Больше всего в мире Мерран меня поражало две вещи: вода и расстояния. К первому я уже более-менее привыкла, а вот ко второму — нет. Целых три дня — три! — потребовалось железной змее, чтобы с нехилой такой скоростью и почти без остановок довезти нас от пыльной площадки на нижнем ярусе Озёрного, до стоящей на сваях Дельты. Да и то, не до города самого, а до прилежащих деревень, которые потом плавно сгустились до степени «городская застройка кучи мелких островков». Кожисто-железное тело долго ещё тащилось к своей норе, или, как тут говорили, вокзалу.

Когда земляную колею сменил каменный желоб на колоннах, по телу «змеи» начала то и дело пробегать дрожь, будто мозолистые лапы наступали во что-то неприятное. Да, вопреки логике и здравому смыслу, у змеи были лапы. Очередное чудо технологий Мерран имело длинное тело, поделенное на сегменты железными рёбрами, что крепились к двум рядам позвонков — верхнему и нижнему. Двигалось это не то существо, не то устройство, со скоростью самой лучшей скаковой ящерицы на полном галопе, и могло нести внутри себя несколько сотен людей, плюс их груз.

Театр со всем скарбом занял целых четыре сегмента. В два грузовых с трудом запихали реквизит, в двух жилых разместились люди. Труппу расселили в отсеках по двое человек, руководство — по одному. С одной стороны, похоже на гостиницу, с другой — комнатушки мелкие, потолки низкие. Неприятно, хоть после купания в источниках, замкнутые пространства стали пугать меня гораздо меньше. Да и мысль, сколько всё это дело стоит, тоже бодрила. Хорошо, что деньги не мои! Когда мы вернулись из Цитадели и Халнер увидел счета, то все три дня до отправки разговаривал только бранью. Дарн же имел две причины расточительства: личное приглашение лорда-наместника провинции Дельта, и собственный титул, пускай и «пепельный» (социальное изобретение мерранцев для законных полукровок, или как-то так).

Разнос от брата ничуть не задел Дарна — он теперь всё воспринимал исключительно в свете возможного «повышения» театра до стационарного и, паче чаяния, Общеимперского. Так, узнав, что племянника чуть не сожгли за святотатство, Дарн лишь приказал тому не болтать и носить на сцене закрытую одежду. Труппа тоже старательно делала вид, что ничего не произошло; старая лекарка Кора вообще отказалась разговаривать с «клеймённым еретиком», и даже Эвелин не проявила к кузену сочувствия. Хелия, конечно, приходила к сыну менять повязки на фигурном ожоге, но оставалась молчаливой и мрачной. Поддерживали незадачливого еретика Маро только его старый дружбан Отто, с которым они ехали в одном в отсеке, да я. Впрочем, много бывать у Маро всё равно не получалось: меня поселили в отсеке вместе с Эвелин, которая начала разговаривать.

Если бы статуя на древнем храме сошла с постамента и начала рассказывать всё, что повидала на своём веку, я бы меньше удивилась. Мы с Эвелин и раньше общались довольно плотно, поскольку обе носили Орры, плюс в театре мало кто знал Высокий язык на хорошем уровне. Однако лекарка говорить о себе не любила, при этом мастерски умела скрывать эмоции. Сейчас же её стало не узнать — я даже подумала, что Эви что-то пьёт втихушку. Но от девушки ничем не пахло, да и говорила она в своей обычной манере — остро, чуточку резко, с нотами затаённой печали.

И вот сейчас, среди трёпа о медицинских случаях, веяниях моды, травах, падении морали, театральных сплетнях, всё чаще, всё больше проскальзывала истинная Эвелин. Она говорила про рано умершую мать, про Хелию, которая воспитала девочку, как родную дочь, про застенчивого братика Маро, который теперь превратился монторпы разберут во что, про любовь к полуперерожденцу и как родной отец надел на неё Орры — не из-за возможного побега, нет, а для того, чтобы ребенок от «проклятого недомутанта» никогда не родился…

Мне тоже было что рассказать. Но я знала, что Эвелин скорее решит, что я двинулась на почве невозможности снять Орры, чем поверит в существование Перехода. Поэтому я молчала. Молчала и слушала, поддакивая и редко-редко вставляя пару фраз. Однако на третий день «бесед», в кружке у Эвелин внезапно оказалась хитрая комбинация успокоительных трав из её же аптечки. Глоток, другой, третий… После четвёртого лекарка захрапела.

Уложив девушку поудобнее, я смылась. Выскочив из гусеницы на ближайшей остановке, разыскала бабку с сивухой — крепкой такой сивухой. Очень крепкой. И недорогой.

* * *

— Интересно, зачем? — мрачно спросила я, позвякивая ложкой о стенки стакана.

— Ну, если верить твоим словам, то за тем, что там ветер, простор и звёзды, — усмехнулся Халнер, обмахиваясь веером из бумаг.

— Да, это аргумент.

Глубоко выдохнуть, опрокинуть в себя охлаждённый отвар цветов пийи. Пффрррр… Желудок не сразу понял, что это всё-таки отвар, а не вчерашняя дрянь, из-за которой я полезла выбрасываться на улицу. Пока моё нутро осознавало разницу, гусеница сделала поворот. Солнечный луч заиграл на полированных дисках двух медальонов Апри, лежащих горкой на столе. Халнер всегда снимал свой, когда мы спали, постепенно я стала следовать его примеру — лучи-то острые, можно напороться в самый интересный момент. За окном замелькали постройки, зайчик начал мельтешить. Я отвернулась, жмурясь и потирая висок: гул в голове стоял страшный. Уж какую дрянь только не пила, но такое ещё не пробовала. О боги…

— Слушай, может, окно откроем?

Халнер покачал головой. От этого движения крупная капля пота стекла по лоснящемуся виску. Ещё несколько побежало по обнажённой груди, путаясь в волосах.

— Тут очень высокая влажность, Кети, так что будет только хуже. Смотритель сказал, воздуховод починят уже ско…

В дверь отсека постучали, требовательно и остро.

— Вот ведь принесла нелёгкая! Куд-да собралась? Под простыню с головой и не дышать! — шикнул Халнер, натягивая штаны, и надевая солнечный медальон.

Ну ничего себе предъявы вообще! Но спорить не стала, сделала, как он велел.

Прожужжала дверь. Из коридора хлынул поток воздуха, раскалённого и пахнущего знакомыми духами. Хотя да, всё верно, действие снотворного уже давно закончилось…

— Кети у тебя? — раздался ледяной голос Эвелин.

Как всегда, вопрос задали тоном, каким нормальные люди констатируют факты.

— Добро утро, Эви. Думаю, тебе лучше поискать Кети в других сегментах, у ребят.

— Её там нет.

— Везде проверила? Точно? Ну, тогда, может, в грузовых, с животными возится…

— Н-не думаю. Хотя… ладно. Точно не видел её сегодня?

— Эви, я только что проснулся.

— Ну хорошо.

Дверь закрылась, я вынырнула из-под простыни.

— А…

— Не поймёт, — опередил мой вопрос Халнер, — она придаёт слишком буквальное значение заповедям Апри. К тому же, вы дружите, а у неё всегда было так мало друзей…

— Да уж, по части морали она та ещё зануда, не всякий выдержит, — согласилась я.

И вдруг вспомнила, что очень хотела поговорить с Халом про… про… как же сформулировать…

— Слушай, а ты давно знаешь Селе… мать Селестину? Трен говорил, вы вместе с Куртом богословие изучали? Оттуда?

— Да. В теологичке все боялись с ней общаться. Своенравная, резкая на язык, да ещё Видящая. А мы не боялись. Курт так вообще… кхм…. сдружился. Слушай, может, тебе настойки капнуть? Нормальной, не вчерашней?

— Настойки… — желудок обречённо буркнул, — а давай!

Напиток оказался действительно хорош. После крохотной рюмки боль ушла, в голове стало светло, легко, и почти пусто, словно в храме между службами.

— Слушай, а почему именно тебя попросили вести это типа расследование в Цитадели? А не Крута, например?

— Курта? — брови Халнера дрогнули, — причём тут Курт?

— Не, ну как, он же полный сан принял, все дела. А ты разве в армию не свалил?

— Свалил. Ещё будешь?

Я рассеянно кивнула. Боги, что я несу? Хотела же конкретный вопрос задать. Только… какой? Пока я собиралась с мыслями, Халнер разлил по чашкам отвар, аккуратно вернул крутопузый чайник в поддон с почти растаявшими кубиками льда. Капнул в чашки настойку.

— Потом в армии боевой сан и принял, — тихо сказал Хал, причём таким тоном, будто это всё объясняло. Вообще всё.

— Ааа. Понятно, — сблефовала я, окончательно запутавшись, — а то смотрю, что это летом, и черные ленты.

— Чёрные ленты? Ну… да. Убийство же. Траур. Ну, твоё здоровье.

Траур. Точно. И как это я раньше не подумала? Вот что значит, не знать местных традиций! У нас вот траур синий.

Осилив ещё пару рюмок и стакан травяного сбора, я оделась и выскользнула в коридор — пустой, слава богам. До отсека добралась незамеченной. Вдвойне повезло, что Эвелин как раз куда-то вышла. Когда лекарка вернулась, я сидела на собранных вещах и готовилась слушать Обличающую Речь. Ожидания оправдались: по своему обыкновению, Элви уже сделала умозаключение, что происходило ночью. Оставалось только кивать и соглашаться, что нехорошо отвлекать рулевых от дороги, и что вообще мои понятия о приличиях стремятся к нулю.

Не прошло и часа, как поезд притрусил в нору, то-есть вокзал, и замер у настила. Но кожаные двери так и остались зарощенными. Гнусавый голос из-под потолка призывал сохранять спокойствие и что-то вещал о технических неисправностях. Из окон, обращённых к высокому зданию с вычурными узорами древесины, был хорошо виден белый дым. Затем побежали люди: сначала с чемоданами и в панике, потом со шлангами и в деловой суете.

Наконец, нас выпустили. Влажная жара окатила с головы до пят, в носу защипало от кисловатого запаха. Тут же захотелось вернуться обратно в змею, тем более, что воздуховод уже починили, и по «коридорам» гулял прохладный ветерок. Увы — пришлось вытаскивать пожитки и собираться в кучу. Непростая задача: внутрь здания вокзала никого не пускали, входы и выходы от загонов со «змеями» перекрыли проверочные заставы. Ритм транспорта явно сбился. Люди нервничали, места всем не хватало. Кто-то искал свою змею, которая теперь отправлялась не в то время не из того места, кто-то без очереди лез на выход, кто-то бранился последними словами.

Постепенно мы придвинулись почти вплотную к выходу в город. Застава расположилась в воротах высокого забора, который примыкал к углу вокзала. Я подошла к зданию и упёрлась лбом в огромное окно. Уф, хорошо… Нет, к жаре я, конечно, привыкла, но у нас-то она сухая. А тут духота и влажность. Уф… внутрь вокзала бы попасть, там хоть густая тень. И что-то, похожее на снег…

Под ногами прошуршало. Глянула. Затоптанный листок желтоватой Мерранской бумаги, той, которая хрустела, но не мялась. Печать плохая — краска оставляла следы на руках. Текст на двух языках, простом и Высоком, в две колонки. Заголовок — «все люди, все равны!» Ну да, ну да. Только у кого оружие, тот всё равно равнее. По основному тексту рассыпаны фразы вроде «когда право становится бесправием, сопротивление становится долгом», «свобода совести — одна на всех» и далее в том же духе. Внизу призывно мелькало «Сопротивление преступной власти — твой долг перед Империей!».

— Ого! Что это? — пропыхтел над ухом Отто.

Парень походил на варсумкую ящерицу в период линьки: чуб всклокочен, мышцы просвечивают сквозь тонкий слой кожи, сзади тянется мокрый след. Я молча протянула листовку.

— Во даююют… — протянул силач, старательно подавляя улыбку.

В следующий момент подошла Эвелин, листок перекочевал к ней. Быстро пробежав глазами текст, лекарка заломила одну бровь и выдала:

— Ну хотя бы.

— Прячь! Прячь! — вдруг зашипел Отто.

Листок нырнул в личное подпространство. Я повернула голову и увидела, что в нашу сторону смотрят солдаты с заставы. Эвелин тоже их заметила и приветливо улыбнулась, пожимая плечом. Потом она состроила грустное лицо, кивнув на толпу. При этом тесёмки на вороте лёгкого платья ослабли. Полотно чуть соскользнуло, приоткрывая ключицы. Бойцы на заставе сразу ободрились и сочувственно покивали, тут же забыв, что за несколько секунд до этого сочли наше поведение подозрительным. Ну и дисциплина…

Довольно скоро подошла наша очередь проходить «кордон». Ставшая уже привычной проверка личности по крови, краткий досмотр вещей, несколько нехитрых вопросов. Так же удалось перекинуться парой фраз с бойцами, что тёрлись с внешней стороны ограды и подмигивали Эвелин. Короткий разговор дополнил версию событий, которую мы слышали в толпе: незадолго перед нашим приездом кто-то выпустил в здании вокзала «снежные дымы» — штуку безвредную, но впечатляющую. Сначала все подумали, что пожар. Пока то да се, кто-то успел намалевать на стенах лозунги и раскидать листовки.

— Поймали кого?

— Неа. Ну то-есть пару каких-то мудиков загребли, но монторп их знает, чего они… может вообще шваль привокзальная. Пусть, вон, Инквизиция разбирается, — боец кивнул наверх, где кружил птицеящер с чёрным оперением, — и да, если увидишь листик похабный — неси нам. А то Инквизиция найдёт — сразу срок вломит.

— За что? За то, что прочитали? — удивилась я.

— За хранение дольше чиха! Пять годов трудового, чтоб ты знала. А за распространение — рудники, или вовсе костёр, эт смотря сколько найдут.

— Ого…

— Чего «ого»? Наш лорд, храни его Великий Апри, вообще вон закон планирует, чтобы за всё костер. Ваще за всё.

— Мда… Весомо…

В этот момент офицер, наконец, заметил неуставное поведение, и двинулся к нарушителям недвусмысленно-пружинящей походкой. Ой, влетит теперь бойцам… Мысленно пожелав ребятам удачи, я быстро ретировалась.

* * *

Лорд-наместник Ириан приветил театр весьма радушно. Место под шапито отвели в очень выгодном месте — на окраине Старого города, между зажиточными кварталами и районом кабаков. Под жильё вообще дали целую гостиницу, причём приказали её хозяину уменьшить цену вдвое. Огромные афиши по всему городу, заранее проданные билеты, шумиха в газетах. Дарн повизгивал от восторга, пересчитывая Высоких в зале. Публика валила валом, деньги текли рекой.

Представления шли по накатанной. Я окончательно освоилась с иллюзиями и камнями, работа на сцене превратилась в рутину. Но одно осталось по-прежнему: огромные букеты и подарки в дорогих упаковках отправлялись в мусорку не раскрытыми, а я подолгу сидела, рассматривая узоры Орр. Трёклятая проволка уже срослась с моим телом, и перестала напоминать о себе при каждом движении, и только золотые завитки, похожие на татуировки, выдавали моё положение. Но отчего-то именно сейчас я особенно остро осознала, что целиком и полностью нахожусь в чужой власти, и не то что сбежать, даже прогуляться дальше определённого расстояния не могу. Поэтому все, что оставалось — ходить по ближайшим кабакам.

И медленно спиваться.

— Между пятой шестой промежуток небольшой! — вскричал Маро, тасуя полные чарки, словно игральные кости, — ать, ать, ать! Эви, сестёнка, харэ кукситься, пей давай!

Атмосфера кабака напоминала степные княжества Нор — тяжёлые кружки, весёлая музыка, совершенно развязные танцы — что ещё нужно, чтобы забыться? Только хорошая кампания.

На противоположном торце стола, Маро одной рукой тискал очередную девку, а другой разливал всем вино. По длинной стороне стола, у стены, почти весь диван занимал Отто. Силач сидел с очень серьёзным видом, и старательно слушал болтовню Лилиан. Её маленькие ручки то и дело касались огромных мускулов, заставляя силача краснеть и тушеваться.

На втором торце сидели мы с Эвелин. Лекарка кабаки не любила, но была вынуждена пойти, проиграв мне спор о свойствах цветного Пламени. Откуда ей знать, что есть миры, где дети прижигают Зелёным огнём разодранные коленки?

На второй длиной стороне, спиной к залу, сидело двое ребят из огнеходцев и… Равор. Ну конечно, Равор. Кто же ещё.

Он появился, едва театр устроился в Дельте. Точнее, парень вернулся из долины Хейдар, где залечивал серьёзную травму, и откуда была родом почти вся труппа. Естественно, он привёз артистам письма от родственников, за что его чуть что не носили на руках, ведь люди давно не получали новостей из дома. Кроме того, он оказался сыном Изабель, примы и нынешней любовницы директора, и теперь каждая кампания считала своим долгом позвать хлыща с собой. Впрочем, он всё равно ходил куда хотел, даже без приглашения.

— Ну что, Кеташка-кудряшка, подкрепиться и ещё танец?

Равор говорил на Высоком бегло, но периодически делал ляпы, и пытался замаскировать их вальяжной самоуверенностью — так и надо, мол, что мне ваши правила.

— О да, непременно. Пожрать передать, пожалуйста, — ответила я на Простом, копируя интонацию.

Равор лукаво улыбнулся и полез за сыром. Эвелин поморщилась — она терпеть не могла, когда кто-то тянется через стол, задевая чужие тарелки рукавом.

— За нон-кн-фор-мизм!! — по слогам проорал Перт, один из огнеходцев, — урррааа!!

Чего это он такое имел в виду, никто не понял, но все дружно осушили чарки. А потом я зачем-то запила настойку элем. И правда, зачем?…

— Угодно ли прекрасной даме принять приглашение к танцу? — спросил Равор, протягивая ладонь.

— Прекрасной даме угодно поср… кхм… проветриться. Вон, Эви пригласи лучше. Я щ-ща вернусь.

Сортир находился на улице. Не очень удобно, зато без запаха. Хотя в Мерран все сортиры без запаха: будь то яма или ящик, травы поглощали любые испарения, а специальные черви перерабатывали фекалии в удобрения для полей. Но многие кабаки всё равно выносили сортиры во двор — то ли традиция, то ли чтобы не смущать посетителей звуками тошноты перебравших клиентов. А клиентов в кабаках Дельты сейчас было много: от чёрно-зелёной формы внутренних войск рябило в глазах. Санитарные отряды, зачищавшие Западне предгорья и равнины, собрались в главном порту этой части Империи, ожидая дальнейших приказов. Командование, однако, молчало, и бойцы расслаблялись, как умели.

Я вышла из резной будки и направилась обратно к «театральной» кампании. На полпути к кабаку дорогу преградил Равор.

— Я тебе шаль принёс, — сказал он, отделяясь от стены, — ты ж такая мерзлячка.

— Так я возвращаюсь уже. А ты тоже в сортир? Давай-ка шаль сюда, нечего хорошей вещью подтираться.

— Нет, я не в сортир, — Равор накинул шаль мне на плечи и слегка притянул к себе, — как насчёт прогулки? Смотри, какие звёзды…

— Слушай, чёт-то ты, по моему, перебрал.

— Прекрасная дама не в духе?

Я сжала зубы и смерила взглядом складную фигуру в приталенном камзоле, всполохи белоснежной рубашки в разрезах рукавов, копну белобрысых волос, и огромные синие глаза, которые в темноте казались почти чёрными. А как рожей-то на эту фифу Изабель похож, даром что сынок! Словно брат младший. Да уж, как говорят в Мерран, ракушка от ракушки недалеко раскрывается. Ну ничего, ща захлопнем.

В этот момент из кабака вывалилось несколько человек, и принялись с увлечением пинаться. Я вздрогнула. Ничего не имею против армейцев как таковых, но вид серо-зелёной мерранской формы напоминал про обращенную в пепел роскошную библиотеку монастыря Тмирран и горящего заживо Феррика. Инстинктиво хотелось держаться подальше.

— Хм. Знаешь, ты, пожалуй, прав. Пошли-ка, прогуляемся.

И мы пошли. Калитка в воротах открылась почти бесшумно, выпустив на пустынную улицу. Здесь царил полумрак: вместо мотыльков, в Дельте для фонарей использовали червей. Они светились голубовато-зелёным светом, отчего мир казался погружённым на дно зацветшей умывальной чаши. Равор уже давно взял меня за талию, и прижимал всё ближе. Я не сопротивлялась — искала подходящий закуток.

Нашла.

— Эээй, кудряшка, ты чего?

Равор явно не привык, что девушка шмякает его спиной о стенку.

— Достал ты, вот чего!

— Да что на тебя нашло?

— Ничего! Хочу, чтобы ты усёк: танцевать со мной можно, а трахаться нет! А начнёшь распускать руки — хрен на бантик завяжу и за яйца вздёрну на заборе, ясно?

— Х-хорошая шутка…

— Знаешь, пацан, она ведь и правда может.

Я резко обернулась. Выход из небольшого тупичка перегородило четыре фигуры. Один из людей держал фонарь. Свет ударил по глазам, но я всё равно успела разглядеть чёрно-зелёную форму и два арбалетных скорострела.

— Добрый вечер, свет Элора, — произнёсла одна из фигур.

— Эээ, ребят, я тут, похоже, лишний, — Равор воспользовался моим замешательством и моментально выкрутился.

— Тебя тут вообще не было, — усмехнулись из темноты.

Потом люди расступились, пропуская беглеца. Когда один из них поворачивался обратно, фонарь высветил нашивки в виде солнышек, а над ними — несколько лиц. Я видела их всего раз, но запомнила навсегда.

Те, кто разорил и сжёг монастырь Тмирран.