«…Владеет аналитической логикой, стремится дойти до первопричин. К решению проблем подходит творчески, демонстрируя неожиданные логические ходы. Логика — его сильнейшая функция. Обладает волевым типом мышления. Готов отстаивать свою точку зрения в споре с любыми авторитетами. Действует смело, наступательно, не придерживаясь готовых схем и общепринятых норм. Может осуществлять диктат, делать безапелляционные заявления. Склонен скорее к изучению абстрактных вопросов, нежели к практике и производству. Отличается глубиной понимания вещей. Развитый вербальный интеллект: умеет точно вербализовать, выразить в слове себя, свои состояния, мысли, свое понимание других людей. Рациональный, отличается последовательностью, стремлением доводить начатое дело до конца. Умеет планировать и работать по плану. Настроен на объективность и справедливость (естественно, в его понимании), считает, что в мире все должно быть логично, а следовательно — справедливо. При этом не пренебрегает собственной выгодой и безопасностью. Тип революционера или политического заговорщика. В конфликтной ситуации организует «комитет по борьбе с обидчиком». Наделен способностью бережного обращения с конкретными людьми, умеет заметить человека в деле и помочь раскрыть его способности, вселить веру в собственные силы. Не склонен менять людей, которые его окружают, — скорее они уходят от него. Держит большую психологическую дистанцию. Довольно скрытен, не любит непрошеных визитеров. Редко кричит на людей. На замечания реагирует резко, но иногда скрывает раздражение за несколько искусственной улыбкой. Демонстративно игнорирует назойливые советы и нравоучения. Когда кто-то пытается играть роль учителя, идейного вдохновителя, лидера, это его раздражает. Склонен к эмоциональной сдержанности, даже холодности, рассудочности, скрытности, осторожности, подозрительности. Нуждается в моральной поддержке своих начинаний, в людях решительно и оптимистически настроенных. Питает отвращение ко всему, что нарушает планы, тишину, размеренный ход его жизни.

Работоспособный, методичный, терпеливый, целеустремленный. Умеет ждать. Выносливый. Жесткое осознание понятия «надо» вне зависимости от собственного «хочу — не хочу». Работа без отдыха и перерывов. Упорство и… тщательно скрываемая застенчивость. Идет до конца. Всякая попытка надавить на него неминуемо ведет к конфликту. Никогда не поддастся грубому нажиму. Демонстрация вздорности, нетерпимости, свойственная ему иногда, — превентивная мера против таких попыток. Спокойно воспринимает неодобрительное отношение окружающих. Единственно, в чем охотно подчиняется, — это в вопросах одежды, вкуса, быта. Не терпит никакого над собой командования. Включается в работу не по прямому указанию, а когда видит вокруг много суеты и лишних движений. Такой фон его вовлекает, он включается, наводит свой порядок, и работа идет быстро и логично. Очень заботливо относится к своему здоровью.

Не придумывает сам новых систем, а изучает старые, известные, старается довести их до совершенства. Для него государство — это прежде всего система отношений и только потом совокупность граждан, территория. Чувства людей для него — объективная данность, влиять на них не умеет, но изучает их очень внимательно, не любит неясностей и неопределенностей: или друг — или враг, или добро — или зло.

Тщательно скрывает свое болезненное самолюбие.

В общении старается играть роль человека вежливого, любезного, пытается надеть маску учтивости, которая, однако, находится в контрасте с его сутью и утомляет. Иногда прорывается строптивость, предубежденность, беззастенчивость, злость. Но иногда вместо уверенности проявляется фанатизм, суть которого — свехкомпенсированное сомнение. Вместо надежды — непреклонность и нетерпимость. Вместо поиска компромисса — активный поиск врагов…»

(Из материалов психологического портрета Р.М.Хасбулатова.)

Поначалу мне нравилось в Хасбулатове многое — неукротимая работоспособность, яркая речь, острый, ироничный ум, смелость, наконец, кавказская широта и щедрость на внешнее доверие к другим. Позже, когда мы уже достаточно долго поработали вместе, я стал замечать и другие его качества — отталкивающие. Для меня четче проявилось его умение повсюду расставлять «свои» кадры, так ли, сяк ли подкупать эти кадры, создавать с их помощью личную информационную сеть, а говоря попросту, делать из них персональных стукачей.

Поначалу меня притягивало в Хасбулатове то, как он защищал Ельцина в своих емких и хлестких выступлениях, укладываясь в короткие промежутки времени, которые скупо выделялись на Центральном телевидении для России. Мне импонировало, как он отстаивал суверенитет России, ее самостоятельность, особенно в экономике и в области необходимых реформ. Привлекало, как вел съезды и сессии Верховного Совета, на которых в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях добивался принятия прогрессивных решений. Юмор, остроумие, быстрая реакция вкупе с находчивостью привлекали к нему всеобщее внимание: у кого-то вызывали восторг, у кого-то — лютую ненависть. Многие депутаты действовали тогда как загипнотизированные им. Так мгновенно было принято решение по новому флагу Российской Федерации, ратифицировано Беловежское соглашение, без рбсуждения было проведено решение съезда по Чечне.

Но отношение к Хасбулатову у депутатского корпуса складывалось далеко не однозначное. Особенно оно стало ухудшаться в ту пору, когда он начал распоясываться и переходить к прямым унижениям своих коллег, используя при этом неравное с ним положение депутата, у которого микрофон включался и выключался по его же, Хасбулатова, команде. Особое возмущение в зале заседаний вызывали его двусмысленные остроты, с некоторым намеком на похабщину:

— Руслан Имранович, вы пользуетесь запрещенным приемом — бьете ниже пояса, — обращается к нему от микрофона депутат-женщина.

— Меня вообще вы ниже пояса не интересуете! (Хохот и возмущение в зале.)

Из сообщений СМИ:

«Поведение этого человека (спикера) может войти в Книгу Гиннесса как эталон хамства и интриги в стенах парламента» {«Литературная газета», октябрь 1993 г.).

Думаю, что ничто так не озлобляет политика и не вызывает у него впоследствии такого скрытого чувства мстительности, как прилюдное унижение. Всякий политик — и великий, и невеликий — больше всего внутренне страшится именно унижения, особенно, повторяю, публичного, после которого явно или скрытно, но принципиально меняются отношения между обиженным и обидчиком, и ничто их уже не может сблизить.

Я помню, как менялись отношения Ельцина и Хасбулатова. Все, казалось, мог вытерпеть Хасбулатов, но он не выдержал унижения. И началось ведь с мелочей — ему перестали сообщать время прилета и вылета Ельцина, у спикера отключили телефон прямой связи с президентом, заставляя соединяться через помощников и секретарей. Это все атрибутика прежней партийной номенклатуры, которой, мне кажется, в нашей новой жизни не должно быть места.

Схема сталкивания проста и хорошо отработана ближайшие в окружении президента (обычно это люди из службы безопасности) после прослушивания разговора между тоже ближайшими, только другими, подают информацию наверх и, конечно, в небезобидном, порой необъективном для одного из абонентов, виде. А далее такая информация накапливается, и только от техники исполнителей зависит, как и когда привести дело к развязке. Сколько людей оказались жертвами такой дьявольской кухни! Но Хасбулатов, как гордый человек, на тему своих обид и обидчиков не распространялся. Как-то раз я спросил Руслана Имрановича, почему бы ему не взять трубку прямого телефона и не объясниться с президентом. И амбициозный спикер, поведя рукой в сторону столика с телефонами, горько и коротко ответил:

— Но ведь ЭТОТ телефон отключили…

Как-то в декабре 1990 года Хасбулатов предложил мне стать секретарем Президиума Верховного Совета РСФСР. Такая должность Конституцией не предусматривалась, но при особом режиме работы Ельцина и Хасбулатова — достаточно напряженном, перемежающемся с частыми поездками Бориса Николаевича и непрестанной борьбой с союзным центром и коммунистической оппозицией, да и с оппозицией, образовавшейся в руководстве Верховного Совета в лице Б.Исаева, С.Горячевой, В.Исакова и некоторых других членов президиума, — нужно было создать практически новый, работающий аппарат, новую технологию подготовки заседаний президиума и Верховного Совета. И я согласился.

15 января 1991 года на заседании президиума меня утвердили в этой хлопотной должности. Ельцин при этом не присутствовал: он почти никогда не досиживал до конца заседания, уходя через час-полтора после начала работы. Может быть, это приобретенная на партийной работе привычка первого лица, находящегося в особом положении.

Проработав секретарем президиума некоторое время, я понял, что стал в глазах Ельцина человеком Хасбулатова, и с опозданием узнал, что Ельцин с самого начала отнесся к моим новым функциям холодно. Тогда детали взаимоотношений Ельцина и Хасбулатова были мне совершенно неизвестны, видимо, какая-то трещина между ними пролегла уже в то время. Если у Бориса Николаевича возникали вопросы на заседании президиума или в ходе подготовки к нему, он неизменно обращался к Хасбулатову. Но я продолжал искренне верить, что мое назначение состоялось по их взаимной договоренности и при обоюдной заинтересованности.

Так продолжалось почти полгода, а потом, помню, раздался звонок правительственной связи, и телефонистка сказала, что из машины со мной будет говорить Борис Николаевич. Едва я успел поздороваться с ним, как на меня обрушились упреки: довольно грубо Ельцин стал выговаривать мне за то, что все-де социальные, популярные законы почему-то дают на подпись Хасбулатову, а ему — только второстепенные. Почему-то Ельцин винил в происходящем именно меня, хотя я к подписанию законов тогда не имел ни малейшего отношения.

Там действовал хитроумный механизм, присмотревшись попристальнее к которому я понял, что Борис Николаевич прав: многие законы и постановления действительно подписывались в его отсутствие, то есть их готовность к подписанию была как будто специально под-гадана к периоду, когда Борис Николаевич отсутствовал, находясь в это время в поездке. Вызвал руководителя редакторской группы, из которой и поступал документ на подпись, и попросил, чтобы вопрос этот был снят. Сказал об этом разговоре и Хасбулатову. Ответом было молчание.

На новом посту я начал с организации работы аппарата и создания технологической цепочки подготовки материалов к заседаниям. Общее руководство продолжал осуществлять Руслан Имранович. Он же проводил еженедельные оперативные совещания.

Собрав сотрудников, я сказал, что нам надо постараться забыть о политических баталиях в Верховном Совете. Тут есть и демократы, и коммунисты, но мы должны работать над общими для тех и других решениями Следующим шагом была организация поездок сотрудников в регионы, так как к тому времени были значительно потеряны связи с ними и объективная информация отсутствовала. Третьим шагом стала отработка структуры аппарата. От этого зависело многое, в том числе и четкость в работе технологической цепочки прохождения законопроектов. Хватало забот и с депутатскими проблемами. Были и курьезные случаи. Как-то в почте обнаружил записку депутата Анатолия Шабада, вечного путешественника по «горячим точкам»: «В связи с утратой мною депутатского значка-флажка с булавкой при облете меня двумя вертолетами-штурмовиками прошу выдать мне новый. 21.05.91 г.».

Подготовленные к сессии материалы, как правило, вечером просматривал Хасбулатов, а рано утром (иногда еще дома) — Ельцин. И довольно часто Борис Николаевич вносил в них существенные изменения и поправки, которые заставляли сотрудников выворачиваться буквально наизнанку, чтобы успеть к началу сессии раздать исправленные документы депутатам. К слову сказать, Борис Николаевич всегда умел быстро разобраться в любой ситуации и оценить ее, ему не надо было ничего дополнительно разжевывать. С другой стороны, он никогда не объяснял причин своих исправлений. Не объясняли это и его помощники. Тогда уже ключевое место около него занимал Виктор Васильевич Илюшин. Если хоть раз окунешься в депутатскую работу, многое в ней начинаешь понимать с полуслова. Скажем, после своего депутатства я не появлялся в Госдуме, но, читая документы, отчетливо представлял, как там складываются дела.

Когда вопрос неожиданно снимался — это еще полбеды, но когда включался новый вопрос, а до заседания оставалось несколько часов, а то и минут, — это уже беда для всех, кто его готовил. Аврал тоже нужно было предусмотреть в технологической цепи, то есть обеспечить в случае необходимости скоростной режим подготовки документов. Борис Николаевич никогда сам не вмешивался в подготовительный процесс и впрямую не заставлял сделать что-то к определенному времени, но всегда — и это само собой разумелось — работа у нас должна была спориться. Очень помогал Хасбулатов. Я постоянно ощущал его невидимую поддержку, и, даже когда происходили срывы, он никогда не говорил об этом вслух, беря все удары на себя.

Вначале у меня сложилось впечатление, что сотрудники аппарата ходят как потерянные, будучи явно чем-то напуганы и мало что понимая в происходящем. Стал присматриваться. Разобрался: для них оказались ошеломляющими темпы подготовки различных материалов. Угнетало работников аппарата и то, что их роль становилась отныне второстепенной. К тому же разношерстный — ив политическом, и в культурном, и в эмоциональном планах — депутатский корпус стал превращать Белый дом в поле сражений. Да еще едва ли не каждый депутат не скрывал своего недоверия к работникам аппарата, норовил так или иначе проучить их, пригрозить им, ну а уж накричать на них — этого не делал только ленивый.

И еще. Продолжала действовать партийная организация, которая пыталась по-своему вмешиваться в работу аппарата.

Определились главные задачи: организовать работу и увлечь ею коллектив, добиться его доверия, чтобы люди трудились, понимая — это необходимо России и делаем мы все вместе общее дело.

Постепенно удалось скорректировать структуру, усилить организационный и юридический отделы, редакторскую группу, укрепить информационную службу. Наши работники стали ездить по регионам, ощущать свою полезность на местах и, чувствовалось, — начали оттаивать.

На повестку дня встал вопрос о свертывании деятельности партийной организации. Ее секретарь А.А.Смирнов предлагал преобразовать ее в некую ячейку социалистической партии. Но тут я был неумолим, полагая, что уж в законодательном органе вся политическая борьба, вся политическая полемика должны происходить только на поле деятельности депутатов. Правда, беда заключалась в том, что закона о государственной службе не было, и это вносило много неразберихи во взаимоотношения с общественными организациями, Наконец, в один из дней А.А.Смирнов принес мне протокол собрания, в котором говорилось, что партийная организация в Верховном Совете прекратила свою деятельность и самораспустилась, — коллектив вздохнул облегченно,

Отношение к нам со стороны депутатов постепенно складывалось нормальное, критика звучала лишь еди· ничная, хотя приходилось иногда подыскивать в работе компромиссные решения. Это происходило в тех случаях, когда, например, сверху требовали придержать один документ, а другому дать зеленую улицу. Такое тоже, увы, имело место…

У Хасбулатова и у Ельцина было одно общее качество — оба умели на начальном этапе взаимоотношений с новыми людьми им доверять без назойливой опеки, и за спиной эти «новенькие» всегда ощущали основательную защиту. Но такая защита всегда осуществлялась в обойме с требованием преданности: пока существовала личная преданность, существовала и защита. Когда же доверие нарушалось, у Хасбулатова резче проявлялись подозрительность, мстительность и ядовитость. В такие минуты и часы я невольно сравнивал его со Сталиным.

Они действительно во многом были схожи не только тем, что и тот и другой курили трубку. Оба еще выделялись на общем фоне умением подбирать преданные лично им кадры, быть щедрыми с теми, в ком существовала заинтересованность, отличались талантом плести интриги, способностью мстить и жестоко рассчитываться с мыслившими иначе, наперекор им. Только, по счастью, время теперь наступило другое, и потому возможности у Руслана Имрановича оказались иными.

Как-то раз он и сам непроизвольно дал себе характеристику. Защищая Председателя Центробанка РСФСР Матюхина, он сказал: «Человек он, конечно, своенравный, никого не слушает. Но маленькие люди имеют свойство быть немножко злыми». О ком больше — о себе или о Матюхине?..

Хасбулатов хорошо понимал роль прокуратуры и пути воздействия через нее на своих оппонентов, вплоть до расправы с ними. Не одно поколение ощутило на себе в полной мере, что такое прокуратура и судебная система по-сталински. С этим вопросом мы сталкивались не раз — и на сессиях Верховного Совета, и на конституционном совещании, когда обсуждали место той и другой в Конституции и вообще предназначение прокуратуры как таковой в демократическом правовом государстве.

Хасбулатов четко уяснил, что Центральный банк и Генеральная прокуратура — это те две силы, которые во власти могут полностью компенсировать силовые структуры, и потому постоянно держал кадровую политику этих двух сил под своим неусыпным контролем.

Пока я работал секретарем президиума, а он — первым заместителем Председателя Верховного Совета, наши отношения с Русланом Имрановичем оставались нормальными. Гавриил Харитонович Попов, ранее знавший Хасбулатова, предупреждал, что тот хороший работник только в роли заместителя, но ему ни в коем случае нельзя доверять первую роль. Этим предупреждением, к сожалению, мы пренебрегли…

Я уже говорил, что после избрания Бориса Николаевича Президентом Российской Федерации на Пятом съезде сложилась патовая ситуация с избранием Председателя Верховного Совета. Вокруг этого поста развернулась целая битва между Хасбулатовым, Шахраем, Лукиным и Бабуриным.

Кончилось тем, что вопрос об избрании председателя перенесли на осень. А во второй половине года на пути к продолжению Пятого съезда народных депутатов вздыбились новые горячие события: в августе — ГКЧП, затем победа демократии и Ельцина; осенью — Чечня, с изгнанием из нее Доку Завгаева, секретаря обкома КПСС и Председателя Верховного Совета Чечено-Ингушской Республики, с захватом власти Джохаром Дудаевым, который сразу развернул движение за самостоятельность Чечни; к зиме — развал СССР, образование СНГ и подготовка России к вступлению в рыночные реформы.

Во всех этих событиях Хасбулатов выглядел героем во время ГКЧП находился рядом с Ельциным, активно участвовал в защите Белого дома, с первых минут организовал бесперебойную работу Президиума Верховного Совета, а 21 августа провел чрезвычайную сессию Верховного Совета с осуждением ГКЧП и принятием решения о национальном трехцветном флаге России, который и взвился в тот же день над Белым домом во время многотысячного митинга.

23 августа я зашел к Руслану Имрановичу в кабинет, где в тот момент присутствовал маршал Евгений Иванович Шапошников. Хасбулатов обратился ко мне:

— Сергей Александрович, как вы посмотрите на то, что мы завтра с Евгением Ивановичем выйдем из КПСС?

Я ответил, что давно пора это сделать. Сам я вышел из КПСС в июле 1990 года и больше не верю в честность намерений ее руководителей. Нам нужно строить нормальное государство, а они — лишь помеха этому.

Говорил я будничным тоном, но чувствовал, что Руслан Имранович усматривает в своем завтрашнем шаге геройский поступок. Но с геройством тут он явно опоздал.

А в конце августа разбушевалась Чечня. Этой проблемой я не занимался, но видел, как активно начали работать над ней Г.Э.Бурбулис, М.Н.Полторанин, силовые министры. На моих глазах в Чечню собрался Хасбулатов, только-только вернувшийся из зарубежной поездки. Руслан Имранович вылетел в Чечню, пересев с одного самолета в другой, поспешно и в хмуром настроении, а вернулся очень довольным: главный его противник — Доку Завгаев — повергнут; при энергичном участии Хасбулатова разогнан Верховный Совет республики, остался так называемый Малый Совет, какое-то искусственное изобретение, которое должно было работать до проведения новых выборов, назначенных на осень 1991 года. С Малыми Советами история повторится, но уже в других субъектах Федерации: когда нужно будет принимать оперативные решения поддержки Хасбулатова, начнут действовать Малые Советы.

Разгоняли Верховный Совет республики грубо и с явными нарушениями Конституции и закона. У депутатов отбирали с мордобитием удостоверения при выходе из здания, где заседал Верховный Совет республики, а во время самого заседания одного из депутатов — председателя Грозненского горсовета Виталия Куценко — при потасовке просто выбросили в окно, он погиб. 20 человек попали в реанимационное отделение местной больницы. В ходе расследования было установлено, что в нападении на Верховный Совет участвовало большое количество московских чеченцев. На следующий день после этого кровавого побоища в Грозный пришла телеграмма от исполняющего обязанности Председателя Верховного Совета РСФСР Хасбулатова: «Дорогие земляки! С удовольствием узнал об отставке Председателя ВС республики. Возникла, наконец, благоприятная политическая ситуация, когда демократические процессы, происходящие в республике, освобождаются от явных и тайных пут…»

В Хасбулатове бурлила прямо-таки лютая ненависть к Завгаеву, а независимость Доку Гафуровича приводила его в бешенство до такой степени, что он по телефону, плохо себя контролируя, требовал расстрелять земляка… Но и тот, видимо, относился к Хасбулатову не лучше и как-то в разговоре даже обронил:

— Когда все закончится и обстановка у меня на родине нормализуется, я добьюсь того, чтобы в тюрьму посадили единственного человека — Хасбулатова. Вот уж кто настоящий преступник!..

Выборы в Чечне были назначены на 27 октября, но Дудаев провел выборы президента Чеченской Республики раньше. И вот непримиримая война Хасбулатова с Завгаевым перешла в непримиримую войну их обоих с Дудаевым. Но и Дудаев приступил к активным действиям за самостоятельность Чечни: начался внутренний террор против оппозиции и русского населения, изгнание российских войск и всех федеральных структур с территории Чечни, Трагедия коснулась и Михаила Полторанина.

Из сообщений СМИ:

«Убийство в чайхане. В час ночи с 13 на 14 декабря в чайхане кирпичного завода Чимкента были обнаружены убитые 60-летняя женщина и десятилетний ребенок. Как потом выяснилось, жертвами оказались родная сестра министра печати и информации России Михаила Полторанина и ее внук — третьеклассник. Убийцы перерезали им горло» («Комсомольская правда», 17 декабря 1991 г.).

На Пятом съезде народных депутатов Хасбулатов провел решение о незаконности выборов и власти в Чечне, а Россия приобрела самую, пожалуй, больную проблему, которую ей предстояло и еще предстоит решать в течение неизвестно скольких лет.

Но как бы там ни было, все эти факторы создали некий ореол героя вокруг Хасбулатова и буквально за две-три недели до съезда стало ясно, что уж он непременно будет избран Председателем Верховного Совета. В том, что так оно и вышло, большую роль сыграли национальные республики и фракция «Демократическая Россия», часть которой — каюсь — мне удалось убедить поддержать избрание Руслана Имрановича. Именно демократы, объединившись, помогли его избранию, хотя мы уже тогда почувствовали что-то неладное в отношении к нему президента, который не захотел выступить в его поддержку. Поддержали Хасбулатова и коммунисты.

Из сообщений СМИ:

«На состоявшемся 27 октября совещании фракции «Коммунисты России» незлопамятные партийцы указывали Хасбулатову, что никто так их не язвил, как он, а теперь они будут его опорой при выборах председателя, — и не обманули…» {«Коммерсант», № 42).

На съезде вновь избирался не только председатель, но и его заместители — Хасбулатову как-то удалось договориться с Б,Исаевым и С.Горячевой об их добровольной отставке. Вместо них он предложил избрать своими заместителями В.Шумейко, Ю.Ярова и Ю.Воронина, а первым заместителем — меня. Съезд на этот раз был настроен благодушно и без вызова нас на трибуну проголосовал за названные кандидатуры. А я перед этим с волнением репетировал свое выступление. Писать его мне помогал Олег Попцов. А между тем в предложениях Хасбулатова пакетом избрать своих заместителей был, конечно, заложен большой компромисс: Филатов — от «ДемРоссии», Шумейко — от промышленников и предпринимателей как генеральный директор крупнейшего краснодарского предприятия, Яров — от субъектов Федерации как председатель исполкома Ленинградской области, Воронин — от коммунистов,

После избрания первым заместителем Председателя Верховного Совета у меня — плюс к новым — практически остались и все прежние обязанности по организации работы Верховного Совета и его президиума. Сам же Хасбулатов больше стал заниматься политическими вопросами, чаще ездить по стране и за рубеж, каждый раз приглашая с собой и депутатов, и работников аппарата, и министров, и журналистов.

На первой же встрече заместителей у Хасбулатова мы договорились о распределении обязанностей и координации нашей деятельности. Так начались наши труды праведные этой командой. На первых порах работали мы столь дружно, что даже Борис Николаевич не скрывал своей зависти к нашей слаженности. Мы тогда регулярно встречались с президентом и снимали многие вопросы, вызывавшие напряженность.

Когда же все-таки и отчего стали портиться отношения у президента с Хасбулатовым? Думаю, началось это, еще когда решался вопрос о формировании правительства под экономическую реформу. Поговаривали, что Хасбулатов сам просился быть премьером, а тут во главе правительства фактически оказался Бурбулис, до зубовного скрежета не любимый Хасбулатовым, — и это нанесло нашему спикеру серьезную обиду. Правда, может быть, это была уже не первая обида: ведь Руслан Имранович в свое время возжелал стать вице-президентом. Но предложение Ельциным принято не было. Я думаю, что назначение Бурбулиса и Гайдара предопределило негативное и очень агрессивное отношение Хасбулатова к предложенным ими реформам. Буквально в начале января при первой же своей поездке в регион — а это была Рязанская область — он обрушился с резкой критикой в адрес новоявленных реформаторов. О самом президенте в ту пору он помалкивал.

Вспоминаю, какое тяжелое положение складывалось в стране в конце 1991 года: Союз практически развален, экономика разрушена, валюты нет, золотой запас почти на нуле, полки в магазинах пусты, мобилизационные резервы исчерпаны до 30 процентов. Было решено начать отпуск цен на товары 16 декабря, но Президент Украины Кравчук очень просил Бориса Николаевича перенести этот срок хотя бы на две недели, до 2 января 1992 года. И Борис Николаевич при всей сложности российского положения пошел на этот шаг.

В начале ноября, после принятия решения на съезде народных депутатов о незаконности выборов и незаконности власти Дудаева в Чечне, с подачи Руцкого Президент Российской Федерации подписал указ о введении чрезвычайного положения в Грозном в связи с обострившейся там обстановкой после избрания президента республики и его попытками разделаться с действующими силовыми структурами, которые напрямую подчинялись Москве. Возникло много проблем и потому, что Дудаев самопровозгласил независимую Республику Чечню, бросив другую часть республики — Ингушетию. Последняя оказалась вне правового пространства — без Конституции, без границ, без власти.

Чрезвычайное положение вводилось 6 ноября с 5 часов утра, причем по закону было положено объявлять о нем за семь часов до часа его введения. Так что вечером 5 ноября в республике уже знали об указе, и с гор потянулись люди на помощь Грозному. Ситуация начала чем-то напоминать наш август-91, только теперь российские власти встретились с противостоянием народа, который претерпел от советской власти немало унижений, вплоть до репатриации в 1944 году в Казахстан. Но попробуй объяснить клокочущей толпе, что у нас на посту всенародно избранный президент, противостоящий преступникам, а в Чечне — самозванец в генеральской форме, несущий великие беды своей республике и своему народу.

К ночи в Белый дом приехал Хасбулатов, мы вместе с ним спустились к Руцкому, который взял на себя руководство по организации ЧП в Грозном. Ждали пяти часов утра, а в пять или немного раньше выяснилось, что внутренние войска, на действии которых и строился весь расчет, с места не сдвинулись: таков был приказ Баранникова, бывшего тогда министром внутренних дел СССР, полученный от Горбачева. Думаю, если бы Горбачев не сделал этого шага, события в Чечне в дальнейшем развивались бы по-другому, менее драматичному сценарию, ибо каждое нарушение закона должно быть наказуемо.

Горбачевский приказ стал серьезным ударом по реализации ЧП, так как теми силами, что находились в республике, справиться с задачей чрезвычайного положения было невозможно, и лучше бы его не затевать. Встал вопрос об отмене указа, но вот несчастье: Ельцина нет (обычно при таких решениях он, как говорится, «ложился на дно» и был недоступен), Горбачева и Баранникова отыскать не удается, на месте, в Грозном, требуют или подкреплений, или срочного отказа от чрезвычайного положения. По телефону из Грозного пытались оправдать бездействие какими-то трудностями. В ответ Руцкой, рассвирепев, потребовал арестовать Дудаева и., тут же, в кабинете, попросил председателя КГБ России В.Иваненкова, Генерального прокурора России В.Степанкова и министра МВД России А.Дунаева подписать соответствующую телеграмму. Они ее подписали, но Степанков в ней слово «арестовать» аккуратно исправил на слово «задержать».

Когда ни того ни другого сделать не удалось, да еще дудаевцы захватили здание МВД вдобавок к захваченному ранее зданию КГБ, решение вопроса отложили до 14 часов.

По поручению Хасбулатова в 14 часов я пришел к Руцкому. Там уже были все «полуночники». Александр Владимирович стал докладывать свой план решения проблемы. Мне в эту ночь и особенно при его докладе как-то по-новому пришлось взглянуть на Руцкого — я понял, что этот человек весь во власти амбиций и эмоций, и в тот момент он был беспощаден, предлагая окружить непокорную республику кольцом армейских подразделений и начать тотальную бомбежку ее территории.

Я воспротивился такому жестокому варианту и попросил перенести обсуждение на заседание Верховного Совета, который правомочен утвердить или не утвердить указ о чрезвычайном положении — ведь указ появился накануне праздника, когда депутаты были в отпуске. Ясно было, что чрезвычайное положение организовать не удалось, подготовка его сорвана, каждый надеялся на другого, а сами собой такие дела никогда не делаются. Указ Президента, видимо, не случайно был подписан перед праздником. Расчет мог строиться на том, что к созыву Верховного Совета, который по Конституции должен утвердить указ о введении чрезвычайного положения, дело будет сделано, порядок восстановлен, а победителей, как говорят, не судят. В последующем мы не раз еще столкнемся с использованием президентом факта отсутствия депутатов. Видимо, это определенный принцип его действия, который часто приводил к драматическим событиям, как это произошло в Чечне.

Наутро собрался Верховный Совет и после острых дебатов Указ Президента о введении чрезвычайного положения в Грозном не утвердил. Руцкой твердо отстаивал необходимость чрезвычайных мер против Дудаева, но время было упущено. Операция явно провалилась.

Уже тогда взаимоотношения в верхах власти складывались напряженно. Явно просматривались друзья и недруги, различные группировки, которые вели войну, как правило, через прессу. Вот один из примеров.

Из сообщений СМИ:

«В кулуарах Белого дома имеет хождение версия, согласно которой Хасбулатов с Бурбулисом сознательно подставили Руцкого, чтобы продемонстрировать urbi et orbi его государственную неспособность…» (« Коммерсант », № 44).

Думаю, провал операции и неудача с наведением на малой части территории РСФСР элементарного порядка после самозахвата власти Дудаевым обернулись его наглядной победой и не только осложнили дальнейшие отношения с Чечней и вообще в том регионе, но и выдвинули на первый план проблему сохранения Федерации, что явилось вторым ударом по ее единству. Первым следует считать подготовку Горбачевым Союзного Договора, который республики РСФСР должны были, по его замыслу, подписывать на одинаковых правах с союзными республиками.

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, — август 1991 года эти «подписантские» события остановил.

В дальнейшем было удачно найдено решение по поводу заключения Федеративного договора о распределении полномочий между федеральными органами власти и субъектами Федерации. И здесь мудро и дальновидно поступили с Татарстаном, где поначалу разбушевались националистические страсти — настолько, что это ставило под угрозу сохранение Татарстана в рамках РСФСР.

В Чечне же начался настоящий разгул беззакония: из республики были вытеснены остатки федеральной армии, базировавшейся на ее территории, боевики отбирали у солдат личное оружие и тяжелое вооружение, захватывали склады. Начали создаваться «свои» государственные структуры и воинские формирования, люди перестали получать социальные пособия и пенсии, школы переоборудовались под военные гарнизоны и военные училища, в разных российских городах появились беженцы из Чечни, или, как принято сейчас их называть, «вынужденные переселенцы».

Теперь уже для всех очевидно, что, как и почему надолго вывело республику из поля воздействия Российской Федерации. Но только в 1994 году, когда после октябрьских событий 93-го года было сломлено изматывавшее нашу страну противостояние двух ветвей власти — законодательной и исполнительной, — стала возможной попытка навести конституционный порядок в Чечне. За это время дудаевская вседозволенность превратила республику в край преступлений и беззакония, куда и откуда потянулись нити чеченской мафии и криминала, реально угрожавшие многим странам мира. Беженцев из Чечни уже насчитывалось свыше трехсот тысяч человек.

Понимая, как важно дать народу правдивую информацию о том, что происходит в парламенте и в стране, я стал больше внимания уделять СМИ, встречам с журналистами. И это тут же было замечено прессой.

Из сообщений СМИ:

«На встрече с парламентскими корреспондентами С.А.Филатов подчеркнул, что для него едва ли не главными оценочными факторами деятельности Верховного Совета РСФСР являются такие: количество присутствующих на заседаниях ВС журналистов и резкое увеличение аккредитованного при парламенте корреспондентского корпуса» («Ленинское знамя», 26 ноября 1992 г.).

Надо было создать атмосферу открытости в Верховном Совете. Тема освещения депутатской деятельности не сходила с уст депутатов во время заседаний Верховного Совета. То «не так показали», то «не так осветили», то «не то написали», предпринимались постоянные попытки взять под контроль СМИ. Многие никак не могли понять, что пресса независима — в том числе и от законодательного органа, но работает в соответствии с законом, который принял законодательный орган. Выход из этого положения существовал только один — проводить больше встреч с журналистами и давать как можно больше информации. Поэтому мы серьезно занялись пресс-центром, стали выпускать различные информационные и аналитические материалы и проводить встречи с журналистами. Многие депутаты выступали в СМИ.

8 декабря было подписано Беловежское соглашение. Хасбулатова в тот день в Москве не оказалось, а я о подписании узнал только по звонку мне на дачу в Архангельское Г.Э.Бурбулиса, который хоть и несколько витиевато, но объяснил, что там у них происходит. Он же сообщил, что в Беловежской Пуще ждут Назарбаева, только что прилетевшего в Москву и обещавшего Ельцину сразу же направиться к ним. Но, как мы знаем, Назарбаев в Беловежскую Пущу так и не прибыл — то ли раздумал ввязываться в непростую историю, то ли поостерегся Горбачева, который оставался еще Президентом СССР.

Понимая, что неординарное событие может повернуться в стране самым неожиданным образом, я пошел к Руцкому, который, по счастью, оказался дома, готовя удочки к рыбалке, — заядлый рыбак, он очень профессионально обрабатывал рыбу: она получалась у него мягкой, вкусной, ароматной — такой, что пальчики об лижешь. Он был по-домашнему одет и спокойно распутывал снасти. Пока мы разговаривали, принес вяленую рыбу и подробно объяснил технологию ее приготовления. О Беловежских соглашениях Александр Владимирович ничего не ведал. А услышав о них от меня, немного поднапрягся — идея ему явно не понравилась, — и мы оба стали ждать вестей из Белоруссии.

Одно было важно в той ситуации — чтобы не сорвался Горбачев, который как раз в это время позвонил Руцкому и, видимо, стал с ним советоваться, что делать. Я слышал в жизни немало мата, но эти двое, похоже, упивались смачностью матерщины. Насколько я понял, Руцкой советовал Горбачеву дождаться результатов переговоров и внимательно ознакомиться с тем, что в конце концов получилось. Ясно было одно: Союз практически распался, и если после референдума на Украине ничего не предпринять по части сближения, то потом мы долго-предолго будем искать друг друга. Именно поэтому и была предпринята попытка объединения самых крупных трех, а если удастся, и четырех республик — России, Украины, Белорусь и Казахстана — в некое Содружество Независимых Государств (СНГ).

Позвонил Хасбулатову, он в это время находился, по-моему, в Южной Корее, как мог рассказал о подписанном соглашении. Руслан Имранович тут же вылетел в Москву: соглашение требовало ратификации на Верховном Совете, да и на съезде тоже, вызывало потребность в изменении Конституции РСФСР.

В те дни для всех этот шаг Ельцина казался спешным и непродуманным. Но Борис Николаевич, давая интервью итальянской газете «Република», сам объяснил, как родилась идея Содружества:

— Впервые об этом речь шла в декабре прошлого года, когда центральное правительство торпедировало реформы, Тогда-то Россия, Украина, Беларусь и Казахстан направили своих представителей в Минск, чтобы обсудить возможность образования Содружества. Горбачев препятствовал подобному проекту, однако документы сохранились, и 8 декабря в Минске мы их вновь проанализировали. Вот почему нам удалось достигнуть согласия всего за день с небольшим…

Я к развалу Союза относился тогда и отношусь сейчас как к неизбежности, как можно отнестись к стихии, например, к лавине с гор — она все сметает на своем пути, но остановить ее невозможно.

Из сообщений СМИ:

«А вы обратили внимание на то, как звучит это слово — Со-Дружество. Теплее, чем Союз, не правда ли? Но я согласен: теперь это теплое слово надо наполнить соответствующим содержанием» (из интервью «Российской газете», 28 декабря 1992 г.).

Тэму Содружества мы продолжили и на парламентском уровне. Уже в начале 1992 года я предложил Хасбулатову начать готовить парламентскую ассамблею стран СНГ. Тогда по нашей инициативе в Минске собрались первые заместители председателей законодательных органов стран СНГ для обсуждения проекта Соглашения о сотрудничестве парламентариев стран СНГ в сфере законотворчества и в правоприменительной деятельности. Учитывая, что к тому времени уже были созданы Совет глав государств и Совет глав правительств стран СНГ, актуальным стал вопрос образования аналогичной структуры межпарламентского сотрудничества. Среди возможных направлений совместной деятельности мы обсуждали вопросы законодательства, прав человека, развития межгосударственных отношений, экономической реформы, миграционной политики, национальной безопасности, энергетики (прежде всего атомной), транспорта, связи, экологии, борьбы с организованной преступностью.

В этой работе с нашей стороны очень много сделали депутат Владимир Подопригора и заместитель директора Института законодательства и сравнительного правоведения Юрий Тихомиров. Подготовка документов и концепции Межпарламентской ассамблеи стран СНГ закончилась подписанием Соглашения, которое впоследствии было одобрено Верховным Советом РСФСР, и уже в 1992 году Межпарламентская ассамблея начала свою работу в Санкт-Петербурге. Вопрос о выборе столицы для ассамблеи решался в Киргизии при встрече руководителей парламентов стран СНГ.

И здесь также проявился нрав Хасбулатова, у которого совсем стали портиться отношения с президентом. Из разговоров с другими заместителями руководителей парламентов мы поняли, что Санкт-Петербург делается столицей как бы в пику нашему президенту, чтобы быть подальше от исполнительной власти и свободней себя чувствовать при выполнении главной задачи — снижение полномочий президентов и подчинение их действий парламентам. Кстати, впоследствии первым таким президентом, у которого в одночасье были ограничены полномочия, оказался Акаев. С остальными — не получилось.

Первым председателем Межпарламентской ассамблеи: стал Р.Хасбулатов, а после выборов Федерального Собрания России в 1993 году — В.Шумейко. Именно при нем появился флаг ассамблеи, который впоследствии стал символом Содружества Независимых Государств.

Да, горячими были деньки 1991 года — за короткий период столько кризисных ситуаций!..

1992 год оказался не только преддверием драматических событий в стране, разразившихся в следующем, 1993 году, но и началом сильнейшей конфронтации между президентом и Верховным Советом, уже возглавляемым буквально на глазах менявшимся Хасбулатовым. Пока еще Руслан Имранович скрывал свои истинные намерения, президента как бы не трогал, но развернул энергичную атаку на правительство и лично на Бурбулиса, Гайдара и Чубайса.

Именно в тот период, когда произошла либерализация цен, во власти должны были проявиться коллективные взаимопомощь и взаимовыручка, чтобы преодолевать шаг за шагом непредвиденные, то и дело возникающие трудности. Вместо этого, как всегда, у нас особо ощущалась нехватка нормативной базы и законодательных защитных мер.

Их отсутствие усиливало криминогенность, коррупцию, организованную преступность. Тут нужны были не одни только разговоры, но и решительные меры. А Верховный Совет, делавший, конечно, немало с точки зрения разработки и принятия законов, чересчур много полемизировал, слишком часто враждовал с исполнительной властью, то и дело терял основную нить концепции развития, да еще и по ходу дела менял правила игры и саму Конституцию Российской Федерации. Она становилась все более неопределенной, внутренне противоречивой и потому опасной: за несколько лет своего существования Верховный Совет внес в нее более 400 поправок!

Жизнь еще раз доказала: если запаздываешь с законами, то страну начинают захлестывать хаос и преступ-ность(она всегда опережает законы и предохранительные меры), а значит, все наши противоядия тут бессильны. Нужна согласованность действий всего общества, его политических и государственных структур, чтобы успешно бороться с миром криминала… Если же коммунистическая партия тормозит развитие государства по выбранному направлению, если она блокирует работу законодательного органа, значит, партия эта играет на руку преступному миру и идет против своего народа.

Коммунисты, оправившись после августовских событий, готовились к первой из новых битв — на Шестом съезде народных депутатов. По поведению Хасбулатова было видно — он что-то затевает. Я впервые ощутил: от меня что-то скрывается. На съезде это проявилось очень определенно: готовилась и была принята резолюция с отрицательной оценкой деятельности правительства и проведения реформ. Сам председательствующий повел себя очень странно — начал атаку на «Известия», отругал Шумейко за самостоятельные оценки в докладе об экономической реформе и о работе правительства и еще за какой-то якобы существующий альянс Владимира Филипповича с коммунистами и аграриями. Это было проявлением явного недовольства докладчиком, который нарушил договоренности с председателем о содержании доклада и сорвал его так тщательно продуманный сценарий.

А сказал Владимир Филиппович буквально следующее: «Мне приходится по роду своей деятельности очень много работать с правительством, и абсолютно ответственно могу вам сказать, что это — профессионалы. И только потому профессионалы, что они делают эти реформы. — Ив зале после этих слов раздались аплодисменты. — Они делают эти реформы в тяжелейших условиях, доставшихся им в наследство как раз от тех самых именитых и маститых советчиков от экономики, которые до сих пор продолжают лишь советовать да критиковать правительство. И правильно здесь говорили, что никто из них не согласился бросить все и идти это делать самому».

Это был, конечно, мужественный поступок Владимира Филипповича — в тот непростой период дать такую оценку молодым членам правительства. Теперь весь гнев и весь сарказм Хасбулатова были направлены на депутатов реформаторской части. Мы с членами президиума начали интенсивно искать возможность отмены неправой резолюции съезда. Я предложил Владимиру Шумейко и Юрию Ярову пойти к Борису Николаевичу, посоветоваться с ним, что делать, и поделиться своей озабоченностью относительно Хасбулатова. Они со мной согласились. Позвонил Ельцину, условились о встрече, и в перерыве съезда мы все трое пошли к нему.

Хасбулатов, видимо, что-то почувствовал, начал сожалеть, что переборщил, и попросил меня предложить Борису Николаевичу пообедать нам втроем. Ответ Ельцина был категоричным:

— Нет. Хватит, я натерпелся его лицемерия и изворотливости, ему ни в чем нельзя верить, тем более нельзя доверяться. Опять обманет.

Наш разговор свелся к тому, что нужно созвать президиум вместе с правительством и попробовать выработать документ типа Декларации съезда, где дать другие оценки реформам. Хасбулатов возражать не стал, но на президиум идти отказался.

И вот в воскресенье, 12 апреля 1992 года, я собрал президиум, на котором кроме его членов присутствовали Е.Гайдар, Г.Бурбулис, А.Шохин и другие. Разговор был тяжелым, но полезным. Самым неприемлемым в постановлении съезда выглядело то, что правительство оказалось как бы в подвешенном состоянии на целых 3 месяца (до следующего съезда), то есть стало временным правительством. Мы вновь — в который уже раз! — создали неопределенность в отношении наших целей, в защите реформ, чем, естественно, отпугнули их сторонников и участников, в том числе и зарубежных.

К понедельнику и сами депутаты стали понимать, что резолюция съезда ведет в тупик, более того, это поворот назад, чем непременно воспользуются коммунисты.

Декларацию одобрили, и съезд оказался в двойственном положении, приняв два документа по одному вопросу с разными оценками. Хасбулатов, похоже, остался не очень доволен таким развитием событий. Но решение было принято, и главное — мы ушли от сиюминутных последствий. Стало ясно, что теперь борьба за власть выстроится вокруг реформ.

Хасбулатов двинулся вперед не только с резкой критикой реформ и тех, кто их осуществляет. Он понимал, что тут нужен и позитив, и поэтому энергично включился в разработку Федеративною договора. Необходимость разделения собственности, полномочий и предметов ведения между центром и субъектами Федерации представлялась очевидной. Конечно, правильней было бы внести эти положения в Конституцию: слишком опасна сама форма документа, подписанного руководителями субъектов Федерации, поскольку возможность последующего его изменения по инициативе любого из 190 подписантов (а их было по два от каждого субъекта Федерации и федерального центра — глава исполнительной власти и глава законодательной власти) могла обернуться совершенно непредсказуемой реальностью.

Неотложность принятия Федеративного договора диктовалась единственным, но наиважнейшим обстоятельством: угрозой нарушить целостность России.

В последующем, при подготовке новой Конституции на Конституционном совещании в 1993 году мы вновь встали перед проблемой Федеративного договора и, как и предполагали, при этом опять-таки создалась трудная коллизия. Хотя положения Федеративного договора, касающиеся разделения компетенции и полномочий властных структур центра и субъектов Федерации, были и так вписаны в проект Конституции, но руководители субъектов Федерации, особенно республик, все же настаивали на сохранении его как самостоятельной второй части Конституции, даже несмотря на то, что многие положения Договора входили в противоречие с положениями проекта Конституции. Да и вообще наличие двух основополагающих документов в стране создавало бы путаницу — по какому из двух строить нормативную базу и каким из них руководствоваться? Или, скажем, прибегать к Конституционному суду?

В проекте Конституции права субъектов Федерации значительно были расширены. Во-первых, власти на местах получали право на свое законодательство. Во-вторых, для более гибкого регулирования взаимоотношений центра и субъектов Федерации предусматривалась возможность заключения индивидуальных договоров Жизнь уже подтвердила правильность действий президентской команды в этом направлении, что в конечном счете способствовало укреплению государственности и Федерации.

Работа над Федеративным договором шла полным ходом, активно подключились к ней Юрий Яров и Рамазан Абдулатипов. Способствовало делу и то, что все участники находили в этом процессе большой взаимный интерес. Подписание Договора проходило в Георгиевском зале Кремля в очень торжественной обстановке за большим круглым столом. Однако все понимали, что праздничность праздничностью, а после Шестого съезда нас ждет еще большее усиление борьбы вокруг реформ. Это ощущалось и в верхушке власти, даже в процессе подписания Договора.

Хасбулатов приступил к перестройке своих боевых порядков, одновременно началось каждодневное давление и на меня с тем, чтобы я отказался от собственной позиции, прервал добрые связи с Г.Бурбулисом и Е.Гайдаром, а значит, и с президентом. К экономической части он стал все чаще подключать Ю.Воронина, а к выполнению моих функций — Н.Рябова.

Хочу привести некоторые резолюции Хасбулатова на документах того времени, по которым хорошо прослеживается, как шаг за шагом он усиливал свой диктат.

На письме Питера Принта, заведующего бюро английской газеты «Индепендент», на мое имя, где тот просит дать интервью по поводу алмазодобывающей промышленности в связи с моим обращением к министру финансов г-ну Барчуку: «С.А.Филатову. Что это такое? 11 авг.1992 г. Р.Хасбулатов, P.S. Этот вопрос — не Вашего ведения. Р.Х.»

На представленном членом Президиума Верховного Совета М.Л.Захаровым отчете об участии народных депутатов в работе 26-го Международного конгресса школ социальной деятельности и Международной ассамблеи работников социальной деятельности, который я направил членам Президиума Верховного Совета: «С.А.Филатову, М.Л.Захарову. Это не отчет. Какой смысл его распространять? Где рекомендации, обобщения и т. д.? 13.08,92 г. Р.Хасбулатов».

На письме группы председателей районных Советов народных депутатов г. Москвы, которые обратились к Р.И.Хасбулатову с жалобой на монопольное влияние исполнительной власти на СМИ, невыполнение решений Верховного Совета РСФСР и, прежде всего, по газете «Известия», так вот, на этом письме, которое заканчивалось словами: «Недопустимо мириться с тем, что игнорируются постановления Верховного Совета. Сегодня четвертая власть проводит курс на развал Советов. Хочется верить, что Верховный Совет в силах воспрепятствовать этому», начертано со скрытой угрозой: «Членам ПВС. Прошу внимательно ознакомиться с этим письмом и сделать выводы (хотя бы для себя). 5.9.92 г. Р.Хасбулатов».

Были резолюции и другого рода, они показывали желание идти как бы и на примирение, но не в ущерб своим гордыне и амбициям. После посещения Хасбулатова С.Ковалевым, С.Юшенковым, В.Волковым и мной и состоявшегося крупного разговора о незаконности его действий при перераспределении обязанностей между заместителями председателя, он поправил (при моем участии) само распоряжение, а через несколько дней прислал мне его с такой резолюцией: «С.А., как видите, Ваши предложения (и просьбы) выполнены мною на 101 %… И только ради интересов дела, а не в силу расхождений между моим распоряжением) и Конституцией. С ув. Р.Хасбулатов 5.9.92 г.».

Начал Руслан Имранович и коренную реорганизацию охраны, видимо, учитывая ее значение в дальнейших своих планах. Мы с С.В.Степашиным выступили против самостоятельной охраны Верховного Совета и его руководства, понимая, что в условиях конфронтации это может привести к кровопролитию.

Словом, обстановка в Верховном Совете и в его руководстве все более обострялась. Появилось злосчастное распоряжение о перераспределении обязанностей, где мне отводилась совсем уже непонятная роль. Готовился Хасбулатов ввести должность секретаря Президиума Верховного Совета, причем на эту должность прочил не кого-нибудь, а В.Сыроватко, бывшего секретаря Брянского обкома КПСС, ярого представителя фракции коммунистов. Началась война и за «Известия», за их подчинение, вернее, за неподчинение Хасбулатову — война, в которой я однозначно выступил в защиту газеты и ее самостоятельности.

Что ж, война так война. Я собрал членов президиума — 14 человек, поддерживающих реформы. Предложил всем выступить против сомнительных хасбулатовских акций единым фронтом, но смельчаков тут выявилось немного — лишь Сергей Адамович Ковалев да Сергей Вадимович Степашин. Остальные выразили благодушную уверенность, что конфликт так или иначе может быть урегулирован. Видимо, они надеялись на чудо и на вечное русское «авось». Но надежды не оправдались — шло планомерное переформирование сил и активная подготовка к следующему решающему съезду в декабре. А наши миролюбцы продолжили свои хождения с уговорами и к Руслану Имрановичу, и ко мне. Особо проявили себя челноками С.Н.Красавченко и Е.А. Амбарцумов. От меня, с их точки зрения, требовалось одно: поддерживать Хасбулатова, а там все само собой образуется.

Теперь я знал, что спикеру стало известно о нашей встрече с Борисом Николаевичем во время работы Шестого съезда, и почувствовал, как усилилось его давление и на меня, и на других его заместителей. Он предпринял вдвойне удачный ход — «отдал» Шумейко в правительство, вследствие чего соотношение сил среди его заместителей резко нарушилось. Но на этом не остановился: фактически передал многие функции первого заместителя Воронину и Сыроватко, вновь введя должность секретаря Президиума Верховного Совета, и те не мешкая приступили к подготовке Седьмого съезда народных депутатов. Демократическая часть депутатского корпуса и демократическая печать начали атаку на Хасбулатова: шла настоящая подготовка к генеральному сражению.

И тут при открытии сессии Верховного Совета вдруг выясняется, что дела у Руслана Имрановича не так-то уж и плохи. Как только наши сторонники поставили вопрос о недоверии спикеру, он в свойственной ему категоричной манере поставил вопрос на голосование и получил за недоверие ему только 18 процентов голосов! Тогда-то Хасбулатов повернулся ко мне и расправил плечи:

— Восемнадцать процентов — вот и вся ваша поддержка, Сергей Александрович! — И ринулся в бой.

Вспоминается, как тяжело складывался 1992 год.

В то время мы с Геннадием Эдуардовичем Бурбулисом делали многое, чтобы сблизить депутатский корпус и власть исполнительную, для чего стали практиковать регулярные встречи депутатов с членами правительства.

Из сообщения пресс-службы Президиума ВС РСФСР:

«17 сентября состоялась очередная еженедельная информационная встреча представителей Администрации Президента РСФСР с народными депутатами Российской Федерации. В ней приняли участие секретарь Президиума ВС РСФСР С.А.Филатов и госсекретарь РСФСР Г.Э.Бурбулис.

В центре внимания оказались проблемы нормотворчества президентской власти, состыковки указов президента с действующим законодательством РСФСР, а также механизма регулирования смены глав исполнительной власти на местах.

Остро ставились народными депутатами вопросы деятельности Администрации Президента по стабилизации обстановки в зонах межнациональных конфликтов»

Встречи эти вызывали взаимный интерес и нередко помогали нам снять острые вопросы, разъяснить многое, на чем строились спекуляции оппозиции. Но теперь «позицию оппозиции» активно занял Хасбулатов, причем настолько явно, что Ю.Воронин в «Правде» уже открыто осуждал ход реформ и указывал путь «правильного», то есть коммунистического, развития страны. Это надо было понимать и как перекроившуюся позицию Председателя Верховного Совета.

В августе обострилась обстановка на Кавказе: события в Чечне подтолкнули националистические силы в других республиках к действиям — сложилась тяжелая ситуация в Абхазии, Северной и Южной Осетии, назревал конфликт между Ингушетией и Северной Осетией.

Утром 26 августа мне в машину позвонил Бурбулис:

— Куда вы направляетесь?

— К Борису Николаевичу.

— А я только что из Тбилиси, встречался с Шеварднадзе. Он просил направить нашу депутатскую группу в Абхазию, ще уже более 2000 добровольцев из северокавказских республик. При всем при том есть все основания считать, что председатель Верховного Совета Абхазии Ардзинба находится в прямом контакте с Конфедерацией горских народов и цель у них определенная — спровоцировать народную войну на Северном Кавказе. Это все очень серьезно. Мы ведь договорились на Совете Безопасности, что 28-го будет встреча Ельцина, Шеварднадзе, руководителей наших республик и председателя Верховного Совета Абхазии Ардзинбы. У него сегодня большинство: 34 депутата за него, 31 — против. Надо бы провести среди его сторонников определенную работу. Там есть и русские, и армяне — нам нужно разъяснить им, что следует уйти от Ардзинбы, и тогда на встрече 28-го он будет гол как сокол, лишившись своего победного большинства. — Бурбулис сделал небольшую паузу и добавил: — Сергей Александрович, будьте по-государственному крупным и по-человечески мудрым, как вы обычно умеете это совмещать. Желаю успеха.

Я приехал на встречу с Ельциным чуть раньше срока. Подождал в приемной. Борис Николаевич в 10.00 еще разговаривал с кем-то по телефону и задержался минуты на три — случай редчайший. У меня всегда было такое впечатление, что он специально отсчитывает мгновения, чтобы точно в назначенное время пригласить человека или группу людей к себе в кабинет. Но вот секретарь распахивает передо мной дверь — Борис Николаевич стоит посреди кабинета и руки то и дело заводит за спину — видимо, болит после Испании. Прохаживаясь по кабинету, предлагает мне сесть.

— Вы меня извините, — усмехаюсь, — при стоящем президенте сидеть неудобно.

— Ну ладно…

Садимся оба, и он начинает мне пересказывать все, что я только что слышал от Бурбулиса о Северном Кавказе, и все, что необходимо и важно сделать в связи с этим. Потом я докладываю ему о делах в Верховном Совете — хочу и обязан его предостеречь:

— Борис Николаевич, грядет, по-моему, большая беда, и я хотел бы поделиться с вами своими тревогами и посоветоваться. Еще в июне месяце я почувствовал странную перемену в Хасбулатове — он начал строить свою стратегически дальнюю политику. Определить ее в общем-то несложно — это продолжение линии Шестого съезда. Вся его политика будет направлена на то, чтобы убрать Гайдара и дискредитировать реформы. Похоже, это становится политическим кредо Руслана Имрановича, потому что иначе он останется просто ни с чем и будет выглядеть перед народом как человек, противодействующий реформам, а не помогающий им. Он настраивает депутатский корпус против реформ и пытается настроить так же всю страну. Под эту цель он подлаживает работу аппарата и предпринимает шаги по усилению своей личной власти…

Борис Николаевич слушает очень внимательно, и я продолжаю:

— Приведу первый конкретный пример. Двадцатого числа он пишет поручение Воронину курировать вопросы экономической реформы и осуществлять связь с правительством. Вот его резолюция, а вот вышедшая за несколько дней до этого статья Воронина в газете «Правда», в которой тот с циничной откровенностью признается, что не приемлет эти реформы,

Борис Николаевич бросает на меня пристальный взгляд:

— Ну как же так? Руслан Имранович говорит же совсем другое.

Я пожимаю плечами:

— Второе мое беспокойство состоит в том, что готовится октябрьская атака на нас, и в этой атаке Хасбулатов будет поддержан определенными политическими силами.

— А с Горбачевым у него есть связь?

— Прямой, наверное, нет, но не исключено, что скрытая может существовать — уж больно сходятся они в критике реформ. Да и заведующим своего секретариата Хасбулатов назначил человека Горбачева.

— Но Хасбулатов и Горбачев лично общаются?

— Возможно, но точно не знаю.

Все-таки у Бориса Николаевича сохранялось глубокое недоверие к Горбачеву. И, видимо, не без оснований, что подтвердили президентские выборы 1996 года. Да и в период оголтелой критики реформ к ней, к этой критике, присоединялся и голос Фонда Горбачева.

— И третье, что меня тревожит, — развиваю я «хасбулатовскую» тему, — так это заигрывание Хасбулатова с республиками. Федеративный договор — только первая ласточка такого заигрывания. И тут, заметьте, просматривается связь с тем, что происходит на Северном Кавказе.

— Все эти вопросы и меня в последнее время волнуют, — раздумчиво отзывается Борис Николаевич. — Скажу больше, они меня беспокоят.

Тогда иду дальше:

— В этом же свете предстают три недавно вышедших документа, очень усиливающие личную власть Хасбулатова, ограничившего депутатов и все руководство Верховного Совета в общении с вами как с президентом. Меня тревожит, что теперь только сам Руслан Имранович вправе подписывать документы на ваше имя. При этом он еще и прибрал к рукам всю нашу финансово-хозяйственную деятельность. И вот его последнее распоряжение о перераспределении обязанностей в руководстве Верховного Совета: он практически лишил меня не только всех обязанностей, но и попытался поставить в унизительное положение. В распоряжении черным по белому начертано, что я являюсь его полномочным представителем в Совете Безопасности.

Борис Николаевич удивленно вскидывает брови:

— Он что, закона не знает?

— Должен бы знать, но идет напролом, тем самым нарочно провоцируя скандал. Есть во всем этом и явный оттенок комичности — он сделал меня ответственным за сельское хозяйство, как бы напоминая тем самым о последних днях работы в ЦК Егора Лигачева. Дело не во мне. В отношениях с Хасбулатовым у нас есть несколько путей, в том числе и путь мира, от которого он заведомо отказался. Я был вынужден предупредить Руслана Имрановича, что наша фракция это расценивает как ущемление ее прав и наступление на демократию, а мы — на встрече помимо меня были С.А.Ковалев, С.Н.Юшенков и В.В.Волков, — в сюю очередь, это воспринимаем как откровенный крен консерватора влево, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А второй путь — это путь войны, открытой конфронтации, путь, который, к сожалению, может привести к преждевременному развалу парламента. В сложившейся ситуации были предложения попросить вас вмешаться в этот опасный процесс и, может быть, переговорить с Хасбулатовым или еще что-то предпринять, но, честно признаться, я думаю, что это неуместно. При ваших нынешних отношениях со все более зарывающимся Русланом Имрановичем и уже практически открытой его враждебности к вам мы не должны ставить вас под очередной удар. Нам дорог ваш авторитет лидера, но и ваша поддержка лидера нам необходима.

Борис Николаевич чуть наклоняет голову:

— Конечно, моя поддержка будет вам во всем, здесь нет вопросов. Я даже подумаю о том, чтобы в президентской речи на открытии осенней сессии Верховного Совета покатегоричней обозначить свою позицию.

— И еще об одном, Борис Николаевич! Поскольку я лишен возможности распоряжаться финансами, а иногда возникает необходимость направить группу депутатов в командировку…

Он не дает мне договорить.

— Нет вопросов. Держите связь с Илюшиным, я ему доверяю абсолютно. Сообщите ему о том, что вам нужно — самолет, машина, деньги, — и все будет для депутатских поездок предоставлено.

Я посмотрел на часы: 10.35.

— У меня все, Борис Николаевич. Спасибо.

Он поднялся одновременно со мной и повторил:

— Моя поддержка и мое доверие вам обеспечены. Но идите в открытую и в главном не останавливайтесь…

Президент как в воду смотрел: события развивались стремительно и не позволяли останавливаться.

Со стороны Хасбулатова началась атака на С.А.Ковалева. Конечно, это было связано с позицией защитника прав человека и к тому же явного противника самого Хасбулатова. Нужно было привлекать общественность на защиту С.Ковалева. После очередного выступления Сергея Адамовича я позвонил редактору «Известий» И.Голембиовскому и попросил его со вниманием отнестись к нашим проблемам, а также высветить складывающуюся атмосферу вокруг Ковалева на страницах газеты, именно — высветить.

Мне кажется, тогда же заколебался в выборе своей позиции В.В.Желнин, начальник финансово-хозяйственного управления. Я даже раза два прицыкнул на него за нерасторопность и колебания, когда он начал прикидывать — выполнять или не выполнять мои распоряжения.

— Не хотите выполнять мои поручения — не надо, но вы должны понимать, какой выбор делаете, — сказал я ему и позвонил Александру Петровичу Починку, который не мешкая сделал все, о чем я просил.

Желнин, правда, и сам признался потом в своей неправоте:

— Да, Сергей Александрович, тогда поспособствовал вам не я, а Починок, и я был не прав.

Сам Желнин, видно, очень переживал свое двойственное положение и, чтобы как-то разрешить создавшуюся ситуацию, тоже стал бегать челноком между Хасбулатовым и мной, пытаясь примирить уже непримиримое.

А ведь раньше Желнин выполнял все мои распоряжения беспрекословно. Вскоре я обратился к нему с еще одной просьбой: сохранить помещение за помощником президента Львом Евгеньевичем Сухановым, который курировал связи Администрации Президента с Верховным Советом. Через некоторое время начальник финансово-хозяйственного управления перезвонил мне:

— Я разговаривал с Пересадченко, он этого делать не хочет.

Тут уж я не выдержал:

— Ну уж дудки, тогда этот вопрос я решу с Хасбулатовым,

Желнин и Бойко, начальник охраны Верховного Совета, — сидели как приклеенные каждый вечер в приемной Хасбулатова вплоть до его отъезда домой. Со стороны это выглядело довольно комично и напоминало мне досужее сидение на динамите белобородых восточных старцев в фильме «Белое солнце пустыни».

Примерно в то же «смутное» время заходит ко мне Николай Тимофеевич Рябов:

— Ну что, как дела у вас тут?

Я коротко отвечаю вопросом на вопрос:

— Был у председателя?

Он молчит. Потом неуверенно произносит:

— Вы вот материалы хотели мне дать…

— Да возьмите их в орготделе. — Звоню, чтобы ему выдали эти явно послужившие лишь поводом для его прихода материалы.

Только потом он начинает разговор, а тема всех разговоров в те дни была одна и та же — о моих отношениях с Хасбулатовым. Рябов неоригинален:

— Сергей Александрович, нам нельзя конфликт этот развивать.

— Согласен. А вы можете его погасить?

— Да я вот пытался с ним, — кивает на дверь, — сейчас поговорить…

— Ну и как?

— Никак. Бесполезно. Но все равно нам нельзя сейчас конфликтовать.

— Пожалуйста, предлагайте спасительные варианты. Или это я агрессивно себя веду? Или это меня вы можете обвинить в том, что я его где-то лягнул ни с того ни с сего, или что-то оскорбительное о нем сказал за глаза, или написал в СМИ о нем что-либо недостойное?

— Да-нет, нет, конечно, нет. Но надо же Что-то делать.

— Думайте. Это ведь извечные русские вопросы — «что делать?» и «кто виноват?».

— Знаете, я был у него только что и говорю: «Вот сейчас к Филатову пойду». А он мне: «Зачем вам туда ходить? Я уже новое распоряжение подписал, дал вам новую власть, новые обязанности и полномочия. Работайте и никуда не ходите».

Уже на пороге Рябов оборачивается:

— Я с вами, Сергей Александрович, точнее, и с ним, и с вами…

Позвонил Хасбулатову:

— Руслан Имранович, надо посоветоваться.

— Заходите.

Захожу к нему в кабинет, и, пока иду от двери к столу, спикер все время не отрываясь смотрит мне в глаза. Я поздоровался, сел, вижу на лежащем перед ним пригласительном билете его рукой написано: «Филатову».

— Что это?

— Да вот, если есть желание — сходите.

— Мне такие же самые присылают.

— Да? Ну, может, и этот пригодится.

Хотелось спросить: «Ну что, кроме моей фамилии на билете, вам уже нечего мне написать?» — но я промолчал. Потом рассказал Руслану Имрановичу об обстановке в Абхазии и необходимости направить туда депутатскую группу. Он, казалось, заинтересовался:

— Да я вот тоже подумывал об этом, — встал из-за стола и направился к дивану.

Сели, он — на диван, я — в кресло. Такая дислокация вообще редчайший случай, что называется, для «самых-самых». Я продолжил:

— Если и вы, Руслан Имранович, согласны с этим, надо бы скомплектовать группу депутатов и выделить им самолет.

В то время президент и правительство обслуживались компанией «Внуково-2», а Верховный Совет использовал для своих нужд аэропорт «Чкаловский».

Хасбулатов энергично кивнул:

— Да, я тоже так думаю. Занимайтесь.

Я вышел не прощаясь, так как нам еще предстояло увидеться с ним в тот же день.

Позже зашел сотрудник из протокольного отдела:

— Сергей Александрович, вы собирались завтра на выставку «Авто-92», но, по-моему, туда же идет и Хасбулатов.

Надо сказать, что в Верховном Совете — да и не только там! — очень плохо было поставлено дело с распределением, кто из руководства и на каких мероприятиях будет присутствовать. И в президентских структурах наблюдалось то же самое. Иногда в последнюю минуту выяснялось, что по одному и тому же адресу направляются сразу несколько официальных лиц, причем еще и выступать готовилось сразу несколько человек.

Снова позвонил Хасбулатову:

— Руслан Имранович, вы на выставке завтра будете?

— Да! А что?

— Тогда я пойду послезавтра.

— А почему послезавтра? Пойдемте вместе.

Я сделал паузу, и в нем взыграла восточная подозрительность:

— Что? Не хотите со мной идти?

— Ну почему же? Можно и вместе пойти. Спасибо за приглашение.

Но стоило мне только положить трубку, как раздался звонок Сергея Марчука, начальника международного отдела Верховного Совета, который, сославшись на переданную мне накануне соответствующую бумагу, поинтересовался моим намерением встречаться с китайской делегацией. Что-то меня насторожило в этом звонке, и поэтому я довольно резко ответил Марчуку:

— Господи, да заберите у меня эту бумагу и отдайте ее Хасбулатову — пусть сам встречается с иностранцами.

Через некоторое время — снова в трубке голос Марчука:

— Извините, Сергей Александрович, но Руслан Имранович подписал поручение именно вам встретиться с китайской делегацией. Во сколько вам удобнее?

— В одиннадцать часов, — отвечаю, радуясь, что не придется идти на выставку.

Да, у Хасбулатова — контрастная смена настроения, так меняется погода на море — от ясной к шторму.

Раздался звонок прямого телефона председателя:

— Сергей Александрович, вам известно, что по решению Совета Безопасности Бурбулис уже успел побывать в Абхазии?

Я спокойно уточняю:

— Во-первых, не по решению Совета Безопасности, а по решению президента, что не одно и то же. Во-вторых, не в Абхазии, а в Тбилиси, где по пути в Турцию он встречался с Шеварднадзе…

— Но все равно, как это вы допускаете, чтобы Совет Безопасности…

— Я вам еще раз говорю, Руслан Имранович, что по Бурбулису никакого решения Совета Безопасности не было.

Но Хасбулатов словно не слышит меня:

— Да как же вы можете доверять этому человеку? Посмотрите сами, куда он только ни поедет — обязательно провал! Он же в политике ничего не понимает!

— Руслан Имранович, ну зачем вы так горячитесь? Почему же «обязательно провал»? Что, разве в США поездка была провальной? Геннадий Эдуардович готовит президенту все его поездки, все встречи и выступления, во многом определяет его микрополитику…

— Какую там еще микрополитику? Он вообще бездарный человек. Вы что, не видите, как мы по его милости терпим поражение за поражением?! Чего он добился в тех же США? Чего? Скажите мне, какие там грянули громкие победы?

— Руслан Имранович, в таком тоне я не могу разговаривать. А вот спокойно изложить вам свою позицию — могу.

— Позицию, позицию… — язвительно передразнивает он меня. — Какая тут позиция, когда бездаря какого-то при себе держите. Что вы вообще нашли в нем?

После короткой паузы я холодно отвечаю:

— А в чем вы, собственно, пытаетесь меня убедить? Бурбулис — государственный секретарь при президенте, его назначил президент, значит, он нужен президенту таким, какой есть.

Мы одновременно й, видимо, оба недовольные друг другом кладем трубки.

Вечером того же дня я организовал поездку депутатов в Тбилиси и Гудауту.

На следующий день, вечером, мы с Галей, как всегда, пошли погулять по Архангельскому. Я рассказал ей о встрече с китайской делегацией — удачная была встреча, гостей интересовало буквально все, что происходит в нашей стране. Эта вечерняя прогулка восстановила мои силы, да и силы моей неугомонной труженицы-жены.

На следующий день ровно в полдень ко мне на работу заехал О.М.Попцов, которому никогда ничего не нужно объяснять: он многое знает и понимает сам, иногда поболе других. Попцов поинтересовался моей встречей с президентом, бегло просмотрел показанные мной последние распоряжения Ельцина и охарактеризовал их одним словом — «маразм». Ну а вывод, который мы сделали сообща, был неутешительным — номенклатура просачивается, где может, и берет реванш. С одной стороны, чиновничество укрепляет свои позиции традиционными трусостью и лакейством; с другой — выпирают из него имперские начала, в том числе и начало идеологическое, которое замешано на предательстве и вероломстве. Именно поэтому Попцов открывает рубрику на Российском ТВ под названием «Аппарат Верховного Совета», чтобы в ней выступали и члены Президиума Верховного Совета, и депутаты.

Я перенес на следующее утро звонок Хасбулатову — было к нему два вопроса, и оба из разряда неприятных. Разговор действительно состоялся тяжелый.

Первый — о том, что Желнин отказался сохранить помещение за Л.Е.Сухановым. Я попросил Хасбулатова оставить его в Белом доме, но он отрезал:

— Нет! Нечего ему здесь делать!

Когда я начал настаивать на своем, Руслан Имранович скрипуче добавил:

— Ну что вы так волнуетесь, я Суханова предупредил, что он здесь не останется, и он на это ничуть не обиделся.

Через две минуты я и сам переговорил с Сухановым: оказывается, Хасбулатов, объясняясь с ним, обещал вопрос о помещении урегулировать. Опять, получалось, ложь, И опять — исходящая от Хасбулатова!

Второй вопрос, с которым я обратился к завзятому правдолюбцу, касался участия представителей президента во встрече руководителей Советов и глав администраций 11 сентября 1992 года в Чебоксарах. Дело в том, что Юрий Болдырев, работавший тогда начальником Контрольного управления при президенте — именно в болдыревском ведомстве находились представители президента, — не без резона полюбопытствовал, не является ли неким политическим шагом то, что мы их, то есть представителей президента, не приглашаем на эту встречу.

Об этом и продолжился мой разговор с Хасбулатовым, которого, чувствовалось, немного покоробила такая оценка его действий. Тем не менее он твердо заявил, что приглашать представителей президента не будет, поскольку их положение противоречит законодательству и Конституции, да и решение съезда было однозначным — рекомендовать президенту рассмотреть вопрос об упразднении этого института. Правда, после длительных попыток убедить его в том, что нужно здесь соблюсти некоторую государственную разумность, он сдался:

— Да, пожалуйста, но пусть тогда с ними связываются напрямую сами участники встречи, если хотят, но мы (Верховный Совет. — С.Ф.) никого приглашать не будем.

Еще один разговор завел Желнин — о наших отношениях с Хасбулатовым. Он продолжал работать в режиме челнока. Желнин принес мне фотоальбом о визите в Россию председателя парламента Турции и сказал, что пришел с доброй вестью: когда передавал Руслану Имрановичу это произведение искусства, Хасбулатов спросил: «А Сергею Александровичу такой альбом подарили?» И при этом у Хасбулатова был якобы очень теплый тон,

— Вот если бы вы сейчас к нему отправились, — увещевал меня Желнин, — и по-мирному потолковали, то у вас бы между собой все, глядишь, и наладилось.

Наивный человек, подумалось мне, неужели он не понимает сути разрастающегося конфликта, и при этом конфликта Хасбулатова не со мной, а, конечно же, с президентом.

Я напомнил начальнику финансово-хозяйственного отдела, что несколько попыток объясниться с Русланом Имрановичем уже предпринял и еще одна ничего тут не изменит. А идти просто так на очередное унижение мне не пристало. И, как показал конец дня, так оно и получилось.

В 14 часов я открыл совещание по алмазным делам. На нем обсуждались три вопроса, которые нас волновали в связи с поручением президиума подготовить соответствующий материал для Верховного Совета. Выяснилось следующее:

1. Алмазная промышленность на сегодня (то есть на конец 1992 года. — С.Ф.) преобразована в акционерное общество и фактически вышла из-под контроля государства, как бы оказавшись провальной отраслью, которой никто не управляет, и это, естественно, способствует злоупотреблениям в ней, оборачивающимся большими потерями для государства.

2. Федеральная собственность, к которой относится алмазная промышленность, из-за отсутствия механизма воздействия на нее у Госкомимущества оказалась вообще отделенной от государства. Решено, что Госкомимущество подготовит решение для Верховного Совета, которое, будучи принятым, все поставит на свои места.

3. В связи с тем, что депутатская группа наряду с большой комиссией занимается проверкой исполнения Указа Президента об акционировании этой отрасли, многие депутаты то ли по неопытности, то ли еще по каким-то причинам пытаются вмешаться в процедуру уголовных дел (а такие там, к сожалению, имеют место) и тем самым вызывают к себе подозрение, проявляя порой нездоровый интерес к алмазным делам. Решено, что депутаты в случае необходимости обращаются в прокуратуру, не предпринимая никаких индивидуальных действий.

После совещания во время обеда подошел ко мне Николай, мой прикрепленный, и сообщил, что меня срочно вызывает Руслан Имранович.

После обеда я позвонил Руслану Имрановичу:

— Вызывали?

— Да. Зайдите.

У него находилась группа из Ульяновска, и разговор шел о том, чтобы помочь в строительстве новых самолетов дополнительными кредитами для пополнения оборотных средств. Положение с гражданской авиацией действительно с каждым днем ухудшалось: это касалось и ее финансирования, и расширения парка машин, и модернизации двигателей. На наш рынок явно нацеливались крупные авиационные предприятия Англии и США — было над чем поломать голову.

Когда мы остались с Хасбулатовым вдвоем, я попросил его подписать распоряжение о поездке депутатов в Абхазию. Он внимательно просмотрел весь список, пробежал глазами само распоряжение, ничего не спросил, подписал, а потом обратился ко мне с двумя претензиями.

Первая:

— Что за совещание вы проводили у себя по алмазам и почему предварительно не посоветовались со мной?

Сдержанно объясняю, что совещание проходило в соответствии с постановлением президиума в порядке подготовки к сессии Верховного Совета.

— Но вы все равно должны были доложить мне о происходящем и до, и после совещания. Пожалуйста, подготовьте материалы и ознакомьте меня с тем, о чем там у вас шла речь.

— Хорошо. — Я крепко держал себя в руках.

Вторая претензия:

— Вы звонили в юридический отдел по поводу «Известий» — ну, так что вам там неясно? Вы со мной поговорите, вы здесь посоветуйтесь, прежде чем такие дела делать.

Я возразил, что как депутат имею право на любой запрос обо всем, вызывающем у меня интерес.

— Имеете право, имеете. Но почему бы сначала ко мне не заглянуть? — гнул свое Хасбулатов..

Спокойно отвергаю такое «пожелание» председателя, пояснив, что не считаю нужным с кем-либо советоваться по вопросу, о существовании которого узнал не из служебной записки, а из печати.

— Вы же меня не уведомили о том, что предпринимаете какие-то шаги против «Известий». Я увидел сообщение в газетах и, конечно, встревожился не на шутку, потому что это прямое нарушение закона с нашей стороны.

— Ну какое же это нарушение закона? Мы с вами просто-напросто должны выполнить постановление Верховного Совета.

— Да, но не такими методами.

— Ну смотрите, Сергей Александрович, смотрите. А вообще-то я вас прошу впредь советоваться со мной. А еще лучше, если бы мы с вами как-нибудь запросто, накоротке поговорили.

Я, пожав плечами, ответил, что готов к разговору.

Но откуда возникла вторая претензия? Я действительно звонил Ф.Х.Табиеву, председателю Фонда госимущества, перед совещанием:

— Фихрат Хаджимурзаевич, вышло ваше распоряжение о передаче газеты «Известия» полностью под начало Верховного Совета и его председателя. Есть ли у этого распоряжения юридическая основа?

Табиев пустился в долгие объяснения того, что газета, дескать, наша собственность. Я заметил ему, что если это и впрямь «наша собственность», то она тогда должна числиться в описи той ликвидационной комиссии, которая принимала собственность Верховного Совета СССР в собственность Верховного Совета России. Должна, но не числится.

Он опять ударился в пространные объяснения, но тут я извинился и пообещал перезвонить ему позже. А сам утром справился в юридическом отделе у Роберта Макаровича Цивилева, какие основания имелись у

Фонда имущества Верховного Совета принимать такое решение. Он подтвердил мои предположения:

— Да никаких у фонда оснований для этого не было, и юридически он, конечно, не прав.

А ведь действительно, по закону Госкомимущество является единственным распорядителем федеральной собственности.

Все так, но тем не менее Хасбулатову каждый мой шаг становился каким-то образом тотчас же известен. Было совершенно очевидно, что и бумаги мои в общем отделе ксерокопируют тайком от меня и кладут на председательский стол.

А потом мне стало совсем грустно: то ли прослушивать начали, то ли какая-то система сыска заработала. Противно все это, — а еще взялись построить правовое, демократическое государство! Даже сегодня комментировать ту ситуацию нет желания, да и необходимости — тоже. И без того все ясно.

Вечером — хасбулатовский звонок мне домой:

— Сергей Александрович, завтра улетаю, вы, наверное, знаете об этом?

— Да, знаю, Руслан Имранович.

— Вы остаетесь на хозяйстве за меня, но прошу вас никаких серьезных решений самостоятельно не принимать. И не устраивать совещаний наподобие того, которое вы только что провели по алмазам. Надо друг с другом обо всем предварительно советоваться. Пожалуйста, звоните мне в любое время, докладывайте, как идут дела, и советуйтесь перед тем, как сделать какой-нибудь шаг. Все будет у нас хорошо, я ведь от вас не отмахиваюсь, когда вы ко мне обращаетесь. Поэтому звоните, Сергей Александрович, звоните.

Конечно, я заметил, что сотрудники аппарата, за редким исключением, перестали ко мне заходить, перестали обращаться с вопросами — вероятно, боялись контактов со мной. Вот он, бывший советский аппарат, которому я еще недавно пытался привить новые подходы к жизни и работе, аппарат, который, казалось мне поначалу, ощутил вкус к творческому труду. А сейчас он опять в страхе затаился. И опять его толкают на ложь и предательство, опять пытаются превратить в лакея. Когда же мы будем иметь свою законопослушную и законом защищенную государственную службу?

Я никогда не считал нужным кардинально менять аппарат, работал с теми, кто есть, и считал это нормальным. Я с осуждением смотрел на тех руководителей, которые старались перешерстить кадры, внедряя в них своих людей. Последнее с точки зрения того государства, которое мы строим, — ужасно.

Позвонил Бурбулис из Стамбула, поинтересовался, как дела. Я ответил, что в Абхазию улетела делегация, она уже встречалась с Эдуардом Шеварднадзе, и я ждал результатов этой встречи.

Потом заглянул Олег Румянцев с любопытным десятиминутным разговором:

— Сергей Александрович, мне Амбарцумов сказал, что у тебя не ладится с Хасбулатовым. Но я должен сказать — война с ним сейчас не пройдет, Хасбулатова не переизберут.

— Мы такую задачу перед собой и не ставим.

— Вот и хорошо, потому что я хочу тебе помочь. Я ведь со многими общаюсь — и везде слышу: имидж у тебя сегодня, как у крайнего демократа и человека Бурбулиса, или, возьмем шире, человека правительства. Тебе это ни в коем случае не нужно, ты от этого только теряешь. Люди оценивают тебя отрицательно именно по этим соображениям. Я бы очень хотел, повторяю, тебе помочь, и я готов сделать это, но тебе надо занять место ближе к центру. Тогда тебе будет оказана полная поддержка депутатского корпуса. И прежде всего надо определить свою позицию как патриотическую — по защите интересов России.

Я удивился такой постановке вопроса, потому как моя позиция никогда крайней не была, она всегда тяготела именно к центризму, к золотой, что называется, середине.

А Олег продолжал:

— Да ты сейчас еще связан с такими людьми, как Юшенков и Якунин…

— …и с такими, как Амбарцумов и Ковалев тоже. Мне и по должности положено и необходимо общение со всеми. И если тебе показалось, что я на парламентских слушаниях по Курильским островам впал в некую крайность…

Поясню, что в вопросе об островах главным, конечно, является подписанный договор — это правовой документ. Но время и события, происходящие в стране, требуют переноса решения по островам на более поздний срок, когда положение стабилизируется. Проявить терпение нужно и России, и Японии. Вот линия, которую я проводил, председательствуя на парламентских слушаниях. Нетерпение проявляли отдельные депутаты, особенно коммунисты, и Олег Румянцев в том числе.

— Да, мне это показалось, — подтвердил Румянцев.

— Креститься надо, если кажется. Мне ведь тогда важно было, чтобы на твоих крыльях не воспарили правые, то есть коммунисты, которые к тебе торопливо пристраивались. Ты-то рванулся вперед, в атаку, а они хотели с твоего хребта дотянуться до своей цели.

Олег явно смутился:

— С моего хребта? Да как же так?

— А так, сам не видел, что ли? Я же по этой причине и сделал закрытыми слушания. Твоя объективная позиция — она не для сегодняшнего времени, она оказалась им в цвет, подходит для их восприятия и присутствует в их изложении только потому, что сегодня это выгодно им в противостоянии Ельцину. Они готовы тебя поддержать на словах, потому что твоя позиция оказалась чисто патриотической, находясь и вне разумности, и вне законности.

Мне хотелось еще объяснить Олегу, почему я поддерживаю нынешнее правительство. Растолковать, что Хасбулатов поставил главной своей задачей свалить Гайдара и других реформаторов. Это его, Руслана Имрановича, политическое кредо сегодня, его подлинное лицо. И если он этого не сделает, его карьере грозит гибель. Ну а что до страны, так, похоже, до нее Хасбулатову дела не было и нет.

Видимо, Олег не понимал, что нашей главной проблемой в тот период было сохранение в течение предстоящих двух самых тяжелых месяцев существующего правительства. И не только сохранение, а и защита его. Но об этом с Олегом Румянцевым мы продолжили разговор значительно позже.

Развязка ситуации, спровоцированной Хасбулатовым, наступила довольно быстро.

Во время осенней сессии началась подготовка к Седьмому съезду. Этот съезд ожидался как съезд особый, на котором Хасбулатов, видно, решится разделаться сразу со всеми своими противниками. Предполагался на съезде импичмент президенту или, в крайнем случае, серьезное ограничение его полномочий, для реализации чего тщательно разрабатывались поправки к действующей Конституции.

Значительное внимание уделялось будущему голосованию, организацию которого взял на себя Воронин: его кабинет превратился в приемную депутатов, и, как рассказывали некоторые из них, от Воронина зависело выделение средств из фонда председателя Верховного Совета на нужды того или иного региона. Этот фонд был создан по инициативе Хасбулатова из средств бюджета и оказался для него удобным инструментом при взаимодействии с депутатами и руководителями регионов.

После голосования на сессии Верховного Совета за недоверие Хасбулатову, когда результат оказался в его пользу, представлялось маловероятным поднять депутатов на освобождение Руслана Имрановича от должности председателя. Скорее, большинство было готово за все издержки и потери первого года реформ принести в жертву правительство и даже президента, ограничив его полномочия, а то и проголосовав за импичмент ему. Вероятно, срабатывал тут и принцип самозащиты от роспуска и других неприятностей, а самое главное, Хасбулатов нашел очень верную линию — на защиту депутатов, Верховного Совета, съезда и Советов вообще как формы власти. И, естественно, оказался сам под защитой депутатского корпуса. Изменился тон председателя по отношению к депутатам, он стал выборочно высмеивать тех, над кем, как предполагал, посмеется большинство. Словом, предстоящий съезд был уже полностью обречен на управляемость Русланом Имрановичем.

В преддверии съезда не ожидалось значительных неприятностей: все готовились к крупному разговору о ходе реформ. Было запланировано около 180 поправок к Конституции, предусматривалась ротация в Верховный Совет. В первый день работы съезда не прошло предложение дополнить повестку дня рассмотрением вопроса об обращении в Конституционный суд с тем, чтобы была дана оценка конституционности действий президента й, в частности, соглашения о создании СНГ В том предложении прозвучала угроза импичмента…

Накануне съезда демократическая часть депутатского корпуса и президент внесли ряд предложений по сотрудничеству между исполнительной и законодательной ветвями власти.

Но были предприняты и неуклюжие, обидные для демократов действия президента. Так, еще до съезда не по своей воле ушел с поста руководителя телевидения Егор Яковлев, а затем вроде бы сами, вроде бы добровольно тоже с достаточно высоких постов — Михаил Полторанин и Геннадий Бурбулис…

Естественно, многими из нас это воспринималось как сдача демократических позиций президентом и, следовательно, как победа оппозиции. На момент снятия Егора Яковлева в Москве проходил с участием Б.Н.Ельцина конгресс интеллигенции, и я не помню, чтобы кто-либо из выступавших не осудил это решение президента.

Я очень переживал из-за всех трех отставок, особенно — из-за отставки Егора Яковлева. Они, эти отставки, самым удручающим образом сказались на настроениях демократической части депутатского корпуса. И Яковлев, и Полторанин, и Бурбулис вели огромную работу по подготовке съезда, и в том, что мы пришли к нему с согласованными во многом позициями, с конструктивными предложениями, демократически ориентированными, была большая заслуга и этих троих, последовательно поддерживавших реформы, правительство, президента. К сожалению, такие проявления «признательности», как сдача своих соратников, неугодных оппозиции, президент будет практиковать и впредь перед каждым боем — будь то выборы или всего лишь прохождение через законодательный орган важного вопро-са. Увы, далеко не всегда такая практика приносила результат, на который предварительно рассчитывал президент.

Но по мере работы съезда все яснее становилось, что задуман некий переворот — в отношении и правительства (фактически его полное переподчинение Верховному Совету), и палат Верховного Совета, где предусматривалось изгнание демократов под любыми предлогами, а уж используя решения регионов и депутатских групп — и подавно.

Таким образом, для нас главным на съезде становилась защита правительства и курса реформ. И, как всегда прежде, положение опять-таки спасал президент с его решительными действиями, порой никак не прогнозируемыми заранее.

Пожалуй, это был тот самый съезд, который, собственно, и привел к драматическим событиям октября 1993 года. Именно на нем формировалась монолитная команда, противостоящая президенту, именно на этом съезде вызревали планы смещения Ельцина или хотя бы ограничения его полномочий. Ничем иным, по сути, съезд заниматься и не предполагал, в чем проявилось величайшее лицемерие Хасбулатова. Если вдуматься, это был уже совсем другой человек, мы такого Хасбулатова еще не знали.

А поначалу события на главном форуме страны развивались более или менее предсказуемо. Хасбулатов на второй день работы съезда выступил с характеристикой обстановки в государстве, остановился на спаде производства и обнищании людей, то есть объективно он затронул действительно насущные проблемы. Но Хасбулатов не был бы Хасбулатовым, если бы, доказывая несостоятельность правительства, не начал подтасовывать цифры и приводить неверные данные, в чем его практически тут же и уличила вездесущая пресса.

Во мне тревога стала нарастать, когда я услышал, что голосование по поправкам к Конституции разделено на два этапа: по правительству — тайное, через кабины, а по всему остальному — в обычном открытом порядке. Да, мы, демократы, к этому съезду подготовились плохо.

Поправки, касающиеся правительства, на самом деле имели прямое отношение к президенту и серьезно ослабляли его полномочия. Их, этих поправок, было четыре, и именно вокруг них развернулась борьба, которая затем захлестнула и последующие съезды.

А закончилась эта изнурительная борьба только в декабре 1993 года принятием новой Конституции, поставившей последнюю точку в вопросе разделения властей.

Поправки к Конституции предусматривали введение подотчетности правительства не только президенту, но и съезду и Верховному Совету, причем президент в соответствующей строке стоял на третьем месте. К назначению председателя правительства съездом добавлялось и назначение всех заместителей председателя правительства, силовых и ключевых министров лишь с одобрения Верховного Совета. Все министерства и ведомства, согласно тем же поправкам, должны были образовываться и ликвидироваться Верховным Советом по представлению президента. И, как говорится, на закуску, депутатских мандатов предполагалось лишить всех членов правительства, всех министров и руководителей исполнительных органов субъектов Федерации. Ну а чтобы совсем уж оторвать от президента правительство, последнему предоставлялось право самостоятельно выходить с законодательной инициативой.

Это были принципиальные изменения, но выступление Бориса Николаевича 4 декабря 1992 года перед голосованием не возымело никаких последствий, и роковые поправки почти все были приняты. Становилось совершенно очевидным, что власть переходила в руки к Хасбулатову.

После голосования 7 декабря Борис Николаевич сделал еще одну попытку изменить ситуацию, но и эта попытка оказалась тщетной. Поскольку работа правительства уже была признана неудовлетворительной и предстояло назначение нового председателя правительства, а поправки к Конституции серьезно ограничивали полномочия президента и фактически не давали ему возможности проводить линию, обещанную гражданам России в предвыборной кампании и поддержанную ими при его избрании президентом, Борис Николаевич 10 декабря ринулся в бой.

Накануне, где-то около полуночи, у меня на даче раздался звонок Геннадия Эдуардовича Бурбулиса, который пригласил меня срочно приехать в Кремль. Через час я был у него в кабинете, где встретил С.М.Шахрая и В.С.Старкова, Речь шла о подготовке акции на утреннем заседании съезда — о выступлении Б.Н.Ельцина и последующем уходе из зала его сторонников. Мы поговорили о тексте выступления, и я предложил в нем пожестче выделить требование о проведении референдума. В конце концов, народ и только народ, избравший президента и народных депутатов, вправе решать, кому в данной ситуации он доверяет судьбы страны и реформ.

Совершенно очевидно, что расстановка сил в обществе — явно в пользу президента, а на съезде — столь же явно против него. Это несоответствие могло быть высвечено только на референдуме. Но идущие за Хасбулатовым депутаты, понимая, что в народе у них поддержки маловато, панически боялись всенародного волеизъявления и поэтому в Конституции закрепили право только съездом решать вопрос о проведении референдума.

А между тем нам нужно было договориться, чтобы после выступления Б.Н.Ельцина демократические депутаты покинули зал, В случае если и Хасбулатов тоже уйдет, мне следовало объявить перерыв на съезде.

Утром, перед съездом, я попросил руководителей демократических депутатских групп переговорить с коллегами и подготовить их к выступлению президента и к проведению последующей акции. Нам важно было еще и определить истинную расстановку сил на съезде, чем подтвердить нашу надежду на то, что у нас будет такое количество голосов, которое заблокирует дальнейшие изменения в Конституции. Однако некоторые наши сторонники восприняли такую активность с сомнением: нужно ли, дескать, тут идти на обострение?

Выступление Бориса Николаевича прозвучало как гром среди ясного неба. Оно транслировалось по Российскому телевидению и радио и воспринималось как обращение не столько к депутатам, сколько ко всему народу, которому Борис Николаевич открыто заявил, что Верховный Совет стремится узурпировать все его права и полномочия, но не собирается нести ни за что ответственность; президенту созданы невыносимые условия для работы; реформы блокируются их противниками. Короче, нам, сторонникам президента и реформ, окончательно стало ясно: единственный выход из возникшего кризиса — проведение всенародного референдума. После выступления и встречи с депутатами-единомышленниками Борис Николаевич уехал на АЗЛК.

Таким образом, президент ответил Хасбулатову на его происки тем же, чем привык пользоваться тот — неожиданностью поступка. Хасбулатов в первый момент растерялся и обратился к съезду:

— Уважаемые народные депутаты, заявление президента считаю оскорбительным как в отношении съезда, так и в отношении Председателя Верховного Совета. — В зале поднялся шум, кое-где раздались аплодисменты. — Я считаю для себя дальше невозможным выполнение обязанностей Председателя Верховного Совета, поскольку мне нанесено оскорбление высшим должностным лицом государства. Я прошу принять мою отставку… — Хасбулатов встал и двинулся к выходу.

Зал снова зашумел.

Я потянулся к микрофону и объявил перерыв. Но не тут-то было. Хасбулатов каким-то звериным чутьем почувствовал все последствия такого развития событий, мгновенно вернулся и грубо бросил мне:

— Никаких перерывов. — Тут же повернулся к Ярову: — Юрий Федорович, займите мое место. Перерыв определяет съезд. Пожалуйста, Яров, садитесь. Подождите, Сергей Александрович, не дергайтесь, я вам не поручал делать перерыв. Садитесь, ведите, Юрий Федорович!

Съезд продолжил работу, хотя после ухода сторонников Ельцина в зале осталось 715 депутатов. Так, по крайней мере, показала регистрация, которую провел Ю.Ф.Яров.

С этой минуты у оппозиции началась настоящая война с президентом, продолжилась и невидимая война между нами — мной и Хасбулатовым. Видимо, он какое-то время колебался, стоит ли прямо на съезде добиваться моего освобождения от должности первого заместителя или подождать.

Думаю, сомнения Руслана Имрановича отпали сразу, как только он догадался, что я активно участвовал в подготовке президентской акции — ведь охрана Архангельского подчинялась Верховному Совету, а значит, Хасбулатову, и там, конечно, давно были взяты под контроль все мои перемещения: во сколько уехал, во сколько приехал, Однажды, когда очередная наша встреча — Гайдар, Бурбулис, Козырев, Полторанин — была назначена у Полторанина на архангельской даче, на подъезде к дому я встретил сотрудника охраны, вышел из машины и направился к нему, чтобы узнать, с какой чести мы удостоились его присутствия. И пока шел, ясно услышал, как он по рации передал: «Подъехал Филатов». И все же я, поздоровавшись, спросил: «Не случилось ли чего? Почему вы здесь?» На что сотрудник пробурчал невразумительное: «Обход. Проверка». И ретировался.

Первым выпадом со стороны Хасбулатова на съезде было переадресование всей почты с моего стола на стол Воронина. Так я фактически остался безработным, и мне следовало ждать других недружественных действий. Очень многие депутаты видели и понимали, что происходит в наших отношениях — председателя и его первого заместителя. Да и не только депутаты — стали поступать телеграммы от людей, которые обо всем догадывались, следя за дневниками съезда по телевизору.

Вот одна из таких телеграмм: «Сергей Александрович, держитесь. Избиратели вместе с вами. В отставку по собственному желанию не уходите. Начнем борьбу с мафией. = По поручению избирателей — Петухова. НННН 1451 24.12 0037»

Мне и, по-моему, Хасбулатову тоже в то время казалось: кто первый поднимет вопрос о взаимоотношениях — а нужно было этот вопрос ставить шире как вопрос о будущем парламента, демократии, государства, — тот и проиграет. Во всяком случае, ко мне приходили и мне звонили очень многие депутаты и недепу-таты и в один голос просили, убеждали, требовали, чтобы я не выступал и не поднимал этот вопрос первым.

Так и сидели мы рядом с Хасбулатовым в нервном напряжении, но выступление я заготовил, отчего вдвойне тягостно было наблюдать за всем происходящим молча. Сегодня я продолжаю мучить себя вопросами: может быть, нужна была открытая атака против мастера интриг и лжи, может быть, она принесла бы победу и остановила надвигающееся безумие? Ведь будущее уже тогда виделось темным и драматичным — в противостоянии президента и оппозиции, которую фактически возглавил Хасбулатов.

Депутаты демократических фракций еще весной начали готовить материал для создания комиссии Верховного Совета по нарушениям, допускаемым Хасбулатовым в практике работы председателем, но теперь это все отодвигалось в сторону.

А тут еще заговорили о некоем компромате на меня, и я понимал, что это — проверка реакции съезда, проба на излом, разведка боем. В зависимости от реакции на этот оговор появится план действий. С обвинениями в мой адрес выступил депутат В.Исаков, материалы, я в этом не сомневаюсь, ему подбирал Ю.Воронин. Речь шла о некоторых моих распоряжениях, которые расценивались Исаковым как нарушение законности первым заместителем Председателя Верховного Совета.

Не стал я ему отвечать с трибуны, а попросил это сделать письменно председателя комитета Верховного Совета по законодательству М.А.Митюкова и начальника юридического отдела Верховного Совета Р.М.Цивилева, после чего считал инцидент исчерпанным. Однако Исаков попытался еще несколько раз поднять эту тему в надежде обратить на нее внимание съезда и, может быть, дать ей скандальное продолжение. Ну а когда и Хасбулатов не преминул высказаться по этому поводу, пришлось — для равновесия — несколько слов и мне сказать от микрофона в президиуме. Вскоре, впрочем, тема эта так и заглохла сама собой, ибо юридически я был чист.

Итогом этого горького съезда стали смена премьера, на съезде были ограничение полномочий президента, значительное «очищение» палаты Верховного Совета от демократической части депутатов и подготовка плацдарма для продолжения наскоков на реформы и президента. Следующий съезд был намечен и заявлен на апрель 1993 года.

Когда Седьмой съезд подходил к концу, в разговоре со мной один на один у себя в комнате, расположенной в Большом Кремлевском дворце, Хасбулатов как-то тихо и с виду почти безразлично вдруг предложил: «Сергей Александрович, подайте заявление и уходите по-доброму. Я обещаю вас хорошо устроить». Я спросил: с какой, мол, это стати? Но предложение было сделано, и за кажущимся равнодушием тона в нем угадывалась нешуточная угроза. Что ж, на войне как на войне, и я столь же невозмутимо отказался обсуждать эту тему до следующего съезда.

В то время Н.Т.Рябов делал все, чтобы добиться расположения Хасбулатова и занять место в руководстве Верховного Совета. Конечно, прицел у Николая Тимофеевича был на пост первого заместителя, и не случайно на этом съезде он так рьяно обрушился и на президента, и на правительство. Но мы еще будем свидетелями того, как с тонущего хасбулатовского корабля резво побегут многие, и среди них, если не впереди всех, — Рябов, который напрочь отречется от своих выступлений и от своей позиции и перевернется ровно на 180 градусов.

Крах Хасбулатова и хасбулатовщины произошел осенью 1993 года. Трудно описать, что грозило стране в случае успеха его замыслов, в случае захвата им власти через представительные органы. Видимо, президент понимал это лучше всех, когда стал прорабатывать указ № 1400.

Событиями осени 1993 года закончилась целая эпоха борьбы за власть Советов, точнее, за власть человека, внутренний облик которого, характер и действия очень напоминали все, что делал «великий вождь и учитель всех народов».

Можно сказать, что сюжет профессора Хасбулатова в известном смысле вписывается в «феномен генерала Дудаева» — любой ценой достать с неба свою звезду. Вырваться к ней вопреки новой системе, внешним силам, вопреки родовым и этническим путам, которыми оба были связаны по рукам и ногам.

Вырваться во что бы то ни стало…

Вероятно, от той власти, которая не сама на него свалилась, а которую он упорно и умело прибирал к рукам, голова пошла кругом. Наркомания власти — вещь страшная. Еще немного, и Хасбулатов стал бы сам себя величать «отцом народов». Но когда в Белом, вдруг почерневшем от взрывов и огня доме наступило столь поразившее иностранцев «отключение» спикера от всего происходящего (возвращение к нему обычного человеческого лица), в этом не было ничего удивительного — перестал действовать тот самый наркотик власти.