Дойдя до входа в вокзал, Алексей Витальевич перехватил из руки в руку свою увесистую сумку и взглянул на часы, висевшие высоко над дверями.

–        Осталось ещё почти 20 минут до отхода поезда,– подумалось ему.

Народ валом валил изо всех дверей. Видимо только что подошла электричка. Фёдоров подождал немного и, улучив момент, протиснулся со своим багажом в одну из дверей центрального входа. Лавируя между пассажирами прибывшей электрички, Алексей Витальевич устремился ко входу в тоннель, ведшему к путям. До последнего шестого перрона было более ста метров, и ему ещё раз пришлось сменить руку, уставшую от груза. Он поднялся на перрон и заметил, что здесь под крышей не мытых лет шестьдесят стёкол заметно прохладнее, чем под открытым небом. Июнь ещё только начался, но в городе было жарко и пыльно. Лишь на побережье, где все сезоны наступали с двухнедельным опозданием, царили свежесть и бодрящая прохлада под пекущим солнцем.

Фёдоров медленно шёл по перрону мимо пассажирок с тележками и сумками, о чём-то шушукавшимися между собой. Впрочем, он никогда не интересовался этой торговой публикой, занимавшейся мелкой контрабандой в Польше, относясь к ней с заметной брезгливостью. Наконец он увидел свой вагон № 265 „Калининград-Берлин“ и, кивнув польскому проводнику, прошёл на своё 51 место – самое дальнее от открытого вагонного входа. В такие поездки он всегда покупал билет второго класса и предпочитал нижние места верхним. Причин к тому было несколько. Дело конечно было не в удобстве и не в отдыхе – какой уж тут отдых, когда около 22 заканчивается пограничный и таможенный контроль на въезде в Польшу, а около 4 – начинается на выезде из неё! Зато, располагаясь на нижнем месте, удобнее было запирать дверь на замок и цепочку. Но – главное – непрошеным ночным посетителям не удалось бы без громкого шума добраться до денег, которые он всегда прятал на ночь в сумку под своей полкой. Пока что ему, правда, везло, но почти ежемесячно доводилось слушать всё новые и новые, нигде не публикуемые истории о незадачливых и непредусмотрительных ездоках в Германию, ограбленных на территории Польши.

Вот и сегодня, готовясь к поездке после большого, почти месячного перерыва, он собирал сведения о возможных нововведениях, которые могли бы осложнить его работу, и услышал рассказ о том, как неделю назад „на лебедях”, как называлась одна из заправочных станций в Польше, ограбили ночью калининградский автобус. А около месяца назад был дочиста обобран пассажир, ехавший в Германию в поезде и не побеспокоившийся о том, чтобы проверить дверные запоры в купе: в результате этой небрежности лишился не только денег (кстати – чужих), но и здоровья – газ, которым его, спящего обработали, оказался слишком зловредным.

Однако, подняв сиденье своего нижнего места, Алексей Витальевич опешил: места для сумки отсутствовало. Всё пространство было заполнено аккуратно уложенными литровыми картонными коробками, выглядевшими наподобие немецких молочных. Фёдоров опустил крышку на место, оправил постель и поставил свою сумку поверх неё. Переложив в карман рубашки паспорт и билет из внутреннего кармана пиджака, он повесил его на вешалку, достал из сумки дорожное чтиво и, раскрыв тоненький томик в бумажном переплёте, стал напряжённо размышлять над тем, как же следует поступить. Стороннему наблюдателю показалось бы, что пассажир полностью поглощён Гарднером и его излюбленным персонажем Мэйсоном.

Было совершенно ясно, что он оказался в купе, которое используется для контрабанды в Польшу довольно крупной партии алкоголя. Ясно также, что одним из главных лиц при этом является проводник-поляк. Алексей запер дверь и на мгновение вновь приподнял полку. Да, это действительно коробки с водкой. Он, правда, никогда такой расфасовки в продаже не видел, но это и не удивительно: спиртного он не пил и покупал его лишь в крайних случаях – когда нужно было рассчитаться с кем-то, кто предпочитал именно такой вид валюты – „жидкой конвертируемой“. Опустив полку на место и оправив постель, Фёдоров открыл замок. Только он успел вновь взяться за книгу, как в купе зашёл попутчик – развязного вида, что-то непрерывно жующий, стриженный почти „под ноль“ круглолицый молодчик. Одет он был в тренировочные штаны, кожаную куртку, обут – в кроссовые туфли, которые никак не подходили к куртке строгого делового покроя.

–        Ну, ты куда едешь? – бесцеремонно тыкая и не поздоровавшись, неприятно растягивая гласные, спросил попутчик.

Алексей Витальевич оторвался на секунду от книги, которой якобы был увлечён, жёстко глянул на новоявленного попутчика и, промолчав, возвратил свой взгляд к книжному тексту. Помедлив секунду, Фёдоров закрыл книгу, нарочито медленно положил её на полку рядом с собой. Потом медленно перевёл взгляд на попутчика, стараясь придать  ему возможно наиболее жёсткое выражение, и уставившись прямо в глаза попутчика, также медленно и предельно грубо произнёс:

–        Вот что! У тебя – свои дела, а у меня – свои! Моих дел – лучше не трогать!… И… не знать о них! Ясно?!

–        Да не… Я ж так… – сразу смутившись, неожиданно жёсткого тона и диковатого взгляда Фёдорова, ответил попутчик, очевидно отнеся его к разряду особо „крутых“ и „деловых“, – Пойду, покурю…

Поставив попутчика „на место“, Фёдоров одновременно проверил, а не имеет ли этот тип какого-то отношения к алкогольной контрабанде: выходило – не имеет. Другого же тона такие субчики не понимали. Вернее, относили интеллигентность и вежливость к проявлениям слабости, а, значит, убеждались в своём праве считать себя выше таких „интэлигэнтов“ и использовать их в своих целях.

„Что-то попутчик долго не возвращается со своего курева“, – подумалось Алексею, и тут его недавний собеседник появился в купе, подхватил свою сумку и счёл нужным пояснить:

–        Нашёл тут местечко поудобнее – тоже нижнее… Ну, бывайте!

Это было чем-то небывалым: чтобы так просто сбежал такой вот субчик – явно приблатнённый, привыкший полагаться не на свои куриные мыслительные способности, а на кулаки, да на „братанов“ из своего круга! Похоже, без некоторых советов со стороны проводника не обошлось. Но тогда выходило, что проводник Фёдорова, что называется, подставляет, будучи не вполне уверенным в российской таможне: то ли не знает, та ли смена будет, то ли не получил подтверждения тому, что „всё проплачено“. Такие дела в одиночку не делаются: в крупной контрабанде всегда замешаны и обе таможни, и… другие лица.

Оставшись в купе один, Алексей Витальевич взялся за книгу, пытаясь вникнуть в предстающий перед его глазами текст. Ничего не выходило: слишком уж неприятной и непредсказуемой была ситуация, в которую он попал. Ни высадка из поезда, ни попадание под „выборочный таможенный контроль“ ему не улыбались. Ведь он и сам вынужден вести контрабанду. Только что, перед посадкой в поезд, явился его заказчик с каким-то парнем не мелких размеров. Явился и вручил… на целую тысячу марок меньше, чем было условлено. Заказчику превосходно была известна и цена трёхлитрового „Опеля–Монтери“, и размер расходов на его доставку своим ходом! Мало того, и относительно гонорара Фёдорова было заявлено: „Потом! После доставки… Всякое может быть… Надо сначала работу сделать!“ А ведь заказчик прекрасно знал, что свою „зарплату“ Фёдоров просит вперёд именно как „НЗ“ на всякую непредвиденную случайность вроде придирки польских полицейских. Последние, ох, как любили цепляться к тем, кто ехал по территории Польши на дорогих машинах!

Наконец, заказчик, некто Шалаев, не принёс справки на вывоз валюты. „Ничего! Заткнёте куда-нибудь!“ – заявил Шалаев в зале ожидания Южного вокзала, где они условились встретиться. Фёдоров не любил откладывать „на потом“ подобные серьёзные вопросы, но Шалаев жёстко настаивал на своём, пользуясь своим неписаным „правом заказчика“ и, очевидно, с самого начала рассчитывая „сэкономить“ на Фёдорове. Отчего он и выдал ему вместо восемнадцати тысяч марок стоимости автомобиля плюс семьсот на транзит, плюс двести „зарплаты“ (она же – резерв на непредвиденные расходы). В заключение, заказчик сэкономил и на справке для вывоза валюты… Спасибо, ещё билет Фёдорову не пришлось покупать самому, а удалось заставить его приобрести Шалаева. А то бы и этот расход лёг на него самого. Вот и сел Фёдоров на своё пятьдесят первое место с незаконными семнадцатью тысячами марок, не представляя, как будет „выкручиваться“ в Германии, да ещё, оказавшись на месте, где была пристроена крупная партия контрабанды спиртного.

Более часа понадобилось поезду, чтобы преодолеть сорок семь километров от Калининграда–Южного до пограничной станции Мамоново. Здесь он тоже застрял более чем на час. Паспортный контроль прошёл без осложнений, а таможенников всё не было. Через открытую (по правилам пограничных переходов) дверь Фёдоров слышал приглушенный голоса таможенников и проводника, но о чём они говорили, различить было невозможно. Но, вот, наконец, и таможня!

–        Что везёте?! – спросил Фёдорова рыхлый, едва влезающий в форму таможенник.

–        Да, вот, – личные вещи, – ответил Алексей Витальевич, с готовностью расстёгивая „молнию“ на своей сумке.

Таможенник мельком глянул вовнутрь сумки и потребовал:

–        Встаньте! Поднимите сиденье!

–        Извините! Не сумею, не знаю, как это в таких вагонах делается. Вы уж, пожалуйста, сами!

Таможенник нехотя приподнял на несколько сантиметров сиденье–крышку ящика, безусловно заметив контрабанду. Тем не менее, ничего не сказал и вышел из купе. Фёдоров выждал ещё пару секунд, а потом закрыл дверь и со вздохом облегчения уселся на своё место: „Пронесло! Пронесло дважды – с этой чужой водкой и с его лишней валютой!“ С тягостной медлительностью поезд преодолел несколько сот метров, чтобы оказаться на польской территории. Опять паспортный контроль, опять таможня. Польский таможенник хитрить не стал:

–        Пану не хочется пока погулять?

–        Так, ведь – не положено!

–        То неважно, пан! Я дозволяю!

–        Но у меня тут вещи…

–        Что, пан боится, что мы укра дем?! – не без ехидства спросил поляк и приказал:

–        Я сказал – погуляйте пока!

Фёдоров поднялся со своего места и спокойно вышел из купе. За чужие деньги он не переживал: их он переложил из сумки в специальный тайник, пристроенный на теле, пока ехали по ничьей земле. Нетрудно было догадаться о том, что творилось в купе в то время, пока Фёдоров гулял по перрону вокзала Бране во. Польские пограничники, очевидно, тоже были в курсе дела, потому что, вопреки обычаю, лишь лениво глянули на Фёдорова. Никто из них ему ничего не сказал. Полка Алексей Витальевич гулял по перрону, в его вагон зашли какие-то парни. Туда они заходили с пустыми руками, а из вагона с большими пёстрыми сумками. Наконец, кто-то из пограничников приказал Фёдорову вернуться в вагон, что тот с готовностью и сделал. Ящик под его полкой был совершенно пуст.

По польским правилам ему надлежало задекларировать ввозимую валюту, но Фёдоров не стал этого делать, наученный горьким опытом других автогонщиков: некоторые из таких добросовестных декларантов не доезжали до Западной Европы, некоторые оказывались в больнице, хотя у многих всё и сходило гладко. Вообще, на тех, кто ехал на Запад для покупки там автомобилей, шла настоящая охота. У Фёдорова имелся громадный опыт на этот счёт. Как-то, весной, кажется, в апреле, он ехал в Брюссель, чтобы доставить оттуда  „Ауди–100“ новой модели для полковника налоговой полиции Осленко. Этот представитель спецслужб „подрабатывал“ тем, что поставлял в Москву легковые автомобили. Попросту говоря, спекулировал, безбожно выкручивая руки тем, кто на него работал. Отчёты о расходах принимал только по квитанциям, которым… частенько не верил, более полагаясь на слова своего контрагента в Брюсселе: если этот контрагент утверждал, будто „залил полный бак“, то чеки заправочных станций в Голландии и Германии вызывали у Осленко усмешку и недоверие: „Ну! Это на компьютере сделано! В Польше!“ Спорить и что-либо доказывать было совершенно бесполезным. За работу же платил двести марок. Эта работа включала в себя не только полторы тысячи километров, но и таможенное оформление в ФРГ, и многочасовое (иногда – двух-трёх–дневное) ожидание в очереди на польско-российской границе. В очереди на границе спать было невозможно: сразу же кто-то сзади с рёвом двигателя выезжал и оттеснял зазевавшегося назад. Потом был риск, связанный со встречей перегонщика с тем, на кого возлагалось таможенное оформление. Осленко не раз предлагал Фёдорову взять и эту работу на себя – за полсотни долларов, но тот отказывался, прекрасно зная и физические нагрузки, и непосильные для него хитрости отношений с подкупленной таможней, и риск последующего налогообложения в качестве „владельца“ не принадлежащего ему автомобиля…

Но в тот раз, весной, Фёдоров выехал в Брюссель  на микроавтобусе „Фольксваген“ турфирмы „Дэнди“. Водитель, молодой парень, совершал свой рейс впервые. В микроавтобусе ехали одни только автогонщики – кто до Берлина, кто – до Амстердама, и денег суммарно было не менее четырёхсот – четырёхсот пятидесяти тысяч марок, потому что некоторые (Фёдоров это знал) доставляли только дорогие машины. Пристроив свою сумку в багажник, Фёдоров уселся на переднее сиденье рядом с водителем. Водитель, вместо того, чтобы ехать по побережью через Фромборк, повернул на „Берлинку“ – автодорогу, долженствующую соединять Кёнигсберг с Берлином, но так и не достроенную при немцах. Не достроили эту дорогу и при первых „демократах“. При первом „губернаторе“ Калининградской области по фамилии Маточкинд затеяли, было, грандиозное строительство, сделали несколько небольших участков, но, в основном, занимались тем, что „закапывали деньги в землю“, стараясь их „отмыть“. Дорога эта существовала лишь на территории Польши и была, конечно, прямее. Выходила непосредственно на Эльбинг/Эльблонг.

Прямее-то она была и в самом деле, но… слишком пустынна и опасна! И вот здесь, в самом начале этой недоделанной трассы, молодого водителя „Дэнди“ обогнал точно такой же голубой „Фольксваген“, который принадлежал турфирме „Фоланд“. Он был уже в нескольких ста метрах впереди, как вдруг почему-то странно завилял, сбрасывая скорость и стараясь удержаться на дороге, а из прилегавших к дороге с обеих сторон кустов выскочили парни в масках и с автоматами. Шофёр „Дэнди“ сбросил ход, собираясь остановиться. Фёдоров, перегнувшись, жёстко перехватил руль, пинком сбросил ногу водителя с педали газа и нажал на неё, что было сил. Микроавтобус описал по широкой дороге полукруг, далеко обходя остановленный бандитами „Фольксваген“ из „Фоланда“. Вскоре они оторвались достаточно далеко, а Фёдоров, возвращая управление так ничего и не понявшему шофёру „Дэнди“, приказал:

–        Держи руль! Жми! Помни – у нас здесь полмиллиона!

–        Молодцом! – легонько хлопнул Фёдорова по плечу Сидевший сзади-слева от него перегонщик.

Фёдоров оглянулся и кивнул, лишь мельком взглянул в лицо попутчика: это был известный перегонщик „Мерседесов“ „S“ и „E“– классов.

В другой раз, уже на выезде из Польши в ФРГ через Поммельн, на заправке, в их автобус стал проситься вдруг объявившийся здесь попутчик, соблазняя водителя двойной оплатой до Берлина и объясняя тем, что якобы переполнен автобус, в котором он до сюда доехал. Фёдорову это показалось подозрительным. Да, в их микроавтобусе действительно пустовало два места, но тот, из которого вышел непрошеный попутчик, был вообще пустым. Водитель, опять какой-то новичок, уже было соблазнился „левым доходом“, как Фёдоров, опять занявший место впереди, улучив момент, сказал ему:

–        Имей в виду: когда вернёмся домой, я доложу об этом Лукову! Он тебя быстро лишит этой работы!

–        Что вам, жалко, что ли… – пытался было настоять на своём шофёр, но тут Фёдорова поддержали другие пассажиры:

–        Ты чёё! Пацан! Не понял чё ли?! Тебе сказали умные люди – давай, ехай!! Ну!

Автобус тронулся в тот самый момент, когда к нему с явно тяжёлыми сумками уже подходили два парня: тот, что просился к ним пересесть, и его напарник. Первый из них бросил сумку на землю, пытаясь остановить автобус, но Фёдоров опять вырвал из рук шофёра руль и дал газ.

– Ехай, ехай! Давай, жми! – энергично, хотя и безграмотно стимулировали шофёра двое из попутчиков Фёдорова. Они тоже поняли, в чём дело. Потом этот пустой (но якобы „переполненный“) автобус их всё же нагнал, несколько раз пытался обогнать, прижать к ограждению, но это никак не удавалось. Крепко струхнувший водитель, ранее уж было соблазнившийся приработком, гнал умело, на совесть. Преследователи отстали от них, вернее,  ушли далеко вперёд, лишь тогда, когда по настоянию Фёдорова их микроавтобус остановился у первого полицейского поста (якобы, чтобы спросить, где ближайшая заправочная станция, а на деле – для устрашения преследователей).

Словом, деятельность, которой Фёдоров был вынужден заниматься, не была ни безопасной, ни лёгкой, ни прибыльной. Но что ему оставалось делать после того, как оказалось упразднённым оборонное предприятие, где он руководил специальными исследованиями?! Из-за всех этих реформ пострадали больше всего люди, имевшие наиболее высокую квалификацию. Режим последовательно проводил архаизацию страны: прежде всего „реформированию“ (на деле – развалу и уничтожению) подвергались наукоёмкие, высокотехнологичные отрасли. На этом фоне быстро и умело осуществлялась деиндустриализация и деаграризация страны. Введение „рыночных отношений“ привело прежде всего к распылению производительных сил общества и лишённому пользы столкновению их там, где прежде царило сотрудничество. Прежде сотрудничество давало так называемый синергический эффект (совместные усилия давали больший эффект, чем их арифметическая сумма). Нынешнее же столкновение „свободных инициатив“ именовалось конкуренцией, которая всячески превозносилась. Пуще того, она возводилась в ранг культа, была объявлена целью!

Люди продуктивных отраслей месяцами не получали заработной платы и жили либо мелкими спекуляциями, основанными на ввозе продовольствия и одежды из-за рубежа, либо подсобным сельским хозяйством. Ни пойти в разнорабочие, ни стать деятелем сферы „купи – продай“ Фёдоров не мог. Не мог, не способен был, прежде всего, морально, но так же и в силу своих личностных особенностей, делавших его для этого совершенно непригодным. Ему было чрезвычайно трудно прийти к решению спуститься на несколько рангов и „вернуться“ в „практическое здравоохранение“. Нет, не то чтобы он считал такую деятельность „низкой“ или „недостойной себя“. Но, во-первых, теоретическая оборонная и клиническая медицина - это две совершенно различных ипостаси вроде бы единой медицинской науки. Во-вторых, такой „выход“ означал для него отказ от с огромными трудами и самоотречением приобретённой им так называемой наивысшей квалификации – так это именовалось в нормативных документах ВАК при СМ СССР (Высшей аттестационной комиссии). Около трёх долгих лет понадобилось Фёдорову для того, чтобы прийти, наконец, к названному решению, но… тогда выяснилось, что он не вправе сделать это. Теперь для работы практическим врачом требовался так называемый сертификат – не достаточным стало ни наличие диплома (кстати, с отличием), ни удостоверений об окончании клинической ординатуры (наивысший вид последипломного обучения врачей) и об окончании аспирантуры! Об учёных степенях вообще надлежало забыть, тем более, что они лежали в сфере теоретической медицины!

Фёдоров обратился за советом к своему давнему приятелю и бывшему соседу Мальчинову, который долгие годы работал начмедом учреждённого в этой курортной местности при советской власти „Республиканского детского ортопедического санатория“. Этот чуть полноватый, чрезвычайно добрый и отзывчивый с больными и в быту человек был жёстким и умелым руководителем здравоохранения, оставаясь одновременно хорошим хирургом–ортопедом-травматологом. Алексея Витальевича всегда поражало и вызывало уважение такое сочетание качеств в Мальчинове (сам он таким полезным сплавом свойств личности не обладал). Придя как-то вечером в кабинет дежурившего по санаторию Мальчинова, Фёдоров изложил ему свою проблему и задал в заключение вопрос:

–        Что посоветуешь, Юрий Степанович? Как мне разрешить это затруднение?!

–        Это сложно, Алексей Витальевич! – с поразившей Фёдорова недоброй усмешкой ответил начмед и, помолчав немного, продолжил:

–        Понимаешь, у тебя нет необходимой для этого квалификации. Да, да! Не возражай! – перебил себя самого Мальчинов, заметив на лице Фёдорова гримасу возмущения:

–        Надо долго, очень долго учиться и… деньги платить… Я, вот, представляешь, со своей высшей категорией в Ленинград поехал, там учился…

–        Но когда же? Ты, вроде, всё время был здесь!

–        Не перебивай! Молчи и слушай – сам пришёл ко мне!… Так вот: долго я учился, сам даже не представлял, как это трудно – целых семь дней … Нет, у меня получилось шесть – один на праздник выпал. Представляешь?! Какой огромный срок! Какие трудные дисциплины! Весь, прямо, вымотался от этой учёбы… Ну, и деньги, конечно…

–        Сколько?

–        Да, побольше моей зарплаты здесь за полтора года!

–        Где же ты взял?!

–        А меня официально послали… учиться … всех у нас посылали… весь бюджет съели вместо лекарств для больных детей… Под силу тебе такой расход? Да, и кто тебя примет на этих „курсах“ без направления!

–        Ясно… – пробормотал обескураженный Фёдоров и, услышав звонок внутреннего телефона на столе начмеда, опять его звавший по каким-то делам, добавил:

–        Спасибо, Юра! Пойду я…

–        Ты, Лёша погоди! Сейчас я смотаюсь к этой послеоперационной девчушке и мы сходим на пищеблок, пробу снимем, а то я гляжу, ты чего-то отощал немного…

–        Да нет, спасибо, Юра! Я пойду…

Какое-то время Фёдоров перебивался летними „заработками“, которые получал, выступая чем-то вроде гида и переводчика у пожилых немцев, хлынувших в Калининградскую область ещё с осени 1991 года. Были у него для этого и ухоженный „Запорожец“, и отличный немецкий, и неплохие знания истории области – вернее, прежней, немецкой топонимики. Пожилые немцы неплохо платили. Но однажды, во время беседы немцев между собой у развалин какой-то церкви на севере области, под Советском, Фёдоров позволил себе вмешаться и поправить немца, неверно – проанглийски и антисоветски излагавшего историю разрушения церковушки. Поправил и тут же пожалел: в ответ последовало весьма жёсткое и унизившее Алексея прямое разъяснение, которым ему было однозначно указано, что он здесь – слуга и шофёр, что он не вправе вмешиваться в беседу своих хозяев. Всю обратную дорогу Фёдоров молчал. Отказ от разговоров со своими пассажирами-экскурсантами объяснял сложной дорожной обстановкой и своей усталостью. Впрочем, никого эти объяснения не обманули: пожилые немцы правильно поняли причину реакции Фёдорова. Очевидно, такой гид и извозчик их не устраивал, потому что запланированной немцами ранее поездки в Янтарный назавтра не состоялось. Когда Фёдоров, получив в милиции разовый пропуск на проезд к гостинице, прибыл в условленное время на место, ему сказали, что искомые им немцы с полчаса как уехали на каком-то „Мерседесе“. Вообще, с момента этого вроде бы незначительного эпизода немцев как отрезало: никто более Фёдорову не звонил, не просил никуда свозить и там переводить ни тем летом, ни в последующие вёсны и лета.

Помимо прочего всё это означало, что все эти „ностальгирайзенде“ в большей степени являются „реваншрайзендерами“ и что, занимаясь здесь разведкой, теснейшим образом связаны между собой в своём „Восточно–Прусском землячестве“, в котором отменно поставлен обмен сведениями. Впрочем, за время занятия извозом этих туристов и переводами для них Фёдоров успел завести знакомства с другими немцами, которые – будучи членами того же землячества – поддерживали с ним постоянный контакт. Эти „другие немцы“ организовали ввоз в Калининградскую область всяческого ненужного им хлама, за утилизацию которого в Германии принято платить. Платить немало. Так, однажды, наобещав в беседе с Мальчиновым, что привезут необходимые санаторию медикаменты, они действительно ввезли целую партию просроченных лекарств и изношенных зубных боров, которые расстроенный начмед, затративший уйму времени и нервов на таможне, тут же был вынужден списать. Другой раз, под новый год немцы привезли детям подарки. Это оказался изъеденный червями шоколад. Всем этим поставщикам „гуманной помощи“ (которую неграмотные журналюги, не знающие немецкого языка, упорно именовали „гуманитарной помощью“) было лишено смысла объяснять, что здесь – не страна „третьего мира“, а лишь недавно упразднённое могучее и богатое советское государство, уровень жизни в котором в целом соответствовал западному „среднему классу“, что люди здесь ещё не успели забыть, как они жили до всех этих „реформ“ и проклятой народом горбачёвской „перестройки“.

Впрочем, порой попадались и честные поставщики. С ними было просто приятно иметь дело: эти немногие правильно понимали обстановку, причины нынешнего упадка и разрушения всего и вся, искренне сочувствовали бывшим советским гражданам, везли действительно нужные медикаменты и оборудование и – невиданное для Запада дело! – даже поругивали самого Горбачёва… вместе с так называемым „воссоединением Германии“. Они чурались „Восточно–Прусского землячества“ и иногда говорили о нём весьма неприятные и тревожащие вещи. Но таких было меньшинство, которое почему-то встречалось с огромными трудностями на таможне.

Так, за всеми этими мыслями, Фёдоров доехал до Берлина. Заснуть ему удалось лишь ненадолго. Он так и не смог придумать, как ему выйти из затруднений, на которые его облёк заказчик, недодав почти две тысячи марок. „Расскажу всё Петеру, как есть, а там – будь, что будет!“ – решил Фёдоров и забылся тяжёлым, коротким сном. В Берлин прибыли спозаранку. Серое промозглое, наполненное глухим уличным шумом берлинское утро не добавило оптимизма. Достав из тайника сотенную купюру, Фёдоров быстро оделся, подхватил свою сумку, подошёл к кассе и купил за восемьдесят девять марок билет. Поезд до Миндена отходил через сорок минут. Алексей прошёл в закусочную, располагавшуюся невдалеке от макета или скульптуры, намекавшей на паровоз. Заказав сосиску, Алексей наложил из тюбика себе на картонное подобие тарелки огромную порцию безвкусной немецкой горчицы и прошёл к ближайшему стоячему столику. Он не любил чай в пакетиках – от него всегда отдавало вкусом размокшей бумаги, но другого здесь не найдёшь. Позавтракав так – стоя, невкусно и в неудобстве, Фёдоров отправился на перрон и вскоре уже сидел у окна в вагоне второго класса.

Пока добрался до Миндена, утро уже было самом в разгаре, но здесь в низине Минденского междугорья, как и частенько, стоял туман. Выйдя из вагона, Алексей прошёл к стоянке такси и уселся в жёлтый „Мерседес“, первым в очереди дожидавшимся пассажиров. Поздоровавшись с водителем, Алексей коротко назвал адрес:

–        Айнкауфсцэнтэр „Цвай таузэнд“, фирма „Гротэфельд“, биттэ! (что по-немецки означало: „Торговый центр „Две тысячи“, предприятие „Гротэфельд“, пожалуйста“).

Машина, строго соблюдая правила, поехала по Миндену в соседний городок, который назывался Порта Вестфалика. Фёдоров любил эту живописную местность. На горе у выезда из Баркхаузена в Порта Вестфалику на автодорогу номер два стояла беседка – памятник императору Вильгельму, а внизу располагался камень, на котором имелась надпись: „До Кёнигсберга 937 км“ – весьма красноречивое напоминание об „отсутствии в объединённой демократической Германии реваншистских устремлений“! В самом Миндене имелся другой „памятник“. В своё время Фёдоров был очень удивлён, когда, проезжая по городу на автомобиле под каким-то массивным мостом, увидел, как по этому „мосту“ быстро движется громоздкий теплоход.

–        Что это?! – воскликнул Фёдоров, не скрывая своего удивления.

–        Это единственный в мире водный перекрёсток, Алексис! – не без гордости ответил сидевший тогда за рулём „Омеги–2“ Петер Кноль – знакомый Фёдорова, старожил Миндена и директор автопредприятия „Гротэфельд“.

Действительно, реку Везер здесь, в городе, под прямым углом пересекал судоходный Миттэльландканал, расположенный метров на двадцать выше реки. Но теперь уже несколько лет водный перекрёсток не функционировал, находясь на затянувшейся реконструкции, и стал своего рода памятником. Двигаясь в южном направлении, такси быстро доставило Фёдорова в Баркхаузен – предместье или, скорее теперь уже – район Порта Вестфалики, где располагались и „Торговый центр – 2000“, и – к западу, через дорогу от него – торгово-ремонтное предприятие „Гротэфельд“, представлявшее здесь сразу два автомобильных завода-производителя: Опель и СААБ. Дождавшись, пока водитель выпишет ему чек, Фёдоров поблагодарил таксиста, подхватил свою сумку и вышел из машины.

Вынужденный экономить каждый пфенниг, Фёдоров не стал по приезде в Минден звонить, предупреждать о своём приезде. Благодаря сердечности и дружелюбию Петера Алексей здесь всегда был желанным гостем. К тому же, Петер и без того знал о приезде своего русского друга, который условился с ним о „резервировании“ для клиента внедорожника „Монтери“. Не заходя немедленно в подобное аквариуму разлапистое здание фирмы, Фёдоров прошёлся по тянущейся вдоль дороги площадке, на которой стояло пару сотен бэушных автомобилей. „Своего“ внедорожника он здесь не нашёл. Только обойдя здание вокруг, Алексей обнаружил „Опель – Монтери“. За его ветровым стеклом красовалась табличка „Reserviert“ („забронирован“). Внешне состояние было отличным. У Фёдорова не было никаких сомнений, что и внутренности автомобиля – в полном паолрядке: Кнолль никогда и ни с кем не допускал ни малейшей нечестности, представляя собой яркий контраст торговцам и предпринимателям РФ.

Лишь после этой экскурсии Фёдоров прошёл ко входу в здание, где почти столкнулся в дверях с Хайнцем Кёнеманом. Этот громоздкий, всегда спокойный и дружелюбный сотрудник фирмы широко раскрыл перед Фёдоровым стеклянную дверь и сделал приглашающий жест:

–        Привет, Алексис! Ну как – понравилась тебе машина?

–        Мне-то понравилась, но главное, чтобы нравилась клиенту!

–        Это – точно! Думаю понравится: смотри, что тебе покажу!

Хайнц провёл Фёдорова к своему столу и, порывшись, достал ламинированную желтую бумагу с „шапкой“ предприятия, где чёрными отчётливыми буквами были отпечатаны технические данные автомобиля и стояла цена: „21900, – DM“. Увидев это, Алексей Витальевич помрачнел: мало того, что Петер сбросил почти четыре тысячи, так теперь даже и до восемнадцати у него не хватает целой тысячи – даже, если ничего не оставить ни на обязательные транзитные номера со страховкой и топливо…

–        В чём дело, Алексис? Что тут не так? Не сомневайся – господин Кнолль сбросил нормально. Правда, без прибыли для фирмы, но это ничего! – понял Фёдорова Кёнеман и спросил, протягивая старый ценник:

–        Тебе это пригодится?

–        Да, конечно, спасибо! – ответил Фёдоров, выдавив на лице улыбку, и уложил ценник в свою сумку.

–        Ну, тогда иди к директору, а то он тебя заждался.

Петер встретил Фёдорова в своём кабинете на задах торгового зала с непоказной радостью, поднявшись из-за стола. Позвонил секретарше, которая тут же принесла настоящий (не из пакетиков) чай, печенье, конфеты. Предложив всё это Фёдорову, Кнолль взял вторую чашку чая, одну печеньку и попросил:

–        Давай, Алексис, рассказывай, что сейчас в России творится. Только подкрепись для начала. Ты ведь прямо с поезда, не поевши, так?!

Фёдоров кивнул и без ложной скромности стал, как выразился его приятель, подкрепляться. Потом Алексей стал рассказывать об обстановке, действительно имевшей место в РФ, своему внимательному и умному собеседнику. Тот порой перебивал его, задавал уточняющие вопросы. А порой и делал меткие замечания. Потом, когда беседа, затянувшаяся на добрый час, подошла к концу, Петер дал ему несколько журналов „Шпигель“, пестревший сделанными для него, Алексея фломастерными пометками, молвив:

–        А вот что пишут здесь у нас, в этой „свободной прессе“! – Дома почитаешь! А пока скажи, что тебя тревожит и почему тебя расстроил старый ценник, который тебе дал Хайнц!

„Да, информация тут поставлена отменно!“ – подумал Фёдоров. Он уже не раз убеждался насколько умелым, вернее – талантливым, руководителем и организатором был автомобильный инженер Кнолль. Бывало, он отсутствовал на предприятии неделями – то командированный заокеанскими хозяевами немецкой фирмы „Опель“, то просто в отпуске. Отсутствовал, но и без него всё здесь в фирме работало чётко, как „Командирские“ часы. Хорошей организацией работы удавалось снизить неизбежные для Запада стрессы. Обстановка здесь царила деловая, но дружеская. Все полторы сотни сотрудников огромной фирмы не просто уважали, но и любили своего директора, проявлявшего о них необычную для Германии почти отеческую заботу. Иногда Петер с юмором рассказывал Алексею, как тот или иной раз, заботясь о своих сотрудниках, подвергался штрафам и другим наказаниям со стороны государства. Так, прошлой весной Кнолля наказали за то, что он предоставил в аренду за полцены квартиру слесарю, у которого тяжело заболела жена. Худощавый, едва среднего роста Петер был удивительно энергичен, сметлив и находчив. Он интересовался всем на свете, проявлял незаурядные ум и эрудицию и тихо ненавидел американцев, насаждавших на „Опеле“ в Рюссельсхайме свои американские порядки, которые частенько вредили делу и… репутации „Опеля“ у населения.

–        Итак. Чем же ты расстроен?! – спросил Петер.

Фёдоров, как на духу, сжато, но достаточно подробно изложил, как клиент принудил его ехать, не выдав необходимой суммы, фактически понуждая Кнолля понести убытки. Внимательно выслушав Фёдорова, Кнолль сказал:

–        Не переживай, это всё…– навоз! В крайнем случае, я тебе и так отдам, и на топливо добавлю… Не возражай! Потом когда-нибудь, рассчитаемся… Но у меня есть, будет ещё одна точно такая машина. Беда только, что она в ремонте, а нужные детали из Рюссельсхайма ещё не доставили. В общем, если можешь подождать дня три–четыре, то…

–        Петер! Я бы рад, – перебил Фёдоров, – Но июнь, я ведь сегодня рассказал об этом новшестве о квотах: в любую минуту ввоз прикроют; и что тогда – ни назад в Германию этот „Монтери“ не впустят, ни в Калининград ввезти не позволят… Может в филиале в Бюкебурге что-то похожее есть? Да, и нельзя так поощрять эту наглость!

–        В Бюкебурге нет! Этот – как раз оттуда я для тебя, для твоего клиента и притащил. Есть там один новый торговец, частный, по фамилии Кох. У него маленькая фирма. Наладил с нами сотрудничество, иногда поставляет нам и машины, и клиентов. Какой-то скользкий тип, но пока что, за пять месяцев, ещё не подводил. Впрочем, сейчас обзвоню конкурентов…

Звонки не дали ничего. Автомобили подобного класса стоили везде гораздо дороже или же были в неприемлемом, аварийном состоянии. В итоге, через полчаса зряшных хлопот Кнолль решил:

–        Заберёшь эту машину! Страховку, номера фирма возьмёт на себя, заправим полный бак. Марок триста тебе на бензин в Польше хватит?

–        Думаю, хватит и ста восьмидесяти…

–        Значит – триста! – отрезал Кнолль, – И поесть что-то в дороге надо, и на всякое непредвиденное что-то иметь! Сколько у тебя?

Фёдоров выложил свой кошелёк на стол, достал всё, что было. Кнолль поморщился:

–        Не позорь меня – так скажи!… Понятно! Значит вносишь в кассу шестнадцать с половиной, чек пишу тебе на восемнадцать, и подписываем долговую расписку на недостающее – в одном экземпляре, разумеется: для твоего бандита!

–        Ну, Петер, ну, это… – не находя слов для благодарности начал было Фёдоров.

–        Брось, Алексис! Я же всё понимаю! Не переживай!

Директор „Гротэфельда“ пригласил бухгалтершу, передал ей деньги, паспорт Фёдорова (для оформления автомобиля в полиции и таможне) и сказал ей ещё что-то тихо, так, чтобы Фёдоров не услышал. Потом оформил на компьютере долговую расписку, которую отдал Фёдорову.

________________

            Ещё не было двенадцати, когда Фёдоров, тепло распрощавшись со своим немецким другом, отправился в путь. До автострады „№2“ отвлекаться от управления не представляло никакой возможности: движение было слишком напряжённым. Но на трассе, включив автопилот, Алексей несколько расслабился. Он думал о том, насколько, всё же, удивителен его германский приятель – Петер Кнолль. Немцев Фёдорову за последние годы довелось повидать всяких. Знал он и бывших восточных пруссаков, и граждан ГДР, проклинавших „воссоединение“ и свою глупость, и ограниченных западных бюргеров, и преподавателей университетов, и  торговцев… Но вот таких как Петер Кнолль ему встречать ещё не доводилось. Мелькнула мысль: „Ах! Если бы власть в ФРГ принадлежала таким вот, как Кнолль! Ведь он не один такой здесь! Просто мне не попадались… пока что…“ Потом, в изменённой реальности Фёдоров опять познакомится с Кноллем, опять они станут друзьями, но уже на другой почве и, к сожалению, на другом уровне… А Кнолль – после разорения Америки – станет директором огромного завода в Рюссельсхайме – „Собственного народного предприятия имени Адама Опеля“. Но всё это – в другой реальности, не скоро. Сейчас же перед Фёдоровым был путь домой, путь нелёгкий, полный забот, а под колёсами внедорожника „Опеля“ проносилась автострада.

            Он преодолел уже более двухсот километров, когда на обгоне, переключившись на ступень ниже и добавив газ, услышал в двигателе глухие стуки. Перестроившись на крайнюю правую полосу, сбросил газ: стуки исчезли. Добавив газ, Фёдоров убедился в том, что всё это – отнюдь не случайность: глухой стук низкого тона на прогретом двигателе, связанный с изменением оборотов свидетельствовал о неисправности коренных подшипников коленчатого вала. Эксплуатация автомобиля с такой неисправностью двигателя не допускается.  Он может попросту не доехать даже до польской границы!

Алексей мысленно прикинул, что до следующего растхофа (Rasthof – так называют площадки отдыха с ресторанами) осталось километров около двадцати. Надо дотянуть! Там из телефонной будки придётся позвонить Петеру или Хайнцу. Сбавив скорость, стараясь двигаться с одной и той же скоростью, Фёдоров двигался по крайней правой полосе. Временами дорога сужалась: шло интенсивное строительство – реконструкция автострады к открытию в двухтысячном году всемирной выставки в Хановэре (Hannover). Тогда он шёл за грузовиками, стремясь максимально разгрузить мотор. Уже виднелись строения растхофа Букауталь, когда стук в двигателе резко усилился и теперь уже не прекращался. Температура поползла вверх, а давление масла упало почти до нуля. „Всё! Сейчас заклинит!“ – подумал Фёдоров и выключил зажигание. Скорость была небольшой и инерции хватило лишь на то, чтобы доехать до съезда к площадке отдыха. И тут ему повезло – с ближайшего места отчалил чей-то БМВ. Запустив бехбожно стучащий двигатель, Фёдоров въехал на освободившееся место и заглушил мотор. Дёрнувшись несколько раз так, что тряхнуло весь автомобиль, тот заглох окончательно.

Отдохнув несколько минут после пережитого предельного напряжения, Фёдоров вышел из машины на прохладный, не похожий на июньский воздух. Сгущался туман. Расположение телефонов, как и всего прочего на этой и подобных площадках, были известны Фёдорову досконально. Он уверенно прошёл к ближайшему телефону и набрал по памяти номер Хайнца Кёнемана.

–        Здесь автодом „Гротэфельд“! – услышал Фёдоров знакомый голос своего приятеля.

–        Хайнц! Это я, Алексис! Тут такая неприятность: еле дотянул до растхофа Букауталь – застучали коренные подшипники коленвала.

–        Вот, навоз! – выругался по-немецки Хайнц, – Так, тебе нужен эвакуатор, верно?!

–        Что делать, Хайнц, я и до Берлина не дотяну, как подшипники поплавятся и задерёт коленчатый вал!

–        Понял тебя, Алексис! Не грусти! Сейчас же выедем. Часа два – три придётся подождать. Как там – не замёрзнешь? Я слышал, что похолодало...

–        Это всё – мелочи, Хайнц! Жду! До свидания.

–        Пока!

Время тянулось мучительно долго. Стало и в самом деле холодно. Туман сгустился, и все звуки вокруг стали слышней. Неподалёку стоял „Мерседес“, к которому то и дело подъезжали другие автомобили, водители которых чем-то мгновенно обменивались с его владельцем и сразу же отъезжали. „Наркотики!“ – догадался Фёдоров, – „Опять итальянская мафия!“. Ему уже доводилось встречаться с этими неприятными представителями солнечного юга Европы: Как-то, удирая от преследовавшего его под Берлином автомобиля итальянских „чёрных торговцев“, ему пришлось разогнаться до двухсот километров в час. Очевидно, его преследователи не имели таких водительских навыков и отстали. Хорошо ещё, что в тот раз удалось не привлечь к себе внимания полиции – загребли бы и его, не стали бы вникать и разбираться, кто тут мафиозо, а кто лишь нечаянный свидетель незаконной сделки!

Пользуясь тем, что стёкла в „Монтери“ были слегка дымчатыми, Фёдоров осторожно наблюдал за деятельностью итальянца в „Мерседесе“. Вот к нему подъехал явно старший и начал за что-то отчитывать, вначале таясь, негромко, но вскоре перейдя почти на крик с оживлённой жестикуляцией. Он не боялся, что его поймут: знатоков итальянского в Германии не так уж много. Потом старший бросил пристальный взгляд на автомобиль Фёдорова и пошёл в его сторону. Фёдоров сразу же откинулся на приопущенную спинку и изобразил дремлющего. Итальянец подошёл к „Монтери“ и дёрнул дверную ручку, но дверца была заперта. Итальянец дёрнул ещё раз так, что машина содрогнулась. Отсиживаться молча было невозможно. Фёдорову хорошо было известно, что эти мафиози ни с чем не считаются и действуют весьма активно при малейшем подозрении. Алексей изобразил пробуждение, широко зевнул, открывая глаза, приспустил стекло в дверце и лениво спросил:

–        Ob ich geschlafen habe? Was ist passiert, mein Herr?! Brauchen sie so was? (Я, кажется, заснул? Что случилось, мой господин?! Вы что-то хотели?)

–        Где тут телефон? – спросил итальянец уже более миролюбиво: похоже, что неторопливая речь Фёдорова и его усталый вид произвели на него необходимое впечатление.

–        Извините, не знаю! Я просто засыпал за рулём и вот, съехал с дороги при первой же возможности… Извините! – ещё раз зевнув, ответил Фёдоров.

Итальянец отошёл, но прежний покой уже не вернулся. Теперь Фёдоров со своим внедорожником стал как бельмо на глазу у этих „чёрных торговцев“, попал под их подозрение. Нечего было и думать, что-то им объяснять или пытаться найти „общий язык“. Но и сидеть в машине по-прежнему перед в чём-то заподозрившими его итальянцами он не мог – это бы вызвало ещё большее подозрение этих людей с нечистой совестью. Поэтому Фёдоров лениво вышел из машины, запер неспешно дверцу, несколько раз присел, как бы разминаясь со сна, потом с минуту разглядывал небо, предвещавшее скорый дождь, а потом, крутя на пальце ключи от автомобиля и не оглядываясь по сторонам, неспешно пошёл в сторону ресторана. Там он долго, очень долго изучал меню, понимая, что при его средствах он здесь заказать ничего не сможет. Краем глаза он видел, как за окном, прикрытым легчайшей занавеской, трое итальянцев, стоя возле своей давешней машины о чём-то спорят, а один из них показал рукой сначала на „Монтери“, потом на ресторан. А затем один из них пошёл в сторону ресторана. „Ну, всё! Они поняли, что я – свидетель их торговли наркотиками!“ В общем, пришлось Фёдорову пойти на непредвиденный расход и сделать заказ. Заказ он сделал такой, чтобы ждать подольше… Мафиозо–итальянец сел в ресторане так, чтобы не привлекать к себе внимания, но хорошо видеть Фёдорова. Тот украдкой взглянул на часы: прошло лишь два часа со времени его звонка Хайнцу, а в ресторане он может ещё протянуть, ну, двадцать, ну, пусть – тридцать минут. А дальше-то – что?! Что от него этим наркоторговцам надо? Чем он себя мог выдать, когда поглядывал на них через тонированное стекло?! По счастью, его заказ выполнять не спешили. Фёдоров с нетерпением глянул на часы: он тут уже два часа с четвертью, так что, возможно – дотянет до приезда эвакуатора с фирмы…

Итальянец уже не скрывял, что его интересует здесь именно Фёдоров, а тот сидел, лениво жуя своё дорогостоящее мясное блюдо, растягивая это сомнительное удовольствие всеми возможными способами. Сначала ему не понравился тупой нож. Потом, когда нож ему заменили, заявил, что всё остыло и потребовал подогрева. Через минуту ему вынули из микроволновой печи его начатое блюдо дымящимся. Тогда Фёдоров, не глядя ни на кого, стал отчётливо бормотать себе под нос, что блюдо ему перегрели, дул на отрезаемые кусочки и запивал их минеральной водой. Вся эта сцена уже давно перестала выглядеть естественной… Но вот, за окном появился медленно проезжающий в поисках места эвакуатор. Фёдоров, который заранее рассчитался с официантом, внезапно сорвался со своего места так, что итальянец ничего не успел сообразить. Выбегая из ресторана, Фёдоров успел заметить, что мафиозо держал в руке под столом шило…

Кёнеман приехал не один, а с механиком – аусзидлером из Казахской ССР, который переселился сюда в 1990 году – последнем году, когда этнические немцы из СССР имели право, приехав в ФРГ, просто здесь остаться, не сдавая никаких языковых экзаменов и не предъявляя каких-либо доказательств своего „немецкого происхождения“. Фёдоров хотел было запустить мотор „Монтери“, но Кёнеман его остановил: доказательств никаких не требовалось – Фёдоров пользовался на предприятии Кнолля полным доверием, а экспертизу они произведут дома, в Порта Вестфалике. Итальянский мафиозо ушёл к своим, которые не проявляли более никакого интереса к Фёдорову. Втроём „Монтери“ быстро загрузили на платформу. Потом, усевшись в тягач „Фронтеру“, поехали по второй автостраде назад, к Миндену.

________________

 Вернувшись, все трое сразу же прошли в кабинет Кнолля, который ждал возвращения Фёдорова, несмотря на уже довольно поздний час: рабочий день окончился часа три назад. В кабинете кроме директора, развалившись в кресле и стараясь придать своему лицу независимый и уверенный вид, сидел незнакомый Фёдорову немец, который почему-то сразу же стал неприятен Фёдорову. Он не мог понять причины этой своей неожиданной неприязни к совершенно незнакомому человеку. Спустя время, он долго размышляя потом обо всём происшедшем. Антипатия и недоверие возникли сразу, при первом взгляде, ещё до того, как его представил Кнолль, ещё перед тем, как выяснилось мошенничество Коха. Фёдоров и незнакомец, которого звали Михаэль Кох, были представлены друг другу. Петер был, вопреки обыкновению, сдержан, серьёзен, даже, пожалуй, суховат. Он пока ещё ни слова не сказал о результатах своего расследования, которое провёл, узнав об аварии „Монтери“. И всё же неприязнь была налицо. Как догадался Алексей Витальевич по выражению округлого лица Коха, неприязнь была обоюдной. Фёдоров всматривался в Коха и никак не мог понять причин своей неприязни: правильные черты лица, голубые глаза. Правда, глаза не вполне спокойны и в них светится хитринка. Кох был рыжеват, но лишь чуть-чуть – самую малость. Чуть полноват, но даже меньше, чем Кёнеман. Однако тот был симпатичен, располагал к себе, тогда как Кох – чем-то неуловимо отталкивал.

Все пятеро по предложению директора  „Гротэфельда“ вышли во двор, к „Фронтере“, на прицепе которой стоял внедорожник „Монтери“. Кнолль попросил:

–        Алексис, запусти, пожалуйста, мотор. Да! И капот открой!

Фёдоров открыл капот, возле которого сразу же склонились сам директор, Кёнеман, механик–переселенец и, несколько нехотя, поставщик злосчастного внедорожника Кох. Склонились, ожидая, когда Фёдоров запустит двигатель. Вот, двигатель заработал, чуть прогрелся... Механик первым услышал стук и сразу же замахал Фёдорову рукой, воскликнув по-русски:

–        Ну! Конечно! Коренные стучат!

Фёдоров, который стоял тут же, снаружи – возле открытого капота, отметил, что Кох, судя по всему, прекрасно понимает по-русски, а Кнолль переспросил:

–        Что вы говорите Йохан?

Механик повторил то же самое по-немецки – уже для шефа фирмы. Тот энергично кивнул:

–        Конечно же коренные!… Я удивляюсь, как он вообще две с половиной сотни километров проехал – с таким-то мотором!

Потом директор извлёк масляный щуп, снял с его кончика каплю масла, растёр в пальцах, понюхал и, сдерживая гнев, сказал:

–        Я вижу, господин Кох, вы прекрасно знали, что делаете! Для того и масло залили самое вязкое, которое только нашли! Это же – вообще не автомобильное масло, а судовое!! Где вы его только взяли?!

Кох попытался что-то промямлить в ответ, предлагал „договориться“, но Кнолль жёстко его оборвал:

–        Хвавтит! Не нужно! Разговаривать с вами мы будем в суде и только в суде. А насчёт того, что вы возместите убытки мне и профессору Фёдорову – относительно этого и сомнений никаких быть не может!! Всё! До свидания! Мы не намерены выслушивать здесь ваши лживые объяснения! – завершил Кнолль и тут же спросил у Кёнемана:

–        Хайнц! Вы всё записали на диктофон?

–        Конечно, шеф, как договоривались!

Кох, когда услышал о диктофонной записи, совсем скис, и на него даже было неприятно смотреть: вся нечестность, вся порочность этого человека вдруг с отчётливостью проступили на его правильном, но неприятном лице. Кнолль, очевидно, также это заметил, потому что потом, когда они втроём с Фёдоровым и Хайнцем пошли к конторе, бросил своим попутчикам:

–        Дориан Грэй какой-то! Верно? Откуда он взялся на нашу голову?! И как я раньше этого не рассмотрел…

–        А он хорошо маскируется, шеф! – ответил Кёнеман.

–        И ещё, мне кажется, он отлично понимает по-русски! – заметил Фёдоров.

–        Правда? Ну, тебе виднее, дорогой друг! И, пожалуйста, извини всех нас – мы-то никак не хотели тебя подвести! И что теперь будет там у вас с таможней…

Потом директор прервал самого себя и сказал:

–        Ладно, Хайнц! Тебя дети и жена заждались! А я отвезу Алексиса в гостиницу, до свидания!

________________

Фёдоров отлично выспался и успел позавтракать в „Лесной гостинице“, и правда расположенной между холмов, поросших лесом, когда к нему в номер постучались. Это был хорошо знакомый Фёдорову автослесарь Ханс, который поздоровался и сказал:

–        Шеф просил пригнать для вас машину, чтоб у вас на эти дни были колёса. Ещё он просил передать, что звонил на завод – запчасти отосланы, сегодня к нам поступят. Так что, послезавтра с утра сможете выехать!

–        Спасибо, Ханс!

–        Ну, до свидания! – ответил тот, передавая Фёдорову ключи от „Вектры“

–        Подождите, Ханс. А как вы попадёте на фирму?

–        Неважно. Доберусь!

–        Нет, так не годится! Поедемте вместе!

Фёдоров уселся за руль новенькой, даже не обкатанной ещё „Вектры“ тёмно-вишнёвого цвета и быстро, лихо петляя по хитрым дорогам Порта Вестфалики, домчал Ханса до входа в ремонтный отдел фирмы.

–        Вы прямо как гонщик управляете, профессор! – сказал ему Ханс, – Спасибо!

–        Вам спасибо, Ханс! До свидания, – ответил Фёдоров, высаживая автослесаря и, не удержавшись от искушения поговорить с Кноллем, решился оторвать того от дел.

–        Алексис! Привет! Как в гостинице? Всё нормально? – с доброй улыбкой поднялся навстречу Фёдорову шеф, лишь секунду назад с весьма суровым выражением лица о чём-то беседовавший с Кохом.

–        Доброе утро, шеф! – ответил Фёдоров и подмигнув Петеру так, чтобы этого не заметил Кох, спросил:

–        Что там вы решили о возмещении моих убытков и неустойки, которую я должен уплатить клиенту за непоставку автомобиля?! Или мне тоже в суд обращаться… Только, боюсь, дело затянется, а убытки-то возмещать мне придётся сейчас…

Говоря это, Фёдоров, тем не менее, смотрел прямо в лицо Коха, наблюдая всю картину изменений в его настроениях. Утратив над собою контроль, Кох не смог сохранить даже видимости спокойствия, поэтому все его переживания и даже ззамыслы отчётливо читались на его подловатом лице.

–        Вот, Алексис, господин Кох со мной торгуется, не хочет понять господин Кох, что подвёл не только меня, что скандал-то получается международный… – ответил Кнолль, выделяя слово „господин“, чтобы подчеркнуть этим своё возмущение заведомым мошенничеством Коха.

–        Нет, нет! Господа! Я всё понял! Я просто не знал всех обстоятельств… Я немедленно возмещу все ваши убытки! Только… Очень бы вас обоих просил: давайте, всё-таки, решим все вопросы, не доводя до суда… Ну, извините, пожалуйста, господин Кнолль! Вы же здесь человек известный, влиятельный – в любое время сможете со мною посчитаться, если я вас подведу, не выполню обещаний… – начал трусливо заверять Кох.

–        Ну, как, Алексис, – поверим, простим или нет? Мне что-то не верится…

–        Мне тоже не верится, Петер! Но я не кровожаден – пусть возмещает, а там посмотрим… Только, в любом случае мы должны составить бумаги соответствующим образом…

–        Ну! Что! Согласны?! – спросил Кнолль, сурово глядя на Коха.

–        Да, конечно, спасибо за доверие! И извините! Больше… никогда…

–        Ладно! – махнул рукой Петер и позвонил своему адвокату, кратко и чётко изложив тому все обстоятельства, которые обусловили необходимость этого звонка.

На лице всё ещё не овладевшего собой Коха во время этого разговора опять сменилась целая гамма выражений, преобладающими среди которых были не стыд и раскаяние, но страх и подлость.

________________

Два дня, вернее – двое суток отдыха, вынужденного безделья в Миндене – Порта Вестфалике пролетели спокойно и незаметно. Не докучая более Кноллю, Фёдоров совершал на предоставленной ему „Вектре“ далёкие экскурсии по окрестностям, которых ему прежде, вследствие вечной спешки, так и не удавалось до сих пор как следует рассмотреть. А на третий день, утром, явившись в „Гротэфельд“, Фёдоров был тут же перехвачен Кёнеменом, который его обрадовал:

–        Вот, Алексис, наконец-то всё в порядке! Монтери готов, документы – тоже. Можешь ехать. Только зайди сначала к шефу: он что-то хотел тебе сказать.

–        Спасибо. Хайнц!

Петер вручил Фёдорову конверт, пояснив, что это – неустойка, уплаченная Кохом в присутствии адвоката. Алексей пытался было отказаться, чувствуя неловкость из-за неудобств, возникших в связи с его приездом сюда за этим несчастным „Монтери“, который Кнолль отдавал ему себе в убыток, – лишь бы Фёдоров мог что-то заработать. Но Петер мигом понял все сомнения Алексея и мгновенно их рассеял:

–        Значит так, Алексис! Эльке говорит, что тебе везёт в невезении – сразу приходит удача! Я тебе даю только твою часть неустойки, уплаченной Кохом, А все мои убытки – тоже уже возмещены. Так что, видишь, если бы не эта поломка, то я бы ничего не заработал, продавая через тебя этот внедолрожник, а так – я в золотой прибыли! Так что, спасибо! Всё понял?

–        Понял, Петер! И привет Эльке! Хорошая у тебя жена – надёжная и добрая!

–        Это – точно! А привет обязательно передам! Давай, езжай! – Переживаю я из-за этих ваших таможенных „игр“! Смотри, чтобы не опоздать!

На этом в тот раз они и расстались. Фёдоров, хорошо отдохнувший за время пребывания в „Лесной гостинице“, решил ехать через Польшу и ночью. Конечно, это было не лишено риска, но ещё более его страшила возможность оказаться за пределами ввозной квоты…

„Обжёгшись“ на внедорожнике Коха, да, и по предложению Кнолля, Фёдоров испытал только что отремонтированный „Монтери“ на всех режимах. Никаких неполадок не выявилось – машина вела себя безупречно, к тому же, приятно удивила своей неожиданной и непривычной для этой модели экономичностью. Всё шло хорошо, пока он не въехал в Польшу. Да, и в Польше, пока не наступила ночь, обходилось без происшествий. Но потом, посреди ночи, начались „приключения“: полиция останавливала то и дело, выдумывая самые невероятные „причины“. Фёдорову поначалу удавалось их парировать: и огнетушитель он показывал (хотя его наличие в машине вовсе не требовалось польскими правилами!), и доказать срок годности аптечки удавалось. Но когда ему показали локатор, якобы зафиксировавший его скорость в 112 километров в час при разрешённых семидесяти, Фёдоров не сдержался и вспылил:

–        Панове! Я ехал, как положено – не быстрее семидесяти: посмотрите на бортовой компьютер! И платить штраф вам я не буду, потому что – не за что!!

–        Так, так! Пан оскорбляет польскую полицию! Документы сюда – кому говорю! А ну, выходь из самохода!

Второй полицейский демонстративно расстегнул кобуру и стал поигрывать наручниками. Но Фёдоров из машины не вышел и чуть приподнял всё ещё полуспущенное стекло:

–        Я не знаю, кто вы, вообще такие! И по законам Польши вправе не подчиняться вам до ближайшего официального поста или какого-то людного места! Это вы должны мне  по польскому закону  показать свои документы!

Первый полицейский или „полицейский“ кинулся к дверце и изо всех сил рванул дверную ручку. Второй – достал пистолет и снял его с предохранителя. Фёдоров, готовый к чему угодно, рванул рычаг коробки передач и дал такой газ, что колёса – все четыре – провернулись на месте, а потом его серебристо-дымчатый „Монтери“ помчался вперёд. Он успел оторваться метров на пятьсот, пока увидел в зеркале заднего вида огни фар его преследователей – то ли мнимой, то ли настоящей полиции. Пользуясь преимуществом во времени и превосходно зная дороги Польши, Фёдоров свернул с основной трассы на просёлок, идущий почти параллельно трассе, потом выехал на ещё одну дорогу, ведущую к цели. Временами он развивал до ста восьмидесяти километров в час. Вряд ли его преследователи двигались с такой же скоростью. Конечно, это было опасно, кроме того, вполне можно было нарваться и на самых настоящих полицейских, но тех, первых опасаться следовало больше…

Всё же, видимо, Эльке – жена Петера была права: и в этой неудаче Фёдорову повезло: во время его бешеной ночной гонки ему не встретился ни один полицейский, ни один пешеход и ни один автомобиль с потушенными фарами. А ведь это нередко бывает на польских дорогах! Стоит себе машина на проезжей части безо всяких фонарей. Объезжай, как знаешь! В результате, снизив скорость лишь подъезжая к Фромборку, Фёдоров оказался на пограничном переходе Бранево–Мамоново восьмым в очереди. А едва он пересёк границу, как шлагбаум был опущен, и Алексей услышал голоса пограничников:

–        Всё! Закрывай! Квоту закрыли – этот будет последним! Сообщи его номер!

–        Понял! Есть! Закрываю ввоз! Номер последнего записал!

Так Фёдоров оказался последним среди тех, кто получил право ввезти в Калининградскую область автомобиль по квоте…

________________