Обязанности викария в приходе, где жила моя тетка, исполнял молодой человек лет двадцати четырех. Еще ребенком он остался сиротой без всяких средств к существованию, однако его дядя, добрейшей души человек, взял на себя расходы по его обучению в школе и университете. Поскольку предполагалось, что молодой человек примет впоследствии духовный сан, дядя, имевший двух дочерей и не слишком большое состояние, заранее уплатил необходимую сумму, чтобы приход, приносивший около двухсот фунтов в год, достался впоследствии племяннику. Священнику этого прихода не исполнилось тогда и шестидесяти, и он, казалось, отличался крепким здоровьем, но неожиданно умер как раз после уплаты названных денег и задолго до того как его будущий преемник мог принять духовный сан, так что приход, сужденный племяннику, дяде пришлось до времени передать другому священнику.

Не успев еще достичь того возраста, когда он мог быть рукоположен в священники, молодой человек потерял, к несчастью, своего дядю и единственного друга, который, считая, что он уже достаточно позаботился о своем племяннике, заплатив за приход, не видел необходимости выделить ему что-нибудь по завещанию; посему дядюшка распорядился разделить все свое состояние поровну между обеими дочерьми, которых, впрочем, будучи уже на смертном одре, просил помогать кузену деньгами, дабы тот в состоянии был продолжать обучение в университете до принятия им духовного сана.

Но, поскольку в завещании эта просьба никак не оговаривалась, обе девицы, получившие по две тысячи каждая, сочли возможным пренебречь последней волей отца; обе они очень цепко держались за свои деньги и к тому же ненавидели своего кузена за проявленную к нему отцом щедрость, а посему дали ему понять, что он уже и без того достаточно их ограбил.

Бедный молодой человек оказался в чрезвычайно затруднительном положении; ведь ему предстояло еще более года проучиться в университете, а между тем у него не было решительно никаких средств, чтобы как-то просуществовать это время.

В эти бедственные для него дни он встретил приятеля, по доброте сердечной одолжившего ему двадцать фунтов и взявшего взамен только долговую расписку на сумму в сорок фунтов, которые тот должен был выплатить в течение года после получения прихода – точнее, в течение года после принятия духовного сана.

И вот с этой-то крохотной суммой, добытой с таким трудом, бедняга ухитрился преодолеть все препятствия, пока не достиг надлежащего возраста, чтобы принять сан дьякона. Он обратился тогда к священнику, которому его дядя временно передал приход на упоминавшихся выше условиях, с просьбой подтвердить его право быть рукоположенным, но, к крайнему его изумлению и унижению, тот ответил решительным отказом.

Юноша был, однако, подавлен не столько постигшим его в первые минуты разочарованием, сколько тем выводом, который он неизбежно должен был сделать: он не мог теперь надеяться на то, что человек, проявивший сугубое жестокосердие и отказавшийся подтвердить его право, соблаговолит вернуть ему выгодное место; и действительно, в самом скором времени сей достойный пастырь сказал ему без обиняков, что он слишком высоко ценит благодеяния, оказанные ему дядей молодого человека, чтобы поступиться ими ради кого бы то ни было; мало того, он еще прикинулся, будто испытывает угрызения совести, и сказал, что если он и давал какие-нибудь необдуманные обещания, которые сам теперь уже и не помнит, то они были безнравственные и не имеют теперь никакой силы; он же рассматривает себя как человека, связанного с этим приходом словно узами брака, расторгнуть которые было бы с его стороны таким же грехом, как бросить жену.

Бедному молодому человеку не оставалось ничего иного, как пуститься в поиски другого места, где он мог бы быть рукоположен, и в конце концов ему предоставил такую возможность священник прихода, в котором жила моя тетка.

Очень скоро между ними завязалось довольно близкое знакомство, поскольку тетушка моя весьма благосклонно относилась к духовным лицам и нередко повторяла, что в сельской глуши только с этими людьми можно о чем-нибудь побеседовать.

Впервые они встретились на крестинах, где тетушка была крестной матерью. Она тут же не преминула выставить напоказ все свои скудные познания, чтобы пленить ими мистера Беннета (вы, я думаю, сударыня, уже успели догадаться, что его звали именно так), и, прощаясь с ним, настоятельно приглашала его к себе в гости.

Во время крестин мы с мистером Беннетом не перемолвились ни единым словом, однако наши глаза отнюдь не оставались праздными. Вот тогда-то, сударыня, я впервые почувствовала приятное смущение, которое, право, не знаю, как и описать. Мной овладело какое-то беспокойство, от которого, впрочем, не хотелось избавиться. Я жаждала остаться наедине с собой и все же страшилась предстоящей разлуки. Я не в силах была отвести глаз от человека, приводившего меня в смятение, внушавшего мне одновременно и страх, и любовь. Впрочем, стоит ли мне пытаться описать свое состояние женщине, которая, я уверена, и сама испытала некогда то же самое?

Амелия улыбнулась, и миссис Беннет продолжала:

– Ах, миссис Бут, если бы вы только могли увидеть того, о ком я сейчас вам рассказываю, вы бы не осуждали мою столь внезапно вспыхнувшую любовь! Нет, я, конечно, встречала его и раньше, но тогда я впервые услышала музыку его голоса. Поверьте, ничего пленительнее на свете я не слышала.

Мистер Беннет навестил тетушку на следующий же день. Она разумеется, приписала эту почтительную поспешность могущественным чарам своего ума и решила не упустить не единой возможности, дабы укрепить его в том лестном мнении о ней, которое было лишь плодом ее воображения. Эти старания делали из нее сущее посмешище, поскольку она несла какую-то невероятную галиматью.

Мистер Беннет, как я впоследствии убедилась, воспринимал изрекаемый тетушкой вздор точно так же, как и я, но, будучи человеком чрезвычайно разумным и благовоспитанным, он так ловко скрывал свое истинное мнение от нас обеих, что я почти готова была на него рассердиться; однако моя тетка была от него в полном восторге и объявила, что очарована его умом, хотя на самом-то деле он говорил очень мало; восхищение тетушки он снискал участливым вниманием, а мою любовь – пристальными взглядами.

В продолжение первых двух визитов мистера Беннета я не проронила ни единого слова; однако в третий раз, когда между ним и тетушкой возник какой-то спор, мистер Беннет пожелал услышать по этому поводу мое мнение. Я приняла его сторону, как и должна была сделать по справедливости, и в подтверждение привела латинскую цитату. Моя тетка сделалась при этом пунцовой и, не скрывая крайнего презрения к моим словам, объявила, что весьма удивлена, как такой образованный человек, как мистер Беннет, находит возможным справляться о мнении какой-то глупой девчонки. «Может ли она, – негодующе вопрошала тетушка, – быть судьей между нами?» В ответ мистер Беннет весьма благосклонно отозвался о высказанном мной суждении, что привело мою тетку прямо-таки в ярость: она уже не могла удержаться от прямых оскорблений по моему адресу и, назвав меня самоуверенной идиоткой, разбранила моего отца за преподанные им мне уроки латыни, вследствие которых я возомнила о себе невесть что и решила, будто умнее тех, кто во сто крат образованнее меня. Затем она принялась поносить древние языки, объявив их совершенно бесполезными, и под конец изрекла, что ею прочитано все заслуживающее быть прочитанным, хотя она, слава Богу, и не знает никаких языков, кроме своего родного.

К концу визита мистеру Беннету удалось вполне, и притом без особого труда, восстановить свои прежние отношения с моей теткой, однако с того дня она прониклась ко мне злобной ненавистью, которую мне с тех пор так и не удалось смягчить.

С самых первых дней моего пребывания в ее доме моя образованность вызывала у тетки крайнее неодобрение. Сказать по правде, она мне просто в этом завидовала. Я давно почувствовала эту зависть и делала все от меня зависящее, чтобы умерить ее, тщательно избегая произносить в ее присутствии хотя бы одно латинское слово, и никогда ей ни в чем не перечила; просто я считала ее слишком невежественной, чтобы снисходить до спора с ней. Таким поведением мне удалось добиться мира, и мы довольно сносно уживались друг с другом, однако, когда мистер Беннет одобрительно отозвался о моем суждении, она, так кичившаяся своей ученостью, была настолько оскорблена, что не в силах была мне простить, Вечером того же дня тетушка жестоко меня отчитала и напомнила, что мне давно пора пойти к кому-нибудь в. услужение; это было сказано таким суровым тоном, что выглядело почти равносильно намерению выставить меня за дверь; при этом она язвительно советовала держать свою латынь при себе, – ибо что может быть бесполезней и никчемней подобных познаний, а тем более для той, кому уготована участь служанки: ведь это только людей смешить.

Во время следующего визита мистера Беннета мне не дозволено было присутствовать при их беседе. Этот визит длился намного меньше всех предшествующих: откланявшись, наш гость оставил мою тетку в таком скверном настроении, в каком мне еще не доводилось ее видеть. Она не преминула тут же выместить всю свою досаду на мне, попрекая меня ученостью, зазнайством и бедностью, напоминая, скольким я ей обязана, и настаивая на том, чтобы я немедленно приискала себе какое-нибудь место. Все ее попреки вызывали у меня только радость: ведь они служили подтверждением того, что мистер Беннет благоприятно отзывался обо мне, а я готова была заплатить за его доброе слово едва ли не любую цену.

Впрочем, я едва ли отважилась бы на столь рискованные заключения, не будь у меня кое-каких оснований считать, что на мою долю не выпало несчастье любить без ответа; хотя мистер Беннет очень редко когда обращался ко мне прямо (просто не имея такой возможности), однако его глаза все же открыли моим кое-какие тайны, и они отнюдь не были мне неприятны.

И все же почти месяц меня не покидало чувство тревоги: я то утешала себя мыслью, что душа мистера Беннета охвачена таким же чувством, как и моя, то страшилась, что мои желания внушают мне ложные надежды; кроме того, я не испытывала ни малейшего сомнения в том, что моя тетка является моей соперницей; разве может хоть одна женщина, думалось мне, устоять перед чарами, покорившими меня. Мистер Беннет и в самом деле был очаровательный молодой человек, миссис Бут. Я должна… должна отдать дань его памяти. О, милосердный Боже, зачем, зачем я его встретила? За что мне суждены были такие несчастья?

Тут рассказчица разразилась рыданиями и какое-то время не в силах была говорить; Амелия же пыталась по мере сил утешить ее и выразила живейшее сочувствие сердечному горю приятельницы.

Совладав в конце концов с собой, миссис Беннет продолжала свое повествование, как оно изложено в следующей главе.