– Едва милорд удалился, – возобновила свой рассказ миссис Беннет, – ко мне пришла миссис Эллисон. Узнав о случившемся, она повела себя так, что без труда поколебала мою уверенность в ее виновности и очень скоро совершенно обелила себя в моих глазах. Она исступленно бранила милорда, клялась, что не потерпит более ни минуты его присутствия в своем доме и отныне никогда с ним не заговорит. Одним словом, ни одна даже самая добродетельная женщина на свете не могла бы выказать большего презрения и негодования к совратителю.

Угрозу отказать милорду от дома миссис Эллисон побожилась осуществить без малейшего промедления, однако немного погодя, словно опамятовавшись, она сказала: «Впрочем, решайте сами, дитя мое, ведь я забочусь о ваших же интересах: не вызовет ли подобная мера подозрения у вашего мужа?» Я ответила, что это меня нисколько не заботит, что я сама намерена рассказать ему обо всем, как только его увижу, что я ненавижу себя и не дорожу теперь больше ни своей жизнью, ни чем бы то ни было на свете.

Но миссис Эллисон сумела успокоить меня и убедить в полном отсутствии вины с моей стороны, а против такого довода устоять трудно. Короче говоря, ей удалось переложить в моих глазах всю ответственность на милорда и склонить к тому, чтобы скрыть происшедшее от мистера Беннета.

Целый день я не выходила из своей комнаты и никого, кроме миссис Эллисон, не видела, стыдясь взглянуть кому-нибудь в лицо. На мое счастье, милорд уехал в деревню, не попытавшись встретиться со мной, иначе при его появлении, я, наверное бы, сошла с ума.

На следующий день я сообщила миссис Эллисон, что съеду от нее в ту же минуту, как только милорд возвратится в Лондон, но не из-за нее (я и в самом деле не считала ее соучастницей), а из-за милорда, с которым твердо намерена никогда больше, насколько это будет в моей власти, не сталкиваться. Она ответила, что если причина только в этом, то мне нет никакой надобности переезжать, поскольку милорд сам съехал от нее нынче утром, видимо, рассерженный обвинениями, с которыми она обрушилась на него накануне.

Это еще более укрепило мое мнение о ее непричастности, и с того дня вплоть до нашего с вами знакомства, сударыня, она не совершила ничего такого, что заставило бы меня в этом усомниться. Напротив, миссис Эллисон оказала мне немало услуг, и, в частности, благодаря ее ходатайству я получаю от милорда сто пятьдесят фунтов в год; ей нельзя отказать в великодушии и добросердечии, хотя недавние события и убедили меня в том, что она была причиной моей гибели и пыталась и вас заманить в ту же самую ловушку.

Возвратимся, однако, к моей печальной истории. Мистер Беннет вернулся точно в обещанный день, и я не в силах описать, в каком душевном смятении я его встретила. Очевидно, только усталость с дороги и досада, вызванная напрасной поездкой, помешали ему заметить мое состояние, слишком, как я опасалась, бросавшееся в глаза.

Все его надежды оказались тщетными: никакого письма от епископа приходский священник не получал, а о послании милорда он отозвался с самой презрительной усмешкой. Впрочем, несмотря на усталость, мистер Беннет, даже не присев с дороги, осведомился, дома ли милорд, желая немедля засвидетельствовать ему свое почтение. Несчастному и в голову не могло прийти, что милорд, как я потом узнала, морочил его своими росказнями насчет епископа, и еще менее того он мог заподозрить, что ему нанесли тяжкое оскорбление. Но милорда – этого негодяя – не было тогда в Лондоне, и потому с изъявлениями благодарности мужу пришлось повременить.

Мистер Беннет возвратился в Лондон поздно вечером в субботу; это не помешало ему на следующий же день приступить к своим церковным обязанностям, однако я под разными предлогами осталась дома. Это был первый отказ, который я себе позволила за всю нашу совместную жизнь, но я чувствовала себя настолько недостойной, что присутствие мужа, прежде приносившее мне столько радости, стало теперь моей мукой. Я не хочу сказать, что сам вид его был мне ненавистен, но должна сознаться: мне было стыдно, да, стыдно, и страшно смотреть ему в лицо. Меня преследовало, сама не знаю, какое чувство, – хотелось бы надеяться, что его нельзя назвать чувством вины.

– Нет-нет, это не так! – воскликнула Амелия.

– Мой муж, – продолжала миссис Беннет, – заметил мое недовольство и приписал его своей неудачной поездке. Я радовалась такому самообольщению, и все же стоит мне только вспомнить, какие муки причиняли мне его попытки меня утешить, и становится ясно, сколь жестоко я за свое падение расплачиваюсь. О, дорогая миссис Бут, из двух преданно любящих счастлив как раз обманутый, а уж кто поистине жалок, так это обманувший!

Целую неделю я провела в этом мучительном состоянии, ужаснее которого, кажется, не испытывала за всю свою жизнь, стараясь поддержать заблуждение мужа и не обнаружить своих страданий, однако у меня были основания опасаться, что это продлится недолго: уже в субботу вечером я заметила перемену в его отношении ко мне. Ложась спать, мистер Беннет был явно не в духе и в постели молча отвернулся от меня; на мои попытки добиться от него хотя бы одного ласкового слова он отвечал мне с нескрываемым раздражением.

Мы провели тревожную ночь без сна, а утром в воскресенье мистер Беннет очень рано встал и спустился вниз. Я ждала его к завтраку, но вскоре узнала от служанки, что он ушел из дома, когда еще не было и семи часов. Все это, как вы сами понимаете, сударыня, очень меня встревожило. Я поняла, что он узнал ужасную тайну, но только не могла догадаться как. Еще немного и я бы сошла с ума. Я то собиралась бежать от оскорбленного супруга, то готова была наложить на себя руки.

Весь день я не находила себе места. Мистер Беннет возвратился вечером. О, Господи, достанет ли мне сил описать то, что потом произошло? Нет, это невозможно! Рассказ надорвет мне сердце. Мистер Беннет вошел в комнату бледный, как полотно, губы у него дрожали, а налитые кровью глаза были похожи на раскаленные угли и, казалось, вот-вот вылезут из орбит. «Молли, – вскричал он, бросившись в кресло, – как вы себя чувствуете?» «Боже милосердный, что случилось? – поспешно отозвалась я. – Должна сознаться, что я не совсем здорова». «Ага, должны сознаться, – воскликнул он, вскочив с кресла. – Лживое чудовище, вы меня предали, уничтожили, вы погубили своего мужа!» И тут совершенно обезумев, он схватил лежавшую на столе увесистую книгу и, не помня себя от бешенства, метнул ее мне в голову с такой силой, что я тут же упала навзничь. Он бросился ко мне, заключил в объятья, поцеловал с исступленной нежностью и стал испытующе вглядываться мне в лицо, проливая при этом потоки слез, а потом в крайней ярости снова швырнул меня на пол и стал пинать и топтать ногами. Наверно, он хотел меня убить и, по-видимому, счел меня мертвой.

По-видимому, я несколько минут пролежала на полу без сознания, а, придя в себя, увидела мужа, лежащего рядом со мной лицом вниз в луже крови. Он решил, очевидно, что я рассталась с жизнью, и изо всех сил ударился головой о стоящий в комнате комод, нанеся себе ужасную рану.

Могу чистосердечно признаться, что ни в малейшей мере не была возмущена поступком мужа, я считала, что заслужила подобное обращение, хотя, конечно, смутно представляла себе, что он из-за меня претерпел. Я стала умолять его успокоиться и своими слабыми руками пыталась поднять его. Вырвавшись из моих объятий, он вскочил и, бросившись в кресло, исступленно выкрикнул: «Оставьте меня, Молли, прошу вас, оставьте меня! Я не хочу убить вас!» И тут он, не обинуясь, открыл мне… О, миссис Бут, неужели вы сами не догадываетесь?… Подлый развратник наградил меня скверной болезнью, а я заразила своего мужа. О, Господи, зачем я дожила до такого ужаса? Я не хочу, я до сих пор не могу с этим смириться! Я не могу себе этого простить. Сам Всевышний не простит меня!

От безмерного горя речь миссис Беннет сделалась невнятной, она забилась в припадке, так что испуганная Амелия стала громко звать на помощь. На ее крики прибежала служанка и, увидя хозяйку, которая корчилась в судорогах, тотчас завопила, что она умерла. Неожиданно в комнате появился представитель сильного пола – им оказался наш честный сержант, выражение лица которого свидетельствовало яснее ясного, что отважный воин даже более других перепуган случившимся.

Если подобного рода сцены читателю не в новинку, то он прекрасно знает, что в положенное время миссис Беннет сумела вновь обрести дар речи, коим воспользовалась прежде всего для того, чтобы выразить свое удивление по поводу присутствия сержанта, и недоуменно осведомилась, кто он такой.

Служанка, вообразив, что ее госпожа все еще находится в беспамятстве, ответила:

– Храни вас Бог, сударыня, да ведь это же мой господин. Силы небесные, видать рассудок совсем у моей хозяйки помутился, коли она даже вас, сударь, не узнает!

О чем в эту минуту думал Аткинсон, сказать не берусь; Замечу лишь, что выражение его лица было в этот момент не слишком глубокомысленным. Он дважды пытался было взять миссис Беннет за руку, но та поспешно ее вырывала и, поднявшись с кресла, объявила, что чувствует себя уже вполне сносно, а затем попросила Аткинсона и служанку удалиться. Те тотчас повиновались, причем у сержанта был при этом такой вид, словно он нуждался в утешении едва ли не более дамы, для помощи которой его призвали.

Существует прекрасное правило: либо доверять человеку всецело, либо вовсе ему не доверять, ибо тайну может нередко без всякого злого умысла выболтать тот, кто посвящен в нее лишь наполовину. Одно несомненно, что слова служанки породили в душе Амелии определенного свойства подозрения, которые отнюдь не были рассеяны поведением сержанта; проницательные читатели могут точно так же сделать на сей счет кое-какие предположения, в противном случае им придется повременить, пока мы сами ему в надлежащее время этого не растолкуем. А теперь мы возвратимся к истории миссис Беннет; после многочисленных извинений рассказчица перешла к материям, о коих речь пойдет в следующей главе.