Мы привычно толкуем о прогрессе футбола как игры. Приметы его находим в убыстрении движений, в разнообразии тактических построений, в использовании советов ученых для лучшей тренированности команд. Однако наша бодрая констатация страдает обезличенностью, безымянностью: прогресс идет как бы своим чередом, независимо ни от кого. А он рукотворен, едва ли не целиком зависит от людей тренерской профессии. В чем же причина умолчаний? В скромности, неосведомленности, несправедливости? Все понемногу дает себя знать. А более всего – неустроенность, двусмысленность, уязвимость этой профессии.

Она чуть ли не вдвое моложе самого футбола. Было время, когда вся власть принадлежала капитанам команд, игрокам наиболее авторитетным. Потом появились тренеры, люди закулисные, малопонятные, в часы игры посиживающие на лавочке. И тут же был изобретен убийственно ловкий афоризм: «Выигрывают футболисты, проигрывает тренер». Он оказался чрезвычайно удобным, дал адрес «козла отпущения». И по сей день он в ходу, позволяя администраторам «принимать меры», не вникая в суть событий.

И зачинатели этой профессии и, можно сказать, их внуки, нынешние ее представители, свою многотрудную и без того нервную службу несли и несут, стоически выдерживая нахрапистые, неразборчивые обвинения, терпя скоропалительные наказания. Б. Аркадьев, В. Маслов, Г. Качалин, М, Якушин сегодня, когда вокруг их имен уже не бурлят конъюнктурные страсти, зачислены в «классики», на них ссылаются, их цитируют. Но сколько же в свое время на их долю выпало уничижительной критики, взысканий и увольнений!

И как же мало знаем мы тренеров! Удивительная вещь, игроки-звезды с охотой издают мемуары (еще бы, они же, согласно расхожему афоризму, выигрывают!), а из тренеров с заслугами – ни один: ни Аркадьев, ни Маслов, ни Качалин, ни Якушин, ни Бесков (они же проигрывают и о чем рассказывать?). Вот и попробуйте в этом «великом безмолвии» составить представление, каков он, толковый, дельный, честный тренер! Одни предположения, догадки и пересуды…

Все же лед подтаивает. Все чаще общественный суд милостиво соглашается признать, что и тренеры выигрывают. Умножаются примеры благотворного влияния тренеров на судьбы команд. И, кажется, к счастью, мало-помалу формируется мнение, что вообще все начинается с хорошего тренера: с ним и футболисты предстают в лучшем виде, и игра приобретает стройный вид, и открывается череда побед.

Глубоко убежден, что футбольный прогресс будет еще более очевиден, когда тренерская профессия приобретет полагающиеся ей права и уважение, когда научатся верно судить о квалификации, перестанут назначать кого попало, без разбора.

Отзвуком далекой поры, когда единоначальником был капитан, остается наше удивление и огорчение, что мало кому из прекрасно игравших, отличавшихся на поле ясным умом, волей и искусством, кому мы верили, суждено было сделаться столь же видными тренерами. Пришлось признать, что существует барьер, через который перешагивает редко кто из звезд. Зато если барьер преодолен, то человек в свое новое качество, хочет он того или нет, привносит многое, если не все, из того, что ему было присуще в юные годы, когда он бегал по полю и забивал голы, и мы в нем, тренере, без труда и с удовольствием узнаем прежде знакомого нам форварда.

Эдуард Малофеев был высочайшего мнения о футболе и считал не то чтобы обязанностью, а счастьем отдавать всего себя игре. Его одаренность как форварда была скорее душевной, сердечной, чем физической, – выгодными внешними данными он не был отмечен. И удар у него был неопределенный, средней силы, и ловким трудно было назвать этого румянощекого, ясноглазого крепыша с чуть кривоватыми ногами. Он из Коломны лихо прикатил в Москву, в «Спартак», да, на его беду, в начале шестидесятых там ждали новых Сальниковых и Нетто, вводить его в состав не спешили и с легкой душой отпустили в минское «Динамо». А это оказалось, как вскоре выяснилось, на беду «Спартака», которого после этого четыре года не видели среди призеров, а Малофеев в первом же своем сезоне в Минске забил 23 мяча! Обиды он не затаил и до сих пор охотно повторяет, что многим обязан спартаковскому клубу, Н. Старостину, Симоняну, Дементьеву…

Хотя я и давно связан с людьми футбола, но пуда соли с ними не съел: у журналиста особый наблюдательный пункт, он со своими героями в обнимку не ходит. И все же моих наблюдений достаточно, чтобы утверждать: в большинстве, в лучшем большинстве, люди футбола простодушны.

Они у всех на виду, играют сами себя. Они борются, рискуют, каждый раз не знают, чем кончится спектакль, кто одолеет, все у них идет взаправду, все необратимо и непоправимо. И наперед известно – таковы правила игры, которые они впитали с малолетства, – что напрасны каверзы, подвохи, капризы, что нечего рассчитывать на жалость и снисхождение, отмерено будет в строгом соответствии с тем, что потрудились, себя не жалея, с тем, что сумели хоть чуточку превзойти противника, который, по совести говоря, нисколько не хуже. Да и все происходит на виду у миллионов глаз! А если возникнет неясность, телевидение тут же предложит замедленный повтор. И зрители видят насквозь: не одни движения мяча по полю, но и любое душевное движение.

Открытое занятие футбол, открытые и его люди. Да и как может быть иначе, когда в футбол приходят прямо из детства, по любви, с горящими глазами! Как Малофеев прикатил из Коломны в «Спартак». Ни анкеты, ни протекция не помогут «получить местечко». Сама игра выбраковывает не только неспособных, а и трусливых, ленивых, выпивох, эгоистов – тех, кому не по нутру строгое футбольное братство. Иногда отторжение происходит позже, чем следовало бы. Нянчатся, жалеют, надеются… Но происходит.

Малофеев наделен прямо-таки идеальным для футбола простодушием. Он играл в команде средней руки, но с таким старанием, словно от каждого матча зависело все в его жизни. Сто голов дались ему не просто. Когда это произошло, он в интервью низко поклонился товарищам, назвал их поименно: Мустыгин, Адамов, Погальников – всех расхвалил до небес и твердо заявил, что без них ему столько ни за что бы не забить. И сказал, что ему, чтобы забивать, нужно было находиться в наилучшем физическом состоянии и в приподнятом настроении. Никаких необычайных бомбардирских тонкостей и секретов он себе не приписывал. «Приподнятое настроение»! Это было сказано предельно искренне. Если бы меня спросили, как забивал Малофеев, я, скорее всего, ответил бы, что он заносил мяч в ворота грудью.

Такое почему-то осталось впечатление. С мячом он был или без мяча, его тянуло, клонило к воротам, словно он там что-то обронил и ищет. Он настолько открыто мечтал об атаке, что за ним шли, просто чтобы не оставить, не бросить одного в трудную минуту.

И вот Малофеев тренер, Все в том же минском «Динамо», команде средней руки. Ну хорошо, потрудился и шагнул с ней вместе из первой лиги в высшую – не такая уж невидаль. В высшей лиге минчанам полагалось бы вести себя благоразумно, смирно и скромно, дорожа местом. Не тут-то было! Они, как вскоре выяснилось, заявились не время проводить, а с претензиями, да какими – на чемпионство! И мы смогли убедиться, что Малофеев свою жизнь в футболе продолжает на той же высокой ноте, что он по-прежнему в приподнятом настроении – грудь вперед и рвется к воротам.

Сделавшись в один день, как тренер чемпионов, фигурой, заинтересовавшей сразу всех, он при каждом удобном случае заводил речь о «чистосердечном футболе» (эпитет сам подобрал), подразумевая под этим родство и единство со зрителями, честную борьбу в каждом матче, желание игроков тратить на поле все, что они имеют за душой. Он отверг охоту за турнирными очками способами тайными и запрещенными, трусливое, ущербное деление игры в зависимости от стадиона на «свою» и «чужую».

О моральных категориях заговорил в полный голос молодой тренер. А все видели, что игра его команды в чисто футбольных аспектах соответствовала лучшим образцам: разумная, быстрая, атлетичная, твердая. Но это он, видимо, считал само собой разумеющимся, вопросом сугубо профессиональным, для сегодняшнего состояния умов и нравов в нашем футбольном обществе не столь существенным.

Сохранив с мальчишеских лет простодушие, Малофеев, получив чемпионскую трибуну, не мог не забить тревогу, видя, что в бесконечно дорогой его сердцу футбол ужом проползает хищническое, корыстное браконьерство.

Нормативные федотовские сто мячей для Малофеева были выплатой долга клубу, его приютившему, и футболу, его признавшему. И как тренер, теперь уж сборной, он, судя по всему, намерен и дальше расплачиваться с футболом чистой монетой.

Тренер из форвардов, молодой, по сути дела только начавший. И, глядя на него, разве не тянет сказать, что хороший тренер обязательно, может быть, прежде всего должен быть честен?! Перед игроками, перед футболом, перед зрителями. Само собой разумеется, Малофеев такой не единственный и не первый. Но он необычайно вовремя напомнил, от какой печки полагается танцевать людям его профессии, людям, в чьих руках благополучие футбола.

Пусть футбол в наше время сближается с наукой, пусть делается сложнее и труднее – он остается простодушным по целям своим, по предназначению, по вечному стремлению – играя, побеждать. Если отнять у него это простодушие, останутся видимость, фикция, обман.