Кристалл крутанулся пару раз, сел в приготовленную ямку. Контур замкнут, можно начинать. Я поднялась, махнула рукой людям на другой стороне прогалины. Ишь, делегация набралась: и старшие сёстры во главе с настоятельницей, и несколько сестёр помладше, и зачем-то целых шесть стражниц… Вот так вот. Монастырь, устав, правила… а любопытство человеческое тут как тут. Но понять можно: святотатство в Цитадели не каждый день происходит. Потому и любопытство, и нервы. Причем у всех: даже Селестина шипела на нас, гостей, как раненая кобра. А уж её глаза без повязки — вообще страх. И как только Халнер мог так спокойно в них смотреть и даже спорить?

— Седьмой на полоборота! Седьмой, сказал!

И чего орёт? Будто сам не знает, что камни иллюзий здесь паршивые, старые, рассчитаны на помещение, службы транслировать. Куда им до считывания информационных следов!

Наконец, камень удалось довернуть как надо. Тут же на дорогу между Рощей и обрывистым берегом опустилась дымка, из неё выступили две молоденькие сестры в ритуальных одеждах. Полупрозрачные фигуры едва касались земли, при каждом движении конечности слегка расплывались, но тут уже ничего не сделаешь. Разве вот на пятом подкрутить…

Пока я в очередной раз бегала настраивать резкость, на иилюзорную дорожку перед девушками выскочило двое парней, оба белобрысые и высокого роста. Красные лица, пунцовые носы, помятая одежда в пятнах и крошках — казалось, считываемый образ сейчас начнёт испускать перегар.

Раздалось неизбежное:

— Уттти! Кто т-тут у нас таааааакие лааап-почки?

Театральные попойки не прошли даром — даже шелестящее эхо не помешало мне понять фразы, сказанные на Простом языке. А может, просто опыт…

Монашки шарахнулись в сторону, парни продолжили наступление. Из кустов неуверенно вылез третий собутыльник — темноволосый, гибкий, с ножом, к которому я самолично клепала ножны, пока его хозяин прохлаждался с очередной девчонкой. О боги, ну как можно быть таким идиотом!

— Пццны, вы к-куда? Вы чё? Нам уж’валить п-пора!

— Валить? Дев-ввок и завалим! — гоготнул один из белобрысых, — ать с-сюды! Помгай держать! Ухххх, какая цаца!

В следующий миг он бросился на ближнюю девушку, едва не сбив ту с ног. Несчастная заверещала. Её тут же заткнули чётким ударом по лицу: кровь залила расшитую ритуальную коту. Вторая девушка вырывалась уже молча.

— Эээй! Вы ****?! Хватит, ****!

Маро кое-как запихал нож за пазуху и ринулся вперёд. Ну, ринулся — громко сказано: выпил он изрядно, ноги заплетались, зато ругательства выкрикивал уже вполне трезвым голосом. Отвечали ему тем же.

— Ващще ****! Куд-да **** первым лезешь? И на тебя хватит!

— Да! Хватит!

С этим криком Маро попытался вклиниться между своими собутыльниками и оттолкнуть их от девушек. Поймав момент, монашка с разбитым носом извернулась, и укусила державшего её пацана. Тот взвыл, разразился виртуозной бранью. Девушка лягнулась, вырвалась, что есть силы припустила к обители.

- ****, ты ч-ччё наделал, ****?! — второй пацан схватил Маро за шкирку и попытался бить его, не выпуская при том монашку.

- ****!

- ****!

- ****!!

Началась толкотня. К «драке» быстро присоединился укушеный, вопя угрозы и проклятия. Вокруг в усмерть перепуганной монашки образовался хоровод из пьяных парней. Пацаны пытались повалить друг друга неуклюжими толчками в плечи и колени, но больш всех доставалось несчастной девушке. Однако довольно скоро она вырвалась из круга, согнувшись и закрываясь ладонями. Отчаянно всхлипывая, метнулась в сторону обрыва. Забыв о Маро, один из пацанов кинулся за беглянкой.

— К-куда п-пошла?

Догнал, вцепился в ритуальную котту. Девушка что есть силы рванулась прочь, оскальзываясь на камнях. Парень дёрнул воротник на себя. Ткань треснула. Юная монашка наконец-то стала свободной.

Навсегда и ото всего.

— Во подстава… — протянул пацан, нагнувшись над краем обрыва.

— Птичка перелётная, чтоб её! — ругнулся второй.

Маро не сказал ничего, только попятился. Это его спасло: один из пацанов развернулся. Схватив «подставщика» за грудки, с дикими ругательствами начал толкать того к краю.

— Да брось его, ****! Смываемся, ****! — заорал более сообразительный сообщник, и драпанул в сторону выхода, прочь от замелькавших среди деревьев чёрно-белых одежд.

Но полосатый дротик летел быстрей.

Силуэты замерли и растворились в воздухе. На другой стороне прогалины Халнер устало опустил руки, что-то сказал стоящей рядом Селестине. Та мотнула головой и, осенив себя кругом Апри, подозвала одну из стражниц. Дав ей какие-то инструкции, настоятельница резко развернулась к обители и возглавила колонну мрачных сестёр. Следом за ними потрусил насупившийся Курт. Халнер подал мне знак собирать инвентарь, и тоже зашагал по усыпанной иглами дорожке.

Я только вздохнула и тихо выругалась, глядя в след. Ну да, я всего лишь техник, а суд — дело многомудрых. Причём суд явно не светский: ни одного известия властям не направляли. Получается, монастырский конклав имеет право выносить любые приговоры… И что же светит Маро?

Самое страшное наказание, вроде бы, Перерождение. Но для Маро, по-моему, это слишком. Если бы не он, всё кончилось бы гораздо хуже: «отпользовали» бы этих девочек, вовек бы в себя не пришли, даже с источниками. Ещё слышала выражение «вздёрнуть на Тарпе», но это просто повешение. Хотя это тоже слишком. Да и Халнер наверняка будет племянника выгораживать, как сможет…

Хотя действительно, как? И вообще, почему именно его позвали «расследовать» это всё? Потому, что иллюзии умеет строить? Или потому, что получил какое-то прицерковное образование, про которое Трен говорил? Хм, а похоже. Вряд ли бы совсем уж «гражданского» или чужого на монастырский конклав пустили. Только почему тогда Курт, который полноценный священник, просто стоит, как мебель? Ничего не понимаю в этой Империи. Ведь, если святотатство есть вмешательство в ритуал, то, по логике, нас с тем же Халнером тоже должны бы наказать, за то, что в Роще шлялись в ритуальную ночь… Но он сказал «нас привела сюда воля Апри», и Селестина отстала.

Хотя стоп. А что, если…

— Гостья Аделаида!

Я вздрогнула и перевела взгляд на двух стражниц. Пфрр… За свою не слишком длинную, но весьма насыщенную жизнь, я сменила множество личин, но почему-то именно это имя каждый раз заставало врасплох.

— Гостья Аделаида, извольте поторопиться со сбором камней. Сейчас начнётся ритуал очищения.

Очищение, ага. Это что, со швабрами будут травинки мыть? Или дорожку подметать особым веником? А ещё опять это «извольте», монторп их раздери! Вежливые какие, сгореть можно. Ладно. Камни и правда пора собирать, а то окончательно подохнут, а мне отчитывайся потом, почему некондицию вернула, компенсацию еще потребуют. Да ещё разбирать расстановку надо ровно в обратном порядке, как собирали, иначе тонкая настройка кристаллов друг на друга просто их разорвёт и превратит либо в пыль, либо в бесполезный кусок породы.

Пока я кумекала правильный порядок и шарилась по кустам, над душой нависали две стражницы. Тем временем, по прогалине начали маршировать монашки с расшитыми знамёнами и золотыми дисками на палках, и завывали гимны. Наконец, последний кристалл серо-жёлтого минерала Кади улёгся в мешок. Всё! Теперь в кладовую и свободна! Потом… Потом сразу на кухню. Всю ночь на ногах, и без завтрака!

Внутренний двор обители встретил запахом нагретого песка. Это в роще деревья рассеивали жаркие лучи, а здесь, на открытом пространстве, Великий Апри сиял во всю мощь. Прогретый воздух уже начинал колыхаться. Томно стрекотали какие-то насекомые, из сада пахло подвядшей травой. Короткие тени норовили забраться под предметы, узоры на изгороди выгорали на глазах.

Зазвонили к солцеслужению. Я вопросительно поглядела на свою «охрану», но те продолжили шагать в направлении кладовых. Хм. Не хотят своему же богу молиться — их дело, но поесть-то мы пойдём потом, или как?

Однако сегодня все боги Вселенной решили, что телесная пища это вовсе не то, что нужно моей душе. Когда формальности с камнями завершились, и я собралась наконец-то смыться от стражниц, в кладовой появилась молодая монашка: глаза блестят, на щеках — алые пятна, маленькие ручки сжаты в кулачки.

— Казнь святотатцев через полчала на площади у главных ворот! — звонко объявила она.

Стражницы переглянулись, едва сдерживая улыбки. Хранительница кладовой физически подпрыгнула. Отложила регистрационный журнал и перо, судорожно начала вынимать ключи из ящика.

— Казнь? К-как казнь? Какая? — услышала я свой голос.

— Еретики предстанут пред оком Великого Апри! — воскликнула монашка, — поторопитесь, сёстры!

Поторопитесь. Да я тебя в порошок сотру! И охрану эту черно-белую тоже! В два счёта! И как Маро поведут — всех перебью, и мы побежим, и…

А что — и?

Я глубоко вдохнула и посмотрела на коробки с кристаллами, стоящие ровными рядами на пахнущих бумагой и деревом стеллажах. Кулаки сжались сильнее, ногти впились в ладони. Медленный выдох. Взгляд в окно, на белоснежные стены древнего монастыря. Что толку в этих неприступных склонах, если священную Рощу огораживает решётка, которая не только ловкому циркачу, но и паре городских отморозков не преграда? Эх, Маро-Маро…

Подавив тяжёлый вздох, я молча пошла вместе со всеми к месту казни. В голове роились планы побега и спасения, но я понимала: любое вмешательство обречено на провал. Провал такой же горький, как настойка, которую придётся теперь пить за упокой этого идиота.

* * *

На подъездной площади собрался весь монастырь. Сестры выстроилась ровными рядами перед памятником Воинам Апри так, чтобы остался широкий проход к монастырским воротам. Меня быстренько приткнули к заднему ряду левой группы. Спины и затылки порядком закрыли обзор, однако я успела заметить, что между «толпой» и памятником тоже осталось свободное место, на котором разместилось три кучи чего-то, похожего на ветки. Или тонкие дрова. Дрова?! О боги. Как там сказала эта вестница? Предстанут пред Оком Апри? Так это же…

Не додумала: раскатился колокол. Низкий звук проник в нутро, дробя зубы и кости, заставляя чувствовать себя ничтожеством по сравнению с великой силой, что гораздо могущественнее любых человеческих начал. Едва затих последний удар, опустилась вязкая тишина. Затем поплыл звон металла о камень. Все монахини склонили головы, а я обернулась на звук.

Из ворот величественно выходила мать Селестина. Слепые глаза как будто светились однородным белым светом. Белоснежные одежды — оторочены тончайшей золотой каймой, отчего напоминали остро наточенные лезвия. В руках настоятельница держала посох-копьё, опираясь на него при каждом шаге. На вид штуковина была легкой, но бряцала, словно боевая булава Небесного Воителя.

Потом настоятельница дошла до постамента. Стоило ей начать подъем по ступеням, как из ворот потянулись старшие сёстры, среди которых затесался Курт. Солнце сверкало на бритом черепе, но священник ссытулился, а широкие плечи подрагивали, будто от холода. Как и большая часть конклава, он встал куда-то в первый ряд «построения» монахинь.

Удивительно, но замыкал процессию Халнер, нацепивший на плечи что-то вроде епитахили, причём черного цвета. Шёл неторопливо, с тем же безразлично-спокойным видом, с каким всё утро спорил с Селестиной. Что ещё более удивительно, он не завернул в один из первых рядов, а пошёл к ступеням монумента вслед за двумя самыми старшими сёстрами в белых епитрахилях. Стоило всем троим разместиться на ступеньку ниже Селестины и развернуться лицом к площади, как настоятельница ударила посохом по чему-то гулкому и звонкому. Рядовые монахини разом подняли головы и затянули гимн. Из ворот обители повели осуждённых.

Основательно побитые и скрученные, пацаны чуть что не пахали носом землю — так им вывернули руки. Заметив Маро, я ломанулась вперёд, но наткнулась на древко алебарды. Пришлось отступить. И ещё. И ещё, пожалуй — туда, где камни площади плавно поднимались к Цитадели, растущей из древней скалы. Да, так обзор гораздо лучше.

Едва преступников поставили на колени между постаментом и «эшафотами», Селестина начала говорить что-то витиеватое, не то речь, не то проповедь. Сложные формулировки, отсылы к незнакомым мне законам, религиозные выкладки… Суть сводилась к одному: ослушники заслуживают смерти.

Едва настоятельница договорила, одного из пацанов подняли, и повели к правому «эшафоту». Кажется, тот парень, что бросился убегать, и получил в спину полосатый дротик — очевидно, с сонным зельем, которое вырубает на несколько часов.

Лучше бы парень не просыпался вовсе. Сейчас его привязали за руки и за ноги к раме из крепких досок и накрыли до подбородка подобием савана с письменами. Пацан почти не сопротивлялся, только с недоумением крутил головой и жмурился, словно пытался отогнать кошмар.

Но кошмар его только начался.

Озвучив приговор, Селестина ударила посохом по постаменту и воздела руки к скульптуре. В ту же секунду золотой диск треснул. Сегменты беззвучно отъехали в стороны, обнажив спрятанную внутри огромную линзу. Второй удар — и линза бесшумно двинулась, собирая в конус лучи великого светила, что дарует не только жизнь, но и смерть.

— Во имя Великого Апри! — хором взвыли монахини.

Пятно света сконцентрировалось на груди осуждённого, в районе сердца, а стройный хор монахинь грянул «очистительный» гимн. Потянула жареным мясом.

Когда солнечный луч сделал своё дело, Селестина снова ударила по постаменту. Линза изменила кривизну так, что дерево «эшафота» воспламенилось. Тело казнённого превратилось в черную субстанцию на алых головешках.

Следующий парень начал вырываться сразу, путаясь в промокших и отяжелевших штанах. На пути к эшафоту он бухнулся в пыль, рыдая и моля помиловать его, пускай даже Перерождением. Тщетно: святотатца волоком потащили дальше.

Всё повторилось. Этот парень умирал дольше — то ли его организм оказался более крепок, то ли для первого преступника утренний яд оказался благом. Тошнотворный запах плыл в раскалённом воздухе, и ни малейшего ветерка, чтобы прогнать его прочь.

Второй «эшафот» обратился в головешки. На ноги подняли Маро. К чести парня, штаны его оставались сухими (а, возможно, просто успели высохнуть). В остальном же вид имел самый что ни наесть жалкий. Я сжала кулаки. Неужели просто наблюдать, будто беспомощная цаца?! Хотя что ещё остаётся… Из всего оружия — лишь пара крохотных ножей, которые всегда в личном подпространстве. А, ну и ладно. Главное верёвки перережу, а потом…

— Успокойся и слушай приговор, — раздалось над ухом.

Я вздрогнула, но обернуться не смогла: появившийся неведомо как, Халнер встал вплотную ко мне. Крепко взял за локти, не давая пошевелиться. На мгновение показалось, что он влез даже в моё личное подпространство.

— Успокойся, жизнь Маро в руках Великого Апри.

Ну да, чьих же ещё. Государство фанатиков, ****!

Однако Хал был прав: приговор оказался другим. Солнечный суд принял во внимание, что «Марион Тавер в смертоубийстве участия не принимал, а, наоборот, предотвратил надругательство; в осквернении же священной Рощи чистосердечно повинился и раскаялся, посему смертную казнь заменить на молитвенное клеймо».

Едва Маро привязали к раме и накрыли саваном, как парень сразу обмяк и перестал глубоко дышать. И всё же, пока перефокусированный солнечный луч плясал, выжигая на теле письмена через ткань «савана», глаза оставались широко раскрытыми, а губы — скривленными в беззвучном крике.

Захотелось уйти, убежать подальше. Да, мне приходилось терять друзей и соратников, да, кто-то умер у меня на руках… но даже самый страшный бой это бой, и раны это раны. Размеренная, просчитанная заранее казнь — совсем другое. Для других нервов. О боги…

На начале второй строки я отвернулась к озеру. В глазах щипало. Зачем так долго и сложно, можно же просто приложить раскалённый металл! Монторп раздери эту Империю с её законами! Сколько можно издеваться над человеком? У нас бы уже полкентурии проштамповали за это время!

…а как же он теперь матери на глаза покажется-то… а эти его девки вечные…

— Кети, всё уже закончилось, — произнёс Халнер в самое ухо.

— Д-да, конечно… — вдруг я поняла, что держусь за его руку, впиваясь ногтями даже через рукав, — из-звини…

С трудом и неохотой разжав пальцы, я тряхнула головой, приходя в себя.

Толпа монахинь расходилась. К «эшафоту» подогнали телегу, куда положили стонущего Маро и небольшой мешок с «гражданскими» вещами. Но переодеться не дали, сказав вернуть гостевые котты на Подворье в Озёрном.

Прощались недолго. Селестина что-то сказала поклонившемуся ей по всей форме Курту, от чего тот побледнел и начал часто моргать. Затем настоятельница обменялась холодными кивками с Халнером, и ушла, даже не повернув головы в мою сторону.

Но что мне её кивки! Залезть в телегу, уложить Маро поудобнее, надавить на точки обезболивания, заживления, расслабления, снова обезболивания, заживления, расслабления, и ещё, и ещё… Воды бы сюда!

С водой пришлось терпеть, зато у Халнера оказалась заживляющая мазь. Потом он сказал Курту садиться на козлы, а сам залез в телегу рядом со мной и начал мазать ожоги племянника остро пахнущей травяной смесью. Когда мы сделали всё, что могли, то накрыли Маро найденным в вещах плащом. Юноша уже не стонал, а ровно дышал во сне; сама же телега давно катилась к городу по большим каменным плитам.

Дорога вилась по берегу озера между шелковистой на вид водой, отливавшей пурпуром, и сине-красными скалами с редкими корявыми деревцами. Далеко впереди желтели уступы грешного города, позади — сверкала белым священная Цитадель. Халнер устроился, оперевшись спиной о козлы и свесив один локоть через край, я втиснулась рядом. Потом Маро пошевелился и слегка застонал, пытаясь почесать грудь. Ничего, ничего. Главное, живой. А то вообще бы урночку Хелии везли…

Поправляя повязки, я вдруг вспомнила свою догадку на поляне, где считывали мыслеобразы, и повернулась к Халнеру. Он словно бы ждал этого момента: поймал взгляд и покачал головой, предостерегающе подняв ладонь. Я кивнула, втиснулась обратно под тёплый бок. В самом деле, здесь не место для такого разговора. Да и устала я слишком сильно, вряд ли всё пойму правильно. И вообще, какая разница? Главное, что все живы. Живы. Живы…

Сладко зевнув, я провалилась в сон.