Мои родители брали домой исключительно потомственных рабов — дорогих, умелых, безвольных, преданных. Только сейчас я поняла, почему.

Строго говоря, моё положение мало походило на рабство. Я спала в кровати, ела за общим столом, имела право смотреть в глаза, спорить, мыться чистой водой, а не использованной, и так далее. Не так уж и плохо — если забыть, что уйти дальше некоего расстояния невозможно, и совсем забыть, что надо возвращаться в свой мир. Хорошо хоть, театр пока не снимался с места. Однако репетиции уже начались.

Предполагалось, что я буду ваять иллюзии, неотличимые от реальности — монторпа и сказочную легенду-калейдоскоп. «Укрощение» получилось буквально с первого раза, ведь я видела монстров вживую; но вот о легендах мира Мерран оставалось только догадываться. Мой непосредственный начальник, Халнер, показал несколько полезных приёмов, даром что сам когда-то выступал иллюзионистом. Это помогло, но только поначалу. Взбешённый моей «тупизной и бесталанностью», директор театра Дарн периодически напоминал Тарсумского рабовладельца, живущего по принципу «хороший раб — битый раб». Только плети и палки — не для Мерран: здесь действовали тоньше. Достаточно сжать ключ, и вживленные в позвоночник Орры раскалялись, вращались, дергались. Я корчилась от невероятной боли. В итоге, меньше, чем через десять дней, первоначальный план «тихо наблюдать, выкрасть, свалить», превратился в «убить эту суку, ограбить, и сдристнуть».

Убить. Но как? О местных ядах я не знала ничего. Задушить или перерезать глотку во сне — не вариант: на шатре Дарна стояла тонкая свертка, провести через которую мог только хозяин. Нападать среди белого (пускай и сумеречного) дня в лагере — форменное самоубийство. Оставалось застрелить, да где-нибудь подальше. Только из чего?

Если в театре и имелись боевые скорострелы, то немного, и все хранились далеко и под замком. На моё счастье, с охотничьими обращались проще — держали в простых деревянных ящиках без замков. При таком раскладе достать более-менее годный скорострел и болты проблемы не составило. Подкараулить Дарна в подходящем месте оказалось сложнее.

Палаточный лагерь располагался неподалёку от городка, который выкосила Красная Смерть. Хелия сказала, что Дарн выбрал именно такое соседство потому, что подобные места дают вдохновение… но, увидев состоятельные дома за высокими заборами, я поняла: вдохновение нипричем. Мародёрка. Всё дело в ней. А чего? У Дарна достаточно высокая кровь, зараза не прилипнет, а ценности есть ценности.

Дорога до городка пролегала по лесу — густому переплетению коварных кустарников и разномастных деревьев. В итоге я сильно отстала, и потом долго блуждала по мертвому поселению. Наконец, увидела. Директор шел медленно, едва переставляя ноги. Одна кисть у левого уха, вторая стучит по бедру. Ноги то на мысках, то на пятке. Это ещё что за припадок?

Нарезав круга три по улочке, Дарн прекратил свою сонную «пляску». Встряхнулся, твердым шагом направился к ближайшему дому. Он более всего походил на таверну, причем с «открытой» частью — с трёх сторон проходила огромная галерея, заставленная столами и стульями. Вся мебель сохранилась, будто не существовало зимы, ветров, и снега: полированные доски в два-три пальца толщиной стояли нерушимо.

Пока Дарн искал место, где бы присесть, я приметила что-то вроде стойла. Повезло: выходило это безобразие ровно к той стороне, где пристроился «клиент». Вдвойне повезло, что на эту часть галереи светило солнце, точнее, его тонкий серп, иначе пришлось бы стрелять в зимнее-весенней полутьме. Благодаря богов за хорошую цель, я прислонилась к одному из столбов стойла, и вскинула скорострел.

Стоило опустить палец на спусковой крючок, как Дарн подпрыгнул. Посмотрел вниз, начал что-то яростно топтать. Потом так же резко перестал. Достал из личного подпространства местный вариант кифары, начал наигрывать весёлую мелодию. Нашел место! Я сплюнула и переместилась, ища новую позицию. Под каблуком что-то хрустнуло. Тьфу ты! Мокриц ещё не хватало! Грёбаный мир! Шестилапых зверей им мало, насекомые эти ещё!

Дарн перестал наигрывать и начал что-то мудрить со струнами. Прекрасно! Я тоже остановилась и даже оперлась на небольшие перила. Потому что в себе-то не сомневаюсь, а вот скорострел — дрянь. Ну да ничего, башка директорская как на ладони. Главное не двигайся, не дви…

Что-то ледяное побежало по затылку. Чтоб тебя! Не отрывая взгляда от прицела, я сняла с себя нечто скользкое и отбросила прочь. Боги. Нет, даже смотреть не буду! Сейчас главное — Дарн.

Поздно. Тех нескольких мгновений, что я отвлеклась, хватило, чтобы директор дотянул струну и сел так, что голова оказалась за одной из стоек, что поддерживали крышу галереи. Моторпы раздери! Я сделала два шага в сторону. Снова навелась. Замереть. Задержать дыхание. Надави…

Ииииии!!

По сравнению с моим родным миром, в Мерран насекомые совсем небольшие: большинство помещалось в ладонь. Но нет правил без исключений. Сейчас с другой стороны скорострела, ухватив жвалами болт, смотрела мокрица. Чёрная мокрица размером в полторы меня. Пластинчатый панцирь местами порос то ли мхом, то ли плесенью, а из-под него торчало множество маленьких ног, которые терлись друг об друга, и издавали свистящий шелест.

Я лихорадочно спустила скорострел — раз! Другой! Третий! Тщетно. Потянула оружие на себя, но мокрица оказалась сильнее. Вторая пара черных жвал вцепилась в дуло, сминая металл, словно яичную скорлупу. Боги! Сожрёт и не подавится!

Резко выпустить приклад. Отпрыгнуть назад, наткнуться на стену, прыгнуть вбок. Лишившись противодействия, мокрица сильно качнулась, но не упала. Заглотнув исковерканный скорострел, метнулась ко мне.

*****!!

Мерран есть Мерран. Дома я бы оттолкнулась от подвернутого пространства, вскочила на крышу, с неё на забор, и скакала бы дальше, покуда хватило бы сил на свертку. Но здесь всё произошло наоборот. Невидимая пружина пнула под зад. Я с воплем полетела ногами вперёд, прямиком на Дарна.

Перила, стропила, изумлённое лицо директора. Пнув Дарна в грудь, я «взлетела» уже к потолку и уцепилась за небольшую люстру. Тут же что-то щёлкнуло, подалось вниз. Туда, где противно шелестя ногами, через парапет галереи лезла мокрица.

— Господь всесолнечный всемогущий, ****! — послышалось бормотание Дарна, — знавал я много женщин, но чтоб так…

Директор встал, кряхтя и потирая грудь. Увидел мокрицу, присвистнул. Замер. Люстра подо мной подалась на пол-ладони.

— Бей эту тварь! У тебя оружие! Бей! — заорала я.

— Чего? Чего ты там бурчишь? Говори нормально!

Извиваясь, мокрица поползла вперёд. Потом остановилась под люстрой. Потянулась ко мне, оставив на полу крохотную часть тела.

— Слушай, а ты ей нравишься, — прокомментировал Дарн, — это хорошо. Содержать их только трудно. Но я разрешаю. Животное редкое, в тот номер к Отто впи…

Со страшным скрежетом и брызгами штукатурки, люстра рухнула вниз. Часть её вертикальных труб воткнулась в деревянный пол, часть погнулась о панцирь мокрицы, часть придавила несколько ног насекомого. Спружинив о пространство, я приземлилась дальше по галерее.

— Ба-аа… да ты камойра… — задумчиво сказал Дарн, меряя меня взглядом, — хотя да. Что-то такое в тебе есть… Ну, тем лучше. Свою моружу поведёшь сама. На что приманивала-то? На рыбу или птичек?

— А… это… а… ээээ… каких пти… — вдруг я поняла, что говорю на родном сетерском, и замолкла.

Тем временем оглушённая мокрица привстала, заметалась. Выплюнула что-то под ноги директору. Потом свернулась и начала освобождать придавленные конечности.

— Та-ак… — Дарн пошевелил носком сапога остатки скорострела, — та-аааак… птички, значит…

Всю дорогу до лагеря мы не разговаривали. Дарн что-то насвистывал, пугая лесных обитателей, а я мысленно ругала себя, богов, судьбу, и долбанных насекомых. Почти половину пути пришлось провести на деревьях: мокрица увязалась следом, и то и дело пыталась подползти ко мне поближе.

На подходе к лагерю, мы наткнулись на Халнера. Он вышагивал по поляне и рыскал в траве, вытягивая и приторачивая к поясу тушки мелких животных, похожих не то на крыс, не то на белок.

— О, ещё один любитель питательных добавок, а? — фыркнул Дарн.

Потом, схватив меня за локоть, толкнул вперёд так, что я чуть не упала.

— Она не монайра, а камойра, ясно? Да ещё с Севера, походу! Шарила на тарабарщине своей! Чтоб следил за ней, понял? Глаз не спускать! Слышишь меня?

— Слышу, не глухой, — поморщился Халнер, — а я тебе сразу сказал, между прочим, что дело не чисто. Ладно. Трагедии тут нет, главное, на посту помалкивать.

— Еще бы! Да, и вот ещё что…

— А-ааа! — вскрикнула я, пытаясь прыгнуть на дерево: отставшая было мокрица опять тут как тут, и начала тереться о мои ноги.

Захохотав в унисон с Дарном, Халнер поймал меня в прыжке и переставил по другую от себя руку.

— Не визжи, они не кусаются, — проговорил он, ловко отпинав мокрицу прочь, — это не северная перужа, хоть и похожа. Чем умудрилась прикормить-то? Угрями?

— Железом, — ответил вместо меня Дарн, — скрострелом Тойбера, насколько понял по отрыжке. В попытке изощренного самоубийства.

— Ого-ооо, — протянул Халнер, и смерил меня тем же взглядом, как давеча Дарн, — а я-то всё думал…

— Вот думать надо лучше! — огрызнулся Дарн, — ладно, пошли. Жрать охота.

— Вообще-то ужин давно…

Директор не слушал, просто развернулся и потопал по едва заметной тропке между деревьями. Халнер вздохнул, почесал висок. Посмотрел на меня. Почесал щетинистый подбородок.

— Ну что, деятельница? Вперед!

Стоило пошевелиться, как из травы высунулась мокрица. Поползла ко мне. Я взвизгнула. Халнер закатил глаза. Сдернув тушку белкокрысы с пояса, бросил её на землю. Мокрица исчезла, из травы донеслось хрумканье. Бочком-бочком, я ушла на тропинку.

Сначала мы двигались молча. Потом я всё-таки спросила:

— Так что, ужин уже прошел? Это мы и вправду так долго?

— Да. Но это ничего, Хелия опять пирожков напекла, словно последний день живёт. Так что предлагаю чай. Заодно расскажешь, за что тебя закрыли.

— Сп-пасибо, а… в смысле закрыли?

— Осудили за что? Потому что если ересь, сдадим тебя на посту без разговоров.

— А… это… — до меня потихоньку начал доходить смысл слова «камойра», — убийство. Да. Вот. Убийство. Только это… причем тут суицид? Да, не знаю. Правда, не знаю! Так причем?

— Пффф… Да при том, что если хозяин Орр внезапно умрёт, особенно от руки своего… ну, назовем это. подопечного, то-есть, например, получит болт между глаз, этот подопечный тоже умрёт. Совсем умёт. Тут же. Орры сработают — и все. Даже Высокая кровь не поможет.

— Как умрёт?! Не может быть! — я резко остановилась, — так не бывает! Оно не может так работать!

— Может, Кети, может, — устало ответил Халнер, тоже останавливаясь.

И добавил, глядя в глаза:

— Проверять не советую.

— Очень надо! — фыркнула я, отворачиваясь и сглатывая комок в горле, — даже мысли такой не было. Бред.

* * *

Чтобы вытерпеть боль и унижение и не сойти с ума, нужно смириться и принять, что происходит. Увы, я не понаслышке знала, что это верно. Но сейчас отрешиться от происходящего категорически не получалось. Я почти физически чувствовала, как утекает время. Каждый день, каждый час отдаляли меня от всего того, что я оставила дома: многоходовка, месть, войска, кровь тех, кто решился мне помогать, отчаяние тех, кому теперь ничем не поможешь…

Мне бы самой кто помог. После неудачного покушения, Дарн не давал спуску, наказывал за малейший промах. Теперь позвоночник ныл, словно невидимые песчаные точильщики жрали его изнутри. Отдохнуть и восстановиться тоже никак: Дарн приказал не спускать с меня глаз. Однако Халнер сослался на кучу бумажной работы, и отказался заниматься со мной больше обычного. Замещать его вызвался Трен — второй помощник Дарна и тот самый «клубок порока», про которого мне говорили лекарки ещё в лазарете. Их рассказ оказался одновременно правдив и ложен. На первом же «занятии» старый клоун предложил вкусную настойку, хорошую закуску, и культурный обмен — взаимное удовольствие и свободы от Орр.

— Двойной выигрыш, девонька, как ни крути, — ухмыльнулся он, глядя на меня через пузатый бокал с голубоватым вином.

Сделал глоток, и продолжил, потупив взгляд:

— Впрочем, я тебя не тороплю. Понимаю, ты в замешательстве… монастырь не располагает к познанию тонкостей любви, всё такое. Но помни, — он взял мою руку и начал целовать пальцы один за другим, — всему можно научиться…

Отказаться от такого предложения неразумно. Нелепо. Глупо. В конце концов, такой путь на свободу ничем не хуже того же убийства. Разновидность брака по расчёту, можно сказать. Так что я согласилась… сначала. Но едва чужая потная ладонь оказалась под одеждой, как меня начала бить дрожь. Показалось, я снова в той комнатушке с голыми стенами, а со всех сторон — твари, твари, твари, и бесконечный круговорот тычков, смешков, плевков, хлюпающей боли. В итоге Трен получил по лицу, а я выскочила из шатра, и помчалась, куда глаза глядят.

Когда лес сомкнулся со всех сторон, я остановилась. И без того тусклый, день здесь померк почти полностью. В густом полумраке шуршали, скреблись, и пиликали невидимые жители другого мира. Мира, который держит меня в плену. Мира, который никогда не станет своим. Мира, их которого я не могу вырваться… из-за собственной глупости и щепетильности. Сколько бы ни выжидал Трен, переступить через себя я не сумею. Дура!

Я развернулась. И изо всех сил саданула ногой по ближайшему дереву. С него тут же упало несколько продолговатых плодов размером с ладонь. Раскололись, брызнули соком во все стороны. Тьфу, гниль! Брезгливо вытерев лицо, я развернулась, и саданула другое дерево, низкое, с широким трухлявым стволом — от удара он раскололся. Ещё пара ударов — уже руками. Полетели щепки. Снова ногами, но в прыжке — и дерево превратилось в бесформенную груду мусора. Глаза застилали пот и слёзы. Тяжело дыша, я оперлась ладонями о колени и несколько раз глубоко вдохнула.

— Вот это да!

— Ого! Ты где так училась?

Я вытерла лицо и обернулась. На краю крохотной прогалины стояли двое ребят — широкоплечий детина с бритым черепом, и симпатичный парень с темными кудрями по плечи.

— Вам какое дело? — зло ответила я.

— Да никакого, ващет. Так, интересненько, — улыбнулся темноволосый, — ты с кем выступаешь? У Курта с гладиаторами?

— Иллюзионистка она! — пробасил бритоголовый, — помнишь, я те говорил, у реки…

— Да помню, помню. Ну что, приятно познакомиться, я Маро, обычно акробатом выступаю. А этот вот, — кивок на детину, — Отто. Гладиатор. Ну, по нему заметно.

Говорили ребята на Высоком, и довольно бегло. Выговор у детины Отто похуже, у симпатяги Маро — получше. Не смотря на небольшие размеры «театрального посёлка», раньше я их не видела. Зато слышала разговоры про нескольких самых сильных и ловких артистов-охотников, которых Дарн послал в горы добывать живого монторпа, что из четверых вернулось двое, и сильно покоцаные. Судя по перебинтованной голове Отто и сложным металлическим конструкциям на предплечьях Маро, я имела удовольствие видеть именно их.

— Приятно. Я Кетания. Зовите Кет. Иллю… аййй, да что ж такое…

Я яростно потёрла глаза — сок от тех плодов попал на роговицу, и теперь она зверски чесалась.

— Что это? — вдруг вскрикнул Отто, подозрительно принюхиваясь, — что-то аори пахнет перезрелой…

— Да, тут упало чего-то… — махнула я в сторону давешних плодов.

Ребята переглянулись, сделали несколько шагов ко мне. Вгляделись в траву.

— Слышь, ты чего ваще?! Жить надоело? Она же брызнуть может! Что?! В глаз?! А ну давай в лазарет, быстро! Да не туда! Сюда! За нами!

Возбуждено переговариваясь на Простом языке, ребята «конвоировали» меня до обиталища лекарок. Едва войдя, заголосили резче и быстрее. Эвелин и дремавшая в уголке Кора подпыгнули, закричали что-то в ответ, и тут же всучили мне какой-то гадостный отвар. А потом ещё. И ещё. И ещё. Закапали в глаза чем-то жутко вонючим и жгучим, наложили повязку. Затем раздели, намазали мазью, завернули в простыню. Я пыталась возмущаться, но в ответ получала лишь шипение.

А потом началось.

Уже после, когда кучки мелких червей выделились со слюной, мочой, и потом, мне наконец-то пояснили, что к чему. Оказалось, что деревья аори с каменными зернами — пришельцы, привнесённые Катастрофой. Безвредные сами по себе, деревья быстро стали излюбленным местом мельчайших личинок-спор насекомого-гриба сейши. Скормив мыши кусочек ткани, в которую я усиленно потела, Отто и Маро наглядно показали последствия. Весьма неаппетитные: сейши не просто наводняет тело хозяина, а постепенно прорастает в нём, разрывая носителя изнутри. А Эвелин добавила, что избавиться от личинок можно только на самой ранней стадии, пока они не укоренились в теле. Так что опоздай мы буквально чуть-чуть, последствия бы настигли неизбежно.

Впрочем, они настигли и так. Узнав о происшествии, Дарн не преминул наказать меня за невнимательность и наплевательское отношение к здоровью. Ценная собственность, как же. Только непонятно, что для директора всё-таки важнее, «ценность» или «собственность». Когда я додумалась спросить об этом, то чуть не потеряла сознание от боли: Дарн ненавидел неудобные вопросы. И если бы прозвучал следующий, покоиться бы мне на дне реки в тканом саване. Или на костре, не знаю, как они тут хоронят. Но не срослось: в самый ответственный момент появился Халнер, и увёл Дарна «решать более важные вещи».

Глядя на удаляющиеся высокие фигуры, я почесала Орры и вдруг подумала, что не знаю, которого из братьев ненавижу больше. И за что.

* * *

В лазарете я валялась три дня. Кроме зуда и жжения в глазах, паразиты «наградили» ещё и приступами головокружения. Эвелин объяснила это тем, что некоторые из личинок начали укореняться, но от лечения погибли, и теперь медленно разлагались моим телом на составляющие. На вопрос, почему же я не подыхаю от заражения крови, хотя внутри что-то гниёт, лекарка посмотрела так, что язык сам собой засунулся в известное место. Действительно, каждый должен заниматься тем, в чем лучше всего понимает.

Я же не понимала ничего. Точнее, не хотела понимать. Ни понимать, ни верить. Когда на третий день зуд в глазах почти прекратился, и я вышла прогуляться, то не узнала местность: лагерь сворачивался. Только и оставалось, что беспомощно наблюдать, как разбирают шатры, домашних животных загоняют в клетки, громоздкие вещи складывают в подпространственные «кладовки». Хитро придумано — выкроить огромный «карман» между дисками серебристого металла! Главное, стабильное пространство позволяет так выпендриться. Диски находились друг от друга на расстоянии полтора человеческих корпуса, некоторые пары могли «отстегиваться», чтобы погрузить, например, шкаф. Или стол. Или сундук. Или… Да какая разница, монторп их раздери! У меня-то вещей никаких нету — ни кинжал, ни медальон так и не вернули.

Раздался крик — тонкий, жалобный. Раздался и угас, словно уголек на мокром песке. Зитика, местная птица, по здешним поверьям, считающая время жизни. Чьей жизни? Как? Отчего?…

Я укусила тыльную сторону ладони — там, где просвечивали завитки Орр. Выгрызть, выгрызть, выгрызть эту дрянь! Мне нельзя здесь оставаться, нельзя! Дома мне поверили. На меня надеялись. Из-за меня, а порой и за меня, умирали. Даже невинные дети — каждый птичий крик теперь напоминает крики со второго этажа усадьбы Бассеров. А я? Взяла и пропала. И не только я: солидная часть «казны», из которой планировалось заплатить войскам, лежит в тайнике, про который знаю только я. И теперь что? Кто я теперь получаюсь?…

Крепче сжать зубы, крепче. Вот, уже поскрипывает металл…

— Не сработает.

Я буквально подпрыгнула. Обернулась. Встретилась взглядом с пронзительно-синими глазами.

— Невозможно выгрызть. Невозможно вырезать. И выжечь. И отравить. Только снять. И только с ключом.

Эвелин говорила тихо, но отчетливо. Даже шум сборов не мог заглушить ее голос, в котором сквозило сочувствие.

— Я пыталась, — лекарка взяла мою руку, достала из кармана платья коробочку, и начала мазать прокушенное место, — всё перепробовала. Их ничего не берет. Абсолютно.

— И что же мне делать? Мне нельзя здесь! Я не хочу! Я… я же, в конце концов, ничего не умею!

Эвелин вздохнула. Убрала мазь. Взяла меня под локоть.

— Пойдем. Я как раз на днях собрала первоцвет пяйца. Хорошо помогает.

— От чего? От Орр? — фыркнула я.

— Нет, — Эвелин снова вздохнула, — помогает… терпеть не могу это слово, но…

Она замолчала, снова вздохнула. И тихо произнесла, словно через силу:

— Смириться…