Прежде чем они покинули остров Хендерсон, Чейз загрузил в каждую лодку плоский камень и охапку дров. В тот первый вечер в море, когда солнце село, а остров скрылся за горизонтом, они сделали из камней платформы и развели огни. «Мы поддерживали огонь, – писал Чейз, – готовили рыбу и птицу и чувствовали некоторый комфорт». Целый месяц они шли то на юг, то на запад. Теперь они направились на восток, надеясь достичь острова Пасхи. Для этого им нужны были почти две недели западных бризов. Однако на двадцати четырех градусах южной широты китобои все еще находились в зоне, где ветра почти целый год дуют с юго-востока. Но в ту ночь, будто в ответ на их молитвы, подул северо-западный ветер, и они взяли курс прямо на остров Пасхи.

Если они хотели теперь плыть на восток, то должны были найти способ хотя бы приблизительно оценивать свою долготу. Они не делали этого на всем протяжении первой части своего путешествия. За месяц плавания они поняли, что это жизненно необходимо. Перед тем как оставить Хендерсон, они решили вести то, что Чейз назвал «регулярным счетом». В полдень они могли вычислить свою широту и точно так же, как капитан Блай до них, могли использовать лот-линь, чтобы оценивать скорость, и компас для определения направления. Так они могли узнавать свою долготу. Вельботы с «Эссекса» теперь не блуждали вслепую.

Северо-западный бриз продержался три дня. Тридцатого декабря ветер сменился на восточный, а потом на юго-восточный. В следующие два дня они вынуждены были спуститься южнее острова Пасхи. Но к первому дню нового, 1821 года ветер сменился на северный, и они вновь вернулись на прежний курс.

Третьего января они вошли в шторм. Шквалы налетали с юго-запада. «Волны были такие, – вспоминал Никерсон, – что мы боялись, как бы они не захлестнули лодки. Каждый шквал сопровождался яркими вспышками молний и ужасными громовыми раскатами, от которых содрогался и мрачнел сам океан».

На следующий день капризный ветер вновь сменился на северо-восточный. Они пытались маневрировать, используя площадь паруса по левому борту, но не могли вернуться к нужному курсу. Поллард и Чейз поняли, наконец, что зашли слишком далеко на юг и едва ли сумеют достичь острова. Они изучали свои копии «Навигатора» в поисках любого ближайшего острова, «к которому мог бы принести нас ветер». Примерно в восьмистах милях от побережья Чили находились острова Хуан-Фернандес и Масафуэра. К сожалению, между путешественниками и этими островами лежало две с половиной тысячи миль – больше, чем китобои прошли за сорок четыре дня с момента крушения «Эссекса».

В тот день, когда они оставили надежду добраться до острова Пасхи, закончились рыба и птица. Путешественники снова возвращались к своей ежедневной порции из чашки воды и трех унций галет. В следующие два дня наступил штиль. Солнце палило с той же иссушающей силой, что мучила их до прибытия на Хендерсон. Хуже всего приходилось Мэтью Джою, желудок которого перестал работать. С того дня как они покинули остров, его состояние все ухудшалось, и в мутном, рассредоточенном взгляде можно было видеть подступающую смерть.

Седьмого января с севера подул бриз. Сориентировавшись по солнцу, китобои определили, что теперь они находятся на шесть градусов и почти на триста шестьдесят морских миль южнее. Что касается жизненно важного для них продвижения на восток, то за одиннадцать дней они приблизились к материку всего на шестьсот миль. На следующий день Мэтью Джой обратился к капитану с просьбой. Двадцатисемилетний помощник спрашивал, может ли Поллард взять его в свою лодку. Поллард выполнил его просьбу. «Он считал, что там ему будет удобней, там он получит больше внимания и утешения в своих страданиях». Но все знали настоящую причину этой пересадки. Теперь, когда конец был близок, Джой, все это время плывший в лодке с «придурками», хотел умереть среди своих.

Джой родился в старой квакерской семье. У его деда на Нантакете был большой дом рядом с ратушей. Этот дом все еще существует и известен как ферма Рубена Джоя. В 1800 году, когда Джою было семь лет, его родители переехали в Нью-Йорк, где вскоре после революции нантакетцы основали огромный порт. Мэтью оставался квакером до 1817 года, когда он возвратился на свой родной остров, чтобы жениться на девятнадцатилетней Нэнси Слэйд, принадлежавшей к конгрегационалистам. Как это было принято в таких случаях, на ежемесячной встрече квакеров его вывели из круга Друзей «для бракосочетания».

Джой больше не был квакером, но десятого января, в жаркий, безветренный день, посреди Тихого океана он продемонстрировал чувство долга и преданность Друга. Целых два дня его лодка оставалась без командира, и он решил вернуться обратно. В конце концов его преданность команде оказалась сильнее, чем стремление быть среди нантакетцев. Его снова перенесли с лодки на лодку, и к четырем часам того же дня Мэтью Джой умер. На нантакетском квакерском кладбище нет никаких памятников. И многие сравнивали его гладкую, без единой плиты, поверхность с гладью моря. Как и далекое квакерское кладбище, море тем утром было спокойным и гладким. Ничто не тревожило простора Тихого океана. Все три лодки собрались вместе и, зашив Джоя в его одежде, матросы привязали камень к ногам покойника и «торжественно предали его океану».

Товарищи давно знали, что Джой был тяжело болен, и все равно его смерть тяжело легла на их плечи. «Это событие, – писал Чейз, – омрачило нашу жизнь на многие дни». Команде второго помощника прошедшие две недели дались особенно трудно. Вместо того чтоб заряжаться силой от своего командира, они тратили ее на то, чтоб нянчиться с ним. Все осложнялось отсутствием гарпунера Томаса Чаппела. Чтобы как-то исправить ситуацию, Поллард приказал своему гарпунеру Овиду Хендриксу принять командование экипажем потрясенной и подавленной лодки второго помощника.

Заняв место у рулевого весла, Хендрикс скоро обнаружил ужасное. Болезнь Джоя, очевидно, мешала ему контролировать распределение припасов. Хендрикс подсчитал, что всего оставшегося хватит только на два-три дня.

Утром следующего дня – пятьдесят второго с момента крушения «Эссекса» – ветер подул с северо-запада и к вечеру стал штормовым. Матросы подняли все паруса, и ветер погнал их лодки вперед. В бурю даже без парусов лодки дико прыгали вверх-вниз по волнам. «Молнии сверкали ярко и часто, – писал Чейз, – дождь лил как из ведра». Но вместо того чтоб бояться, люди радовались, зная, что каждый порыв ветра приближает их к месту назначения, по крайней мере, на пятьдесят узлов. «Это было очень опасно, – вспоминал Никерсон, – но никто не боялся бури так, как смерти от голода, и я думаю, никто не променял бы эту невероятную бурю на умеренный встречный ветер или полный штиль».

Ночью при проливном дожде видимость была очень низкой. Они договорились, что если потеряют друг друга из виду, то будут держаться востока, и тогда у них будет шанс снова увидеть друг друга днем. Как всегда, первым шел Чейз. Он ежеминутно оборачивался, чтоб убедиться, что остальные две лодки все еще тут. Но около одиннадцати часов вечера он оглянулся и ничего не увидел. «Ветер дул, а с неба лилась вода, будто наступил великий потоп, – писал он, – и я не знал, что мне делать». Он решил развернуться к ветру и лечь в дрейф. Он ждал около часа, каждую минуту надеясь, «что они появятся». Через час он снова пошел оговоренным курсом, не теряя надежды увидеть другие лодки утром.

«С первыми солнечными лучами, – писал Никерсон, – все в нашей лодке поднялись, обшаривая взглядом океан». Хватаясь за мачты и друг за друга, они стояли, вытянув шеи, пытаясь найти своих потерянных товарищей на обрамленном волнами горизонте. Но те исчезли. «Бессмысленно было жаловаться на судьбу, – вспоминал Чейз, – мы ничего не могли поделать, а наша скорбь не вернула бы их, но мы не могли не скорбеть, чувствуя всю горечь расставания с людьми, с которыми столько испытали вместе и чья судьба так близка была нашей собственной».

Они были на тридцати двух градусах шестнадцати минутах южной широты и ста двенадцати градусах двадцати минутах западной долготы, на шестьсот миль южнее острова Пасхи. Через девятнадцать дней после отплытия с острова, когда им еще оставалось пройти свыше тысячи миль, Чейз и его товарищи остались одни. «Еще много дней после этого несчастного случая наш успех был омрачен потерей, – писал он. – Мы потеряли поддержку дружеских лиц, а что могло быть важнее в наших духовных и физических страданиях?» Ветер и дождь бушевали и весь следующий день. Чейз решил провести инвентаризацию запасов. Благодаря его бдительности у них все еще оставался значительный запас хлеба. Но путешественники провели в море уже пятьдесят четыре дня, а до острова Хуан-Фернандес оставалось еще тысяча двести миль. «Нужда подсказывала нам, – писал Чейз, – что мы должны еще урезать паек, или окончательно отказаться от надежды достигнуть земли, или найти какое-нибудь судно».

У них уже осталась лишь половина запасов, хотя они ели всего по три унции хлеба в день. «Как сократить дневную норму, чтобы не умереть от голода, – это был самый насущный вопрос». Три унции галет давали им двести пятьдесят калорий в день, что составляло меньше пятнадцати процентов ежедневных потребностей. Чейз сказал своим людям, что у них не остается выбора, кроме как еще раз располовинить эти порции – до полутора унций в день. Он знал, что эта мера «скоро снова превратит нас в скелеты». Это была ужасающая дилемма, и решение далось Чейзу не просто. «Мне пришлось приложить огромные усилия, чтобы выбрать один из вариантов в этой ужасной альтернативе, – писал он. – Либо кормить наши тела и наши надежды немного дольше, либо поддаться мукам голода и сожрать наши запасы, чтобы после спокойно ждать смерти». Где-то к северу от них их товарищи готовились столкнуться с последствиями второго «либо».

Люди в лодках Полларда и Хендрикса были так же сильно опечалены случившимся. Но они шли дальше, уверенные, что скоро вновь увидят лодку Чейза. В тот день, четырнадцатого января, на лодке Овида Хендрикса кончился провиант. Для Хендрикса и пяти членов его команды, Джозефа Веста, Лоусона Томаса, Чарльза Шортера, Исайи Шеппарда и Уильяма Бонда, все зависело от того, согласится ли Поллард делиться запасами. Поместив Хендрикса в лодку второго помощника всего за три дня до этого, Поллард не мог отказать своему бывшему гарпунеру в части собственных запасов. Но если он был готов кормить Хендрикса, то должен был позаботиться и об остальных. Поэтому Поллард и его экипаж разделили с товарищами то немногое, что у них оставалось, прекрасно понимая, что через несколько дней у них не останется ничего.

То, что лодка Чейза отстала от прочих, уберегло первого помощника от необходимости становиться перед этим выбором. С самого начала Чейз строго, с одержимостью относился к раздаче пайков. И, с точки зрения Чейза, бросить свои запасы людям с лодки Хендрикса, не нантакетцам, начавшим путь с тем же самым количеством припасов, что и его собственная команда, было равносильно коллективному самоубийству. До этого они уже обсуждали необходимость разделить провиант, если одна из лодок потеряет свои припасы. «Такой поступок, – писал Чейз, – не только лишил бы многих шансов на спасение, но и толкнул бы всех в объятия скорой голодной смерти». Для Чейза в сложившихся обстоятельствах все обернулось наилучшим образом.

В тот же день, когда Чейз сократил дневной рацион своей команды наполовину, ветер постепенно стих до полного штиля. Облака рассеялись, и солнце снова начало беспощадно палить. В отчаянии Чейз и его люди сняли паруса и попытались укрыться под инкрустированным солью полотнищем. Закутавшись в паруса, они легли на дно лодки и «оставили ее на волю волн», как писал Чейз.

Несмотря на палящее солнце, никто не жаловался на жажду. Неделю они напитывали водой обезвоженные тела, и теперь голод мучил их сильнее жажды. Теперь некоторые из матросов страдали от диареи – общего симптома голодания, который Чейз списал на «расслабляющие свойства воды». Как он выразился, «мы быстро чахли».

Человек может быстро восстановиться после обезвоживания, но, чтобы прийти в себя после длительного голодания, требуется много времени. Во время Второй мировой войны Лаборатория физиологии и гигиены в Университете Миннесоты провела исследование голодания, которое до сих пор считается эталонным. Профинансированное частично религиозными сообществами, в том числе и Обществом Друзей, исследование должно было помочь союзникам справиться с освобожденными пленниками концентрационных лагерей, военнопленными и беженцами. Участниками стали молодые люди, отказавшиеся от службы и добровольно решившие за шесть месяцев сбросить двадцать пять процентов своего веса.

Эксперимент проходил под руководством доктора Анселя Киеса (в честь которого назван знаменитый армейский паек K-ration). Волонтеры жили в несколько ограниченных, но вполне комфортных условиях на стадионе в кампусе университета. Их рацион, хотя и скудный, содержал все необходимые витамины и микроэлементы. В него входили тщательно отмеренные порции картошки, репы, брюквы, черного хлеба и макарон (все то, чем могли питаться беженцы во время войны). И все же, несмотря на клинически безопасные условия эксперимента, волонтеры испытали сильнейший физиологический и психологический стресс.

Сбросив вес, мужчины стали апатичнее и одновременно раздражительнее. Им стало трудно концентрировать внимание. Их потрясло, как быстро иссякли их силы и насколько замедлились реакции. У многих темнело в глазах, стоило им просто встать со стула.

Их конечности опухли. Они потеряли всякий интерес к сексу, зато предавались своего рода «желудочной мастурбации», описывая друг другу любимые блюда и часами изучая поваренные книги. Они жаловались, что потеряли способность творить и вообще любое желание что-то делать. «Многие так называемые американские черты, – писал один из наблюдателей эксперимента, – вроде энергичности, великодушия, оптимизма, на поверку оказались общими чертами всех сытых людей». Для многих людей самым трудным стал период восстановления. Даже через неделю после того, как их рацион был увеличен, они все еще чувствовали голод. Фактически через неделю после увеличения рациона они все еще продолжали терять вес. Если применить результаты этого эксперимента к команде «Эссекса», то неделя на острове Хендерсона мало что дала для восстановления мышц и жира. И три недели спустя матросы были как никогда близки к голодной смерти.

Симптомы у людей, дрейфовавших по Тихому океану четырнадцатого января 1821 года, были те же, что и у добровольцев эксперимента в 1945-м. Чейз писал, что им «едва хватало сил, чтобы двигаться, вся необходимая работа выполнялась очень медленно». Тем вечером, когда путешественники сидели на дне лодке, они испытали то же, что и подопытные в университете Миннесоты. «Мы пытались встать, – писал Чейз, – но кровь, ослепляя, приливала к голове, и мы падали на место». Страдания Чейза были так сильны, что он забыл запереть крышку своего рундука, прежде чем провалиться в сон. Той ночью один из членов команды разбудил первого помощника и сказал ему, что Ричард Петерсон, старый негр из Нью-Йорка, который часто молился, украл немного хлеба.

Чейз пришел в ярость. «Я чувствовал тогда высшее негодование, и ярость моя была бы не меньше, если бы это был любой другой член команды, – писал он. – Я выхватил пистолет и приказал ему немедленно отдать хлеб, если он взял его, иначе я вынужден буду стрелять». Петерсон немедленно исполнил приказ, «плача о том, – вспоминал Чейз, – что лишь суровая необходимость заставила его сделать это». Почти в три раза старше любого из них, Петерсон был на пределе своих сил и знал, что без добавочной порции еды скоро умрет. И тем не менее первый помощник чувствовал, что должен преподать урок остальным. «Это было первым нарушением, – писал он, – и наши жизни, наши надежды на избавление от страданий призывали к воздаянию». Но, как заметил Никерсон, Петерсон был старым добрым человеком, и «только жестокие муки голода могли толкнуть его на подобный поступок». Чейз, наконец, решил проявить милосердие. «В своей душе я не мог найти решимости взыскать с него по всей строгости, хотя это, бесспорно, нужно было сделать». Чейз предупредил Петерсона, что следующая попытка будет стоить ему жизни.

Легкий бриз дул и весь следующий день, и следующую ночь. Натянутые отношения в команде Чейза вновь стали более дружескими, но страдания не прекращались ни на минуту. Тела пожирал голод, и ежедневная пайка в полторы унции хлеба ничем не могла помочь. Однако раздача пищи оставалась самым важным событием дня. Некоторые пытались растянуть свою пайку, глодая ее как можно дольше, надгрызая и наслаждаясь каждым крохотным кусочком. Другие проглатывали все сразу, надеясь обмануть желудок кажущимся изобилием. И все без исключения тщательно облизывали пальцы.

Той ночью тихие воды у лодки Чейза вдруг вскипели пеной, когда что-то огромное врезалось в корму. Цепляясь за планширы, путешественники приподнялись и увидели акулу, почти такую же крупную, как та косатка, что атаковала лодку Полларда. «Она плавала вокруг, явно голодная, и все пыталась укусить днище, как будто собиралась попробовать древесины». Монстр клацал пастью у рулевого весла, потом попытался прогрызть киль, словно его мучил голод не меньшей силы, чем тот, что терзал людей.

На дне лодки лежало копье. Точно такое же, каким Чейз хотел поразить кита, потопившего «Эссекс». Если б им удалось убить эту гигантскую акулу, то еды бы хватило на несколько недель. Но когда Чейз попытался ударить монстра, то обнаружил, что у него нет сил даже на то, чтобы пробить его шершавую кожу.

«Она была намного больше обычной акулы, – писал Чейз, – и демонстрировала такую бесстрашную злобу, что мы по-настоящему испугались. И наши попытки убить тварь обернулись попытками как-то защитить себя от нее». Мало что можно было бы сделать, если бы акула расколола их лодку, но в конечном счете ей надоело возиться с ними. «Разочарованная бесплодными попытками, – писал Чейз, – она вскоре ушла».

На следующий день акулу заменила группа дельфинов. Почти час экипаж Чейза пытался поймать хоть одно из этих игривых созданий. Каждый раз, когда дельфин подплывал ближе, матросы старались ударить его копьем. Но, как и в случае с акулой, люди, по словам Никерсона, «не могли собрать достаточно сил, чтобы пробить их толстую шкуру». Если акула – примитивная машина убийства, то дельфины – одни из самых умных млекопитающих на Земле. Сообразительность и ловкость дельфинов скоро стали очевидны для всех изголодавшихся двуногих, собравшихся в лодке. «Они скоро оставили нас, – писал Никерсон, – радостно выпрыгивая из воды и испытывая явное удовольствие. Бедолаги, насколько же они превосходили нас и даже не догадывались об этом».

В следующие два дня, семнадцатого и восемнадцатого января, ветер снова стих. «Мы вновь испугались полного штиля и палящего солнца», – писал Чейз. На шестидесятый день после крушения «Эссекса» даже Чейз решил, что им суждено умереть. «Мы думали, что Божественное провидение наконец оставило нас, – писал первый помощник, – и все наши усилия продлить бренное существование были тщетны». Они спрашивали себя, какой будет их смерть. «Ужасные чувства овладели нами! Мы думали о смерти и о муках, которые мы испытаем, и эти воображаемые мучения угнетали дух и тело не меньше настоящих».

Ночь восемнадцатого января Чейз назвал «отчаянной вехой наших страданий». Два месяца лишений и страха достигли своего пика, люди с ужасом ждали неизбежного. «Мы были на пределе страха и предчувствия смерти, – писал Чейз, – мысли наши были темными, мрачными и путаными». Часов в восемь темнота вдруг наполнилась знакомыми звуками – дыханием кашалотов. Эта черная ночь и звуки, которые раньше разжигали охотничьи инстинкты, теперь испугали китобоев. «Мы четко слышали, как они бьют хвостом по воде, – писал Чейз, – а наши воспаленные умы дорисовывали ужасные подробности». Поскольку киты появились прямо вокруг них, Ричард Петерсон впал в панику и умолял своих товарищей поскорее грести оттуда. Но ни у кого не было сил даже поднять весло. После того как три кита, «издавая ужасные звуки», прошли прямо под ними один за другим, стая исчезла.

Когда Петерсон успокоился, он заговорил с Чейзом о своих религиозных убеждениях. Хотя он знал, что его собственная смерть неизбежна, вера в Бога оставалась такой же сильной. «Он рассуждал очень взвешенно, – писал Чейз, – и с большим самообладанием». У Петерсона в Нью-Йорке оставалась жена, и он попросил Чейза, если тот доберется домой, навестить ее. На следующий день, девятнадцатого января, ветер дул так отчаянно, что путешественники вынуждены были убрать паруса. Сверкала молния, лил дождь, а ветер «крутился, как стрелка компаса». Словно их небольшое суденышко, затерянное в океане, Петерсон лежал на дне лодки «удрученный и подавленный». К вечеру ветер наконец устоялся и подул с северо-востока. Двадцатого января, ровно через два месяца после крушения «Эссекса», Ричард Петерсон объявил, что ему пришла пора умирать. Когда Чейз предложил ему порцию хлеба, он отказался, сказав: «Мне это уже не поможет, зато может помочь вам». Вскоре после этого он потерял способность говорить.

Современные сторонники эвтаназии долго утверждали, что голод и обезвоживание – простая и безболезненная смерть для неизлечимо больных пациентов. На последних этапах пропадают и голодные спазмы, и чувство жажды. Пациент впадает в бессознательное состояние и тихо умирает. Именно так и скончался Ричард Петерсон. «Казалось, его душа покидала тело без боли, – писал Чейз, – и в четыре часа он умер». На следующий день, на тридцати пяти градусах семи минутах южной широты и ста пяти градусах сорока шести минутах западной долготы, в тысяче миль от Хуан-Фернандеса, тело Петерсона присоединилось к Джою в их огромной могиле.