Человек с ведром

Откинулись мы с Красной Армии, пробухали с годик в родном городе и вкурили, что добром это не кончится, да ещё и посадка замаячила на горизонте, совсем не мягкая. Стали совет держать, как дальше жить.

— А пошли в речфлот устроимся, шконка и жратва обеспечена, на работу ходить не надо — живёшь на ней, какая-никакая дисциплина, бухать так не дадут, тормознёмся хоть, отойдём малёха, не забыл чать, как в Атлантике рулил? — предлагаю я Дексу.

— Ну, за кордон нас сейчас хрена выпустят, характеристик-то со службы нет (да и кто их дал бы, для суда если только), а вот на речку, я слышал, даже бывших зэков берут. Годик пошлёндаем, а там поглядим.

Сказано — сделано. Устроились без проблем, направили нас сразу на Нефтерудовоз-Х, стоящий в ремонте в затоне в ожидании открытия навигации. Первое знакомство состоялось со вторым механиком. Вылезает из машинного люка чумазая морда с эмалированным ведром:

— О. ик. пополнение, что ли?

— Ну, типа того.

Суёт ведро:

— Сходите, пока чистые.

— А где тут колонка?

— Какая накуй колонка, вон ларёк с пивом разливным!

Сколько рейсов к ларьку мы сделали за месяц ремонта, одному Богу известно. Кэп с Чифом (старпомом) редко появлялись — им в ремонте делать абсолютно нечего, а Дед (стармех) мастерил в полубаке шкафчики для гаража, забив на всё. Увидит человека с ведром:

— Что, ребята, водичка кончилась? (ведро было с крышкой).

— Ага, Анатолич, в машине жарко, пьём много.

— Ну-ну.

А дело всё было в том, что после работы употреблялись напитки покруче. Мы с Дексом начинали с пивной и заканчивали кабаком глубокой ночью, остальные жрали самопал на пароходе. Так что пивко с утра очинно на пользу работе шло.

Ремонтом командовал второй механик Иваныч, и надо сказать, в своём деле он был настоящим асом, и нас многим тонкостям научил, хотя был постоянно бухой. Поэтому ремонт мы закончили в срок и с началом навигации пошли на Каспий.

Вот так мы «завязали» с бухлом.

 

Кораплядская любовь

Капитан — всего лишь звание. Мастер — это уже должность. Капитаном может стать любой штурманец, а вот Мастером не каждый. Мастер на пароходе — царь, бог и судья. Наш Кэп был окуенным Мастером. Работа шла сама собой без его участия, но он стоял над всеми. Это, конечно, и от команды зависит, но разная шваль у нас долго не задерживалась. Самое главное, не напрягал он матросов дурной работой, как на других судах — лишь бы не сидели. Да и мы каждый своё дело знали. Шлюзуемся где-нибудь на Беломорканале, с других судов вопят в матюгальник:

— Трави носовой ёпмать! Подбей кормовой нах!

Наш «Х» идёт в мёртвой тишине, как «Летучий Голландец», на палубе никого. В нужный момент, как чёртики из табакерки, появляются два матроса, накидывают концы, судно подтягивается, концы набиваются, закрепляются и матросы исчезают бухать дальше. Судно шлюзуется, и происходит обратный процесс. И всё это без единой команды.

Любой человек не без греха, вот и у нашего Мастера было два заёпа. Первый-то и заёпом не назовёшь — сам бухал и другим не мешал, лишь бы не во вред работе. Второй посерьёзнее — поварихи. Если кто-то, кроме него, отваживался трахнуть повариху, списывался подчистую, независимо от должности и звания.

Первая была Оля. Специализировалась чисто на машинной команде, что и привело к печальным последствиям. Как на грех пришёл к нам работать моторист Коля, только что из армии. И влюбился в неё по уши. Оля + Коля = свежее мясо. И стали они трахаться напропалую, не зная заморочек кэпа. Третий мех, Колин шеф, даже ключи у него от каюты списдил — не помогло, Коля припёр из машины длинную трубу и стал подпирать дверь. Дальше начались странности. Машинная команда отпрашивается у деда на берег, тот всем даёт добро, а Колю, потупив глаза, шлёт к Кэпу. Тот его не отпускает, ничем не мотивируя. Пацанчик врубился наконец после нескольких таких отказов, нажрался в лоскуты и с ножом на Кэпа попёр — еле растащили. Ну и писдец, естественно, собирай вещи.

— Я без Оли не поеду никуда, я люблю её, — орёт.

Так и Олю до кучи накуй с борта. Вот такая любовь. Только она его ещё по дороге бросила.

Вторая, Лариса, не давала вообще никому, но готовила до того отвратительно, что мы сами были за то, чтобы списать её к епеням. Прислали Петровну, центнер лет под пятьдесят. Кушали при ней разнообразно и вкусно, но бухала больше всей команды, да ещё чудила при этом — полный улёт. Всё возмущалась, что её трахать никто не хотел. Встанет бухая возле курилки и орёт:

— Нет среди вас мужиков, писдить ща всех буду! Я каратистка нах!

За леер схватится и давай ляжками махать, пока её буфетница в каюту не затащит. Напоследок уснула у старпома в каюте, нассав перед этим на коврик, за что и была списана. Жалко бабулю было. Говорили, ей боцмэн, главный судовой клоун, вдул всё таки разок.

И вот на сцене появилась главная героиня — Танюха. Не сказать, что супер модель, но всё при ней было — молодость, смазливая мордашка, сиськи и жопа — всё в меру, да и готовила изумительно. А глаза… Такие глаза называют плядскими, смотришь в них, и сразу в штанах дымиться начинает. Её хотела вся команда. Хотела, но боялась, потому что заморочки Мастера уже ни для кого секретом не были. Был и у меня заскок — влюбился, стихи ей читал. Раз бухали мадеру у нас в каюте — она, Декс, и я. Мы с Дексом по очереди шлюзоваться бегали и жутко ревновали друг друга в это время, так как друг тоже втрескался по уши. А ночью мы напились с монтёром и заспорили, что я залезу к ней на шконку. И я залез. Одетый. И вырубился. Это меня спасло, скорее всего, от списания с судна, обошлось без последствий. Но когда я увидел, как она выходит ночью из капитанской каюты, вся влюблённость разом испарилась. Да и её понять можно, выбора не было — или подмахивай, или писдуй на берег. Сидим раз толпой в каюте, бухаем, и она с нами.

— Чё ж ты трахаешься наверху, а бухаешь здесь, — спрашивает Декс.

— Здесь я человек, а там просто станок.

А кэп борзел не по-детски, к нему жена с ребёнком приехала покататься, ищет его ночью. «На вахте он», — говорят. Какая накуй вахта у капитана, когда идём на автомате по открытой воде, по Онежскому озеру. Ясное дело, с Танюхой где-нибудь зашхерился. Мы с ними до конца не доработали, настописдело — сколько можно, год отпахали, за исключением пары поездок домой на неделю. Уже в конторе слышали, что сука-радист на него телегу накатал в кадры и за пьянки, и за плядство.

Вот такая она, любовь кораплядская…

 

Икра

С начала навигации мы двинули на Каспий, и начались денёчки золотые, вернее рублёвые. Деньги никто не считал, уходя на берег в кабак, просто цепляли в горсть из ящика стола. Страна голодала, многие продукты были в дефиците, всё по талонам, по записи. Голодали и мы… Иной раз вообще продуктов не было — только хлеб и осетровая икра.

Система была отработана чётко. Ночью, выходя в море Волго-Каспийским каналом, ждали сигнал фонарика и замедляли ход. Подходил катер с браконьерами и сгружал мешки с готовой паюсной икрой и балыком. Количество обговаривалось заранее, лавандос наготове, поэтому всё занимало считанные минуты. Нам потом оставалось только развесить, распределить, кто сколько вложил и зашхерить на всякий случай. Но при мне нас ни разу не шмонали. Сдавали выше по реке по кабакам в пять раз дороже.

К нам деда нового прислали, сам из Мурманска. Спускается в машину и окуевает от такой картины: сидим в ЦПУ — четвёртый механик, повариха и мы с Дексом, водку пьянствуем, а из закуски только двухлитровая банка с икрой, черпаем из неё ложкой по-очереди, даже хлеба нет.

— Да, ребята, много я повидал на флоте, видел даже, как моторист повариху драл за ГРЩ, — ноги только в контакты не суйте, — говорю, — убьёт ведь на кер. Но такого ещё не видел.

— Ну так, присоединяйтесь, — гостеприимничает Декс, — токо звиняйте, с закуской напряг.

Но недолго музыка играла. Один коммуняка-капитан из-за низкой зарплаты решил забастовку устроить, перегородить Беломорканал. Так его судно в «наказание» на юга перекинули, а наш «Х» послали вместо него на ББК. Ох и мат стоял по всему пароходу при этом известии — аж на берегу слышно было.

— Куйня, зато клюкву с грибочками похаваем, а то икра чё-то заипала уже, — Декс покуистичен, как всегда.

Оверштаг, и отход на Север…

 

Беломорканал

Подходим к Ярославлю, курю и смотрю в люмик. На реке спокойно, жара постепенно спадает, вода, как зеркало, лишь от парохода расходятся усы, и те зеркальные. Мимо то и дело кто-нибудь проходит, его усы сливаются с нашими и получается неповторимый световой эффект. На небе, сливающимся с рекой, ни облачка. Всё в полной гармонии — река, небо, плеск воды за бортом, тихий шум двигателя, деревеньки, прилипшие к холмам левого берега, дым сигареты, тоненькой струйкой плывущий из иллюминатора. Идиллия…

Грузимся арктической соляркой на Кандалакшу, через Волго-Балт, Онегу, Беломорканал. Белое море, белые ночи. Рейс интересный, когда идёшь первый раз. Выше Череповца начинается дикое буйство нетронутой природы, особенно на ББК — воздух чистый до такой степени, что хочется его пить, вода в торфяных озёрах коричневато-прозрачная и вкусная, кругом зелёная тайга. Каналы узкие, проходить по ним очень сложно и интересно. На Волго-Балте глина, чуть с фарватера собьёшься, подсасывают рулевые насадки, судно не слушается руля и приходится работать движками, чтобы на берег не вынесло. На ББК ещё круче — очень узко, два встречных судна расходятся впритирку, речки извилистые, держать руль нужно строго на береговые створы, иначе можно запросто пробить днище о скалистый грунт. Тот, кто рулил на ББК, сможет пройти везде.

На ББК 19 шлюзов. Первые семь шлюзов со стороны Онеги стоят один за другим, мы их лестницей называли. Пока пароход шлюзуется, можно прогуляться в свободное от вахты время в посёлок Повенец, где я так ничего и не купил, кроме зимней оленьей шапки и тапочек для матери из того же зверя. Бухла там тоже нет, поэтому лучше искупаться между шлюзами, если погода позволяет. Декс заприметил сушащуюся во дворе медвежью шкуру и загорелся её списдить, но я его отговорил, заряд соли в жопу — сильный аргумент. Как-то раз я шлюзовался на носовом кнехте и увидел мак на близлежащих огородах, правда головки у него были маленькие — север как никак. Свободный от вахты Декс оперативно метнулся и собрал полмешка, повесили сушиться в трубу, решили кукнаром побаловаться.

Самая жесть на ББК — это одиннадцатый и двенадцатый шлюзы, вырубленные в скальной породе и обшитые деревянным брусом. Камера высотой с двухэтажку, очень мрачная картина. Как представишь, что зэки вручную их рубили и трупы там же бетоном заливали, волосы дыбом встают. Никакой механики, мы крепим к швартову тонкую верёвку с резиновой грушей на конце (выброску) и закидываем её, а бабы-швартовщицы принимают и вытягивают канат. У нас с Дексом было соревнование, кто метче этой грушей бабе в лоб заедет. Визгу было, мама не горюй! Груша не очень тяжёлая и попадает на излёте, но всё равно неприятно.

На выходе в Белое море стоит скучный городишко Беломорск, заселённый бывшими гулаговцами и их потомками. Пошли за книгами к одной даме, так битый час пришлось слушать, как она Сталина обсирала. До кабака, напоминающего деревенский клуб, далековато, в общем, полный отстой. Так что в Кандалакшу мы пришли полностью протрезвевшие.

Один раз красиво и интересно, но мотаться через ББК каждые две недели немногим лучше, чем его строить. Так что Беломор лучше забивать и курить, чем ходить по нему.

 

Клондайк

Команда страдала от никотинового голода. Выдавали по две «Астры» на рыло на неопределённый срок. Я окучивал некурящего моториста Пашу, получалось четыре, но один кер не хватало. На выходе в Белое море дошло до того, что собрали все промасленные бычки, заныканные по машинному отделению, просушили и вертели козьи ножки. Поэтому по приходу в Клондайк (Кандалакшу) первоочередным делом было раздобыть курево. Пока шли из порта до города, собирали бычки. Нам с Иванычем было стремновато, а вот некурящему Павлику покуй — нёс перед собой кулёк из газеты и радостно орал, обнаружив длинный экземпляр. В городе с куревом тоже было туго, барыжили таксёры, завышая в пять раз цену на говёные болгарские сигареты (они тогда уже стали говёными). Куда деваться, пришлось покупать. Зато вечером потом с удовольствием наблюдали, как подвыпившие после зарплаты северяне перевернули тачку, а самого барыгу накормили его же сигаретами.

В Кандалакше живут люди сильные, здоровые — север всё таки, и незлые. Сколько раз давились с ними в очереди за водкой — ни ругани, ни драк, со смешком и прибаутками — чисто спортивный интерес, кто посильнее и половчее, тот первый. (В нашем городе даже ментов в очередях писдили, к слову). Пьют круто, и мало пьянеют. Есть, как и везде, бичи, которые пропивают всё, вплоть до половых досок собственной квартиры, но таких единицы. К Иванычу в гости друзья приходили, отец с сыном, я метнулся за пузырём, разливаю по четверти гранёного, а они:

— У нас так не пьют.

— А как?

Берёт у меня стакан и доливает до краёв:

— Вот так! Через полчаса мы с шефом лыко не вязали, а им хоть бы хны.

Загрузились чугунной чушкой на Череповец, и застряли на три дня на рейде — забухал капитан. Как-то открываю от нечего делать машинный журнал, а там во всю ширь дедовым почерком: «Стоянка на рейде Кандалакши по причине пьянки капитана». Сказать, что я окуел — ничего не сказать. Написать ТАКОЕ в официальном документе, это до какой же степени довести надо человека. Где кошка между ними пробежала, неведомо никому. Больше этот журнал никто не видел, а стармеха заменили в Череповце.

 

Череповецкая швартовка

Идём на Череповец, выгружать чушку. Курю и смотрю в люмик на уже поднадоевшую тайгу и куею от мысли, сколько раз придётся мотаться туда-сюда за оставшиеся пять месяцев навигации. Дед не вылезает из каюты, в Кандалакше удалось по уши затариться алкоголем, поэтому в машине у нас с Иванычем всё путём. В курилке тоже всё путём — боцмэн с монтёром в козла режутся, жутко довольные оба, и амбрэ на весь коридор.

— Вкусный одеколон? — спрашиваю.

— Неси, и твой заценим.

— Вот уж куй вам.

Эти клоуны по-пьяне друг друга педиками стали называть. Нам-то стёб, а как-то третий мех новенький, браток казанский, услышал это в первый раз и прикуел:

— Куда я мля попал?!

Ему объяснили, что они не долбятся, а писдоболят просто, но за руку с ними он так и не здоровался, и за одним столом не кушал.

Швартуемся, наконец, в Черепке. Пьяный Декс на юте попутал команды, приготовил к отдаче кормовой якорь и докладывает в рубку:

— Кормовой яшка к отдаче готов! Ещё более-менее адекватный старпом в шоке бежит на корму и стопорит шпиль. Жаль, была бы прикольная картинка — в двадцати метрах от причала телепаться на якоре. Мы на баке, боцмэн накачан одеколоном до полной кондиции. Двигаемся вдоль причала, на траверзе под прямым углом берег, а вдоль него баржа. Мастер, чтобы носом в неё не въехать, спрашивает боцмана по матюгальнику расстояние до баржи, тот на полном серьёзе заплетающимся языком докладывает:

— Еще десять метров и писдец нашему полубаку.

— Боцман, млядь, отдай микрофон Филу!

— Ты мене не учи!

Порт в экстазе, там всё слышат. Привязались с грехом пополам, пошли догоняться.

Бухали почти всю ночь. Мой механик Иваныч, душа-человек, в семь утра растолкал, суёт под нос стакан водяры — на, мол, похмелись, работать пора. Пока я вставал, он фъёб этот стакан и исчез. Пришёл монтёр-горемыка, я со своей верхотуры спрыгнул, смотрю, Дексон на палубе спит, весь как есть, в робе и бушлате, уткнувшись головой в ящик под шконкой. А монтёр и зашёл то из-за того, что знал — у Декса пузырь портоса заныкан. Растолкали, а он и говорит, что спецом башкой ящик закрыл, чтобы пузырь не спёрли. Послали монтёра в подальше, похмелились, и на работу.

Думали, кранты нам, бошки полетят — сам кэп не употреблял в этот раз. Обошлось, спросил только у Толяна-рулевого, что отмечали так круто. Тот отмазался дежурным днём рождения. Ну ни куя се днюха — вся команда в оверкиле была. Списали только повариху за ссаньё на старпомовский коврик (см. Кораплядская любовь), а с боцмана, как с гуся вода. Как же — штатный стукач. Ну и деда заменили после Клондайка — такое не прощается. Как ни крути — это предательство. Команда — одна семья, рамсы в ней не должны выноситься наружу.

 

Измогилыч

В Черепке приехал новый Дед, весь синий от блатных партаков. Рассказывал, что по-молодости фурагой был (приблатнённая молодёжная группировка из рабочих кварталов). Решили мы его сразу пробить на гнилость и пригласили обмыть назначение к Иванычу в каюту. Тот принял приглашение без базара — видим, человек простой, без понтов. Ёпнули по первой, он и говорит:

— Кули мы тут в тесноте жмёмся? (к нам на хвост присели Дексон с третьим штурманом). Пойдём уж и каюту мою обмоем заодно.

А у него, по сравнению с нашими, вообще хоромы — спальня, гостиная. Только как-то не заведено матросам у деда бухать. Ну да мы то вдатые уже, тем более Кэп на берег ушёл.

Дедушка оказался ярым антигорбачовцем. Чуть подпил ещё, и попёрла политика:

— Я бы этого пидора горбатого к стенке и из калаша тра-та-та-та!

И дальше распаляется всё громче, а люмики открыты, жара, на весь порт слышно. Сижу, не знаю. что и делать — боязно как то — Горбатый страной рулил в то время. Вдруг голос Кэпа:

— Кули вы тут орёте?! — и голова в люминаторе появляется.

Дед и его за стол зовёт, тот заходит:

— Что за праздник?

— Да вот, с командой знакомлюсь и трёшника на учёбу провожаем, — отвечает дед.

Мы с Дексом подрываемся съёживаться, не отпускает.

— Сидите уж, только чтоб на вахте нормальными были. — А команда отличная, — продолжает, — дело своё знают, приказы лишний раз повторять не приходится. Вон матрос даже лучше трёшника на ББК заруливал, а моторист за механика стоял (мы с Дексом засияли, третий краснеет, как рак), бухают, правда, но работе не во вред. В-общем, вижу, сработаетесь.

И вправду сработались. Стармех поспускался в машину с неделю, видит, что там всё работает, как часы, даже если я один, а Иваныч спит бухой, а потом и вовсе заходил только раз в месяц в журнале расписываться. В основном бухал на низах с братвой, мне всё песни блатные под гитару заказывал. Пока к нему подруга покататься не приедет, и не возьмёт в ежовые рукавицы. Но и при ней случалось. Пошли мы с ним раз в Одессе (уже позже, зимой) за железкой какой-то, а она ещё не готова. Холодно, жрать охота. Зашли в «Украину», там на улице под навесом мясо в глиняных горшочках подавали.

— Дед, — говорю, — по полтиннику может для сугрева?

— Возьми, но не больше!

Я приношу два полных стакана.

— Фил, окуел ты, что ли, я же сказал!

— Так она меньше не наливает. Ну не выливать же на землю в конце концов, — не растерялся я.

Почему из могилы? Да звали его Исмаилыч, а Декс, как напьётся, шепелявить начинает:

— Измагилыч, Измагилы...

— Кули ты меня в могилу гонишь, — ворчит Дед.

 

Палкина губа

У Иваныча беда — умерла мать, уехал хоронить. Со мной на вахте Дед остался, лентяй патологический. Первые три дня по часу сидел в ЦПУ, потом по двадцать минут три раза, потом один раз в конце вахты спускался, и, наконец, исчез совсем. Даже журнал мне самому заполнять приходилось. Зато мозг никто не трахал: — прошёлся, топливо подкачал, водички нагрел, показания снял с приборов, и сижу, чифирю с кроссвордом. Иногда Декс заходил в нарды поиграть.

— Коронуем тя во вторые механики, — издевается Декс, кидая камни.

— Да пошёл ты!

Пришли в Палкину Губу (нефтебаза в Кандалакше) выгружать соляру и узнали, что стоять будем долго, не было пустых резервуаров. (Кстати, возить солярку окуительно, всегда премию получали за экономию топлива — а писдили мы её безбожно — арктическая дизелька прозрачная, как слеза, и фильтра не забивает). Стоянка в Палке — лучше не пожелаешь. Вокруг красóты природы, величественная тайга, щедрая на грибы и ягоды, которые даже в белые ночи можно находить, в море ловится треска. Да ещё и северный процент капает в добавок к скудной зарплате. В машине ремонт не предвиделся, так что кто по грибы отправился, кто рыбачить, кто просто, покуривая, сидел на прибрежном валуне с разинутым хавальником, впитывая пейзаж.

А меня на думки пробило — Любимая была в родном порту, почти невеста. Вот и думаю — может бросить всё это к чертям собачьим, завязать с флотом, осесть на берегу, жениться, детей нарожать и жить тихо и счастливо.

— И сдохнуть в один день, — продолжает Дексон (я размышлял вслух).

— Настоящий флот — это пьянки в портах, кабаки, шлюхи, всё просрать до копейки и в новый рейс. А потом совесть мучает с похмелья. Ну на кера мне эта двойная жизнь — нужно выбирать что-то одно.

— А на берегу ты сгниёшь от скуки, — отвечает друг, так что крепко подумай, прежде чем выбирать, пошли, а то на автобус опоздаем.

И мы поехали в Кандалакшу — Кэп, Дед, Радист, Декс и я. Цель обозначена — ресторан «Бриг».

 

Кандалакшинские плядки

В «Бриге» недурно. Людей немного, уютно, ненавязчиво звучит музыка, прохладная водка отлично идёт под хорошо прожаренного цыплёнка. Напротив сидят Кэп, Дед и радист. Кэп сразу спрашивает, когда мы назад на пароход собираемся. Надо же что-то сказать для поддержки авторитета, а то как же — сам великий Мастер, млядь, отдыхает в кабаке с приближёнными, а тут вваливается его матросня и нагло плюхается за соседний столик. «Да покуй, — думаю — это на судне ты бог, а здесь обычный пьяница». Сами за базаром по душам не заметили, как литр белой сожрали под двойную порцию цыплят. Взяли с собой ещё пузырь и пошли гулять по центру. После литра выпитой на пароход совсем не тянуло, но всё же пришли к автобусной остановке. Глядим, из ближайших кустов пьяный Кэп вылезает с расстёгнутой ширинкой. Дексон не выдержал и заржал в голос.

— Смотри мне, на пароходе выепу, — говорит Кэп и сам смеётся.

Тут на меня вдруг накатила крутая волна покуизма. Подбиваю Декса, цепляем каких-то шкур и валим с остановки у начальства на виду, аккурат от подошедшего автобуса.

Положили мы на работу с прибором, и гуляем по центру, тёток снимаем, но никто на нас не ведётся. Наконец, к одним вроде пришвартовались, Наташки, лет по двадцать пять, стали вместе сигареты стрелять. Знакомых у них уйма оказалась — то к одной толпе молодёжи подкатят, то к другой. Нашли пару сигарет, отошли за киоск, курим. Мы давно уже намекаем, что у нас есть пузырь, который негде и не с кем распить, они ломаются. Покурили, и разбегаться.

— Во кайфоломки, мля, — вздыхает Декс, — чё, других поищем?

Я оглядываюсь — тётки мнутся на перекрёстке, потом резво возвращаются:

— Ребят, пойдёмте, в нас совесть заговорила — нельзя же вас тут одних бросать.

Мы, не раздумывая, идём за ними, кер знает куда, по дороге пацан добавляется, по-ходу друг одной из Наташек, знакомимся. Всё довольно мирно, но не для нас с Дексом, выросших в бандитском районе. Для нас запахло кидаловом. Перекладываю поудобнее выкидуху в кармане, опытный Декс тоже не теряется и незаметно берёт за горлышко пузырь в пакете. Идём неосвещёнными дворами и ждём, когда нас начнут обувать. Нам почему-то весело, Декс, не умолкая, травит анекдоты. Заходим в тёмный подъезд пятиэтажки, напрягаемся, но ничего не происходит. Удивляясь с каждым шагом, поднимаемся в квартиру на пятом этаже, где нас встречает огромный рычащий дог, быстро утихомиренный хозяйкой.

— Располагайтесь, ребята, — хозяйка Наташа накрывает журнальный столик и достаёт рюмки.

— Клофелинщицы, — шепчет Декс.

— Да уймись уже ты, наконец — я плюнул на все подозрения, полностью расслабился и тянул водку мелкими глотками.

Включили видак с музыкалкой, парниша извлёк свой пузырёк, тоже с водкой. Тётки пили мало, зато много танцевали, в том числе и медленные танцы с нами. Декс уже окучивал хозяйку, помогая убирать со стола и укладывать дочку. У неё не то муж военный в командировке, не то разведёнка, я так и не понял. Вторая Наталья обжималась с другом, а я раздумывал, где мне придётся кости кинуть — на стульях, или на полу. У нас такие посиделки сексом обычно заканчивались, в том числе и групповым, когда партнёров не хватало. И в наших извращённых мозгах даже не укладывалось, что нас пригласили в свою компанию просто провести вечер, выпить и потанцевать, поэтому мы были ужасно ошарашены, когда хозяйка сказала:

— Всё, ребят, поздно уже, вам пора. Спасибо за прекрасный вечер!

А-к-у-е-т-ь! Второй час ночи, «метро закрыто, в такси не содют». Но это в Москве, а здесь довезут тебя ночью в любое место. Север, здесь людей не бросают на улице. Поймали частника и благополучно добрались до Палкиной.

— Всё таки замечательные здесь люди, не испорченные цивилизацией, — замечает Декс перед сном.

 

Страшный помощник

Больше всех чудил по-пьяне, пожалуй, Страшный помощник, Чифмейт (старший помощник капитана). Сижу как-то раз ночью в курилке на его вахте. Идём по Онеге, за бортом туман, хоть ведром черпай. Мельком глянул в иллюминатор и окуел — метрах в трёх от нашего борта выворачивается широкая жопа какой-то «Волгонефти». Три метра на воде вообще не расстояние — стодвадцатиметровое судно не автомобиль, рывком руля его не отведёшь, чудом пронесло. На Волго-Балтийском канале Чиф въехал в жопу «Волгонефти», стоящей у стенки в очереди на шлюзование. Несильно въехал, откупились всего лишь ведром краски. И, наконец, втёрся правым бортом о стенку шлюза на входе, да так, что пробил второй танк. Слава Богу, шли в балласте, без груза, и экологическую катастрофу не устроили.

Пароход идёт полным ходом по извилистой речке, мы душевно сидим в каюте буфетницы и пьём портвейн. Я тереблю гитару, Мартышка (буфетница) пытается подпевать, а вахтенный начальник старпом поглядывает в люмик и умиляется:

— Ай, Декс, ай, молодца! Глядите, как лихо заруливает! Скоро шлюз, однако, Фил, сходи, не впадло, помоги ему прошлюзоваться.

Шлюзование. Кэп поднимается в рубку и видит такую картину: Дексон заруливает, я ворочаю рычагами машины, а Чиф, довольный, весёлый и пьяный, командует, развалившись в капитанском кресле. Получили по первое число, конечно, в основном Чиф, как старший. Когда в таких обстоятельствах случаются аварии, береговые крысы на разборе гундосят, что вот, мол, всему виной пьянка и расписдяйство. Им не понять, что за этим кроется душа настоящего моремана — широкая, бесшабашная и рисковая, у которой тяга к риску в крови ещё со времён парусного флота. О последствиях думаешь потом, когда заново всё переживаешь в памяти, смакуя каждую секунду. Тогда уже полностью ощущаешь остроту положения и возможные последствия.

 

Старпёнок

Приболевшую буфетницу Мартышку заменила жена Чифа — глупая до безобразия, ставшая объектом для стёба всей нижней палубы. Матросы задирали ей юбку, когда она драила палубу, открыто предлагали вдуть и прочие скабрёзности, та лишь хихикала в ответ. Зато она привезла с собой пятилетнего сынишку Лёху, который сразу сделался всеобщим любимцем.

Из всех услышанных слов он выхватывал на лету только мат и быстро разбирался, в каких случаях его вставляют. Сидим мы на юте, Декс что-то рассказывает, и как только произносит своё любимое «это просто писдец, мля», тут же рядом оказывается Лёха и бежит дальше, радостно крича:

— Пистец-пистец-пистец пля!

И быстро нашёл применение этому слову, шпанёнок! Была у него любимая подлянка — камни из нард за борт выбрасывать, мы за его пребывание на борту пар пять выточили, стали уже в карманах носить. Заходишь в курилку поиграть, там Лёха вечно трётся. Открываешь нарды — камней нет.

— Где кубики, Лёха?!

За борт показывает:

— Пистец.

Любил Лёха, будущий моряк, покомандовать. Поднимется в рубку, включит матюгальник и давай орать на всю акваторию:

— Польный пилёт плять! Рул плава на болт! Волёдя на бак! Декс на ют! Стоп машина! Атдать швартовы ёпанамать! (нахватался с других судов, у нас так не командовали).

Из курилки его было не выгнать, а когда оставался там один, брал кем-то не потушенный бычок и пытался затянуться. Я спалил его раз за этим делом, отнял окурок, набил пачку «Родопи» сладкими хрустящими палочками, похожими на сигареты и вручил — на, Лёха, кури. Тот потом только эти палочки и «курил», откусывая потихоньку.

Отца Лёха боялся, а мать не слушался абсолютно. Стала она как-то раз на него наезжать, как обычно, в салоне, во время обеда. Тот вдруг бац кулачком по столу:

— Пашла накуй, ктё в доме хазяин!

Мы выпали под столы, а та к Чифу со слезами жаловаться. Отхватил пацан писдюлей по-полной и малость приутих, но ненадолго.

Скучно нам стало, когда его увезли домой — настоящий мареман растёт!

 

Мак и крановщица

Просыпаюсь ночью от какого-то хруста, продираю глаза и вижу такую картину — Дексон усердно крутит мясорубку, перемалывая мак, который давно уже высох в пароходной трубе.

— Варить — палево, — говорит Декс, — давай сушняка хапнем.

— Ну, давай.

Сидим и закидываем ложками, запивая клюквенным морсом. Схавали по три весла, минут двадцать посидели — не прёт. Закинули ещё по трёхе — никакого ощутимого эффекта, только почёсываться начали.

— Ну его накуй, такой кайф, зря собирал, — обламывается Декс и поднимается в рубку на вахту.

Я следом, — мне скучно.

Утречко наступило, стоим в Черепке у причала, выгружаем чугунную чушку. Беру от некера делать бинокль и гляжу по сторонам. На противоположном берегу трахается раком молодая парочка, заметив зайчик от бинокля, машут нам руками и ускоряют темп.

— Вот те и порно халявное.

Декс хватает второй бинокль и начинает со смаком комментировать, а я перевожу окуляры на кабину крана. Там ловко двигает рычагами молодая девушка, черпая грейфером чугунную чушку из нашего трюма.

Видимо, мак всё-таки попёр, потому что я пошёл на берег и полез по скобам на работающий портовый кран с вращающейся башней. Крановая, слава богу, вовремя это заметила и остановилась.

— Свистнул хотя бы, — говорит, — на неделе один из ваших чуть не писданулся.

Только познакомились, в кабину вваливает амбал с монтировкой:

— Нина, всё путём?

— Нормально, разговариваем, — отвечает Нина.

Оказывается, её недавно какой-то пьяный придурок с рудовоза изнасиловать пытался прямо в кабине. Поговорили о жизни в Череповце.

— Как вы умудряетесь здесь выживать? — спрашиваю (огромный металлургический комбинат отравляет всё вокруг, и воздух и воду. На подходе к Черепку видишь ядовитое оранжевое марево над ним, а если вдохнуть полной грудью, клинит лёгкие).

— Да вот так и живём, — отвечает Нина. — Детишки уродами рождаются, продолжительность жизни очень короткая. За такую зарплату местные не хотят на комбинате гробиться, так туда вьетнамцев нагнали. Деваться просто многим некуда, родились здесь, жильё, работа какая-никакая.

Сидим, болтаем в таком духе, она увлекается иногда, поворачивается ко мне, и в это время грейфер бьёт по стенке трюма аккурат под каютой спящего капитана. Наконец, Кэп просыпается и высовывается из люмика, быстро просекает ситуацию и грозит мне кулаком. Пришлось спускаться.

— Делать некуя?! — Спускай шлюпку и подкрась буковки на носу.

Завидует, Казанова кораплядский, что я могу вот так запросто залезть на кран к бабе, а ему положение не позволяет. А мак? Да ну его накуй этот северный мак — беспонтовый он.

 

Адреналин и «Агдам»

Для чего мы встали на рейд Черепка, уже гружённые на Север, никто не знал. Вероятно, просто для того, чтобы затариться алкоголем. Пока мы с Дексом спали и стояли дневную вахту, Чиф, боцмэн и монтёр ездили на спасательном мотоботе на берег и привезли ящик «Агдама», поэтому половина команды была уже хорошо поддатая и требовала продолжения банкета.

— А мы что, будем смотреть на это пьяное быдло трезвыми глазами? — говорит Декс.

— Ты же в завязке?

— Да уж, тут завяжешь. Пошли, вон Чиф мотобот по-новой спускать собирается, заодно и прокатимся.

На левом борту расположилась пьяная четвёрка — боцмэн, монтёр и буфетница, во главе с Чифом, сидящим на руле, а мы с Дексом, абсолютно трезвые, курим на правом. (Спасательный мотобот похож на маленькую подлодку — при аварийном спуске во время шторма команда забирается вовнутрь и задраивает люки, в нашем случае достаточно присесть на «крыше», держась за леер посередине. Управление находится внутри). Двинулись через судовой ход в сторону пляжа. Бухой Чиф разгоняет бот и на полном ходу кладёт руль на правый борт, решив повыёживаться перед бабами на пляже. Бот, естественно, почти ложится на воду левым, да так, что старпом из своего люка в воду башкой макается, а остальные повисли на леере, болтая ногами.

Умники, наблюдавшие за нами с судна, доказывали нам потом, что спасательный мотобот практически не может перевернуться — он, как поплавок, сам встанет на ровный киль. Мы же с Дексом так не думали, нам лучше знать, каким героическим рывком мы вывели посудину из критического крена — вцепившись за леер по центру, всю массу своих тел перенесли на правый борт, бот ещё несколько раз качнуло, и мы под собственное дружное ржание и аплодисменты зрителей благополучно пересекли судовой ход и причалили на пляже.

— Ну вот, — сказал Декс, адреналина хапнули.

— Угум, прокатились, млядь, теперь нужно водки хапнуть, — говорю я, — купаться на судовом ходу вовсе в мои планы не входило.

Чиф приказал боцмэну сторожить мотобот, на что тот долго отнекивался, потом жутко обиделся и сказал:

— Ну и куй с вами.

Не успели мы отойти метров на пятьсот, как услышали звук движка — обиженный боцмэн, толком не умея управлять посудиной, попёрся назад к рудовозу через оживлённый судовой ход. Мы с Дексом и монтёром смотрели, ожидая, когда на предателя наедет какой-нибудь буксир, но чухану повезло, чудом добрался невредимый.

А Чифу покую всё, он пребывал в эйфории — взяв под ручку Мартышку, скакал вприпрыжку к выходу с пляжа, напевая детские песенки. Они направлялись в кабак «Садко», а мы по тропе, проторенной утром монтёром, в общагу к цыганам, которые банчили вином. Монтёр с Дексом поднялись наверх, я остался курить на крыльце с двумя типами сомнительной наружности, утренними знакомцами монтёра.

— Слышь, брат, у тебя есть гондоны?

— Есть, а что?

— Да там в 512-й комнате две вьетнашки дают, за 15 рублей всего (пузырь «Агдама»), прикольно так, лежат: «Епася-епася!»

Я отказываюсь, курим, и, наконец, появляются гонцы с тридцатью 700-граммовыми бутылками «Агдама». Такого Нефтерудовоз «Х» ещё не видел. Все ужрались в хлам, начиная от буфетницы и заканчивая капитаном. По нижней палубе катались бутылки, разлились лужи вина, казалось, даже от переборок исходил перегар. Монтёр с боцмэном валялись в одних трусах в курилке, увешанные гондонами, с надписями «пидор» на лбах красной помадой (наши тётки постарались). Повариха спала у Кэпа, буфетница у третьего меха, мы с Иванычем в ЦПУ, а Декс потерялся на полубаке.

 

Вот и все

Вот и последний рейс, ноябрь, конец навигации, порядком настоепавшей своей монотонностью. Тайга вокруг уже не красивая, а унылая, пьяные морды команды, за восемь месяцев въевшиеся в печень, соответствуют пейзажу. Погода дрянь — ветер и дождь, ночи всё длиннее, и все вздохнули с облегчением, когда пришло указание идти в порт приписки зимовать. В Кандалакше в любимый нами «Бриг» попасть не удалось, как и в другие кабаки. Пришлось набирать водку у таксёров. Было всё же немного грустно — замечательный город Кандалакша, и люди в нём живут хорошие, но хлёсткий северный ветер предупреждал, срывая фуражку: «Пора вам съёживаться отсюда подобру-поздорову, Господа Мореманы!»

В Черепке встали на рейд — закончилось бухло. С утра мы с Дексом в состоянии глубокой абстиненции отправились на рейдовом катере на берег, в «Садко». А там закрыто — профсоюзное собрание, дебилизм эпохи перестройки. Но кому очень нужно, суют канистры через окно и им наливают, за двойную цену, правда. Дексон тоже залез, пока наливали, порывался митинг устроить:

— Люди, чего молчим, как овцы, млядь! Барыги спецом кабак закрыли, чтобы навариться! Громи их накуй, Мама Анархия!

Люди не реагировали, в Черепке народ вялый, и я стащил друга с подоконника. Пришлось лакать холодное пиво прямо из канистры. Когда всё таки они открылись, мы зашли не в бар-гадюшник, а в ресторан — там немного культурнее. После горячего стало совсем хорошо, похмелье улетучилось, Декс стал рассказывать о широте морской души местным ханыгам и поить их пивом. Потом вовсе разошёлся — навалял в клозете халдею и отобрал у него водку, которую тот продавал на вынос по тройной цене. Пришлось спешно ретироваться. По дороге били друг другу морды без какой-либо обиды, просто для профилактики. На одной остановке он мне заехал в челюсть, на другой я ему. Добравшись до рудовоза, я вырубился, а Декс, как обычно, стоял за меня ночную вахту. С утра за всех почти сутки пришлось отдуваться мне. Декс не вставал со шконки, литрами лакал воду и жрал папаверин.

— Сдохнешь ты так когда-нибудь, дурик.

— Мы все живём для того, чтобы завтра сдохнуть, — изрекает друг словами из песни.

Так и очнулись в родном порту, встав под зачистку, все живы и здоровы, слава Богу. Пьяная навигация завершилась благополучно.