— Бывших оперативников не существует. Эта беда — на всю жизнь.

Виноградов нечто подобное уже слышал — то ли в кино, то ли от кого-то из знакомых. Звякнул хрусталем:

— Поехали!

Янтарное пламя послушно перетекло из рюмки и притаилось, согрев желудок.

— Хороший коньяк.

— Согласен.

До алкоголизма было еще не близко, но за последние год-полтора Владимир Александрович выпил больше, чем даже самые крутые парни из повестей старика Хемингуэя.

Так уж сложилось. Можно было назвать это бытовым пьянством, точнее — служебно-бытовым…

— Значит, без работы остался?

— Не совсем, но… Пытаюсь сам по себе.

— Как это?

— Человек — существо любопытное. Ему все про ближнего своего хочется знать: хороший ли, честный ли, есть ли деньги, а главное — не готовит ли какую пакость. Называется это по-нашему — консалтинг. В области защиты информации.

— По-русски это немного по-другому звучит.

— А что прикажешь делать? Для грузчика староват уже, в президенты банка не приглашают. Меня десять лет шпионствам всяческим учили, то на бандитов натаскивали, то на коммерсантов…

— А фирмач твой — что? Швед, кажется…

Виноградов вяло отмахнулся:

— Убыл к месту постоянной дислокации. Домой смотался, проще говоря. Начиналось-то все круто — офис на Мойке, приемы у Собчака в резиденции. Построили несколько коттеджей по супертехнологии — для «новых русских». А потом! То налоговая, то валютный контроль, таможня поставки срывает… В конце года подсчитали — дешевле было все это еще там, в Швеции, спалить.

— Может, подмазать забыли?

— Брось! Я как узнал, сколько они «зелени» кому надо и кому не надо рассовали… Плакать захотелось.

— А ты на что?

— Знаешь, пока этот господин Геллер здесь жил — можно было что-то советовать, влиять на ситуацию. Питерские компаньоны зубами скрипели, но слушались. А сейчас производство свернуто, гоняют трейлерами из Скандинавии дерьмовую тушенку и шоколад турецкий.

— Почему турецкий?

— А бес его знает! Может, и не турецкий… Главное — прибыль идет живая, и обороты мгновенные. Чистый криминал! Но не ловится.

— Конечно, с «черной» наличкой проще, чем в строительстве. Там бумажки, все через банк…

— Вот именно! Геллер вложился крупно, теперь на его валюту крутежка идет. Он в доле на прибыль плюс процент за «отмыв».

— А тебя, стало быть, выгнали?

— Сам ушел. Но к тому все двигалось.

— По-свински все-таки!

— Да нет, мы в расчете. Еще когда из Стокгольма вернулись, он что обещал — сделал. Меня всего-то пару раз к ребятам в погонах выдернули да в прокуратуру… Никаких обвинений, все в порядке!

— Сколько же ему это стоило?

— Не интересовался.

— Значит, чистый теперь?

Владимир Александрович сделал неопределенный жест:

— Видимо. Лицензию, во всяком случае, открыли — и на оружие, и на частную сыскную деятельность.

— Недурственно! Какие планы?

— Я же сказал.

— Кон-сал-тинг… — как хороший коньяк, посмаковал иностранное слово собеседник Владимира Александровича. — Частный детектив Виноградов! Звучит. Визитку заведешь — подари.

— Обязательно.

— Как с деньгами?

— Как… Живу на подкожных запасах. С клиентурой пока не густо, сам понимаешь.

— Да-а… В ментовку обратно не тянет?

Виноградов придержал наклоненную бутылку. Помешкал, потом все-таки долил до краев:

— За удачу!

— За нее, родимую!

Спешно закусили последней, поделенной пополам конфетой:

— Обратно в милицию? Если честно — тянет. Но рад бы в рай…

— Тоже мне — нашел рай! На четыреста тысяч в месяц. Не смеши, пожалуйста!

— Да знаю я все, и не хуже тебя… И про нищету, и про коррупцию! И про дебилизм служебный — майоры еще встречаются толковые, а полковники… подполковники… Эт-то что-то!

— Ну?

— Что — ну? Ты-то сам ушел. А меня выгнали! Причем за дело.

— Тебя ж подставили, все знают.

— Сам виноват! Нечего было ушами хлопать.

— Ладно. Что выросло, то выросло. Жди звонка. Может, работка найдется. Не пыльная, но денежная. Все! Пора мне.

* * *

Двери в нынешних офисах — дерьмо! Красивые, конечно, с блестящими ручками, но слышно через них, как через папиросную бумагу. Не говоря уже о том, что от приличного удара ногой вылетают к такой-то матери, да еще вместе с косяком и фурнитурой…

— Это что у вас тут?

— Представительство банка.

— Да-а…

Снаружи все выглядело вполне прилично — центр города, два шага от Большого дома. Глазок телекамеры над дверью:

— А что вам нужно?

Виноградов повернулся лицом к объекту и непроизвольно пригладил едва прорастающий ежик волос:

— К господину Тихонину. Мне назначено.

Больше никаких вопросов — ни тебе фамилии, ни цели визита. Просто брякнула глухо защелка, и в проеме возник неопределенного возраста пенсионер, прилично одетый, но почему-то в тапочках:

— Заходи!

Владимир Александрович покосился на бронзовую табличку: новенькая, не успевшая еще окислиться в беспощадной питерской атмосфере, она на совесть, пятидюймовыми шурупами, была пришпилена на уровне бельэтажа:

АКЦИОНЕРНЫЙ КОММЕРЧЕСКИЙ БАНК «ЗОЛОТАЯ ПЛОТИНА»

ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

— Заходи, сквозняк…

Все по-свойски, по-домашнему — о существовании дверных цепочек здесь, очевидно, даже не догадывались.

— Куда?

— Прямо и направо. Там сразу же.

— Понял, дед.

Нельзя сказать, что вопросам безопасности в этой фирме внимания вообще не уделялось: в углу коридора, на столике, между полной окурками пепельницей и американским электрошоковым фонарем, возлежала резиновая милицейская дубинка. Сам милиционер также имелся в наличии — расслабленный и помятый, он проводил Виноградова равнодушными глазками, даже не пытаясь шевельнуть утопающим в кожаной утробе кресла задом.

— Что читаем? — Владимир Александрович не собирался задерживаться, но, споткнувшись о снятый сержантом за ненадобностью и уроненный на пол бронежилет, счел необходимым продемонстрировать дружелюбие. В качестве компенсации за нарушенный покой.

Страж порядка вздохнул почти беззлобно и показал обложку.

— Классно! — Прочитать название Виноградов не успел, разглядел только каких-то чудищ в доспехах и негра с конструкцией, отдаленно напоминающей пулемет.

Милиционер кивнул и вновь углубился в дебри крутой фантастики, посчитав, что уделил посетителю достаточно внимания.

— Здравствуйте, девушка!

— Здравствуйте.

В приемной все было по высшему разряду: финские обои, ковер от «Искрасофт», компьютеры… Специальный стеллаж чернел и белел разнообразными средствами связи и портативным цветным ксероксом. Конструктивные особенности стола позволяли во всем объеме созерцать потрясающие ноги секретарши, а копия глазуновского «Набега» демонстрировала, что хозяева офиса не утратили культурно-исторических корней.

— Вы Виноградов?

— Да. А вас как зовут?

— Света… Присядьте, пожалуйста. Чуть-чуть придется подождать.

— Нет проблем.

Напротив окна беззвучно голубел экран монитора, соединенный с камерой над входом.

Ожил телефон.

— Банк «Золотая плотина», добрый день! Слушаю вас? Да, господин Василевич еще не ушел. Он у господина Тихонина… Нет, они просили не соединять… Хорошо, я запишу и передам. До свидания!

— Светочка, если бы весь персонал здесь хотя бы наполовину напоминал вас… Что вы заканчивали?

— Курсы секретарей-референтов. Со знанием языка. Ну и… институт. Экономический. Давно, правда.

— Завидую вашему руководству. Надумаете уходить — дайте знать!

— А что предложите?

— А сколько вы сейчас получаете?

— Ну-у… пятьсот в месяц. Долларов, разумеется.

— Неплохо. Это можно обсудить. — Лицо терять не хотелось, но… Больше Виноградову сказать было нечего — сам он зарабатывал значительно меньше. Даже с учетом того, что с потенциальным нанимателем теперь принято завышать свой уровень реального дохода процентов на двадцать — тридцать.

Разведдопрос прошел не без пользы — теперь хоть можно ориентироваться в суммах, вокруг которых будет крутиться разговор с Тихониным.

— Кофе? — Улыбка у Светочки была под стать ногам. Все остальное, впрочем, тоже.

— Спасибо, наверное. Если не надо специально…

— Две минуты.

Но в этот момент за начальственной дверью кто-то взревел:

— Думай, что несешь!

Бас был сочный, обстоятельный. Ответная реплика принадлежала срывающемуся на фальцет баритону:

— Не смейте так со мной разговаривать!

Очевидно, собеседники остановились у порога, так что благодаря отмеченным выше особенностям современных офисов слушать их можно было практически беспрепятственно.

— Вы меня предали! Меня всегда все предают!

— Ну, наверное, вы — Иисус Христос…

— Мальчишка! Сопляк! А вы-то, Сергей Юрьевич…

— На меня зря бочку катишь, поверь. — Третий голос звучал значительно спокойнее, поэтому смысл его фраз улавливался с напряжением: — Я не обещаю, что не предам тебя… Но можешь быть уверен, что сделаю это последним из всех твоих друзей!

— Да ты уже это сделал, Иуда!

— Не стоит ругаться. Расстанемся как равные!

— А вот это видел?

Виноградов представил сопровождающий реплику красочный жест.

— Подавай в арбитраж. В суд! Можешь в милицию написать…

— Точно! Мы же в правовом государстве живем, нет?

Виноградов перевел заинтересованный взгляд с двери на секретаршу — девушка Света не знала, что делать в подобной ситуации, то ли заткнуть посетителю уши, то ли тонко намекнуть руководству… и поэтому просто ерзала на стульчике. Наконец она нашла выход — двухкассетный «Самсунг» был под рукой, оставалось только нажать на кнопочку:

— Радио «Модерн»! В этот час с вами…

Владимир Александрович мысленно поаплодировал — она, судя по всему, не только ногами работать умела. И зарплату свою получала заслуженно.

— Думаю, кофе мы попить не успеем.

И точно — врата начальственного кабинета разверзлись, выпихнув в приемную носатого, с отчетливыми залысинами крепыша в коричневом пиджаке. Все остальное, что положено, на нем тоже было надето, но прежде всего бросался в глаза пиджак — добротный, с блестящими золотистыми пуговицами. Лицо у мужчины было потное, красное и злое.

— Всего доброго! — Фигуры в дверном проеме очень напоминали Виноградову поясные мишени динамовского тира. Очевидно, это и были обладатель фальцета и второй, спокойный…

— Пошли вы… — Никак не реагируя на окружение, обладатель пиджака прорубил своим крепким телом пространство прихожей и скрылся в коридоре. Некоторое время было тихо, потом издалека, почти от самой двери, донеслось:

— До встречи!

И что-то совсем уж матерное.

— Ушел…

— Тяжелый человек! Грубый…

* * *

Чтобы называть Бориса Михайловича Тихонина по имени-отчеству, требовалось известное напряжение — слишком уж юным выглядел шеф петербургского представительства. Длинный, худой, в очках… На вид ему было лет семнадцать. Одет, конечно, безумно дорого и с безупречным вкусом — но это скорее не плоды воспитания, привитого в семье, а лишь послушное выполнение рекомендаций продавцов из салона Карла Лагерфельда.

Золотой купеческий «роллекс» на бледном запястье смотрелся трогательно и чуть-чуть провинциально. Виноградов понял, что это не просто часы — это символ, символ успеха, достигнутого недавним выпускником Финэка, семь лет назад приехавшего завоевывать мир из степного шахтерского поселка.

Его заместитель, Сергей Юрьевич, которого еще совсем недавно в среде фарцовщиков и специалистов по валюте знали как «Серегу из Гавани», выглядел постарше и посолиднее. Так оно и было — в свои тридцать господин Чайкин успел поучиться в трех высших учебных заведениях и отовсюду вылетал за академическую неуспеваемость, пока наконец не смирился, признав свою неспособность успешно совмещать приобретение научных знаний и рискованный процесс создания собственной материально-технической базы. Он был блестящим практиком, заметной фигурой на тогда еще не разрешенном, но уже процветавшем валютном рынке… Отмену восемьдесят восьмой статьи Уголовного кодекса и соответствующую амнистию Сергей Юрьевич встретил в «Крестах», в качестве подследственного.

Освободился. Осмотрелся. И снова занялся любимым делом, но теперь уже в качестве дилера, а затем и ведущего эксперта питерской валютной биржи.

Последний раз они с Виноградовым виделись осенью девяносто третьего, случайно, — господин Чайкин был совсем не похож на бывшего суетливого коробейника, скупавшего у пьяных матросов и проституток на Морском вокзале доллары и марки… Напротив, он рассуждал о необходимости жесткой кредитной политики, стабилизации рынка и по знакомству дал нищему капитану милиции несколько практических советов по вложению избыточных средств на случай грядущих катаклизмов.

Тогда Владимир Александрович пропустил его рекомендации мимо ушей, о чем и пожалел спустя некоторое время, ползая под пулеметным огнем в здании московской мэрии…

— Проходи, Саныч! Видал?

У Чайкина рука была как рука, не то что у его босса — вялая, влажная…

— Борис Михайлович.

— Владимир Александрович.

— Очень приятно. Сергей о вас рассказывал.

— Светочка, кофе и… Все будут?

Виноградов засомневался:

— Не знаю, может… Капельку.

— А нам надо! — принял за всех решение Чайкин. — Светочка, тогда три кофе, бутербродики горячие и водочки. Хорошо?

— Открыть?

— Посмотри там в холодильнике, должна была со вчерашнего дня «Финляндия» остаться. Если охрана не употребила за ночь.

— Будет сделано.

— Да проходи, не стой! Присаживайся где удобно…

— Спасибо. Неплохо у вас.

Кабинет был обставлен в том же стиле, что и приемная, — только чуть поменьше оргтехники и побольше мужского беспорядка на бескрайнем хозяйском столе. И картина — не Глазунов, а что-то сюрреалистическое, среднее между поздним Дали и ранним Нечаевским.

— Денег стоило — ты не поверишь! Пока коммуналку расселили, пока в нежилой фонд перевели…

— Наверное, имело смысл?

— Посмотрим…

— Сергей! — Тихонин посмотрел на циферблат.

— Да, конечно… Извини, Владимир Александрович, у нас сегодня еще одна встреча, времени не много, а обсудить есть что. Так что к делу, если ты не против.

— Готов.

И Тихонин, и его заместитель вроде несколько поуспокоились после произошедшей пару минут назад баталии, поэтому Виноградов не удивился, когда Борис Михайлович нажал на кнопку селектора:

— Кофе принесите. Бутерброды тоже! Остального не надо.

— Хорошо, — отозвался динамик очаровательным голосом привыкшей ко всему Светочки.

— Владимир Александрович, вас рекомендовал господин Чайкин как человека, которому можно доверять… Вы давно знакомы? — Взгляд у Тихонина был умный, но без той настороженности, которая непременно поселяется в человеке после некоторой череды жизненных неурядиц и разочарований.

— Несколько лет.

— Давно не встречались?

— У нас есть определенный круг общих знакомых…

Виноградов снова прокрутил в памяти недавнюю встречу с бывшим коллегой за рюмкой коньяка, последовавший за этим звонок полузабытого «Сергея с Гавани», приглашение на беседу… И решил не вдаваться в подробности.

— Обычно я не доверяю бывшим милиционерам…

— Правильно, наверное, делаете, — пожал плечами Владимир Александрович. Ему захотелось поинтересоваться, а кому же в таком случае доверяет Тихонин, но это было бы расценено как дерзость.

— …но Сергей Юрьевич ручается!

— Благодарю за доверие.

— И лично вы производите достойное впечатление.

Хм… Неплохо бы узнать, что этот юноша с Уоллстрит имеет в виду: что у Виноградова ботинки почищены или что на протяжении всего разговора отставной капитан еще ни разу на ковер не сплюнул?

— Надеюсь, вы не собираетесь выдать за меня замуж свою старшую сестру?

— Простите, не понял?

Чайкин бросился спасать положение:

— Владимир Александрович хочет сказать, что если уж мы его пригласили…

— Верно! Это же вы меня пригласили, а не наоборот.

— Но ведь и вам нужна работа… Так?

— Мне нужна хорошо оплачиваемая работа. И то не всякая!

— Саныч, мы готовы заплатить!

— Тогда я слушаю. Или — до свидания. — Виноградов очень не любил подобных прелюдий, обычно за ними следовали угрозы, что «в случае утечки информации»… А потом все заканчивалось какой-нибудь ерундой, вроде просьбы проверить на судимость или сотрудничество с органами нового инкассатора. Или пожелания шефа установить, когда и с кем его супруга резвится под предлогом занятий шейпингом. — Сергей, ты же меня знаешь!

— Саныч, ты просто не понял. У шефа нет пока опыта общения с ребятами из твоей… сферы бизнеса.

— Все, Владимир Александрович! Простите. Я тоже предпочитаю не ходить вокруг да около. Вы вообще что-нибудь про нашу ситуацию слышали?

— Весьма отрывочно.

— От людей Василевича?

Фамилию Виноградов услышал впервые в этой же приемной, минут пятнадцать назад, но данный факт предпочел не афишировать:

— Разные бывают источники информации…

— Ладно, это ваша кухня. Но все-таки?

— Борис, давай расскажем все с начала. Чтобы он от нас узнал, как было на самом деле. Без всякой шелухи!

— Тогда лучше ты, Сергей. Это твой человек, раз уж решили.

История, видимо, и вправду была достаточно деликатная — ни шеф, ни его заместитель начинать не спешили. Владимир Александрович также с какими-либо инициативами не высовывался.

— Дело в том, что раньше мы работали в Невском банке недвижимости. Слышал? — Дольше тянуть паузу стало неприлично, и Чайкин принял ответственность на себя.

— Честно говоря, не припоминаю.

— Это неважно. Небольшой такой банк, карманный.

— Чей — карманный?

— В смысле?

— Ну, бандитский, воровской? Или покойной КПСС?

— Владимир Александрович, а вам обязательно это знать?

— Решайте сами.

От того, чьи деньги сформировали уставный капитал, зависело многое. В частности, с какими силовыми структурами придется иметь дело в случае возможного конфликта: с «отморозками» из организованных преступных сообществ нового образца или с беспощадными хранителями традиционного «общака». А может, это будут оберегающие покой «золота партии» бывшие и действующие кагэбэшники?

— Не знаю. Давайте пока не будем углубляться в эту проблему? Хорошо?

— Хорошо.

— Извините за назойливость, но… Надеюсь, у вас не возникнет соблазна поделиться с кем-нибудь тем, что вы сейчас услышите? Даже за большие деньги?

Тихонин вызывал у Владимира Александровича все большую жалость, несмотря на его шикарный кабинет и рубашку за семьдесят долларов:

— Я не торгую секретами, которые мне кто-то доверил по доброй воле. Это очень вредит репутации. Другое дело, если информацию удалось добыть самому — подкупом, хитростью, силой… Тогда это — мое! Тогда это уже товар, который ждет своего покупателя. Ясно?

— Боря! Не отвлекайся. Прости, Саныч.

— Слушаю вас, Борис Михайлович.

— Так вот, в начале года у банка возникла проблема. Понадобилось срочно продлить валютную лицензию…

— Я не силен в терминологии.

— Это документ, дающий право на занятие валютными операциями. Работа с вкладами населения, обменные пункты и прочее.

— Сладко!

— Еще бы. Естественно, за бесплатно такой вопрос не решался. Если один обменник на Невском дает две — две с половиной тысячи долларов…

— В месяц?

— В день.

Виноградов присвистнул — что-что, а считать он умел:

— Да-а…

— Ну, шеф немножко преувеличил! Бывает, конечно, но с учетом конъюнктуры рынка и накладных расходов… — В отличие от Тихонина, его заместитель принадлежал к категории бизнесменов, сделавших себе имя и состояние еще до «угара нэпа» девяностых. В их кругу было не принято хвастаться реальными доходами даже перед любовницами — ничего не поделаешь, тяжкое наследие подполья.

— А кто вообще эти лицензии продлевает? И выдает?

— Центробанк России.

— Москва?

— Нет, этим ведают конкретные люди здесь, в Питере. На одного из них — я потом назову фамилию — были выходы.

— У Сергея?

— Нет, лично у меня. — Тихонин даже немного обиделся — конечно, в двадцать с небольшим хочется, чтобы окружающие принимали тебя всерьез. — Тот человек очень осторожен, у него репутация… Он назвал сумму. Сумму, которая Василевича вполне устроила! Тем более что все другие варианты, которые пробовались, никаких гарантий не обещали, даже наоборот.

— А при чем тут Василевич?

— Василевич, которого вы, кстати, только что видели, является президентом Невского банка недвижимости. Он там все решает, хотя лично ему принадлежит всего три процента уставного капитала.

— То есть он и президент, и один из учредителей?

— Да. Так часто делают. Я был его замом по работе на бирже, а Сергей Юрьевич возглавлял валютный отдел.

— Вы, как я понимаю, уволились?

— Правильно понимаете. Но об этом после!

Нервничая, Тихонин теребил молнию упрятанного в коричневую кожу делового блокнота:

— Василевич тогда согласился. И дал указание выдать нам под отчет.

— Кому конкретно? И сколько?

— Согласно указанию президента, деньги под отчет были выданы мне и Сергею. Василевич обещал, что к осени спишет их.

— Какая сумма?

— Сто двадцать. Миллионов… Рублей.

— Это было тогда примерно тридцать тысяч долларов, — кивнул Чайкин. — Восемьдесят миллионов написали на Борю, сорок на меня.

Виноградов, пребывая в некоторой прострации, невольно покачал головой: такие суммы не воспринимались им как нечто реальное, как некая совокупность платежных средств, на которые можно приобрести что-то ощутимо полезное. Пока это были всего лишь чужие цифры, такие же неосязаемые, как триллионы из загадочного республиканского бюджета.

— Мы их сразу же отконвертировали. Это легко проверить, сохранились копии, да и девочки вспомнят.

— Короче, Боря отнес бабки тому мужику. Мужик взял, пообещал, что все будет путем и можно не трепыхаться… И кинул!

— Как это?

— Элементарно. Срок по временному разрешению вышел — и все, привет! — Чайкин разговаривал с Виноградовым, но слюной брызгал все-таки на стушевавшегося Тихонина. — Расписки-то никакой взять не догадались…

— Сергей, пожалуйста, опять не надо…

— Я все-таки не понял, что именно произошло.

— Ничего тот Борин приятель не сделал. Выяснилось, что документы наши как лежали в общей папке, так там лежат. И результат соответственный: отзыв лицензии на ведение валютных операций! Плюс штрафные санкции, так как по старым документам можно было работать до первого сентября, а Василевич со спокойной душой, думая, что все в порядке, инкассировался на обменных пунктах аж до седьмого, пока уведомление не пришло. И попал Невский банк недвижимости на такие деньги, за которые теперь душу вместе с кишками вынут.

— Не у вас же!

— Получается, что у нас!

— Мы же крайние остались… В общем, когда в июле Тихонин от Василевича увольнялся — и меня с собой свалил! — тот сказал, что претензий нет, мол, заплатили в Центробанк, так заплатили, лишь бы без проблем. А теперь…

— Теперь появились проблемы? И соответственно, претензии?

— Да! Получается, что мы с Сергеем тридцать тысяч у банка взяли, присвоили их якобы под того мужика, потом уволились. И Василевич «попал»…

— Некрасивая история. Значит, никаких документов, что валюта передана, нет?

— Слушай, Саныч! Ты когда-нибудь слышал, чтоб взятки по приходному ордеру брали?

— И сколько вам предъявлено? Помимо той суммы?

— Еще семьдесят.

— Всего, значит, сто тысяч долларов?

— Так, выходит.

— Нехило… Отдавать собираетесь?

— Откуда?

— Ты что, Саныч!

— Понял. Чем я могу помочь?

— Во-первых, организуй нам нормальную безопасность…

— А во-вторых…

— Что вы понимаете под безопасностью? «Крышами» я не занимаюсь, вообще насчет бандитов…

— «Крыша» — не твой вопрос! Тут все схвачено. Я имею в виду обычную охрану: в офисе, на обменных пунктах. Официально, без всяких там… И личных телохранителей.

— А во-вторых — инкассации, перевозка ценностей. А то люди Василевича грохнут суточную выручку — отбирай потом!

Надо было принимать решение. Но почему-то не хотелось.

— Вы сейчас — кто?

— Не понял… — нахмурился Тихонин.

— Банк «Золотая плотина». Точнее, его здешний филиал. — Чайкин сориентировался быстрее своего юного коллеги и сразу уловил, что имеет в виду гость. — Головная контора в Москве, работаем в основном с госпредприятиями, по конверсионным технологиям. Крутим деньги «оборонки». Боря — генеральный представитель, я — сам понимаешь…

— По валютной части?

— Да, пока в Питере не зарегистрировались, но скоро решим вопрос, начнем наличные операции… Приходи, приноси «зелень» — сделаем по хорошему курсу!

— Будут — приду.

— Обязательно будут! Штука в месяц тебя устроит?

— Тысяча двести. Первого и пятнадцатого — по шестьсот…

Ожидая негодующих возгласов, Владимир Александрович решил продолжать, как говорил один из его знакомых, «переть бугром»:

— Аванс — сегодня.

— Согласны, — кивнул Тихонин.

— Договорились, — Чайкин вздохнул и поправил очки.

«Ни фига себе, — подумал Виноградов. — Может, сбежать?»

Но потом решил не торопиться:

— С кем работаешь?

— С «куйбышевскими».

— Хм-м…

Было, судьба свела Владимира Александровича с одним из лидеров этой группировки: он считал себя человеком религиозным и от самого факта лишения ближнего своего жизни и здоровья удовольствия никакого не получал. Убивал по производственной необходимости, если можно так сказать.

— Не лучший вариант. Как они сейчас?

— В каком смысле? — Тихонин непонимающе поднял брови.

Сергей же кивнул:

— Вроде стоят пока… Хотя, конечно, послабее.

— Само собой! — Оба, и Чайкин, и Виноградов, знали, о чем идет речь: в ответ на гибель одного из офицеров милиция города поставила на уши практически все кабаки, бани и квартиры, значившиеся по оперативным данным как места «концентрации преступного элемента». И хотя, как обычно при подобных мероприятиях, побои и наручники достались вовсе не тому, кому следовало, удалось установить, что к расстрелу джипа с сотрудниками ГУВД имели отношение «куйбышевские». — Покрошил их тогда руоповский СОБР!

— Кто покрошил?

— СОБР — специальный отряд быстрого реагирования РУОПа, управления по оргпреступности. Очень крутые парни, самые, пожалуй, крутые в городе. Из всех спецназов…

— А эти… в черных чулках? Налоговая полиция?

— «Физики»?

— Почему «физики»?

— Отдел физической защиты. Так их называют. — Виноградов на секунду задумался, — Видите ли… Милицейские парни, они постоянно соприкасаются с криминальной средой — с теми, кто не только драться и воевать умеет, но зачастую этим и живет. Те, кого захватывает СОБР или ОМОН, — они с оружием обращаться умеют… Госбезопасность, или ФСК по-нынешнему, ребят своих тоже без практики боевой не оставляет: то террористов обезвреживать приходится, то заложников освобождать. Редко, конечно, но и слава Богу! А налоговая полиция по-серьезному себя еще не проявила.

— Как это? Мне рассказывали, такое в офисах вытворяют!

— Вот именно… Охрана редко сопротивление оказывает, не говоря уже о самих бизнесменах. Ворвутся — а там, простите за выражение, глиста во фраке да в очках. От одного вида масок и камуфляжа на пол валится, даже если и пулемет в столе приготовлен — забудет, за что хватать! Это что, боец?

— Очень удобная клиентура, — согласился скорее для Тихонина Сергей. — Какое там сопротивление, высшая доблесть — успеть сожрать платежку до того, как бить начнут. Или ключ от сейфа в окно выкинуть.

— У одного моего знакомого кувалдой сейф ломали… Имеют право?

— Имеют. И не только сейф… Да не в этом дело. Есть среди «физиков» отличные ребята, достойные, не хуже СОБРа! Просто используют их не по назначению.

— Мы отвлеклись. Время, Боря! Пора ехать.

— Да-да, конечно… Итак, Владимир Александрович, вы предложение принимаете?

— Почему нет? Ситуация непростая, в какой-то степени спорная… Полную безопасность не обещаю, но охрану приличную организовать попробуем.

— Отлично!

— Потребуются расходы. Значительные.

— Подготовьте предложения к завтрашнему дню… Все, до встречи.

* * *

Через три дня была суббота — законный выходной.

По семейной виноградовской традиции, до обеда, если Владимира Александровича не увлекали из дома неотложные сыщицкие дела, все дружно занимались уборкой квартиры.

— Это что, ты пыль вытерла? А это? — Подвернувшаяся под руку старшая дочь фыркнула и хотела что-то возразить, но смолчала. — Лезь опять наверх, чучело!

— Папа, а у меня как?

Младшей тоже перепало:

— Почему на столе бардак, а? Выкину сейчас все, что не на месте, к… к… к-куда-нибудь в мусоропровод!

— Я убира-ала…

— Не ной, голову отвинчу! Надо, чтоб все аккуратно было, по местам разложено. Как у нас, взрослых: документы отдельно, вещи отдельно, все чисто, все по полочкам. Мы же еду вперемешку с мамиными украшениями не храним? И огрызков у меня в сейфе нет, можешь проверить.

— А зачем?

— Что — зачем?

— Она спрашивает, зачем вообще убираться, — поддержала старшая сестра младшую. — Лежит себе пыль и лежит. Жить не мешает! И потом, может, мне удобнее чашку под кроватью оставлять, чтоб не таскать туда-сюда. Почему обязательно в кухне?

— Потому… Потому что все должно лежать на месте!

Владимир Александрович почувствовал, что получилось не слишком убедительно. Продолжил:

— Допустим, придут люди, посмотрят — а в шкафу все навалено кучей. Некрасиво, стыда не оберешься!

— А кто это в наш шкаф полезет? Чего это ему там понадобится? — скептически сдвинула брови старшая дочь.

— Воры? — поддержала ее младшая. — Для них, что ли, прибираться надо?

— Достали. Ну, почему воры? — Владимир Александрович судорожно принялся перебирать в уме, кому же еще, кроме воров, может понадобиться ковыряться в грязном белье и старых счетах за электричество. — Почему обязательно воры?

— А кто тогда?

— Мало ли… Ага! А если опять обыск?

— Опять? — Тогда, два года назад, эта процедура прошла для Виноградовых-младших незаметно: девочки уже спали, корректные сотрудники РУОПа ограничились данным Владимиром Александровичем словом офицера, что ничего, представляющего оперативный интерес, в их комнате нет. Собственно, так оно и было.

— Снова! — Решив не вдаваться в подробности, Виноградов продолжил: — Придут занятые люди, оперативники. Времени у них мало, а тут грязь, пыль, беспорядок. Стыдно ведь! Что подумают?

— Володя, прекрати ерундой всякой детям голову забивать! — Из кухни в сопровождении шума льющейся из крана воды появилась жена. — Какие еще обыски? Не будет больше никаких обысков…

— Ну, как скажешь… — согласился Виноградов, как будто это зависело только от него. — Хотя, конечно, в том правовом государстве, которое сейчас…

— Вы что, пылесосить даже еще не начинали? — оборвала жена его рассуждения.

— Нет пока. Заминочка вышла… Халтурят! — показал на замерших с тряпками дочерей Владимир Александрович.

— Быстро давайте! А то я уже свое заканчиваю, самим мыть придется.

— Что смотрите? Вперед, на мины! — рявкнул глава семейства и отправился собирать старенький пылесос.

«Да уж, — подумал он, — сыщик — это беда на всю жизнь: только бывший милиционер способен, оказавшись на другой стороне баррикады, а то и просто вне игры… Поэтому менты и „колются“ быстрее остальных! Если, конечно, есть в чем».

Как жена сказала? «Не будет больше никаких обысков»? Что же, неплохо! Виноградов привык ей верить, Татьяна редко ошибалась в прогнозах.

— Тебя к телефону! Рогалев.

— Понял, иду.

Под завистливыми взглядами дочерей Владимир Александрович на законном основании выпал из общей уборочной кутерьмы:

— Заканчивайте без меня!

Взял трубку:

— Слушаю!

— Володя? Привет!

— Рад слышать. Чем огорчишь?

— Ничем. В принципе нам условия подходят.

— От-лич-но! — Это действительно было здорово: если уж заместитель директора крупнейшей в регионе охранной ассоциации «Заслон» дал добро на сотрудничество, можно считать, что по крайней мере половина забот с плеч долой. — Что по поводу договора?

— Оформим. Хоть завтра. Люди есть, техникой обеспечим. Есть чем записать?

— Готов! — Виноградов прижал трубку к уху, щелкнул шариковой ручкой. — Записываю.

— Та-ак… По первому объекту: оставляем круглосуточный сдвоенный пост. Табельное оружие, все прочее… Один — в штатском, один — в нашей форме.

— Прилично хоть оденете? Пиджак, галстук?

— Обижаешь? Я же тебе не просто людей даю, самых лучших выделяю — как заказывал… Тех, которые на «Капитан-отеле» стояли.

— Годится!

— Правда, чуть подороже выйдет…

— Душегуб! Без ножа режешь.

— А чего ты, Саныч? Твои, что ль, деньги?

— Я работаю, братан! На хозяев. Впрочем, возможны компромиссы.

— Во! На втором объекте ты выиграешь почти столько же. Ночью ставим одного, просто в качестве сторожа — там ведь материальных ценностей нет, насколько я понял.

— Но с оружием и рацией!

— Договорились. А вот по номеру три… Там лучше связаться с вневедомственной охраной, сдавать под сигнализацию.

— А что в деньгах?

— Не сравнить: во-первых, безнал, во-вторых, расценки пока копеечные. И гарантийные обязательства они на себя берут.

— Так ведь волокита, наверное?

— Есть выходы. Как раз в твоем районе.

— Хм… Надо обсудить.

— Но сам понимаешь…

— Понимаю. Но ответить пока не готов. Доложу начальству, пусть решают. Кстати, хотелось бы двоих-троих из нынешней охраны оставить. Кажется, толковые ребята, только сырые. У одного даже лицензия открыта.

— Хорошо! Вообще-то ты знаешь, мы со стороны не берем, без испытательного срока, но… Присылай! Сначала в зал, потом оформим.

— Ага, в зал! Твои ротвейлеры котлету из них сделают. Ребята потом до кадровика доползти не смогут.

— Закон жанра! Ладно, шепну, чтоб не слишком зверствовали. Еще что?

— Пока, считай, принципиально договорились.

— С бандитами проблемы есть?

— Я же тебе сказал, когда встречались, это не мой вопрос, для разборок у них люди есть. Я занимаюсь только охраной! И взаимодействием с правоохранительными органами. Ну, еще персонал на мне — чтоб утечки не было, чтоб не воровали — и все.

— Как знаешь… — Чувствовалось, что собеседник Виноградова не слишком поверил. — Надо будет — скажешь, где найти.

— Не дай Бог! Надоело все это — в славном боевом прошлом. Давай еще раз по цифрам пробежимся.

Положенная на рычаг трубка звякнула, и в дверном проеме тут же появилась недовольная физиономия старшей дочери:

— А мы уже все, пока ты там по телефончику…

— Я, между прочим, работал! Денежку для вас зарабатывал, ясно?

— Неплохая работка. Не пыльная.

С возрастом характер у девицы становился абсолютно невыносимым.

— Какая есть. Вали отсюда, уроки делай!

— Сделала уже. От тебя же помощи не дождешься.

— Не зли, убью! — Владимир Александрович попытался запустить в язвительное чадо тапкой, но попал только в захлопнувшуюся дверь. — Балда…

Опять ожил телефонный аппарат:

— Слушаю, Виноградов!

— Это я, Слава.

— Приветствую. Думал, вчера приедешь.

— Не получилось. На службе заморочки, и аппаратуру не вынести было.

— Когда?

— Постараюсь в понедельник. После обеда.

— Всю программу?

— Телефоны проверю, но только до АТС.

— Годится!

Конкурирующие фирмы, бандиты и оперативники рангом пониже ставили «прослушки» прямо на телефонную линию: это подешевле и попроще, хотя и уязвимо при профилактических проверках. Серьезные организации, типа ФСК, РУОПа, некоторых служб Главка и полиции, обладая санкцией прокурора, «садились» непосредственно на станции: в этом случае вычислить чужие уши было практически невозможно. Да, пожалуй, Виноградову это и не требовалось — ссориться с ребятами в больших погонах он не собирался.

— Сколько номеров?

— Три. И два домашних.

— Домашние в другой раз.

— Только не затягивай! Постарайся до среды.

— Попробую. А в следующие выходные пощупаем стены.

— Эх, пораньше бы! — Проверить помещения на наличие подслушивающих устройств, в просторечии «закладок», нужно было не завтра, не сегодня, а, как говорится, еще вчера.

— Вряд ли. Техника только по журналу выдается.

Можно было, конечно, обратиться к расплодившимся ныне кустарям-одиночкам, охотно оказывающим такие профилактические услуги фирмам за мизерную плату. В лучшем случае эти «специалисты» приносили с собой допотопную или самопальную аппаратуру контршпионажа — а один из таких виноградовских знакомых, забыв однажды с перепою дома прибор, на глазах у изумленных заказчиков подсоединил к двум разъемам светодиод и, надев наушники, полдня нахально имитировал усердную работу.

Такого качества услуга стоила дешево, но Владимир Александрович предпочитал иметь дело с обстоятельным, порой даже чересчур медлительным и осторожным Славой. Слава был фанатиком всего электрического и электронного, недавно получил капитана и еле-еле сводил концы с концами на свою офицерскую зарплату.

— Ладно, планируй сам.

— Аванс дашь?

— Подъезжай в понедельник, решим вопрос.

— Хорошо бы. Есть, кстати, отличный генератор.

— Что есть?

— Генератор «белого шума». Прибор такой, чтоб любую аппаратуру в комнате заглушить. Говори о чем угодно — прослушать невозможно. Причем интересно — создается замкнутый контур, помехи соседям исключены! Только внутри помещения.

— Сам сделал?

— Ты что? Япония! Хотя, собственно, наши не хуже. Вот, например, если взять…

— Извини, Слава! — Виноградов знал, что если собеседника не остановить, он может говорить о любимых проводках и транзисторах бесконечно. — Меня обедать зовут. Давай в понедельник?

— Давай! Все, пока.

— До свидания.

— А обманывать нехорошо. Обедать еще не зовут. — Младшая доченька тоже готовилась вырасти в изрядную язву.

— Это ложь во спасение. Брысь! — Вторая тапка тоже улетела мимо цели.

Пора на «Динамо» собираться. Сначала — под штангу, потом — в баню. Пива купить… Виноградов пошел за полотенцем, но в спину ударил очередной телефонный звонок. Прорвало, что ли?!

— Слушаю!

— Это я. Узнал?

Как правило, при таком начале разговора Владимир Александрович клал трубку на рычаг — представляться надо! Но что-то в голосе Чайкина заставило его сделать исключение:

— Узнал.

— Надо встретиться. Приезжай в офис.

— Что-то случилось? Ребят поднимать?

— Пока не надо. Хотя, может быть… Обсудим!

— Ждите! — В голове привычно прокрутилось: «Часто слышим мы упреки от родных…»

* * *

Виноградов притормозил, полсотни метров не доехав до офиса. Припарковался. Оглядел улицу. Пустынная по причине выходного дня и сырой дождливости, она хорошо просматривалась почти на всем протяжении, растворяясь дальним своим концом в заневском тумане.

Кажется, ничего подозрительного: тихонинская «девятка», машина охранника, у соседнего дома — брошенный давным-давно и уже частично разворованный «Москвич» с помятым капотом.

Никаких признаков засады или наружного наблюдения. Впрочем, профессионально заинтересованный взгляд мог сейчас наблюдать за объектом из любого окна напротив.

На мысль о бандитском наезде тоже ничего не наводило.

— Заходите, пожалуйста! — Не успел Виноградов протянуть руку к кнопке звонка, как дверь приоткрылась ровно настолько, чтоб он смог протиснуться внутрь.

И мгновенно закрылась опять.

Владимир Александрович дождался, пока охранник задвинет щеколду и вернет на место никелированный замок цепочки. Протянул руку:

— Здравствуйте! Все спокойно?

— День добрый. Пока вроде без происшествий.

— Здравствуйте, проходите. — Второй охранник убрал ладонь с открытой кобуры и ответил на рукопожатие. Заколебавшись было, сунул тем не менее под мышку Виноградову металлодетектор. — Извините, инструкция!

— Все нормально. Оружия не ношу. Кто-нибудь есть?

— Тихонин и Чайкин.

— Обедали?

Охранники поняли, что Владимир Александрович не хозяев имел в виду. Кивнули:

— Да, все в порядке.

— Там оставляют в холодильнике, на субботу и воскресенье.

— Хорошо. Поаккуратнее сегодня! Что-то неспокойно… — И Виноградов направился в кабинет к руководству.

— Здравия желаю!

— Наконец-то! Ты что, пешком от дома шел?

— Присаживайся, Саныч. Полтинничек примешь?

— Я за рулем.

— Ну и правильно!

Чайкин тоже приехал на машине, но его это, видимо, не смущало: физиономия красная, глаза блестят, в бутылке — меньше половины. Тихонин выглядел значительно трезвее, судя по всему, он лишь обозначал свое участие в пьянке.

— Что стряслось?

— Лелик, все пропало! Гипс снимают, клиент уезжает… — хихикнул Сергей.

— А если без цитат? — В отличие от охраны, Виноградов не пообедал, поэтому чувство юмора у него несколько притупилось.

— Была «стрелка»… — Тихонин близоруко прищурился и потер глаза. — «Михайловские» забили.

В переводе на нормальный человеческий язык это означало, что состоялась встреча, время и место которой назначили представители так называемого «михайловского» преступного сообщества.

— От Василевича?

— Да. Больше часа терли…

Виноградов подумал, что, если уж вчерашние аспиранты зачирикали на манер бандитов и вокзальных проституток, скоро бедный Чехов станет носителем и источником ненормативной лексики.

— Что решили?

— Ничего хорошего! — Заметно было, что Тихонин с трудом держит в себе готовое выплеснуться раздражение.

— Ваши были?

— «Крыша»? Естественно!

— И без толку?

— Практически — без толку.

— Рассказывайте…

Ситуация складывалась следующая.

Позвонил вчера господин Василевич. Пригласил. Так пригласил, что сразу ясно стало — одним там делать нечего, а не прийти нельзя. Чайкин срочно вызвал «крышу», благо радиотелефон диспетчера «куйбышевских» и он, и Тихонин как раз для подобных случаев выучили наизусть. Те не подвели, прибыли вовремя: «бригадир» и еще бугай, для солидности.

— Где встречались?

— На их территории. В старом офисе банка.

— Вы присутствовали?

— Меня вообще не пустили! — Сергей матерно выругался и опрокинул в себя остатки из бокала. — Просидел в машине, как…

— Бандиты даже самого Василевича из его личного кабинета выгнали. Сначала минут двадцать что-то между собой выясняли, потом меня вызвали…

Чувствовалось, что юный финансовый гений добросовестно прокручивает в памяти детали утреннего мероприятия:

— …Я рассказал, как было. Потом его позвали.

— Василевича? А ты остался?

— Нет, меня попросили выйти.

— Попросили! — смачно сплюнул Чайкин. — Вежливые какие…

— Потом и президент вышел.

— Что говорил?

— Бред всякий! Что очень не хотел до этого доводить, что предлагал миром… И что бандиты — последнее дело, теперь всем головная боль… Что зря, мол, мы так!

— Уверен был в своей правоте? На сто процентов?

— Да, — кивнул Тихонин. — Или делал вид.

— Потом что?

— Еще минут десять ждали, пока не вызовут. Уже обоих…

— Кто приговор объявлял?

— Тот, старший от «михайловских».

— Та-ак…

Это уже само по себе говорило о многом. И ничего хорошего для оппонирующей стороны не сулило, поэтому Владимир Александрович не удивился, услышав чайкинское:

— На хрена же мы этим «куйбышевским» бандюгам платили?! Понадобились — так даже «перетереть» толком не смогли…

— Могло быть и хуже! Если бы сами по себе работали.

Виноградов вынужден был, соглашаясь со словами Тихонина, кивнуть:

— Возможно. Так что решили-то?

— Значит, так, если мы докажем…

— Слышишь? Ни хрена себе — до-ка-жем!

— …если докажем, что деньги фактически передали тому хмырю из Центробанка, то все стрелки переводятся на него. Уже не наша проблема, а Василевича, как разбираться.

— Логично.

— Тогда Сергей вообще чистым уходит, а я попадаю на пятерку тонн баксов — за то, что на гнилого человека вывел, ну и на… судебные, так сказать, издержки «братьев». За то, что на стрелку приезжали, беспокоились.

— Понял. Спорить сложно. Заплатишь?

— А куда я денусь? Легко!

— Даже так? — Владимир Александрович в который раз уже отметил про себя, что ему никогда не понять психологию людей, для которых пять тысяч долларов не являются ощутимой брешью в бюджете.

— А куда я денусь? — повторил Тихонин.

— А если не удастся доказать, что деньги отданы?

— Тогда будет считаться, что мы их присвоили — я и Чайкин!

— И что?

— Тогда нас на сумму выставляют.

— На сколько?

Тихонин застонал:

— Тридцатник возврата плюс проценты за полгода. Плюс — вдвойне, штрафные санкции… Восемьдесят тысяч!

— Долларов? — вырвалось у Владимира Александровича, и он тут же пожалел об этом — собеседники были на грани истерики.

— Нет, блин, японских йен!

— Рублей, мать их!..

— Срок?

— Неделя!

Собственно, сейчас сложно было судить, много это или мало: чтоб смотаться из страны — достаточно, а если квартиры и машины продавать — можно и не успеть…

— Да, положеньице! А сами они пошептаться с тем мужиком не хотят? Где-нибудь на природе?

— Нема дурных! Чтобы потом в Большом доме кровью харкать?

Попытка «наезда» на любого служащего верхнего эшелона была бы расценена однозначно — как террористический акт. Получить с него обратно деньги было делом безнадежным, единственное, чем Василевич смог бы утешить свое оскорбленное самолюбие — это приплатить еще и нанять киллера… Специалисты соответствующих оперативных служб считали, что в основе большинства так называемых политических убийств лежат мотивы сугубо меркантильные, измеряемые в долларовом эквиваленте.

— Это верно. Какие планы?

Деньги передавались из рук в руки, никаких расписок или документов. Свидетелей, естественно, тоже.

— Тебя для начала послушать.

— Ты же у нас консультант по безопасности…

Виноградов пожал плечами:

— Попробую выйти на кого-нибудь из приближенных. Сам-то Михайлов сидит второй год… С «куйбышевскими» лидерами встречусь.

— Смысл?

— Попробуем договориться, скостить сумму. Хоть ненамного.

— А дальше что?

— Ссуду возьмите в банке у себя, потребительский кредит… Потом раскрутитесь — вернете.

— Да не даст нам никто! Ни ссуду, ни потребительский…

— Это на сто процентов, Саныч — на «Золотую плотину» можно и не рассчитывать. Даже под залог!

— Владимир Александрович, вы, очевидно, нас не поняли. — Тихонин уже успокоился, собрался. — Где нам взять деньги — не ваш вопрос. Я вас для другого нанял. Исходите, пожалуйста, из следующего: мы этих сумм не брали, Василевича «кидать» никто не собирался. Поэтому за чужие грехи платить не будем, ясно?

— Понял, что ж тут не понять?

Сумасшедших Владимир Александрович не то чтобы боялся, но относился к ним с известной настороженностью и старался никогда не раздражать.

— «Крыша» о вашем решении знает?

— Пока нет.

Тихонин был не просто сумасшедшим. Он был ярко выраженным кандидатом в покойники.

— Надо сказать.

— Рано! Подождем.

«Жаль, — подумал Виноградов. — Придется искать себе новое место работы. Хорошо, что хоть аванс получил…»

— Владимир Александрович, мы очень на вас рассчитываем! Придумайте что-нибудь, что-нибудь такое, чтоб доказать, а?

— Ты же опер бывший, по взяткам работал, Саныч! Есть же методы какие-нибудь… — подхватил Чайкин.

— Провокацию, что ли, устроить, как обычно менты делают?

— Все, что скажешь, — деньги, технику, транспорт… Только скомандуй!

— Ну вы… вообще! — Виноградов сидел, ошалело оглядывая собеседников, но какая-то часть его сознания уже просчитывала возможные варианты.

Всегда и везде, в любой компании, Виноградов с жаром и посильным красноречием отстаивал мысль: утверждение о поголовной продажности и некомпетентности сотрудников правоохранительных органов неверно и некорректно! Есть, есть еще в органах люди порядочные, неподкупные — Владимир Александрович сам знавал одного-двоих, а, по слухам, на город таких могло набраться чуть ли не с дюжину.

Народ-то был прекрасный, но объективно вредный. Ведь, столкнувшись, скажем, с не берущим взятки инспектором ГАИ или увидев участкового, платящего за водку в ларьке, расположенном на обслуживаемой территории, обыватель начинал испытывать в душе какое-то томление, отзвуки напрочь забытых иллюзий о «милиции, которая меня бережет». На фоне этих аномальных личностей остальные ребята в погонах выглядели достаточно неприглядно, что, безусловно, не способствовало росту престижа органов внутренних дел.

Поэтому система, стремясь к самосохранению, от таких индивидуумов старалась избавляться.

— Значит, выговорешник ты все-таки схлопотал?

— Слава Богу, что хоть так! Могли и уволить.

— Из-за такой дешевки? Как ты ее назвал — «дырка на ножках»?

— Это не я, это сами бандиты…

Виктор Барков, старинный виноградовский приятель, настолько не вписывался в привычный образ милицейского спецназовца, что только причудой судьбы можно было объяснить его довольно успешную карьеру. Знаток Грибоедова, философ-надомник и, по-видимому, тайный поэт, Барков чего только не делал, чтобы не выделяться: волосы стриг почти под ноль, громко и с выражением матерился, потел в спортзале. При встречах с начальством преданно хлопал ресницами и изображал идиота.

Но все равно хилая его интеллигентская сущность то и дело давала о себе знать, и капитанские погоны в очередной раз повисали на тоненькой, готовой в любой момент оборваться ниточке.

— Я от ребят слышал. А как дело-то было? В газете вообще неизвестно что пропечатали!

— Мысль изреченная есть ложь. Тем более мысль напечатанная — это ложь вдвойне.

— Хорошо сказано.

— Это я не сам придумал. А дело было так. Одна девица — даже не легкого, наилегчайшего поведения — попала на учет в психушку.

— За что?

— Пыталась себе по молодости вены порезать или что-то в этом роде… Не суть. Может, действительно у нее мозги набекрень, а может, просто «косила» под шизофреничку. Жила с мамашей в однокомнатной квартирке на Просвещения, раз в год в больничке отлеживалась. Заодно трипперок очередной подлечивала: в кооперативах бабки бешеные нужны, а для психов — бесплатно.

— Надо же!

— Э, не завидуй. Словом, померла у нее мамаша. Дочка дура дурой, но сообразила — купила справку себе из районного психдиспансера, что на учете не состоит. Пришла в банк, попросила ссуду — под залог недвижимости. Все чин чином: документы в порядке, бумаги — из жилконторы, туберкулезная, разнообразные «формы девять» и прочая макулатура — вроде присутствуют. Послали банковскую безопасность проверить — тоже все в порядке, квартира фактически существует, относительно не загажена.

— С участковым не разговаривали? С соседями?

— Нет. Я же говорю — лопухнулись!

— С другой стороны, кто мог подумать…

— Саныч! Им за это деньги платят — чтоб думали! Неплохие, между прочим, деньги.

— А потом что?

— А потом она, конечно, кредит в срок не вернула.

— Много?

— Тысяч десять долларов. Или около того.

— Да-а, за такую сумму могли и башку снести.

— Что и пытались сделать. Но не сразу — сначала позвонили, предупредили, что приедут выселять, когда срок подошел. Она, не будь дура, сделала вид, что согласна, попросила даже с грузовиком помочь — якобы для переезда в какую-то комнату. А сама — в Скворцова-Степанова брык! И залегла.

— Ли-ихо!

— Ну, оттуда уведомление в банк, что гражданка такая-то недееспособна и сделки, совершенные ею, недействительны.

— И в суд не подашь…

— Конечно. Квартиру у нее никто не отнимет, заставить ссуду вернуть — фигушки! Даже если утюг в задницу — ну, подпишет она любую дарственную, хоть доверенность на право отстрела бегемотов, а толку-то? С психа — какой спрос?

— К уголовке за мошенничество не привлечь, — задумался Виноградов. — Ответчиком по иску тоже не получится. Попали ребята! Можно, конечно, попытаться стрелки перевести на того, кто ей в районном диспансере штампик ставил…

— Думаешь, ты один такой умный? Те ребята тоже пытались с девкой по-хорошему потолковать. Так она им сначала на главврача показала, потом какую-то бабу из регистратуры приплела, а в конце вообще ахинею понесла.

— Грамотно.

— А что делать? Банкиры дождались, когда эта крыса положенный курс лечения прошла, дали денег, чтоб ее дня лишнего не держали — и прямо на выходе перехватили. Вывезли на дачу и начали обрабатывать: трахнут — побьют, побьют — опять трахнут…

— На всю сумму хотели? На десять тысяч надо было долго стараться.

Виноградову жалко, конечно, было девку, но… не очень!

— Нашим операм кто-то простучал — держат заложницу, измываются. Мы и сорвались дежурной группой.

Владимир Александрович кивнул — а что делать? Служба!

— Стреляли?

— Было немножко. Те подумали, что бандиты, начали сопротивляться. А наши парни этого ох не любят! Из мордатых одного положили, двух ранили. Сережку Ильина зацепило, дробовиком…

— А девка?

— Что ей будет? Потерпевшая! Круглосуточный пост теперь выделяем на охрану.

— Вот, мать его так! А выговор-то за что?

— Надо было крайнего найти. Написали, что в нарушение приказа такого-то от числа такого-то перед началом штурма здания не было преступникам предложено добровольно освободить заложницу. Вот, у меня выписано: «…Также старший группы захвата не представился… Не принял все меры для исключения применения табельного оружия». Да! Вот еще: «…У ряда сотрудников отсутствовали отличительные знаки и эмблемы установленного образца». Как тебе?

— Аргументированно.

— То-то и оно! Понатворили инструкций — и попробуй нарушь хоть одну. В клочки порвут, промокашки свинячьи. А сами пистолет только в «Полиции Майами» видели.

— Судя по сериалу, там то же самое.

— Везде бардак! Ты-то как?

— Так, помаленьку…

— Слышал, ты с серьезными людьми поцапался? Даже побегать пришлось — аж за бугор?

— Было дело. Лучше решил так, чем в покойники. Уволили, зато не посадили. И жив остался, что тоже неплохо.

— Правильно! Помнишь, у Шекспира: «Ведь тот не вор, кто козням вопреки уносит ноги тайно, воровски!»

— Надо же, прямо про меня… Это откуда?

— «Макбет». У меня есть — в переводе Пастернака. И еще одно издание, одиннадцатого года…

— Тысяча восемьсот одиннадцатого? — Виноградов бы не удивился, половину зарплаты Виктор тратил на книги.

— Нет, девятьсот одиннадцатого. Я покажу тебе.

— Спасибо, в следующий раз. Так что посоветуешь?

Барков поморщился и почесал за ухом:

— Поганые дела у твоих ребятишек!

— Витя, это я и сам знаю.

— Ох, не нравится мне все…

— Ты не стони. Говори толком, если есть о чем.

— Саныч, может, пошлешь их куда подальше?

— Нельзя. Некрасиво! Банкиры — они как дети. Заигрались в свои акции, биржи, дивиденды… Грех беззащитных под танком бросать. Растопчут.

— Платят хорошо?

— Нормально. Не в этом дело. Мы в ответе за тех, кого приручили.

— Раньше ты говорил это об агентуре. Я помню.

— Времена меняются. Ну?

— Если все, что ты мне вчера рассказал, правда…

— Не знаю!

— Видишь, даже этого ты не знаешь. А просишь, чтоб я…

В общем, Барков был, конечно, прав.

— Все верно, Витя. Извини. Чаю еще нальешь?

— Давай подставляй… — Виноградовский приятель не пил, не курил, соблюдал православные посты и вечерами медитировал на балконе под музыку даосских монахов. — Даже не знаю, что посоветовать.

— Да не нужны мне советы. Мне нужны люди — в форме, с оружием. И доступ в компьютер.

— Подумай еще раз, Саныч.

— Тот мужик — сволочь! Тихонин с Чайкиным тоже не подарок, но в этом случае их капитально подставили…

— В следующий раз умнее будут.

— Следующего раза может вообще не быть! Мальчишки с самолюбием, отдавать не собираются ни цента.

— Значит, завалят их. Или калеками сделают.

— Из-за той сволочи. Так?

— В общем, да. Пусть заявление напишут в РУОП, если подстраховать, то…

Виноградов поднял глаза на собеседника:

— Издеваешься?

— Да нет, я так…

Барков помолчал, помешивая ложкой остывающий чай:

— А что ты, собственно, задумал?

— Не знаю.

— Брось!

— Нет, действительно, еще толком не решил. Есть наметки какие-то, но пока… Понимаешь, силой этого гада признаться не заставишь. Во-первых, опасно, а потом — никому не нужно такое доказательство. Под паяльником каждый что угодно подтвердит! Бандюганы это прекрасно знают, лучше нас с тобой.

— Что-то другое нужно.

— Именно! Записи, что ли, собственноручные… Должен же такой человек вести какую-нибудь «черную» бухгалтерию? Он же финансист, а у них это в крови. Может, дискета какая-нибудь с паролем?

— Вряд ли. Дураков сейчас все меньше, грамотные стали.

— Лучше, конечно, чтоб он сам признался.

— По своей воле? И явку с повинной написал? Снялся на камеру! Эй, ты что? Спать собрался?

Виноградов прикрыл веки и вытянулся в кресле, закинув на затылок скрещенные пальцы рук, — так ему легче думалось.

* * *

— А что такое совесть? В некотором роде это замполит души…

Владимир Александрович только крякнул — пользуясь тем, что из замкнутого пространства «жигулевского» салона деться было некуда, Барков уже второй час безнаказанно удовлетворял свою страсть к словоблудию.

— Витя! Еще слово — и я тебя убью… Вот этой вот штукой. — Костистый парень в комбинезоне поудобнее перехватил ручку видеокамеры и сделал вид, что примеривается для беспощадного удара: — Честью клянусь, казенного имущества не пожалею!

Лучше всех чувствовал себя водитель — тихонько посапывая, он отгородился от мирских тревог заслуженным сном рабочего человека.

— Темнеет.

— Скоро он, а?

— Мне сбегать поторопить?

Барков поискал, к чему бы применить избыток энергии. Нащупал тангенту радиостанции:

— Эй, как вы там? Скучаете?

— Ждем-с! — прохрипел динамик.

— Скоро. Успеете размяться.

В автобусе группы захвата, закамуфлированном под аварийную машину «Ленгаза», было, конечно, попросторнее. Но и народу туда набилось значительно больше. Причем самый маленький весил шесть пудов — без автомата и амуниции.

Хорошо хоть, никто не курил…

— Смотри!

Из парадной вышел седой, с безукоризненным пробором мужчина. Замшевый плащ и шейный платок замысловатой расцветки придавали ему вид несколько богемный, что органически дополнялось не сходящей с лица гримасой легкого, ни к чему не обязывающего инакомыслия. Нос картошкой, породистые губы…

— Неужели он?

— То-очно! Еще в этом фильме играл, как его…

— Гестаповца?

— Да нет, про бандитов! Комедия, как же ее… Забыл.

— Помолчите секунду, искусствоведы!

— Майор, а он что, тоже из этих?

— Зат-кни-тесь!

— Пардон, пардон. Извини… — Все-таки трудно было сдержаться: артист, то ли народный, то ли заслуженный, знакомая с детства физиономия — и в такой пикантной ситуации!

— Все эстеты — педерасты! — с пролетарской прямотой вынес вердикт водитель.

«Интересно, где он выучил такое трудное слово — „эстет“?» — подумал Виноградов, но промолчал, замерев: старик огляделся, поднял ладони к вискам, в несколько движений поправил прическу… Затем, не уверенный, что информация дошла по назначению, повторил то же самое, повернувшись в другую сторону.

— Видел?

— Конечно.

— Значит, все в порядке. Дадим ему время убраться — и вперед! По плану.

Актер тем временем отпер дверцу сиреневой «Волги», проскользнул за руль и включил двигатель.

— Интересно, какой он себе псевдоним взял? «Фиалка» или «Лютик»? — задал вопрос в пустоту Владимир Александрович.

— И вообще, не боишься с ними встречаться? Мысли посторонние не возникают? — поддержал приятеля Барков.

Парень с видеокамерой строго посмотрел на обоих — мол, дружба дружбой, а на чужие служебные тайны рот не разевай. Потом, не выдержав, хмыкнул:

— Пошли вы… Высажу!

В России полиции нравов, как таковой, нет — есть отделы и отделения некой «профилактики». Название другое, а клиентура как и везде, от Аляски до Цейлона: проститутки, сутенеры, притоны, малолетние наркоманы и бородатые извращенцы… Мерзость! И Вася Солодов, старший лейтенант, уже устал объяснять друзьям и коллегам из угро и следствия, что после Стрельнинской школы милиции места работы себе не выбирал, что в группу по «педикам и лесбиянкам» его направили не по причине каких-либо отклонений в сексуальной ориентации, а просто потому, что была вакансия именно там. Сначала он еще обижался на подначки по поводу выдаваемых на встречи с агентурой презервативов, а потом махнул рукой — надоело! Тем более что «голубые» в массе своей людьми были не опасными и на сотрудничество шли легко — в отличие от своих «розовых» соратниц.

Артист, любимец публики, состоял у него на связи под псевдонимом «Барон».

— Наш-то клиент точно там?

— Ты «отмашку» видел? Должен быть!

— Надеюсь.

Шанс действительно был последним — назначенный срок истекал, придумывать что-то другое не оставалось ни сил, ни времени.

За эти несколько суток Владимир Александрович здорово выложился: бриться и то успевал не всегда, ел нечасто и плохо. Провалившись было в сон, вскакивал среди ночи, рылся в заброшенных записных книжках, будил ранними телефонными звонками друзей, знакомых, приятелей знакомых… Пил неизвестно с кем, раздаривал конфеты и обещания.

И наконец, Вася Солодов — подарок судьбы! Получив в ответ на интересующую фамилию утвердительный кивок, Виноградов сразу же принял охотничью стойку — вот оно… Остальное оказалось делом техники.

Трудность, собственно, была только одна — вразумительно объяснить начальнику «профилактики», почему это вдруг опер Солодов вздумал трясти какой-то мелкий, довольно благопристойный притончик, где собираются приличные люди, когда в городе немерено злачных мест с такой гарантированной добычей, как наркотики, оружие, беглые дети. И если уж Солодов договорился на личных контактах, что под операцию ему выделяют аж целую группу спецназа, то не проще ли ее, эту группу, бросить на тот адресок в конце Петроградской, который… И что это за информация такая, требующая проведения мероприятия именно в четверг после семи — ни раньше, ни позже?

Излишними подробностями обременять начальство Вася не стал, просто организовал — не без помощи Виноградова — звоночек из Федеральной службы безопасности с туманными намеками, что у контрразведки есть тут свои интересы и товарищу подполковнику будут искренне обязаны, если…

— Пора?

— Не дергайся, Саныч!

— Мерзостью какой-то занимаемся… — расстроенно покачал головой Барков и стянул на лицо черную вязаную шапочку. Получилась маска — обугленная головешка с пробоинами глазниц.

Виноградов тоже закамуфлировал физиономию и повернулся к водителю:

— Как смотрюсь?

— Как клоун.

— Мн-да! Тебе бы банк в таком виде грабить, — пожал плечами Солодов. Сам он прятаться ни от кого не собирался: — Командуй!

Спецназовец наклонил то место, где под маской угадывался рот, к прилаженному под левой ключицей микрофону:

— Приготовились, мальчики!

— Только вы — того… не слишком. — Даже на видавшего всякое инициатора процесс подготовки к налету произвел определенное впечатление. — Там вряд ли есть кто с оружием.

— Посмотрим. Начинать?

— Давай!

— Пошли! Работаем!

Двери «Жигулей» открылись почти беззвучно: Барков, Виноградов, Солодов…

— Вперед!

Пространство между микроавтобусом и парадной мгновенно заполнили стремительно-безликие фигуры с автоматами — торопясь вслед, Владимир Александрович успел заметить остолбенелые позы редких на этой улочке прохожих…

* * *

Результат Виноградов уже успел доложить по телефону — но вкратце, без подробностей.

— Не томи, Владимир Александрович!

— Секундочку…

Легонько, одним пальцем подтолкнув кассету, он попятился и занял место в кресле. Черная пасть видеодвойки сглотнула пластиковый брусок, коротко проурчала нечто — и экран ожил.

— Вот, с этого эпизода. Качество, конечно, не слишком, но переписывали прямо с камеры, с бытовой…

— Ерунда! Годится.

— Тихо вы!

Что-то шумело, вторгаясь в запись — шаги, скрип двери, чьи-то голоса поодаль… Но то, что говорил мужчина, можно было разобрать совершенно отчетливо:

«— Да, признаю. Я получил от Тихонина Бориса, отчества не помню, тридцать тысяч долларов США.

— За что? — Голос за кадром только угадывался и вряд ли мог быть идентифицирован.

— За то, что… — Говорящий замялся, — За то, что окажу ему содействие в продлении валютной лицензии. На год.

— Ему лично?

— Нет. Он представлял тогда Невский банк недвижимости, если не ошибаюсь.

— Когда? И поподробнее…

— Это было тринадцатого февраля, в моем служебном кабинете. После обеда, точное время я не помню. Мы еще выпили по рюмке водки за будущий успех».

Владимир Александрович перехватил удивленный взгляд Тихонина, адресованный Сергею.

Запись продолжалась:

«— Говорите!

— А что еще? — Удивление на лице мужчины сменилось напряженным раздумьем. — A-а… Я не собирался ни обманывать Тихонина, ни нарушать свои служебные обязанности. Получая от него деньги, я рассчитывал, что в случае, если все будет в порядке и мое вмешательство не потребуется, я их оставлю себе. А если бумаги не пройдут, то верну их ему. Мне деньги нужны были в долг!

— Почему вы не вернули их?

— Когда Тихонин приехал? Уже осенью? — Говоривший сделал паузу, будто что-то припоминая: — Я подумал, что это провокация. И что у Тихонина в чемоданчике диктофон. Поэтому я и не подтвердил, даже в разговоре с ним, факт получения в начале года денег — чтоб обезопасить себя. К тому же тогда у меня не было нужной суммы.

— Вы намерены вернуть Тихонину долг?

— Да, разумеется! Я только ждал подходящего момента и подыскивал место, исключающее возможность провокации со стороны коммерческих структур. Или милиции…»

Камера поползла вниз: лицо, расстегнутый ворот рубашки, пиджак. Брюки отсутствовали — пространство от финских трусов до туфель занимали бледные волосатые ноги.

«— Не снимать! Мы же договорились!»

Камера вернулась назад:

«— Почему вы решили дать чистосердечные показания? Это сделано добровольно? Без принуждения?»

«— Никакого принуждения, насилия или угроз насилия ко мне не применялось. — Мужчина поджал губы и посмотрел в объектив: — Давая эти показания, я руководствуюсь сугубо личными мотивами! Все».

Экран мигнул чем-то черным и покрылся монотонной серовато-зернистой мутью. Несколько мгновений динамики издавали тихое шипение.

— Достаточно?

Виноградов нашел нужную кнопку на пульте и выключил видеомагнитофон.

— Ну ты, Саныч, даешь…

— Да-а, Владимир Александрович! Нет слов.

— И вот это еще. — Виноградов небрежно выложил на столик конверт, довольно пухлый, рядом — листок с расчетами.

— Что это?

— Там отчет по суммам, которые я брал на операцию. Остаток — двести баксов с мелочью…

— А остальное? — Чайкин открыл незаклеенный конверт и извлек на свет пачку стодолларовых купюр.

— Возврат, так сказать. Аванс! Собственно, господин этот и больше был готов выдать, но у него с собой только полторы тысячи оказалось.

— Без протокола?

— Естественно! Он же думал, что я их лично себе беру.

— За что? Ты же его так, прямо…

— Долго объяснять. Но вам этой записи достаточно?

— Нам — да! Надеюсь, что и Василевичу с компанией — тоже.

Тихонин подставил ладонь — и, подчинясь нажатию кнопки, аппарат выплюнул в нее кассету.

— Отличная работа!

— Я думаю, что Владимир Александрович… Можем?

— Без вопросов! — Тихонин принял от заместителя конверт с валютой. Протянул его Виноградову: — Оставьте это себе! Не верил я, признаться. Спасибо!

— Расскажи, Саныч, как удалось-то? А?

Насчет рассказать Виноградов всегда был не прочь, но сегодня никакого желания хвастаться не возникало:

— Ладно, потом как-нибудь…

— Когда, он сказал, это было? — Чайкин прищурился и поднял глаза к потолку.

— Тринадцатого февраля, кажется.

— Точно! Тринадцатого. Помнишь, Серега, у меня на следующий день у матери день рождения был — как раз четырнадцатого. Мы еще обсуждали…

— Конечно, помню, Борис Михайлович. Тринадцатого февраля!

— А что же вы мне раньше этого не говорили? Я ведь спрашивал подробности. — Виноградов сейчас ничем не отличался от многомиллионного племени держателей акций: тех, кто уже понял, что их обманули, но пока не сообразил каким именно образом. — И насчет даты, и насчет других обстоятельств…

— Да как-то вылетело из головы! Не обижайтесь, Владимир Александрович.

— Но теперь-то точно, Саныч! И сам он подтвердил.

— Нет, подождите. Это же очень важно! Я половину времени угробил на то, чтобы заставить клиента день назвать… Хорошо, что по документам у Василевича конвертация десятым прошла — вот я и ткнул пальцем в небо. А если бы не угадал?

— Ну, угадал же?!

— Вы же профи, Владимир Александрович! За то и ценим. Кстати, а почему именно тринадцатое?

— На календарь гляньте.

Тихонин добросовестно сдвинул в сторону пачку рекламных проспектов и ткнулся носом в упрятанный под стекло календарик:

— Во, класс! Одиннадцатое и двенадцатое — выходные.

— Вы же говорили, что передача происходила в кабинете?

— Н-ну… да!

— А вопрос нужно было срочно решать. Значит, выходит, понедельник.

— Просто Шерлок Холмс!

— И еще, Борис Михайлович… Зря вы мне про водку ничего не сказали. Очень была бы полезная деталь — для «раскола». На таких подробностях люди чаще всего и плывут.

— Про какую водку? — не понял Чайкин.

— Короче, что мы там у него по стопочке вмазали. За успех… Понял? — вместо Виноградова ответил Тихонин.

— Понял. Сам объяснишь Санычу?

Вид у чайкинского шефа был смущенный. Потом, махнув рукой, он выдавил из себя:

— Неудобно говорить даже. Нам с Сергеем после этого Нового года так хреново было! Не передать. И поспорили сдуру — тот, кто первый выпьет, должен другому пятьсот баксов.

— А кто контролировал? — Виноградов ко всяческим спорам и азартным играм относился с пониманием, считая их неотъемлемой составной частью мужской натуры.

— Все на доверии. Под честное слово!

— Неплохо.

— Ну и — сам понимаешь… Теперь я, получается, Сергею полтонны «зелени» должен!

— А официально когда «развязали»? — Владимир Александрович вспомнил недавнее застолье.

— Весной уже. На Восьмое марта, кажется.

— Ага, — охотно кивнул Чайкин. — Ну, ладно, по такому случаю — амнистия! Сводишь нас с Санычем в кабак.

— Без проблем. Хоть сегодня!

— Почему бы и нет?

— Я не могу сегодня, — помотал отрицательно головой Виноградов. — В театр иду.

— Боря, мы, собственно, тоже с тобой вечером… С этим ведь уже можно ехать, разговаривать? — Чайкин вытянул из влажной руки своего начальника-компаньона видеокассету. — Аргумент ведь?

— И факт! Железобетонный.

— Хорошо. Перенесем. Владимир Александрович, спасибо тебе еще раз.

— Действительно, Саныч, класс. Спасибо!

— Когда мне теперь?

— Да я думаю… сам решай! Хочешь выходной на завтра?

— Вообще, Владимир Александрович, давайте так договоримся: планируйте сами работу. Мне важен конечный результат — как сегодня. Раз в месяц смету подавайте и планчик.

— Это ж тебе не в ментовке! Твори, выдумывай, пробуй…

— Идите отдыхайте. А мы тут еще разок кино посмотрим, а потом позвоним… куда надо.

* * *

До метро Владимир Александрович решил пройтись пешком. Он не так уж часто это делал, тем более что Литейный был далеко не самым пригодным для бесцельных прогулок местом в городе. То и дело приходилось уворачиваться от мечущихся вдоль и поперек тротуаров увесистых теток. Здороваться с кем-то смутно знакомым, огибать плотно сбитые, хмурые толпы на остановках… На углу проспекта и улицы Пестеля его чуть не сбил грузовик — и с досады обдал веером грязной, оставшейся после вчерашнего дождя воды. В охотничьем магазине были патроны шестнадцатого калибра — три вида дроби, на гуся и на утку, но билет остался дома, и Виноградов вынужден был потопать дальше, засунув обратно в кошелек несколько тысяч рублей своего «нереализованного спроса». Был шанс, конечно, дождаться кого-нибудь из охотников и попросить взять патроны на чужие документы, но предпринимать что-то, суетиться уже не хотелось.

В открытой двери издательства «Советский писатель» тоскующая гражданка продавала духовную пищу. Это было так трогательно после однообразно пестрых продовольственных витрин, что Владимир Александрович даже остановился:

— Здравствуйте. Что произвели?

— Здравствуйте! Выбирайте, пожалуйста. А вот из нового.

Виноградов взял в руки крохотный сборник. Открыл наугад. Прочел:

Стихи были доверчивые и беззащитные — как грудные дети. Было бы стыдно обидеть — и продавщицу, и неизвестного автора. Потратив немного больше стоимости пачки сигарет, Владимир Александрович купил томик.

Легче на душе все равно не стало.

Всплыло в памяти вчерашнее: крашенный под блондина культурист у входа, бесконечная сумеречность коридора, портьеры — тяжелые, бархатные, мебель, которую можно было назвать старой, но пока еще не старинную… Звуковой ряд: рассыпчатый грохот армейских ботинок, короткая матерщина, визг, попытка возмущенного бормотания. И запах… Такой сладковато-порочный, гигиенический запах должен присутствовать в дешевом борделе, временно занятом под лазарет.

«— Стоять! Лицом к стене!

— Не двигаться!

— Я кому сказал, с-сука…

— А-ах!

— Командир, там, в дальней комнате, — малолетка с мужиком.

— Скажите Солодову, пусть снимет на камеру…

— Оружие ищите. И наркотики!

— Моего не видел?

— Саныч, кажется, там — вторая дверь направо…

— Командир, тут запрашивают, сколько всего задержанных!

— Сколько… Семь, восемь человек? Полна коробочка. Доложи, что около десяти, двое, кажется, несовершеннолетние.

— Наркоту нашли!

— Где?

— Вон в той комнате.

— Саныч, это вроде твой клиент отличился. Действуй!»

Под потолком неуместно и ярко горела люстра. Виноградов нащупал глазами ночник — с раздавленной лампочкой, смятым абажуром. В крошечной кубатуре «глухой», переделанной, видно, из бывшей барской кладовой комнаты царил всеобъемлющий, абсолютный хаос: разбросанная вперемешку одежда, стул, зачем-то наваленный на сползшую к полу постель. По скатерти торопливо расползалось вонючее коньячное пятно.

«— Этого — к остальным! И свободны пока. Документы?

— Вот! А это то, что изъяли.

— Спасибо…»

Спецназовец оторвал от пола слегка оглушенного парня — сначала Виноградову показалось, что на нем не надето вообще ничего, кроме клепаного ошейника. Однако имелась и вторая деталь туалета — не то очень узкие плавки, не то просто широкий шнурок на причинном месте.

В комнате остались двое — Виноградов и тот, знакомый заочно. При галстуке, но без штанов.

«— Присаживайтесь.

— Благодарю! Одеться можно?

— Успеете».

Все верно — то же лицо на фотографии в служебном удостоверении, пухлый бумажник, ключи. Аптечная упаковка.

«— Что это?

— Клофелин.

— Зачем?

— Гипертоническая болезнь. Давление снижать.

— Неужели? Может, для другого для чего? Знаете, как проститутки на вокзалах: капнут в водочку, и привет! В лучшем случае без денег проснешься, а то и вовсе навсегда заснешь.

— Я тоже криминальную хронику читаю, не надо! Там, в бумажнике, справка. И рецепты, хотя не обязательно…

— Да, верно. Предусмотрительно поступаете!

— Пытаюсь. Чтоб в подобных ситуациях вопросов не возникало.

— Постоянно с собой такую аптеку таскаете? Смотрю — клофелин, валидол, еще что-то такое. Это все не наркосодержащие?

— Это не наркотики, товарищ… не знаю звания и имени-отчества?

— Не важно!

— Как скажете. А насчет аптеки если… Третий год на лекарствах. Сначала — атеросклероз, а потом и до инфаркта доработался. Мог на инвалидность уйти, но… Я оденусь?

— Я скажу, когда можно будет.

— Это издевательство! Мы с вашим генералом каждую неделю…

— Заткнись. А то у нас под дверью „Информ-ТВ“ толчется, просит дать что-нибудь для эфира. Пустить?

— Что вам нужно?»

Владимир Александрович был человеком, конечно, эмоциональным. Но не настолько, чтоб уподобиться героям немых комедий, которые в момент озарения начинают лупить себя ладонью по лбу, скрежетать зубами и рвать на груди тельняшку. Тем более когда это происходит посреди Невского проспекта, при мигающем сигнале светофора.

Виноградов, как положено, закончил переход, оглядел себя в витрину бывшего «Сайгона» и грязно выругался, нарушая тем самым статью административного кодекса, относящую к мелкому хулиганству и «безадресное, механическое произнесение нецензурных слов и выражений».

Обязан же был догадаться! Лопух… И потом, когда мужик после отчаянных запирательств и клятв, что не брал он ничего от Тихонина, что видел его пару раз, мельком, но никаких разговоров на тему денег не вел… Но когда, использовав все средства — от банальных угроз до вполне прозаичного шантажа, от апелляций к логике и благоразумию до намеков на возможный компромисс, — Виноградов заорал наконец про грядущую очную ставку, на которой все выяснится про ту встречу тринадцатого февраля…

Вот тут-то бедняга и сломался — окончательно и бесповоротно:

«— Хорошо… Насчет той истории я готов признаться.

— Под запись?

— Как будет угодно. Но могу я быть уверен, что сегодняшняя… неприятная ситуация… нигде и никогда…

— Вот ваши документы. Лежат на столе, задержание не фиксировалось. Как договоримся. Даже видеосъемку сделаем на отдельную кассету, без привязки к месту.

— Придется положиться на вашу порядочность.

— Теперь насчет денег…»

Господи, какое мерзкое понимание засветилось тогда в его глазах:

«— Я должен вам денег заплатить? Что же вы сразу не сказали?! Сколько?

— Не мне. Тем, у кого брали.

— Ах, бросьте! Допустим… Говорите, тридцать тысяч?

— Разве нет?

— Допустим…

— Вы ведь эту сумму должны?

— Многовато. Хотя, конечно… Оригинально задумано. И выполнено блестяще! Поздравляю! Передайте тем, кто вас послал, я согласен. Готов заплатить.

— Звать оператора?

— Зачем? Я же согласен!

— На всякий случай.

— Страхуетесь? Что же, логично. Зовите! Да, вот еще… Там валюта в конверте — ее ведь тоже не фиксировали?

— Да.

— Вы ее заберете?

— Не знаю…

— Бросьте! Знаю ведь, что заберете. Только уговор — не себе, ладно? Пусть это пойдет в зачет долга!

— Как хотите. Я, собственно, не планировал, но… Вася! Иди сюда, Михалков ты наш, Кончаловский… Кино надо снять.

— А штаны? Одеться позвольте?

— Естественно! Кто же раньше не давал? Хотя вот уже товарищ оператор подошел… Да ладно, не волнуйтесь! Он только до пояса захватит».

«Да он же меня просто за шантажиста принял, — подумал Виноградов. — И решил заплатить… А почему? Ага! Ни центика он больше не отдаст. И запись эту долбаную можно спокойно свернуть в трубочку и засунуть себе в… короче, куда угодно можно эту запись засунуть — только показывать ее никому нельзя!»

Владимир Александрович метнулся к ближайшему телефону-автомату, рванул трубку. Не работает! Почти побежал обратно, через дорогу, отчаянно лавируя во встречном людском потоке.

Город реагировал на его суету с корректным петербургским равнодушием — только пьяная нищенка в дождевике да меланхоличный постовой на углу знаменитых проспектов ненадолго удержали Владимира Александровича в поле зрения.

Еще три телефона рядком — новомодные, полукнопочные… И естественно, без признаков жизни!

Наконец очередная трубка отозвалась приветливым гудением. Нервно, дважды сбиваясь и нажимая на рычаг отбоя, Виноградов набрал нужный номер: занято! Еще раз — опять занято!

— Мать их всех… Что делать-то?

К остановке привалился редкий в этот час троллейбус.

— Молодой человек, вы что, заснули? Заходить будете?

Незаметно для себя оказавшись в толпе жаждущих стать пассажирами, Владимир Александрович вмялся в пропахшую потом и слякотью утробу.

— Пробейте, пожалуйста!

— Выходите?

— Я сел только что.

— Пешком надо ходить в вашем-то возрасте…

— Выпущу я вас, не волнуйтесь!

Троллейбус тащился нехотя — усталый, разочарованный, со стоном открывая на остановках двери и тыкаясь в светофоры.

— Давай же, блин! — Последние метры до банка Виноградов преодолел строевой рысью. — Тихонин с Чайкиным здесь?

— Минут десять как уехали, — навешивая обратно цепочку, охранник чихнул и извинился. — Попрощались до завтра. А что?

* * *

— Значит, опять без работы?

— Да оба мы друг без друга остались: я без нее, она без меня. Накрылось представительство.

— Не жалеешь?

— Какой смысл? Красивое название — «Золотая плотина»! И все, ничего больше. Обидно, конечно, в профессиональном плане, только разворачиваться начал…

— Не переживай! Постой минуточку. — Собеседник Виноградова исчез в заполнившей все пространство до стойки мужской толчее и вскоре вернулся: — По последней?

— Давай. Чтоб не мешать…

Сегодня решили ограничиться пивом — по причинам, конечно, не финансовым, а скорее исходя из тревоги за собственное здоровье: водка в заведении была явно подвально-подпольного производства, коньяк источал аромат пригорелых покрышек, а до синтетических польских ликеров приятели не опускались даже в худшие периоды жизни…

Вообще, подвальчик был сугубо пролетарским — низкие цены, стаканы, среди которых могли, если повезет, попасться и относительно чистые, распластанные по вчерашним бутербродам трупы килек. Густая смесь матерщины и табачного дыма, половой — вечно пьяный и с явственным криминальным прошлым.

Туалет отсутствовал — желающие справляли нужду прямо в Фонтанку, что, впрочем, даже здесь считалось верхом экстравагантности, или, если сил не хватало даже на то, чтобы преодолеть дюжину метров до гранитного спуска, пристраивались прямо в прилегающей подворотне. Редкая интеллигенция отправлялась, в зависимости от политической и национальной ориентации, налево, в туалет патриотического театра, или направо, в Дом дружбы с зарубежными странами.

Как и во всех подобных заведениях, в шалманчике царил дух братства и суровой мужской приязни, изредка нарушавшийся недолгими и не слишком кровавыми драками.

— Это наша забытая молодость, Саныч, — объяснял Виноградову свое пристрастие к заведению собеседник. — Это, наверное, последний осколок России ерофеевской, довлатовской. Когда еще пивные бары были не на валюту — а для всех! Когда на ходу рюмочку да кусочек хлебца с рыбкой… И милиционеры без дубинок.

— Плоть ты от плоти народной! Припадаешь, значит, к истокам?

— Напрасно подкалываешь, Саныч! Я здесь душой отдыхаю, понял? Тут все по-честному…

Да уж, где виноградовский собеседник обитает постоянно — не расслабишься, не отдохнешь. Сожрут — и косточки не выплюнут! А здесь и в душу к тебе никто не полезет, и выворачиваться наизнанку мешать не будут. Ножом пырнут, но зла держать не станут.

— Сам туда лез! Забыл, что с высоты больнее падать?

— Забудешь, как же… Я ведь твоего клиента знал — того, из Центробанка.

— Догадываюсь.

— Объясни все-таки, почему ты так уверен, что он тогда врал? Насчет взятки тихонинской?

Пиво было хорошее, свежее, с плотной шапкой белой пены.

— «Чурбановский» вариант, в чистом виде.

— А-а-а…

Любой профессионал знает эту расхожую историю о первом допросе бывшего зятя Брежнева. Рассказывают, что Чурбанов буквально утопил в нагромождениях правдоподобного бреда и самооговоров слабенькие, с трудом и скрипом собранные следствием эпизоды. А впоследствии со спокойной душой заявил о запрещенных методах воздействия, применявшихся к нему при задержании, о том, что вынужден был подписывать все не читая. По идее, имелись основания для смены всей следственной бригады и возвращении дела из суда на доследование. Но это тогда! А при нынешней ситуации в правоохранительной системе можно было бы считать обвиняемого невинной жертвой после первой же прокурорской проверки.

— Но конкретно-то?

— Очень просто — я позвонил потом, проверил. Главное — мужик действительно больной, еле с инвалидности соскочил. Гипертоник, инфарктник — поздняя стадия. Постоянно на клофелине и прочих понижающих. Эффект, когда ампулку в водке растворяют, знаешь?

— Наслышан.

— Тут то же самое, только наоборот — ему стоило только пятьдесят граммов, стопочку принять и на тот свет, без пересадки. Капли в рот не брал!

— Бедняга.

— И потом… С десятого по двадцать пятое февраля он в больнице лежал, довольно далеко отсюда.

— Где?

— В горах. Есть такие горы — Швейцарские Альпы. Масса частных клиник, лучшие кардиологи…

— Неплохо! Кто скажет, что слуги народа у нас бедствуют?

— Тебе-то грех возмущаться.

— Тоже верно! Но это точно?

— Абсолютно. Поэтому и ухватился он так охотно за дату, которую я подсунул.

— Хитер мужик! А за что его все-таки забрали?

— Не знаю.

— А кто?

— Чекисты. Он сейчас в их изоляторе.

— Взятки?

— Да, говорят… И что-то там с незаконным вывозом валюты в Испанию. Его захватили дня через два-три после нашей встречи.

— Тебя не выложит?

— Вряд ли. Во-первых, он не знает, даже кто я и откуда. Во-вторых, и без сценки в борделе у парня забот достаточно, зачем еще в нестандартных половых пристрастиях расписываться? Проще знать, что кто-то с носом остался.

— Он думает, на зоне его не отыщут? Я, сам понимаешь, о бандитах, не только о ментах.

— И что? Что предъявят, пленку? Так ей грош цена, а то и меньше. Если запись у ребят в погонах, еще и лучше, лишний рассыпавшийся эпизод. А если по бандитскому варианту… Знаешь, я думаю, он догадался, кто все это затеял. В камере хорошо думается.

— Тихонин?

— Я до сих пор не уверен, брал он деньги или нет. Скорее всего, брал, но сумму меньшую, чем Боря с Василевича получил, да и попозже, уже после того как валюта «налево» покрутилась. А пацаны испугались, что отвечать придется, вот и решили подставить.

— И как ты думаешь, что теперь?

— Теперь? Всякое может случиться. Допустим, шепнет он через своего адвоката «михайловским», которые Василевича опекают, что их, бандитов, пара сопляков за нос водит… И что если вдруг попала к ним кассетка с некой записью, то вот это вот на ней — полная лажа, а этому вообще верить нельзя.

— И далее по «чурбановскому» варианту?

— Наверное. Только бандитам для правосудия ни прокурор, ни присяжные не требуются.

— А Тихонин-то с Чайкиным в курсе?

— Я обрисовал перспективу… когда увольнялся.

— Остаться не просили?

— Просили. Чайкин даже потом домой звонил, уверял, что не знал ничего до последнего. Предлагал отдельно, без Тихонина работать.

— Сдаст он его при первом же наезде.

— Это точно! — Виноградов наклонил стакан, и по мутноватому донышку лениво перекатились остатки пены. — Вот такие дела…

— Извини, Саныч, я же не знал, что они совсем говно! Думал, выручу тебя с работой.

— Да ладно, брось!

— Время такое… Страна, чтоб ее!

— Нет. Это мы такие.

Собеседник кивнул и подправил под курткой нагретый телесным теплом черный пластик служебного диктофона.

Апрель 1995 года.