Марк лежал на каменном пыльном полу небольшой квадратной комнаты, которая теперь являлась его временной тюрьмой. В стене над его головой было маленькое окошко с решеткой, располагавшееся вровень с землей внешнего мира. Сквозь него периодически были видны пары ботинок проходивших мимо людей, порой невольно скидывавшие в камеру небольшие горстки песка, и лучи солнца, ровными полосами подсвечивавшие летающую в помещении пыль.

Он лежал и думал о том, как же его угораздило попасть в такую передрягу. Все вокруг казалось нереальным из-за своей непривычности. Может это другой сон? Еще одно испытание? Нет. Сейчас это реальность, и Марку грозила реальная смертельная опасность. Парень думал о том, как бесславно может окончиться его путешествие, а ведь он только нашел Тиору, и, значит, обрел, как ему казалось, надежду. Что же теперь будет? Ему было страшно, и от малейшего шороха в помещениях рядом Марк поднимал голову, ожидая, что за ним придут и решат его участь, которая теперь была весьма плачевна. Он думал о матери. Что с ней будет, когда она узнает, что произошло с ее сыном? Юноше даже мыслить об этом не хотелось, потому как от таких мыслей начинало тревожно сосать под ложечкой и мерзко подташнивать. А еще он думал об Агате, и все это приводило его в отчаяние и всепоглощающую безысходность.

Внутрь его камеры вел только небольшой проход, плотно закрытый металлической дверцей: парню даже со своим средним ростом пришлось пригнуться, когда его заводили сюда. Теперь он лежал на полу и от тревоги, распиравшей все его внутреннее естество, не знал, куда деваться. Его симптомы периодически подкатывали, и Марку требовалось больших усилий, чтобы удержать их. Порой было трудно дышать, будто все реберные мышцы одеревенели и ныли от некой странной усталости, грудную клетку стянуло стальным обручем, дыхание стало поверхностным без возможности полностью вздохнуть. Желание зевнуть заканчивалось противным неудовлетворенным ощущением нехватки воздуха.

Юноша лежал и в кулаках сжимал песок, собранный на полу. Он знал, что в таких случаях надо каким-то образом отвлечь разум, и симптомы уйдут, но это как раз было и самым сложным в такой ситуации. Казалось, что вот-вот он перестанет дышать, при этом мышцы живота, вернее, что-то под ними, стягивалось в один тупой комок, который в какой-то момент резко норовил разлиться по всему телу в виде крепкой судороги, вплоть до стягивания всех мышц лица. Пальцы рук в такие моменты было невозможно согнуть даже с посторонней помощью.

Марк набирал полную горсть песка и создавал в кулаке небольшую воронку, глядя, как тот медленно, песчинка за песчинкой, уходит в невидимую зыбучую пропасть. Под кулаком вырастал маленький конус с идеально ровными стенками. Импровизированные песочные часы.

Еще в детстве такое занятие завораживало, и можно было сидеть в песочнице долгое время, следя за сочащейся вниз, сухой, приятно щекотавшей ладошку желтой мелкой крупой. В этом было какое-то приятное медитативное действо, которое на некоторое время отрывало от реальности, будто всё вокруг застывало в едином порыве, останавливая движение всей Вселенной. Будто оставался лишь маленький человечек в замызганных шортиках, сидящий в небольшой песочнице, посреди огромного Нигде, наблюдавший за убыванием песка, словно медитируя на текучести собственной жизни, и почему-то этот процесс так успокаивал и ласкал взор.

Возможно, таковым и был Бог, маленьким несмышленым ребенком, всматривавшимся внимательным увлеченным взглядом в созданный им мир, и пока он созерцает медленное текучее убывание песка, этот мир существует, а каждая песчинка и есть отдельно взятая человеческая жизнь. Когда содержимое маленького кулачка ссыплется до последней крошки, Вселенная погибнет, но из образовавшейся внизу горки Ребенок-Бог снова наберет горсть в руку и создаст новую Вселенную, которую также будет наблюдать со всей детской непосредственностью, присущей только ему. Бесконечность.

Марк лежал на прохладном полу, концентрируясь то на сыпучести песка через воронку, то на росте под ней ровного идеального холмика. Метод возымел действие, и парень начал понемногу приходить в себя. Нужно было лишь полностью акцентировать внимание на процессе созерцания и очистить разум от любых мыслей, даже тех, что норовили малейшим образом прокрасться в воображение. Дыхание стало ровнее, а тревога начала медленно уходить, пока не пропала вовсе.

Время текло своим чередом, и Марк не знал, сколько уже так пролежал на полу, играясь с «песочными часами». Внезапно он услышал скрип открывающейся двери, ведущей в тюремные помещения. Юноша резко присел на полу и стал вслушиваться в приближавшиеся к его камере твердые шаги. Еле слышимые неразличимые голоса снаружи. Ключ в замке. Пара скрипучих поворотов и дверь со скрежетом отворилась. Парень на миг почувствовал ком в горле и прокатившуюся волну тревоги по всему телу.

— Привет, Марк, как ты? — внутрь вошел Джей, низко пригибая голову.

— Привет, — юноша поднялся с пола, отряхивая галабею от пыли. — Честно сказать, не очень. Страшно. Как тебя еще сюда впустили?

— Халиф сначала не хотел этого делать, но я с ним потолковал, и он смилостивился, и вот я здесь, — наемник отошел от двери и оглядел камеру. — Да, дела у тебя паршивые, парень. Аль-Бакир настроен не самым благодушным образом.

— Тебе ничего не грозит? Я бы не хотел, чтобы у тебя были из-за меня проблемы. Все-таки ты взял меня с собой, отнесся по-человечески, а я…, — Марк резко запнулся, потупив взгляд.

— Когда тебя увели, он, как с цепи сорвался. Кричал, угрожал. Ну, да это так все, конечно, для формы, — усмехнулся Джей, махнув рукой. — Он знает, что не может мне ничего сделать, да и если бы мог, не сделал бы. Я для него важная фигура и важная артерия поставок разных товаров. Мы с ним пообщались о тебе. Я все рассказал, как было: халифу лучше не врать, он быстро распознает ложь. Человек проницательный. Он выслушал, сказал, что верит мне и все понимает, но отпустить тебя не может. Сейчас они решают, что именно с тобой сделают.

У Марка от страха перехватило дыхание.

— Не дрейфь, может еще решим твою проблему как=нибудь, — сказал Джей.

— Я даже не представляю, каким образом, — сказал парень, страдальчески сморщив лицо. — Когда вы уезжаете?

— Нам пока не давали указаний выдвигаться, поэтому мы сидим у халифа на базе. Мое начальство, видимо, еще решает, куда нас лучше отправить.

Марк пристально вглядывался в лицо наемника, затем мягко спросил:

— Почему ты делаешь все это для меня? Ты же просто наемник, которому особо нет ни до чего и ни до кого дела. Мог бы с халифом вообще не разговаривать, что-то объяснять по поводу меня, мог бы так не рисковать, а просто развернуться и уйти.

— Да я сильно и не рисковал. А вообще я же говорил, нравишься ты мне, парень. Есть в тебе нечто живое. Этакий восторженный взгляд на мир и на людей, не смотря на свои проблемы. С одной стороны ты мягкотелый, эмоциональный, с другой — настоящий боец, готовый пуститься в авантюру и драться с самим собой. При этом ты не убегаешь от себя, хотя сначала я подумал именно это, а таких людей я видел часто, и ничего это бегство от себя им не давало. Нет. Ты — боец. Мне нравится это. Подыхаешь от болезни — а я видел твои симптомы, паршиво это выглядит — шкрябаешь землю, воешь, задыхаясь в пыли, весь в страхе и ужасе, которые она несет тебе, но встаешь и двигаешься дальше. Идешь в чужие земли, ставя на кон все, играя ва-банк. Как бы это банально не звучало, но ты мне напоминаешь меня же. Правда, я просто был авантюристом всегда, а ты еще и с такой проблемой. Да большинство бы в угол забились в страхе, кое-как выбираясь по врачам, которые ни черта не находили бы, назначая бесполезные таблетки. И такие люди всю жизнь так и сидят в четырех стенах, пугаясь даже своей тени, проживая свою тщедушную, полную страданий бесполезную жизнь. И тут выходишь ты, также пугающийся даже собственной тени, но отправляешься в далекие края в надежде задавить свою проблему. Я понимаю, что твой страх обусловлен не сознанием, а тем, что твой организм сам, без твоего ведома, создает этот страх физиологически. И тот факт, что ты так упорно борешься с этим, у меня вызывает большое уважение. Как говорил кто-то из мудрых: «Самые тяжелые битвы ведутся с самим собой»

Марк стоял и слушал, как завороженный, не смея лишний раз дернуться. Его глаза увлажнились и часто мелко заморгали.

— Джей, я…, — он приходил в себя, тихо проговаривая слова. — Я даже подумать не мог, что меня может понять совершенно другой человек из другой страны, который, вроде бы, как кажется, далек от всего этого. Сколько раз я не пытался объяснять другим людям суть своей болезни, никто особо не понимал ее. Меня называли и симулянтом и кем угодно. Эту проблему обычно могут понять только люди, которые ощущают то же, что и я. Обычно они сидят дома, как ты правильно сказал, и иногда выходят по врачам, если еще могут добраться до них, не впадая в панику, потому что с такими симптомами панических атак крайне сложно бороться, и практически невозможно контролировать. Я потом и перестал объяснять что-то кому-то, бросал как бесполезную затею. А ты как-то все это понял, как будто влез в мою шкуру. Я поражен до глубины души.

— Не удивляйся. За годы странствий я видел многое. И болезни и смерти. Разных людей, разное восприятие мира и взгляды. Я должен уметь влезать в чужую шкуру, от этого зависит моя жизнь и мой заработок. Все это приобреталось годами, у меня серьезный опыт. И что такое психические проблемы я тоже понимаю. У нас в отряде как-то был наемник, которого сильно контузило во время боевых действий ранее, и у него бывали и панические атаки, и истерия и много всего. Воевал иногда с кем-то, кричал дурным голосом на всю округу. Еле успокаивали. Держали несколько человек. У него это проявлялось в определенные периоды, обычно во время сна и достаточно редко. В целом это не мешало ему жить. Так что я прекрасно понимаю, что с тобой творится, и могу лишь посочувствовать тебе и пожелать удачи в борьбе с твоим жутким недугом. Сейчас тебе главное выбраться из этой передряги, а я, как человек, прошедший множество передряг (в плену я тоже был, причем пару раз), скажу тебе: надежда есть всегда, даже если уже поднимаешься по лестнице эшафота. Запомни это.

— Спасибо, Джей, — сказал Марк и протянул руку наемнику.

Тот крепко пожал ее и добавил:

— Я посмотрю, что еще можно сделать, попробуем тебя вытащить, парень. Держись.

Он постучался в дверцу, и как только ее отворили с другой стороны, пригнулся и вышел прочь. Марк лишь стоял, обдумывая все сказанное Джеем и вслушиваясь в его удаляющиеся шаги.

Парня переодели в какую-то странную бесформенную оранжевую робу: безразмерные штаны и такая же рубашка без рукавов. Его вывезли за пределы базы на несколько километров в зной пустыни. На небе не было ни облачка, стояла выматывающая жара — Сахара во всей своей смертельной красоте.

В военном джипе, который их вез, также расположились Абдуллах аль-Бакир и Джей. Наемник долго спорил с халифом, и все-таки ему дали право находиться во время казни, но предупредили о том, чтобы он не делал глупостей. Джей решил для себя, что в целом все это не его дело, он простой наемник и рисковать, конечно же, не станет ради парня, но все же попытается хотя бы отговорить террористов проводить экзекуцию.

Марка с руками, защелкнутыми в наручники за спиной, вытащили из джипа и отвели на несколько десятков метров поодаль. Вокруг была голая желтая ровная пустыня, на горизонте которой маревом волнообразно струился горячий воздух, искажая картинку далеко впереди. Юношу резко поставили на колени. На его голове был небольшой черный мешок, в котором было трудновато дышать. Мешок скинули с головы, и парень, весь мокрый от пота, поднял измученный взгляд, щурясь и испуганно озираясь вокруг.

Он видел, как в нескольких метрах от него бойцы халифата выставляли штатив и крепили на нее видеокамеру. Марк умоляющим взглядом смотрел на Джея. Тот стоял недалеко, энергично что-то доказывая аль-Бакиру, на что халиф лишь махал рукой и недовольно отвечал. Когда парень увидел блеснувший на солнце острый нож в руке человека во всем черном с черной балаклавой, скрывавшей его лицо, нервное напряжение Марка поднялось до пиковой отметки, и он закричал, что есть силы, падая на бок на песок и барахтаясь в нем, как насекомое, попавшее в паутину. Вот уже к нему приближается паук, выставив свои страшные хелицеры, и жертва, чувствуя свой конец, рвется изо всех сил, которые дает ему инстинкт самосохранения в самый последний момент жизни. Страшное напирающее отчаяние охватывает все его тело, а разум, будто начинает раздавливать мощным гидравлическим прессом ужаса. В такие моменты человек висит на волоске от безумия, и некоторые все же срываются в его бездонную пропасть, не выдерживая натиска всепоглощающего страха.

— Джей! Помоги! Скажи им, чтобы они остановили это все! — Марк катался в песке, обезумев от страха.

Несколькими сильными пинками тяжелых ботинок его привели в чувство, затем поставили на колени, и человек в черном, держа парня за волосы, приставил к его горлу лезвие ножа.

— Заткнись! — отрывисто и злобно произнес он на ломаном английском.

Наемник смотрел на все это, закусив губу и скрестив руки на груди. Он уже ничего не мог поделать.

— Накачайте его хотя бы наркотиками, вы же часто так делаете! — крикнул Джей халифу.

— Нет, пусть все видят его страх. Включайте камеру, — сказал аль-Бакир, махнув рукой.

Террорист, стоявший рядом со штативом, откинул автомат за спину и нажал кнопку записи на видеокамере.

Марк разрыдался, чувствуя, как страх двумя огромными комками сидит у него в горле и внизу живота. Внезапно его вырвало прямо перед собой. Его широко раскрытые глаза в ужасе шарили по сторонам, а сам он как будто уже не осознавал, что происходит. Казалось, на миг разум покинул его, но затем его лицо резко исказила гримаса злобы, а его яростный взгляд перекинулся на халифа.

— Страх? Тебе нужен страх? — закричал он. — Ты его не получишь!

И Марк зашёлся страшным смехом отчаяния. Все, что происходило с ним до этого, было лишь нормальным в такой ситуации моментом слабости, адекватной реакцией человека, изо всех сил хватающегося за жизнь.

Аль-Бакир уставился круглыми глазами на парня, но затем лишь усмехнулся ему в ответ.

— Сейчас посмотрим, парень. Ты будешь нашим оружием ужаса, направленным в слабые сердца всех неверных.

— Неверных? Да плевать тебе на ислам! — Абдуллах аль-Бакир жестом остановил человека в черном, который хотел было уже ударить Марка рукой, чтобы охладить его пыл. — Деньги и власть — все, что нужно таким, как ты! Я видел настоящих правоверных мусульман. Я жил в семье одного такого человека в Каире. В вопросах веры ты, халиф, не стоишь даже его мизинца, поэтому не рассказывай мне о неверных, джихаде, газавате, интерпретируя определенные аяты Корана так, как тебе удобно. Этот человек настоящий мусульманин — не ты! Он честным трудом зарабатывает свой кусок хлеба. Он максимально старается придерживаться большинства ритуалов и традиций ислама. Он — добропорядочный сосед, хороший семьянин, любящий муж и отец троих детей, который принял в свой дом человека другой веры, делил с ним кров и пищу, никогда не притесняя его на основе своей веры и не считая проклятым неверным, которого нужно немедленно истребить.

— Думаешь, что понимаешь суть нашей веры, мальчик? — презрительно кинул халиф. — Да что ты можешь знать обо всем этом?

— Я понимаю, я для вас недалекий, глупый парень, а у вас "Высокие цели", которых мне не дано понять. Я видел ваши цели, мертвые тела, жертвы ваших целей, женщин, детей, и их оторванные конечности. Среди них также было много мусульман. Кем нужно быть, чтобы уничтожать свой народ, своих братьев? Почему? Потому что у них какая-то другая трактовка Корана и другие ритуалы? — дерзко произнес Марк, по его лицу катились слезы злобы, — А может потому, что тебя, халиф, вера и не волнует, а лишь волнует дестабилизация ситуации там, где тебе удобно, чтобы поиметь с этого свою долю денег и власти?

Абдуллах аль-Бакир стоял и со всей суровостью во взгляде наблюдал, как юноша метался, изрыгая свою безумную необдуманную речь.

— Скажи, — смеясь, продолжал Марк, — Ты так же одурманиваешь своих воинов опиатами, как это некогда делали хашашины, чтобы потом показать им театральную постановку в специальных комнатах с нагими грудастыми девами, которые угощают их яствами под чарующую музыку, внушая им, что это Рай, в который они попадут, после участия в священном джихаде? После такого практически любой может стать фанатиком-смертником, думая, что он — воин Аллаха и бьется за благое дело. Правда, к праведности это все не имеет никакого отношения: человек в итоге бьется не во имя своего Аллаха, а ради меркантильных удовольствий чревоугодия, пьянства и бесконечных сексуальных забав с женщинами. Воистину, это настоящий праведный человек с высокими целями!

И Марк снова залился безудержным смехом, глотая соленые слезы, обильно льющиеся у него из глаз. Внезапно аль-Бакир выхватил из-за пояса нож и быстрыми шагами направился к Марку. С размаху он пнул парня ногой в грудь, опрокинув его на песок, затем прижал сверху коленом и, играя ножом перед его лицом, произнес:

— Сейчас я вытащу из тебя твой страх наружу, и ты у меня по-другому запоешь, кяфир.

— Мне не с чего геройствовать, халиф, — задыхаясь слезами, но при этом выдавливая из себя злобную улыбку, сказал Марк. — Страх? Да я живу в страхе уже много лет, я с ним двигаюсь по жизни рука об руку, да так, что многим и не снилось. Тебе такое точно не снилось. Может ты и видел смерть, больше, чем я, но ты всегда стоял поодаль, наблюдая ее со стороны. Я же ее прочувствовал во всей своей красоте. Тебе Джей не рассказывал мою историю? Я понимаю, она тебя не очень волнует, моя история. Да кто я вообще такой! Глупый кяфир, которого ты просто используешь в своих грязных целях. Но, вот что я тебе скажу, я умирал десятки раз, воскрешаясь столько же раз, чтобы снова умереть медленной мучительной паршивой смертью. Хочешь узнать, каково это? Я расскажу тебе о том, с чем ты, я уверен, никогда не сталкивался.

Халиф хмыкнул, затем встал с Марка, за шиворот поднимая его обратно на колени и закладывая нож в чехол у себя на поясе.

— Интересный ты парень. Ну да ладно, спешить нам некуда, а развлечений у нас здесь не так много, поэтому приступай, а мы послушаем, — халиф сел на небольшой раскладной стул, который взял с собой в машину и отдал приказ на арабском выключить видеокамеру. — Расскажи нам свою историю, я хочу услышать ее от тебя, подробно. От Джея картина получилась достаточно слабой.

Наемник, все это время стоявший неподалеку, подошел ближе и слегка кивнул головой Марку в знак одобрения, подбадривая его. Парень стоял коленями на песке, опустив голову, затем поднял ее и посмотрел на халифа.

— Все свое детство и отрочество я провел в российской полуглухой деревне, — начал свой рассказ юноша. — Моя мать одна растила двух сыновей, меня и моего младшего брата, в достаточно сложных условиях, работая на тяжелой работе, в сельском хозяйстве, больше подходящей для мужчины. Все рассказывать нет смысла, халиф, да и рассказываю тебе я это не для того, чтобы разжалобить тебя. Я уверен, что даже если бы я захотел это сделать, у меня бы ничего не вышло. Я рассказываю тебе это все потому, что ты хочешь осудить меня на смерть из-за страны, где я вырос и гражданином которой являюсь. Вернее ты хочешь осудить меня на смерть из-за тех, кто находится в моей стране у власти, потому как правительство с президентом во главе не являются тождественно равными понятию «страна». Хотя в авторитарных и тоталитарных государствах между этими понятиями ставят знак равенства, не спрашивая мнения народа. Насчет же меня, для тебя, халиф, дело ведь не столько в вере, сколько в моем гражданстве.

Абдуллах аль-Бакир лишь презрительно фыркнул в ответ.

— Но дело в том, — сказал Марк, — что я, как и ты, ненавижу всех этих людей. Они лишь уничтожают нашу страну, неприкрыто и нагло воруя у собственного народа, прикрываясь красивыми лозунгами и ведя политику двойных стандартов в отношении простых граждан и чиновников. Если начнется война, то я и подобные мне, обычные смертные, первыми будем тем «пушечным мясом», которое отправят защищать страну под патриотические возгласы элит, пока они и их дети будут отсиживаться в теплых местах в тылу. В итоге мы будем защищать не страну, а, прежде всего, их деньги. Патриотизм же всегда был лишь удобным инструментом удерживания стада овец и направления их в нужное русло. У этих людей все средства хороши. И я знаю, эта мысль не нова, так было всегда на протяжении всей жизни человечества, но сейчас народ более образован и может трезво оценить всю пропагандистскую работу в его направлении, хотя и остается достаточно большая прослойка глупцов, верящая в лозунги руководителей и патриотизм. Но это люди с взращенным в них десятилетиями пропаганды рабским мышлением, с ними уже мало что можно поделать, чтобы вернуть им критическое мышление.

— Еще сколько себя помню, моя мать работала, не покладая рук, но с каждым годом становилось лишь хуже и хуже. Элиты игрались в свои политические игры, а народ нищал все больше и больше, и продолжает нищать до сих пор. И это в одной из самых богатых ресурсами в мире стране. Поэтому я решил уже давно, что я никому ничего не должен, кроме своей матери. И уж тем более я ничего не должен своей стране. Я даже в армии отслужил. Кто-то скажет, что страна меня бесплатно выучила, платя деньги учителям и прочее и прочее. Чушь. Выучила меня моя мать. Начиная от детского сада, за который она платила из своего кармана и заканчивая институтом. Все остальное она оплатила в виде своих налогов с мизерной заработной платы, и даже если налоги эти были небольшими, она сполна выплатила все потом, кровью и здоровьем, которое она каждый день оставляла на каторжной работе.

С парня градом лился пот, но он как будто и не замечал палящего солнца Сахары.

— Так что если ты казнишь меня, то страдать будет лишь моя бедная мать, которая и так выстрадала слишком много, практически не видя белых полос в своей жизни. Конечно, правительство и сам президент будут раздувать щеки в праведном гневе, шля ноты протеста и осуждая перед телевизионными камерами такие варварские действия и терроризм в целом. Они будут устраивать всю эту показуху, набирая себе политических баллов и получая еще одно прикрытие для принятия очередных антинародных законов под видом борьбы с терроризмом. На самом же деле, такие законы принимаются лишь для того, чтобы держать народ на коротком поводке, создавая авторитарный режим, при котором всех ропщущих можно легко заткнуть и дальше воровать миллиарды, выводя их через офшоры какого-нибудь Кипра или Панамы, обеспечивая себе роскошную жизнь. Так что твоя экзекуция ничего не даст, халиф. Наоборот, российские элиты тебе скажут «Большое спасибо» за такой подарок. Страдать же будет лишь моя мать. А народ? Ну, что народ? Пообсуждают и разойдутся. Для русского народа это все уже как обыденность, их этим не напугать.

Марк с яростным воодушевлением рассказывал свою историю жизни и жизни простых людей в его стране. Он добрался и до истории о бывшей жене и своем неудачном браке, предвосхищая тем самым самую главную мысль, мысль о своем бремени, своем испытании, с которым ему придется идти всю свою жизнь, если ему будет суждено сегодня выжить. Юноша рассказывал о своем путешествии в Гонконг, о Саибе, и о том, как приехал с ним в Каир и работал на него в Хан аль-Халили, затронув и террористический акт, в который ему довелось попасть. Потом он начал описывать свою странную болезнь, с чего все началось, как протекало, что происходило и происходит с ним во время самых сильных панических атак, и как каждая из них превращается в настоящий Ад с ощущением медленной мучительной смерти, и при этом самое главное — осознанной смерти. Конечно, парень не умирал в этот момент (хотя кто знает, полностью об этом не знают никакие врачи, вплоть до психиатров), но каждый такой приступ был настолько силен, что каждый такой раз он думал, что это конец: настолько ужасны были симптомы и их проявления, некоторые из которых невозможно даже описать.

— Видишь, халиф? Я живу в Аду уже много лет, каждый день, борясь с самим собой, и эта дрянь, которая меня постоянно мучит, может настигнуть меня в любой момент, мучая меня и доводя до осознания того, то вот-вот я умру, но умру медленно паршивой смерть. Так что твой нож для меня не так страшен, особенно если ты подаришь мне быструю смерть.

Абдуллах аль-Бакир сидел, сурово хмурясь и слушая длинную речь юноши, вся жизнь которого была сплошным страданием с небольшими светлыми пробелами между черными тучами неудач. У него не было жалости к парню, но халиф отмечал, что есть в этом юноше что-то такое необъяснимое, странное, возможно, немного чудаковатое и наивное, что даже каким-то образом располагает к себе. К тому же его аргументы были не лишены смысла. Воистину, пути, по которым Аллах ведет людей, сложны, и конечная цель ведома лишь Ему одному.

Внезапно мысли халифа вернулись в реальность, и он, останавливая рассказ Марка, спросил:

— Погоди, парень. У меня вопрос. Почему ты ушел от этого человека в Каире, да еще и туда, где тебя точно подстерегала бы опасность. Ты ведь знал, что эти места опасны. Что подвигло тебя идти дальше таким путем?

Юноша оторопел и несколько долгих секунд смотрел на аль-Бакира.

— Халиф, — подумав и взвесив все, начал он. — Я не знаю, как ты отнесешься к тому, что я тебе расскажу по поводу своих мотивов покинуть Саиба, но если уж на то пошло, что я описываю тебе всю свою историю и жизни, и болезни, и своего путешествия и его мотивов, то в целом я уже не вижу причин не говорить и об этом моменте, даже если ты сочтешь меня чудаком, сумасшедшим или просто не поверишь мне, махнешь рукой и окончишь мою жизнь. Уже даже терять нечего.

Абдуллах аль-Бакир повернулся к наемнику, на что тот лишь почесал подбородок рукой, пожимая плечами.

— Говори, парень. Вся твоя история достаточно удивительна для обычного человека, так что еще одна странная история не сделает ее хуже.

— Вот уже полгода, с самого начала моего путешествия, мне снится один сон, в котором я встретил маленькую девочку и веду ее через странное место в каком-то странном замке, — сказал Марк, следя за реакцией своих слушателей. — Я не знаю, почему этот сон мне снится, но все это время он продолжается, и в этом сне мы с ней идем к какой-то конечной цели. Я ушел от Саиба потому, что во сне потерял девочку, ее зовут Тиора, и я понял, что это знак, чтобы следовать дальше. Саиб сказал, что Аллах с помощью снов пытается нам что-либо сказать, наше же дело расшифровать Его знаки и верно их интерпретировать. Ты веришь в такие знаки, халиф?

— Да, я, пожалуй, соглашусь с твоим другом-египтянином. Аллах посылает нам знаки в жизни и в снах так же, и если тебе действительно снится столько времени один и тот же сон, то это должно что-то значить. Так что было в твоем сне? Расскажи мне, а я решу, можно ли верить тебе, или ты сочинил эту историю ранее, — с серьезной заинтересованностью в голосе сказал аль-Бакир.

— Хорошо. Джей рассказывал мне, что ты — проницательный человек, и быстро определишь, лгут тебе или говорят правду.

Абдуллах аль-Бакир слегка кивнул головой, с одобрением искоса взглянув на наемника. Тот лишь развел в стороны руками.

Марк описал халифу весь сон, насколько это было возможно, все детали, стараясь ничего не упустить. Он описал Тиору и весь замок, по которому они шли, затем рассказал, как потерял ее в странных огромных лабиринтах. Аль-Бакир внимательно слушал, изредка покачивая головой и пристально вглядываясь в глаза парня.

— Когда я попал к тебе в плен, халиф, — заканчивал свою историю Марк, — я нашел девочку, отбив у этой самой твари, которая утащила ее. И когда я проснулся на следующее утро в твоей тюрьме, у меня появилась надежда. Сейчас твой нож может просто избавить меня от моих мучительных страданий, но с другой стороны, я нашел ее, а, значит, могу закончить этот сон, потому что только глупец не поймет, что это знак, некое предназначение, которое следует довести до конца. У меня большие сложности в отношениях с Богом, Аллахом, как бы его кто не называл, и с верой в целом, но я уверен в значимости этого пути и его окончании. При этом мне кажется, что сам процесс пути не менее важен, чем его конечная цель.

Аль-Бакир задумчиво смотрел в чистое голубое небо, поглаживая рукоять кинжала, висевшего у него на поясе.

— Да, парень, сдается мне, что ты говоришь правду. Нельзя рассказать придуманную на ходу историю в таких деталях, ни разу не запнувшись, когда над тобой висит смертельная угроза, и такую историю точно не сочинить за одну ночь в тюремной камере, где все мысли лишь о том, что с тобой сделают на следующий день, — произнес Абдуллах аль-Бакир. — Значит, ты нашел ее.

— Да, халиф.

— Этот мир не перестает меня удивлять, а Аллах все время преподносит новые знаки, снова и снова испытывая мою веру, — пробормотал он себе под нос.

— Халиф, отпусти меня, прошу! Дай мне закончить все это, наконец! — крикнул Марк. — И как я уже тебе говорил, политическая элита моей страны лишь скажет тебе «Спасибо» за то, что ты сейчас сделаешь. Ты сыграешь им на руку. Одна моя жизнь для них — ничто, но те положительные итоги, к которым приведет такая моя смерть от рук террористов, дадут им лишь дополнительную и весьма ощутимую пользу. Они радостно начнут потирать ладошки от мысли, что я так вовремя и в таком месте попал к тебе в руки. При этом кто-то скажет, что я сам во всем виноват и что я просто должен был выбрать другой путь. Может и так, но кто скажет, какой путь вообще верный? И выбираем ли мы сами свои пути? Возможно, мой путь был предначертан Аллахом, и у меня просто не было выбора? Я не знаю этого.

— Он и был Им предначертан, мальчик, — произнес аль-Бакир.

— Тогда Им же и предначертан мой сон, который теперь является моим предназначением, а, значит, ты пойдешь против воли Его, если лишишь меня жизни. Ты сам сказал, что веришь в знаки и что большая ошибка и грех, распознать знак свыше, но не последовать за ним или, что еще хуже, остановить того, кто за ним следует.

Джей удивленно смотрел то на Марка, то на халифа, по лицу которого теперь расползлась вуаль мрачной задумчивости, будто что-то яростно боролось внутри него.

— Знаешь, халиф, когда я увидел тебя первый раз, то в твоих чертах лица я увидел какую-то схожесть с Салах ад-Дином, это была моя первая ассоциация в тот момент. По крайней мере, он мне всегда представлялся таким: с суровыми чертами лица, мудрым и проницательным, жестким взглядом, который не обманешь. Я много читал в свое время об этом человеке, и его историческая фигура вызывала у меня уважение и трепет. Великий мусульманский военачальник, которого даже король Ричард III Львиное Сердце считал практически своим другом и при этом самым серьезным противником, к которому у него было безграничное уважение.

— Да, это был великий человек, гордость мусульманского народа, настоящий шахид, — с чувством произнес аль-Бакир. — Но сдается мне, парень…

— Во мне нет лести, халиф, — прервал его Марк. — Я говорю абсолютную правду. То, что я тогда увидел и почувствовал. Да и лесть всегда сразу видна, а от того смешна и отвратительна, поэтому я никогда не прибегал к ней ни с кем, прежде всего боясь попасть в глупую ситуацию, а сейчас еще и в смертельно опасную.

Марк спокойно поднялся с колен на ноги, встряхивая головой, от которой полетели капли соленого пота, уже заливавшие его пощипывавшие глаза.

— Был момент, когда Салах ад-Дин осадил и в итоге взял крепость Иерусалима, тебе это известно, халиф.

Абдуллах аль-Бакир лишь кивнул головой в знак согласия.

— Тогда ему сдался весь город, но с условием, что мусульманский военачальник оставит в живых и отпустит всех находившихся в крепости людей, иначе они уничтожат изнутри весь город со всеми его святынями, как христианскими, так и мусульманскими. Это было бы серьезным поражением полководца, даже если бы он потом спокойно взял крепость. Салах ад-Дин, как ты знаешь, сдержал свое слово, и все люди — а там были и мусульмане и христиане — покинули Иерусалим свободно. Более того, он даже гарантировал привилегии и неприкосновенность христианских паломников, которые впоследствии посещали священный город.

— Что ты хочешь всем этим сказать мне, парень? Я прекрасно знаю эту историю.

— Я хочу сказать, халиф только одно: отпусти меня. Сейчас я — эти люди внутри осажденной крепости Иерусалима, а ты — Салах ад-Дин, который никак ее не возьмет. Если ты убьешь меня сейчас, значит, как мы выяснили, пойдешь против воли Аллаха, то есть люди внутри Иерусалима сравняют священный город с землей, не оставив камня на камне, и ты останешься с великим грехом в душе перед Всевышним. Но ты можешь дать слово, что отпустишь людей, и тогда Иерусалим будет взят целым и невредимым вместе со всеми его святынями, то есть отпустишь меня следовать знаку свыше, своему предназначению, это и будет твоя победа, и Аллах вознаградит тебя за это, халиф.

Внезапно глаза Марка широко раскрылись, и он упал на колени, упираясь головой в песок. До этих секунд парень уже чувствовал, что у него подкатывают отвратительные симптомы, предвестники мучительных ощущений, но в тот момент у него не было времени обращать на них внимание, ибо его жизнь и так висела на волоске.

Сейчас очередной приступ был следствием очень эмоционального рассказа (это часто возникало при любых сильных эмоциях, как отрицательных, так и положительных), а может быть и невыносимой жары, но, скорее всего, и того и другого, вызывая весьма специфический сбой вегетативной нервной системы организма.

Парень глотал воздух ртом, все его тело сводило судорогой. Недвижимые пальцы рук застыли в положении, как у кошки, которая вот-вот выпустит когти. Он скрючился на песке, и то съеживался, то полностью разгибался, испытывая ужас и постоянно накатывающиеся волны тревоги и страха, от которых его сердце понеслось галопом на огромной скорости. Взгляд помутнел, голова кружилась, и было ощущение, что он вот-вот задохнется. Его дыхание перешло на поверхностное и очень быстрое. Из горла Марка периодически вырывался тихий вой между вдохами и выдохами, а сам он жестко терся подбородком об песок с мутным матовым взглядом, устремленным в никуда. Со стороны все это казалось агонией медленно и мучительно умирающего человека, и большинство обычных людей, увидев такое, сильно бы испугались.

Абдуллах аль-Бакир резко встал, глядя на приступ Марка, затем отдал приказ освободить его руки от наручников. Руки с одеревеневшими пальцами после этого остались почти в том же положении, сведенные судорогой.

Наемник был уже с бутылкой воды в руках рядом с парнем, нагибаясь над ним и создавая ему тень. Сначала он начал лить жидкость Марку прямо на лицо и на руки, а затем, когда юноше немного полегчало, и в глаза его вернулся какой-то жизненный блеск, дал ему попить. Джей стал быстро растирать парню мочки ушей и щеки, несильно хлопая его по лицу и приводя в чувство.

— Разлей воду по телу, — Марк еле шевелил губами.

Джей руками вскрыл робу на груди парня, оглашая пространство вокруг треском рвущейся ткани, и залил его обнаженный торс водой, а затем снова стал лить ее ему на голову и лицо.

Судорога постепенно стала утихать, а Марку становилось все легче дышать, только пальцы левой руки еще не гнулись около получаса, пока их не начало отпускать. Он лежал, уставившись в небо, изредка моргая и приходя в себя.

«Высокое бесконечное небо Аустерлица», — Марк горько усмехнулся про себя этой мысли.

— Да, парень, такое не подделаешь, ни дыхание, ни уж тем более судорогу. Ты действительно говорил правду. Мне казалось, будто ты умираешь, медленно и мучительно, и выглядело это, как агония. А я достаточно видел смерть, чтобы судить о таких вещах — сказал Абдуллах аль-Бакир. — Аллах дал тебе суровое испытание в жизни, и одному Ему ведомо, зачем тебе так страдать, но будь уверен, все это не просто так.

Халиф стоял, оглядывая своих бойцов, затем возвел очи горе и шепотом по-арабски что-то произнес, опуская после этого голову и взгляд в смиренном поклоне.

— Ты убедил меня и даже удивил, а это, мальчик, сделать нелегко. Я отпущу тебя, а ты сдашь мне Иерусалим в целости и сохранности. Следуй за своим знаком дальше. Я не буду тебя трогать. Аллах и так дал тебе великое страдание, которое тебе придется нести до конца своих дней, борясь с ним, но если ты достигнешь цели, которую он тебе отмерил, если в этом твое предназначение, возможно, для тебя все изменится. Всевышний приветствует тех, кто борется со своей судьбой, преодолевая испытание, данное Им.

— Примерно то же самое сказал мне и Саиб, халиф, — тихо произнес Марк.

— Ты встретил достойного человека, судя по всем твоим разговорам о нем. Что ж, ты свободен, и можешь идти, куда хочешь, я не буду тебя задерживать. Ты вернешься к наемникам и продолжишь свой путь с ними. Прощай.

Абдуллах аль-Бакир отдал приказ собираться и пошел в сторону военного джипа. Его бойцы, не произнося ни слова собрали технику, а человек в черном, посмотрел на Марка и слегка кивнул ему головой, на что парень ответил тем же.

— Да, парень, с тобой не соскучишься, — усмехнулся наемник, протягивая юноше руку и поднимая его на ноги. — Ты родился в рубашке. Просто она у тебя с одной стороны сильно испачкана и помята, а с другой безупречно выстирана и выглажена.