В эту хмурую осеннюю ночь, казалось, и влюбленные торопились по домам, словно простуженный ветер вымораживал их влюбленность. Все реже и быстрее мелькали тени. Кроме двух. Одна — почти неподвижная, пригвожденная к фонарному столбу. Другая не спеша сближалась с первой, не шарахаясь, как другие тени, наоборот, притормаживая шаг…

— Вам нужны часы, — скорей утвердительно, чем вопросительно произнес неподвижный.

— Да, нужны. Угадали. Мои утеряны, как говорится, при сомнительных обстоятельствах.

— Могу предложить кое-что задешево…

Если бы этот разговор нечаянно подслушал подросток, начитавшийся детективных повестей, он бы смекнул, что самое время позвонить майору Пронину. Между тем, эти двое вовсе не были знакомы, и не собирались знакомиться, а просто внутренние обстоятельства располагали к общению. Столь живо столковывались друг с другом Фауст и Мефистофель, Ромео и Джульетта, Остап Бендер и Киса Воробьянинов, Нина, которую вы не знаете, и Борис, об отношении которого к Нине вы догадываетесь, и, наконец, два свободных художника, заглянувшие в магазин "Вина". Рыбак рыбака видит издалека, особенно тогда, когда рыба не шибко клюет и есть о чем поговорить…

— Сколько за часики?

— Червончик.

Две тени под фонарем сблизились за полминутки, затем одна чуть живее, чем раньше прошла и скрылась во мраке, а другая дрогнула и сгинула в одно мгновение.

Александр Блинов на ходу повертел, подзавел свежую покупку, удовлетворенно подумал, что в половине второго жена уже должна крепко спать, и потихоньку пробрался в дом. Утром заверещал будильник, жена очевидно, ушла на работу, прихватив Сережку — отвести дорогой в садик. У Блинова болела голова, надо было в темпе собираться в НИИ, хотелось есть, пить, спать и ругаться одновременно. Александр — по паспорту — а в жизни Саша вдруг ощутил какое-то томление в руке. Ах да, часы. Вот это номер! За ночь они подвинулись аж на пять минут и показывали тридцать пять второго. Саша сносно знал английский язык, но пословица "я не настолько богат, чтобы покупать дешевые вещи" не понравилась бы ему теперь даже в оригинале.

По дороге на работу Саше в голову пришла одна мыслишка. Насчет катализатора. Нет, он не вбежал в лабораторию с воплем "Эврика!", он скользнул незаметно, инстинктивно всадив часы подальше в рукав, чтобы избежать излишних расспросов. С тревогой он поглядел на соседку по столу Мару Львовну — не начнет ли она рассказывать, как они с мужем провели вчерашний вечер — подобный рассказец находчивый жрец искусства мог бы свободно окрестить теленовеллой. Но, по счастью, Мара Львовна только начала приводить себя в порядок. Саша полез в справочник. Набросал график. Смотался к программистам, умолил сходу проверить предположение о ходе реакции. Отлично! Теперь пора переписать набело, листок за листком, со ссылками, чистеньким графиком. А там — за опытную установочку. Но, переписывая, Саша, с досадой заметил, что раза в два ошибся при определении давления — просто глянул не в ту графу таблицы. Оно-то, может, не так страшно, хотя зависимость квадратичная. Опять бежать на машину? — засмеют, догадаются черти. Как же тут повернуть?..

— Блинов, Саша — обееед…

— Разве уже, Мара Львовна?

— Не разве, а точно. На моих — половина первого.

— А на моих — те же тридцать пять второго… — Саша глянул на свое ночное приобретение.

На часах было ровно полвторого. Они шли. Не в обратную ж сторону? Они пробежали за минуточку — полсуток. Они шли, как самые обыкновенные ручные часы. Ну, и штука. Впрочем, побежали-ка в столовку! Нельзя сказать, чтобы Саша утром позавтракал в полную меру. Ничего, это можно компенсировать. "Маpa Львовна, подайте, пожалуйста еще поднос, мы на одном не поместимся… Так вы с мужем вчера вечером ходили к друзьям-музыкантам… И те… Вы были правы: впредь буду брать только битки. И компот сегодня почти нормальной концентрации… Кончился перерыв, прошел час? Позвольте, на моих… что такое? на моих тридцать пять второго…"

Саша любил и, главное, умел почти все доводить до конца. Идеи, опыты, внедренье. Почти все. Кроме, разве, объяснений с женой. Впрочем, у Саши совсем неплохая жена. Другой хватило бы на полгода разговоров о купленных с рук часах, которые не идут. А Сашина жена вспомнила об этом раз, другой, третий, четвертый — и перестала. Именно потому, что она знала: Саша способен довести до конца любое дело, в том числе и починку часов.

А вообще-то дело оказалось не так просто. Часовщики долго возились с отказывавшейся открыться крышкой и вяло возвращали часы, ссылаясь на незнакомую, должно, импортную конструкцию. А один старичок испуганно шепнул Блинову, что у его часов "совсем другой принсип". И в самом деле — они были с какими-то непостижимыми фокусами. То цепенели, словно теряли последние силы, то — иногда Саша замечал — сминали время буквально на глазах…

И еще — ему чудилось — чувствовались на руке, как живое существо, которое прижалось, присосалось, пригрелось рядышком. И как бы ни мотали Сашу дела, работа, семья и все прочее, из чего складывается жизнь, он подспудно подумывал о тайне часов, отданных ему ночным незнакомцем, чья тень с непомерно высоким лбом недвижно лежала у столба…

Однажды, едучи в троллейбусе, Саша неожиданно для самого себя напряг взгляд и вдруг опознал (а глаза его сделали это раньше) того самого, осеннего незнакомца. Он неторопливо шел против движения троллейбуса. Саша выскочил на ближайшей остановке, побежал обратно — куда там… Но не особенно огорчился, почти уверенный, что встреча вскоре состоится-таки. Человек, далекий от мистики, он заметил странную закономерность: можно подолгу, годами не видеться с кем-либо, но, уж если встретишь его разок случайно, то вскоре жди и второй встречи. А после — опять прощай надолго. Так получалось у Саши не раз, и не два, что позволило ему вывести, по крайней мере для себя, полусерьезный "закон двойных встреч". Шутки шутками, но "закон" оправдался и на сей раз. Назавтра Саша столкнулся с тем же гражданином в своем переулке, лицом к лицу.

— Простите, здравствуйте! Вы меня узнаете? Тогда, может быть, узнаете, эти часы?..

— Не узнаю.

— Но я точно знаю: вы передали их мне.

— Ну, и что же?

— Прежде всего, я должен сказать вам спасибо…

— Ах, вот как — вы хотели за червончик золотые, да еще с барабанным боем?

— Не надо так говорить. Я не знаю, что побуждает вас скрывать тайну, но тогда вы почему-то доверились мне, и я надеюсь оправдать ваше доверие и сегодня. Я все или почти все понял.

— Что же собираетесь делать?

— Просить вас об одном: выслушать меня. И не перебивать. Возможно, я заблуждаюсь в частностях, но в общем, в основном… Обещаете выслушать меня до конца?

— Ладно, слушаю. Только — тише.

— Итак я понял: это — часы жизни. Тысячи раз философы и поэты говорили о часах человека, прожитых им по-настоящему, и о других, растраченных впустую. Но, вероятно, до вас никто не дерзал воплотить эту метафору в реальность. А ведь, если вдуматься, то должна объективно существовать — как бы сказать напряженность жизни, души. Человек решает уравнения, воспринимает симфонию, восторженно объясняется в любви — душа его отдана могучим потокам информации, эмоций, идущих от мира к нему и от него к миру. А когда другой или даже тот же человек дремлет со спиннингом, поругивается с соседом, стучит костяшками домино — падает напряженность души. Она безотносительна к масштабам души: безвестному учителю из села Горенки часы жизни могут отмерять больше, чем Моцарту, Наполеону, Менделееву, если он каждую минутку живет "на полную катушку". Все, что мог, получил от мира, и, все, что мог, отдал миру. Не знаю, какие там биотоки, потенциалы вы использовали, но убежден в одном: что постижимо, то и измеримо. Так или иначе, вы нашли тот тончайший биофизический метод, с помощью которого контролируется напряженность души в каждый миг, что уже легко было перевести в "часы жизни"…

Еще раз простите, но кое-что мне все-таки остается не вполне ясным. Не вообще, а применительно ко мне лично. Принцип часов мной вроде разгадан, но имеются у них некоторые странности. Вот давеча вечерком сидел я над речным костром, кажется, просто так, а они крутились как бешеные. С чего бы? Или я глубоко ощущал биение жизни? А вот недавно, наоборот, я говорил с одним толковейшим, умнейшим парнем — общение с ним заставляет мыслить, смеяться, негодовать, а часы — пас, ни с места. Но я, поверьте стараюсь реже глядеть на них, а больше жить так, чтобы время жизни мчалось космически… Трудно. А ведь здорово! — ух, как здорово, если у каждого человека будут такие часы!.. Ведь чем дальше, тем больше каждому захочется жить на пределе… Это зависит от вас… И только вы можете ответить: они невероятно сложны? вы неприметно подсунули их мне — это был каприз гения? В последнем я не сомневаюсь заметно, что вы выделяетесь из толпы чем-то особенным… Прошу вас, откройте мне, намекните: как вам удались такие часы?!.

— Просто, — ответил незнакомец, сохраняя прежнюю невозмутимость, — я их свистнул.

— Что?.. Вы серьезно?..

— Если не позовете милицию — да.

— Тогда… тогда, умоляю вас, может, вы помните: где? у кого?

— Конечно помню: валялись на окне — редкий случай в моей практике.

— И окно можно будет узнать?

— Ты интересный парень. Нет, я взаправду. Красиво говоришь — люблю. Часы жизни. А я полагал — барахло — ненормальные, даже не тикают, хорошо хоть стрелки передвигаются. Значит, я тебе показываю окно, и больше ты меня не будешь узнавать. Слово? Ну…

…На широком подоконнике первого этажа цветы. Саша подошел, облокотился на подоконник: "Простите, есть тут кто-нибудь? Раздвинулись занавески, улыбнулся ветхий старичок: "Чем могу служить?" Саша показал часы. Старик строго посмотрел на них и скрылся. Вместо него появился паренек, лет семнадцати от силы: "Вы давно обнаружили эту штуку?"

— Кто их сделал — часы?

— Я.

— А… А по какому принципу они работают?…

— Работают? А вот давайте исследуем. Вы сами не инженер? Впрочем, все равно поймете… Сейчас возьму инструменты…

Парень нажал булавочкой незаметную кнопочку, раскрыл часы. И пинцетом извлек на подоконник обыкновенного таракана.

Таракана заприметил кот: принюхался, близоруко открыл глаза, видимо, приглядываясь к блестящему хомутику, одетому на таракана. Может, этот хомутик остановил агрессивные намерения кота, а может, кошачье любопытство было удовлетворено — но кот удалился.

— Вы, товарищ, наверно, заводили часы? — при этом передвигается сегментик, подавая тараканчику на пропитание крошечку хлеба. Сидел таракан, надо полагать, почти все время смирно, а когда скучал или раздражался, вертелся и попутно возил стрелки по циферблату (этот зубчик разрешал движение лишь по часовой стрелке). Нинке такой сюрприз готовил, так на тебе — запропастились часы куда-то. Теперь ни к чему, а тогда ей на именины пришлось бежать за духами. Нинка, вообще-то была довольна, но, по-моему, часы интереснее. А?..