттайи, в руках по бутылке пива, сзади две шлюхи, а сидим мы на слоне, раскрашенном розовым цветом. Я их, конечно пощупал везде. Так что я бывалый. Это не первая моя передислокация.

Я слушал их и вдруг осознал: да, они много где побывали, но в своих странствиях практически ничего не видели. Морские пехотинцы путешествуют не в общепринятом значении этого слова. Они смотрят на иностранные государства или через пулеметный прицел, или ночью, во время увольнительных.

Мы знали крайне мало о месте, куда собирались. Еще пару лет назад никто и предположить не мог, что мы будем проводить операцию в этой части света. Нас натаскивали для военных действий в Таиланде, Австралии и Кении, Сейшельских островах, Гонконге и Сингапуре, для разрешения долгоиграющего кризиса с Саддамом. Афганистана, в прямом значении этого слова, на нашей карте не было. У нас были только рудиментарные карты. Большая часть американских карт датировалась еще временами советской оккупации.

Стемнело, Патрик подошел ко мне и сказал:

— Вот твой билет. — Он протянул мне путевой лист с именами и группой крови тех морских пехотинцев, которые полетят на самолете. — Мы вылетим в Кандагар в девять тридцать.

 

13

ТРЕМЯ ЧАСАМИ ПОЗЖЕ, сидя на огромной резиновой канистре в грузовом отсеке C-130, освещенном тусклыми красными лампочками, я вспомнил фразу: «Безопасность прежде всего», и вдруг осознал, что приоритеты изменились. Мои морские пехотинцы делали вид, что абсолютно спокойны. Некоторые притворялись спящими. Но, конечно, было заметно, что их сердца бьются очень часто.

По времени мы должны были уже прилететь. Точно. Самолет начал круто опускаться. Мы вытаскивали снаряжение, пейзаж был безликим, плодородием здесь и не пахло. Полная луна освещала песок серебряным светом. Он выглядел как свежевыпавший снег. Кристально чистый воздух говорил о непосредственной близости гор. Я вспомнил: Рино находится на 3285 футов выше уровня моря.

Излюбленной темой разговоров среди морских пехотинцев, служащих в Афганистане, было происхождение нашего лагеря. Девяносто миль от Кандагара — на моей памяти самое заброшенное место. Рино. Короткая грязная взлетно-посадочная полоса и несколько зданий, защищенных белой кирпичной стеной. По периметру, в четырех углах, сторожевые вышки. Внутри стены складское помещение с высокими потолками, водонапорная башня, еще полдюжины маленьких зданий и одна мечеть. Интерьеры очень даже впечатляли: мраморный пол, гранитные столы, новые осветительные приборы и белые пластиковые стены. Асфальтированная дорога внутри лагеря была оснащена кирпичной дренажной системой, соединяющей здания между собой. Некоторые морские пехотинцы клялись, что строительство комплекса финансировало ЦРУ, еще во время кампании по захвату Бен Ладена. Другие были уверены, что место было пристанищем какого-то арабского принца.

В ту ночь мы спали на полу складского помещения. Ждали, когда взойдет солнце, чтобы занять позиции по периметру. Роте «Браво» полагался южный угол, по левому флангу будет рота «Чарли», по правому — «Альфа».

Афганистан — самая заминированная страна в мире, поэтому мы всегда смотрели, куда ставить ногу. Я шел, внимательно глядя под ноги, и, заметив клочок бумаги, застрявший в кустах, вытащил его. Это был блокнотный листок размером с небольшую открытку. На нем, видимо, на ксероксе, была воспроизведена знаменитая фотография трех бойцов, водружающих американский флаг над руинами Всемирного торгового центра. Над фотографией прописными буквами были выведены слова: «СВОБОДА ВЫСТОИТ». На оборотной стороне была та же фотография, и тот же самый девиз на языке пушту. Выглядело все это как визитная карточка, оставленная Оперативно-тактической группой «Свод». Я положил листок в карман.

Почти неделю мы несли караул на башне. Наши самолеты продолжали «трамбовать» позиции Талибана, мы часто видели их над своими головами.

Наш патруль выступал каждую ночь, и каждую ночь не наблюдалось ничего интересного. С башен тоже не было видно чего-либо заслуживающего внимания. А ведь нам, чтобы приносить хоть какую-то пользу, обязательно нужно быть там, где плохие ребята.

Было начало декабря. Джим стоял в карауле, я расположился на полу башни и писал письма двум своим младшим сестрам. Написав первое предложение, уснул. Примерно через час меня разбудил топот, кто-то поднимался по железной спиральной лестнице. Показались головы. Три женщины и один мужчина, все врачи военно-морского флота. Как выяснилось, они были анестезиологами и травматологами-хирургами, посланными в Афганистан из военно-морского пункта медицинской помощи Сан-Диего. Было видно, что они смущались наличия оружия в своей экипировке.

— Ребята, что вы здесь делаете? — Взгляд женщины привлекли бинокли, карты и арсенал оружия, сваленный в кучу в углу.

— Даем вам три-четыре минуты, чтобы приготовиться к вражеской атаке, — блаженно произнес Джим.

Она прищурилась, но не улыбнулась.

— Так значит, вы все врачи? — я пытался придумать как можно больше вопросов, прежде чем задать тот, который волновал меня больше всего.

Мужчина (а он был в перчатках на своих хирургических руках) объяснил, что, поскольку ближайший травмпункт в Омане — а это четыре часа пути на самолете C-130, — при все увеличивающемся присутствии американских войск в Афганистане вышестоящее начальство решило создать операционную во дворике Рино. Тем более что предполагаются потери в живой силе.

— Мы можем организовать три одновременно функционирующих операционных, — сказал он.

Мы с Джимом мрачно покачали головами, вот только они, наверное, не поняли: качали мы, соглашаясь с ними или просто принимая их слова к сведению.

Посмотрев в последний раз в окна башни, врачи ретировались. Мужчина, пройдя несколько шагов по лестнице, повернулся к нам и сказал:

— Мы слышали, что вы скоро уедете отсюда. Удачи вам на севере. Если мы будем вам нужны, зовите.

* * *

Наша рота пойдет на север. Новость для нас. Поэтому мы вызвали штаб-сержанта, чтобы он нас заменил, и пошли поговорить с капитаном Уитмером в управление роты. Мы шли по песку в сторону спрятанной в дюнах оливково-серой палатки, а навстречу нам приближалась какая-то фигура с необычным, ярко блестящим в солнечном свете знаком различия на воротнике. Он не выглядел как прямоугольник или дубовый лист. Это была звезда. Генерал Маттис прибыл для принятия командования Оперативной группой 58.

— Добрый день, сэр.

Салютовать было нельзя, чтобы не привлечь к себе внимание снайперов.

— Добрый день, юные воины. — Генерал Маттис остановился, чтобы поговорить с нами. Он был худ, носил очки, пистолет держал в кожаной подмышечной кобуре. Без преамбулы он похвалил нашу деятельность в Афганистане. — Вы должны знать, как много вы сделали только своим присутствием здесь. Вы доказали, что у США хватит духа ввести войска на землю Афганистана. Вы придали храбрости Северному Альянсу, и теперь он возобновит свое давление на Талибан и Аль-Каиду в Кандагаре. Вы убедили Америку в правильном выборе именно тогда, когда ей это было крайне необходимо.

Он пожал нам руки. Часть моей души хотела остаться спокойной, но все же мы с Джимом, продолжая свой путь, держали спину ровнее.

Врачи были правы: завтра мы направляемся на север. План был почти готов, командиров взводов вызвали для финального инструктажа.

Капитан Эрик Дилл, командир взвода разведки, постоянно наклонялся к карте всем корпусом и пальцем показывал нам маршрут. Дилл брил голову наголо, имел репутацию прямого человека и хорошего аналитика. Я подошел к нему. Он встретил меня словами:

— Одна машина в минуту.

— Что?

— Наблюдение показало, на этом участке дороги, в промежутке между закатом и восходом, в среднем проезжает по одной машине в минуту. — Он показал на черную линию, извивающуюся на запад от Кандагара и ведущую в Лашкаргах.

— Кто в машинах?

Дилл приподнял одну бровь:

— Сколько ты видел афганских фермеров, разъезжающих туда-сюда на пикапах марки «Тойота»?

Я вообще не видел афганских фермеров. Я вообще ни одного афганца не видел. Но я точно знал, что Саудовская Аравия продала Талибану несколько сотен «Тойот». Конечно, они были не так заметны, как танки с флагом Талибана, но тем не менее они у Талибана были.

Специалист по анализу разведывательных данных, одетый в джинсы и фланелевую куртку, поправил очки, подвинув их поближе к переносице, и встал на середину комнаты. Если бы не пистолет, он вполне бы мог сойти за преподавателя, стоящего перед своими студентами. Он предсказывал штурм Кандагара — конечно, в середине декабря. Предполагалось, что Талибан понесет огромные потери и ретируется обратно, к себе. Некоторые уйдут в Пакистан, некоторые в Иран, а многие — в горы, рядом с Кандагаром. Аль-Каида, напротив, будет более жесткой. Многие солдаты предпочтут умереть, но не отступить.

— Эту возможность мы им предоставим, — сказал офицер оперативного отдела штаба и продолжал излагать план.

Нашей миссией было перекрыть движение на трассе и не дать Талибану и Аль-Каиде выскользнуть из рук Северного Альянса после стремительной атаки на Кандагар.

Инструктаж был окончен, комната пустела, нужно было успеть приготовить все к установленному сроку.

Ночью я вышел, чтобы проверить позиции своих пехотинцев. Моей первой остановкой был минометный окоп. Здесь на карауле стоял штаб-сержант, все остальные солдаты спали.

— Добрый вечер, сэр, — сказал часовой.

— Хорошая новость. Послезавтра мы улетаем на север. Только третий взвод, мы — взвод вооружения, и несколько частей батальонной десантной группы. Завтра я буду обладать более подробной информацией.

Он быстро покачал головой и выплюнул жевательный табак.

— Хорошо. Чем быстрее мы их поубиваем, тем быстрее вернемся домой.

— А разве не ты мне говорил про «бесценные воспоминания и отсутствие духов»?

— Это в прошлом. Сейчас мы выполняем свой долг. Больше никаких молитв о мире. Сейчас надо стрелять на поражение. Сражаться, чтобы выиграть.

Меня вдруг затрясло. Я очень надеялся, что штаб-сержант подумает, что это от ветра.

Я сменил тему.

— Что-нибудь читал в последнее время? — Он был заядлым книголюбом, и мы часто менялись книгами.

— Забавно, что вы спросили, сэр, забавно, что вы спросили. — Он опустил руку в карман и вытащил книгу в мягкой обложке. В свете луны я смог разобрать имя автора: «Редьярд Киплинг».

— Я, вообще-то, не очень люблю поэзию, но благодаря Киплингу почти изменил свое мнение.

— Если меня ранят, штаб-сержант, и вы, ублюдки, бросите меня на афганском поле, я сначала пущу свою пулю вам между лопатками, а потом уж в собственную голову, — ответил я.

Он улыбнулся и выплюнул на песок очередную порцию слюны:

— Думаю, в такой ситуации вы так и поступите, сэр. — Он замолчал, а потом добавил: — Даже Хэдселл мог так поступить.

Один из моих пулеметных расчетов, укрепляя позиции фланга, копал окоп вместе со взводом Патрика. Я подошел к бойцам.

Один из морских пехотинцев, его звали Эспера, спросил меня:

— Сэр, мы говорим о Линдхе. Эти парни, — он кивнул в сторону других морских пехотинцев в окопе, — думают, что он борец за свободу.

Джон Уокер Линдх, так называемый американский талиб, был посажен на прошлой неделе в тюрьму Квала-и-Джанги, расположенную на севере Афганистана. И теперь он сидит в тюрьме, в металлическом контейнере, на расстоянии в сотни ярдов от окопа Эспера.

— А ты как думаешь? — спросил я Эспера.

— Предатель. Самый злостный предатель. Он повернулся спиной к обществу, взрастившему его, это общество дало ему свободу и идеалистические взгляды, чтобы он мог последовать за тем, во что верил.

— А в чем преступление? — подстрекал я Эспера, было забавно играть адвоката-дьявола. — Может, он просто был не в том месте и не в то время?

— Перейдя на сторону Талибана? Заявляя, что является членом Аль-Каиды? Черт, сэр, если этого для вас недостаточно, вспомните, что его дружки убивали морских пехотинцев! — Майк Спэнн, офицер ЦРУ, бывший капитан морской пехоты, был убит вскоре после допроса Линдха. — Если моя бабушка убьет морского пехотинца, она тоже будет в моем черном списке.

На лице Эспера опять была видна напряженность.

— Мы, молодые американцы, находимся здесь и делаем то, что приказывают нам избранные демократическим путем руководители нации. А он воюет против нас. Это что, так трудно понять? А пресса уже сетует на то, как плохо с ним обращаются. Ему там тепло. Его защищают. Он ест три раза в день и спит всю ночь. А у меня все это есть? А мои солдаты могут этим похвастаться?

— Они вольны высказывать свое тупое мнение, это часть того, за что мы воюем, — сказал я. Было уже далеко за полночь, а мне нужно было обойти еще много позиций, поэтому я выбрался из окопа, в то время как Эспера и другие солдаты продолжали свой спор.

К стрелковой ячейке я старался подойти сзади, как можно бесшумнее, чтобы услышать очередную словесную перепалку. Это был штурмовой боевой расчет, два солдата, которые должны бодрствовать. Однако в лунном свете я увидел очертания трех голов. Я скользнул в яму, подняв за собой каскад пыли. Генерал Маттис облокотился о стену, созданную мешками из песка, — это он разговаривал с сержантом и младшим капралом.

Генерал Маттис спросил десантников, есть ли у них какие-нибудь жалобы.

— Только одна, сэр. Мы еще не на севере и никого не убили.

Маттис потрепал сержанта по плечу. Я слышал, он был старой закалки, ценил грубую агрессию больше, чем что-либо еще.

— Поедете, молодой человек, поедете. Когда я узнал о том, что эти ублюдки напали на морских пехотинцев Соединенных Штатов Америки, я решил сделать все возможное, чтобы их ничтожные жизни превратились в ад на земле.

 

14

В ПРЕДРАССВЕТНОЙ ТЕМНОТЕ завывали турбины.

Летели мы низко, плавно огибая вершины гор. Наше место назначения было от нас в сотне миль, сразу за Кандагаром. Я прочитал достаточно об Афганистане, чтобы знать: история перемещения вертолетов здесь совсем не впечатляюща. Советский Союз уничтожал здесь моджахедов до тех пор, пока ЦРУ не доставило сюда управляемые ракеты «Стингер», изменившие ход событий в войне. «Стингер» достаточно мал, его можно перевезти на осле. В 1986 году афганский командир, прозванный «Инженер Гаффар», выпустил в воздух первые ракеты «Стингер» и сбил рядом с Джелалабадом три советских вертолета «Хайнд».

Пилоты постоянно переговаривались друг с другом, мониторя ситуацию и рассказывая друг другу о потенциальной опасности — например, холмах или фигурах на земле. Я посмотрел через лобовое стекло на другие вертолеты. Они летели невероятно низко, оставляя за собой шлейф пыли. Так нас было легче увидеть издалека, но вместе с тем низкий полет на высокой скорости давал нам шанс пролететь мимо пулеметчика и не дать ему возможности прицелиться и выстрелить. По крайней мере, я на это сильно надеялся.

Добро пожаловать в Афганистан. В мировом народном фольклоре про него сложено много мифов и легенд: Александр Македонский, он же Александр Великий, Большая Игра, горы Гиндукуш. Глядя на снег в горах, я думал о том, что природа может быть такой же смертоносной, как и любая террористическая сеть. Наши матерчатые ботинки, предназначенные для пустыни, никак не подходили для ходьбы по снежным сугробам. Из вещей у нас были только легкие куртки и тонкие перчатки. Если ночи в Рино были некомфортно холодными, то здесь, в горах, они преобразовались в опасно холодные.

— Пять минут! — крикнул я пехотинцам, сопровождая свое восклицание жестом,

— Тридцать секунд!

Два вертолета полетели дальше, за ведущим вертолетом, а мы, еще с двумя, начали высадку. Пустые вертолеты взлетали в небо, я повернулся и закрыл глаза, чтобы в них не попал поднятый вертолетами песок. Шум вертолетов стихал. Они летели на север, а мы оставались здесь.

Разведка с малых высот — несколько разведывательных групп уже заняли свои позиции на скалах, примерно в двух километрах от нас. Два наши пехотных взвода распаковали снаряжение. Мы надели на плечи рюкзаки и пошли к ним. Здесь было холоднее — севернее и намного выше от уровня моря.

Штаб-сержант организовал своих солдат, и они уже рыли окопы, а я присоединился к остальным офицерам — нам нужно было скоординировать действия. Мы собрались в маленькой палатке, служившей передвижным командным постом батальона.

— Рота «Браво», добро пожаловать на базу действий разведывательного подразделения под кодовым названием «Пентагон».

Комбат, которого называли «Шейка» в честь знаменитого зулусского воина, ждал нашего появления. Полковник очень хорошо отсортировал информацию, выкладывая нам, в первую очередь, самое важное. Воздушная разведка рапортовала о наличии радиолокационной антенны на юге от нас и реактивной системы залпового огня (РСЗО) на севере. РСЗО — это торпедные трубы, закрепленные на кузове грузовика. Один такой залп может стереть с лица земли ни много ни мало — квадратный километр. Основной целью батальона было, по словам комбата, узнать все возможное об этой двухсторонней угрозе для нас. Полковник послал Джима вместе с патрулем разведки с малых высот, чтобы собрать информацию по радару, а разведка должна была сделать то же самое по РСЗО.

Следующим по важности приоритетом был ориентировочный план текущих действий. В нескольких километрах к северу от нас была река, ее берег утыкан деревнями и фермами. Автострада от Кандагара до Лашкаргаха расположена параллельно и северней реки. По словам полковника, в эту ночь генерал Томми Франке, командующий всеми американскими силами от мыса Доброй Надежды в Африке и до Центральной Азии, полагался только на нашу небольшую группу морских пехотинцев. Сейчас все глаза были устремлены на нас. Мы должны перекрыть движение по автостраде и поставить об этом в известность Талибан.

— Идите за ними везде, — сказал полковник, обращаясь к молодым командирам в палатке. — До тех пор, пока они не начнут бояться нас больше, чем сейчас ненавидят.

Я еще находился в палатке, когда патруль разведки с малых высот, во главе с Джимом, добрался до радара.

— Шейка, это Казак. Мы на указанной территории. Вместо радиолокационной антенны здесь стоит дерево.

— Отрицательный ответ, Казак. У нас достоверные сведения о том, что там должна находиться радиолокационная антенна. Смотрите повнимательней.

Я очень наглядно представил себе, как Джим сейчас ругается матом и бьет по этому дереву кулаками.

— Шейка, Казак. Мы проверили еще раз. Это дерево.

Разведка показала, что там, где должна была находиться РСЗО, находилась именно РСЗО. Но вот только небоепригодная, вероятно, гнила там со времен вывода Советским Союзом войск. А это было двенадцать лет назад. Так что на данный момент база действий разведывательного подразделения «Пентагон» находилась в безопасности.

Мы с Джимом заняли позицию на самой высокой скале. Выставив в ряд лазерный дальномер, оружие, бинокли и приборы ночного видения, чтобы при необходимости можно было быстро среагировать на ЧП, мы принялись рыть окопы.

— Нас оттуда заметили, — сказал Джим, показав на горный хребет позади, который постепенно переходил в долину.

За валуном, определенно, виднелись фигуры двух людей. Я взял в руки бинокль. Точно. Два парня, предположительно нашего возраста, одетые в традиционную одежду «шалвар камиз». Оружия у них видно не было.

— Вероятно, пастухи или жители деревни. Может, они видели наши вертолеты.

В долине были видны тени. Ветер усиливался, температура резко упала.

Мы сидели в окопах, наблюдали за территорией и дрожали. После заката горизонт на севере осветился вспышкой, похожей на вспышку молнии.

— ВВС выбивают из Кандагара душу, началась бомбардировка. — Джим, положив руки под голову, лежал в окопе в абсолютном спокойствии.

Зная, что люди там гибнут десятками, я пытался ощутить угрызения совести, тяжесть в сердце. Но не мог. Вызванные взрывом вспышки желтого цвета были очень хорошо видны в темноте. Самые большие вспышки сопровождались грохотом, который доносился даже до нас.

— Бедненькие ублюдки, — сказал Джим. — Большинство из них наверняка раньше вообще никогда не видели самолетов вблизи, и уж тем более не видели, как управляемые бомбы JDAM падают в трубы их домов.

Что касается нас, то ночное патрулирование не принесло ничего интересного.

Две последующие ночи мы провели с тем же успехом. То есть полный голяк. Пошла третья ночь. Я потряс Джима, была почти полночь.

— Твоя очередь стоять в дозоре, приятель.

Наш новый окоп находился на песочном гребне, в сотнях футов выше уровня моря и шоссе. В течение двух часов мы сидели около шоссе, но интересующих нас объектов видно не было. Еще одна бесплодная вылазка. Однако эта ночь предполагала активное развитие событий. Весь вечер я наблюдал за территорией: видел, как в домах гас свет, видел людей, собирающихся в группы и прячущихся за деревьями у берега реки. Солнце зашло, движение по шоссе оживилось, машины двигались со стороны Кандагара, ехали на запад. И, что примечательно, преимущественно грузовики.

Выбравшись из своего спального мешка, Джим прыгнул в окоп, потер руки, а я вкратце обрисовал ему текущую ситуацию. «Казаки» двигаются по направлению к шоссе, чтобы перекрыть движение. Разведывательная группа «Шоумены» наблюдает за бродом реки. Патруль не хочет возвращаться той же дорогой, пойдет другой. Смешанное отделение вертолетов, «Хьюи» и «Кобра» скоро вылетит из Рино, и оно будет осуществлять поддержку с воздуха. Да, и еще становится очень холодно.

Он взял две рации, а я похлопал его по спине. Встряхнув свой спальный мешок, я запрыгнул в него, застегнул до уровня шеи, закрыл глаза.

Меньше чем через час Джим разбудил меня, активно тряся мой спальник. К тому времени как я проснулся и сел, Джим уже находился от меня в двадцати футах. Он запрыгивал в другой окоп.

— Одевайся, чувак. Сейчас будет жопа.

Выбравшись из мешка, я понял, что задыхаюсь от волнения. Было такое ощущение, будто я прыгнул в холодную реку. Так, спокойствие.

На нас надвигалась большая туча, с хребта дул холодный ветер, и, пока я плотно не застегнул куртку, она отхлестала мне все, до чего дотягивалась. Авиация была нашим единственным источником снабжения, и поэтому мы вглядывались в облака, как заправские синоптики. Казалось, они были достаточно высоко, чтобы не помешать нам. Слева направо я изучал изгибы темного горизонта. Никакого видимого света. Нет звуков. Нет внезапной угрозы.

Самолет-разведчик ВМФ США П-3 сообщил о приближении к нашей засаде автомобиля со стороны Кандагара.

— Где это смешанное вертолетное отделение?

Нам бы совсем не помешало наличие двух атакующих вертолетов.

— Они сбиты, брат.

— Что?

— Слышал, что, по крайней мере, один из них потерпел крушение во время возвращения в Рино. Так что они не прилетят.

Мы находились достаточно высоко, чтобы увидеть легкие бронированные машины, передвигающиеся по равнине. Фары. Их было уже видно. Они приближались к нам с востока. Да, это были грузовики марки «Тойота». Увидев проволоку, водитель поехал медленнее, затем все-таки прибавил газу. В результате он намотал проволоку на ось, и грузовик отнесло прямо к нашим морским пехотинцам. Наша разведывательная команда подошла к машине, и переводчик приказал всем поднять руки вверх.

Вместо этого из кузова грузовика, из-под одеяла, выскочили две фигуры с «Калашниковыми» в руках. Пехотинцы открыли огонь, убив всех, кто был в грузовике. Тут же загорелись топливо и боеприпасы.

На дороге лежали мертвые тела, а грузовик был объят пламенем, морские пехотинцы поспешили удалиться с места событий. Нужно соблюдать дистанцию. Разведывательная группа и группа, сидящая в засаде, не должны находиться вместе. Батальон передал радиограмму, полученную с П-3: с востока приближались еще две машины. Офицер поста управления авиацией, курирующий шоссе, запустил систему лазерного целеуказания. Микроавтобус и самосвал везли не одну дюжину вооружённых людей. Они остановились на дороге, в нескольких сотнях метров от горящих обломков.

Морские пехотинцы сидели на корточках в тени, меньше всего сейчас они хотели честного поединка. Офицер поста управления авиацией прошептал в радио реактивному самолету ВМФ координаты цели. Долго ждать не пришлось. Две пятисотфунтовые бомбы оторвались от крыльев и со свистом упали с черного неба. Звук удара и взрывная волна. Две машины, до упора забитые солдатами Талибана, исчезли во взрыве — были видны лишь ошметки корпусов машин да обугленные части тел.

 

15

НАША ГРУППА НАПАДЕНИЯ в предрассветной темноте с триумфом вернулась в «Пентагон». Через несколько недель генерал Франке пошлет в Экспедиционный отряд МП письмо, в котором говорилось, что наш отряд показал свою отвагу и что «была наглядно продемонстрирована удачная переброска войск и боевой техники ударной группы». Читая похвальный отзыв, я смеялся так, как давно уже не смеялся. Раньше я и не догадывался, что несколько вооруженных солдат — это «переброска войск и боевой техники ударной группы».

Перед рассветом, считающимся самым холодным временем дня, Джим передал мне по радио: «Не трогай свое оружие без перчаток на руках». Он снял перчатку с руки и показал мне ладонь — с одной четвертой ее части была содрана кожа:

— Вот, попытался взять оружие рукой без перчатки. Кое-как отодрал.

Даже не снимая обуви, я лег на камни и накрылся спальным мешком. В последние двадцать четыре часа я спал всего час. Через тридцать секунд около меня стояла фигура Джима.

— Надеюсь, ты не убьешь гонца? «Шейка» созывает командиров взводов на инструктаж.

— Когда?

— Три минуты назад. Извини, брат. Я по ходу не услышал первого уведомления.

В палатку набилось человек двенадцать.

— Мы смыкаем круг, джентльмены, — сказал «Шейка». Он тоже выглядел усталым. — Карзай рядом с Кандагаром. Ширзаи в одном из районов города. Разведка полагает, что мулла Омар улетел в Пакистан, но тем не менее Кандагар все еще является для нас важным стратегическим объектом. Как вы все знаете, это духовная столица Талибана. И нам нужен аэропорт этого города.

Он замолчал на секунду и перевернул страницу в своем блокноте.

— Я вызвал вас сюда не для отдачи боевых приказов, я хотел посмотреть в глаза каждому из вас. Есть офицеры, говорящие о невозможности завершения миссии, так как их солдаты слишком измотаны. Хрень собачья. Вы устали, а морские пехотинцы способны еще на многое. Прошлой ночью по линии атаки был обнаружен непатрулируемый двухсотметровый участок, опасный участок. — Он действительно посмотрел в глаза каждому из нас. — Держите нос по ветру.

Начальник оперативного отдела батальона после кивка полковника начал инструктировать нас по дальнейшим действиям.

Если перевести формальный приказ на язык обычных людей, то получается следующее:

— Джентльмены, нам нужно патрулировать данный участок шоссе и днем тоже, и вы должны вздрючить любого, сделавшего попытку скрыться до того, как ЦРУ выяснит, кто есть кто. По данному участку дороги будут проезжать все, у кого есть транспортные средства. Рота «Браво», — майор показал рукой на капитана Уитмера, стоящего рядом со мной, — выберет в пустыне посадочную площадку и отправится туда на вертолетах CH-53.

Поймав взгляд майора, я спросил:

— Огневая поддержка, сэр?

Анализ Дилла был верен: численное преимущество особенно хорошо, если имеешь реактивный самолет над головой.

— Во время полета вас будет сопровождать вертолет «Кобра».

Начальник оперативного отдела в последний раз. посмотрел на записи в блокноте, а затем захлопнул его.

— И еще две вещи. Ожидаемая тактика со стороны противника: взрывные устройства, заложенные в автомобиль, террористы-смертники, мины-ловушки, попытки похищения людей. В месте вашей дислокации есть минное поле, оно простирается на три километра к востоку и на четыре километра к западу, сами понимаете, не стоит ходить туда, чтобы отлить.

Прибыли на место. Получили информацию о наличии в округе легких бронированных машин (ЛБМ). Наша миссия совсем не походила на миссию по обеспечению безопасности. Я отправил взвод в глубокую расселину, — там его стрельба не прямой наводкой не достанет. Взводу нужно было время, чтобы привести в порядок оружие, поесть и отдохнуть, а я отправился к начальству, нужны были инструкции по координации следующего шага. Рядом с командирами всегда находится куча радиоантенн, поэтому, найдя глазами самое большое скопление антенн, я пошел туда.

На полпути я заметил двух афганских мальчиков, идущих в сторону наших позиций. Они улыбались и махали нам руками. Помня предупреждение майора о террористах-смертниках, я вызвал переводчика, и мы пошли к ним наперерез. Переводчик, младший капрал Аймаль Ачекзай, работал на «Пелелиу» коком до 11 сентября. После атаки террористов он поставил нас в известность о том, что родился в Кабуле и говорит на пушту. Ачекзай стал переводчиком для нашей оперативной группы.

На мальчиках были длинные рубашки и мешковатые штаны. У одного были кожаные сандалии, а другой ходил по камням босиком. Босоногий мальчик улыбнулся и, стесняясь, подошел ко мне, чтобы дотронуться до моей руки. Он, на пушту, рассказал Ачекзаю о нашем везении: мы выбрались со своего поста живыми — это большая удача.

— Там все талибы.

Я покачал головой и улыбнулся:

— Те жители деревни сказали нам, что рады видеть американцев и что все остальные вокруг талибы, — сказал я. Ачекзай пожал плечами. — Не говори ему этого, — добавил я. Лейтенант не должен играть в местную политику. Просто поблагодари их за дружеское отношение к нам и скажи: мы поражены красотой их страны.

Мальчики улыбнулись на комплимент и, идя обратно, махали нам рукой. Я уже повернулся в сторону цели моей прогулки, но мне в голову пришла интересная мысль.

— Ачекзай, скажи им, чтобы местные жители не подходили к нашим позициям, особенно ночью. Это небезопасно.

Командир батальона и его личный состав, сконцентрировавшись в центре треугольника, образованного военными «Хаммерами», сидели на складных стульях. У их ног лежала карта южной части Афганистана, холодный ветер быстро рассеивал сигаретный дым. Я встал в нескольких футах от них, ожидая, когда кончится совещание, — тогда капитан Уитмер сможет подойти ко мне.

— Какие указания, сэр?

— Мы остаемся здесь. Нам отрапортовали о талибах, расположившихся в деревне на юго-востоке, и об Аль-Каиде на северо-востоке. Ты задаешь план действий. Создать надежную объединенную систему обороны. Раздели своих людей пополам. Одна половина отдыхает, другая работает, и будьте готовы в любой момент присоединиться к патрулю или пойти на задание.

— Хорошо. Подведем итог: не делать ничего, но быть готовым ко всему.

Капитан Уитмер засмеялся:

— Звучит как достаточно хорошее общее правило.

* * *

После заката прошло два часа. Мы только-только заняли наши оборонные позиции, собираясь просидеть в них всю ночь.

Офицер оперативного отдела штаба сообщил нам последние новости:

— Радиоразведка перехватила радиосигналы на пушту. В непосредственной близи от нас, по крайней мере, две группы солдат противника знают о нашем расположении и готовятся стрелять в нас из засады реактивными гранатами.

Из темноты я услышал голос одного из офицеров:

— Ну и что? У нас хорошие оборонительные позиции. Даже если они пустят гранаты в ход, те не пролетят больше километра. Двигатели машин можно легко вычислить при помощи тепловизорных прицелов и валить всех приближающихся ближе чем на километр.

Все предложения, заключающиеся в том, что нужно оставаться и ждать, были забракованы.

— Командир батальона хочет поменять дислокацию. Выдвигаемся через пятнадцать минут, идем на юг. Отсюда меньше десяти километров. Все, у кого есть машины, едут на них. Рота «Браво» идет пешком.

Я поднял руку:

— Сэр, мы взяли с собой почти две сотни минометов и десять тысяч патронов. Мне нужно погрузить часть оружия и боеприпасов на транспортные средства, лишь в этом случае мы сможем идти.

В ответ я услышал, что транспорт и так перегружен и дополнительный вес может сломать ось.

— О’кей, тогда мы лучше погрузим в них оружие и боеприпасы. Просто некоторые морские пехотинцы пойдут пешком.

Для меня было все просто и логично.

— Лейтенант Фик, я не хочу смешивать все отделения. Люди в грузовиках останутся в грузовиках. Вы сами решайте, как потащите свои патроны.

Со всей нашей амуницией на плечи каждого моего пехотинца должно было лечь почти по две сотни фунтов.

— Сэр, это хрень собачья. — Я, как мог, старался смягчить слова уважительным тоном. — Мои солдаты разобьют все колени о камни, и мы будем замученными в край. Вы полагаете, я пойду сейчас к моим солдатам и скажу, что мы понесем на себе по двести фунтов, а все остальные поедут на колесах?

Начальник оперативного отдела наградил меня суровым взглядом и произнес фразу на октаву ниже своего обычного голоса:

— Лейтенант, еще немного, и вы почувствуете на себе гнев старшего офицера.

Я шел к своему взводу, спотыкаясь о камни, и крыл матом и начальника оперативного отдела, и морскую пехоту, и Афганистан. После всех разговоров про агрессивность и борьбу с врагом мы сматываем удочки, а не выслеживаем противника и не сидим в окопе, готовые к бою.

Я рассказал штаб-сержанту о плане действий, он только покачал головой.

— Идея плохая, — сказал я.

Колонна была сформирована, и мы пошли через шоссе, подальше от гор. Наш взвод шел рядом с военными «Хаммерами», мы сгибались под тяжестью оружия, бронежилетов, шлемов, боеприпасов, воды, еды, лопат и плохого к себе отношения.

Каждый из моих солдат нес на плечах не менее веса своего тела.

Сильные люди тащили на себе тяжелый груз, дорога была нелегкой. С этим ничего не сравнится: нельзя не идти, нельзя сделать работу завтра, не принимаются никакие отговорки. Настоящее испытание. Вот поэтому-то я и пошел в морскую пехоту.

 

16

НЕЗАДОЛГО ДО РОЖДЕСТВА каждый диалог начинался с шепота. Главы Аль-Каиды, возможно, включая самого Усаму Бен Ладена, удерживались в пещерах рядом с Тора-Бора. Ходили слухи о том, что нас пошлют захватить его «живым или мертвым», как выразился президент Буш. Через три дня после засады на «Шоссе-1» оперативная группа «Кувалда» вернулась в Рино. Кандагар был разрушен, вместе с ним пал Талибан. Теперь внимание Америки было сосредоточено только на Аль-Каиде.

Операция «Тора-Бора» должна быть секретной, но говорили о ней все.

— Ты думаешь, нас наградят, если мы поймаем Бен Ладена?

По прошествии недели водоворота слухов я начал подозревать: мысли о данном задании были навеяны старшими по званию, которые всегда хотели иметь в нашей игре роль побольше.

22 декабря я проснулся весь в инее. Обильная роса и температура ниже нуля превратили мой спальный мешок в довольно твердую конструкцию. «Тора-Бора» — уже какое утро подряд это была моя первая сознательная мысль после пробуждения. Я встал и, прихрамывая, от того что отлежал себе ногу, пошел в оперативный центр. Капитан Уитмер был там, он тщательно изучал карту.

Мы откорректировали план. Сначала полетим в Баграм, а затем — в Джелалабад.

С каждым часом наша долгожданная операция переходила из статуса «вероятной» в статус «возможной».

Канун Рождества я провел с Патриком на мессе около взлетно-посадочной полосы. Почти стемнело, около двух дюжин солдат стояли вокруг импровизированного алтаря. Он был сделан из ящиков с патронами и накрыт пончо.

— Полагаю, что многие из вас более грешны, чем мои обычные прихожане, но в данных обстоятельствах это не имеет никакого значения, правильно?

Мы пели «Silent Night» и «O Come, All Ye Faithful». Я закрыл глаза и мысленно отправился за десять тысяч километров отсюда, домой. Я представил, как моя семья тоже сейчас поет со мной эти псалмы. Потом все пойдут в китайский ресторанчик — это наша старая традиция, а затем на вечеринку — больше чем двадцать лет подряд мы встречали Рождество именно таким образом.

Месса закончилась. Было темно. Мы с Патриком вместе пошли обратно. Все время мы были так поглощены операциями и взводами, что редко находили время для простых разговоров.

— Как ты?

Он сказал фразу, как будто хотел получить нормальный ответ, а не какую-нибудь стандартную реплику типа «отвяжись».

— Я весь разбитый, чувак.

Я рассказал про все, что у меня накипело на душе, про всю сдерживаемую обиду: рассказал про то, как меня раздражает сидение и ничегонеделание, рассказал, что мне совсем не понравилось, как мы убегали от команд с реактивными гранатами, что мне не понравилось, как командир оперативного отдела обошелся с моим взводом, постоянное недосыпание, неразбериха с миссией в Тора-Боpa. Я носил маску мужества на лице перед взводом и капитаном Уитмером так много недель, и было таким облегчением рассказать Патрику про все, что меня гнетет.

— Сейчас лучше себя чувствуешь? — спросил он с улыбкой, хотя отлично знал ответ.

Мы пожали руки, пожелали друг другу счастливого Рождества и пошли к своим взводам.

Рождественский восход был ясным и холодным.

Конфеты и мини-бутылки «Табаско» из индивидуальных пайков свисали с ветвей. Даже подарки были. Всю предшествующую неделю морские пехотинцы откладывали из своих пайков кто сыр, кто круглый фунтовый кекс. Минометная секция с пышной церемонией вручила мне потрепанный порножурнал. Я тоже пришел не с пустыми руками и вложил в руки штаб-сержанта две банки табака «Копенгаген».

Когда я вернулся в башню, Джим стоял с коробкой в руках и в его взгляде читалось отвращение. К коробке была прикреплена рождественская открытка от командира ВМФ США на Среднем Востоке. Она была адресована «Взводу морских пехотинцев США, лагерь Рино, Афганистан». В коробке лежали две дюжины поп-корна для микроволновки, электрический вентилятор и романы Джекки Коллинз с названиями типа «Голливудские мужья» и «Мир полон женатых мужчин».

— Брат, — сказал он, увидев, что я поднимаюсь по лестнице, — у тебя когда-нибудь возникало чувство, что никто понятия не имеет, чем мы тут занимаемся?

На следующее утро меня вызвали в оперативный центр на инструктаж. Наша миссия в «Тора-Бора» была отменена. Американские войска не будут принимать в ней участия, ею займутся наши афганские союзники.

Вернулся в башню. Рассказал Джиму новость, он бил кулаками о стену от досады.

— Черт, трусливое решение. Человеческие потери? А что тогда, на хрен, произошло 11 сентября? Это наш шанс добраться до ублюдков.

Я был с ним полностью согласен, и штаб-сержант думал так же. Он слышал, как мы орали в башне, и пришел выяснить, что случилось.

— Афганские союзники? У нас нет афганских союзников. У нас есть афганцы, которые сделают то, что мы им скажем, если это принесет им выгоду и если мы им за это заплатим. Бен Ладен пожертвует им козла и убежит.

Нам сказали готовиться к возвращению на корабль.

Первой покинула лагерь рота «Чарли», затем «Альфа», разведка и разведка с малых высот. К 3 января 2002 года Рино практически опустел, осталась одна рота «Браво».

Капитан Уитмер дал нам с Джимом указание оставаться в башне и не снимать минометчиков с караула, пока самолет не опустится на землю. Мы сканировали горизонт во всех направлениях — никаких движений.

— Это место мертво, как хренов ад, — сказал Джим и выкинул маленькую бутылку от «Табаско» в песок.

— Ну, не скажи, было бы здорово вернуться как-нибудь и взорвать тут все к чертовой матери, — ответил я, — как было в Нормандии и Монте Кассино.

— Хрен им, я вернусь сюда, только если здесь будет поле для игры в гольф, отель «Хилтон» и прямой рейс из Нашвилла. А до тех пор пусть сами тут сосут друг у друга.

Когда из темноты возник C-130, мы с Джимом надели на плечи наши рюкзаки, в последний раз посмотрели на Рино и спустились по спиральной лестнице. Двор нашего лагеря, еще недавно набитый солдатами, сейчас был пуст. Мы вышли в ворота и закрыли их за собой. Я опустил задвижку. Посмотрев в последний раз вовнутрь, подумал, что теперь знаю чувства астронавтов, покидающих Луну. Я никогда сюда не вернусь.

Джим спросил:

— Как ты думаешь, когда здесь появятся плохие парни?

— Думаю, завтра, еще до заката они будут рыться в нашем мусоре.

По прибытии на «Дубьюк» нас раздели и провели дезинсектирование.

Горячая вода смывала глубоко въевшуюся грязь с моего лица, бриться пришлось дважды. В итоге, посмотрев в зеркало, я наконец-то смог увидеть свои скулы. Цвет глаз был более голубым, чем обычно, но сами глаза больше спрятались в глазницы. Я сбросил семнадцать фунтов.

И что странно, когда лег в постель, то не смог уснуть.

Я также обнаружил, что не могу оставаться в закрытом пространстве больше нескольких часов. Именно поэтому в понедельник, 7 января, я стоял у перил корабля, в тумане, и смотрел на очертания Кувейта.

«Дубьюк» медленно плыл в гавань, но наша стоянка была недолгой. Террористическая угроза подрыва американских кораблей в Персидском заливе вынудила нас уже через несколько часов выйти в открытое море.

Мы с Патриком собирались вечером на палубе и болтали под шум шуршащих на ветру флагов.

— Я все еще пытаюсь понять, участвовали мы в бою или нет, — сказал Патрик. Он не подстриг волосы, и они казались мне очень длинными, а лицо его — потрескавшимся от пустынного ветра.

— Если мы спрашиваем друг друга об этом, тогда, вероятно, ответ отрицательный, — отреагировал я.

— Да, но где тогда мы были и что тогда мы делали… — его голос стих. — Там же было опасно. Бомбы, мины и реактивные снаряды.

— Официальная оценка — что-то типа: боевые действия наземных войск в условиях угрозы жизни людей.

Патрик вздохнул.

— Это означает, что американцы больше никогда не будут участвовать в настоящем бою? Всё будут делать бомбы со спутниковым наведением JDAM, лазеры, бомбы с лазерным наведением и ракеты «Томагавк»? А что насчет парней на земле, делающих высокотехнологичную подготовительную работу?

«Дубьюк» взял курс на Америку. Домой. Нам предстояло длинное путешествие, с пикником на стальном пляже.

Весь день полетная палуба трансформировалась в большой двор для барбекю. Матросы переворачивали котлетки и жарили на гриле куриные грудки.

Из громкоговорителей доносилась музыка Брюса Спрингстина, «Ю-ту» и Джонни Кэша. Две команды морских пехотинцев превратили корму в футбольное поле. Не знаю, через сколько часов они бы устали играть в футбол, но чей-то длинный пас вскоре отправил мяч в Индийский океан. Самым лучшим угощением в тот вечер было пиво. По две банки на каждого. Я взял в каждую руку по пиву и несколько минут наслаждался видом капель воды на холодной банке. Когда я сидел на солнце, пил пиво и слушал музыку в стереозвучании, холодные ночи неподалеку от Кандагара казались ушедшими далеко в прошлое. Воспоминания уже тускнели.

* * *

В начале февраля мы повернули на восток — переплывем Тихий океан, и мы дома.

Мы с Эриком Дриллом каждый день уделяли время для того, чтобы поворочать железо. Собирались в спортивном зале «Дубьюка», под «Американским орлом» — гербом и эмблемой США, тягали штангу, качались на тренажерах. Там-то Эрик впервые и озвучил свое деловое предложение.

— Слушай, Фик, как ты смотришь на то, чтобы перейти в разведку?

— Кто спрашивает?

Эрик объяснил: он разговаривал с новым командиром Первого разведывательного батальона и рекомендовал меня на свое место. Я был польщен, но не был уверен, что предложение реально.

— Почему я? — спросил я. Прекрасно зная все преимущества разведки, я все-таки решил еще раз услышать это от Эрика.

— Автономность. — Эрик широко открыл глаза так, как будто этот ответ был очевидным. — У тебя будет взвод толковых, зрелых, хорошо натренированных морских пехотинцев. Самое лучшее вооружение и техника. Больше долларов на их тренировки. Свободу вести подготовительные занятия по собственному плану.

— Это выжимка из самого интересного, Нат, — пояснил еще Эрик. — Многим нравится жестокое с ними обращение в морской пехоте. Они им наслаждаются. Я никогда не испытывал похожих эмоций, и ты тоже. Я это сразу понял. Если разведка ни разу не выстрелила — значит, мы сделали свою работу хорошо. Собранная разведкой информация может спасти жизни многих людей. Если ты все-таки выстреливаешь, то это не просто пиф-паф. Это игра думающих людей. Ты должен это осознать.

Эрик замолчал — начал делать повороты со штангой на плечах. И только окончив упражнение, он добавил:

—  Твой шеф переходит к нам на должность начальника оперативного отдела. Поговори с ним об этом.

Когда я постучался в каюту капитана Уитмера, он читал «Кодекс самурая». Оторвавшись от книги, капитан показал, чтобы я входил и садился.

— Сэр, капитан Дилл говорит, вы по приезде переводитесь в разведку. Он предложил мне занять его должность.

Посмотрев на меня выжидающе, Уитмер кивнул. Вид у него был такой, будто он предвидел нашу беседу еще за несколько недель до сегодняшнего дня. Для него такое поведение было типичным: он не следовал за новостями, позволяя событиям развиваться собственным ходом.

— Хорошо, сэр, но почему именно я?

Уитмер объяснил: личный состав разведки задавлен рамками занятий, направленных на «высокую скорость и маленькое сопротивление» — таких, как прыжки с парашютом и подводное плавание.

— Наша страна на пороге новой эры, где такие подразделения, как разведка, будут необходимы в первую очередь. И, вероятно, их работа будет выглядеть не так завлекательно и сексуально, как это показывают в фильмах. Понадобятся теоретические знания, которыми вас пичкали в Квантико, — стреляй, перемещайся и общайся. Нам нужны молодые офицеры с высоким уровнем пехотных навыков. Ты один из таких офицеров.

Я не спешил с ответом. Я думал о том, что будет трудно сказать взводу «до свиданья». Но мне ведь по-любому придется уйти — офицеры и так служат командирами взвода только один рейс, потом нужно уступать место новеньким выпускникам ШПО.

Перевод в разведку обещал все бонусы, о которых поведал мне Дилл, плюс год-два командования и плюс возможность перевестись потом в другое подразделение. Я решился.

— Сочту за честь, сэр, — сказал я.

Итак, по возвращении домой я переведусь в разведку.

Мы прибыли на Родину. Я покинул Америку за месяц до теракта 11 сентября, и разница была налицо. Люди, казалось, стали добрее, внимательней и тревожнее.

Я предпринял необходимое паломничество в «Граунд Зиро», кафе под открытом небом в самом центре Пентагона, и в сам Пентагон, посетил церемонию на Южной лужайке Белого дома в честь полугодовой годовщины событий 11 сентября. Я видел на лицах людей печаль и скорбь, но также и желание отомстить.

Я рад был вернуться в марте в Кэмп-Пендельтон. Я чувствовал себя комфортнее рядом со своими морскими пехотинцами.

Патрика перевели на должность начальника артиллерийско-технической службы роты «Браво». На моем столе лежали скрепленные степлером приказы: «Вы должны явиться не позднее 12.00 25 марта 2002 года в 1-й Разведывательный батальон для исполнения временно возложенных на вас обязанностей, что займет приблизительно 65 дней». Разведка, но только временно. Сначала мне нужно пройти подготовку.

 

17

КАЖДЫЙ МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ ДУМАЕТ, что он самый крутой парень в комнате. Многие с этим согласятся, но все равно, самое крутое звено нашего рода войск — разведка. Из 175000 морских пехотинцев, служащих в регулярных войсках, в разведке служат менее 3000.

Отбор в разведку начинается с изучения личных дел кандидатов, у которых должны быть безупречные данные: звание специалиста по стрельбе, отличная физическая подготовка, прекрасные рекомендации от предыдущих командиров. Прошедших предварительный отбор отправляют на двухнедельную «Учебную программу разведки» (УПР), те же, кто прошел эти курсы, продолжают обучение на «Курсах по основам разведки» (КОР) в Коронадо, штат Калифорния. На КОР учат базисным навыкам разведывательного патрулирования, наблюдения и коммуникации.

УПР и КОР не научили меня практически ничему. Большую часть тактических технических знаний я почерпнул еще в Афганистане, причем на собственной шкуре. Но зато эти курсы наделили нас кое-чем более ценным: легитимностью.

КОР мы окончили в июле 2002 года. И теперь в качестве новых разведчиков морской пехоты должны были повысить уровень прыжков с парашютом, уровень подводного плавания, пройти школу выживания, специальные курсы по изучению иностранного вооружения, курсы подрывных работ, пройти альпинистскую подготовку.

Один из моих страхов — это угодить под воду и не иметь возможности выбраться оттуда. Утонуть. Кто-то заметил это, и начиная с 04.00 часов утра понедельника из меня будут вытаскивать этот страх.

Это называлось курсы по плаванию и безопасному бою на водных объектах. Инструктор сказал нам во время предрассветной беседы, что курсы были нацелены на внутренний комфорт в воде, но достигнуть вожделенного комфорта нам придется посредством крайнего дискомфорта. «Мы найдем ваше слабое место и сделаем его сильным». Инструкторы пообещали отодвинуть рамки нашего восприятия страхов так далеко, что при переходе границ этих рамок мы, вероятно, умрем. «Вы будете, в полном значении этого слова, нетонущими». Я слушал их и мне становилось нехорошо. Я так мечтал срулить с этих курсов — наверное, потому-то я и здесь.

Поначалу нас было двадцать. Окончило курсы одиннадцать человек. Эти курсы были для меня тем, чем в свое время была ШПО. Я посмотрел страху в глаза и победил его. Получил свой диплом, был бодр и готов встретиться со своим взводом. Но у батальона были другие планы. Несмотря на заверения капитана Уитмера о том, что Первому разведывательному нужно постараться избегать тренировок, нацеленных на «высокую скорость и маленькое сопротивление», мне был вручен билет и приказано отправиться в Форт-Бенниг, штат Джорджия, где мне нужно будет пройти еще один курс обучения и стать парашютистом десантных войск.

* * *

Я должен был провести три недели на Курсах воздушно-десантных войск, работая со своим новым взводом. Я заметил странную тенденцию в моей карьере: обучен командовать пехотным взводом, но получил взвод оружия; обучен ходить по береговой линии — отправлен воевать в страну, не имеющую выхода к морю; обучен прямо с парашютом нападать на патруль, но в реальной жизни делал это с земли или с кузова грузовика. Это могло свести с ума, но я решил воспринимать подобные обстоятельства как тренинг для умения приспосабливаться. «Импровизировать, адаптироваться и превозмогать трудности» — недаром это мантра морской пехоты.

Курсы воздушно-десантных войск напомнили мне ШПО. Мы оставили рюкзаки у дверей. Каждое утро мы строились, отжимались, нас тоже «имели как хотели» военные инструкторы в черных головных уборах. Мы должны были обращаться ко всем: «Сержант воздушно-десантных войск».

— Сделайте мне тридцать отжиманий! И пятьдесят за ваших морских пехотинцев!

В течение двух недель инструкторы прививали нам мышечную память. Мы прыгали с деревянных ящиков в яму для прыжков. Прыгали с чего-то под названием «тренировочно-парашютная вышка», использовали висящую, в пяти футах от земли имитацию подвесной системы.

Колени болели, бедра были все в синяках — и все это из-за отработки приземления. Вечера я проводил в путешествии к автомату со льдом и горстями пичкал себя «Мотрином».

Сержант воздушно-десантных войск стоял в двери самолета — самолет был, в свою очередь, высоко над землей — и был готов толкнуть меня в спину. Он ухмыльнулся и крикнул:

— Не волнуйся, если что, я тебя пихну, а гравитация сделает все остальное.

Когда свет фонаря над дверцей стал зеленым, я выпрыгнул. Я не предоставлю ему такой радости: толкнуть меня. При правильном отделении ноги парашютиста должны быть вместе, тело наклонено, а руки с локтями должны быть крепко прижаты к запасному парашюту на животе. Вверх ногами. Небо. Земля. Небо. Земля. Раскрылся парашют, наполнился воздухом. Рывок. Я начал опускаться намного медленнее и стабильней. Шок от рывка окончательно привел меня в чувство.

«Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи. Посмотреть на купол парашюта, и если он раскрылся не полностью или имеет неправильную форму, то нужно постараться устранить недостатки». Нас так неистово натаскивали, готовя к прыжкам, что я наизусть помнил, что, как и когда нужно делать при отделении. Я сосчитал громко и вслух. Проверил стропы, убедился, что они не переплелись, посмотрел вверх: парашют должен иметь округлую форму, не должно быть рваных дыр. Все небо вокруг меня было усеяно парашютами. Некоторые парашютисты, попав в термальный воздушный поток, зависли. Стофунтовые курсанты службы вневойсковой подготовки офицеров резерва падали, как осенние листья. Мой маршрут по направлению к земле был более определенным.

Перед приземлением нужно держаться руками за стропы, взгляд должен быть направлен на горизонт, что я, собственно говоря, и проделал. Не надо быть зацикленным на приземлении. Спина ровная. Ноги слегка согнуты в коленях.

Толчок при приземлении выбил из моих легких очередную порцию воздуха. Вместо того чтобы сразу после соприкосновения с землей аккуратно упасть на бок и распределить нагрузку удара более или менее равномерно по всему телу, я откинулся назад — спина и голова не сказали мне за это спасибо. Парашют отказывался сдуваться, да еще и предательский ветер тащил мое расцарапанное тело по гравийной поверхности зоны высадки десанта. Удовольствие не из приятных. В конце концов я дернул за вытяжное кольцо, чтобы освободиться от подвесной системы парашюта. Я лежал на спине. Сержант воздушно-десантных войск встал надо мной.

— Нужно сделать четыре прыжка, курсант. Осталось еще три приземления. При последнем прыжке парашют может не раскрыться. Тогда мы пошлем твоей маме значок в форме крыльев.

Я проходил стажировку по программе подготовки курсантов «Выживание, уклонение, сопротивление, побег», сокращенно ВУСП. Девизом школы было «Вернемся с честью». Это была выжимка уроков, которые преподали американским заключенным в Северном Вьетнаме, во время «Войны в заливе» и при других конфликтах.

Первую неделю ВУСП были курсами джентльменов: полдня мы проводили в аудитории Авиационной базы ВМС Норт-Айленда в городе Коронадо. В числе инструкторов были люди, которые провели больше времени в иностранных тюрьмах, чем в морской пехоте. Как они говорили, целью курсов является научиться преодолевать «засирание мозгов», связанное с заключением на территории врага. Нас учили правам «Женевского соглашения»: еда, крыша над головой, медицинская помощь и почта, — все это сопровождалось кривой улыбкой. «Не ждите, ничего из этого у вас не будет». Инструкторы требовали от нас недословного цитирования «Кодекса поведения военнослужащего». Кодекс был написан после Корейской войны, — тогда из пленных американцев, не выдержавших физического и психологического давления, враги выпытали много достаточно важной информации.

Кодекс начинался словами: «Я американский боец. Я служу войскам, стоящим на страже своей страны и нашего образа жизни. Я готов отдать свою жизнь за эти ценности». Затем шло торжественное обещание никогда не сдаваться и всегда делать все возможное, чтобы не попасть в плен, а если все-таки попал, пытаться бежать и ни в коем случае не пользоваться особыми благами, предлагаемыми врагом.

Кодекс обязывает американцев поддерживать веру в своих созаключенных и запрещает выдавать имена, должности, личные номера и даты рождения. На все остальные вопросы нужно давать «очень отдаленные ответы». Кодекс заканчивается так: «Я никогда не забуду, что являюсь американским бойцом, несущим ответственность за свои поступки, и обязуюсь следовать принципам, сделавшим свободной мою страну. Я всецело положусь на бога и Соединенные Штаты Америки». Во время второй недели в ВУСП нам представился шанс попробовать все это на своей шкуре.

Утром в воскресенье мы сели в автобус. В моем кармане лежало только то, что было разрешено взять с собой: компас, зубная щетка и десятифутовая парашютная стропа.

Первые несколько дней в Уорнер Спрингс были нацелены на закрепление навыков, полученных в классе, — ориентирование, камуфляж, подача сигналов и поиск пищи.

За шесть дней я съел одну морковку, несколько горстей заячьего ячменя и маленький кусок кролика. ВУСП боялись, прежде всего, из-за голода. И этот самый голод медленно, но верно понижал нашу способность принимать решения, наш рассудок становился более уязвимым.

В середине недели начался наш так называемый выпускной экзамен: симуляция крушения самолета на вражеской территории. Нужно было уйти от преследовавших нас людей и собак, а если нас все-таки захватят в плен — не раскалываться на допросах в лагере для военнопленных. Они поймали всех. Никому не удалось убежать. Нас привели в лагерь. Правда, была одна вещь, которая не поддавалась ни их, ни нашему контролю: это время — курсы оканчивались, когда они оканчивались. В нашем случае вся фишка была в том, что нас все равно поймают, рано или поздно, но лучше скрываться, сколько можно, в лесу, то есть на свободе, чем оказаться в лагере, где все зависит от милости захватчиков.

В плену. День и ночь прошли как в тумане: побои и допросы шли один за другим. Меня раздели до нижнего белья и запихнули в одиночную шлакобетонную тюремную камеру, потолки здесь были настолько низкими, что я не мог встать во весь рост, да и лежа вытянуться во всю длину тоже не мог. Я пытался лечь — ноги начинали сводить судороги, поэтому приходилось вставать на пятки. Затем спину начали сводить судороги, и я лег. Несколько часов подряд повторялся этот немудреный цикл: встал, лег, встал, лег. Изоляция очень жестокая штука, даже если это изоляция на несколько часов. В камере было не на что смотреть, не с кем поговорить, никак нельзя было понять, день сейчас или ночь, восход или закат. Нас заставляли почувствовать себя абсолютно беспомощными.

Вывели из камеры. Повели. Я зашел в комнату — она была теплой и солнечной, на полу лежал ковер. Меня поприветствовал мужчина, сидящий за письменным столом, он посмотрел со снисходительной улыбкой и попросил присесть. Пододвинул ко мне коробку с конфетами и кружку дымящегося кофе. Он сказал, что я могу угощаться. Компостирует мне мозги. Я отказался, но не без долгого взгляда на поднимающийся с кружки дымок. Он сказал, что является уполномоченным представителем Ямайского посольства. Я кивнул. Он спросил, как со мной обращаются. Я ответил; что в соответствии с 25-м пунктом Женевской конвенции меня должны содержать в хороших условиях, а 26-й пункт гарантирует мне рацион из основных продуктов ежедневного питания. На данный момент у меня нет ни того, ни другого. Он улыбнулся и ответил, что подумает, чем мне можно помочь. Потом вдруг посмотрел на меня обеспокоенным взглядом и спросил, каково мое физическое состояние. По его просьбе я поднял и опустил голову, повернул ее вправо, влево. Он также попросил меня поднять сначала руки, потом ноги.

Вежливо подчиняясь, но не принимая подачек, я нанес поражение лже-ямайцу. Меня вернули в камеру.

Выпустив меня, наконец, из камеры, охрана загнала меня на один лестничный пролет вверх и заставила встать на колени на деревянный пол. Мне завязали глаза, так что видеть я ничего не мог. Руки были связаны за спиной. Чей-то голос начал быстро, один за другим, задавать мне вопросы: имя, должность, род войск, причина, по которой я прибыл в страну, число американцев в моем самолете. Допрашивающий ходил вокруг меня, и под его ногами скрипели деревянные доски. Я не знал, с какой стороны ждать ударов.

Я, как мог, старался использовать технику противодействия, которой меня обучили: придумал правдоподобную историю, был логичным, сообразительным и легко приспосабливался. Я поочередно то уходил в своем рассказе в никому не нужные дебри, то вдруг начинал говорить о фактах, ну совсем никак не связанных с вопросом.

Закончилось тем, что в мои ступни начали тыкать винтовочным стволом, а потом, когда я, похрамывая, поплелся в камеру, засадили мне им прямо в грудную клетку.

По окончании ВУСП проводился анализ поведения каждого курсанта. Старшина ВМФ сел со мной в пустой аудитории.

— Так, сэр, — сказал он, улыбаясь, — как вы думаете, сколько вы находились в запертой коробке?

— Час, может два, — ответил я.

— Восемь минут.

Два раза меня выводили из камеры, как я догадываюсь, это были мои мягкий и жесткий допросы. Жесткий допрос я выдержал просто на ура — они не получили от меня практически никакой информации, и я настолько хорошо использовал технику противодействия, что производящему допрос и в голову не придет применять пытки. Мягкий допрос был нацелен совсем на другое. Я сидел в безмолвной аудитории и смотрел кассету, которую поставил старшина ВМФ. На ней был я: сидел в теплой комнате, выглядел очень худым и бледным. Оказывается, там была скрытая камера, а я-то ее и не заметил. Голос за кадром задавал вопросы, которые были адресованы вроде как не мне, и потом анализировалась моя реакция на них.

— Ты бы мог взорвать бомбу и убить маленьких детей в своей стране?

Я тряс головой. Как делают все остальные нормальные люди? Они говорят «нет», говорят «нет» и качают головой, просто качают головой. Я, сам не осознавая этого, действовал по третьему сценарию.

— Ты думаешь, Америка — это исчадие ада для нас, мирных людей?

Я кивнул головой.

Старшина ВМФ сочувствующе посмотрел на меня.

— Не волнуйтесь, сэр. Лучше пусть тебе один раз прокомпостируют мозги, зато ты будешь уверен, что этого больше не произойдет.

 

18

В УТРО СЛЕДУЮЩЕГО понедельника я надел свою зеленую форму во второй раз. Почти два года прошло с моего зачисления в 1/1. И я уже совсем не новичок. На моей груди ленточки за военные действия в Афганистане и пришедшее с ними доверие ко мне.

Штаб-квартира разведки называлась Кэмп Маргарита.

Секретарь взял мой приказ и послал меня в офис командира батальона, сказав, что командир любит пожимать руку каждому новому офицеру. Подполковник Стивен Феррандо, хорошо сложенный мужчина с правильными чертами лица, когда я постучался, разговаривал по телефону.

Повесив трубку, подполковник Феррандо не стал тратить время на любезности.

— Твоя работа заключается в следующем: быть самым крутым перцем в своем взводе, — сказал он. — Просто добейся этого, и все остальное пойдет как по маслу.

Он добавил, что я определен в роту «Браво», мой радиопозывной — «Головорез», и пожелал мне удачи.

Коллеги по курсам поздравляли меня: «Мои поздравления: ты прошел через огонь, воду и медные трубы, Нат». «Мои поздравления по присвоению вам воинского звания, сэр. Я надеюсь, вам не делали лоботомию перед тем, как дать звание старшего офицерского состава?» Одной из распространенных шуток среди лейтенантов и капитанов было утверждение, что старший офицерский состав обретает очередные звания при помощи лоботомии.

— Осторожней, лейтенант. Еще чуть-чуть, и вы почувствуете на себе гнев старшего по званию. — Он улыбнулся, я тоже засмеялся, вспоминая предупреждение, полученное от начальника оперативного отдела 1/1 в Афганистане.

Капитан, командующий ротой «Браво», оказался очень добродушным. Он был бывшим футбольным игроком в жизни, разведчиком по специальности и, по сути, не имел никакого опыта ведения боевых действий в пехоте.

Он пригласил меня и спросил, какую из новостей я предпочту услышать сначала: хорошую или плохую. Я выбрал плохую.

— Ты командуешь вторым взводом — «Головорез-два» — в нем три морских пехотинца. Укомплектованный разведывательный взвод состоял из двадцати трех морских пехотинцев. Но, вернувшись из Афганистана, некоторые ушли из войск или перевелись в другие места, некоторые находились на курсах и вернутся только летом и осенью.

— А хорошая?

— На следующей неделе мы уезжаем на месяц в Бриджпорт. Надеюсь, вы не планировали взять отпуск после всех ваших курсов?

Учебный центр корпуса морской пехоты по отработке боевых действий в горах находится в Высокой Сьерре недалеко от Бриджпорта, штат Калифорния. Он был открыт в 1951 году, чтобы тренировать морских пехотинцев для войны в условиях корейских снежных пиков. В Афганистане похожая местность, и в 2002 году возвращение в Афганистан кажется очень вероятным.

Так как мой «взвод» был меньше, чем укомплектованный расчет, я проводил большую часть времени в Бриджпорте, в операционном центре разведки (ОЦР), изучая детали планирования разведывательных миссий. Поздними вечерами, при флюоресцентном освещении, я накачивал себя крепким кофе и поглощал кучу теории, но без практики.

Я сказал командиру роты, что хочу пойти со своим расчетом в патруль. Его ответ меня удивил: «Да, так мы будем лучше выглядеть».

Хорошо выглядеть? Чего-чего, а такого ответа я точно не ожидал.

Один из старших офицеров батальона, позже морские пехотинцы окрестили его «Майором Бенелли», так как он настаивал на том, чтобы взять с собой дробовики «Бенелли», выразил недовольство моим предложением.

— Это не ваша работа, лейтенант. Идите своей тропинкой. — Бенелли не мог разговаривать с младшими по званию без самодовольной улыбки.

Мне на подмогу пришел майор Уитмер:

— Бери свой расчет, и в патруль. Вы там многому научитесь. Еще успеете погнить в штабе, когда станете майором.

Сценарием миссии была секретная батальонная операция во вражеской стране.

— Противник! Возвращаемся в «птичку», — заорал командир группы, едва мы высадились из вертолета. Другая группа морских пехотинцев была в сопротивлении и стреляла в нас. Наш расчет расположился в шахматном порядке: одна половина пехотинцев стреляла, а другая в это время передвигалась. На ребят давил вес рюкзаков — фунтов восемьдесят, они целились с колена, а затем вставали и пытались как можно быстрей скрыться. Командир группы, вместе с пилотами, не останавливаясь, выкрикивали свои указания.

— Открыть огонь. Нам пора отправляться.

— Нам нужно еще двадцать секунд, — отвечали ему. — Не взлетайте.

Боец, стреляющий через дверь вертолета, наклонился к пулемету и самоотверженно палил по движущимся и статическим объектам.

После шума и суеты, сопровождающей высадку десанта, глазам и ушам нужно было привыкнуть к тихой жизни леса.

На тридцать минут мы сели и застыли, нам нужно было адаптироваться к природе, а природе, в свою очередь, адаптироваться к нам. Мы встали только тогда, когда птицы вновь начали щебетать свои песни, а белки опять зашелестели в упавших осенних листьях. Трехмильный отрезок горной местности отделял нас от зоны рандеву, от места, где нас заберут. Высаживаться ближе было рискованно. У нас была намечена позиция, до которой мы планировали добраться к закату — там расчет мог понаблюдать за объектом и сделать фотографии, чтобы послать их в оперативный отдел батальона. Затем, под защитным покровом ночи, мы пойдем в разведку в глубь территории, и только потом двинемся к намеченной зоне нашей посадки, известной как «Спэрроу», где нас подберут следующим утром.

Я тенью следовал за помощником командира группы, идя позади патруля. Я наблюдал за движением команды, помечая на карте время и расстояние и как мог старался быть незаметным.

Прямо перед закатом расчет сделал остановку в кустарнике, в самом густом, тенистом кустарнике, который смогли найти — что ж, идеальное место для наблюдательного поста. Трое остались там, а еще трое пошли на осуществление нашего основного задания: на разведку района десантирования.

Пробиваясь через узкую лесистую долину, мы опять вернулись на солнце; нужно было подняться на небольшую открытую скалу.

Пока два морских пехотинца обследовали местность на предмет возможной угрозы, командир расчета достал свое оборудование и принялся за работу. Он вкрутил в фотокамеру объектив размером с бутылку вина и сделал серию панорамных фотографий по длине и ширине заданного объекта. Другим фотоаппаратом он сделал еще фотографий пять.

Ожидая возвращения нашей группы, другая половина морских пехотинцев, находящихся на наблюдательном посту, установила высокочастотную радиосвязь. Ребята готовились отправить результаты разведки обратно в батальон. Это делалось для того, чтобы наша вылазка не прошла впустую, если нас, не дай бог, возьмут в плен или убьют. Командир группы печатал рапорт в своем маленьком лэптопе, а Руди в это время пытался установить связь с ОЦР.

— Крестный отец, это Киллер-два, — они использовали мой позывной.

Помехи.

— Крестный отец, Крестный отец, это Киллер-два. Выйдите на связь.

Помехи.

Обычная штыревая антенна плохо ловила — препятствовали горы, поэтому Руди полез на стоящее рядом дерево и намотал на его ветви целую катушку тонкой проволоки, результат не заставил себя долго ждать: дерево превратилось в огромную антенну из подручных средств.

— Крестный отец, это Киллер-два.

— Киллер-два, это Крестный отец. Готовы к радиообмену.

Команда отослала в батальон сделанные фотографии и текст рапорта с помощью зашифрованной импульсной радиопередачи цифровой информации. Я знал, что морские пехотинцы в ОЦР столпятся у принимающего компьютера и с нетерпением будут ждать почти он-лайн изображений местности. Несмотря на то что мы были на учениях, технология все равно впечатляла.

Учения проводились для солдат, но я тоже вынес из них важный для себя урок, который позволит мне в будущем принимать правильные решения. У разведки никогда не бывает достаточно времени или достаточно информации. У разведки всегда слишком много вопросов, ответы на которые все хотят получить, слишком много раз надо устанавливать обязательную контрольную радиосвязь со штаб-квартирой, и слишком много ртов, которые нужно кормить.

К сентябрю 2002 года мой взвод все-таки был полностью укомплектован: двадцать три морских пехотинца, поделенные на три группы по шесть и пять человек. Весь батальон собрался на базе в пятницу после обеда в церквушке из необожженного кирпича. На повестке дня был Ирак. Место сбора было совсем не соответствующим для обсуждения военных действий, но это было единственное помещение, где могло поместиться столько людей. Я зашел туда с орудийным сержантом Майком Уинном и сержантом Брэдом Колбертом.

Мудрый и жилистый орудийный сержант Майк Уинн был из Техаса. В начале 1990-х он служил снайпером в Могадишо, а затем в посольстве США в Сальвадоре. Узнав, что его переводят в мой взвод на должность сержанта, я позвонил Эрику Диллу на Гавайи, сейчас Эрик служил там.

— Встань на колени и поблагодари Бога, — сказал он, — Ты получил одного из лучших.

В отличие от штаб-сержанта, Уинн не был горлопаном. Он завоевывал уважение своих подчиненных тем, что был с ними честным и справедливым. Мы стали партнерами с самого начала.

Сержант Колберт будет руководить Первой командой. Он был блондином, интеллектуальным сан-диеговцем, у него было прозвище «Лед», во время наших рейдов в Кандагаре он вел себя как чересчур рассудительный командир разведывательной группы. До начала инструктажа мы сели вместе на деревянной лавочке, мирно болтая.

Недавно президент Буш заявил жителям Америки, что невыполнение Ираком предписанных ему резолюций не оставляет Соединенным Штатам Америки выбора, кроме как полагаться на свои силы.

Еще ни один американский танк никогда не въезжал в Багдад. Полковник, начальник штаба дивизии, поднялся к алтарю, и все затихли.

— Поклоняемся богу войны, — прошептал Колберт.

Полковник познакомил нас с представителями личного состава дивизии, за каждым из которых будет закреплен свой участок. Прыщавый младший капрал, описанный полковником как «знаток иракской армии, ее вооружения и тактики», поднялся к алтарю. Орудийный сержант Уинн наклонился ко мне: «Если это правда знаток, то мы живем в дерьмовом мире».

Тишина. И только скрежет ручек о бумагу. Вдруг полковник перебил инструктаж:

— Разведывательный батальон, я не слышу мотивации. Давайте крикнем «Убить!».

Он хотел, чтобы мы заорали «Убить!», доказали бы ему свою готовность идти в бой после его инструктажа. Повернувшись к Уинну я спросил:

— Кто этот клоун? Он думает, что говорит с рекрутами на острове Паррис?

Батальон недовольно цокал и ерзал на стуле, ответ полковник получил очень холодный. Тогда он приказал:

— Встаньте и выйдите отсюда, а когда войдете, я хочу видеть в ваших лицах больше огня.

Я думал, полковник шутит, но он с неприятной миной на лице показал на дверь. Мы зашаркали на парковку, повернули кругом и, возвратившись назад, сели на свои места.

Через несколько минут к нам вошел генерал Маттис, и в одно мгновение разогнал тучи в наших душах. Маттис был очень динамичен.

Генерала из-за его репутации любили все, но особо его любили люди, знавшие Маттиса по Афганистану.

Я поймал взгляд Уинна и наклонился к нему, чтобы спросить:

— Ты знаешь, какой у Маттиса позывной?

Он утвердительно кивнул головой.

— «Хаос». Правда, это чертовски круто?

Уинн восхищенно кивнул, а Маттис тем временем начал говорить:

— Добрый день, морские пехотинцы. Спасибо за ваше внимание, несмотря на то что сейчас ранний вечер пятницы. Я знаю, женщины южной части Калифорнии ждут вас, поэтому не будем зря тратить время.

Генерал Маттис не говорил ни о плане предстоящей операции, ни о тактике. Он сказал о том, что успех дивизии в бою будет зависеть от них.

— Будьте готовы к переброске войск через восемь дней после уведомления, но без хаоса.

Я подумал, к переброске мы приготовиться сможем, но вот чтобы без хаоса…

«Всегда сражаться как общевойсковая тактическая группа». Это еще одна мантра морской пехоты. Ее идея заключается в следующем: поставить врага перед дилеммой — заставить его обороняться от одного вида оружия, поразить его другим.

«Агрессивно настроенный сержантский состав — вот ключ к победе». Ну, это вообще не проблема в разведке. У меня командиры групп, по большей части сержанты, были основой батальона. Они были хорошо обучены, мотивированны и опытны. Я даже предполагал, моей задачей будет сдерживать их агрессию, а не натравливать их.

«Ошибки простительны, но отсутствие самодисциплины мы не потерпим».

Вспомнив о Бриджпорте, я понял, что в дисциплине-то я уверен абсолютно.

«Проверьте свое снаряжение от ОМП». ОМП означает оружие массового поражения — ядерная бомба, биологическое и химическое оружие. «Вы должны быть с химическим оружием на дружеской ноге». Эти разговоры о дружбе меня как-то напугали.

Я видел фотографии газовой атаки Саддама, направленной на курдскую деревню Халабья. Зеленые трупы людей, удушенных зарином или Ви-Экс. Уинн резюмировал все вышесказанное так: «Если нас поразит химия, то мы „зажмуримся“».

«Тренируйтесь выжить в пятидневном сражении». Предполагалось, что эти пять дней — самые опасные. Звучало хорошо, но я не понимал, как обучение выживанию в первые пять дней отличается от обучения выживанию в следующие или последние пять дней. «И наконец: подготовьте свои семьи к тому, что вас с ними не будет».

С моим полисом страхования жизни было все нормально, и у меня было приготовлено завещание, но все-таки, на всякий пожарный, я решил написать письма всем, кто мне дорог.

Осень набирала обороты, а вместе с ней и напряжение в отношениях с Ираком. В октябре Конгресс объявил, что США начнет наступление в случае отказа Ирака выдать оружие массового поражения. В ноябре Совет Безопасности ООН принял резолюцию 1441, в которой говорилось, что несоблюдение Ираком требований ООН о разоружении повлечет за собой «серьезные последствия». Но даже тогда моя несколько устаканившаяся жизнь практически не изменилась. По-прежнему мы с Ви Джем жили около пляжа и почти каждый вечер, когда солнце тонуло в Тихом океане, вместе бегали, говорили о назревающем кризисе. Мы все еще верили, что дальше угроз дело не пойдет. В середине ноября Патрик Инглиш, я и наши девушки отправились на бал в честь дня рождения дивизии корпуса морской пехоты. Офицеры в парадной форме синего цвета кружили своих девушек на площадке для танцев или собирались в кучки, рассказывая друг другу забавные истории. Я смотрел на фотографии 1939 года, и мне было как-то не по себе. Это был последний тихий месяц дивизии.

К началу декабря отвергать военные действия стало бессмысленно, и мы начали полнообъемную подготовку к войне с Ираком.

Батальон закрепил за каждым взводом по пять многоцелевых автомобилей повышенной проходимости М998 «Хаммер», два автоматических 40-мм гранатомета «Mark 19» и два пулемета 50-го калибра.

Используя свой афганский опыт, Колберт и сержант Ларри Шон Патрик заменили на закрепленных за вторым батальоном машинах стандартную крышу на складывающийся верх. Патрик, за которым закрепилось прозвище «Папочка», потому что в свое время его дедушка тоже был командиром Второй команды, был невозмутимым северным калифорнийцем, высоким и худым, он начал свою карьеру в разведке в Сомали десять лет назад.

Взвод неделями вкалывал допоздна в автопарке, часто мы работали до глубокой ночи.

Сержант Стив Лавелл прочно скреплял болтами полки под каждым рулем, чтобы на них можно было положить как можно больше боеприпасов, пулеметчикам они могут очень понадобиться. Лавелл, командир Третьей группы, был в разведке новичком. Он вырос на пенсильванской молочной ферме и служил снайпером в пехоте.

— Снайпером я понял одно, — говорил он мне, прикручивая очередную полку для боеприпасов, — нет в мире более бесполезных вещей, чем боеприпасы, до которых нельзя дотянуться.

Для адаптации машин к военно-полевым условиям мы потратили сотни часов и выложили из своих карманов в общей сложности несколько тысяч долларов. Зато наши транспортные средства были воплощением в жизнь уроков, которые преподал нам Афганистан. Когда команды доложили о готовности транспортных средств, старшина батальона спустился в автопарк, ему хотелось посмотреть, что вышло. Старшина батальона — очень авторитетная должность, если она получена правильным человеком. А вот старшине нашего батальона морские пехотинцы не доверяли, он был зациклен на войне, но не в ту сторону: его больше волновали стрижки и чистые ботинки.

Посмотрев на многоцелевой автомобиль повышенной проходимости, он только усмехнулся:

— Вы всего лишь горстка ковбоев, которые не доверяют морской пехоте и не верят в то, что она может снабдить вас всем необходимым для победы.

Он прав, кроме того места, где он упоминает ковбоев.

 

19

КОНГРЕСС ПРОГОЛОСОВАЛ за войну. Президент публично заявил, что при необходимости он будет сражаться один.

Разведывательный батальон получил сотни тысяч долларов, чтобы закупить боевую технику для сражения в пустыне Ирака.

Праздники я провел в Балтиморе. За четыре дня Рождества, в ответ на неподчинение резолюциям ООН Саддамом Хусейном, президент объявил о переброске войск на Средний Восток. Разведка, несомненно, отправится туда одной из первых.

На традиционном рождественском обеде бабушка отвела меня в сторону и сказала:

— Натаниель, я хочу, чтобы ты взял с собой это. Сейчас самое подходящее время. — Она протянула мне маленькую коробку.

Открыв ее, я обнаружил алюминиевую подкову шириной примерно в два дюйма. Я прочитал надпись: «Сакасима — Камикадзе — 7 июня, 1945». Я вспомнил: давным-давно я уже видел ее.

— Твой дедушка попросил, чтобы эту подкову сделали из осколка шрапнели, попавшей в него. Он всегда считал себя везунчиком. Может, его удача перейдет к тебе.

Следующим утром я сделал из парашютной стропы шнурок для подковы, надел ее на шею и поклялся не снимать, пока не вернусь домой.

* * *

В последний день января я выехал из офиса пораньше и поехал домой, чтобы насладиться, как я полагал, последними выходными в Сан-Диего.

Иллюзия была срублена на корню: на моем автоответчике мигала лампочка. Четыре сообщения. Я знал, что это означало. У моего командира и Уинна была для меня одна и та же новость: необходимо быть в батальоне к 10 вечера. Мобилизация.

Мы с Ви Джеем пошли обедать в «Джейс», наш любимый итальянский ресторан. Ви Джей уже был зачислен в Экспедиционный отряд МП, так что эту войну он просидит на месте. Мы ждали, когда принесут заказ, а в моей голове в это время созревала мысль: «Меня пошлют на войну. Она будет очень сильно отличаться от Афганистана. Совсем скоро я уеду из этого тихого прибрежного города с вкусными спагетти из Барбареско и пальмовыми деревьями и отправлюсь на войну. На войну. И с этим я ничего поделать не могу, кроме как сесть в тюрьму, если откажусь выполнять приказ».

В батальоне царил полнейший хаос. На парадной палубе, при свете прожекторов, морские пехотинцы ставили и переставляли свои рюкзаки и боеприпасы.

Мы тоже поставили свои вещи в ряд — так будет легче погружать их на борт грузового самолета ВВС C-5 «Гэлакси», который доставит нас на Средний Восток, затем каждый взял с собой «кусок родной земли», в нашем случае это были шлакобетонные камешки, выкрошившиеся из шлакобетонного пола в ангаре. Красный Крест обеспечивал нас в полете кофе, гамбургерами и большим телевизором, настроенным на CNN. Там рассказывали, как в НАСА потеряли связь с космическим кораблем многоразового использования «Колумбия», а утром в полях, по всему Техасу, люди начали находить обуглившиеся куски металла.

— Б… — выругался сержант Эспера. — Дурное предзнаменование, хуже и придумать нельзя. Как и меня с капитаном Уитмером, Эспера тоже перевели в разведку. Сейчас он был у сержанта Колберта помощником командира группы.

По давно сложившемуся военному обычаю наш полет был отложен, а потом отложен еще раз.

Я провалился в сон прямо на полу ангара, в ботинках и с пистолетом на боку, это была первая из сотен похожих ночей. Проснулся я в три утра. Была объявлена посадка на самолет. Напялив бронежилеты, каски, взяв оружие и вещевые мешки, мы потопали на борт С-5.

Наши «Хаммеры» были уже погружены — двенадцать штук в два ряда в огромном грузовом отсеке. В флюоресцентном освещении, прикрепленные цепями, они выглядели как животные в зоопарке, вне зоны своего естественного обитания.

Пассажирские места в С-5 располагались выше грузового отсека. В эту пассажирскую кабину мы поднимались по спиральной лестнице, пропихиваясь к ней через кучу нашего снаряжения и оборудования.

В самолете окон не было, поэтому я полагался исключительно на свою фантазию, представляя, как мы пролетаем над нашей страной, над моей спящей в это время семьей, и вот мы уже над Атлантическим океаном.

Кроме этого занятия, у меня было еще одно: я писал в своем дневнике, пока меня не подбросило — это колеса коснулись испанской земли. Была полночь, мы ринулись в автобусы, перед следующим полетом нужно было успеть хорошо поесть.

Я сел за стол вместе с командирами взводов и помощниками командиров взводов. Разговор зашел о последней войне в Персидском заливе и воспоминаниях морских пехотинцев, участвовавших в ней двенадцать лет назад.

Генерал начал свой рассказ словами:

— Я помню пожары. Вся чертова страна была охвачена пожаром. Было трудно смотреть, трудно дышать, кто угодно мог напасть на тебя из этого облака дыма.

— А военнопленные? Помните их? Маленькие ничтожные ублюдки. Приходили с поднятыми руками. Никчемные хреновы враги.

— Но у Саддама много оружия.

Командир батальона встал из-за стола, и диалог сошел на нет. Мы тоже встали и пошли за ним.

Из Морона мы вылетели ночью, держа курс на восток. На борту огромного С-5 мы пролетели через Европу и Средиземное море, и вскоре нам предстояло сесть в Международном аэропорту Кувейта.

Мы кружили над аэродромом около часа, а самолет все никак не мог приземлиться.

На взлетно-посадочной полосе абсолютно не было места.

В конце концов мы сели, нас встретила группа солдат в пикапе. Они просканировали наши пластиковые военные билеты своим портативным компьютером. Их задачей было предоставление Центральному командованию информации о численности сил, противостоящих Саддаму.

Выехав на автобусе за пределы аэропорта, мы были вынуждены закрыть занавеси. Кувейтцы очень злы на то, что вооруженные американцы наводняют их страну и могут попытаться обстрелять нас. Так уже дважды случалось с другими группами.

Местом нашего назначения был лагерь «Коммандо», временная штаб-квартира Первого экспедиционного соединения МП. Это место было в двадцати милях к северу от Кувейта, у подножия горного хребта Матла, единственного значительного элемента рельефа в Кувейте. Раньше «Коммандо» был военным лагерем Кувейта, а теперь он кишмя кишит американцами.

Дискомфорт от смены часовых поясов, особенно гнетущий после нашего перелета через множество меридианов, мы выбивали продолжительным послеобеденным бегом, наматыванием кругов по внутреннему периметру нашей базы. Правила предписывали нам везде носить с собой противогазы, так что даже во время бега у нас тоже были с собой противогазы.

Вторую послеобеденную пробежку я совершил с тремя первыми атлетами взвода: сержантом Руди Рэйсом, сейчас служащим в качестве помощника командира группы сержанта Патрика; капралом Энтони Джеком, стрелком из крупнокалиберных пулеметов из Второй команды; и капралом Майком Штайнторфом (мы его звали Штайн), стрелком из крупнокалиберных пулеметов Третьей команды. Из-за военной иерархии большую часть времени я проводил с Уинном и морскими пехотинцами на одну ступень выше или ниже меня по званию — моим старшим офицером и командирами групп. И когда выдалась возможность пообщаться с другими членами моего взвода, я сразу же ею воспользовался.

Как только мы свернули за дальний угол нашей территории, услышали механический свист, становящийся все громче и громче. Сигнал газовой атаки. В наш лагерь летит ракета. Остановились, вытащили противогазы из сумок и надели их. После беге я и так дышал тяжело, а с надетым противогазом дышать, понятно, стало не легче. Даже при более удачном стечении обстоятельств дышать в противогазе — это то же самое, что дышать через соломинку. Тогда мне казалось, что я вот-вот взорвусь.

Руди перешел на бег трусцой. Мы плелись за ним. Из громкоговорителя раздался голос, сообщивший, что это была учебная тревога. Но к противогазам нужно было привыкнуть, и мы решили их не снимать. На следующий день в противогазах бегал уже весь взвод. Иракская химическая угроза была нашим самым большим страхом, и наши занятия бегом наглядно показали, что в случае газовой атаки мы можем сражаться с противогазами на лицах. Мы могли выжить после такой атаки. Значит наши шансы на победу увеличивались.

Третий день нашего пребывания в «Коммандо» подходил к концу, после ужина полковник Феррандо собрал командиров групп, сержантов и командиров взводов на совещание. На повестке дня стоял вопрос о боевом составе и дислокации иракских войск, а также план маневра Первой дивизии МП. Это было нашим первым ознакомлением с официальным планом войны.

Помощник начальника штаба по разведке начал с обзора сил противника, с которыми нам придется столкнуться. Южная часть Ирака контролировалась Третьим корпусом армии Ирака. Он состоял из трех дивизий: Пятьдесят первой механизированной, рядом с Басрой; Шестой бронетанковой, к северу от Басры; и Одиннадцатой пехотной, она располагалась на реке Евфрат, к востоку от Насирии. Вместе они образовывали войско численностью более чем тридцать тысяч человек плюс триста танков.

Затем полковник Феррандо в общих чертах рассказал, как американцы планируют начать кампанию. В идеале рассматривается открытие трех фронтов: Пятый армейский корпус пойдет с юго-запада, Первое экспедиционное соединение МП с юго-востока, и Четвертая пехотная дивизия Армии с севера, через Турцию. Поскольку турки все еще отказывались от сотрудничества с нами, Феррандо предполагал, что, наверное, придется перебрасывать все войска через Кувейт. В зоне морской пехоты будет располагаться Седьмой полк МП вкупе с Полковой боевой группой-7 (ПБГ-7) в восточной части предписанной зоны. Они изолируют Басру и уничтожат Пятьдесят первую механизированную пехотную дивизию Саддама. На западе от них ПБГ-5, созданная из Пятого полка МП с подкреплением, захватит нефтяные поля Румайлы, чтобы предотвратить их разрушение иракскими силами. Так мы не только предотвратим экологическую катастрофу, но также и гарантируем экономическую жизнеспособность послевоенного Ирака. Первая полковая боевая группа, известная как ПБГ-1, и Оперативная боевая группа Тарава, созданная на базе Второго полка МП из Кэмп Леджуна, Северная Каролина, проследуют через Румайлу на запад и захватят мосты, соединяющие берега Евфрата.

Феррандо сделал паузу, чтобы мы до конца впитали в себя полученную информацию. Командир группы, сидевший сзади, встал и спросил о роли в этом всем Первого разведывательного. Полковник ответил, что наше конкретное применение еще на стадии обсуждения, однако предположил, что наша деятельность будет включать в себя разведку в полосе перед фронтом, выполнение задач по прикрытию флангов общевойсковых соединений, контроль во время наземных боев по уничтожению вражеских бронетанковых формирований, а также нахождение альтернативных пунктов переправы, если Ирак подорвет главные магистральные мосты.

— Вы будете убивать, джентльмены, — сказал он. — Это-то я знаю наверняка.

 

20

ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ мы уехали из «Коммандо». Наши «Хаммеры» вовремя доставили из аэропорта, так что мы обошлись без оскорбительного передвижения в автобусе с зашторенными окнами. Двинулись на север, по 80-й автостраде, вверх по горному хребту Матла, где в 1991 году была захвачена Вторая дивизия МП, отступавшая из Кувейта. Это была печально известная «Автострада смерти», на которой благодаря американским реактивным самолетам было уничтожено много сотен иракских транспортных средств.

Мы примкнули к веренице колонн, движущихся на север. Британские «Пустынные крысы», с масками на лицах, ехали в своих танках под развевающимися над ними «Юнион Джеками». Колонны армии США передвигались по полосе, предназначенной для движения с большей скоростью, так как знали, что расположено за следующим холмом. Они находились там уже тринадцать лет, эта земля была для них практически своей.

Мы проехали мимо флюоресцентного зеленого знака, на котором было написано: «Боже, благослови войска США» — определенно, это был единственный знак такого рода во всем арабском мире.

С автострады-80 мы свернули налево и проехали через КПП, обнесенный колючей проволокой. Дорога была извилистой, мы проехали два километра в сторону пустыни, обогнули обнаженный утес и затем направились в центр нового метрополиса — в лагерь «Матильда». Название навеяно австралийской песней «Вальсирующая Матильда». Эта песня у нас ассоциировалась с Первой дивизией МП — она когда-то, вслед за захватом острова Гвадалканал в 1943 году, была передислоцирована в Австралию. Несмотря на очаровательное название, «Матильда» была лагерем мрачным, недостроенным. Просто в ряд стояла дюжина белых палаток. Ни электричества, ни горячей еды, и душ в лучшем случае на раз в неделю.

Прошла неделя. Я проснулся рано утром в палатке и просто лежал, наслаждаясь тишиной. Взвод жил в своей палатке, орудийный сержант Уинн жил отдельно, с другими ВСС (то есть военнослужащими сержантского состава), а я делил палатку с младшими офицерами.

Я потянулся, чтобы переключить коротковолновый радиоприемник на «Би-би-си», очень хотелось не пропустить ежечасные новости.

«Два часа по Гринвичу и с вами Всемирный сервис ВВС из Лондона. Сегодня был зарегистрирован незаконный переход через границу Кувейта в Ирак, вооруженные люди в демилитаризованной зоне идентифицировали себя как морские пехотинцы США».

Я послушал новости еще минут десять, потом выскользнул из спального мешка и начал одеваться. Прихватив зубную щетку и бутылку с водой, вышел из палатки. Чистя зубы и умываясь под розовым небом, я увидел через две палатки фигуру человека, делающего то же, что и я. Почистив зубы, солдат полил голову водой, начал шлепать себя по лицу и трясти головой. Я его узнал: это был утренний ритуал, характерный для орудийного сержанта Уинна. Я окликнул его:

— Эй, Уинн, может, позавтракаем после того, как ты закончишь прихорашиваться?

— С добрым. Да, дайте мне еще пару минут.

Трясение головой и шлепки по лицу заметно участились.

Прогуливаясь в сторону столовой, мы с Уинном вернулись к темам, занимавшим все наше свободное от планирования атаки время: как сократить количество солдат и как поддерживать друг друга в бою.

Большая часть передвижений будет проходить в колонне, впереди Кольберт и Эспера, мы с Уинном в центре — так легче контролировать процесс. Замыкать колонну будут Патрик и Лавелл. Командиры групп одобрили нашу расстановку солдат. Так начались долгие дни тренировок, сначала в «Матильде», а затем и в пустыне.

Обычным ранним утром я застал Второй взвод в процессе свертывания спальных мешков и вытряхивания песка, которого за ночь прилично наваливало.

Мы с Уинном вышли из палатки, таща за собой картонный плакат с символом разведки и надписью: «РОТА „БРАВО“, ВТОРОЙ ВЗВОД». Неофициальным символом разведки считался стилизованный коллаж: парашютные крылья, аквалангист, а позади — пересеченные нож и байдарочное весло. С нами были Шило и Миш, инструкторы утренних занятий. Шило был пилотом вертолета; вообще-то его звали Майком, но солдаты его роты уже очень давно дали инструктору прозвище Шило — из-за энтузиазма, которого у него всегда было хоть отбавляй. Говоря всем понятным языком: шило в заднице. Миш был уроженцем Кувейта и вызвался добровольцем, чтобы вылить свою ненависть к Ираку в позитивное русло, он решил помогать нам в качестве переводчика. Он рассказал о том, что Саддамова Республиканская гвардия во время войны в Персидском заливе казнила его двоюродного брата, а потом обязала его семью выплатить деньги за использованные для казни патроны. Миш всегда выглядел так, как будто хотел мне толкнуть сигарету с марихуаной. Сейчас Шило с одной из групп проводил обзор способов непосредственной авиационной поддержки, а Миш в это время отрабатывал с остальными основные арабские фразы. Это выглядело следующим образом:

«ааГуф Ло иР-Мик. Стой, а то я буду стрелять».

Хором: «ааГуф Ло иР-Мик. Стой, а то я буду стрелять».

«uX-Hax иХ-НахХут-Та иНСаа а-Дек. Мы здесь, чтобы помочь вам».

«иХ-Нах иХ-Нах Хут-Та иНСаа а-Дек. Мы здесь, чтобы помочь вам».

Я предполагал, морские пехотинцы быстро потеряют интерес к таким занятиям. Эти фразы были слишком чужеземными, слишком отличались от своих, чтобы резонировать в их душах. Однако морские пехотинцы слушали и запоминали. Через несколько дней я слышал, как христиане говорили больше на арабском, чем на английском.

Что касается меня, то для меня одним из самых верных способов отсрочки нервного срыва, который так и накатывал от всей нашей суеты, были физические упражнения. Для каких-никаких личных дел у нас оставались раннее утро и поздний вечер, этим же никакого уединения и никуда не скрыться от бесконечного перемалывания деталей подготовки к войне. Разговоры о войне, мысли о войне. Боевая техника. Военные карты. Планы ведения войны. Зато бегая, я в течение пятидесяти минут существовал на гравийной дороге вокруг «Матильды» в другом, не военном измерении. Я подначивал себя делать каждый следующий круг быстрее предыдущего, мне нравилось прилагать физические усилия, мне нравилось медленное отпускание напряжения после занятий. После шести кругов я останавливал секундомер и седьмой круг просто шел, остывая.

Песок в Удайри Рэйндж простирался на все четыре стороны горизонта, как океан. Взвод отправился в Удайри на два дня в конце февраля, нужно было на практике апробировать то, над чем работали в «Матильде».

Мы начали с контактных упражнений — как мы отреагируем, если будем проезжать на машинах, а кто-нибудь начнет в нас палить.

— Угроза спереди! Две сотни метров. Малокалиберное оружие, — заорал я в рацию.

В ту же секунду Эспера чуть не врезался в «Хаммер». Лавелл увернулся от машины Патрика.

— В нападение! — отдал приказ.

Мы дружно заржали и потом свернулись на обсуждение.

Для победы в перестрелке требуется быстрая реакция командиров. А фишка вся в том, что принять решение и действовать нужно быстрее, чем это сделает твой враг. На тренинге меня научили системе НОРД, четырехступенчатому процессу принятия решения, описанному летчиком-истребителем ВВС, полковником Джоном Бойдом: «наблюдение», «ориентация», «решение» и «действие».

Когда мы выбивались из сил, то делали больше и лучше. Упражнения были легкими, но они учили нас делать так, чтобы тем, кто устроил нам засаду, самим не поздоровилось — через пару недель эти навыки могут спасти наши жизни.

В один из палящих субботних дней в начале марта в «Матильду» прибыл командир Первого экспедиционного соединения МП, генерал-лейтенант Джеймс Конвэй. Прибыл, чтобы поговорить с нами, его офицерами.

Конвэй выглядел так, как должен выглядеть настоящий генерал-лейтенант: высокий, загорелый и седой, с глубоким голосом, который был одновременно спокойным и авторитетным.

Генерал стоял на самом верху гусеничного бронетранспортера, за его спиной развевались флаги США и Морской пехоты. Он говорил в микрофон, и поэтому его могли хорошо слышать около ста человек, собравшихся у бронетранспортера. Основной темой были правила задействования сил и средств, и он хотел, чтобы до нас окончательно и бесповоротно дошли четыре пункта. Первый: у командиров есть неотъемлемое обязательство — не просто право, а именно правомерное этическое обязательство — защищать своих морских пехотинцев. Второе: когда враг использует живой щит или нападает на объекты рядом с мечетями и больницами, он, а не мы, несет ответственность за гибель невинных граждан. Третье: командир будет нести ответственность не за те факты, которые всплывут в течение расследования, а за те, которыми он достоверно располагал во время боевых действий — и ночью, и во время песчаной бури, и в то время, как пули свистели в воздухе. Его четвертым и последним пунктом было: по мере необходимости фильтровать правила задействования сил и средств. Он называл это законом Вильгельма, в честь генерала Чарльза Вильгельма: «Если враг начнет стрелять, наш ответ должен быть пропорциональным, но не чрезмерным. Если мы начинаем огонь, то нужно ждать ответных действий».

Я очень хорошо запомнил последнее предложение генерала:

— Офицеры, — сказал он, — пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы не быть убитыми. Это очень плохо сказывается на моральном духе войск.

 

21

К СЕРЕДИНЕ МАРТА ВОЙНА уже казалась менее вероятной. По «Би-би-си» передавали о том, что Ирак уничтожает свои реактивные снаряды «al Samoud» — ключевой шаг к соблюдению резолюций ООН, — а Ханс Блике заявил, что возрастает уровень сотрудничества по всем вопросам.

В «Матильду» с грохотом въехал автобус и высадил две дюжины строптивых военных корреспондентов. На них были бежевые бронежилеты и комбинезоны. В основном мужчины, бородатые; визуально мы были с ними очень похожи. По крайней мере, мы были примерно одного возраста и прибыли сюда из одной части света. Им были интересны только полномасштабные атаки, на меньшее они размениваться не хотели.

— Так что, с кем вы, парни?

Мы с Уинном стояли в очереди за ужином, оставалось еще больше сотни ярдов до светлого треугольника — двери палатки, в которой располагалась столовка. Я повернулся в темноте, стараясь увидеть лицо говорящего. Он был на фут ниже меня ростом и смотрел на нас, зажмурившись — так, будто на нем были очки в толстой оправе. Он держал перед собой ленточный магнитофон, и это выглядело как приглашение к беседе.

— Ну давайте, рассказывайте, из какого вы подразделения? Из какого вы города? Имя? Что-нибудь? Я так рад находиться здесь с вами.

— Первый разведывательный батальон, — сказал я.

— О-о-о. Разведка. Так вы необычные парни, да?

— Только для наших матерей.

— Я только что приехал сюда из «Коммандо». Машину вел какой-то камикадзе. Очень хочется чтобы было все не зря. Каковы ваши задачи?

Ого! Прошло всего тридцать секунд, а парень уже вытягивает из нас информацию, которую мы не имеем права разглашать.

— Поддерживать дивизию всеми возможными способами, — медленно произнес Уинн, четко выговаривая каждый слог.

— Да ладно вам! Что-то ваш ответ не очень впечатляет.

В таком духе мы с Уинном отвечали репортеру все время, пока не дошли до еды. Взяв свои подносы, мы плюхнулись на два последних свободных места за столом, а потом улыбались во все зубы, пока он искал место за нашим столом, только вот найти никак не мог.

После ужина, когда мы возвращались в палатку, командир роты, увидев меня, подозвал к себе.

Он проинструктировал меня относительно некоторых изменений, касающихся ближайшей пары дней, а затем показал на фигуру репортера, стоящего неподалеку в тени. «Это Эван Райт из „Роллинг Стоун“. Он будет прикреплен к батальону».

Райт обезоруживающе улыбнулся. Я решил сразу, сказать, что о нем думаю: невежественный писака, гонящийся за Пулитцеровской премией, которую он получит за счет простых граждан, с которыми, если они подойдут к нему на улицах города, он и разговаривать-то не захочет.

Следующим вечером я заглянул в палатку Уинна. Было время ужина, но орудийный сержант еще бегал. Пришлось идти в столовку одному.

— Лейтенант Фик!

Обернувшись, увидел Райта. Нижнюю часть его тела облекали грязные штаны цвета хаки. На плечах висела, по-другому не скажешь, коричневая супермодная футболка, а на шее, в лучах заходящего солнца, блестела толстая цепочка. Спокойно, даже несколько официально, он спросил, может ли составить мне компанию. Я сказал «да», но чувствовал себя крайне неуютно, проходя с ним мимо морских пехотинцев, возвращающихся из столовки.

Мы разговаривали о том, кто где родился, где вырос. Райт изучал средневековую историю в колледже Вассар и был крайне удивлен, узнав о моей невоенной специальности. Он говорил, что люди вроде меня обычно встречаются в других местах, например в «Корпусе мира». Он разговаривал вкрадчиво и производил впечатление очень вежливого, хотя и бывалого человека. В Афганистане он ходил в патруль вместе с армейским взводом, был на борту одного из кораблей ВМФ, когда тот находился в Персидском заливе. Райт не был в этом деле новичком. Но в морской пехоте он оказался впервые. Пока мы копались в сером цыпленке на тарелке, я спросил его о первом впечатлении от нашего рода войск.

— Ну, я живу в палатке с начальствующим составом. Они много работают, читают и спят.

Я сказал Райту, что с его стороны большая ошибка околачиваться рядом с офицерами. Чтобы сделать хороший репортаж о морских пехотинцах, нужно общаться с солдатами, а не с военнослужащими сержантского состава, и уж тем более не с офицерами в высоком звании. Сержанты и ниже — вот кто ему подходит.

Спустя несколько дней, при оглашении боевого приказа нашему взводу присутствовал и Райт. Мы пришли с ним к соглашению: я разрешаю ему присоединиться к команде сержанта Кольберта, а он будет наблюдать, но планов наших не раскрывать.

В десять утра я зашел в палатку, повесил карту. Мои люди уселись на ящиках с индивидуальными пайками и на свернутых спальных мешках. Тишина, как никогда.

Начал я с полномасштабной картины политических и стратегических решений, приведших нас туда, где мы сейчас находимся, в Кувейт. Я медленно разъяснял, какие существуют подразделения в иракских дивизиях и чем их формирование отличается от формирования американских полков. Это заняло около пяти минут. Затем я вернулся к роли конкретных двадцати трех морпехов, находящихся в палатке, разъясняя задачу каждого ясно и четко.

Я полностью показал наш маршрут, начиная с «Матильды» и до границы, а потом от границы и до болот южно-центральной части Ирака. Река Евфрат, которая текла через Ирак преимущественно с запада на восток, оказывалась естественным препятствием при нашем продвижении от нынешнего района промежуточного сосредоточения в Кувейте в сторону Багдада.

Развединформация поставляла нам все новые и новые сведения. Почти каждый день я получал от начальника разведывательного отделения новые данные. 17 марта, в ночь, когда инспектор по вооружению ОНИ покинул Ирак, а президент Буш выдвинул 48-часовой ультиматум Саддаму Хусейну и его сыновьям, начальник разведывательного отделения сообщил об открывшемся доступе к новой видовой информации воздушно-космической разведки. Орудийный сержант Уинн, командиры групп и я собрались в палатке разведки, чтобы посмотреть на самые последние фотографии объектов.

Я поздоровался за руку со специалистом по анализу видовой информации:

— Мы — разведывательный взвод, собираемся на мост в Чибайиш. Вы можете достать самую последнюю плёнку с У-2?

Фотографии были сделаны разведывательным самолетом У-2 пару дней назад. Мы пододвинули два раскладных стула и две коробки с индивидуальными пайками и ждали, пока сержант вернется со снимками.

Разрешение было невероятным. Четко был виден каждый человек, козлы и кусты.

— О’кей, здесь мы отпочкуемся от батальона, — сказал Кольберт, показывая на очень маленькое черно-белое изображение перекрестка, о котором мы так долго читали и так красочно представляли в своем воображении уже многие дни. — Потом мы едем сюда, — говорил он, ведя пальцем по карте, показывая маршрут, — и входим в зону, предписанную нашему взводу, перебегаем что есть мочи через эту канаву.

Мы изучали три вещи: пропускную способность, состояние моста через реку Евфрат и признаки наличия врага. У нас был гусеничный транспорт и машины, было видно, зона была полностью пригодна для их движения. Это был Хавр-эль-Хаммар, иракские болота, где люди жили наполовину обособленно, пока Саддам Хусейн не отвел воду в качестве расплаты за восстание шиитов в 1990 году. Их трагедия была нам на руку: земля, которая раньше была почти непроходимой, сейчас стала твердой и сухой. Сам мост тоже выглядел надежным. Простой бетонный мост в две полосы, около сотни метров в длину с кучей уличных фонарей. Никаких «сюрпризов» видно не было. По мосту ходили люди, проезжали машины, под мостом проплывали рыбацкие лодочки. Ни танков, ни орудий, ни минных полей. Не было никаких признаков того, что жители Чибайиш догадываются о наших планах относительно их города.

К тому времени как мы покинули палатку, у нас возникла твердая уверенность, что мы осуществим, как выражался сержант Кольберт, «главную разведывательную миссию нашей жизни».

Следующим утром я проснулся от рева майора Бенелли. Он сказал, сегодня дивизия будет мобилизована. В полдень мы должны построиться на гравийке, уже готовые к отъезду. Усталый голос в углу спросил, сколько продлятся учения.

— Шесть месяцев, может, год.

Вот и все. Утро, которого мы так долго ждали. Следующие шесть часов мы погружали вещи и снаряжение в свои «Хаммеры». Топливо, вода, еда и боеприпасы. Мы уже давно рассчитали нужное нам количество, оставалось все уложить. Но зная, что сейчас все по-настоящему, мы все упаковывали и перепаковывали особо тщательно.

Выезжая из «Матильды», машины нашего взвода стонали после каждого ухаба. Немудрено, на каждой было по десять тонн груза. И даже при этом в голову закрадывалась мысль, что я мог что-то забыть.

Мы проехали мимо нескольких американских палаточных лагерей, названных в честь событий 11 сентября: Нью-Йорк, Виргиния, Пенсильвания. Мы держали курс на север, на иракскую границу, и я не чувствовал ни страха, ни дурного предчувствия. Я чувствовал облегчение. Я уже давно ощущал неизбежность войны. Конечно, питал иллюзии по поводу дипломатического урегулирования конфликта, но вместе с тем я знал: мы не попадем домой, пока не пойдем в бой и не выиграем войну. Мы были готовы. Взвод был физически и психологически натаскан.

Солнце село, вышла полная луна, озарившая пустыню серебряным светом. Мы приближались к нашей цели.

Одно из основных преимуществ войск США — это умение сражаться ночью, и мы лелеяли надежду предпринять первую атаку при видимости в 20–30 процентов. Но в ту ночь этот коэффициент приблизительно равнялся 100 процентам. Мы переживали разочарование молча. Пусть будет так. Если прикажут — будем атаковать и при полной луне.

 

22

НА ПРИВАЛЕ, ЗА ВОСЕМЬ МИЛЬ от иракской границы, я узнал из «Би-би-си» о начале войны. Узнал, что «Томагавки» и «Стелсы» уже начали атаку, целью был Саддам Хусейн. В пустыне же вокруг нас было тихо. Ветерок гонял по небу облака, еще летали птицы, и больше никаких движений в пределах линии горизонта. Казалось, мы были в гордом одиночестве. Я даже не видел других американских подразделений. В глубине души я ожидал большей драматичности в этот момент.

Несколькими минутами позже в нашем лагере раздался пронзительный крик: «Газ, газ, газ!» Я надел противогаз, натянул резиновые перчатки и ботинки, схватил рацию и пробрался в свою неглубокую яму. Лежа на спине с трубкой у уха, я был уверен, снаряд упадет прямо на меня. Я старался успокоиться, зная, что существует вероятность выживания, если буду дышать глубоко.

20 марта, в четверг, мы проделали это три раза. Два раза была ложная тревога, но вот в третий мы услышали звук ракеты, просвистевшей над нашими головами. Сержанта Кольберта ситуация достала окончательно и бесповоротно, он был раздражен до предела.

— Мы потревожили гнездо этих правоверных, и вместо того чтобы без толку тут околачиваться, лучше поскорее начать убивать правоверных ублюдков.

Я соединился по радио с каждой командой и попросил всех до одного собраться у штабного «Хаммера».

Когда все собрались, я прочитал «Послание всем солдатам», пришедшее от генерала Маттиса — листок бумаги, вчера переданный командирам взводов.

«Десятилетиями Саддам Хусейн пытал, заключал в тюрьмы, насиловал и убивал народ Ирака; нападал на соседние страны без провокаций с их стороны и угрожал миру оружием массового поражения. Настало время положить конец его террористическому режиму. На ваши молодые плечи возложены надежды человечества. Когда я подам вам команду, мы вместе пересечем рубеж перехода в атаку и будем сражаться с теми, кто выбрал войну, мы разобьем их. Мы сражаемся не с народом Ирака, а с солдатами иракской армии, выбравшими сопротивление. Мы будем действовать оперативно и агрессивно против тех, кто оказывает нам сопротивление, к остальным мы проявим должное уважение, обнаруживая рыцарский дух и солдатское сострадание к людям, которые всю жизнь жили под гнетом Саддама.

Химическая атака, вероломство, использование невинного живого щита и другие неэтические тактики могут иметь место в этой войне. Относитесь к ним спокойно. Будьте охотниками, а не добычей: ни при каких обстоятельствах не допускайте, чтобы враг прошел сквозь патруль. Принимайте правильные решения и действуйте максимально в интересах своего народа.

Вы часть войска, которое больше всего боятся и уважают на этой земле. Используйте мозги, прежде чем использовать оружие. По пересечении рубежа перехода в атаку будьте храбры и отважны. Поддерживайте веру в товарищах слева и справа от вас и в авиации морской пехоты над вашими головами. Сражайтесь с радостью и твердостью в сердце.

Во имя миссии, во имя нашей страны и людей, сражавшихся в прошлых боях — боровшихся за жизнь и никогда не терявших самообладания, — выполните свою миссию и не запятнайте честь. Покажите миру, что „нет лучшего друга и худшего врага“, чем морская пехота США».

По молчанию я понял, что взвод начал ощущать реальность войны. Я, конечно, тоже. Больше говорить было не о чем, мы с Уинном распустили солдат, им нужно было возвращаться на свои позиции. «Головорез-два» был готов к атаке.

Сержант Кольберт отвел меня в сторону:

— Сэр, вы не можете объяснить мне, что командир роты сделал со своим «Хаммером»? — Он кивнул головой в сторону штабной машины, все ее окна, кроме лобового стекла, были обклеены черной клейкой лентой.

В этот день, немногим раньше, я задал командиру тот же вопрос. Он сказал, что хочет изучать карту ночью под светом фонаря и не хочет, чтобы свет был виден всем остальным. Когда я заметил, что так он не сможет видеть, что творится снаружи «Хаммера», он пожал плечами. Я думаю, это означало, что осведомленность в обстановке — дело разведывательных команд.

— Сержант Кольберт, вы лучше меня все знаете.

Кольберт улыбнулся:

— Вас понял.

К проходу мы прибыли около полуночи, остановились, ждали своей очереди, канал был узким.

Майор Уитмер пробежал мимо меня в конец колонны. Он остановился сказать, что поступают рапорты об иракских танках, они передвигаются прямо перед нами. Смеясь, он сказал, что надеется, что одноразовые противотанковые гранатометы АТ4 находятся у моего взвода под рукой. Я тоже рассмеялся на несколько секунд и почувствовал противоречащее здравому смыслу возбуждение от надвигающегося боя. Мы неловко обнялись, похлопали друг друга по спине и скрестили наши пистолеты. Майор Уитмер исчез в темноте, и моя улыбка тоже исчезла. Танки.

Я стоял на пороге чего-то неизвестного и непостижимого. Всю свою жизнь я всегда подсознательно чувствовал, что случится дальше. Люди вносят постоянство в свою жизнь — дома, друзья, цели. Мы идем на работу в понедельник и строим планы на выходные, поступаем в университет, намереваясь закончить его, откладываем деньги на старость. Мы пытаемся контролировать ситуацию, хотим, чтобы наше будущее совпало с нашими ожиданиями. Сейчас я был освобожден от ответственности за свое будущее. Она была замещена ответственностью за двадцать два будущих других людей.

Начался рассвет, к нам присоединилась рота разведки легких боевых машин (ЛБМ), и мы двинулись к проходу. ЛБМ будут сопровождать нас при проходе через откос, потом отделятся и пойдут выполнять свои задачи. Их дополнительная огневая мощь здесь больше чем приветствуется, хотя она понадобится только в одном случае: если иракцы будут знать место нашего расположения. Уинн сидел за рулем, дорога к проходу лежала через глубокий песок. На прошлой неделе мы как-то ехали ночью вдоль границы, но так близко я ее еще не видел. Бульдозеры или танки выкопали на границе траншею в сотню ярдов шириной. Следующим препятствием был высокий песчаный откос, за ним ров, потом дорога с патрулем из ООН, после нее ограждение, снова откос и напоследок — ров. Выбравшись из второго рва, мы были уже в Ираке. Было пять утра, пятница, 21 марта. Час Ч. День Д.

В соответствии с моим компасом, нам нужно было продвигаться на север.

Мы проезжали мимо одиноких домов, где люди влачили убогое существование, живя с козами и другим истощенным скотом. Наши первые иракцы. На них мы настраивали свои бинокли и пулеметы, но они только махали руками. Мы им тоже в ответ махали, в знак благодарности за прием, и продолжали ехать на север со скоростью сорок миль в час. Как гласили разведданные, это был иракский пустой квадрат, огромная, малонаселенная пустыня. К полудню я увидел больше людей, чем видел за все свое пребывание в Афганистане. Тогда нам впервые пришло в голову: гражданское население Ирака будет в войне главенствующим фактором.

Мы ехали вдоль песчаного моря в машинах, блестящих в полуденном солнце. Благодаря некоторым особенностям рельефа мне удалось точно определить наше местонахождение на карте.

Смотря в бинокль, я видел черные пятна людей у шлагбаума. Под прикрытием вертолета «Кобра» мы отправили к огороженной территории переводчика.

Иракцы сказали, что им приказали охранять пути сообщения от американцев, но единственное, чего они хотят, — это вернуться в свои дома, к своим семьям. Мы проехали шлагбаум, охрана улыбалась нам вслед и махала рукой.

Несколькими минутами позже наши морские пехотинцы, едущие в загруженных до предела грузовиках, засекли три мины, торчащие на каменисто-песчаной поверхности нашей дороги. Или они были там уже давно, или их просто наспех понатыкали. Кольберт пометил их.

Дело шло к закату, мы сбавили скорость, так как через несколько километров нужно было пересекать автостраду-8. Это была современная автострада — шесть полос, ограждения и разделяющая полоса между проезжими частями магистрали — она вела от Басры до Насирии и затем в Багдад.

Для разведывательных команд дороги, подобные этой, — зона повышенной опасности, препятствие, которое нужно преодолевать с особой осторожностью.

Мы подобрались к автостраде, планируя послать машины на западный и восточный участки, чтобы всем остальным можно было спокойно пересечь ее под охраной с флангов. Как только мы покинули зону относительной безопасности в пустыне и уже практически подъезжали к автостраде, увидели два грузовика, едущих вверх по дороге, на восток. Они все приближались к нам, поехали почему-то по тротуару. Я посмотрел в бинокль. Машины очень похожи на «Тойоту Лендкрузер», окрашены в светло-коричневый цвет пустыни и с кучей народу внутри. Народ — классический образец иракских военнослужащих. Несколькими днями позже такие грузовики будут исчезать в огненных шарах при приближении к нам на милю по периметру, но пока был только первый день войны. Убийство и разрушение еще не стали нашим ежедневным делом. Мы тренировались в сборе информации и посылали ее командирам боевой части, которые курировали нашу деятельность. Поэтому, когда грузовики переваливали через очередной холм, команда вела наблюдение — вместо того чтобы открывать огонь, мы рапортовали обо всем, что увидели. Я выслушивал тщательные описания грузовиков по радио и удивлялся, почему та сторона не открывает огонь.

Но вообще-то я был доволен. И у нас, и у противоположной стороны хватило трезвости ума не начать пальбу.

Мы увидели клубы дыма на востоке и для выяснения причины прибегли к самому лучшему источнику информации. «Би-би-си» говорила о приближении войск к Насирии, расположенной в пустыне к западу от нас; о морских пехотинцах, захватывающих портовый город Умм-Каср к югу от нас; и о нескольких нефтяных полях, горящих в Румайле — вот он, вероятный источник дыма вокруг нас. Они также сообщали о заявлении Центрального командования об уничтожении тысячи реактивных снарядов «Томагавк». Мы с Уинном, улыбаясь, переглянулись. Чем больше оружия уничтожат, тем меньше его будет направлено против нас.

К утру я был уставшим, напряженным до предела и вымазанным в красноватую грязь.

Было 4+24, полный день с начала миссии.

 

23

НАША МИССИЯ ПРОДОЛЖАЛА ПРЕТЕРПЕВАТЬ ИЗМЕНЕНИЯ. Предполагалось наше перемещение через болота для разведки периметра моста Чибайиш, но сейчас единственным директивным указанием была «охрана фланга ПБГ-1».

Восход ознаменовался группой людей, появившихся вдалеке.

Мы еще не привыкли к появлению на горизонте иракцев, особенно солдат, так что двинулись к ним на перехват. Люди увидели нас и сразу же бросили свое оружие.

Мужчина в возрасте стоял в нижнем белье, махал нам рукой и что-то кричал. Через Миша нам удалось узнать, что эти люди служили в Пятьдесят первой механизированной пехотной дивизии, базирующейся вокруг Басры. Их подразделение сдалось, было разгромлено почти без единого выстрела, и теперь они шли пешком в свои деревни у Евфрата, рядом с Насирией, это еще сотня километров или больше через голую пустыню. У них почти не было воды.

Последнее, что мне было сейчас нужно, — это тащить за собой пленных. Только этого нам не хватало! Разведка — это глаза и уши десантной группы.

— Подкиньте им гуманитарик, — сказал я.

«Гуманитарик» — это на нашем сленге гуманитарный паек, желтая пластиковая коробка размером с телефонную книжку небольшого города.

Все приближающиеся иракцы видели нас и боялись за свои жизни. Они меняли курс и пытались обходить нас стороной.

Многие размахивали над головами американскими пропагандистскими листовками, как будто те были гарантами безопасного передвижения. Они говорили, что самолеты выбросили миллионы листовок над бараками и базами вокруг Басры. Листовки обещали: американские вооруженные силы отпустят всех сдавшихся иракцев и убьют любого, выбравшего сопротивление. Солдаты еще помнят войну в Персидском заливе и понимают всю серьезность угрозы. К вечеру мы успели пообщаться с солдатами трех иракских дивизий: Пятьдесят первой механизированной, Шестой бронетанковой и Одиннадцатой пехотной — все рассказывали одну и ту же историю. Наша психологическая кампания в южном Ираке оказалась успешной.

Приперев к стенке большую группу солдат, мы отбирали у них оружие, обыскивали, стараясь найти все, что может пригодиться разведке, выдавали гуманитарные пайки и пополняли их запасы воды. Многие удивленно таращили глаза: вместо стрельбы мы их кормим. Подросток, одетый в военные штаны и футболку с надписью «Джейнсвилль, Висконсин, Христианская Ассоциация Молодых Людей», засмеялся и с улыбкой крикнул: «Я делаю любить Джордж Буш».

У многих были с собой противогазы. Идя через пустыню, они избавлялись от всех вещей, без которых могли обойтись, но не от оружия, воды и противогазов. Я заметил, что один мужчина, стоящий в сторонке, был гладко выбрит, на нем была военная парадно-выходная рубашка. Он всегда поворачивал голову в ту сторону, из которой доносилась наша речь, было ощущение, что он понимает английский. Я представился, мы пожали друг другу руки. Он был командиром батальона, полковником, и большинство солдат были его подчиненными. Он поблагодарил нас за доброе к ним отношение, я ответил, что мы, как солдаты, имеем больше общего с другими солдатами, чем с другими людьми в нашем обществе. Я спросил его насчет противогазов — не думает ли он, что американцы будут использовать против Ирака химическое оружие.

— Нет, — ответил он. — Мы думаем, Саддам будет использовать его против вас, а мы в это время застрянем как раз посередине.

В конце концов около трех часов дня мы получили приказ двигаться дальше. Нам было предписано ехать на запад и продолжать разведку северного направления, двигаясь к болотам Чибайиша. Я наклонился к карте и, прищуриваясь, пытался найти название русла реки: «Мать истока всех каналов».

Ведущий «Хаммер» неуверенно въехал на железнодорожный мост Эр-Ратави. Казалось, водитель утратил психологическое равновесие, потому что его «Хаммер» вдруг прибавил скорость и отъехал в сторону, чтобы не наворотить чего-нибудь и уступить дорогу всем остальным. Когда наша машина, с Уинном за рулем, взобралась на мост и колесами нужно было угодить в колею, я прижался к спинке сиденья и посмотрел на воду внизу. От наших шин до края моста было по шесть дюймов.

В обволакивающей и успокаивающей темноте мы расположились по обоим берегам Саддамского канала и начали подготовку к грядущей ночи. Нашей миссией было просто наблюдать за северной частью канала и в случае каких-либо движений с иракской стороны против ПБГ-1, расположенной к югу и западу от нас, бить тревогу.

Ночь была тихой, и, когда взошло солнце, я выкинул в воду все изъятые у иракцев АК-47.

23 марта наша миссия полностью изменилась. Во время планирования военных действий в Кувейте и в течение первых дней войны мы постоянно делали одни и те же ошибки: считали, что иракские военные будут поступать так, как мы бы поступили на их месте. Если бы иностранная армия начала атаку Вашингтона с юга, любой американский офицер в любой гипотетической военной игре рекомендовал бы взорвать мосты через реку Потомак, превращая, таким образом, реку в естественное препятствие между врагом и его целью. Мы думали, иракцы поступят так же и с Евфратом.

В воскресное утро мы поняли: мосты в Насирию не тронут. Мы возвращались уже изведанной тропой, опять на юг, радуясь нашей удаче и даже не подозревая, по крайней мере, на моем уровне, что иракцы могут на самом деле хотеть, чтобы мы пользовались мостами в Насирию.

На рассвете мы пересекли «Мать истока всех каналов» и на автостраде-8 влились в поток нашей военной техники. Танки стояли вперемешку с квадратными британскими грузовиками и бронетанковой техникой польской армии, сделанной в Советах. Поляки нас всегда пугали, так как иракская армия использовала ту же боевую технику. Весь этот компот отправился в дорогу, передвигаясь со скоростью тридцать-сорок миль в час. Автострада-8 сейчас очень сильно начала походить на скоростную автостраду Санта-Моники в фильме «Армагеддон». Мы с Уинном очень сильно удивились, обнаружив через каждые несколько миль дороги зоны отдыха для путешественников — пластиковые столы с разноцветными зонтами и большими картами Ирака.

Через три часа, в тридцати километрах южнее Насирии, мы устроили привал.

Весь, день над нами парили вертолеты. CH-46 морской пехоты и армейские вертолеты-истребители «Блэк Хоук» летели на север и затем опять исчезали на юге, а потом опять летели на север. Туда-сюда. Туда-сюда. Днем, во время сумерек и в темноте вертолеты не останавливались. Мы знали, чем они занимались. Вертолеты морской пехоты были выкрашены в неприметный шиферно-серый цвет, но на каждом «Блэк Хоуке» были отчетливо видны красные кресты спереди, с боков. Эвакуация. Они увозят раненых и тела мертвых солдат с поля боя до ближайшего реанимационного пункта.

Я начал замечать спокойную решительность в морских пехотинцах. Взвод начищал оружие и перепроверял данные на картах. Каждый пролетающий мимо вертолет подпитывал морских пехотинцев энергией. Мы гордились своим профессионализмом, так как мыслили здраво в ситуации, когда все вокруг нас было пропитано духом смерти. Мы могли обернуть насилие и жестокость в свою пользу. Но все равно время от времени по телу пробегали мурашки. Я был зол. Я хотел мести. Впервые в моих венах вскипала кровь.

Там, на обочине дороги, мы провели ночь под звездами и летящими туда-сюда вертолетами. Офицер разведки передал каждому взводу аэрофотоснимки города Насирии, распечатки шириной в шесть футов, отображающие каждую аллею и каждый дом в мельчайших деталях. Город занимал пять квадратных километров, он спускался к реке Евфрат на юге и к каналу на севере. Автострада-7 шла на западе, а автострада-8 простиралась параллельно восточной части.

Морские пехотинцы решили использовать автостраду-8, печально известную как «Аллея засад».

Я собрал командиров групп под брезентом «Хаммера», и вместе мы изучили фотографии. В понедельник миссией батальона будет поездка в Насирию и слияние со Вторым батальоном Восьмого полка МП на южной стороне восточного моста через Евфрат, это южный конец «Аллеи засад». Мы мало знали об уже произошедших событиях в Насирии. «Би-би-си» сообщала о дюжинах американских пострадавших, но деталей не рассказывала. Были неопределенные слухи о том, что группа технического обслуживания по ошибке вошла в город в воскресенье и была встречена засадой федаинов. Оперативная группа «Тарава» вошла в город для освобождения уцелевших и открытия моста, так как ПБГ-1 должна была быстро пройти по городу, она готовила внезапное нападение на Багдад. Теперь все выглядело так, как будто морские пехотинцы были остановлены и нам предстояло увязнуть в тяжелом бою.

24 марта, понедельник, мы медленно двинулись на север, ехали по полям, находящимся рядом с дорогой, пропуская грузовики с продовольствием, ждущие захвата Насирии.

За последние четыре дня мы увидели дюжины раздолбанных иракских машин. Танки, разбитые американскими реактивными самолетами, грузовики и взорванные зенитки валялись на обочинах. Теперь на узкоколейках южного направления мы видели намного больше следов разрушения. Но что-то было не так. Я пригляделся.

— Хрень господня, орудийный сержант. Это же «Хаммеры».

На дверях были видны отпечатки окровавленных рук. На лобовых стеклах зияли дыры от пуль. Застывшая кровь, столько крови, я даже не мог себе представить, что в человеческом теле столько крови. Это были плачевные останки ремонтной роты, которая, повернув не в ту сторону, наткнулась на насирийцев и была почти стерта с лица земли федаинскими ополченцами. По крайней мере, девять солдат было убито и шесть взято в плен, включая рядового 1-го класса Джессику Линч. Но в тот день мы знали только одно: в тех «Хаммерах» были американцы, и выглядело это так, что их убили всех до одного.

Мы были в трех километрах к югу от моста. Казалось, что враг везде: за каждым деревом, каждой стеной, в каждом здании. Я боялся. Впервые в Ираке. Кровь приливала к голове, ноги непроизвольно отбивали чечетку на полу машины. Мои колени поднимались и опускались, как механизм швейной машинки. Во рту было сухо и липко.

 

24

ГДЕ-ТО ВПЕРЕДИ СТРЕКОТАЛИ пулеметы.

— Как так может быть? Еще полчаса назад мы проезжали по тихим, безлюдным полям, — спросил меня Уинн, правой рукой продолжая управлять «Хаммером», а левой целясь сквозь открытую дверь.

Я задавал себе тот же вопрос. «Самый южный город на пути к Багдаду. Мы как раз там, где они нас ждали».

Наконец мы проехали выстроившиеся в елочку машины и увидели пехотинцев, растянутых вереницей в окопах вдоль полей. На южном конце моста, ведущего к «Аллее засад», мы повернули влево и угодили в огромную лужу грязи, окруженную пальмовыми деревьями.

Роты «Альфа» и «Чарли» двигались вперед, к берегу реки, а мы слушали оглушительный грохот — наши обстреливали позиции врага, находящиеся на другой стороне реки. Рота «Браво» оставалась на месте, мы ждали инструкций. Прячась под пальмовыми ветвями, я побежал к морским пехотинцам, роющим окоп на противоположной стороне.

Я нашел командира взвода сидящим на корточках в окопе, конечно же, с оружием и рацией. Он сказал, они из роты «Фокс» 2/8, весь день на линии огня, и предупредил меня, что мое хождение, таким образом, совсем небезопасно.

— Они на деревьях, приятель. Они, на хрен, везде, и они, на хрен, умеют стрелять.

Вьетнам.

Я вернулся к своим, получил приказание облегчить «Хаммеры», выбросив из них всю несущественную боевую технику. Когда оперативная боевая группа «Тарава» пойдет на штурм Насирии по мосту, мой взвод будет следовать за ней и эвакуировать пострадавших. В этом районе было слишком много реактивных гранат, поэтому вертолеты не могли летать над городом, поэтому эвакуация будут происходить на земле. Отвратительное ощущение — планировать эвакуацию морских пехотинцев, которые сейчас суетятся, болтают со своими приятелями и готовятся к атаке.

Я стоял, разговаривая с сержантом Патриком, как вдруг в воздухе просвистел какой-то объект, с лязгом ударился о корпус и угодил прямо в кузов «Хаммера».

— Граната!

Мы все упали на землю, сейчас взорвется! Сейчас! Сейчас! Потом мы с Патриком все-таки встали и осторожно посмотрели в кузов. Внутри валялся острый кусок шрапнели, не совсем безвредный, но и не граната. Мы засмеялись. Из-за сражения мы были настолько взвинчены, что все вокруг воспринималось очень остро. Потом я еще несколько раз буду видеть моих морских пехотинцев маниакально смеющимися в самый разгар боевых действий.

На Насирию спустилась ночь. Для нас это значило только одно: будет лучше видно следы. Обещанная атака через мост так и не состоялась, и мы готовились провести ночь там же, где оставались днем — на предмостном укреплении. Я разделил взвод пополам: нужно было обеспечить безопасность и рыть окопы. Мы даже еще не успели начать рыть, как пришло указание стартовать на юг, через три километра присоединиться к ПБГ-1 и перейти к безумному прорыву через «Аллею засад».

Вся дорога была забита сотнями машин. Танки, «Хаммеры» и грузовики с продовольствием и боеприпасами собрались в один поток. Сюда же присоединились и мы — заехали прямо к железнодорожному мосту и попали под импровизированный прожектор — горящую в поле, к западу от дороги цистерну с бензином. Любой двенадцатилетний ребенок с охотничьим ружьем мог спокойно попасть в наши силуэты, подсвеченные «дружелюбным» светом. С трудом выруливая, я приблизился к «Хаммеру» командира роты и попросил разрешения отъехать на сто метров назад или, наоборот, вперед, на более подходящую позицию.

— Не могу вам дать разрешение, — ответил он, — не обсудив вопрос с батальоном.

— Так обсудите с батальоном.

— Беспокоить батальон по таким пустякам? Мы будем плохо выглядеть в их глазах. — Он сказал это с преувеличенной миной терпения на лице. — Кроме того, мы скоро тронемся.

Прошло еще шесть часов, а мы как стояли, так и продолжали стоять.

Прогуливаясь по дороге, я встретил бывшего курсанта из Квантико. Он выглядел измученным, карие глаза на бледном лице, подсвеченном бензиновым костром, запали в глазницы. Я спросил, как у него дела.

— Как в аду. Днем мы увидели иракцев, они подняли руки, хотели сдаться. Подошли ближе, и эти чертовы хаджи выбросили белый флаг, а потом вытащили спрятанные в одежде АК и начали стрелять. Через десять минут некоторые из этих ублюдков держали в одной руке автомат и стреляли в нас, а другой рукой прижимали к себе по маленькой девочке. Мои парни пытались поступить правильно, но я не хотел, чтобы дети погибли в перестрелке. И теперь на дороге в город лежат трупы моих морских пехотинцев. Когда мы туда вернемся, ты их увидишь.

— Что произошло?

— Засада реактивных гранат. Дружеский огонь с А-10. Черт, если бы я знал.

Генерал Маттис говорил нам, что нужно выжить в первые пять дней войны, в самые опасные дни. Осталось еще четыре.

На рассвете мы завели моторы.

К тому времени, когда мы приблизились к южному мосту, между машинами появилась дистанция, хоть можно стало маневрировать.

В северном конце «Аллеи засад» мы пересекли другой мост и здесь повернули налево, на перекресток. Легкие бронированные машины поехали по полям рядом с дорогой — так противник их не сразу заметит. Я был рад: они смогут нас прикрывать. Прибавил скорость. Поворот направо привел нас на автостраду-7, которой мы должны придерживаться, следуя на север, в Эль-Кут, находящийся на реке Тигр.

Дорога по автостраде между Насирией и Эль-Кутом протяженностью в двести километров займет у нас десять дней. В это время Третья пехотная дивизия, ПБГ-5 и ПБГ-7 пойдут через пустыню на запад, ПБГ-1 и Первый разведывательный пройдут через каждый город, располагающийся по автостраде-7, занимая эту, как говорили в древности, «землю между двух рек». Нашей задачей было вовлечь иракские войска в слежку за нами и не допустить, чтобы они вернулись для защиты Багдада. Армия и другие ПБГ войдут в столицу, но в следующие десять дней больше всего боев пройдет в населенных пунктах, расположенных вдоль автострады.

Боковым зрением я вроде бы видел человеческие тени, но, когда поворачивался, не обнаруживал ничего примечательного. Вон мужчина в окне. Другой прятался за зданием. Третьего я заметил у обочины, вдалеке. После Насирии в моем правом ухе — я стрелял с правой стороны — всегда была затычка. Я хотел бы перестрелять всех и вся, сровнять все с землей. Тогда в этих безжизненных полях мы чувствовали бы себя в безопасности. Но мы не могли этого сделать. Мы могли только сидеть, ждать и наблюдать с красными от усталости глазами.

После трех часов езды батальон свернул с автострады; поставив машины елочкой, мы могли стрелять по флангам. Морские пехотинцы вышли из машин и встали перед ними — так безопасней.

Я медленно поднялся по одной из узких тропинок и остановился. Подо мной был окоп. Дно обложено одеялами, а на костре все еще стояла кастрюля. Еда была поделена точно поровну, на две тарелки, но к ней не успели притронуться. Следы на мокрой земле исчезали где-то в кустах.

— Кристенсон, Стэффорд, идите сюда.

Они прибежали и начали ходить вдоль следов по двойной спирали, то туда, то сюда, как собаки, берущие след. Но «окопников» не было. Я представил себе парней, вероятно, моего возраста, которым приказали сидеть в окопе и стрелять в американцев, когда те появятся. Они защитят от неверных свою деревню, матерей и сестер. Даже если они умрут, они попадут на небеса в качестве мучеников и будут жить вечно, вместе со своими девяноста девятью девственницами. Может, это и выглядело как хорошая перспектива, пока не увидели, как перед ними остановилась целая колонна морских пехотинцев.

А наши командиры уже планировали следующий шаг. Меня вызвали для получения боевого приказа на конец дня.

Расстелив карту на капоте «Хаммера», я слушал и делал пометки. ПБГ-1 будет продвигаться по автостраде-7, Первый разведывательный пойдет на восток от автострады для патрулирования ферм, расположенных на участке от пяти до десяти километров от дороги. Нашей миссией было наблюдать за флангом ПБГ и предупреждать о грядущем нападении. Взяв синий маркер, я пометил предполагаемый маршрут. Батальон поведет рота «Браво», а «Браво» поведет мой взвод.

Такое наблюдение было хорошей разведывательной акцией — задание простое, цель ясна. Но самое лучшее, как подметил сержант Лавелл, «мы будем в сельской местности, где можем сражаться, а не в городе, где стоит нам только отвернуться, и все».

Опять двинулись в дорогу. Колонну возглавлял «Хаммер» Кольберта.

Мы с трудом, метр за метром, переехали через узкий мост и обнаружили, что дальше дороги нет. Я остановился и передал по рации в роту сигнал тревоги. Наш сосед, взвод «Головорез-три» не стал заезжать на мост, так что теперь батальон вел он. Мы смотрели, как пятится остальная колонна, потом и мы проделали тот же путь. Теперь мы замыкали колонну. Патрик с Левеллом развернули свои пулеметы назад. Как говорится, всегда наготове.

Обстановка менялась медленно, но верно.

В бою у меня никогда не было шестого чувства, но мои первые пять очень обострились. Мы начали замечать тревожные сигналы. Когда мы проходили мимо, во взгляде местных жителей читалось нетерпение. Я наладил визуальный контакт с мужчиной возраста моего отца. Он медленно провел пальцем через горло. Жест, понятный во всем мире. Дальше. Женщины с узлами, завязанными на спине, шли на север, против нашего движения. Они прижимали к себе детей и украдкой смотрели на нас. Один мужчина прогромыхал мимо нас на тракторе, везущем за собой трейлер, заполненный детьми и домашней утварью. Это не могло быть нормальным. От чего они убегали?

— Головорез-два, похоже, нас вот-вот начнут атаковать. Вокруг куча местных жителей. Стреляйте только по конкретным целям.

В моем предупреждении не было необходимости. Морские пехотинцы замечали сигналы так же, как и я. Все это мы отрабатывали, они знали правила боя. На сердце стало легко. Я вытащил из кобуры пистолет. Мы держали оружие наготове и ждали повода к перестрелке.

Как по сигналу спереди раздался огонь, и колонна остановилась. Мы, инстинктивно пригнувшись, начали выбираться из своих машин, через несколько минут она, машина, могла стать нашей посмертной клеткой.

— Рота «Альфа» на связи. Оставайтесь на месте. Колонну возглавляет «Альфа».

Как только мы остановились, начался ветер. Кружащийся вокруг песок урезал видимость до нескольких сотен ярдов. Он лез мне в глаза, пришлось натянуть на лицо защитные очки — видно стало еще хуже. Эти шамалы, или, как они у нас называются, песчаные бури, начинали дуть без предупреждения. Все было в песке — воздушные фильтры «Хаммера», патронники автоматов, наши рты и глаза. Мы сидели в низине, но от ветра и вражеского огня это спасти нас не могло.

Пятнадцать минут мы напряженно ждали. Морские пехотинцы сканировали поля и деревья вокруг нас. Но все, что мы видели, — это деревенские жители, испуганно убегающие с насиженных мест. Мы с Уинном лежали на животах у одной из обочин. Он изучал через прицел своей снайперской винтовки линию деревьев, а я все время держал около уха рацию.

— Это все из-за города, который там, дальше, — сказал сержант, показывая вперед. — Каждый раз, как мы подходим к городу, в нас начинают стрелять. Но кажется, к счастью, мы обойдем его стороной и опять поедем по пересеченной местности. По крайней мере, мы учимся.

Я был с ним полностью согласен. Последнее, чего я хотел, так это повторения истории с Насирией, и полагал, наши командиры думают так же. Затем зашипела рация: «Головорез-два, наблюдение окончено. Движемся к западу от автострады, через центр города».

 

25

КОЛЬБЕРТ ПЕРЕГНАЛ МЕНЯ и поехал вперед, круто поворачивая влево — за поворотом был въезд в город. Эспера, верный товарищ по команде, следовал сразу за ним. Пулеметчики группы, в полной готовности, стояли у огневых установок. Справа от дороги — ряд трехэтажных зданий. Из каждого черного прямоугольника окна, из каждой двери засверкало дульное пламя.

Психическая нагрузка меня парализовала. Открывшиеся за поворотом здания были бетонными и выглядели как башни, расположенные с обеих сторон дороги, — враги поймали нас в ловушку этого городского каньона. Вокруг нас мелькали вспышки от стреляющих вражеских орудий, но я этого не слышал и не мог разобрать, стреляет мой взвод в ответ или нет. Не было ни страха, ни куража. Я ничего не чувствовал, я был сторонним наблюдателем, смотрел на засаду, устроенную нам, как на фильм в кинотеатре. Уинн рывком выровнял руль, от этой встряски я пришел в себя. Слух восстановился в ту же секунду: грохотали пулеметы, ревели моторы «Хаммеров», я увидел улицу, позиции федаинов и мой взвод в пылу сражения. Огонь по нам велся со всех зданий по периметру.

— На связи Головорез-два. Принимаем на себя огонь из орудий малых калибров. Мы вступили в бой.

— Здесь Роджер-два, — ответил штаб. — У нас та же ситуация. Продолжайте ехать.

Правила выживания и приказ начальства поставили меня в трудное положение. Нормальной реакцией человека сейчас было свернуться калачиком на дне «Хаммера» и закрыть глаза. Как раз эту реакцию в войсках морской пехоты и пытались всеми средствами подавить. Сработало. После первого шока от засады я успокоился и стал абсолютно хладнокровным. Мой взвод выглядел так же. Ребята прицеливались, нажимали на курки и действовали как единый организм.

Я поддерживал контакт по рации с Третьей группой, нужно было убедиться, что у них все в порядке.

— Как вы там?

— Бежим и стреляем.

Инстинкт самосохранения отошел на второй план, нужно было стрелять. Первое, чему учат каждого молодого пехотного офицера в Квантико: если в тебя стреляют, стреляй в ответ. «Вы должны добиться огневого превосходства и поддерживать его», — вот как говорят войска морской пехоты.

Я наклонился к своему M-16 и начал стрелять в окна и двери.

Кроме насекомых и растений, в своей жизни я убил всего одно живое существо. Когда был подростком, мне нужно было скосить газон у дома моих родителей, и я лезвием газонокосилки случайно поранил бурундука. Затем, сжав зубы, отрубил ему голову лопатой. Но даже из-за этого умерщвления из милосердия мне было не по себе. Я никогда не охотился, да и желания не было. А теперь я бросал гранаты в незнакомых людей в неизвестном городе, и мне это определенно нравилось.

Когда столь долгожданная ясность сознания все-таки появилась, я увидел в аллее молодого человека, лежащего на земле.

Он стрелял из АК-47. Автомат прыгал в его руках. Человек казался мне очень маленьким, хотя он был от меня на расстоянии меньше чем тридцать метров. Я бросил в его сторону гранату, она взорвалась, ударившись о стену прямо над его головой. Я видел, как молодой человек ткнулся в землю вслед за своим автоматом. Теперь я бросал гранаты в окна и открытые двери.

В конце концов мы прорвались через ворота, добрались до развилки с автострадой-7 и помчались со скоростью пятьдесят миль в час. На юге, выстроившись у дороги елочкой, расположились танки ПБГ-1. Ряды спешившихся морских пехотинцев, притаившихся у обочины, смотрели на нас, не веря в то, что нам удалось на наших «Хаммерах» выбраться из города. Кольберт, ехавший слишком быстро, не успел вовремя повернуть на автостраду, и его машина запрыгала по насыпи на внешнем обводе поворота. За спиной еще проносились пули, нам нужно было уезжать, чтобы между ними и нами возникла безопасная дистанция.

Кольберт вывернул руль и выскочил на подсушенную корку грязи на обочине. В тумане виднелась верхняя граница леса, до опушки оставалась миля через открытое поле. В тактическом плане вопросов не было, все просто: стреляй, передвигайся, сообщай о своих решениях.

Мы решили, что оторвались. И вдруг все превратилось в ад.

Корка грязи отвратительным скрипом затрещала под «Хаммером» Кольберта, нагруженным оружием и боеприпасами, и машина до корпуса увязла в смоле. Поле было «собкой» — этакое большое крем-брюле, хорошо утоптанное на верхушке, но внутри жидкое и глубокое. Нас всех инструктировали по поводу этих иракских «собок», но увидели и реально почувствовали одну из них мы только сейчас. Теперь мы завязли в одном дерьме и подвергались обстрелу другого.

Патрик пополз вперед, к краю «собки» и накинул крючок на фаркоп «Хаммера». Руди включил заднюю передачу, машина напряженно взревела, но не сдвинулась ни на дюйм. Бесполезно. Нужно что-то помощнее.

Я связался по рации с батальоном и запросил «Гудренч», команду механической поддержки.

Через пять минут после моей просьбы о помощи показался штаб-сержант Бринкс на своей дайте-мне-пятитонный-армейский-грузовик со стреляющим глушителем, ему было наплевать на пули, посылаемые вдогонку. Он пришвартовался рядом с насыпью, рядом со Штайнторфом, продолжающим палить из пулемета в сторону наших неприятелей. Выпрыгнув из кабины, Бринкс с ухмылкой произнес: «Как дела, сэр? Что случилось?» Адреналин бил в мозги, я с трудом мог говорить и не мог понять, признаком героизма или идиотизма было его веселое настроение. Со временем я пойму, что это самый действенный способ справиться со всем на свете.

Бринкс окинул «Хаммер» профессиональным взглядом и пробурчал несколько указаний своим морским пехотинцам в грузовике. Они посыпались наружу и быстро прикрепили цепь. Рывок, треск и «Хаммер» Кольберта выпрыгнул из «собки». Мы были готовы двинуться дальше.

Наконец мы увидели наш батальон, собравшийся в круг на поле рядом с автострадой, и поспешили занять свое место в периметре.

Остановились, Уинн заглушил мотор, из машины выходить никто не собирался. Несколько минут сидели молча, потом повернулись и посмотрели друг на друга. Бледный Уинн выдавил из себя улыбку, и мы оба засмеялись. Смех был неестественным.

Уинн заговорил охрипшим голосом:

— Вот дерьмо, да? С ума можно сойти.

— Нас чуть не поимели. — Я посмотрел на карту. — Эль-Гарраф. Название этого города Эль-Гарраф.

Я шел и то тут, то там слышал обрывки историй, которые, наверное, рассказывали уже по десятому кругу.

— Ну вот, Дарнольд едет по этому хренову городу, снаряды жужжат со всех сторон, и вдруг его рука соскальзывает с руля. Он орет: «В меня попали!» — и сержант Кочер наклоняется посмотреть. Точно, из предплечья хлещет кровь. Ну, Кочер, тот еще чувак, затягивает выше раны жгут и говорит: «Ты в порядке, поехали дальше». Дарнольд заводит машину и едет, и вот мы здесь, со всеми остальными. Черт возьми.

На секунду я остановился и посмотрел на первого раненного в бою солдата Первого разведывательного батальона. На его предплечье была маленькая красная дырка — место, куда попала пуля и где она до сих пор находится.

Выяснив в штаб-квартире роты, что у капитана нет для меня дальнейших инструкций — только устроиться здесь на ночь и быть готовыми утром выдвинуться дальше, — я вернулся к своему взводу. Мои морские пехотинцы уже организовали окопы.

И конечно же рассказывали друг другу истории. Каждое сражение потом еще столько раз перемалывается… А если бы мы сделали так… А если бы поехали туда… Иногда это обсуждение происходит спокойно, иногда шумно, иногда со смехом, иногда со слезами. Это очень важно — рассказывать и пересказывать обо всем произошедшем. У взводов коллективная память. Они учатся и меняются. Учатся, в большинстве своем, не во время боя, а после него.

Но кое-что в пересказах меня и нервировало. Доверие в моем понимании — это опора нашего душевного равновесия. Однажды в колледже я отправился на катание на лыжах по ровной местности. В метель. В лесу, под деревьями, все было ничего. Но когда я пересекал открытую поляну, снежный покров на земле переходил в снег, падающий с неба. Не было горизонта, не было восприятия глубины, и я терял пространственную ориентировку. Ветви, торчащие из снега рядом с ногами, выглядели точно так же, как другие лыжники, находящиеся в сотнях ярдов от меня. Кружилась голова, пришлось сесть.

* * *

Бой — это одна из форм потери пространственной ориентировки, но никто не готовил меня к тому, что я буду подвергать сомнению свои собственные ощущения.

Удача на поле боя базировалась на своевременной инициативе, лежащей в основе всего фундамента работы пехотинцев. Репутация морской пехоты была основана на творческих способностях и индивидуальной импровизации, но горе молодому лейтенанту, который забудет о фундаменте. Если фундамент есть, то остальное приложится.

Штайнторф показал мне длинную рваную дыру в материи рюкзака фирмы «North Face», дырку сделала пуля от АК-47, а рюкзак находился в дюйме от его тела.

Прострелили и «Хаммер» Кольберта. Мы обнаружили в нем двадцать два пулевых отверстия, включая шесть в двери рядом с местом Эвана Райта. Когда я подошел, он смотрел на них с благоговейным страхом.

— Как ты, Эван? — Я был наполовину уверен, он ответит, что уже обладает достаточным количеством информации для написания рассказа и захочет улететь на первом же вертолете.

— Впечатлен, — ответил он. — Впечатлен как никогда в своей жизни.

Эспера обнял его за плечи:

— Но он остается с нами. Он у нас крепкий перец.

Опустилась ночь, поднялся ветер. Звук грома смешивался с громыханием взрывов вдалеке, а молния в небе чередовалась со вспышками артиллерийских снарядов. Мы с Уинном прятались в кабине, слушали новости по радио и уплетали наш первый за день паек. Я понял, что был голоден как волк.

— О чем ты думаешь? — спросил я Уинна.

— После Насирии и того городка, где нас обстреляли, для меня стала ясна иракская стратегия. Они не будут трогать нас на открытом пространстве, потому что здесь мы вытряхнем из них все дерьмо. Они дождутся, когда мы войдем в черту города, и будут брать нас измором. Если мы начнем стрелять в ответ и раним мирных граждан, они расскажут об этом всему миру, и мы будем выглядеть как последние головорезы.

Я посмотрел на карту, ведя пальцем по «Автостраде-7» от Насирии до Эль-Гаррафа. Потом пошел дальше, на север, по предполагаемому маршруту. Ан-Наср, Аш-Шатра, Ар-Рифа, Квалат-Суккар, Эль-Хай, Эль-Кут — цепь городов, простирающихся до реки Тигр. На севере от Тигра находится Багдад, самый большой город.

— Ну, если так, то нам придется нелегко, — заметил я.

Перед рассветом, когда я лежал в своем окопе, пошел дождь.

 

26

УТРОМ 26 МАРТА погода прояснилась, казалось, дождь осадил всю пыль, скопившуюся в воздухе.

Когда ты спишь в походных условиях, в полном снаряжении и в ботинках, все, что нужно сделать после того как проснулся, — это встать.

Ни побриться, ни принять душ, ни погладить вещи. Нет сушки для рук, завтрака, газеты или е-мэйла. Просто встал и пошел.

По рации меня вызвали в штаб-квартиру роты, где разрабатывался наш маршрут. Капитан огласил план на день: через тридцать минут быть на автостраде и атаковать в северном направлении. Больше никто из американцев не прошел севернее Эль-Гаррафа, кроме нас, и мы будем передвигаться вверх по автостраде вместе с ПБГ.

И да, чуть не забыл: атаковать и высматривать засады с реактивными гранатами и взрывными устройствами, заложенными в автомобиль.

Уинн и командиры групп ждали меня, собравшись у капота «Хаммера». Я схватил свою карту и присоединился к ним.

— Любимая всеми акция: сближение с противником, — проронил я. — Мы едем на север по «Автостраде-7», и мы прикреплены к ПБГ-1. — Командиры групп сделали пометки на своих картах. — Мы будем двигаться вперед и разведывать местность. Все наши войска на дорогах, вас должно волновать все, что находится по флангам, вероятно, там будет враг. Будет поддержка с воздуха. Вертолеты «Кобра». Вопросы есть?

— Сэр, как вы думаете, грудастые телки в чем будут выглядеть лучше — в белых футболках или в оранжевых?

Я усмехнулся, остальные дружно заржали. Да, эти парни правильно выбрали род деятельности.

Как большинство плохих дней, этот день начинался хорошо. Машины загудели.

Мы сделали остановку на южной окраине Ан-Насра, съехали с проезжей части и поставили машины елочкой. Я подошел к каждой машине посмотреть, как там мои морские пехотинцы, и сказать, что мы подождем несколько минут — нужно пропустить вперед ПБГ, они войдут в город. Три снайпера расчехлили свое оружие и, просматривая фланги, поджидали иракских стрелков.

Получили приказ двигаться дальше и поехали к мосту. Улицы Ан-Насра были пусты, ворота заперты, ставни закрыты. Никакого движения. Танки встали на всех перекрестках, чтобы напрочь отбить охоту приближаться к нам; вдоль дорог стояли огневые установки. Мы проходили квартал за кварталом и потихоньку начали расслабляться. Может, федаинов в городе нет или их смутила наша огневая мощь. И когда мои плечи были уже не так напряжены, а дыхание стало более ровным, я услышал по правую сторону от себя длинную автоматную очередь.

Все-таки стреляют.

Плечи напряглись, дыхание участилось. «Головорез-два, принимаем огонь с востока». Передавая сообщение по рации, я старался, чтобы голос звучал ровно.

Пока Уинн держал одной рукой руль, а другой пытался дотянуться до автомата, траектория нашего «Хаммера» очень сильно напоминала волну.

— Черт, черт, я ничего не вижу.

Еще пулеметная очередь. Какой же противный звук!

— Где стрелки?

Я повернул голову, ища глазами источник огня. Мы не могли вести беспорядочную стрельбу, но не мог же я допустить, чтобы атакующие подумали, будто напугали нас до смерти. Однако наша задача была четкой и ясной: дойти до Багдада. Мы проглотили ярость и продолжили движение на север, так и не сделав ни единого выстрела в ответ, мы не видели, в кого стрелять. Через несколько минут мы опять оказались в открытом поле, кое-где разорванном небольшими перелесками.

Батальон вела рота «Браво», а роту «Браво» вел второй взвод. Над нами разведка с малых высот, и по звуку в небе было понятно: у них там в разгаре свой бой, воздушный. Но это лучше, чем бесконечное, напряженное ожидание.

В моем мозгу каждое дерево, крыша и тропинка скрывали бойца с реактивной гранатой, и эта граната определенно была направлена на меня. Сначала я не мог вести переговоры по рации, боялся, что мой голос будет звучать смешно. Но когда вышел на связь, то был удивлен: мой голос казался ровным и спокойным.

Разведка с малых высот оставила федаинам несколько вариантов действий: спастись бегством, сдаться или умереть.

Повернулся, чтобы сфокусировать взгляд на вспышке света, которую я заметил боковым зрением, и увидел мертвую девочку в голубом платьице. Она лежала на дороге и было ей примерно лет шесть. Рядом с ней, обхватив руками голову, сидел мужчина, солдат в форме. Когда мы проезжали мимо, он что-то прошипел нам вслед. Возвращаясь к своему прошлому, я вспомнил, что еще давным-давно, учась в подготовительной средней иезуитской школе, как-то поймал себя на мысли, что шепчу под нос двадцать третий псалом: «Я иду через долину смертной тени…»

Мы очень быстро проехали через Аш-Шатру — из наших окон торчало все оружие, которое было в наличии. В то время мы еще не знали, но Аш-Шатра позже станет знаковым городом в этой войне. Как раз на этой дороге в засаду угодит колонна транспорта снабжения. Один из сержантов морской пехоты будет захвачен, искалечен, а по словам некоторых, и распят.

Следующим городом на карте был Ар-Рифа. Штаб-квартира батальона передала нам по рации, чтобы мы придерживались той же схемы, что и при въезде в Ан-Наср, — сначала зайдет разведка и укрепит позиции для ПБГ. Батальон в Ар-Рифу поведет мой взвод.

Мы припарковали наши пять «Хаммеров» под пологим склоном осушительного канала и выставили охрану по всем направлениям. Снайперы благодаря своим прицелам осмотрели все стены, ворота и крыши домов. Пулеметчики наводили оружие на возможные цели — один на северном направлении, другой на южном, третий на восточном, четвертый на западном. Мы с Уинном штудировали карту и, чтобы сократить время реагирования, если нам будет нужно немедленное подкрепление, намечали цели для артиллерии. Мы работали, а остальной батальон с шумом проезжал мимо нас, улыбаясь и махая нам руками.

— У меня тут вооруженные люди, двигающиеся вдоль деревьев! — выкрикнул Кристенсон, и показал на трех-четырех мужчин, пробирающихся сквозь деревья, у них были реактивные гранатометы, и они определенно шли в нашу сторону.

Я назначил ответственным Уинна, и он быстренько установил свою снайперскую винтовку М40 на капот «Хаммера». Он терпеливо смотрел в прицел и никак не реагировал на суматоху, царящую вокруг. Он то плотно прижимал палец к курку, то немного отпускал его, ждал идеального момента. Я повернулся, чтобы ответить на сигнал по рации, и тут он выстрелил.

— Не знаю, попал или нет, но теперь они подумают дважды, прежде чем приближаться.

На тропинке показались фигуры двух людей. Кристенсон открыл по ним огонь из легкого пулемета, выстрелов было восемь или десять. Пули пролетели над их головами.

— Ниже, Кристенсон. Слишком высоко берете, — мой голос звучал спокойно, почти как у инструктора на стрельбище. И это опять меня удивило. Я понял, что командование под обстрелом сродни театру. Кристенсон взял ниже, и люди упали на землю.

— Будь начеку, Кристенсон, и убивай любого, кто будет приближаться с этого направления.

Стены Ар-Рифы находились от нас на расстоянии одного футбольного поля. Как и большинство иракских городов, он был олицетворением какой-то безысходности.

Кристенсон наблюдал за деревьями, я стоял рядом. Насколько я знал, предыдущие выстрелы были для него первыми, выполненными с такого близкого расстояния. И я хотел его подбодрить.

— Хорошие были выстрелы, Кристенсон.

Он удивился тому, что я с ним заговорил.

— Спасибо, сэр.

Кристенсон был самым младшим членом взвода. Обычно в разведке, где полно старших по званию, младшие являются козлами отпущения. Но Кристенсон мог постоять за себя и настоять на своем. Он получил приглашение от Военно-морского училища США стать их студентом, но после 11 сентября он отклонил приглашение и записался в морскую пехоту.

С юга доносился шум артиллерии. Выстрелы были, а ударной волны не было, Уинн взглянул на меня с удивленно поднятыми бровями. Я покачал головой. Не знаю. Над головой проносились снаряды, взрываясь на севере Ар-Рифы.

Нас искренне удивляла «мудрость» этих стрелков: бомбардировали снарядами большой разрушительной силы полный мирных жителей город, и чихали они на наши предписания.

Капитанский «Хаммер» подъехал к нашему маленькому кругу, и капитан подошел ко мне.

— Сэр, мы тут пару раз стрельнули в желающих подойти поближе, по ходу они все поняли, — сказал он. — Мы курируем район, но движущихся целей нет.

— Да, но рота «Альфа» вызывает огонь, и я тоже хочу получить приказ на совершение акции.

Я не мог в это поверить. Мы собирались использовать артиллерию только чтобы не отстать от роты «Альфа»!

— Сэр, я бы лучше продолжил заниматься тем, что мы делаем сейчас. Сейчас у нас все под контролем.

— Лейтенант Фик, следите за работой своего взвода, а я буду мозговать над разработкой акции.

Все, что находилось за зоной в шестьсот квадратных метров, считалось «опасной дальностью» и требовало повышенного внимания из-за соседства с нашими войсками.

— Сэр, этот участок входит в зону опасной дальности. Аннулируйте акцию, — произнес Уинн с возрастающей тревогой в голосе.

— Мы перебьем всех засранцев. Спокойно, — ответил капитан.

— В поле никого нет! — Я уже не говорил, а кричал. — Этими снарядами вы и нас прихватите, и ПБГ-1 заодно, поскольку мы не знаем, по какой дороге они пойдут. Аннулируйте эту хренову акцию. — Я потянулся, чтобы забрать у него рацию. Он отстранился.

Позже я связался по рации с майором Уитмером, он был даже злее меня. Он с возмущением кинул рацию, обозвав капитана «хреновым идиотом», мы же в батальоне называли его просто «Дерьмом». Так как начальник штаба дивизии находился на расстоянии слышимости, полковник Феррандо попросил майора Уитмера обходиться без лишних эмоций. Но акцию отменил. Старший офицер уехал, но перед этим пригрозил мне припомнить мой поступок.

Сержант Эспера, пригнувшись, на случай если в нас целятся из снайперской винтовки, подбежал к «Хаммеру»:

— Сэр, у меня шину спустило, нужно немедленно менять, чтобы можно было выехать в любую минуту.

Я поступил с этой проблемой так, как нас учили в Квантико. А учили нас повернуть карту на 180 градусов и посмотреть на ситуацию глазами врага. Что бы я сделал, если бы был командиром федаинов и увидел, что «Хаммер» морских пехотинцев стоит на домкрате, а люди бешено меняют спустившее колесо? Я бы воспользовался слабостью и атаковал. На худой конец, я бы, застав их в состоянии немобильности, постарался нанести потери. И самое лучшее, что я мог бы предпринять, это заставить американцев улепетывать, оставив «Хаммер» для меня, а потом я сжег бы его как трофей, служащий доказательством американской беспомощности.

— Эспера, я не могу дать тебе на это разрешение, — сказал я. — Собери свою команду и поезжай к месту дислокации «Гудренча». У них больше людей, с ними ты поменяешь шину быстрее. Извини. Поднимай своих ребят, и отправляйтесь в дорогу. Наша рота может сорваться с места в любую минуту.

Он кинул на меня взгляд, наполовину доверяющий, наполовину сомневающийся. В следующую секунду до него дошла моя мысль, Эспера в знак согласия кивнул головой:

— Приказ принят, сэр. Я доложу вам, когда будем возвращаться.

Стояли уже три часа, но все еще не видели ни одного морского пехотинца из ПБГ-1. Смотря, как медленно спускается солнце с неба, я чувствовал все больший и больший дискомфорт. Мы сидим на одном месте, как наседки. Впрочем, одно неверное решение, как правило, еще не приводит к тактической катастрофе. Но конечно же я не хотел стать очередным наглядным примером в слайд-шоу Доктора Смерти.

Хотя ворота и ставни домов Ар-Рифы были закрыты, местные жители все равно украдкой выглядывали из-за стен. Некоторые махали руками, другие проводили рукой по горлу. Чуть дальше мы увидели несколько дюжин иракцев, собравшихся у обочины дороги.

Я связался со штаб-квартирой батальона. Нужен был переводчик. Через десять минут мы услышали рев приближающегося «Хаммера», — это привезли Миша и высадили его около меня.

Я наблюдал. Местные жители начали показывать Мишу кулаки и бросать в его сторону какие-то фразы. Он пожимал плечами и продолжал слушать. Трое мужчин показывали на нас, их голоса становились громче и отрывистей. Я попросил морских пехотинцев Лавелла прикрыть меня и пошел в сторону Миша.

— Что они говорят?

Миш сделал паузу, осознавая важность своей миссии.

— Они говорят, что счастливы видеть здесь морских пехотинцев, они признательны вам за свое освобождение.

— Черт возьми, Миш. Хватит молоть чушь.

— Они спрашивают, почему вы здесь сидите, и боятся, что вы атакуете город и убьете их. Они говорят, федаины обосновались на другом конце города, на месте бывшей штаб-квартиры партии Баас. Они хотят помочь нам убить плохих парней.

Вот теперь прогресс налицо.

— Хорошо, могут ли они кое-что для нас сделать? — Я протянул Мишу пригоршню инфракрасных палочек. — Попроси их дождаться темноты, а потом кинуть эти палочки на крыши зданий, в которых находятся федаины. Американские вертолеты увидят их в темноте и смогут атаковать здания.

Это был наш план. Правда, у меня были сомнения насчет его действенности. Ирак славится своей межплеменной враждой. Я полагал, что большая часть палочек окажется на крышах тех людей, которые должны нашим помощникам денег и не хотят их отдавать. Хотя, может, и сработает, если мы сможем подтвердить их информацию другими источниками.

Меня вызывала штаб-квартира: «Уведомляем вас о приближении с юга дружественной колонны снабжения».

Я хотел ответить, но в это время раздался пулеметный огонь. Мне показалось, что огонь велся по приближающимся грузовикам с запада и востока от автострады. Я смотрел по сторонам, пытаясь вычислить, откуда ведется огонь. Безрезультатно.

— Лечь! Всем лечь!

Взвод уже выбрался из машин и лежал на земле. Я лежал под двигателем, плотно прижавшись к грязи, и орал во все горло в рацию: «Прекратить огонь!» А потом увидел приближающиеся к нам грузовики колонны снабжения — они все еще вели обстрел деревьев и зданий, располагавшихся вдоль автострады. И ни одной пули им в ответ. Я осознал всю ироничность ситуации: мы ждем, что в нас начнут стрелять наши же морские пехотинцы.

В темноте раздался голос Кольберта:

— Придурки, они приняли наши светлячки за дульное пламя.

Другой голос сказал, что группе снабжения нужно давать в руки дубинки, а не огнестрельное оружие.

Около полуночи на радиосвязь вышел штаб, нам было приказано присоединиться к батальону в северной части Ар-Рифы и затем последовать на север, к аэродрому рядом с Квалат-Суккаром. Мы с Уинном, расположившись под пончо и включив краснолинзовый фонарь, изучали карту, пытаясь понять, как туда попасть. Квалат-Суккар был следующим городом на «Автостраде-7», в двадцати милях от нашей нынешней позиции. Аэродром же находился на востоке от города, на дороге под названием «Автострада-17». По карте выходило до нее сорок-пятьдесят миль, но отправляться предстояло ночью, не включая фар, по территории врага, сознавая, что все американские позиции остаются далеко позади.

Уинн посмотрел на меня безнадежным взглядом и произнес:

— Находиться в этом батальоне, все равно что каждый хренов день выигрывать в лотерею.

 

27

НА СЕВЕРЕ ОТ АР-РИФЫ мы заметили опознавательные сигналы батальона, поступающие с поля, находящегося на востоке автострады, и безмолвно въехали в периметр. В то время как взвод готовился к длинному путешествию в Квалат-Суккар, мы с Уинном поспешили на ночное собрание по освещению операции.

Генерал говорил о том, что британский парашютно-десантный полк следующим утром возьмет штурмом иракский военный аэродром в Квалат-Суккаре для использования его в качестве базы сосредоточения и последующего нападения на Багдад. Перед атакой мы проведем разведку аэродромного поля. Были получены рапорты о наличии танков и зенитных пушек, что являлось значительной угрозой для британских вооруженных сил. Больше никаких деталей не сообщалось. Нужно добраться туда до рассвета и выезжать необходимо немедленно, а то какая от нас там будет польза. Командир взвода, сидящий сзади, спросил генерала, смотрел ли тот когда-нибудь фильм «Они были незаменимыми».

Два часа мы пробирались в темноте и не сказать что мы ехали быстро.

Мы были уполномочены сами принимать решения — атаковать или отступать, вести шквальный или точечный огонь или требовать подкрепления. Теперь у меня было в полтора раза больше полномочий. Эта мысль меня пугала.

Утро было ясным. Генерал сказал: так как мы на легких транспортных средствах — «Хаммерах» — и нам не нужно времени на подготовку, то атаковать аэродром будем немедленно. Разведка боем.

В первый раз я ощутил страх в Ираке при нашем первом въезде в Насирию. Последующие три дня перестрелок произвели на меня мало впечатления. Услышав сейчас о предполагаемом захвате аэродрома, я испугался во второй раз. Боязнь не была вызвана иракским сопротивлением и, как следствие, возможностью моей насильственной смерти. Наоборот, страх пришел от осознания того, что мои командиры тоже могут испытывать усталость и стресс. Боязнь образовала маленькие трещины, которые я заполнил доверием. Помня заверения генерала Маттиса, о том, что нужно выжить в первые пять дней боя, я подумал: как бы было иронично и печально умереть утром шестого дня.

К страху присоединились обреченность и уязвимость. Я был морским пехотинцем. Я буду отдавать честь и выполнять приказания. Нам приходилось доверять решениям других людей, не зная полной картины происходящего. Мы с моими морскими пехотинцами были готовы отдать свои жизни, но легко сдаваться мы не собирались.

Моторы уже ревели, а я в это время инструктировал взвод. Оглашение моего боевого приказа заняло тридцать секунд. Мы приблизимся к аэродрому по главной дороге и ворвемся на его территорию через передние ворота.

Какая-то часть меня ожидала открытого сопротивления со стороны взвода. Но нет. Командиры групп лишь покачали головой, сказали солдатам садиться в тачки, и мы тронулись в путь.

Подсвеченные восходом, мы гнали по подъездной дороге к аэродрому. Я посмотрел направо и увидел морпеха из ночного патруля, он смотрел в нашу сторону с поднятыми руками, скрещенными над головой — наш сигнал, означающий «свои войска — не стреляйте в меня». Дорога протяженностью всего в несколько километров обросла по краям кустами и небольшими деревьями, отчего все выглядело так, как будто мы здесь одни.

За рулем был Уинн, а я на пассажирском сиденье жонглировал оружием и двумя рациями. До ограждения из проволочной сетки, которой был обнесен аэродром, оставались считанные секунды, когда всем машинам поступило предупреждение из штаба роты: «Весь личный состав аэродрома объявляется вражеским».

Здесь, в Ираке, мы были ограничены в возможностях при ведении боевых действий. В качестве самообороны мы могли отвечать только пропорциональной силой огня — «стреляйте, если стреляют в вас»; или, если мы открывали огонь первыми, он мог быть только точечным. Оба варианта зависели от обстоятельств — необходимых для достижения боевой цели или несущих угрозу. «Объявляется вражеским» — эти слова означают, что вышеперечисленные правила аннулируются. Означают, что сначала нужно стрелять, а потом задавать вопросы. В Квантико нам рассказывали о вьетнамской зоне свободного огня. Впоследствии эти зоны были признаны аморальными и контрпродуктивными. Однако сейчас Квалат-Суккар был объявлен зоной свободного огня.

Прямо перед нами раздался треск пулеметной очереди. Я увидел вдалеке силуэты людей, машин и верблюдов, скрываемых в кустах. Какой-то мужчина держал в руках что-то похожее на автомат или пулемет. Рацию было очень плохо слышно, доносились слова: «…дульное пламя… вооруженные люди». Около людей в кустах что-то взорвалось, но мы уже были далеко впереди, нашей целью была взлетно-посадочная полоса.

Доехали. Встали на взлетно-посадочной полосе полукругом, обеспечивая безопасность по флангам; другой взвод, не останавливаясь, поехал дальше — они должны были прочесать все прилегающие к аэродрому здания. По рации нескончаемым потоком передавали рапорты о наличии в округе танков и артиллерийских орудий. Мы же не видели ничего.

Аэродром Квалат-Суккара был пуст. Он выглядел так, будто не использовался уже много лет. Высшее командование отменило британский штурм, потому что Первый разведывательный уже захватил сектор. Батальон перебрался на северную часть аэродрома и сделал привал. Моему взводу выделили пятисотметровый изгиб оросительного канала, имеющего форму латинской буквы «L». Мы припарковали «Хаммеры» через каждые сто метров и начали окапываться. Я не знал, пробудем мы здесь час или целую неделю.

Нам опять повезло. Беда обошла нас стороной, но не благодаря нашим навыкам и умениям, а благодаря иракской глупости. Один хорошо замаскированный танк на этом аэродроме мог уничтожить целый взвод, прежде чем его подобьет А-10.

Морские пехотинцы думали, что полковник Феррандо, отправив их на это задание, проявил высокомерие, заботясь в первую очередь о своей карьере, а не о своих солдатах. Я опять возразил. Напыщенность полковника — это маска. Я полагал, полковник чувствует то же самое, что и я, только он не может нам показать своих чувств.

Вскоре мое внимание привлекло движение вдалеке. Я встал, пытаясь увидеть как можно дальше. Перед группой Лавелла в нашу сторону шли пять человек. К ним приближались два наших морских пехотинца с оружием наготове. Я впрыгнул в бронежилет и пошел вслед за ними. Подходя ближе, я увидел, что две женщины в этой группе из пяти человек тащат какой-то объект, укутанный в покрывало. Позади трое мужчин волокли еще один. По всему Ираку жители деревень всегда к нам подходили, часто со своими больными вместе, и просили медикаменты от своих недугов, но тут было что-то другое. Я прибавил шагу и увидел доктора Брайана с аптечкой через плечо. Он шел к иракцам не спеша, но все равно, от меня до него было расстояние в футбольное поле. Я перешел на бег.

К тому времени, как я до них все-таки добежал, Брайан уже развязал принесенные узлы, в них находились два подростка. Братья. У старшего было пулевое ранение в ногу. Свернувшаяся кровь покрыла коркой его икру и щиколотку. Я сначала увидел лицо младшего, а потом и раны. Младший выглядел как то тело, которое я видел в Главном военном госпитале округа Колумбия. Бледно-зеленый воск. Цвет показывал, как много жизни уже утекло из четырех отверстий в его животе. Над ними застыли их мать и бабушка. В нескольких шагах позади них стоял отец. Они не выказывали никаких эмоций.

Брайан за несколько секунд осмотрел раны и объявил, что они были сделаны пулями 5,56 калибра. Пули такого калибра использовали в Ираке только американские солдаты, а единственными американцами здесь были мы. В ужасе я вспомнил наш штурм аэродрома. Мозаика собралась. Мы видели не оружие, а пастушьи палки, не дульное пламя, а солнце, отражающееся в лобовом стекле. Бегущие верблюды принадлежали именно этим мальчикам. Мы подстрелили двоих детей.

Взвод начал действовать. Две группы несли караул, а доктор Брайан принялся корпеть над мальчиками. Он разделил пострадавших по степени поражения, и в первую очередь занялся тем, у кого были раны в животе. Быстро открыв свою аптечку, он схватил капельницы, физиологический раствор, ножницы и марлю. Я подошел, чтобы помочь, и бессознательно ежился каждый раз, когда кровь просачивалась в мои перчатки. Мальчик находился в критическим состоянии. Вряд ли ему можно было помочь. Брайан мягко напомнил мне, что я могу быть более полезен в другом качестве:

— Сэр, у нас здесь все под контролем. Вы не могли бы позвать сюда доктора Обина, а также попытаться организовать воздушную эвакуацию раненых. Скажите: требуется быстрое хирургическое вмешательство.

Я, честно говоря, думал, что все поймут и осознают значимость быстрого реагирования, но ошибался. Когда я, задыхаясь, вбежал в штаб роты и объяснил, что случилось, капитан ответил: решение о помощи местным детям принимает не он, а его начальство. Времени вступать с ним в перепалку не было. Я пошел дальше. Майор Бенелли сидел в тени палатки штаба батальона и копался в индивидуальном пайке.

— Сэр, у меня двое раненых детей на линии. Мы подстрелили их во время штурма сегодня утром. Мой санитар делает что может, но одному из них нужно быстрое хирургическое вмешательство.

Он пожал плечами:

— И что?

Я объяснил всю историю снова и в подробностях.

— Полковник спит. Скажи иракцам, пусть они отправляются домой. Мы не можем им помочь.

Он вернулся к еде.

Я не мог бы сейчас ясно объяснить, что я чувствую и что хочу сделать. Я хотел сказать майору о том, что мы американцы, а американцы не подстреливают детей, чтобы потом оставить их умирать, что солдаты моего взвода не смогут смотреть в зеркало всю оставшуюся жизнь. Я хотел заставить его пойти туда, положить руки на грудь мальчика и остановить кровь, ритмично струящуюся из пулевых отверстий. Я хотел схватить руками голову майора и резко повернуть ее в сторону.

Но не сказал, не заставил, не свернул майору шею. Я был вынужден смириться с его решением старшего офицера, вне зависимости от их идиотизма, преступности или бесчеловечности. Я ушел. Нашел военного врача батальона, лейтенанта ВМФ Алека Обина. Быстро ввел его в курс дела. Он широко раскрыл глаза от удивления, быстро схватил все, что нужно, и пошел к доктору Брайану, а я вернулся в штаб батальона. Нам все еще нужно было разрешение на эвакуацию мальчиков, и сам я этого сделать не мог. Бенелли, увидев меня, ухмыльнулся:

— Полковник еще спит, лейтенант. Я не собираюсь его будить и не собираюсь создавать угрозу безопасности американцам, только чтобы эвакуировать этих раненых. Может, ты поймешь, наконец.

Моя беспомощность, трещины в моей душе становились все больше и глубже, превращаясь в пропасть, заполненную страхом и яростью, горечью и сожалением. И вдруг я почувствовал себя хотя и беспомощным, но не бессильным. В руках у меня был автомат. Я мог застрелить ублюдка. Я мог держать его в заложниках, пока он не вызовет вертолет. Просто у меня пока хватало трезвости этого не сделать. Меня предупреждали о возможности возникновения такой ситуации. Бросали вызов моим навыкам командира. Я вернулся ко взводу.

Я снова сдался. В итоге наши ценности были опрокинуты, и это угрожало разрушить меня, защитника Америки.

Мое поведение не было внезапной вспышкой высокой морали. За войну. Против войны. Война за свободу. Война за нефть. Философские дебаты были роскошью, от которой я не получал удовольствия. Войной было то, что я делал. Мы за нее не голосовали, не давали своего согласия и не объявляли о ее начале. Мы просто должны были в ней сражаться. А сражение для меня означает две вещи: победа и возвращение моих солдат живыми домой. Впрочем, сказать «живыми» — значит установить планку слишком низко. Я должен был вернуть их домой физически и психически здоровыми.

Эти иракские мальчики могли умереть, но я не мог допустить их смерти на наших руках.

Когда я подошел, Доктор Брайан оторвался и посмотрел на меня с надеждой в глазах. Они с доктором Обином добились стабилизации состояния мальчиков, но ясно дали понять, что без немедленного хирургического вмешательства мальчик умрет. Тот, что постарше, вероятно протянет несколько дней, пока его не убьет инфекция. Кольберт стоял рядом со слезами на глазах.

Я отвел Обина в сторону:

— Сэр, батальон сказал, пусть, мол, эти дети катятся к чертям собачьим. Они хотят, чтобы мы позволили им умереть. Что вы можете сделать, взяв раненых на свое попечение?

Это было выходом. Военный врач, берущий на попечение раненых мирных граждан, официально и этически несет ответственность за предоставление им всей необходимой помощи. Мы организовали восемь санитаров-носильщиков и пешком пошли через поле к штабу батальона.

— Вот и мы, сэр. Вы хотите позволить им умереть прямо здесь, перед вашей палаткой?

Доктор Брайан аккуратно опустил носилки перед майором Бенелли, которому в первый раз в жизни было нечего сказать. Столкнувшись с маломасштабным бунтом и начиная осознавать последствия, которые обрушатся на головы офицеров морской пехоты, спокойно сидевших и смотревших на детей, умирающих от огнестрельных ран, нанесенных морскими же пехотинцами, он встал, повернулся и пошел будить полковника.

Феррандо приказал немедленно эвакуировать мальчиков в военно-полевой госпиталь ПБГ-1, там ими займется специальный взвод. Доктор Брайан полетел с ними для оказания непрерывной помощи, он передаст их в руки хирургов. Я вернулся ко взводу, пытаясь сообразить, что рассказывать парням, а что нет.

Когда доктор Брайан вернулся, я собрал морских пехотинцев. Взводы — это семьи. Даже в самых плохих взводах морские пехотинцы любят своих сослуживцев. Но и в самых лучших люди любят своих сослуживцев. Наш взвод один из самых лучших. Я не хочу, чтобы все это разрушилось. Нужно прояснить конфликт и разногласия, а не то они осядут на дне и будут портить взаимоотношения, и, конечно же, все это в первую очередь отразится на боеспособности. Мы должны были поговорить о происшедшем. Мне пришлось быть психиатром, наставником и отцом; никто об этом не подозревал, но сейчас я был кем угодно, только не командиром взвода.

— Друзья, день сегодня выдался дерьмовым. Мы не можем влиять на операции или полностью контролировать их, мы просто должны делать все, от нас зависящее, — сказал я. Объяснил, что у батальона есть обязательство перед генералом Маттисом, обязательство предоставлять ему информацию, наши извинения ему не нужны. Мы на войне, здесь свои правила. Невозможно предугадать и исключить все риски, касающиеся как нас, так и людей, находящихся в непосредственной близости от нас. Позволив вам в это утро действовать в соответствии с указанием о «зоне свободного огня», я вас подвел. Обстоятельства вылились в трагедию, огонь по двум пострадавшим мальчикам, увы, полностью соответствовал нашим предписаниям.

Первое. Сегодня утром мы совершили ошибку, — произнес я. — Не беря во внимание технические детали, мы являемся морскими пехотинцами США, а морские пехотинцы — профессиональные воины, сражающиеся за величайшую демократию в мире. Мы не стреляем в детей. Если это все-таки происходит, мы признаем трагедию и делаем для себя соответствующие выводы. К сожалению, я не могу ручаться, что такого больше не произойдет.

Второе. Я хочу, чтобы вы остаток дня посвятили прокручиванию данной ситуации в голове. А потом я посоветовал им выкинуть ее из своей головы. Эти мысли не помогут им завтра выжить. Я хотел, чтобы они сделали для себя выводы, а сделав, убрали бы эту ситуацию подальше от своего сердца.

Третье. Никаких если бы да кабы. Мы всегда должны были принимать решения быстро. Иногда они были верными, иногда нет. Мы не можем позволить себе сомневаться завтра из-за ошибки, сделанной сегодня. Тогда нас убьют.

На Квалат-Суккар опустилась ночь, я сидел один.

Душа болела за моих морских пехотинцев, американских парней с добрым сердцем, которые будут нести этот груз всю свою жизнь. Я оплакивал себя. Нет, это не было жалостью к себе, было моей душе жалко ребенка, приехавшего в Ирак. Его больше нет. Я размышлял в темноте, я далек от своего взвода, потому что боевой командир — самая одинокая работа в мире.

 

28

Я СПАЛ ГЛУБОКИМ СНОМ, впервые за несколько дней.

Утром после трех дней, проведенных в Квалат-Суккаре, мы отправились дальше.

Утро было прохладным и солнечным. Я был рад смене места дислокации.

После нашей изоляции командный пункт полка выглядел как крупный город. Сотни танков, гусеничных транспортеров для подвоза боеприпасов, грузовиков и «Хаммеров» растянулись по обеим сторонам автострады. Вертолеты «Кобра» и «Хьюи» сели рядом с автобензоцистернами. Мимо палаток и антенных полей проходили тысячи морских пехотинцев. Мы въехали в этот временный город и припарковались в укрытии, образованном высокой песчаной обочиной, благодаря этому кордону безопасности пехотинцы решили этой ночью не рыть окопов.

Через час я вошел в батальонный штаб для инструктажа по операции, ожидающей нас завтра утром. В центре стоял полковник Феррандо.

До освещения новой операции он подвел итоги боев и всей нашей деятельности за последние десять дней.

— Джентльмены, плохая психологическая установка распространяется так же быстро, как инфекция. Мне нужно, чтобы вы задали тон. Именно вы подаете пример, и люди следуют вашему примеру. У нас всего лишь хорошая передышка, но завтра мы опять выдвинемся в путь, и боев будет больше. Удача — вещь несистемная, на нее не стоит надеяться. Нужно работать, и работать усердно.

Итак, Первый разведывательный пойдет по автостраде на север, пересечет мост через реку Эль-Гарраф и обследует периметр, за ним подтянется ПБГ. Мы должны будем справиться со всеми ситуациями своими силами. Прикрывая фланг, мы будем проезжать через поля и маленькие деревни. Нашей целью будет к сумеркам дойти до города Эль-Хай — до него около пятидесяти километров пути. У нас не будет танков, только ограниченная поддержка с воздуха. На военном жаргоне это называется «сближение с противником».

Когда я вернулся и проинструктировал взвод, реакция парней была более чем определенной: «Понятно, сэр. Нужно ехать, пока не начался обстрел».

Наш марш на север начался без особых событий. Батальон проехал по шоссе и, как планировалось, пересек мост. Мы въехали в пасторальный мир ферм, рек и деревьев. Фермеры пасли свой скот, а дети, когда мы проезжали, махали нам рукой. «Идти Америка! Идти Джордж Буш! Дать мне денег!»

— Миш, иди поговори с этими парнями, узнай что можешь, — произнес я, отправляя переводчика горстке иракских мужчин на обочине дороги. Он подошел, что-то пробурчал им, а они молчали, переминаясь с ноги на ногу. Потом они начали говорить, но Миш сразу перестал их слушать и вернулся к моему «Хаммеру».

— Они говорят, что они фермеры, но врут.

Я уже и сам знал это. Иракские фермеры носили сандалии и национальную одежду. Эти же парни были в кожаных туфлях и чистых футболках и брюках а-ля западный мир. На их руках не было мозолей.

— Регулярная армия или федаины?

— Я думаю, регулярная армия. Местные парни — они как ваша Национальная гвардия. Они увидели нас и сняли форму. У них взгляд бойцов, а не взгляд крестьян.

Впереди нас был Третий взвод, их командир рапортовал нам по рации: «Мы наблюдаем за дюжиной мужчин, кидающих в реку какие-то сумки. Они от нас убегают. Идем посмотреть, что там».

Мы прибавили скорость и въехали в облако пыли, оставленное за собой Третьим взводом. Наверное, они бы и сами справились, но мы решили следовать золотому правилу пехотинцев: оружие хорошо, больше оружия еще лучше.

Иракцы остановились, они молча пялились на окруживших их военных с пулеметами. Я присоединился к морским пехотинцам, вылавливающим из реки джутовые мешки. Взрезав их ножом, мы обнаружили кипы иракских денег, динары с портретом Саддама Хусейна.

— Черт возьми. Посмотри на это, — морской пехотинец держал в руках зеленую военную форму, из подмышек еще воняло потом. — Национальная гвардия, на хрен. Эти недоноски — из Республиканской гвардии. — Он показал пальцем на треугольный лоскут на плече, символ элитных войск Саддама.

— Наденьте на них наручники. Они идут с нами.

Мы не думали, что Республиканская гвардия будет находиться так далеко на юге. В соответствии с рапортами, поступающими от разведки, они находились на оборонительном рубеже на юге от Тигра. Захваченные нами иракцы носили такие же усы, как Саддам, стояли молча, засунув руки в карманы. Один из них, скрестив ноги, сидел на траве, перебирал руками четки и что-то пил из бутылки из-под «Пепси». Солдаты Третьего взвода связали им руки за спиной и посадили в кузов грузовика.

С нашего фланга вдруг раздались выстрелы из стрелкового оружия; морские пехотинцы, попрыгав из своих гусеничных транспортеров, устремились в ближайший внутренний двор. Вражеский огонь тем временем становился все интенсивнее.

— Осколочная граната! — закричал какой-то морской пехотинец и запустил лимонкой в открытую дверь. Из окон дома повалили дым и пыль. Через некоторое время на крыше этого строения появились два морских пехотинца, они подавали своим товарищам знаки и орали: — Все чисто!

Около часу дня мой взвод получил новые указания, и мы, не медля ни секунды, ворвались в стоящую у дороги деревню.

Мы хорошо выучили предыдущие уроки: подходя к возможному месту засады, мы поделили взвод пополам. Пока одна половина входила пешком в деревню, другая прикрывала их крупнокалиберными пулеметами, установленными на «Хаммерах». Самый лучший способ обеспечить безопасность транспортных средств в городе — это расположить вокруг них солдат. Уинн был ответственным за моторизованные силы. Раздавая по рации указания, я присоединился к спешившимся солдатам.

— Машины, медленно двигайтесь вперед и будьте готовы заглушить моторы, так мы сможем маневрировать или уходить от контакта, — приказал я. — Пешие, зачистите каждое здание, соберите все оружие и документы. Остерегайтесь мин-ловушек. Встретимся в северной части города и дальше пойдем вместе. Вперед.

Идя через поле, я нес автомат под мышкой и думал о том, что чувствую себя как-то безопаснее, когда мои ноги находятся на земле. Никогда не мог привыкнуть к передвижению по объекту в «Хаммере» и постоянному ожиданию того, что на нас нападут из засады. На земле я чувствовал себя в своей стихии: человек, ботинки, оружие.

Морские пехотинцы перебирались через оросительные канавы и осторожно приближались к кучке деревянных строений. Куры, увидев нас, кудахча пускались врассыпную, а мы в это время уже врывались в комнаты. Большая часть деревни была пуста. Были обнаружены два АК-47 и пусковая установка для реактивных гранат, а также еще куча военной формы с треугольным символом Республиканской гвардии. Я принес одну из этих эмблем майору Уитмеру, который сидел на заднем сиденье своего «Хаммера», обложившись картами и не расставаясь с рацией:

— Вот, сэр. Маленький сувенир от лучшей Саддамовой армии.

Он засмеялся и произнес:

— Бьюсь об заклад, что ты перевелся в разведку только для того, чтобы не проводить пешую зачистку деревень.

В северном конце города мы обнаружили женщин и детей, прячущихся в однокомнатной школе. Они увидели нас и в страхе забились туда. Мы сказали, что не собираемся им вредить и спросили, почему в городе нет ни одного мужчины. Они ответили, а Миш перевел:

— Мы бедные фермеры. Мужчины весь день проводят на полях.

— Где партия Баас, федаины?

— Здесь нет федаинов. Мы счастливы видеть американцев на наших землях.

— А откуда тогда взялась форма Республиканской гвардии?

Женщинам было нечего ответить, и они молчали, не сводя глаз с пола.

Убедившись, что жители деревни не представляют собой угрозы для ПБГ-1, мы продолжили свое движение на север.

Мой воротник покрылся белыми соляными пятнами, а я то и дело жадно глотал теплую воду из пластиковых фляжек, прикрепленных к моему бронежилету. На вкус она была похожа на воду из бассейна.

Нас сменила рота «Альфа» и сообщила взводу по рации о возвращении в обитель батальона.

Всех командиров взводов вызывали на совещание.

На берегу реки я пошел куда звали. И тут увидел приближающуюся к нам гребную шлюпку с двумя иракскими мужчинами на борту, плывущую по течению, мужчины гребли, но как-то очень медленно. Они мне искусственно улыбнулись, и это привлекло к ним мое внимание. Здесь улыбались только дети. Взрослые мужчины их возраста обычно пялились или отводили взгляд. Я связался с морским пехотинцем в пулеметной башне:

— Что-нибудь видишь на дне лодки — оружие, вещи, что-нибудь?

— Ничего, сэр.

Черт. Что-то в этих двух мужчинах меня раздражало. Я инстинктивно чувствовал какой-то подвох. После всех наших сражений я научился доверять инстинктам, а инстинкты требовали, чтобы я открыл по двум этим парням огонь.

Как только они скрылись за поворотом, я увидел вспышку оранжевого огненного шара, еще мгновение — и он пронесся над моей головой. Я быстро припал к земле. Нужно действовать, вести ответный огонь. Но откуда он взялся, этот огненный шар? Источника его нигде видно не было. Повернувшись к реке, я увидел справа от себя взвод — он отчетливо видимой линией растянулся по берегу.

«Это, черт возьми, зенитное оружие!» Иракцы стреляли в нас из крупнокалиберных зенитных пушек и, по всей видимости, откуда-то из района виднеющихся вдалеке пальмовых деревьев. Я отложил свой поход на совещание командиров, взводу я был сейчас нужен гораздо больше.

Почти весь батальон, наполовину в грязи, притаился на дне оросительной канавы. Мне казалось, что у меня в руках не автомат, а какой-то пугач. Рации в руках не было. Я надеялся, что кто-то вызвал вертолеты «Кобра».

Я было встал, уже хотел побежать, но подумал: «Нет, сейчас опять громыхнет». И снова вжался в землю. Я думал о цитате, которую как-то вычитал, что-то типа «война — это тысяча частных законов трусости». Мне было стыдно: я притаился в канаве, зная о том, что мои солдаты ведут огонь, не по-командирски. Не этому меня учили в Квантико. Обучение морских пехотинцев — это прежде всего психологическое сражение против инстинктов самосохранения. Каждый душевный импульс призывал меня свернуться в клубок и ждать, пока кто-нибудь другой разберется с иракскими зенитками. Но я был командир, и мои солдаты вели огонь.

Чем ближе я подбирался ко взводу, тем сильнее возвращалось Ко мне чувство уверенности. Все же я был со своей командой.

Тромбли, всматриваясь в огромный бинокль, обосновался у «Хаммера». Хассер, смотря вниз на Тромбли, стоял в пулеметной башне за гранатометом «Mark-19».

— Видишь, где заканчивается линия деревьев справа? — спросил Тромбли. — Я думаю, зенитки там. Примерно на два пальца влево и в глубь деревьев.

Выстрелы. Нет. Наши снаряды это место не достают, а их до нас достают. А наши просто не долетают.

На водительском сиденье «Хаммера» Кольберта сидел и пел Персон: «Раз, два, три, четыре, за что мы, б…, воюем?»

— Каждый должен сам ответить себе на этот вопрос, — произнес я, подбираясь с биноклем в руках к крылу машины.

— Да, сэр? — сказал Персон, повернувшись ко мне лицом и не обращая никакого внимания на шум и грохот боя, ведущегося вокруг нас. — Я полагаю, что сражаюсь за дешевый бензин и мир без обрезанных уродов, взрывающих наши здания.

— Хоть узнал, что ты у нас идеалист.

— Мир вообще кажется мне идеальным, особенно сейчас.

На горизонте появились два вертолета огневой поддержки «Кобра». Следующий удар зениток был направлен как раз на них. Белая машина, обнаруженная нами в поле, начала ездить по кругу с включенными фарами. Если бы он получше прицеливался и почаще стрелял, то нас бы в живых уже не было.

Позади меня упал снаряд. Кое-что новенькое. Стреляли из реактивного миномета.

— Снайперы! Найдите минометного наблюдателя! — закричал я. Минометный огонь неэффективен, если не контролируется кем-то, кто видит намеченные цели.

Уинн, обосновавшись на капоте, смотрел вдаль, в прицел своей снайперской винтовки.

Я разрывался между двумя рациями и биноклем.

— Со сколькими критическими ситуациями мы одновременно можем справиться?

Вопрос, заданный Уинну, был почти риторическим, я думал, он сейчас начнет ворчать.

Вместо этого Уинн оторвался от винтовки и задумчиво посмотрел на меня. Вокруг продолжали падать минометные снаряды. Я больше не хотел, чтобы он отвечал на мой вопрос — не время отвлекаться.

— Всегда на одну меньше, чем мы имеем.

У снайперов морской пехоты была мифическая репутация, и неспроста. Школа разведчиков-снайперов в Квантико отсеивала семь из десяти человек начального состава. Выпускники же, пользуясь модифицированными винтовками системы «Ремингтон», метко стреляли по движущимся целям, находящимся в миле от них.

— Сэр, проверьте вон ту серую машину, — это Руди, лежавший на животе, привстал и показал на едва заметную машину, расположенную за оросительным каналом. — Она находится примерно в тысяча пятистах ярдах. Внутри машины парень, он смотрит на нас и одновременно говорит по рации или мобильному телефону.

Я посмотрел в бинокль. Да, именно так. Машина стояла посреди поля в гордом одиночестве. Темная фигура, сидящая в ней, определенно смотрела в нашу сторону, периодически подносила к лицу какой-то предмет и двигала губами. Я на секунду засомневался: является ли все вышеперечисленное достаточным поводом для убийства мужчины? Может, это просто местный житель, который не хочет ввязываться в перестрелку? Слишком просто. Нет, здесь что-то более холодное, расчетливое. В поле упал очередной минометный снаряд — на этот раз еще ближе к нам. Медленно и неумолимо они направляли огонь прямо на нас.

— Стреляй.

Снайперы стреляют не для того, чтобы предупредить или напугать. Сержант Патрик сделает все возможное для того, чтобы его первый выстрел стал смертельным: будет целиться в голову или грудную клетку. Я наблюдал за тем, как он пытается дышать спокойнее и медленнее, а Руди затаил дыхание.

На западе от нас было открытое поле, оттуда можно было ждать любой угрозы. Меня также волновал наш тыл — пыльная дорога, ведущая на юг, в деревню, которую мы только что прошли.

— Джек, Штайнторф! Они могут попытаться напасть на нас сзади. И помните: у нас тут вокруг куча местных жителей.

Энтони и Майк направили свои пулеметы на дорогу.

Ружье сержанта Патрика выстрелило.

— Низко, — сказал Руди, наблюдавший цель в прицел своей снайперской винтовки. Он сказал, что пуля попала в середину водительской двери. Патрик чуть шевельнул стволом, приготовившись к еще одному выстрелу. Выстрел!

— Прямо в яблочко, — сказал Руди.

Тело мужчины в машине упало на сиденье.

— Хорошие выстрелы, сержант Патрик. Руди, ты молодец, что обнаружил его. Будем надеяться, что, с минометами покончено, — сказал я.

Предупреждая нас, кто-то прокричал: «Транспортные средства с тыла!» И в это время с южного направления из-за угла выскочила оранжево-белая машина такси. Увидев барабаны двух пулеметов, водитель остановился, из машины выскочили трое мужчин.

— Не стрелять! Не стрелять! — крикнул я Джеку и Штайнторфу.

Оставив свою машину, люди что есть мочи побежали обратно. Не прошло и минуты, как из-за угла к нам повернула вторая машина. Мы опять не стреляли, а они опять выпрыгнули из машины и пустились наутек.

Что-то было не Так. Минометы продолжали обстрел, поток огня с вертолетов не прекращался, а эти ребята на машинах останавливались прямо перед нашим конвоем. И не один раз, а дважды. И люди из второго такси в любом случае должны были заметить бежавших обратно мужчин. Я подошел к машинам и ножом продырявил их шины. Так они не смогут преследовать нас.

Вертолеты «Кобра» все-таки уничтожили зенитную установку и теперь, кружа перед нами, искали другие цели. Минометных выстрелов больше не было. Мы были правы насчет мужчины в машине. Батальон приказал нам отправляться дальше.

 

29

ОПЯТЬ НАС СПАСЛИ иракское нетерпение и тактическая некомпетентность.

Мы выехали из-за деревьев и повернули направо к каменному мосту над маленькой речкой, параллельно которой мы до этого следовали. На другой стороне речушки раскинулся самый большой город из тех, которые мы видели со времен Насирии. Эль-Хай тянулся далеко на север, дальше линии горизонта. Его улицы были пусты, окна закрыты на ставни. Мертвый город. До заката оставалась еще пара часов.

Выстрелы. Над нами пролетели заряды автоматического гранатомета «Mark-19». Рота «Альфа» докладывала о спорадически возникающем огне.

Кто-то находящийся на приличном расстоянии впереди нас постоянно орал в рацию: «Достаньте их! Вычислите этих ублюдков!» Грохот взрыва заглушил его голос.

Нашим объектом была «Автострада-7», ПБГ-1 передвигалась по ней на север. Первый разведывательный был самым северным батальоном в Ираке, между нами и остальными американцами находился город численностью в сорок-пятьдесят тысяч человек. На севере оставались Эль-Кут и Багдад с бронетанковыми дивизиями и артиллерией Республиканской гвардии.

Неделю, как и ожидалось, мы шаг за шагом подбирались к автостраде. Мы нарывались на засады, но, как обычно, нам везло. И вот через неделю за пределами Эль-Хайя, впервые за всю войну инициатива перешла в наши руки. Засаду устроим мы. Теперь мы были охотниками.

У нас была действительно хорошая позиция: мы расположились на самой высокой точке дороги, позиция эта была удобна для обороны и легко распознаваема пилотами в том случае, если нам потребуется поддержка.

— Эспера, натяни проволоку в двухстах метрах вниз по автостраде и привяжи к ней инфракрасные палочки, — сказал я. Нужно было избежать перестрелки ближнего боя. Водители противника увидят инфракрасные палочки на проволоке и, я надеюсь, повернут назад.

— Есть, сэр.

Эспера и еще двое морских пехотинцев побежали вниз по дороге, волоча за собой катушку проволочной спирали, которую мы с Уинном благоразумно прикрепили к капоту «Хаммера». Привязав к ней три инфракрасные палочки, они побежали обратно ко взводу. Сквозь шум наших двигателей, работающих на холостом ходу, я услышал шум мотора приближающегося автомобиля: на мосту показались две тусклые фары. Двадцать винтовок и пулеметов взяли их на мушку в то самое время, когда Эспера со своей группой подбегал к нашим позициям.

Уинн взял контроль над ситуацией в свои руки:

— Расслабьтесь джентльмены. Подождем, пока машина доедет до проволоки, дадим ей шанс остановиться. Если она прорвется — уничтожим.

Уинн всегда показывал себя с лучшей стороны, когда ситуация была хуже обычного. Он одаривал наш взвод флюидами спокойствия.

Вдруг я понял: проволока была недостаточно далеко и укорил себя, что не приказал натянуть ее на расстоянии метров трехсот. Если машина пересечет проволоку, делая шестьдесят миль в час, у нас будет на реагирование шесть секунд. Мне передали по рации об отсутствии поддержки с воздуха. Наши инструкции оставались неизменными: остановить любое движение с юга.

Когда заскрипели тормоза автомашины, я с облегчением выдохнул. Она развернулась, фары сменились габаритными огнями. Повесить инфракрасные палочки — это была хорошая идея. Иракский водитель увидел это непонятное свечение и спас свою жизнь. Улыбки, шутки и дружеские похлопывания по спине. Осознание, что неминуемый бой предотвращен, по уровню приятного возбуждения уступает только радости от боя выигранного.

— Лейтенант, проверьте движение машин в западной части, — попросил меня сержант Лавелл, показывая на другой мост. Поток фар двигался по этому мосту в северном направлении.

— Черт возьми, они обходят нас с фланга, — возмущенно сказал я, связываясь с батальоном, чтобы доложить о возникшей ситуации. Казалось, будто все вокруг были прекрасно осведомлены о нашем присутствии на автостраде, и федаины или малочисленными группами убегали далеко на север, или двигались вдоль фланга, чтобы атаковать нас с другого направления. Майор Уитмер запросил более подробную информацию о местонахождении и количестве идущих на север машин.

Мост опять оказался в центре нашего внимания. Еще одна пара фар. Но, в отличие от предыдущих, эти были расположены выше — грузовик. Он двигался быстро, скорость сбавлять не планировал. Может, водитель нас не видел?

«Фары». Свои фары мы выключили, не хотели стать легкой мишенью, но если грузовик не увидел инфракрасных палочек, то определенно должен был заметить отражение, света своих фар в наших.

«Ну давай, давай, давай же», — думал я и очень хотел, чтобы водитель грузовика остановился и повернул назад.

Я подумал: размер и скорость этого грузовика такие, что он сможет в нас врезаться, даже если мы откроем по нему огонь. И вспомнил инструкцию генерала Конвэя, который еще в Кувейте говорил нам: «Ваша первая обязанность в качестве офицеров — защищать своих солдат». Этот грузовик, конечно, мог быть полон раненых детей, но, если я позволю ему врезаться в наши позиции, мы стопроцентно потеряем, по крайней мере, три машины и стоящие на них крупнокалиберные пулеметы, а еще большую часть наших боеприпасов, еды, медикаментов, топлива и воды. Мы потеряем также морских пехотинцев. Грузовик приближался к проволоке, он был к ней очень близко. Одно из двух: или сидящие в нем были в панике, или намеревались нас убить.

— Огонь! Взорвите его!

Я еще не успел договорить последнего слова, как взвод открыл огонь из всего имеющегося оружия. Как при замедленном движении, я видел в воздухе следы от пятидесятого калибра и гранат из «Mark-19».

Тем не менее еще секунду я думал, что он все же в нас врежется.

Грузовик был все ближе и ближе. Его фары уже светили на нас. Я уронил рацию. Обычно она была моим самым смертельным оружием, но сейчас, когда грузовик покрывал последние сто метров до нашего взвода, рация была бесполезна. Морские пехотинцы вокруг меня стояли или на коленях, или опершись на дверцу «Хаммера» — они целились, стреляли, меняли магазины. Я прижал автомат к плечу и переключил рукоятку на положение «очередь». M-16 стрелял или полуавтоматическими одиночными выстрелами, или очередью из трех выстрелов.

Затем пауза. Все ждали, что произойдет дальше. Почти невероятно, но двое мужчин вдруг выпрыгнули из кабины и побежали по дорожной насыпи сбоку от автострады. Если бы они только подняли руки и захотели сдаться, они бы остались в живых. Но этого не случилось. Сержант Эспера прицелился своим М4 и свалил их точными выстрелами в грудную клетку. Оба рухнули на землю и лежали там в свете наших фонарей.

По рации передали: «Головорез-два, следуйте на север, присоединитесь к Крестному отцу». Даже не посмотрев на трупы, результат нашей работы, мы погрузили свои вещи в «Хаммеры» и повели машины на север. Я решил оставить проволоку на дороге, надеясь, что она плюс искалеченный грузовик и пара изрешеченных пулями мертвецов придержат всех желающих прокатиться сегодня ночью по автостраде на север.

До рассвета я прогулялся по линии обороны — посмотреть, как там дела, и подошел к сержанту Эспера и его морским пехотинцам.

Они сняли свой пулемет 50-го калибра с «Хаммера» и установили его на треножный станок в окопе, обращенном на юг, на Эль-Хай.

— Стой. Кто идет? — спросили морпехи, заметив мое приближение.

Я застыл на месте: «Лейтенант Фик, ищу сержанта Эспера».

— Как вы, сэр? Как вам вечерок?

— Лучше не бывает. Устал, холодно, сыро, голодный, опять же. Чувствую себя морским пехотинцем.

Я впрыгнул в окоп, к команде — так мы сможем пошептаться и разделить тепло наших тел. Эспера улыбнулся:

— Лейтенант, в последний раз я видел вас в холодном окопе в Афганистане. Начинаю чувствовать себя старым служакой.

— Ты и есть обычный бывалый вояка, Эспера. Подожди. В следующем году будет Сирия, потом Северная Корея, а потом — кто знает, где мы окажемся. Больше никаких учений. Только война, война, война.

Прежде чем я смог сформулировать благопристойный предлог моего визита, сержант Эспера сам мне подсказал:

— Сэр, как вы думаете, что было в грузовике, который мы делали сегодня ночью?

На это у меня был заранее припасенный ответ:

— Этого я не знаю. Но я знаю одно. Каждый из нас отвечает за жизнь своих товарищей. У тебя есть команда, и ты отвечаешь за ее безопасность. Я отдал приказ открыть огонь по грузовику. Ответственность лежит на мне. Если бы вы не стреляли, он бы разрушил большую часть нашей техники и, возможно, убил бы морских пехотинцев. Ты поступил правильно.

— Да.

Эспера кивнул, но выглядел далеко не убежденным. Я ему сочувствовал. Никто не знает цену войны лучше, чем пехотинцы.

На небе рассвело, капитан позвал меня к своему «Хаммеру».

— Нат, через несколько часов мы возвращаемся в Эль-Хай, для атаки нужно подкрепление. Я хочу, чтобы ты со своим взводом немедленно туда вернулся и понаблюдал за перекрестком, — он тыкал пальцем в карту рядом с тем местом, где мы обстреляли грузовик. — Сообщай всю полезную информацию. Не ждите, когда ее наберется сто процентов. Если попадете в неприятности, вызывайте подкрепление или отступайте к нам.

Я кивнул. Хоть ненадолго мы будем предоставлены сами себе. Когда я вернулся, на меня были устремлены глаза всего взвода.

— Мы направляемся на юг для разведки по периметру перекрестка. Бодрее, бодрее — мы едем туда одни. Оружие ближе к телу.

Я увидел во взводе зарождение чего-то, что начинал чувствовать сам: эмоциональное возбуждение. Выброс адреналина в бою и опьяняющее волнение от осознания, что мы есть закон, становились для нас наркотиком. Игрой.

Ясным, солнечным утром пять наших машин крутили колеса на юг. Вел Уинн, я сидел на пассажирском сиденье, жевал плитку «Гранолы» и наблюдал за реактивным самолетом-штурмовиком А-10. Белые фосфорные артиллерийские снаряды взрывались в воздухе над городом. Ветер уносил с собой звуки боя, а мы смотрели лишь немой фильм-катастрофу.

— Головорез-два, это Два-Два. — С нами по рации связывалась группа Патрика. — Мы обнаружили и следим за двумя вооруженными мужчинами в поле слева от нас. Выглядят как два парня с АК, следят за нами и бегут чуть поодаль от обочины.

— Понял, Два-Два. Открывайте огонь. — Я отвернулся от воздушного шоу над Эль-Хаем и увидел след гранаты, летящей за обочину рядом с дорогой. Две бежавшие фигуры в национальных костюмах свалились на землю. Я прикончил свою плитку шоколада, как раз когда мы подъехали к перекрестку.

Единственным пятном, омрачающим пасторальный пейзаж, был тот самый желтый грузовик. Его уже отодвинули на обочину, чтобы очистить дорогу. Двери кабины были усеяны кровавыми отпечатками рук. Два тела лежали на земле под неестественным углом, над ними роились мухи.

Позже к нам присоединился батальон, мы упаковали свои оптические приборы, рации, сохнущие ботинки и наполовину съеденный ланч и поехали на север, вдоль реки. Нас проинформировали о том, что атака Эль-Хая была отменена, так как федаины дали деру. Я входил в поворот, а Уинн сидел рядом, то непроизвольно трогая гранатомет, то смотря на карту. Рация молчала.

— Уинн, куда приведет нас эта дорога?

— Примерно в десяти километрах отсюда есть городок на реке под названием Муваффигуа. Капитан только что сказал, что мы обогнем его с восточной стороны. Местность выглядит как сельскохозяйственный район.

Мы медленно поднимались, удаляясь от реки. Вдалеке я увидел размытые очертания Муваффигуа, здания и высокие водонапорные башни на берегах реки Эль-Гарраф. Уинн выглядел довольным.

— Наконец-таки до нас дошло, что города нужно обходить стороной, — сказал он.

 

30

Я НАКЛОНИЛСЯ К ДВЕРИ «Хаммера» в увядающем свете дня, черпая ложкой яблочное пюре из пакета своего пайка и наблюдая за двумя муравьями, борющимися за упавшее рисовое зерно. Столько дней прошло с тех пор, как я в последний раз смотрелся в зеркало, да и мои почерневшие руки выглядели не лучше, чем у остальных пехотинцев.

— Сэр, капитан зовет всех командиров присоединиться к нему около грузовика! — выкрикнул Кристенсон из кабины «Хаммера», он следил за рацией и чистил свое оружие. Я свернул недоеденный паек и отправился, чтобы узнать ту плохую новость, которая прервала мой ужин.

Когда капитан завершил инструктаж, я вызвал по рации командиров групп. «Головорез Два-Один, Два-Два и Два-Три, появитесь у моей машины. Тихий час окончен».

Я шел через поле и увидел сержантов Кольберта, Патрика и Лавелла, направляющихся к одной точке — к моей машине.

Потом к ним присоединился Уинн. Когда я подошел, они дружно болтали.

Кольберт ухмыльнулся и сказал:

— Сэр, мне не нравится ваш взгляд.

— Мы седлаем коней и уезжаем отсюда, в 22.00 по местному времени нам нужно пройти через тот город на запад и организовать засаду, чтобы перекрыть дорогу федаинам, направляющимся в сторону «Автострады-7». Похоже, сейчас, спустя неделю, во время которой в нас стреляли из снайперских ружей, автоматов и минометов, мы собрались наконец составить план. Как говорится в морской пехоте, собирались применить огневой обстрел врагов.

— Засаду? — Сержант Патрик фыркнул. Было ясно: в восторг от плана он не пришел. Всего десять дней назад я слышал, как Патрик предупреждал свою группу одним из бесчисленных южных афоризмов: «Не пытайся погладить горящую собаку».

— Да. Мы всем батальоном войдем в город и затем разделимся по взводам. Мы пойдем в сектора, закрепленные за нами, чтобы организовать засады и поджи: дать там федаинов. На рассвете мы снимемся с наших мест, чтобы опять присоединиться к батальону. У нас есть возможность быть охотниками, а не дичью.

— Это-то я понимаю, сэр, но двигаться к месту организации засады по незнакомой территории, да еще и ночью — плохая затея. — Патрик говорил медленно, подчеркивая каждое произнесенное слово. — И потом, как мы отличим, кто федаин, а кто нет? Мы же не будем подходить к каждому и спрашивать. И мы будем одни, только наш взвод.

Патрик был прав. Но решение принимал не я один. Нам поручили эту миссию — и значит, нам нужно ее осуществить. Нашей работой сейчас было найти самый лучший вариант ее реализации, и на это у нас было два часа.

Приоритетом Уинна в качестве сержанта взвода было обеспечение безопасности его солдат всегда и везде. Моим, как командира взвода, — было осуществление миссии.

В конце концов мы пришли к выводу, что нашей первой и самой большой проблемой будет процесс прохождения через Муваффигуа. И мы определенно обладали даром предвидения.

В Муваффигуа были в основном трех-четырех этажные бетонные дома, расположившиеся на западном берегу реки Эль-Гарраф. Взвод легких бронированных машин уже подъехал к мосту несколькими часами ранее. Мы слышали звуки пулеметных очередей, и вскоре мимо нас пронеслась легкая бронированная машина с раненым морским пехотинцем. В то время как мы собрались вокруг карты, планируя свой следующий шаг, артиллерия бомбила с юга, а западный горизонт вспыхивал всякий раз, когда 155-миллиметровые фугасные снаряды падали на Муваффигуа. Сведя воедино план, который более или менее устраивал всех, командиры групп вернулись на свои позиции, чтобы проинструктировать солдат, а я почистил оружие и попытался на часок уснуть.

В ночи громыхали артиллерийские взрывы, был слышен пулеметно-пушечный огонь и свист реактивных самолетов, летящих на малых высотах, но я был слишком усталым, чтобы обращать на все это внимание. Я свернулся в клубочек под пончо и мгновенно уснул. Разбудил меня Кристенсон, тряся мое плечо. Было 21.30. Я встал и в первую очередь надел свое снаряжение, а потом уж начал координировать по рации действия групп. Сначала поедет «Хаммер» сержанта Кольберта, потом сержанта Эспера, мы с Уинном посередине, за нами сержант Патрик и Лавелл.

Мы медленно ехали по темной дороге, ночь была теплой и безмолвной.

У каждого уха было по рации, и все через каждые всякие полминуты инстинктивно тянулись к своему оружию. А мы все ехали и ехали.

— О’кей, мы на месте, — передал мне Кольберт по рации — он решил, что уже добрался до северной части подъезда к мосту.

— Нет. Я не вижу моста. Продолжайте движение. Нашей миссией было обезопасить мост для передвижения всего батальона, но я все еще его не видел. Я видел лищь тонкую линию деревьев с левой стороны и несколько серых кирпичных зданий. За нами по орбите кружили вертолеты «Кобра». Опять тишина вокруг. В моих очках ночного видения опять все стало зеленым.

— Есть, — сказал Кольберт, и мы двинулись дальше.

Прозвищем Кольберта было «Лед», он никогда не терял самообладания. Поэтому я назначил его ответственным. Следующее, что я услышал по рации, — это предупреждение об опасности: «На мосту ограждение». Голос Кольберта был размеренным, но вместе с тем несколько напряженным — так, наверное, летчик гражданской авиации говорит пассажирам своего самолета об огне в двигателе. Потом и я увидел это ограждение — было очень похоже на то, что на мосту перевернулся мусорный контейнер, полный металлолома. По всей ширине моста лежали трубы большого диаметра. Этому было всего одно объяснение.

— Назад! Слышите? Назад! Валите оттуда на хрен!

Воздух был пронизан страхом. Его можно было услышать, почувствовать и даже попробовать, как монетку под языком. Но паники среди морских пехотинцев не было. Мы были зажаты деревьями слева, домами справа, заграждением перед нами и остальным батальоном, движущимся сзади, следом за нами.

Мы нарвались на засаду. Я уже знал это и на секунду удивился, почему в нас не стреляют. Я пригнулся в машине и попытался засунуть руки в бронежилет, при этом не выпуская из них ни рации, ни оружия. Морские пехотинцы называют это «черепашиться».

Я приказал поворачивать и получил в ответ лаконичное: «Вас понял, выполняю». Как только «Хаммер» Кольберта начал поворачивать налево, в сторону деревьев, он сказал в рацию: «В деревьях люди» — и открыл огонь.

Страх ушел так же быстро, как и пришел. Как только началась стрельба, я активизировал взвод, давая указания по рации, и взвод открыл ответный огонь.

Вражеский пулеметчик стрелял низко, и пули, отскакивающие рикошетом от дороги, с лязгом ударялись о машину. От этих ударов машину потряхивало.

Нужно было выметаться из этого огневого мешка. Артиллерийский огонь и крики сделали наши рации практически бесполезными, поэтому, положив пулемет и взяв в руки пистолет, я сказал Уинну разворачиваться, а сам собрался пойти к группам.

— Что? — переспросил Уинн.

— Разворачивай «Хаммер» и прекращай болтать с тылом, я сейчас вернусь, — я редко делал что-то вопреки его советам, но это был как раз тот случай.

Нагибаясь, что было абсолютно бессмысленно, так как пулеметы противника стреляли на уровне колен, я бежал к машине Кольберта, все еще застывшей на половине начатого поворота. Главное — не быть подстреленным своими же собственными солдатами. Они были сосредоточены на стрельбе и могли не заметить своими боковым зрением, что я бегу к ним.

Я не бежал. Я порхал в красивом танце с гениальной хореографией.

Дальше идти духа не хватало. Надо мною стрелял из «Mark-19» младший сержант. Из дула оружия вырывались языки пламени, но оглушительное оружие казалось мне сейчас безмолвным. Я выкрикивал инструкции двум водителям и пытался не быть подстреленным, когда услышал спокойный голос, доносящийся из рации: «У Второй группы раненый».

Кошмар каждого командира — попасть в засаду и нести потери. Ирония судьбы. Я вдруг вспомнил слова полковника Феррандо, произнесенные вчера во время инструктажа: «Вы не можете сначала вызваться пойти на войну, а потом смотаться с нее, потому что, видите ли, получили пулю».

Вражеский огонь стих, а потом с новой силой вспыхнул опять, машина сержанта Патрика начала прерывисто дрожать, его ногу отбросило вдруг в сторону. Он посмотрел вниз, на хлещущую из ботинка кровь. Инструктаж нашего полевого врача не прошел даром. Сержант перетянул ногу жгутом и сказал своей команде: «Ранение в ногу, но ничего, я в порядке», — и продолжил стрельбу. У сидящего на заднем сиденье младшего сержанта Стэффорда, радиста взвода, была такая же ситуация. Осколок одного из пулеметных снарядов рикошетом попал в его голень. Он тоже перетянул ногу жгутом и продолжил обстрел.

В засаде оказался только наш взвод, весь остальной батальон не сделал ни выстрела.

Наконец-таки, мои усилия не прошли даром, взвод отступил на два километра назад от моста, и мы съехали с дороги, чтобы осмотреться на предмет потерь и раненых и сосчитать боеприпасы. Настроение было мрачным. Я знал, что из-за тактической ошибки, а именно из-за того, что не была проведена разведка моста, из строя на время выбыл один из моих лучших морских пехотинцев. И еще я боялся, что из батальона придет приказ двигаться вперед и сделать еще одну попытку войти в Муваффигуа.

По рации поступила новая информация: «Мы ждем, пока заправятся вертолеты. Затем вместе с танками и легкими бронированными машинами пойдем вперед».

Долго ждать не пришлось. Опять дар предвидения.

Я шел от «Хаммера» к «Хаммеру», осматривал повреждения и разговаривал с ребятами. Доктор Брайан наматывал бинт на ногу Стэффорда. Младший сержант очень твердо дал понять, что хочет остаться в строю, и Брайан дал ему временное разрешение. И я тоже. Лишних рук в бою не бывает.

Сзади послышался треск, это танк задел бордюр. Мы на своих машинах отъехали чуть дальше, чтобы семидесятитонные «бегемоты» смогли проехать мимо. А затем и мы двинулись за ними.

Я планировал расположить свой взвод к северу от моста, чтобы он при пересечении моста в Муваффигуа прикрывал Третий взвод.

Вдруг мой взгляд привлек командный «Хаммер» с полным прицепом; прицеп вдруг накренился и замер, отказываясь вернуться в исходное положение.

«Мы застряли на мосту», — рапортовал капитан. Принимая во внимание создавшуюся ситуацию, его голос был слишком уж спокойным. Над рекой, стреляя ракетами по узким улочкам города, стрекотали два вертолета «Кобра». Морские пехотинцы из штаба роты выпрыгивали из «Хаммера», пытаясь вытащить прицеп из ямы на мосту, в которую он угодил.

До них всего пятьдесят, метров, а мы не можем им помочь. Сейчас мой взвод мог выполнять всего лишь функцию моральной поддержки.

Через час, когда восход был уже не за горами, штабникам все же удалось вытащить прицеп. Они наконец пересекли мост.

И опять состояние «вдруг». Вдруг я увидел, не веря своим глазам, как эти самые штабники фотографируются со вспышкой, а командиры смеются и снуют туда-сюда с важным видом.

Я делал все возможное, чтобы семь непрерывных часов боя оставаться спокойным и мыслить рационально, несмотря ни на что; держать себя в руках и тогда, когда совершалось убийство людей, находившихся так близко от меня, что я мог слышать их дыхание; и тогда, когда эвакуировали моих раненых братьев; и тогда, когда я думал, что не доживу до рассвета. Но в конце концов я все же потерял самообладание. Я был в бешенстве.

— Что вы тут, на хрен, делаете? — заорал я. — Вы, тупые ублюдки! Фоткаетесь?

Штабной капитан схватил меня за плечо и сказал, чтобы я успокоился. Я стряхнул его руку.

Штабные крысы исчезли; мой взрыв бешенства не прошел даром. Я посмотрел на мертвые тела, повисшие на деревьях. Их было шесть или семь, молодые парни моего возраста, гладко выбритые, педантично одетые в брюки со стрелками, рубашки и коричневые мокасины.

В руках одного из мужчин находились две лимонки, зажатые смертельной хваткой, если бы он оставался жив еще пару секунд, то они полетели быв нас. Другой труп стоял почти ровно, его намертво пригвоздило к дереву пулеметным снарядом 50-го калибра. Третий боец выглядел так, будто был умерщвлен, что называется, не мытьем, так катаньем. Одна из ракет, запущенных с вертолета «Кобра», упала рядом с ним, и его тело обдало тысячами маленьких металлических осколков. Крови не было, только тонкие, как от лезвия, порезы. Мы обыскали покойников, нам пригодится любая информация.

— Ах ты ж б…, они ж сирийцы! — у каждого был в кармане сирийский паспорт с иракской визой на въезд.

Все они въехали в Ирак в первую неделю войны на пункте пересечения с сирийской границей. Причина въезда была указана одна и та же: джихад.

Уже уходя, я услышал за собой крик:

— У нас здесь еще живой!

За деревьями, в траве, лежал стонущий мужчина, одна из его ног была практически оторвана. Морские пехотинцы уставились на меня. Их глаза перемещались от моего лица к моему пистолету, потом обратно. Они думали, что я достану пистолет и выстрелю ему в голову — как хромой лошади или акуле на рыболовном судне. Но тут вмешался полковник Феррандо, решивший взять сирийца в плен и эвакуировать как раненого. Я почувствовал облегчение.

Я собрал взвод, и мы двинулись по автостраде вниз, возвращаясь назад последними, так как были первыми атакующими. Группы заняли свои места по оборонительному периметру, а мы с Уинном искали сержанта Патрика. Пока мы шли через поле, ни он, ни я не проронили ни слова.

Увидели главного сержанта батальона. Скрестив руки на груди, он смотрел на нас с какой-то агрессией в глазах.

— Доброе утро, главный сержант. Где сержант Патрик?

— А какого черта я об этом должен знать?

— После ранения его эвакуировали сюда, несколько часов назад. Как он?

По замешательству главного сержанта стало ясно, что он и знать не знал о ранении Патрика. Он не участвовал в нашей операции и был далек от наших насущных проблем. Мы пошли дальше, внимательно глядя по сторонам.

Наконец на небольшом холме мы увидели человека, лежащего на спине и укрытого пончо. Это был Патрик. Ступня его была перебинтована.

— Как ты, Шон? — спросил я его.

— Хорошо, сэр. Чего новенького, Уинн? Как взвод?

— Тоже хорошо. Стэффорд словил ногой осколок снаряда, но с ним все в порядке. Рад опять слышать твой голос.

— Прошлой ночью они не смогли вызвать для меня «птичку», поэтому я жду здесь. Меня отвезут в военный госпиталь на грузовике.

Я рассказал сержанту Патрику о раненом сирийце.

— Наверное, его отвезут в госпиталь вместе с тобой. Как ты думаешь, сколько он протянет?

— Много, если ничего не начудит.

— Я не думаю, что он в состоянии чудить.

К нам подошел помощник командира группы Патрика. Это он, Руди Рэйс, прошлой ночью эвакуировал Патрика и вернулся для командования группой во время нашей второй попытки пересечь мост.

— Черт возьми, братан, хреново выглядишь, — произнес Руди, усмехнувшись. — Командир батальона всегда говорил, что ты выглядишь дерьмово, и сейчас я понимаю, что он прав.

Все дружно засмеялись: мы были живы и были рады видеть Патрика.

Медленной походкой к нам приближался главный сержант:

— Эй, шутники, давайте убирайтесь отсюда, дайте сержанту Патрику насладиться покоем.

Я думал, он прикалывается. Ан нет, он говорил совершенно серьезно.

— Исчезни, главный сержант. Ты даже не знал, что он здесь, — отреагировал я.

— Лейтенант, вы не правы… — он умолк. Уходя от нас, он выглядел несколько удрученно. На операцию его не взяли, а теперь он даже не смог на нас надавить.

Мы собрали вещи Патрика — все, что могло пригодиться ему в госпитале, и сложили их в маленький пакет.

Я опять проходился по взводу, от машины к машине, слушал истории, которые рассказывала каждая группа, выслушивал просьбы и отвечал на вопросы. Пока мы болтали, бойцы продолжали заниматься своими делами. Казалось, каждый заново открыл для себя маленькие удовольствия нашей жизни: ели сухие крендельки из пайков или сбрасывали бронежилеты, чтобы плечи могли впитать в себя приятное солнечное тепло. Эван Райт распластался на траве рядом с «Хаммером» Кольберта и смеялся вместе с другими пехотинцами, чистящими свои М4.

— Удивлен, что ты еще с нами, — сказал я.

— Я должен был смотаться отсюда или вы думали, что меня подстрелили?

Я засмеялся:

— И то и другое.

— Сэр, о чем, на хрен, думали командиры, посылая нас без бронетехники на зачистку этого хренова города? Мы все могли быть убиты, и за что? Мы находимся в том же проклятом поле, что и вчера, как будто ничего не случилось, если не брать в расчет того, что из нас выбили все дерьмо и мы потеряли великого командира группы.

Что на это ответить?

В бою я понял, что лучше полагаться на моральный авторитет, чем на возложенную на тебя власть.

Поэтому я признал правоту заявления морского пехотинца словами:

— Да, дерьмово, плохая тактика. После всей артиллерийской подготовки и сопровождения с воздуха никто не мог предположить, что мы угодим в засаду. Мы ошибались. Я не могу говорить за весь батальон, но могу отвечать за свой взвод: такое больше не повторится, — я сделал паузу и посмотрел в глаза Эвану Райту, чтобы он понял, что я не просто болтаю. — Дерьмово, что так произошло с Паппи. Я не знаю, ожидают ли нас еще миссии в ближайшие три дня, три недели или три месяца, но могу сказать вам одно. Мы должны понять, что мы сделали плохо и что мы сделали хорошо, и двигаться дальше. Нас было двадцать три солдата, мы сражались плечом к плечу. Теперь нас двадцать два. И все мы должны вернуться домой целыми и невредимыми.

Соглашаясь с цепочкой моих выводов, Райт кивнул головой.

Морские пехотинцы позволили мне быть их командиром, и они могли аннулировать свое разрешение в любую минуту.

Я остановился у машины сержанта Руди Рэйса. Одна половина группы меняла покрышку, разорванную пулеметным огнем, а другая половина собиралась пить кофе и расслаблялась после ночного приключения.

Руди сам делал всем кофе и одновременно болтал:

— Ну так вот, я еду, и вдруг Шон мне говорит: «Эй, Руди, давай поворачивай», — сказал он, копируя сержанта Патрика, растягивая слова, как это делают жители Северной Каролины. — Я начал поворачивать налево и тут акк, акк, акк, акк — стрельба со всех сторон. «Хаммер» начинает раскачивать. Свист пуль над головой, снизу, слева, справа. Сумасшедший дом, братаны, честное слово. Потом я увидел, как Шон подпрыгнул на своем сиденье и завопил. А я все занят, пытаюсь вырулить из этой перестрелки, не врезаться куда-нибудь и не застрять, и вот слышу он произносит абсолютно спокойно: «Меня ранили в ногу, но ничего, я в порядке». Затем эта сумасшедшая мамочка стягивает ногу жгутом, еще выше, берет свой «М4» и начинает опять стрелять! Пацаны, он у нас реальный чел!

Я аккуратно держал кофе, который протянул мне Руди, а тем временем из моей рации донесся голос Кристенсона:

— Сэр, начальство ждет вас около своей машины.

Посмотрев в сторону штаба на колесах, я увидел собирающихся в дорогу солдат:

— Вас понял, уже иду.

Я сказал спасибо за кофе, повесил на плечо винтовку и пошел.

 

31

— КАК ТВОЙ ВЗВОД, Нат? — глаза капитана были красными. Он задал вопрос так, как будто уже знал ответ.

— Зализывает раны, сэр. Два морских пехотинца получили ранения. В моих «Хаммерах» тридцать дыр, по крайней мере, столько я насчитал. Морские пехотинцы начали интересоваться, кто здесь отдает приказы. — Сохранение мужественного вида перед взводом иногда приводит к разрядке на командире: — Тактика атаки была, на хрен, детсадовская. Все мы это знали, и никто слова не проронил. Как мне сейчас разговаривать с моими морскими пехотинцами после того, как штабные офицеры выделывают трюки с фотоаппаратом?

Капитан меня перебил:

— Хорошо. Мы все сожалеем о том, что произошло с сержантом Патриком. Это война. Направьте свое раздражение на людей, которые этого заслуживают, — на иракцев.

У нас был новый план и в соответствии с ним нам нужно было двигаться на север, к Эль-Хаю, заново пересечь мост, который мы проезжали два дня назад, и захватить Муваффигуа вместе с Третьим батальоном. На курсах нам говорили, что при атаке, в которой принимают участие несколько батальонов, мы должны захватить город за полдня. Сейчас это было нашим приговором.

Уинн, Кольберт, Лавелл и Рэйс стояли вокруг капота. Командиры групп вместе смеялись и, увидев меня, попытались изобразить на лицах серьезные мины. Я расстелил на капоте карту и начал излагать план дня, но парни никак не могли успокоиться и все время отпускали шуточки. Когда Рэйс с Лавеллом в очередной раз хихикнули, я замолчал. Черт возьми! Они что, не понимают, как все серьезно? Они что, не помнят, что сержант Патрик был серьезно ранен всего несколько часов назад? Они что, не видели, чего мне стоило вытащить их из дерьма? Я начал говорить и сам себя остановил. Я чуть не повторил слова капитана Уитмера, которые он произнес в ангаре «Пелелиу» восемнадцать месяцев назад; «Если хоть один пехотинец сегодня во время вылазки будет убит, я самолично пущу пулю вам в лоб».

Мы повернули на юг, в сторону Эль-Хая.

Переехав мост, мы повернули на север и поехали вдоль реки, по той самой дороге, которую разведывали две ночи назад.

Группы разделились. Кто-то стоял в карауле, кто-то отдыхал, а мы с Уинном обходили нашу территорию, чтобы проверить пульс взвода. Я хотел посмотреть, как Вторая группа справляется без сержанта Патрика.

Рэйс стоял на коленях рядом с «Хаммером» и что-то тёр в машине тряпкой, а Джек, держа наготове «Mark-19», стоял возле него.

— Руди, ты что делаешь?

— Привет, сэр, я оттираю с машины кровь сержанта Патрика, нашего Паппи. А то эта кровь вредит нашему ци.

— Вашему чему?

— Ци — душевной энергетике. Существует жизненная сила, которая влияет на все наши поступки. Старик потерял так много крови, прежде чем мы его вытащили из машины, так что я пытаюсь отмыть хоть немного, пока у нас есть время.

— Пулю нашел?

Руди улыбнулся:

— Я сохраню ее для Паппи.

Он протянул мне сияющую 7,62-миллиметровую винтовочную пулю. Она была лишь немного деформирована. К счастью. Если бы она была помята или расплющена, после того как пробила «Хаммер», то разворотила бы ему пол-ноги, а не пролетела бы насквозь. Я подержал ее на ладони — тяжелая — и отдал обратно.

— Священная геометрия удачи, сэр.

— Пожалуй, мне это нравится.

— Мы с Эспера уже говорили об этом. Мы можем сделать многое, чтобы повлиять на течение нашей жизни, но иногда нам это не под силу, — произнес Руди, имитируя жестами стрельбу из винтовки. — Бегущий человек стреляет в движущийся «Хаммер». Почему кто-то промахивается? Почему кто-то попадает? Почему рана поверхностная? Почему пуля не попала в бедренную артерию? Прицел и сноровка здесь не имеют большого значения. Здесь разница между жизнью и смертью выражается в секундах и в миллиметрах — вот это и есть священная геометрия удачи, — он посмотрел на пулю, пущенную из АК. — Видно, пришло время Паппи. До Ирака он был в Сомали и Афганистане — и ничего. Долго увертывался от пуль.

— Руди, как ты, как группа? Вам что-нибудь нужно? Мы все перевернем, но достанем что нужно. — «Все будет хорошо, сэр. У нас хорошая группа, да и Паппи нас всех хорошо натаскал — как-нибудь справимся без него. Просто не могу поверить, что его рядом нет, и уже скучаю». — «Я тоже». Я встал, собираясь уходить, протянул ему пулю на ладони. Руди взял ее. «Теперь вы командир группы, сержант Рэйс. Знаю, вы с этим справитесь».

Пехотный батальон прошел через Муваффигуа без сопротивления. Все иностранные боевики и фе-даины растворились, исчезли из города. Мы шли за пехотинцами, петляя по дороге, параллельной реке.

— Боже, Уинн, посмотри туда, — сказал я.

Справа от нас через реку, сбоку от маленького моста, темнела группа деревьев — место засады на нас прошлой ночью. Деревья, здания и мост были точно такими, как я их запомнил. На душе заскребли кошки. «Пулеметы, наверное, были установлены прямо здесь», — произнес я. «Рядом с нами едут машины, в нескольких кварталах от нас, вон там», — Уинн показал налево, в глубь Муваффигуа. — «Похоже, наблюдают за нами».

Я посмотрел и увидел синий седан, его пассажиры, все как один, тоже уставились на меня. Проехали квартал, они опять оказались напротив нас.

Вдруг подала голос рация: «Головорез-два, сделайте остановку, роте „Альфа“ нужно последовать вперед и проверить тайник с оружием». — Старший офицер прервал наше наблюдение приказом остановиться и пропустить роту «Альфа».

Все, кроме водителей и башенных стрелков, покинули машины — мы не станем для них легкой мишенью в узком пространстве городских улиц, не дождутся.

«Головорез-два, примите к сведению, служба радиоперехвата зафиксировала передислокацию федаинов в городе, они готовят атаки смертников, те будут управлять автомобилями, с заложенными в них взрывными устройствами. Дополнительных сведений нет».

Это заявление из штаба роты было для нас большой новостью. Мы никогда не получали от группы радиоэлектронной разведки, движущейся вместе с батальоном, предупреждений о конкретных угрозах в конкретных местах. В группе были лингвисты, владеющие арабским языком, — они как раз прослушивали иракские частоты, поэтому я воспринял угрозу серьезно и рассказал о ней своим солдатам.

Когда поступил приказ продолжить движение, мы поехали медленнее, ища хвост роты «Альфа». Мы примкнули к своим в северной части города. Головные машины роты «Альфа», отъезжая от реки, свернули налево, в сторону парка, покрытого зеленью. Мне казалось крайне глупым ехать в глубине города вместо того, чтобы через окраину продолжить движение на север, к открытым полям. Здания вокруг препятствовали обзору местности. Когда мой взвод доехал до поворота, из своего «Хаммера», припаркованного у обочины дороги, выпрыгнул майор Уитмер.

— Нат, поезжай прямо. «Альфа» повернула не там, где надо. Теперь ты во главе колонны. Проезжай вперед на несколько сотен метров и остановись, чтобы мы не успели еще куда-нибудь вляпаться.

«Впереди машина. Синий седан. Три или четыре пассажира», — лаконично рапортовал Кольберт сквозь зубы, чувствовалось, что парень жонглирует пулеметом, биноклем, рацией, при этом пытаясь одновременно проинформировать командира, отдать приказ подчиненным и спланировать следующий шаг. Если кто и может справиться с таким жонглированием, так это как раз Брэд Кольберт. Недаром он был назван батальоном «Лучшим командиром группы» того года. Да и я сам безгранично доверял ему.

«Вас понял. Скопление сил противника. Не дайте им проехать», — сказал я. А потом подумал: «Синий седан? Б…, я же его видел, ах, б…! И какая точность! Мы же только встали во главе колонны. Правильно ты, Брэд, был выбран лучшим командиром группы. Теперь прими правильное решение».

С последней радиосвязи с Кольбертом прошло, наверное, секунд пять, когда я услышал одиночный выстрел из гранатомета «М-203». Два «Хаммера» остановились на дороге. Башенные стрелки прицеливались.

Выстрел, оглушающий взрыв. Я был настолько уверен, что сейчас противник начнет пулеметную пальбу, что на секунду принял за нее скрежет своей сработавшей зажигалки. Увидев голубую машину, съезжающую с дороги влево, я понял, что стреляли наши.

У меня в душе все ликовало: взвод обезвредил машину минимальными силами, батальон был в безопасности, жертв не было. Я направил бинокль на седан.

На водительском сиденье белела фигура человека с запрокинутой назад головой. На его белом балахоне виднелось увеличивающееся красное пятно.

— Что за огонь? В кого вы стреляете? — донесся голос из рации, по тону было ясно, что обладатель голоса выше меня по рангу.

«Головорез-два только что поразил цель: машину, которая отказалась остановиться. Приближаемся для осмотра машины. Оставайтесь на связи». Поскольку все еще оставалась угроза того, что машина заминирована, мы приближались к седану осторожно, дюйм за дюймом. Потом нам было приказано проехать еще полкилометра, чтобы и там тоже заблокировать дорогу, а батальон тем временем будет выпутываться из Муваффигуа.

Когда мы проезжали мимо синей машины, я внимательно посмотрел на водителя. Он тяжело дышал и хрипел. По крайней мере, одна пуля проткнула его лицо и полетела дальше. «Боже, помоги нам, — подумал я, — и, боже, помоги ему».

Я вертел в руках свой коротковолновый радиоприемник, пытаясь воткнуть его на приборный щиток, а потом слушал ведущую программы новостей, которая говорила одновременно с работой двигателя «Хаммера» и шумом ветра. Сидя в Лондоне, она рассказывала мне и Уинну о наших действиях. Третья пехотная дивизия приближается к Багдаду, есть сведения о боях рядом с Международным аэропортом Саддама. Поступает информация о том, что морские пехотинцы захватили мост через Тигр в Нумании и готовятся к нападению на Багдад с юго-востока.

— Должно быть, там ПБГ-5 и ПБГ-7, — прокричал Уинн, чтобы его можно было услышать сквозь шум мотора. — Ну и как мы, находясь совсем рядом, окажемся в Багдаде далеко не первыми?

— Они свернули на запад и пошли через пустыню, а мы пробивали наш путь огнем через каждый дерьмовый городишко в центральной части Ирака, — ответил я. — Ты жалуешься на то, что кто-то другой уже там и скоро будет вместо нас выбивать жалкие душонки из Республиканской гвардии?

Он улыбнулся:

— Нет. Я просто удивляюсь, как сильно нам везет. Когда нам где-то везет, то обязательно следом случается какая-то хрень, чтобы уравнять счет.

У меня сменилась фаза: раньше была хроническая усталость, а теперь началась бессонница, и я вызвался добровольцем нести караул и слушать радио, пусть хоть парни поспят. Из спальных мешков доносился их храп, а я сидел на пассажирском сиденье и, думая о доме, пялился в темноту. Что сейчас делала моя семья? На Восточном побережье был день, среда, 2 апреля 2003 года. Моя сестра, скорее всего, сейчас на занятиях. Мои родители на работе. Беспокоились ли они обо мне? Я надеялся, что нет. В каждую отдельную секунду я знал, какая степень опасности мне угрожает. Обычно не очень большая. Они же, если станут беспокоиться, будут предполагать самое худшее, воображение — жестокая штука. Я так хотел сказать им сейчас, что со мной все в порядке, — пусть бы они успокоились.

После нескольких часов прослушивания шипящего радио, я разбудил Уинна и уснул.

Сон был тревожным.

Половина взвода собралась у машины. Солдаты наблюдали за битвой, разворачивающейся в нескольких километрах к северу от нас. На мосту в Эль-Куте стояли транспортные средства морских пехотинцев, и мы слышали, как они ведут огонь. В основном легкие бронированные машины, стреляющие 25-миллиметровыми разрывными снарядами из автоматических скорострельных авиационных пушек. Неожиданно, когда мы думали, что морские пехотинцы вот-вот войдут в город, они свернули с моста и поехали по автостраде на юг. Проезжая мимо, они даже не взглянули на нас.

«Головорез-два, будьте в боевой готовности, выезжаем через десять минут».

Мы начали быстро закидывать вещи в «Хаммеры», баки заполнены до отказа, лобовые стекла чистые, пулеметы в масле. К нам подошел командир роты и начал вводить в курс дела: «ПБГ-1 в Эль-Куте. Они забрались прямо на мост и начали шоу. ПБГ-5 и ПБГ-7 на севере от Тегерана и движутся к Багдаду. Мы прямо сейчас отправляемся на юг, туда, откуда пришли, а потом развернемся и перейдем Тигр в Нумании».

Я не мог в это поверить: «Вы имеете в виду, что все это было отвлекающим ударом? Все, что мы делали после выезда из Квалат-Суккара, было постановкой шоу для Эль-Кута?» Капитан кивнул: «Можешь так на это посмотреть».

Дело не в том, что я чувствовал себя обманутым. Я знал, что каждому главному удару всегда требуются действия по поддержке — ведь мы сами долгое время были главным ударом. Смешно. Получается, что отвлекающий удар в двадцать первом веке — это забраться на мост и сделать вид, что атакуешь город. Я думал о своих товарищах, находящихся с ПБГ-5, и надеялся, что они оценили наши попытки помощи им.

Мы выехали на автостраду и поехали на юг, в обратном направлении, чувствуя разочарование. Раньше каждая предыдущая миля приближала нас к Багдаду, к победе, к концу войны, к дому. Теперь мы ехали обратно, на юг, и это нас угнетало. Я как мог старался быть начеку. Для организации засады нужно лишь несколько минут, и тот факт, что мы вчера уже проезжали по данной местности, не делал ее более безопасной. На дороге были толпы беженцев. Тысячи.

Мы остановились у обочины и стали ждать дальнейших указаний. Они поступили в четыре часа дня: немедленно отправляться к мосту через Тигр в Нумании. Быть там к утру. Мы с Уинном расстилали на капоте карты. Лист за листом, лист за листом. Я свистнул.

— Боже, почти двести миль. Необходимо ехать через Эль-Хай и Квалат-Суккар, затем повернуть на запад, проехать через Афак и на север до Тигра. Что думаешь на этот счет?

— Я думаю, хватит подпирать носом карту, вперед надо ехать.

Болтая по рации и жуя на ходу, я иногда чувствовал себя как дальнобойщик, проживающий свою жизнь в кабине «Хаммера». В ногах была двухлитровая бутылка воды, к которой я добавил шесть пакетов растворимого кофе из пайков, шесть пакетиков со сливками, пакет какао-порошка и две порошкообразные ненаркотические таблетки. Кофе нужно было готовить очень аккуратно — чтобы не разлить и соответственно не отвлекаясь от дороги, чтобы не врезаться во что-нибудь — как-никак уже полночь.

Мы промчались через Афак без приключений и свернули на «Автостраду-1».

Армия и другие ПБГ оставались на «Автостраде-1», сворачивая на запад от центра сосредоточения иракского населения. Мы делали только одно: сломя голову мчались вперед, в сторону Багдада. Движение на автостраде было плотным и наэлектризованным — «Хаммеры», ракетные батареи сопротивления, танки на платформах, танки, передвигающиеся самостоятельно и бренчащие цепями, сотни танкеров, везущих топливо. На встречных полосах, ведущих на юг, в сторону Кувейта, громыхали пустые грузовики, ехали на погрузку. Мы влились в поток, испытав ложное чувство безопасности численного преимущества.

Отслеживая наш путь по карте, лежащей на коленях, я выводил свой взвод из съезда с основной дороги на автостраду-27, мы покрывали уже последние несколько миль до Нумании. Прибыли глухой ночью. между полночью и рассветом, присоединились к веренице морских пехотинцев, намереваясь пересечь мост утром. Я думал, что если я расположусь на ночь около «Хаммера», то чисто теоретически на меня может наехать танк. Поэтому я лег под него. Закрыл глаза, а сон все не шел.

Дома я бы спустился вниз и пялился в телик. Под «Хаммером» все, что я мог сделать, — это пялиться на поддон картера, находящийся в нескольких дюймах от моего носа. В моем мозгу всплыли воспоминания о разговоре с отцом, когда я рассказал ему о своем решении поступить на службу. О моей девушке, рыдающей в подушку, когда я с ней прощался в номере отеля в Коронадо. Потрескавшиеся на маленькие кусочки пятна крови на дороге. И безжалостный голос, повторяющий, как на поцарапанной грампластинке, одну и ту же фразу: «С войны нельзя уволиться».

* * *

После восхода мы продолжили свой бросок через вторую великую реку Месопотамии.

Следующая сотня миль, ведущая к воротам Багдада, была усеяна вражескими орудиями. Бронетехника пряталась в каждой пальмовой роще, артиллерийская батарея стояла в каждом поле, а в каждой аллее была или зенитная пушка, или пусковая установка для зенитных ракет. Но мы ни разу не выстрелили. Мы видели перед собой всю разрушительную мощь военно-воздушных сил Америки: каждое из этих устрашающих орудий было сейчас лишь грудой металлолома.

Прошлой ночью дивизия прокладывала здесь свой путь боем, немые свидетели сражения были везде. Мы проехали разбитый грузовик, его переднее стекло сейчас больше напоминало сито. Американские спальные мешки и другие вещи валялись на дороге. Что произошло с их хозяевами?

Мы с Уинном уставились на почерневший и покинутый танк «Абрамс».

— Я думал, эти штуки несокрушимы, — всё еще в шоке произнес я. — Как, блин, им удалось подбить этот хренов «Абрамс»?

Он покачал головой:

— Я не знаю, но давай надеяться, что тот, кто это сделал, уже мертв.

«Аккуратно!» — Я показал на объект, лежащий на дороге и выглядящий как не взорвавшийся снаряд. Подойдя поближе, я понял: это человеческая голова, слегка обуглившаяся и зачарованно смотрящая в небо. Прошли еще немного и увидели, как собаки раздирают на части другое тело.

Мы с Уинном, секунду пытаясь сдержаться, потом все-таки взорвались хохотом.

— Когда-нибудь ты мог себе представить, что увидишь такое? — спросил он. — Головы на дороге. Собаки, поедающие мертвых людей. Люди в собственном же городе ходят по пляжу и собирают «бычки».

За последние три дня я спал три часа.

— Уинн, я уже не могу здраво мыслить. Мне нужны два часа в мешке, — сказал я. На том этапе, на котором мы находились, сон не был удовольствием, он был лишь механической необходимостью — как топливо, которым время от времени нужно заправлять машину.

Сон был адским. Я плавал в загробном мире моих желаний и воспоминаний. Инструктаж взвода. Огненные шары взрывов. Прерывистое дыхание. Я стрелял из пулемета. Синие машины. Танки. Перекрестный огонь. Движущиеся тени людей в пальмовых деревьях.

Кристенсон, тряся мой мешок, пытался меня разбудить:

— Прошло три часа, сэр. Патруль возвращается.

Я сел и начал вытряхивать песок из головы:

— Какой патруль?

— Третья группа, сэр. Они пошли проверить тот танк.

— О чем ты, на хрен, говоришь?

Вниз по дороге, рядом с последним «Хаммером» взвода, в темноте, были видны фигуры сержанта Лавелла и доктора Брайана. Вокруг них, на дороге, расположилась их группа, снявшая с себя потные носки, грязные ботинки и брюки. Было ощущение, что все они были по пояс в воде.

Штайнторф бросил на меня взгляд:

— Эта хренова штука стоит там, наверное, уже лет десять. Даже если бы захотели, то все равно не смогли бы протащить его через ту топь.

Я медленно осознавал: некоторые из моих снов снами не были. Начальство сверху дало указание обследовать иракский танк, обнаруженный рядом с пальмовой рощей, задание было поручено группе Лавелла, и это я послал их туда.

— Начальство прислало человека, чтобы приказать нам пойти и посмотреть на хренов танк, вон там, в роще. А я ответил ему, что рядом с этим танком уже пол-хреновой дивизии проехало, и только после этого они решили попросить нас провести разведку.

Я кивнул и слушал дальше.

— Ну вот, он ушел и вернулся через пару минут. Сказал, что он с вами поговорил и вы дали свое согласие. Мы надели экипировку и пошли.

Я отдал приказ, даже не осознавая этого.

— Сержант Лавелл, он ко мне подошел, но я был в бреду и думал, что сплю. Так что прошу прощения.

Когда я вернулся к «Хаммеру», Уинн сидел около рации.

— Я теряю разум, Майк, — сказал я. — Я теряю свой хренов разум.

 

32

В ТРУБКЕ ЖУЖЖАЛ ГОЛОС военного священника, но я не придал этому значения.

Потом все-таки прислушался. «Лошадеголовый» был убит. Да не может быть, «Лошадеголовый» был ранен, серьезно ранен, эвакуирован. Но его не могли убить. Первые сержанты не умирают на поле боя; это привилегия младших сержантов и лейтенантов. Да и потом, Смит — очень распространенная фамилия. В морской пехоте, должно быть, сотни Смитов, может, даже была дюжина первых сержантов Смитов. Но нет. Именно первый сержант Эдвард Смит, «Лошадеголовый», легенда разведки, совершавший последнее турне перед отставкой, был убит.

На сумрачную похоронную службу в поле, на юго-восточной окраине Багдада, пришло много морских пехотинцев. Со многими мы не виделись еще со времен Кувейта.

Мы по очереди говорили, каким прекрасным морским пехотинцем был «Лошадеголовый», каким он был хорошим мужем, отцом и человеком. В тишине мы опустили головы и потом спели песню, которую я уже не помню. Я смотрел на ботинки. Когда человек просыпается утром, он надевает свои ботинки. Зашнуровывает их и завязывает. Он знает, что вечером их снимет. «Лошадеголовый» весь день проходил в своих ботинках, не зная, что надел их в последний раз. Может, и я надел свои ботинки в последний раз. Когда служба закончилась, я медленно пошел обратно, к своему взводу, наслаждаясь тишиной и одиночеством. В небе рвались снаряды, но их не было слышно — слишком далеко.

На следующий день, 8 апреля, после обеда полковник Феррандо собрал своих офицеров у штаба батальона для оглашения плана дальнейших действий.

Морские пехотинцы собирались спустить с цепи свою агрессивность и, пересекая Диялу, напасть на город с юго-востока. Часть меня думала, что мы никогда не дойдем до этого пункта. Американские танки никогда не въедут в один из величайших городов Среднего Востока. Я смеялся, когда генерал Маттис в Кувейте говорил об использовании разведки во время финальной атаки города в качестве пеших ударных войск. Гипербола для младших капралов, подумал я тогда. Такого никогда не случится. А вот сейчас это происходит. Я наклонился поближе, надо послушать о нашей роли в кульминации.

— Джентльмены, как вы знаете, атака на Багдад уже началась, — сказал Феррандо.

В то время как полковник Феррандо и майор Уитмер продолжали инструктаж, адресованный больше командирам рот, я изучал карту. Северная граница, пролегающая на карте вдоль линии с координатами 00, находилась примерно в двадцати пяти километрах к северу от нашего нынешнего местоположения. Это означало, что нам предстояло одолеть пятнадцать миль без сопровождения до роты легких реактивных минометов, чьим опознавательным сигналом было «Воюющая свинья». Мы объединимся со «свиньей» и пойдем в атаку на север — еще тридцать километров — и окажемся в городе Баакуба. По карте было видно, что на юге этого города автострада раздваивается. Левое ответвление дороги поворачивает на запад и пролегает параллельно реке с западной стороны Баакубы. Правое ответвление дороги продолжает идти прямо на север, огибая восточную часть города. В следующие месяцы этот город станет одним из углов зоны, названной «Суннитским треугольником».

Но 8 апреля 2003 года он еще оставался маленьким городом чуть северней Багдада, чьей заставе из Республиканской гвардии суждено было испытать на себе силу удара американских наземных войск.

Я подошел к «Хаммеру» Кольберта, он сидел в машине, я нагнулся к нему, чтобы поговорить с ним через открытое окно.

— Ну, давай, передовик, проинструктируй меня о нашем маршруте.

— Сэр, мы отсюда поедем на север по мощеной дороге, которая проходит параллельно «Трассе-5». Мы в колонне не первые, поэтому будем просто ехать за машинами. На северном указании по сетке координат 00 мы присоединяемся к роте легких реактивных минометов, и они поведут нас дальше. Потом на север, и будем смотреть, как дальше пойдут дела.

— Отлично. Будет здорово иметь поблизости реальную огневую мощь, для разнообразия, — сказал я с откровенной иронией в голосе, потом повернулся и зашагал к моему «Хаммеру». Я знал, о чем мы оба сейчас думали: «Почему нам именно сейчас предоставляют огневую мощь, для разнообразия?»

Мы завели моторы точно по графику и начали медленно выбираться из нашего лагеря. Поехали по дороге и попали буквально в другой мир. По улицам бродили толпы иракцев.

Многие из них даже внимания на нас не обращали, они были заняты тем, что разворовывали все объекты в зоне видимости.

Вскоре мы выбрались из этого жуткого места и въехали в сельскохозяйственный район, после которого должен был начаться пригород Багдада. Тени становились длинней, а небо серело, и мы прибавили газу.

Приближаясь к линии 00, мы связались по радио с «Воюющей свиньей». Неуклюжие легкие бронированные машины стояли на западной стороне дороги, стояли замкнутым кругом: корпус к корпусу, стволами наружу. Мы припарковались у дороги и стали ждать, пока они перестроятся, медленно заедут на щебенку и займут свое место в голове нашего формирования.

Я взял маркер на спирту, чтобы помечать на карте наш прогресс. Сначала мы прошли без инцидентов линию 05 по сетке координат, а потом и линию 10.

Итого — десять километров по необследованной территории без осложнений. Между нами и Баакубой оставалось двадцать километров. Я уже ставил на карте галочку рядом с 14-м километром, как вдруг услышал грохот — это открыла огонь автоматическая скорострельная авиационная пушка, установленная на «Хаммере».

Затем общее оповещение всех транспортных средств от «Воюющей свиньи»: «Вооруженное сопротивление с обеих сторон дороги».

Дорога перед нами сворачивала направо, и вся колонна легких бронированных машин растянулась вдоль этого удачно расположенного изгиба.

Вокруг тишина. Я связался с моими группами, может, они видят то, до чего мои глаза не достают.

— Всем пунктам Убийцы-два, не вижу цели. Что у вас?

— Два-Один наблюдает. Ничего веселого.

— Два-Два. Нет ничего.

— Два-Три. Пусто.

Над нашими головами прожужжали снаряды. Стреляют с поля. Снаряды упали на дорогу и начали по ней кружить; сыпались искры. Выглядели безвредными, почти красивыми. Рота легких бронированных машин не стреляла в тени: там были люди и они хотели воевать.

Лазерные точки танцевали рядом с нами, это наши морские пехотинцы целились в окна и двери. Ждали оттуда действий. Никто не стрелял.

Позади нас морские пехотинцы открыли огонь из оружия 50-го калибра, звук не перепутаешь — дзынь-бах, дзынь-бах — это «Mark-19». Мы не видели, во что они стреляют, поэтому сами огонь не открывали и наблюдали за нашим сектором. Все еще нет целей.

Артиллерийский огонь был настолько громким, что нам с Уинном, чтобы услышать друг друга в салоне «Хаммера», приходилось орать.

— Они прощупывают наши слабые места, — закричал я.

Он покачал головой и добавил:

— Мы — слабое место.

Вспышка, превратившая дорогу в серое облако дыма и пыли. Миномет. Снаряд упал на западный отрезок дороги слева от нас. Я посмотрел на Уинна.

— Ты это видел?

— Да. Большая, — произнес Уинн с оттенком издевки в голосе.

— Посмотрим, куда следующая приземлится, — крикнул я. «Может, пора нашему „поезду“ уже как-то двигаться?» Следующая упала справа от дороги. Потом опять слева, но ближе. Они загнали нас в тиски и теперь спокойно обстреливали. И все благодаря нашей идиотской тактике — нарвались на засаду объединенных войск и стоим. Сначала нас остановила пехота, а теперь, конечно, бьют по статичным целям артиллерийские средства.

— Головорез-два, двигайтесь к западной части дороги, от вас требуется огонь на подавление. «Воюющей свинье» необходима подмога, ей нужно отойти назад, на юг.

На моем лице появилась беспомощная улыбка. Это же безумие.

— Эй, Уинн, начальство требует, чтобы мы направили наши малюсенькие «Хаммеры» вперед, и помогли легким бронированным машинам отступить назад.

Я повел свой взвод вперед, и мы в темноте безбожно палили вокруг, надеясь подстрелить как можно больше этих хреновых иракцев, а в это время легкие БМ уже катили по автостраде в обратном направлении.

Когда пришла наша очередь отступать, мы развернулись и с педалью газа в пол умчались назад.

Хоть какая-то дистанция между нами и позициями врага. Сейчас можно вызвать подкрепление в лице самолетов-бомбардировщиков и ждать рассвета.

Мы распределили время караула, залезли под «Хаммеры» и залегли, «наслаждаясь» бессонницей.

Ранним утром 9 апреля я выдавливал из пакетика виноградный джем на крекер из пайка. Мы с Уинном уже час сидели у рации и ждали, когда рассветет.

Закончив завтракать, я пошел к штабному «Хаммеру», припаркованному в центре нашего периметра. Скоро мои солдаты будут требовать новостей, и я хотел подготовиться.

— С добрым утром, сэр. Какие планы на день?

— В Баакубе дерьмово, — ответил капитан, чистя свой пистолет зубной щеткой.

— Мы же не поедем обратно в пекло?

— Нет, — ответил он. — «Хаммеры» останутся на дороге. Каждый взвод организует пеший патруль на запад и восток и мы длинной линией пойдем на север, подчищая все вокруг.

— Сэр, до этой чертовой Баакубы около пятнадцати миль.

Он тупо посмотрел на меня и сказал:

— Да, хорошо, запасайтесь водой. Путь будет долгим.

Я проинструктировал взвод, и незадолго до рассвета мы вступили на землю вчерашних боев.

Мы пересекли грязную тропинку, тянущуюся перпендикулярно автостраде, и увидели спрятанный в чаще грузовик. Мы подходили к нему с оружием наготове, но он оказался пустым. На двери был нарисован уже знакомый нам треугольник Республиканской гвардии. С собой взять грузовик мы не могли и не были уверены, что фермеры будут использовать его по назначению, поэтому мы решили его взорвать, прикрепив пластид на блок цилиндров двигателя. Далеко на западе от автострады мы увидели несколько глиняных домов. Связавшись с батальоном, я вызвал Миша и запросил разрешения поговорить с людьми, живущими там.

Миш был несколько раздражен, казалось, он боялся быть подстреленным. Приближаясь к домам, я разделил нашу команду пополам. Одна группа опустит оружие и пойдет мирно общаться с деревенскими жителями. Другая половина останется в двухстах метрах от нее, с оружием наготове, и будет наблюдать за домами и местными жителями, чтобы при необходимости предупредить нас. Получалось, что мы были послами-добровольцами, подвергающими себя огромной опасности.

У самого высокого здания стояла толпа женщин и детей. Рядом, развалившись, сидели несколько мужчин, они курили. Самый старший из них, с бородой, в белой национальной одежде, подошел к нам с поднятыми руками. Обнажив желтые зубы, он улыбнулся.

С помощью Миша мы начали диалог, но сначала я вручил старику два гуманитарика.

Мужчина говорил долго, подкрепляя свои слова многочисленными жестами. Он показал рукой на детей и потом начал вытирать глаза. Миш кивал, его лицо было непривычно серьезным, затем повернулся ко мне:

— Он сказал, эти люди — его дальние родственники. Они приехали из Багдада, чтобы избежать бомбежки. Члены партии Баас северней, может, милях в пяти от нас, устроили засаду на перекрестке. Они передвигаются на пикапах. Он рад нашему приходу, но боится, что наше столь близкое присутствие не принесет ему ничего хорошего.

— Скажи ему, что через минуту мы уйдем, но сначала нужно, чтобы он нам помог. — Я вытащил карту из кармана бронежилета и расстелил на земле. — Попроси его показать тот перекресток.

Миш передал мою просьбу, мужчина присел на корточки рядом со мной и внимательно посмотрел на карту. Смотрел и так и сяк, затем встал. Он не мог читать карту и снова заговорил с Мишем.

— Он говорит, развилка находится в пяти милях отсюда, в северном направлении. Баас засела там в траве и ждет нас.

На карте я увидел развилку, но километрах в восьми от деревни. Положив руку на сердце, я поблагодарил старика. Он же, в свою очередь, переступив через бездну наших культур, протянул мне свою руку. Помахав рукой маленьким девочкам, прикрывавшим свои улыбки ладонями, мы пошли назад.

Обернувшись, я увидел, как семья, только что убежавшая из Багдада, убегала что есть мочи от нас. Обманули, это далеко не мирная ферма.

После того как вертолеты «Кобра» уничтожили минометы, мы снова взобрались на свои «Хаммеры». Моему взводу было приказано ехать на запад, по земляной насыпи — туда, где мы подорвали грузовик Республиканской гвардии. Нашей миссией было произвести доразведку местности.

На солнце жужжали мухи. На небе ни облачка, слишком жарко, чтобы есть, я только пил, чтобы не свалиться от обезвоживания организма. Мы ждали, батальону нужно было еще несколько секунд, чтобы скоординировать поддержку с воздуха. Пилот выполнил поворот, потом, на малой высоте, открыл огонь из своих автоматических пушек.

Если он не попадет, то все равно, это хорошая психологическая поддержка для нас.

Морские пехотинцы поднялись, все готовы.

Неасфальтированная дорога, по которой мы передвигались, кружила то туда, то сюда, мы двигались по ней со скоростью шага. Я опять разделил взвод на две команды: в одной был мой «Хаммер», а также машины Кольберта и Эспера, а в другой были «Хаммеры» Рэйса и Лавелла. Одна команда передвигалась, другая ее прикрывала, потом наоборот.

— Танк! Перед нами танк! Назад! Назад! — По голосу Кольберта было ясно, что он в панике. Его «Хаммер» развернулся, Эспера последовал за ним. Я выпрыгнул с сиденья, надеясь, что так мне будет лучше видно. Неасфальтированная дорога впереди примыкала к перекрестку. За ним — тропинка, а там бежевый ствол и зияющая черная брешь. Я ждал, что танк вот-вот превратит «Хаммер» Кольберта в золу. По рации я запросил подкрепление, легкие «БМ» с противотанковыми ракетами.

Сзади, с позиции поддержки огнем через голову, голос сержанта Лавелла прорвался через нависающий на нас страх.

— Эй, друзья, танк слева или справа этого оросительного трубопровода?

Оросительный трубопровод? Я присмотрелся. Наш «танковый ствол» был обычным фермерским оросительным трубопроводом. На секунду время остановилось. «Хаммеры» перестали разворачиваться. Мы уставились на трубопровод, потом посмотрели друг на друга. Я плюхнулся на сиденье и закрыл глаза. Сделал бы я эту ошибку три недели назад? Это что, так на меня действуют жара, обезвоживание и расшатанные нервы? Единственная причина, по которой мы не взорвали эту трубу, было отсутствие у нас оружия, способного подорвать танк. А что, если бы рядом играли дети или проходили местные жители? Отсутствие стрельбы не свидетельствовало о нашей осторожности, оно было вызвано неподготовленностью. Я посмотрел на Уинна.

— Эй, не переживай ты так из-за этого, никто же не пострадал! — воскликнул он.

Может, это все на пользу? Мне нужна была встряска.

Мимо проехал белый седан, люди из всех окон пялились на наш вооруженный «Хаммер». Мы с Мишем остановились у водительского окна. Мы еще и рта не успели открыть, как мужчина на заднем сиденье начал что-то быстро и громко говорить. Я ждал, пока Миш переведет.

— Он говорит, что вы первые американцы, которых он видит в этих краях. Люди из Баас ждут вас на перекрестке впереди. Он говорит, милях в пяти отсюда, в том месте, где дорога пересекает автостраду.

— Что-то они все говорят одно и то же.

— Он говорит, что засада совсем рядом с Баакубой. На дамбе полно солдат, и они стреляют химическим оружием.

— А они не врут? Он сказал «химические бомбы»? Ты думаешь, он сможет показать место на карте?

— Они не могут читать карты.

Пока я сообщал полученную информацию нашему батальону, Миш продолжал болтать с пассажирами машины. Они смотрели то на него, то на меня. Потом один из них порылся и протянул нам три пачки сигарет.

— Миш, какого черта? Это мы должны дать им сигарет в качестве благодарности за информацию.

— Да это все я. Я сказал, что ты убьешь их, если они не дадут нам сигарет.

— Миш, так делать нельзя, а то все местное население на нас ополчится, — сказал я, стараясь не выходить из себя.

 

33

МЫ СОЕДИНИЛИСЬ с батальоном в том месте, где, как нам сказали, нас ждала засада. В этот раз не солгали. Над районом уже парил самолет, нещадно паля во все видимые сверху объекты. В высокой траве потрескивал небольшой пожар, он горел не просто так — из языков огня показался минометный окоп и скрученный пулемет. Дорога была усеяна пусковыми установками реактивных мин и незапущенными снарядами. Потом мы увидели поврежденную машину, а вернее, взорванную, уничтоженную прямым попаданием авиационной бомбы. Водитель убежал, но недалеко. Мы обнаружили его лежащим на земле, с вытянутыми вперед руками. Его тело полностью зажарилось и имело темно-миндальный цвет, кроме одной ладони. Она совсем не была обожжена. Была разжата, и от ветра слегка качалась, как будто махала нам.

Морские пехотинцы не проявили к мертвому иракцу никакого сочувствия.

— Эй, посмотрите, из мужика получился отличный кусок вяленой говядины.

— Надо иметь в машине солнцезащитный козырек, ублюдок.

И это только самое приличное, что было сказано морпехами перед тем, как они двинулись дальше.

На перекрестке мы увидели знак остановки — огромный, больше трех футов по диагонали. Это был обычный красный восьмигранник, но слово «СТОП» было написано на арабском. Я подумал, что он очень хорошо подойдет для наших заграждений на дорогах; возможно, пострадает меньше людей.

— Кристенсон, срежь этот знак и положи в «Хаммер».

Он посмотрел на меня, думая, что я шучу. Офицер еще никогда не приказывал ему совершить акт вандализма.

Капитан подозвал меня к себе:

— Нат, я хочу, чтобы твой взвод спешился и обследовал вон то здание, — сказал он, показав на строение, расположенное за полем.

Я долго смотрел на него, осознавая то, что он меня просит сделать.

— Сэр, вы спятили? Вы хотите, чтобы я оставил свои огневые средства, пересек поле размером в три футбольных и шел пешком до, возможно, укрепленной позиции врага вместо того, чтобы сесть в машину и доехать туда со всем оружием, имеющимся у нас в наличии?

— Для споров времени нет, — ответил он.

Я видел, что он колеблется. Его приказы каждый раз были экспериментами: пройдет или не пройдет.

— Сэр, это ваша мысль или приказ батальона?

Я окончательно потерял веру в своего командира и уже не мог безмолвно подчиняться ему. Вот если бы приказ был получен от майора Уитмера или полковника Феррандо, я бы выполнил его без всяких колебаний.

— Я вижу, что нужно сделать. Не беспокойся, пустим прямо за вами ряд ЛБМ, при необходимости они прикроют вас пулеметным огнем.

Я начал закипать от гнева.

Находясь прямо за нами, ЛБМ не смогут открыть огонь — они же в нас попадут. Нам говорили об этом еще в первую неделю обучения на пехотных курсах. Капитан, командующий ЛБМ, сочувствующе посмотрел на меня и закатил глаза.

Эффективное командование основывается на доверии. У моего старшего по званию в запасе была одна фраза: нет времени для споров.

К нему у меня доверие исчезло напрочь. Он принимал неверные решения еще до начала войны, вон еще когда были под корень вырублены все зачатки доверия. Может, он и был трудягой, но в делах тактики оказался абсолютно некомпетентным.

— Сэр, план реально гробовой, я не могу пойти на такое. Я волнуюсь даже не по поводу потерь в рядах своих солдат, — если бы там были федаины, они бы так и так давно открыли по нам огонь. Меня беспокоит беспочвенность вашего решения. Сделав по-вашему, мы застопорим движение всего батальона. Посмотрите туда. — Я показал на деревья вдалеке, там были «Хаммеры» рот «Альфа» и «Чарли», они атаковали в северном направлении. — Они движутся. Мы тоже уже должны двигаться.

Он кинул на меня взгляд, ничего не сказав. Я пошел к своей машине. Нервничал. Некоторые из моих морских пехотинцев находились в зоне слышимости. Было непрофессионально ругаться с капитаном на их глазах, но обстоятельства не оставляли мне выбора.

Разведывать пешком здание не пошли. Завели моторы и поехали вперед. Всей ротой.

Злополучное здание преодолели без приключений.

На пути к следующему перекрестку мы проехали поле изумрудно-зеленой травы. Само по себе красивое место, а вот обстановочка вокруг — не очень. По нам открыли огонь из двух АК-47, торчащих из окопов в поле, а наш пулеметный огонь, раздавшийся следом, сделал из иракцев пищу для воронов. На одном из них была зеленая рубашка и штаны цвета хаки. Его убила пуля 50-го калибра, диаметром примерно в десятицентовую монету. Сила этой пули была настолько велика, что тело погибшего отлетело назад на достаточно большое расстояние. Пуля вынесла из тела кость больше, чем моя ладонь, и, упав на эту самую кость, он протаранил череп, — мозг уже вытекал на землю.

С неба упал минометный снаряд — упал ниоткуда, вокруг никаких внешних признаков наличия минометов.

Получили приказ не двигаться, оставаться на месте, начали оглядываться. Справа от нас стояло здание, освеженное белой побелкой. Правда, стены кто-то уже успел покрыть красными надписями. Я попросил Миша перевести их.

— О’кей, на табличке над входом написано: «ШКОЛА». А то, что красной краской, — «СМЕРТЬ АМЕРИКЕ, ДОЛГОЙ ЖИЗНИ САДДАМУ» и «МЫ УМРЕМ ЗА ТЕБЯ, О ВЕЛИКИЙ САДДАМ», и все в том же духе, но мысль-то ясна.

— Лавелл, возьми своих людей и обследуй здание, — приказал я. Время у нас было, а федаины очень любили обосновываться в школах.

Оставив одного солдата за пулеметом, Группа три перерезала кусачками замок и ворвалась в здание. Через несколько секунд Лавелл крикнул в окно:

— Сэр, подойдите посмотрите.

Я вошел, в комнате была куча парт. На стенах висели детские рисунки. Лавелл и доктор Брайан копались в уже открытом сейфе.

— Карты, документы, мешок штыков для АК, магазинная винтовка Энфилда. Кому нужно это дерьмо? Сюда посмотрите, — сказал Лавелл. Он протянул целлофановый мусорный мешок. В нем были дюжины пар черных носков. Новых, с этикетками. «Сделано в Иордании». — Смешно. Все, что найдешь в Ираке, сделано в Иордании, Китае и Франции.

— Хорошо, что я не придирчивый потребитель, — был мой ответ. Я решил взять документы для аналитиков из разведки и носки для взвода. Отобрали все, что могли, и поспешили наружу, не хотелось пропустить очередного сражения. Морские пехотинцы из Третьего взвода стояли над иракцем, который, распластавшись, лежал на земле живой.

— Сэр, этот придурок выскочил из окопа в поле. Может, мы его это, в багажник вашего «Хаммера»?

Я согласился, у меня там было больше места, чем у всех остальных. Возиться с пленным было некогда, головные машины уже стартовали.

Теперь нас и пригород Баакубы разделял мост.

Я услышал жужжание и увидел странную рябь в воздухе. Небо над нашими головами отсвечивало, и это было похоже на мираж. Снаряды большого калибра. Не наши. Еще одна БМП.

— БМП на дороге, прямо перед нами. Он открыл по нам огонь! — Я, как мог, пытался не кричать в рацию, говорить спокойнее.

Мы спешно отступали, передавая истребителю-бомбардировщику Ф-15 координаты БМП. Я никогда не видел истребителей-бомбардировщиков и не слышал их. Внезапно их бомбы материализовались из голубого неба. Для большинства иракских солдат смерть приходила без предупреждения. Мы снова въехали на мост, в этот раз сопротивления не встретили. Увидели БМП, вернее то, что от него осталось.

Опять развилка, и опять мы поехали налево, а весь остальной батальон направо. Поля здесь теснили пальмовые рощи, к ним, в свою очередь, примыкали дома. Вертолеты «Кобра» нещадно бомбардировали эти пальмы, все вокруг было охвачено огнем. Я тоже ненавидел и пальмы, и деревья поблизости — потенциальные места скопления врагов. То же самое я чувствовал и по отношению к осушительным каналам вдоль дороги и к пышной, высокой, густой растительности. От ожидания схватки напрягся каждый мускул на моем теле. На глаза навернулись слезы, я начал медленней дышать, ясней думать.

По рации нас предупредили о том, что вертолеты, сопровождающие нас, эти наши глаза и огромные кулаки через пять минут улетят на дозаправку. Они покинули нас, по крайней мере, на час, оставив одних на дороге. Мускулы мои стали еще тверже. Опять рация: «Вам следует покинуть территорию, вернуться на развилку и пойти по западному пути. Как поняли?»

На тропинке, меньше чем в двадцати метрах от нас, появились двое мужчин. Между ними, спотыкаясь, шла девочка лет шести, она держала их обоих за руку. Мужчины выдавили из себя улыбки и помахали нам руками, но взгляд мой был прикован к маленькой девочке.

В ее глазах была отрешенность, она не смотрела даже под ноги. На лице грязные потеки, спортивные брюки, когда-то розовые, сейчас казались грязными и заношенными. Опустившись на колени, я прикоснулся к ее шее, она в страхе отшатнулась.

— Еду, воду — немедленно! — крикнул я своему взводу через плечо. — Док, осмотри ее. Не знаю почему, но я чувствовал, надо спешить, чувствовал ответственность за девочку, раньше со мной такого не было. Думаю, частично это было вызвано тем, что она была маленькой. Но в основном это все же происходило из-за разительного контраста между физическим здоровьем и душевным страданием.

— Сэр, с физической стороны все нормально, может, только небольшое обезвоживание организма, — отрапортовал Док. Он протянул ей бутылку с водой. Двое мужчин, поняв, что мы распознали проблему, засмеялись и обняли нас.

Миш был рядом и переводил, мужчина постарше говорил. Он стоял с руками за спину, был расслаблен и несколько напыщен.

— Он говорит, танки и солдаты на плотине. Они не пускают туда людей, так как там спрятано химическое оружие, может, зарыто в земле.

Я поднял рацию и попросил связаться с Крестным отцом, командиром нашего батальона. Полковник Феррандо ответил с понятным раздражением в голосе — надо же, прямо посреди сражения его отвлекает какой-то там командир взвода. Я поспешил реабилитироваться и отрапортовал о полученной информации, о возможном наличии химического оружия на дамбе.

— Вас понял, Головорез-два. Я лично передам эту информацию дивизии, — ответил полковник.

Наш рапорт приняли к сведению, отработали, но химического оружия так и не нашли.

Вглядываясь в дома справа от нас, я увидел что-то заставившее меня остановиться. Большая часть батальона уже прошла по этому участку дороги, но все же никто не обратил внимания, что за одним из зданий припаркован иракский военный грузовик.

— Уинн, остановись, — попросил я.

К дому направилась половина взвода. Морские пехотинцы, общаясь между собой знаками, разбились на три команды и подходили к дому с трех сторон. Как только напряжение, предвкушающее перестрелку, начало зашкаливать, входная дверь дома открылась и из нее посыпались дети.

Они кричали: — Америка! Америка! Хорошо! Хорошо! Хорошо!

Мои морпехи опустили оружие.

Следом за детьми появился мужчина средних лет, одетый в западную одежду, с усами как у Саддама.

— Привет, ребята, я Хасан, — заговорил он на английском почти без акцента. Как будто отвечая на наши немые вопросы, он объяснил, что был английским профессором в Багдадском университете. Двенадцать детей, бегающих вокруг морских пехотинцев и корчащих им рожицы, были его детьми.

Он также сказал, что Республиканская гвардия приходила к нему домой вчера ночью с восемью зенитными установками в кузове грузовика «ЗИЛ», сделанного в России. Хасан очень боялся, что американцы в процессе военных действий начнут все бомбить и разрушат его дом. Я ответил, что больше по этому поводу ему переживать не надо.

Мы установили трофейный иракский знак «СТОП» в трехстах метрах вниз по автостраде, а рядом с ним, на большой картонной коробке, одной из тех, в которых был наш паек, Миш написал: «Поворачивайте назад» на арабском, конечно.

В первый раз за день я вспомнил о пленнике в моем «Хаммере». Он лежал лицом вниз, руки были связаны за спиной. Над ним стоял Кристенсон.

— Перережь веревки, дай ему еды и воды, — сказал я.

Кристенсон посмотрел на меня так, как будто я намереваюсь выпустить из клеток зоопарка в Сан-Диего бешеных львов, но веревки все-таки перерезал. Мужчина, скуля и потирая запястья, медленно встал. Он печально посмотрел на меня, его усы непроизвольно дергались, — наверное, что-то нервное. Я протянул ему бутылку воды.

— Спасибо.

— Говоришь на английском? — удивился я. Судя по его невзрачной внешности, я решил, что он был солдатом.

— Немного, да. У меня сердце болит. — Он приложил руку к груди, и усы его снова завибрировали.

— Как тебя зовут?

— Ахмед Аль-Чирзги. Я хороший человек.

— Из какого ты рода войск?

— Я не солдат, — ответил он, сейчас его лицо было похоже на морду таксы.

— Тогда почему на тебе военная форма и почему ты стрелял в нас?

— Я всего лишь простой солдат из милиции Аль-Квидса. Я не хочу в вас стрелять.

— Но ты стрелял в нас. Мы тебя почти убили.

— У меня пять дочерей. Партия Баас отобрала их у меня и приказала стрелять в американцев, иначе они бы убили девочек. Что вы будете делать?

Я не знал, верить ему или нет, но он задел струнку моей души. Аль-Чирзги по возрасту был как мой отец. Одежда грязная и порванная. Он выглядел таким же измученным, как и мы. Он боялся, что мы его убьем.

— Выпей эту воду и поешь, Ахмед, — сказал я. Он смотрел на колени, потом наши глаза встретились. — Делай то, что мы говорим, и ты не пострадаешь. Если попытаешься выхватить у кого-то оружие или убежать, мы тебя пристрелим. Не раздумывая. — Я повернулся к Кристенсону, чтобы моргнуть и прошептать: — Не стреляй в него.

Кристенсон кивнул; он буквально гипнотизировал нашего пленника своим суровым взглядом.

Лавелл повел свою команду прочесать пальмовую рощу. Она располагалась слишком близко к нашей позиции. Возвратившись, Лавелл сказал мне:

— Сэр, мне нужно вам кое-что показать, просто перейдите здесь дорогу, и вы увидите.

На поляне стояли два длинных трейлера. Они были покрашены в цвет пустыни, на крышах виднелись кондиционеры. Без окон, на дверях — висячие замки. Всё, что мы видели в Ираке, было грязным и в грязи забвения. Эти же трейлеры блестели. Я знал, о чем думал Лавелл: он решил, что это мобильные лаборатории по разработке биологического оружия. Нас инструктировали по этому поводу, и трейлеры полностью подпадали под это описание.

— Возьмите свои кусачки и ЗОМП (защита от оружия массового поражения), — сказал я. — Я буду рапортовать начальству после вашего возвращения. Нужно знать, что находится внутри.

«Группа три» побежала к объекту, а мне в это время передавали новые сведения по передвижению батальона. Рота «Чарли» находилась в городе. «Альфа» подорвала, по крайней мере, один иракский танк Т-72 с помощью одноразового противотанкового гранатомета АТ4 — немалым мастерством нужно обладать.

Уинн настроил радио на «Би-би-си». Мы слушали репортаж о том, что морские пехотинцы на глазах ликующей толпы снесли памятник Саддаму Хусейну на площади Фирдос.

— Что делать с пленником? — спросил Уинн, показывая головой в сторону «Хаммера», где Аль-Чирзги со счастливым видом ел круглый фунтовый кекс из нашего индивидуального пайка. Кристенсон, кто бы сомневался, стоял рядом.

— Мы не можем оставить его здесь — несоблюдение Женевской конвенций. Придется взять его собой. Он типа того, — произнес я, крутя указательным пальцем у виска. — Для всех, включая его, было бы легче, если бы мы дали ему еды и отпустили. Но есть правила, и нужно им подчиняться.

Группа Лавелла срезала замок первого трейлера и осторожно вошла внутрь. Вдоль стен располагался нержавеющий инвентарь и цифровые дисплеи. Почти все надписи были сделаны на арабском. Ребята думали, что сорвали большой куш… пока не начали открывать шкафчики и буфеты. Подносы, дежа тестомесильной машины, мерные ложечки. Мобильная лаборатория по разработке оружия оказалась кухней иракской армии. Мы дружно посмеялись.

Уже появились признаки заката, когда мимо нас проехала рота «Браво», — морпехи активно махали захваченным флагом Республиканской гвардии.

Уинн задал мне вопрос, над ответом на который я и сам в тот момент размышлял.

— Ты думаешь, если мы проедем мимо, они опять Откроют по нам огонь?

— Нет, думаю, нет. Ты слушал «Би-би-си»? Война окончена.

Через две минуты пришло очередное известие: «Воюющая свинья» вовлечена в перестрелку в пяти километрах от нас.

На горизонте светился Багдад. В первый раз за месяц это были не сполохи бомбежки и пожара, а зарево электрического освещения.

 

34

ТРИ НЕДЕЛИ МЫ КРУТИЛИСЬ вокруг города и только утром 10 апреля наконец в него вошли.

Наши машины выстроились в линию для заправки. Вспомнив про Аль-Чирзги, спящего в «Хаммере», я разбудил его и сказал, что пришло время идти.

Складское помещение рядом с бензонасосами использовалось военной полицией в качестве места заключения иракских пленных. В коридоре за столом сидел сержант. Пистолет за поясом, наручники, дубинка и перцовый аэрозоль.

— Лейтенант Фик. Первый разведывательный. Мы подобрали этого чувака рядом с Баакубой несколько часов назад. Его имя Ахмед Аль-Чирзги.

Сержант подпрыгнул:

— Боже мой, сэр, это пленный? Я думал, он ваш переводчик или типа того.

Его рука потянулась к пистолету.

— Расслабьтесь. Он всю ночь был со мной.

Появились два морских пехотинца, схватили Аль-Чирзги за локти и повели в глубь коридора. Он обернулся.

— Салам, Ахмед, — сказал я. — Надеюсь, ты найдешь своих дочерей.

Архитектура Багдада очень сильно напоминала сталинскую: грубая простота и однообразие, только вместо серого все было коричневым.

Нашим пунктом назначения был район шиитских трущоб в северной части Багдада.

Не прошло и дня после крушения старого режима, а изображения, статуи и так далее усатого вождя кучами валялись на улицах города. США провозгласили немедленный снос памятников и уничтожение всех изображений бывшего лидера. Американцы санкционировали переименование Международного аэропорта Саддама в Багдадский международный аэропорт и изменили название «Саддам Сити» в «Садр Сити». Мудрость людей, подобравших такое название, нас искренне удивила.

Мы искренне радовались прибытию в наш новый дом. На здании была табличка: ИРАКСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАБАЧНАЯ КОМПАНИЯ. На территории завода располагались высокие башенные здания, предназначенные для офисных работников, и четыре складских помещения.

Над цементной стеной, окольцовывающей завод, еще была намотана и колючая проволока. Внутри же были деревья, маленький сад, а теперь и сотни морских пехотинцев, раскинувшие свой палаточный лагерь.

За стеной — анархический город и пять миллионов иракцев. На крыше одного из офисных зданий расположились снайперы спецназа ВМС. У них был приказ: стрелять в каждого иракца с оружием в руках. И они открывали огонь каждые несколько минут. Днем и ночью.

Предполагалось, что мы начнем патрулировать «Садр Сити» завтра.

Площадь города — четыреста квадратных километров, население — более пяти миллионов человек. Багдад больше Чикаго, Бостона, Атланты или Далласа. Я аккуратно окольцевал на карте зону патрулирования нашего батальона синим маркером: двадцать кварталов в северной части Тигра — самая густонаселенная часть города.

На следующее утро наше патрулирование отменили — зона патрулирования Первого разведывательного уже изменилась. Завтра мы покинем сигаретную фабрику.

Мы выехали из Багдада, колеса опять крутили на север, в наш новый штаб: здание детской больницы в нескольких километрах от города. Толпы ликующих людей праздновали свое возвращение домой после нескольких недель отсутствия, вызванных угрозой бомбежки. Иракцы махали руками с кузовов грузовиков-самосвалов и крыш легковых машин. Морские пехотинцы сигналили и махали руками в ответ. Я искренне удивлялся размаху города и количеству людей, обитающих в нем.

— Можешь себе представить, что бы было, если бы все эти люди решили на нас ополчиться? — спросил я Уинна.

— Подожди пару месяцев, и если наша деятельность не совпадет с их ожиданиями, они так и сделают, — ответил сержант уверенно.

Мы въехали в детскую больницу несколькими минутами позже полудня.

Каждая рота заняла помещения, в которых раньше располагались палаты, а штаб батальона занял, кто бы сомневался, то здание, где раньше находилась администрация больницы. На полу каждой палаты были кучи разбитых бутылок, шприцев и тонны разной бумаги. Мебели не осталось; даже щитки переключателей были выдраны из стен. Мои морпехи ели, устроившись прямо на полу. Я тоже сел на пол, присоединившись к своему взводу.

— Сэр, как вы думаете будут разворачиваться события? — озвучил вопрос капрал Джек, который, я знал, существовал в мыслях каждого из солдат. Все оторвались от еды и молча смотрели на меня.

— Слишком рано делать выводы, но я скажу, что произойдет в соответствии с моими надеждами, — сказал я. — Я надеюсь, мы наконец перестанем наматывать круги и за нами закрепят сектор патрулирования. Я надеюсь, мы будем патрулировать этот сектор день за днем. Сейчас местные не имеют ни малейшего понятия, что значит демократия. Им нужна чистая вода. Они должны знать: их не застрелят посреди ночи. Люди ставят свои деньги на коня, который выглядит победителем. Ми должны убедить их, что мы победители.

— Какая еще вероятность существует, сэр? — спросил младший сержант Чаффин, почему-то не спускавший свою винтовку с коленей. — Бьюсь об заклад, мы как раз продолжаем кружить и раздавать обещания, которые не сможем выполнить, а потом обычные люди начнут видеть в нас оккупантов, а не освободителей. — Чаффин был светлокожим парнем с рыжеватыми волосами. Когда он говорил, его лицо почему-то темнело. — Очень скоро никто не захочет видеть нас здесь, и на нашей родине у хреновых либералов начнутся трудности, а потом мы получим второй Вьетнам. Но только мы будем не в книжках о нем читать, а вариться в нем.

— У меня как-то более оптимистичные взгляды, — ответил я. — Это не Вьетнам — у солдат, с которыми мы сражаемся, нет сверхмощной поддержки и безопасного района, куда они могут скрыться.

— Сэр, я собираюсь убрать из колоды вашу крапленую карту, — перебил меня Эспера. — Со всем уважением к вам, я думаю, вы ошибаетесь. — Он наклонился ко мне и продолжал, как бы тыкая в меня своей тонкой сигарой: — Партизанские войны не ведутся из безопасных районов и необязательно имеют подкрепление в лице солдат братских держав. Они вызревают в головах, а потом выплескиваются наружу. — Он покрутил сигарой у виска. — Если люди сами для себя ничего не хотят, как мы можем им что-нибудь навязывать? Это точно будет Вьетнам. Мы уйдем, а Ирак станет хуже, чем был тогда, когда мы первые постучались в его хренову дверь.

— От кого ждать самых больших проблем? — спросил я.

— От парней твоего возраста, — ответил мне Эспера. — Они ненавидят нас. Хотят убить. У них на лице написано.

Я с ним согласился. Все люди моложе восемнадцати были рады нас видеть. Женщины нас приветствовали возгласами одобрения. Мужчины старше пятидесяти пяти или около того одобрительно кивали головами. Но вот те, кто был моложе их, в возрасте от двадцати до пятидесяти, всегда смотрели на нас молча.

— Почему так, Эспера? — спросил я его.

— Сэр, мы их кастрировали. Оторвали им яйца. Мы сделали для них то, что они сами давно должны были сделать.

— Но у них было на это двенадцать лет.

— Сэр, я не профессор, чтобы знать ответы на все вопросы. Я только объясняю, почему они себя так ведут. Я не говорю, что они правы.

Его обрубил Кольберт. Он лежал на бетонном полу и чистил своей зубной щеткой гранаты «М-203»: «А как насчет того, что у молодежи при предыдущем режиме была власть, а теперь большинство из них ее лишилось?»

— Об этом будут говорить «умники» с телевидения, я уверен. Но они ошибаются, — произнес Эспера, по-прежнему тыча сигарой при каждом слове. — Ты думаешь, все массовые захоронения полны маленькими детьми и стариками? Эти молодые парни пострадали от режима ровно настолько, насколько и все остальные. Саддам без сожаления убивал всех — детей, стариков, женщин. Он убил даже мужа собственной дочери.

Все замолчали. Только звук зубной щетки, трущейся о гранату.

На следующее утро мы совершили свою третью за четыре дня поездку, — ехали сначала на север, а потом на запад, в Менин Аль-Квидс, к ЭС рядом с Тигром.

Вся рота «Браво» въехала на предписанную территорию, обосновавшись в одном из складских помещений.

Опускалась ночь, а морские пехотинцы роты «Браво» в это время вопили и орали, бегая под струями льющегося с неба ливня.

Майор Уитмер сидел в углу одной из комнат, читал рапорты. Он не находился в цепочке моего командования, но мы знали друг друга почти четыре года, я ему доверял, действительно доверял.

— Добрый вечер, сэр. Можно присоединиться к вам на минутку?

— Добро пожаловать, Нат. Двигай стул.

— Сэр, вы выгладите уставшим. Я думал, старший офицерский состав спит по восемь часов в день

Он засмеялся и по-дружески ударил меня кулаком в грудь.

— У тебя видок не лучше.

— Да, но обещаю с этим справиться. Утром мы со взводом отправляемся на сорокавосьмичасовое задание. Предполагается, что мы будем патрулировать юг данной территории, на реке Тигр. Может, совет дадите? — Я развернул перед ним план патрулирования.

«Помни, Нат, не прошло и недели с того времени, как мы постоянно подвергались обстрелу врага. И это означает три вещи. Первое — жизнь людей бесповоротно изменилась; второе — они ждут от нас многого, тем не менее не надо связывать себя непосильными обязательствами; третье — плохие парни исчезли вместо того, чтобы умереть в бою. Они могут остаться плохими парнями, а могут и нет, но в любом случае они вокруг вас, поэтому будь осторожен».

 

35

«КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ, ЭТО ГОЛОВОРЕЗ-ДВА, запрашиваем разрешения покинуть территорию с пятью „Хаммерами“, одним офицером морской пехоты, двадцатью солдатами морской пехоты, одним солдатом ВМФ и двумя местными жителями. Маршрут патруля был доложен ранее; расчетное время возвращения — сорок восемь часов начиная с этой минуты».

После этого сообщения по рации ворота ЭС открылись и взвод вместе с Мишем и репортером Званом Райтом двинулся в путь — курс на Багдад. В районе были зафиксированы федаины, разведка сообщала об их присутствии в парке с аттракционами, расположенном рядом с Тигром. Нашей миссией было излучать флюиды доброжелательности на мирных граждан, собирать информацию, касающуюся федаинов, и всеми средствами мешать им осуществить их планы.

Мой взгляд с автострады упал на добротные дома. Я прикинул: в домах такого уровня при режиме Хусейна могли жить только члены партии Баас или их единомышленники. Нашей миссией была стабилизация жизни города и искоренение сомнительных элементов, и, подумал я, устранение хотя бы одного опорного пункта партии Баас будет неплохим началом. Поэтому я поступил так, как поступил бы каждый офицер, закаленный тремя неделями боев на неприятельской территории: я решил их спровоцировать.

Мы поехали к близлежащим домам, оставляя за собой облака дизельного дыма и вовсю размахивая нашим оружием. Вместо ледяных взглядов мы были встречены распростертыми объятиями. К нам подбегали дети, а взрослые собрались вокруг, чтобы задать пару вопросов на очень плохом, честно говоря, английском.

— Наконец-таки приехали американцы! Ирак — хорошая страна, не правда ли?

К нам сквозь толпу людей шел старик, пробивая себе путь локтями. Он выглядел обозленным. Когда я вылез из «Хаммера», ко мне подошел Миш. Я кинул взгляд на Миша, нужно было убедиться, что он уловил те же вибрации, что и я. Все хорошо. Миш зажимал пистолет между коленями. Старик же улыбнулся и схватил меня за руку.

— Здравствуйте, здравствуйте. Спасибо вам. Добро пожаловать. — Он объяснил, что в основном в домах по соседству жили врачи и инженеры, уважаемые даже во времена Саддама Хусейна люди. — Но мы рады, что Саддам уже в прошлом.

Я поблагодарил его, предупредил, что они должны держать детей подальше от взрывчатых вещей и пообещал вернуться на следующий день. Мне не терпелось осмотреть зону, до наступления темноты оставалось не так уж много времени. Мы уезжали от них под шум одобрительных возгласов: «Завтра, Америка, завтра!»

Я хотел увидеть парк с аттракционами — это поможет нам выработать план действий на следующий день.

В парке с ветки на ветку порхали птички, на солнечном лугу красовались распустившиеся белые цветы.

Кольберт присвистнул:

— Мы только что нашли райский сад.

Когда мы вышли из деревьев на гравийную дорогу, проходящую параллельно реке Тигр, было уже почти темно. На дороге стояли трое мужчин. Увидев нас, они не стали убегать.

Миш крикнул им что-то, и они ему ответили.

— Все в порядке, это местные патрулируют территорию. Они охраняют дома от мародеров.

Один из мужчин сказал, что каждую ночь здесь появляются мародеры и воруют все, что могут унести. С окон домов свисали самодельные перетяжки. Миш их перевел. «ГОРОД САЛИ ХАСАНА НЕ ПОТЕРПИТ ВОРОВ. ВЫ БУДЕТЕ УБИТЫ».

Становилось темнее и темнее, и мы поехали на юг, хотели получше сориентироваться в обстановке, прежде чем организовывать наблюдательный пост базы. План действий в моем мозгу менялся. Выяснилось, что почти везде действуют патрули, организованные местным населением. Вооруженные иракцы, охраняющие свои дома, и передвигающиеся в ночи морские пехотинцы — вряд ли удачное сочетание. Я решил найти хорошее место для ночевки взвода, а затем заслать команду для разведки обстановки.

Мы остановились, выбрав подходящее место, «Хаммеры» поставили тесным кругом на бетонной площадке. Пулеметы 50-го калибра направили на каждый участок рва, через который сами приехали, a «Mark-19» направили в поля, рядом разложили гранаты, чтобы в случае нападения их не пришлось долго вытаскивать. Наше месторасположение находилось выше остальной территории футов на тридцать. Место было естественной крепостью. Морские пехотинцы уже патрулировали территорию, а я принялся за доклад обстановки по рации.

— Крестный отец, это Головорез-два. Примите доклад. — Головорез-два, — это Крестный отец, слышим вас хорошо. Сообщаем местоположение наблюдательного поста базы.

Я передал точные координаты на тот случай, если нам ночью понадобится артиллерийская поддержка, затем вкратце проинформировал их обо всех полученных за день сведениях.

— Крестный отец, мы планируем остаться здесь до утра. Пеший патруль с позывными Головорез Два-Два обследует местность на предмет ПИЗ. Как поняли? ПИЗ — это первоочередное информационное задание — основная информация, которая потом прорабатывается разведкой. Наше ПИЗ включало в себя установление местонахождения таких объектов, как школы, больницы, дороги, по которым можно осуществлять движение, а также сбор информации, касающейся парка с аттракционами.

Когда батальон отрапортовал об одобрении плана, мы с Уинном собрались на вылазку.

Лунный свет был сверхъестественно ярок. Мы развернули карту на капот — все было видно и без фонаря. В то время как мы обсуждали план вылазки, на востоке от нас, с поля донеслись выстрелы.

Через несколько секунд огонь был слышен уже с трех направлений. Мы инстинктивно припали к земле — кажется, это по нашу душу.

— Боже всемогущий! Откуда это все взялось? — Уинн произнес то, о чем все мы думали.

Потом мы решили, что это местные жители убивали в порыве ярости мародеров, вступивших на их территорию. Стрельба не ослабевала целый час. Потом вдруг грохот стал громче, и это было очень похоже на зенитки.

До стрельбы мы собирались на вылазку, но я вдруг вспомнил совет майора Уитмера: не втягивайтесь в чужую перестрелку, не торопитесь убивать своих морских пехотинцев.

Я посмотрел на Уинна и сказал:

— Думаю, нам надо отменить сегодняшнее мероприятие, до рассвета всем нужно оставаться здесь. Если бы мы пошли, то это бы называлось не храбростью, а тупостью.

«Чертовски верно. Не стоит гробить морских пехотинцев только из-за того, что кто-то собирается украсть чей-то телевизор».

Батальон утвердил изменение наших планов. Командир роты связался с нами только после полуночи и внес дополнительные уточнения в завтрашний план. Нам нужно было отметить на карте все оставленное противником оружие или невзорвавшиеся боеприпасы, или взрывные устройства.

Наш день начался еще до рассвета. Ближайшее оставленное оружие было прямо под нашими ногами.

Две зенитные ракеты лежали в поле за зданием. В то время как я осматривал снаряды, ища маркировочное клеймо, ко мне из близлежащего дома подошел старик, одетый в серую национальную одежду.

Я положил руку на грудь и поприветствовал его:

— Салам алейкум.

— Алейкум ас салам. — Он начал какую-то бурную тираду, время от времени пихая ногой снаряды. Я посмотрел на Миша.

— Он говорит, что рад вашему приходу и благодарен за свое освобождение. — Я ожидал от Миша перевода поразвернутей.

— Он также говорит, отсюда иракцы атаковали американские воздушные средства. Они отступили около недели назад. Он зол и на Саддама за его травлю людей, и на армию, у которой нет чувства собственного достоинства. Он поражен тем, что они отступили без боя.

— Скажи ему — массовые убийства не являются доказательством наличия чести. И спроси, есть ли еще оружие или федаины поблизости.

Миш передал теперь уже мою тираду. Мужчина рьяно отвечал и показывал на линию деревьев вдалеке. Глядя на него, мои морские пехотинцы уже садились в «Хаммеры».

— Он говорит, в той деревне, что расположена за деревьями, есть дом, в котором много снарядов. Больших и маленьких. Около двадцати. Вверх по дороге стоит здание, в котором обосновались федаины. Это высокая башня, рядом с озером.

Деревня, указанная стариком, была не в нашей зоне, так что мы просто отметили ее на карте. Но вот здание у озера — очень похоже, что оно как раз находится в парке с аттракционами.

 

36

И ВОТ ВРЕМЯ для основного мероприятия нашего патруля.

Батальон приказал вернуться в строго обозначенный час. Я посчитал время на дорогу — на разведку парка у нас оставалось пять часов.

На линии горизонта явно обрисовалась башня, входящая в зону парка. Она выглядела меньше и хуже, но все равно напоминала сиэтлский «Спэйс Нидл» — чудо начала 1970-х, постепенно приходящее в упадок. Башню окружали прогулочные тротуары и амфитеатры.

Смотря в бинокль, я представил себе толпы людей и разноцветные шары вокруг. Я не мог понять: это одно из самых обнадеживающих мест в Ираке или одно из самых печальных? Потом я все-таки остановился на последнем варианте.

Мы с Уинном обсуждали целесообразность входа в огромный парк в составе всего лишь двадцати двух человек, а в это время в нашу сторону пропыхтел красный побитый «Фольксваген». Поравнявшись с нами, он остановился. Моих солдат долго ждать не надо: на машину немедленно было направлено с десяток стволов. Я повернулся посмотреть и параллельно продолжал наш диалог.

— Это пустынный островок. Они могут запросто нас всех тут перестрелять. Нужен четкий план, — говорил Уинн. Он не был против похода в парк; он просто хотел убедиться, что мы заранее все продумали.

— Может, сначала отправим в башню команду снайперов? — спросил я. — Они смогут осмотреться и при необходимости сообщить батальону координаты объектов.

— Плохая мысль, сэр. Они там будут слабо защищены, да и к. тому же нас останется всего пятнадцать человек. Лучше оставаться всем вместе.

— Сэр Уинн, пойдите взгляните, — подозвал нас к себе док Брайан.

На водительском сиденье сидела женщина средних лет, сложив руки, она как бы молила нас о помощи; позади нее сидел мужчина с невозмутимым выражением лица. Я подошел к машине и почувствовал больничный запах, исходивший от девушки-подростка, лет тринадцати. Она сидела спереди, откинувшись на спинку кресла. Одна нога ее была в гипсе. Девочка стоически, несколько застенчиво улыбнулась, но ее губы дрожали, а в глазах билась едва сдерживаемая боль. Миш сказал, что ее зовут Сухар. Ее ранило осколком бомбы больше недели назад. Иракские врачи наложили на ногу гипс, но никакой реабилитационной помощи она не получила. Ее родители, надеясь пройти сквозь американские КПП, хотели найти госпиталь, но, увидев нас на обочине дороги, решили остановиться.

Я посмотрел на часы. Еще четыре часа, и нам нужно будет возвращаться к батальону. «Док, у тебя пятнадцать минут», — отчеканил я.

Гипс сняли, рана была рваная, видны мышцы, кость раздроблена. От запаха я чуть не потерял сознание.

Я встал на колени рядом с ее матерью:

— Миш, пожалуйста, спроси, как ее зовут.

Она посмотрела на меня и сказала:

— Марианна.

— Марианна, мы сделаем все, что сможем, чтобы помочь Сухар.

Родители, наблюдали за работой Дока. Я не могу передать словами их эмоционального напряжения. Их ребенок был тяжело ранен, возможно американцами, но ее жизнь сейчас зависела от сострадания американцев.

Хреново все складывается. Нашей задачей было провести разведку парка аттракционов. Моим командирам совсем не понравится то, что мы помогаем девочке, а не выполняем свою миссию.

Родители смотрели на Дока с большим почтением, а он тем временем промывал рану девочки и делал ей необходимые уколы. Когда он посмотрел на меня, я спросил его про состояние ребенка.

— Эта инфекция ее убьет. Но сердцебиение хорошее, септического шока нет. Сэр, мы должны доставить ее в больницу. — Док отвернулся от машины и тихо сказал: — Я понимаю, какой вам предстоит сделать выбор, но вы должны знать: без лечения у нее нет шансов.

Связавшись с батальоном, я попросил доктора Обина. Брайан взял у меня рацию и передал информацию по ранению Сухар. Мы ждали. Обин искал подходящее медучреждение по всему Багдаду.

Я старался не палить сгоряча:

— По Багдаду? А как насчет наших, американских военных врачей?

Наконец Обин отрапортовал:

— Головорез-два, в Ираке нет станций «Скорой помощи» для местного населения. Нам известно местонахождение некоторых иракских госпиталей, но у них нет медикаментов. Постарайтесь оттянуть время распространения инфекции и пусть ее родители сами ищут соответствующий медпункт.

Я был зол, нет, скорее — в бешенстве. Обин был хорошим врачом и хорошим человеком. Я знал, эта ситуация бесит его так же, как она бесит меня. Он сделал все, что мог. Повернувшись к доку Брайану, спросил, какой у нас есть выход.

— Я промыл рану и накачал ее антибиотиками. Можем перевязать рану, дать ее родителям перевязочных средств, необходимые медикаменты и проинструктировать. Но без надлежащего ухода инфекция будет систематически вспыхивать опять. Она умрет.

— Сделай что можешь, дай все необходимые медикаменты, но ровно столько, чтобы не ставить под угрозу безопасность взвода. Скажи мне, когда закончишь.

Я подошел к Уинну и сел на землю рядом с ним.

— Ничего себе ситуация! Я думал, мы обладаем здесь хоть какой-то властью, а на самом деле не можем помочь даже одной девочке, — уныло произнес я.

Уинн посоветовал направить родителей в штаб ПБГ-1. Мы знали точное место их дислокации, они были более оборудованы, чем мы. Я согласился и подошел к капоту, чтобы написать записку большими черными буквами:

ЭТА ДЕВОЧКА, СУХАР, БЫЛА РАНЕНА ОСКОЛКОМ АМЕРИКАНСКОЙ БОМБЫ. МЫ СДЕЛАЛИ ВСЕ, ЧТО МОГЛИ, И ПОСЛАЛИ ЕЕ СЕМЬЮ ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШЕГО ЛЕЧЕНИЯ В ШТАБ ИНЧХОНА. ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕДОСТАВЬТЕ ЕЙ ВСЮ ВОЗМОЖНУЮ ПОМОЩЬ.

ВСЕГДА ВАША РОТА «БРАВО». ПЕРВЫЙ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЙ БАТАЛЬОН, 14 АПРЕЛЯ 11.30 ПО ГРИНВИЧУ 2004, 1-Й Л-Т ФИК, МП США.

Миш отдал записку родителям Сухар и рассказал, как доехать до Инчхона (это был позывной ПБГ-1). Док закончил, и «Фольксваген» поехал в сторону Багдада.

— Если их не убьют на КПП, то, вероятно, высмеют в Инчхоне, — заметил Брайан.

Было далеко за полдень, а мы только еще подъезжали к парку.

Парк был пуст. Уже пуст. Определенно, его покидали очень быстро. Настежь распахнутые двери качались на петлях, ветер кидал в разные стороны бумажный мусор. Часть меня, не покорившаяся законам войны, хотела сесть сюда, за стол для пикника и спокойно посидеть на солнышке, почитать свежую газетку.

Но вместо этого я поторопил своих морских пехотинцев, нужно было идти в южный конец парка, где на моем плане значилось здание, помеченное для нас как «дворец павшего режима».

Здание было одноэтажным, стояло вдоль прибрежной полосы озера.

Я вошел во входную дверь сразу за сержантом Эспера и попал в большую комнату. Морские пехотинцы, держа оружие на уровне глаз, пробирались вдоль стен. В углу, рядом с длинным деревянным баром, стояло пианино.

Потом мы прошли мимо бального зала с мозаичным полом и разбитыми вдребезги люстрами. Потом по коридору. Дверь. Открыли. Вошли. Королевского размера кровать и огромная ванная, больше ничего. Следующая дверь. И опять кровать с ванной.

«Дворец» оказался напыщенной гостиницей. Самой напыщенной из всего увиденного мной в Ираке — конечно, если не брать во внимание резиденцию Саддама. Парк аттракционов был для чиновников среднего звена партии Баас местом проведения выходных. Вполне вероятно, здесь находились и федаины. Прежде чем продолжить зачистку территории, я сделал несколько фотографий гостиницы — может, они пригодятся разведке.

Мы пошли вдоль Тигра на юг.

Так как место выглядело окончательно и бесповоротно пустынным, я разделил взвод на две команды — хоть немного времени наверстаем. Уинн со своими солдатами пошел ближе к берегу, а я с командой сержанта Лавелла отправился проверять подозрительный объект. Это был трейлер, он, как мобильный дом, стоял поодаль от остального парка.

На полу в трейлере валялись бумаги, но сначала я не придал этому значения. Мой взгляд приковали к себе карты, висящие на стене. На картах были улицы Багдада с помеченными местами сосредоточения американцев, закрашенными красным карандашом. Сведения устарели, но всего на несколько дней.

— Матерь божья, Лавелл, посмотри. Они знают все наши позиции.

— Похоже, мы нашли штаб-квартиру федаинов, — сказал Лавелл.

Мы собрали стопки бумаг, намереваясь отнести их в разведывательное бюро, уделив основное внимание картам.

Мы нагоняли время, потраченное днем, поэтому спешили добраться до южного конца парка. Сквозь деревья я увидел ряд складских помещений.

Я соединился с батальоном и запросил дополнительный час для завершения операции. Мне было отказано, и мы проехали мимо складов, сильно надеясь на то, что они пусты. Я сфотографировал и записал место их расположения в патрульном журнале.

За пятнадцать минут до расчетного времени возвращения я запросил разрешение въехать в зону расположения наших войск. Мы медленно проехали в открытые для нас ворота и остановились у склада, отведенного роте «Браво». Я пошел отчитываться в Разведывательно-оперативный центр. Мы пододвинули к столу стулья в ярко освещенной комнате и достали из кулера в углу по баночке холодной «Кока-колы».

Я доложил всю информацию, собранную взводом. Мы сделали все, что планировали, не успели только одного — проверить склады.

На следующее утро другому разведывательному взводу было поручено прочесать эти самые склады, из-за чего им пришлось отодвинуть задание, возложенное на них ранее. Взвод нашел там дюжины ракет класса «земля — воздух». Складывалось впечатление, что ракет было гораздо больше, похоже, часть их успели увезти, может, даже прошлой ночью. В следующие месяцы, когда мы видели падающие с неба подорванные вертолеты, падающие на землю и убивающие этим самым десятки людей, я все время думал, а не этот ли снаряд мы тогда не успели отыскать на складе? Помощь Сухар далась мне дорогой ценой. Я понял для себя: на войне редко дается выбор между плохим и хорошим, чаще бывает выбор между плохим и худшим.

 

37

НА СЛЕДУЮЩЕЙ НЕДЕЛЕ мы планировали, патрулировали, готовили отчеты и опять планировали. Формулировка нашей задачи стала шире: «Патрулировать предписанную зону, разоружать население, обнаруживать невзорвавшиеся боеприпасы, стабилизировать беспорядки, фиксировать ключевые учреждения, такие, как школы и больницы, снабжать население едой и водой, предоставлять первую медицинскую помощь и показывать американское присутствие». Мы занимались этим каждый день, но редко делали все за один заход.

17 апреля, в четверг, мы выехали с базы и отправились патрулировать «Садр Сити». К стандартной формулировке нашей миссии добавилось нахождение зоны, нуждающейся в воде. Следующим утром туда привезут четыре тысячи галлонов свежей воды. Миш патрулировал с другим взводом, и к нам присоединился Хаммид Хусейн. Хаммид был местным жителем, нанятым батальоном в качестве переводчика. Вскоре после рассвета он прибыл на базу. Он подошел к нам и сразу же пустился в яростный монолог, суть которого была в неприятии им американской культуры и войны в Ираке.

— Вы не должны были этого делать. Саддам был плохим человеком, но Америка обязана была предоставить иракцам возможность самим совершить переворот. Мы бы его свергли в свое время.

— Хаммид, я всего лишь лейтенант, — ответил я. — Я возглавляю патруль. Я не делаю политику. Или помогай нам, или иди домой, не надо затевать со мной перепалку. Я слишком занят.

На восток мы ехали по земляному валу, получив прекрасную возможность посмотреть на «Садр Сити» сверху.

Он по-прежнему был охвачен насилием и мародерством, в нем не было элементарного — электричества и чистой воды. Мне казалось, что мы всегда находились под пристальным взглядом людей, которым все меньше и меньше нравилось то, что происходит вокруг.

Я остановил взвод на привал. В трех километрах за «Садр Сити» стояла кучка кирпичных зданий. Оттуда в нашу сторону шла толпа людей. Ее возглавлял грузный мужчина с редеющей шевелюрой. Он представился как мистер Кадэм и попросил, чтобы вся помощь населению координировалась через него. Я спросил, какая именно помощь ему нужна.

— Нам нужны только две вещи: чистая вода и бронзовые статуи Джорджа Буша.

Я решил ему подыграть:

— С водой мы вам поможем, но что вы будете делать со статуями Джорджа Буша?

— Мы поставим их на улицах, чтобы показать свою приверженность. Но до этого американцы должны помочь нам убрать из города нечистоты, которые буквально затопили его.

Я сказал мистеру Кадэму, мы можем дать ему сто галлонов воды прямо сейчас.

С помощью морских пехотинцев команда, организованная мистером Кадэмом, опорожнила запасные фляги с водой в общегородскую цистерну. Лишенные воды и части медикаментов, мы поехали на восток, в поисках очередного места для нашей очередной капли в иракскую губку.

Утром я варил себе кофе, получая истинное наслаждение от этого, казалось бы, обычного ритуала.

Моя оловянная фляжная чашка была слишком горячей, чтобы дотрагиваться до нее руками. Я надел перчатку. Сдувая кофейную дымку, я наблюдал за восходом солнца в полях за нашей оградой.

Мы были готовы выдвигаться и ждали только Хаммида. Вскоре он прошел через ворота и весело помахал мне рукой.

Через несколько минут, когда я спустился вниз, чтобы объявить о десятиминутной готовности, он уже сидел с чашкой в руках и был поглощен дебатами на тему, кто была самой молодой моделью «Плэйбоя». И опять поток критики в сторону Америки.

Впервые за время нашего патрулирования мы въехали в центр Багдада, нужно было встретить автоцистерну на основной базе МТО морской пехоты. Далее мы сопровождали автоцистерну на север. Несколько дней назад мы уже ехали по этой дороге.

— Оружие на три часа!

Предупреждение исходило от Руди Рэйса. Я посмотрел направо. Подросток, облокотившись о дом, качал на пальце ружье. Когда мы остановились, он даже поднял выше голову и расправил плечи, как будто бросая нам вызов. Моей первой мыслью было: он служит для нас приманкой. Морские пехотинцы осматривали стены и крыши близлежащих домов. Я выбрался из «Хаммера» и пошел прямо к малому. Подождав, пока я подойду поближе, он положил ружье на землю и предусмотрительно отошел на несколько шагов. Я подобрал старинный «Энфилд», проверил — в нем было три патрона. Ружье было чистым и хорошо смазанным. Я повернулся и, подойдя к «Хаммеру», положил ружье в кузов. Ничего не выражающее лицо мальчика смотрело нам вслед. Если это был тест, то мы его с честью выдержали.

В северной части Эль-Джабра дорога раздваивалась.

Мы организовали оцепление — автоцистерна посередине — и через несколько минут вокруг уже собралась толпа. Люди стекались со всех углов города, неся, таща и волоча все виды тары: пластмассовые ведра, бутылки из-под антифриза, резиновые камеры и даже маленькие резиновые детские бассейны. Кое-что увозили на тракторах и ослах, но основной рабочей силой были женщины и девушки. Я со страхом смотрел, как семилетняя девочка подняла семигалонный бидон воды, весящий сорок фунтов, и водрузила его на голову.

Группа Эсперо обеспечивала нашу безопасность со стороны дороги. Он оперся о панель задней боковой части кузова «Хаммера», чтобы понаблюдать за этой толчеей:

— Черт возьми, сэр, если бы нам пришлось воевать здесь с женщинами, а не с мужчинами, мы бы уже давно спасали свои задницы, — произнес он в легком шоке.

Когда на дороге раздались выстрелы, мы с Уинном разговаривали с двумя иракскими мужчинами.

— Автомат! У него в руках автомат!

— Не стрелять! Он поворачивает.

Мы выбежали на дорогу и увидели белую «Тойоту Ленд-Крузер», остановившуюся и взятую на мушку группой Руди. В машине сидели четыре человека с поднятыми руками.

Подняв вверх автомат, они едва не лишили себя жизни — Джеке увидел оружие и чуть было не открыл по ним огонь из своего «Mark-19». Потом они сообразили, что нужно опустить оружие.

Мы с Уинном поспешили к «Тойоте». Мужчины были хорошо и опрятно одеты, данная особенность была присуща федаинам и иностранным бойцам. Водитель начал говорить:

— Мы Курдистан. Курдистан — Америка друзья. Прийти бум-бум партию Баас. Джордж Буш хорошо. Мы Курдистан. Америка друзья.

Он протянул свернутый бумажный лист. Наверху была гербовая печать, ниже надпись на английском. Прочитав, я понял: это разрешение, выданное Патриотическим движением Курдистана, позволяющее мужчине хранить автомат.

— Они пешмерги, — сказал я. Пешмерги были курдскими бойцами, полностью поддерживающими Америку.

У нас был приказ разоружать население, но также был приказ не вмешиваться в не касающиеся нас бои.

— Отдай ему обратно автомат, Руди, и пусть едут.

Руди протянул автомат со словами: «Враги моего врага — мои друзья».

— Никогда не слышал, чтоб мы так говорили, — произнес я. — Наверное, мы уже слишком долго на Среднем Востоке.

Сопровождая автоцистерну обратно на базу, мы узнали, что батальон перемещается на новое место дислокации.

Новое место — это футбольный стадион в центре города рядом с президентским дворцом. Я повернулся к Уинну:

— Похоже, мы переезжаем в центр.

— Черт, а я только начал привыкать к нашей базе у черта на куличках.

Я поставил приемник на приборную панель и настроился на лондонское вещание. Диктор сообщал о сотнях багдадских жителей, устроивших американским оккупантам марш протеста.

Уинн криво улыбнулся и произнес:

— Как я рад, что сегодня моей задницы там нет.

 

38

НОЧЬ МЫ ПРОВЕЛИ на холодной траве футбольного поля на стадионе, построенном сыном Саддама Удэем. Утром я сидел на траве рядом с Уинном, он чистил зубы.

Я думал, это у нас очередная промежуточная станция и предполагал возобновление патрулирования на следующий день. Но меня ошарашил своим известием майор Уитмер.

Подойдя к нам, он сказал:

— Надеюсь, день прошел хорошо, Нат? Вчера было ваше последнее патрулирование.

На мгновение я подумал, что меня уволили: может, я слишком налегал на своего командира роты?

— Почему, сэр?

— Будет организована иракская армия, и они сами будут себя защищать. Все логично. Мы возвращаемся домой.

Дом. Для меня домом стал «Хаммер». Самым роскошным воплощением дома для нас был какой-нибудь склад или заброшенное здание, укрывающее от палящего солнца и ветра. Понятие стало слишком абстрактным.

19 апреля. Режим пал всего лишь десять дней назад. А мы ожидали переброски через полгода-год. Мы знали: самый тяжелый этап — начальный этап. Багдад до сих пор кипит.

И все же, вероятно, домой нас пока не отправят.

— Может, повезет? Прямо в Кувейт, а оттуда первым же рейсом до-о-мо-ой, — сказал Уинн, опершись на боковое стекло «Хаммера»; у него даже выпала из рук электрическая бритва.

Я изумленно раскрыл глаза.

— Ты прав, — произнес Уинн. — О чём я только думаю. Надо быть повнимательней.

Мы покинули стадион еще до рассвета, нужно было отъехать как можно дальше, пока не началось дневное пекло. К середине апреля средняя температура в полдень приближалась к ста градусам по Фаренгейту и с каждым днем и с каждой милей южнее становилось все жарче и жарче. Я поменялся местами с Кристенсоном и теперь, сидя сзади, мог выпрямить спину и впитывать лицом дорожный ветерок. К тому же я хотел вдоволь насладиться последним взглядом на Багдад.

У знака, показывающего направление к бывшему аэропорту имени Саддама, батальон повернул на «Автостраду-1». Багдад остался сзади.

Ни дыма. Ни бомбардировщиков или вертолетов. Ни артиллерийского огня, ни реактивных установок залпового огня. Я перестал все время тянуться к оружию.

В нашу последнюю ночь в поле, когда я прогуливался по линии батальона, тянущейся вдоль автострады, к нашему флангу причалила армейская автоцистерна, припарковалась к краю дороги. За ней качались еще пять. Второй лейтенант высунулся из кабины и помахал мне рукой:

— Привет. Вы не можете мне сказать, где «Автострада-8»? — спросил он. Он держал в руке смятую от руки нарисованную карту.

— Боже, приятель, тебе до нее еще километров пятьдесят.

Он озадачился:

— Ладно. А как дорога? Безопасная?

— По-разному. Сопровождение есть? Оружие большой дальности есть?

Лейтенант быстро кивнул:

— Мы вооружены.

— Ты имеешь в виду это? — Я показал на пистолет у него за поясом.

— В каждом грузовике по пулемету, — дерзко произнес он.

— Держитесь от меня, на хрен, подальше. У вас ни карт, ни оружия, ни хреновой идеи, где вы сейчас находитесь. Я не хочу быть рядом, когда вам будут надирать задницы.

Я хотел перевести все в шутку, но не мог. В прошлом месяце мы стали бывалыми солдатами и, как все бывалые солдаты в каждой войне, не хотели бы находиться рядом с чайниками. Чайников часто убивают.

22 апреля мы проехали еще сотню километров на юг и добрались до так называемого Тактического района сосредоточения Пейдж — бывшей иракской военной базы на окраине Дивании.

Взвод жил в гараже длиной в сотню футов и шириной в двадцать.

Боевые акции стимулировали батальон. Без них в нашу жизнь вернулись вялость и однообразие. Как-то утром командир роты собрал нас всех для занятий физкультурой: пробежка вокруг Пейджа с последующим рядом упражнений. Одетые в зеленые рубашки и полевые ботинки желто-коричневого цвета, мы выстроились в ряды, душ принять нам не дали. Морские пехотинцы были мрачнее тучи, отказывались выполнять приказы командира, которого больше не уважали.

Командир роты выбрал в качестве первого упражнения отжимание от пола. Он считал, а рота должна была хором повторять за ним. Вместо пятидесяти морские пехотинцы сделали чуть больше двадцати пяти, вслух вообще никто не считал. Потом пресс. Капитан спросил, кто хочет считать, Уинн сделал шаг вперед. Он лег на спину и начал громко считать. Рота ревела в унисон. «Один… два… три… четыре!» Морские пехотинцы других рот оглядывались на нас, понимая: произошел маленький бунт. Я улыбался, смотрел в небо и, обхватив бедра руками, пытался перекричать всех.

В тот день командир роты вызвал меня к себе, в самодельный кабинет в старой казарме. Войдя, я обнаружил его сидящим за столом, одетым в полное обмундирование вместо футболки и штанов, которые мы обычно носили в жару. Когда он не пригласил меня присесть на ящик из-под индивидуальных пайков, которыми был буквально завален пол, я понял: у меня неприятности.

— Лейтенант Фик, я увольняю Уинна за нарушение субординации.

Я хотел возразить, но он меня перебил.

— В Ар-Рифе он оспаривал мой приказ на глазах у морских пехотинцев, — сказал он. Я опять открыл было рот, но он уставился на свои бумаги на столе и громко произнес: — Уволен.

Моим первым порывом было сорвать с себя металлические лейтенантские нашивки, кинуть ему на стол и сказать, что я тоже увольняюсь.

Но я решил, что нам на время нужно спрятать гордость подальше и найти способ выпутаться из этого дерьма.

Вернувшись в гараж, я предложил Уинну: — Пойдем прогуляемся.

Мы вышли из лагеря. Без пулемета идти было легко, но с пистолетом я не расставался.

— Командир роты хочет тебя уволить за неподчинение приказам, — выпалил я.

Уинн переварил новость и сказал:

— Хрень собачья. Я не подчинялся приказам только в случаях, когда они могли беспричинно убить моих людей. Я иду к полковнику.

— Нет. — Слово прозвучало резче, чем я хотел. — Я сам с этим разберусь.

— Сэр, — возмутился он, — такие парни, как он, начинают варить кашу, когда у самих рыльце в пушку. Я иду к полковнику.

— Майк, дело не в тебе, — сказал я, пытаясь надавить на его чувство долга. — Дело во взводе. Ты — связующее звено между ним и морскими пехотинцами. Послушай меня: я все сам улажу. Я знаю, звучит странно, но у меня сейчас больше огневой мощи.

Вернувшись в гараж, я сел и попытался сообразить, что сказать командиру роты.

Когда я вернулся в кабинет командира, он выглядел усталым.

— Сэр, должен вас предупредить, если вы уволите Уинна, большая часть вашей роты восстанет против вас.

Он попросил меня присесть. Надо отдать ему должное, он в этот раз слушал мои объяснения. Я сказал, что увольнение Уинна, несмотря на мои возражения, означает его недоверие к принимаемым мною решениям. Если дело в этом, то ему следует уволить вместе с Уинном меня. Я замолчал, решая, произносить следующую фразу или нет. Он жестом попросил меня продолжать. «Рота сделала свою работу, и ни один человек не погиб. Может, оставим все как есть?»

Уинн сохранил свою работу, а я — свою.

В пятницу днем, в мае, я собрал свой взвод в центре гаража. Всю предыдущую неделю я работал над секретным проектом — отстаивал в дивизии разрешение на посещение старинного города Вавилона.

У нас был шанс вернуться домой с действительно стоящими воспоминаниями. Да и к тому же поездка в Вавилон даст нам возможность отдохнуть от орудийных прицелов.

Информируя морских пехотинцев о предстоящей поездке, я допускал, что кому-то эта поездка может показаться дурацкой и рискованной. Отказаться мог любой. Но Вавилон выбрали все.

Старинный Вавилон был расположен в нескольких километрах за дворцом Саддама Хусейна. Веком раньше город был раскопан немецкими археологами, и все его сокровища были перевезены в Берлин. То, что осталось, должно было дорисовываться воображением. Саддам реконструировал Вавилон не в соответствии с археологическими свидетельствами, а руководствуясь лишь своими фантазиями.

Раз в год режим проводил в Вавилоне торжество, посвященное триумфу Ирака. Сам же Саддам играл в этом действе роль царя Навуходоносора.

Мы остановились у знаменитых ворот Иштар, синей арки, усыпанной выпуклыми рисунками львов, оленей и мифических существ. Я помнил только вехи истории Вавилона — Хаммурапи, висячие сады Семирамиды, смерть Александра Македонского — и почувствовал облегчение, когда к нам подошел престарелый джентльмен. От первого же его предложения я чуть не разразился хохотом. «Называйте меня Измаилом». Престарелый джентльмен был археологом в Вавилоне, пока к власти не пришла партия Баас в 1968 году. Измаил предложил нам свои услуги в качестве гида.

Мы прогулялись мимо Вавилонского льва, взошли на арену, где, по предположениям, умер Александр Македонский. Кольберт, шедший около меня, горделиво заметил, что всего за два года мы побывали в местах самых легендарных Александровых кампаний — Афганистане и Ираке. «Только я почему-то сомневаюсь, — добавил он, — что меня будут помнить как Брэда Великого».

Эспера стоял, опираясь о стену.

— Оглянись. Эта великая империя поднялась и упала. Все поднимается и падает — народы и личности тоже, — сказал он. — Иногда я думаю, что не мы принимаем решения. Все решено за нас.

Кольберт его перебил:

— Опять твоя теория насчет лотереи?

Эспера проигнорировал колкое замечание и, повернувшись ко мне, продолжал:

— На секунду подумай про лотерею. Ты покупаешь билеты, включаешь ночью телик и смотришь, как какой-то придурок произносит вслух номера, написанные на мячах для пинг-понга. Никакого случая здесь нет, — Эспера рассказывал так, как будто испытал все на собственной шкуре. И закончил: — Если вычислить вес шаров, учесть температуру, влажность в помещении и тысячи других переменных, то наверняка можно узнать, какие номера выпадут. — Он удовлетворенно посмотрел по сторонам. — То же самое и здесь. Вавилон пал. Ирак пал. Когда-нибудь и США падут. Так предначертано. На пуле, ранившей Паппи, было его имя. Мы просто не смогли вовремя посчитать переменные, чтобы уберечь его. И я не знаю, хуже мне или лучше от осознания этого.

Собралась маленькая толпа. Рэйс похлопал Эспера по плечу и произнес:

— Я не знаю, согласен я с тобой или нет, но сказано хорошо. Аминь.

Кольберт же заметил:

— Тони, тебе домой пора, лечиться.

— Думаешь, что-то новое для меня открыл, белый мальчик? — сказал Эспера, и мы пошли с Измаилом в сторону ворот Иштар.

* * *

Через неделю мы готовились к пятисоткилометровой поездке в Кувейт. Отправление назначалось на шесть утра, чтобы избежать палящего дневного солнца. Мы проезжали мимо Эс-Самавы, где вчера обстреляли конвой. Город спал, мы видели только собак, лающих под фонарями. Мы ехали параллельно реке Евфрат рядом с Эн-Насирией, и, несмотря на теплую погоду увидев на горизонте свет города, я почувствовал легкий озноб. Воспоминания о нашем первом визите сюда ровно два месяца назад очень ярко всплыли в моем мозгу.

Еще через некоторое время мы проехали рядом с железнодорожным мостом Ар-Ратави и нефтяными полями Румайлы. Потом я уснул. Проснулся в голой кувейтской пустыне.