– Вы не ждите, пока я буду детей укладывать, – сказала Салли, после того как овощной суп, спагетти, салат были съедены, а посуда вымыта. – Потому что, когда они заснут, я сумею только доползти до кровати. Собеседница по вечерам из меня плохая. Вы уж извините. Ребята у меня ранние пташки, особенно Джеффри – в шесть утра уже на ногах. А Бен стал плохо спать – с тех пор как Стива нет…

– Да перестань ты извиняться, Салли, – перебил ее Иден. – Это я должен извиняться, что не успел подстричь весь газон.

– Возиться с этим газоном – гиблое дело, – махнув рукой, засмеялась Салли. – Он то ли пересох, то ли промок. Листья так долго лежали плотным ковром, что трава взошла очень плохо. А я собиралась разбить клумбы, посадить розы… Но пусть уж этим займутся следующие хозяева.

– Следующие хозяева?

– Давай будем реалистами, Иден. Если развод, значит, дом надо продавать. Эта особа – Джина, что ли? Извини, я не могу говорить о ней спокойно, – совсем молода. Около двадцати пяти, наверное. Когда-нибудь она захочет иметь своих детей, понадобится дом, хозяйство. А ты представляешь Стива, который содержит одновременно две семьи? Стива, который и себя-то обеспечивает с трудом! А ты представляешь, каково мне придется тащить этакую махину? Да я за всю жизнь не выплачу кредит…

Все это Иден уже говорил Ханне, но из уст Салли те же слова звучали горше. Женщина старалась говорить непринужденно, бодрилась, но без особого успеха. И тем больнее Ханне было слушать ее. А при упоминании Джины Ханну будто ножом резануло. Не будь мы сестрами, я бы безоговорочно поддерживала Салли, осознавала она. Так, как это делает Иден.

Спустя немного времени Хартфилд вез Ханну домой. Ехали они молча, каждый был погружен в свои мысли. Впрочем, нетрудно было догадаться, о чем они думают.

Наконец Иден заговорил.

– Ну, и когда мы все скажем ей?

– Что я сестра «этой особы»? Острота была явно неуместной.

– Да, – хмуро подтвердил он.

– Не знаю, – сказала Ханна и хотела взмолиться: «Давай не будем об этом! Давай оставим все как есть». Но промолчала.

– Симпозиум начинается уже через месяц.

– Какой симпозиум? – удивилась Ханна. Странно, как быстро он выбросил из головы свою Салли!

– Международный симпозиум травматологов в Куинслэнде. А что, ты… Боже мой, неужели за этой свистопляской с самолетом мы забыли обсудить это?

– Скорее всего. Мне во всяком случае ничего не известно, если только я не страдаю амнезией.

Ханна вдруг вспомнила, что два месяца назад секретарь отделения Аннет Кенион вскользь упоминала, что «доктор Хартфилд собирается в Куинслэнд только в декабре». Так вот о чем шла речь!

– Тогда слушай. Брюс хочет послать туда нас обоих. На это время из Сиднея он вызовет замену. Так что за больных не волнуйся. Симпозиум обещает быть крайне важным. Из нашей травматологии едут Харрисон и Джеймс. Программа рассчитана на четыре дня…

– Включая время на игру в гольф?

– Вероятно, – кивнул Хартфилд. Как и Ханна, он знал, что подобные мероприятия не всегда оправдывают ожидания врачей-практиков. – Местом проведения выбран шикарный отель на курорте Голдкост.

– Но ведь это всего в часе езды от городка, где живут…

– …Стив и Джина. Я знаю. Поэтому я и заговорил об этом. Я собираюсь встретиться с братом. Может, проведу с ним целые сутки. Будет предлог отвертеться от развлекательной программы.

– А чего ты хочешь добиться? – с холодной сдержанностью поинтересовалась Ханна. Уж слишком решителен был его тон, слишком суровы глаза. Но Иден неожиданно вздохнул, вмиг утратив свою суровость.

– Не знаю. Наверное, как и ты, просто хочу посмотреть на него. И понять. Хочу взглянуть на ситуацию с их стороны.

– Для тебя всегда важнее была Салли, – невольно заметила Ханна.

– Да. Но с каждым днем мы все больше превращаемся как бы в третейских судей. А судьи должны быть объективными.

Девушка молча согласилась с ним. До ее дома они так и ехали в тишине, не желая разрушить опасной темой последние минуты уединения. И нежелание это было таким сильным, что, когда машина остановилась, Ханна, торопясь от смущения, спросила:

– Может, зайдешь? Попьем чаю… Еще совсем рано. Всего девять…

– Рад слышать это. Зайду с удовольствием, – произнес Иден.

…Ушел он почти в полночь. Чаепитие превратилось в легкий ужин, который они готовили вместе. Мороженое, орехи, шоколадный крем, рюмочка ликера – вот такой пир они устроили сами себе.

Ханна завела тихую музыку, и ненавязчивый джаз стал таким естественным фоном для их беседы, что они даже не заметили, когда кассета кончилась. В этот вечер Ханна узнала об Идене Хартфилде больше, чем за прошедшие два месяца. Он рассказал ей, что собирает антикварную керамику, что дважды в неделю играет в сквош, что его отец скончался несколько лет назад, что мать недавно вышла замуж и переехала на Тасманию, что у него аллергия на ананасы, что он любит орехи кешью, что все годы работы он намеренно избегал отношений с женщинами и что сейчас он чувствует, что пора заняться личной жизнью…

– …Но несмотря на это, завтра в шесть тридцать утра я должен быть в клинике, – с сокрушенной улыбкой закончил он. – Увы, чего мне не удалось, так это научиться жить так свободно и беспечно, как мне хотелось бы.

– Ничего! Не забывай, что на свете существуют стажеры и практиканты. Было бы желание, а замена найдется, – поддразнила его Ханна.

– Знаешь, ты думаешь, у нас с тобой еще будет возможность встретиться вне рабочей обстановки?

– Очень надеюсь на это…

Он не целовал ее уже несколько часов… Но весь этот вечер был наполнен чувственностью, вожделением друг к другу отдавало каждое слово и каждый взгляд. Они угадали мгновение, когда страсть, витавшая в воздухе, должна превратиться в физическую близость. Сладкое мороженое, терпкий ликер, мягкие подушки дивана, приглушенный свет ламп – все было на их стороне. И ничто не мешало двум искрам вспыхнуть пламенем.

Ханна уже знала вкус его губ, знала их теплоту и силу. Но это только подстегивало ее желание отдаться им полностью. Мучительно-сладкой болью пронзило сердце, когда жаркий мужской рот оставил ее губы, она застонала как от боли, и этот стон был услышан: Иден легко посадил девушку себе на колени. Дыхание их слилось.

Его руки скользнули под блузку, стремясь добраться до шелковистой кожи, и когда распахнулись «створки» ее бюстгальтера, она не испытала стыда, а только счастье удовлетворения. Лицо его погрузилось в мягкие теплые волны женского тела, а Ханна жадно вкушала иные прелести: она гладила мускулистые плечи, терлась о шершавые щеки, покрытые легкой щетиной, теребила темную поросль волос на широкой груди, любовалась очертаниями мужского стана, увы, пока скрытого от нее.

Сколько они просидели так? Минуты? Часы? Или это было одно лишь мгновение? Но Ханна уловила этот миг, узнала его, потому что за ним должно прийти то сладострастное чувство, которому она отдавалась когда-то… с Патриком Лейси.

Как будто током ударило Ханну это имя. Она поняла, что не посмеет переступить порог, из-за которого ей не будет возврата. Она поняла, что не готова. Поняла, что боится вновь ощутить боль в сердце. Поняла, что стоит на грани… любви. Поняла – и не решилась преступить эту грань. Слишком много было в ней противоречивых чувств.

Перемену в ней Иден почувствовал раньше, чем она сама. Почувствовал и понял: Ханна дрогнула. Движения его стали сдержанней, исступленный восторг сменился простой лаской. Усилием воли он сдержал свою чувственность, наладил дыхание. Ханна сразу ощутила напряженность его рук. Она смутилась, немного отодвинулась, и, опустив голову, стала перебирать бахрому на пледе.

– Мне пора? – глухо произнес Иден.

– Да. Иди, – одними губами сказала Ханна. – Я не хочу этого, но так надо. Иди.

– Еще минутку…

– Конечно. Я не гоню тебя.

– Я хочу, чтобы у нас было все, – вдруг горячо сказал Иден. – Ты поняла? Все. И то, что сегодня, и все остальное… Ты поняла? Чтобы весь день был наш. И утро. И полдень. И ужин вдвоем. И…

– Да.

– Я хочу быть с тобой. У меня дома. У тебя. В музее. В кино. В лесу. На побережье. Мне все равно.

– Да.

– А сейчас…

Ханна молчала. Молчал и он. Они понимали друг друга без слов.

Иден поднялся. Непроизвольно Ханна потянулась за ним. Как трудно расстаться! На прощание он сжал ее обнаженную руку, коснулся губами ее губ. Как перышко…

– Ты завтра на вызовах?

– Всего несколько адресов.

– Значит… до понедельника? – шепнул он.

– До понедельника.

Хартфилд вышел. Двигался он резко и быстро, будто стряхивая чувственное наваждение, еще державшее его в своей власти. Ханна стояла на пороге: вот он завел машину, вот ждет, когда прогреется двигатель. Ночь была холодной, от дневной благодати не осталось и следа. Ханна замерзла, но не могла уйти, не проводив его глазами.

Должно быть, Иден видел ее, потому что в отъезжающей машине мелькнуло светлое пятно – рукой он махнул ей на прощание. Подняла руку в ответ и Ханна. Автомобиль скрылся из виду.

Наконец она зашла в дом, еще хранивший полуденное тепло, захлопнула дверь. Надо согреться. Пора спать. Ее ждет одинокая постель. Так лучше, повторяла она себе, так надо, так разумнее… Но чувства не слушались рассудка, а тело томилось по такой желанной мужской силе.

– Надо же было так попасться!

Но эти слова прозвучали так, будто бы их сказал ей злейший недоброжелатель.

– Не нравится мне этот парень, – вполголоса сказал Хартфилд Ханне. Они стояли у постели нового пациента, который лежал неподвижно и безучастно, равнодушный даже к боли, ибо ожоги были настолько глубоки, что поразили нервные окончания.

– И мне не нравится, – кивнула Ханна, глядя на мониторы, где мигали красные цифры – показатели сердечной деятельности, артериального давления, венозной циркуляции. Трубки настолько густо опутывали больного, что, скорее, возникали мысли о подпольном самогонном цехе, чем о палате интенсивной терапии. Парень был весь в катетерах, дренажах, капельницах, отсосах, в горле – интубационная трубка… – Около восьмидесяти процентов поражения, и все – третьей-четвертой степени… Боюсь, как бы мы его не потеряли. Что с ним случилось?

– Именно это не нравится мне больше всего.

– Что же? Я не видела…

– Дело скверное. Подружка его еще здесь?

– Она была в вестибюле, когда я заходила.

– Надо бы потрясти ее хорошенько.

– Ты думаешь, что она…

– Думаю, она не говорит всей правды. По ее словам, парень собирался залить в машину бензин из канистры, но из сообщения полиции следует, что то была настоящая развалина, на которой никто не ездил по меньшей мере год. Все шины спущены. Интересно, что она скажет тебе?

Ханна содрогнулась.

– Неужели она скрывает что-то? Значит, несчастный случай под сомнением?

– Под большим сомнением.

– Но ведь… неужели попытка самоубийства? Самосожжение?

– То же вряд ли. Взгляни на его левую руку. Вот тут, на предплечье осталась неповрежденная кожа. Видишь?

– Игла!

– Да. Я сразу вспомнил Детройт. Повидал там всякого. Наркобизнес – преступление – смерть. Страшная цепочка. В Канберре это редкость, слава Богу, но беда может прийти куда угодно.

– В Лондоне мне приходилось оперировать наркозависимых пациентов. Это особая категория больных, но таких случаев не было. Но что же случилось?

Хартфилд пожал плечами.

– Мы можем только предполагать. Но обычно это бывает так: иные торговцы наркотиками, вроде нашего парня, становятся и потребителями. Часто потребляют они товара больше, чем сбывают. «Хозяин» наказывает их – в назидание другим. А что может быть проще, чем плеснуть на человека бензином и бросить горящую спичку? Дешево и сердито, – мрачно произнес Хартфилд.

– А девочка настолько боится полиции, что…

– …Готова оставить безнаказанным преступление. Ее парня, считай, убили, но она молчит. Значит «хозяина» она боится больше полиции, – заключил Иден. – Придется нам подключиться. Мы обязаны в течение суток сообщать властям о всех подозрительных несчастных случаях.

– В течение суток…

– Да. А он, может, и до ночи не доживет.

– Он и раньше не жил! – жестко сказала Ханна. – Посмотри, у него и на ногах следы шприцов! Исколот весь. Разве это жизнь?

– Иди, поговори с этой девочкой. Пока не поздно. А я подумаю, чем можно ему помочь… Хотя боюсь, что времени у нас уже нет.

Ханна быстро вышла в вестибюль. Близился вечер, посетители были в палатах у своих родных, и Ханна думала, что в приемной она застанет эту девушку в одиночестве. Но ее не было. Ханна подождала немного, потом прошлась по коридору, посмотрела на лестнице, в туалетах, спустилась в кафетерий – нигде никого, кто был бы хоть отдаленно похож на таинственную приятельницу несчастного парня.

Ханне оставалось только вернуться в отделение.

– Она смылась.

– Ничего удивительного, – скривился Хартфилд. – Она с самого начала ужасно нервничала. А уж когда я записал в карточку Филдера ее данные…

– Значит, ее имя известно? Наверное, она нуждается в помощи. Может, она хочет избавиться от наркотиков? Может, нуждается в консультации?

– Да, вот ее имя. Вот адрес. – Хартфилд полистал историю болезни. – Баффи Делани.

– Как?

– Баффи Делани. Похоже на…

– Иден, это не ее имя, – вздохнула Ханна. – Видимо, здесь с ней до сих пор говорили только мужчины… или те, кто совершенно не сведущ в моде.

– То есть?

– «Баффи Делани» – название шикарного дамского магазина в центре города.

– Ясно. Я звоню в полицию.

Через несколько минут прибыли полицейские. Подробно расспросив Хартфилда, Ханну, персонал «скорой», они отбыли по адресу, указанному в карточке.

Дэмпен Филдер умер спустя два часа.

– Теперь мы можем ехать домой, – сказал Хартфилд.

Все понимали, что быстрая смерть стала для Дэмпена избавлением. Полиция ничего и никого не обнаружила в его доме. «Баффи Делани» растворилась. Ближайшим родственником погибшего наркомана был дядя, проживавший в глубинке. Это была темная история с печальным концом.

Разумеется, в отделении не обсуждали этот случай, но кое-что просочилось. Общее настроение заметно упало. Ханна спасалась тем, что была сильно загружена: операции, обход, процедуры. В свободные минуты она теперь думала только об Идене. Четыре дня прошло с их прогулки, а ощущение счастья не покидало ее. Встретиться наедине им не удавалось, но они уже договорились провести вместе ближайшие выходные. Ханна предвкушала чудесные минуты: прогулка по городу, выставка, ужин… С таким настроением ей и работалось легче.

Ханна зашла проведать Шона. Накануне Хартфилд сделал мальчику последнюю операцию. Скоро ему домой. Рядом с Шоном сидела Хелен Кэролл и держала сына за руку. На щеке у нее блестели слезы.

– Простите, доктор, – виновато улыбнулась женщина. – Но я так счастлива! Мой мальчик жив, скоро мы будем дома… Иногда я думаю, а если, не дай Бог… Нет. Главное, мы вместе. Он жив. Все хорошо. Спасибо вам, доктор. Если бы не вы…

– Что вы, Хелен, что вы! Мы сделали то, что делаем всегда.

Хелен Кэролл плакала, но плакала от счастья. Такие слезы не иссушают душу.

– Ну, как наша Джоан? – зайдя в другую палату, с улыбкой спросила Ханна у сиделки Гретхен Олдер.

– Лучше, много лучше, – закивала Гретхен, собирая систему для внутривенного вливания. – Самое страшное позади. Почки начинают работать самостоятельно. Доктор Хартфилд и доктор Блисс считают, что «искусственную» можно скоро снимать. К Джоан каждый день приходит муж, читает ей стихи… Представляете? Такой видный, галантный… А голос звучный! А как смотрит на нее… Хотела бы я, чтобы около меня в шестьдесят два года был такой мужчина…

– Я согласна на это и в сорок два… – подхватила Ханна, и обе женщины засмеялись. Даже Джоан которая, казалось, спит, слабо улыбнулась, будто подтверждая, какое это счастье – быть любимой.

Настроение у Ханны стало еще лучше. Теперь оставалось заглянуть к Джону Юбэнксу. На следующий день ему предстояла операция по восстановлению лица, и Ханна хотела побеседовать с ним, провести своего рода психологическую подготовку, а главное, осмотреть его, чтобы наметить четкий план операции.

Но Джон был непростым пациентом. Придя в себя несколько дней назад, он больше не хотел оставаться молчаливым и покорным «тяжелым случаем». Он теперь задавал множество вопросов и был чрезвычайно требователен к ответам. В этот раз Юбэнкс желал узнать о последнем пациенте отделения.

– Тот парень, которого привезли вечером, умер?

– Да. Он был в крайне тяжелом состоянии, – подтвердила Ханна. – С самого начала нам было ясно, что надежд почти нет.

– Ему досталось больше, чем мне?

– Гораздо больше. И он был не такой здоровый и крепкий человек, как вы, Джон.

– Почему столько суеты было? Я слышал, полиция приезжала…

– Не утомляйте себя излишними переживаниями, Джон, – уклончиво ответила Ханна.

– То есть не задавать вопросов, которые меня не касаются? – колюче поинтересовался он, пытаясь усмехнуться.

– Совершенно верно! – преувеличенно строго сказала она. – И не ставьте меня в неловкое положение. Вы прекрасно понимаете, что я не имею права разглашать служебные сведения.

– Извините, – сдался Джон.

– Я вижу, вас что-то беспокоит, Джон. Что?

– Да. Меня беспокоит… – быстро начал он и замялся. Значит, она угадала. Теперь надо выяснить причину его тревог. Перед операцией больной должен быть спокоен.

В этот момент в дверях появилась Керри Юбэнкс.

– Нэнси предупредила, что вы здесь, доктор, но сказала, я могу зайти. Джон, привет! – затараторила она необычно бодрым голосом, в котором Ханна услышала неискренние нотки.

– Я осмотрю Джона позже. Располагайтесь, Кэрри, – предложила она, решив, что женщина стесняется ее.

– Нет, нет и еще раз нет. Я подожду. У вас ведь столько дел, столько больных, – продолжала щебетать Керри. – Продолжайте, продолжайте.

– Ну что же, – пробормотала Ханна, натягивая стерильные перчатки. Лицо Джона стало напряженным. – Больно вам не будет, – сказала она, но выражение пациента не изменилось. – А вы говорите, Керри, только Джон не будет пока отвечать. Согласны, Джон?

– Да, – буркнул он.

В следующую секунду Керри разразилась бурным словесным потоком, от пронзительности которого у Ханны заложило уши. Через каждые два слова следовали восклицания «любимый», «дорогой», «милый», что никак не вязалось с прежней, спокойной манерой миссис Юбэнкс.

Что происходит, недоумевала Ханна, ведь Керри была совсем другой все дни, пока ее муж лежал в беспамятстве… Теперь она почему-то напряжена, неестественна…

Ханна с трудом отгородилась от ее болтовни и переключила внимание на лицо пациента. Сегодня предстоит еще сделать замеры, снимки, последние анализы и пробы, но то будет чисто техническая работа. А вот как применить на живой человеческой коже все эти данные, надо решить сейчас… Кажется, год назад у меня в Лондоне был подобный случай… Сделаем вертикальное иссечение, потом наложим…

– Да замолчишь ты, Керри!

Ханна вздрогнула: «операционное поле» вдруг снова превратилось в человека – взвинченного и страдающего.

– Замолчи, я не могу слышать твои сладкоречивые словеса. Черт возьми, что это с тобой? – рявкнул Джон.

Керри ахнула и замерла, прижавшись к стойке с мониторами. Ханна сразу заметила, как замелькали красные цифры датчика сердечной деятельности. Что-то происходит… Джон вдруг обмяк.

– Ясно. Все кончено, – вяло молвил он. – Так? Ты уже не ты. Объяснение может быть только одно. – На его лице было написано отчаяние, будто он видел добивающего его врага вместо любимой жены. – В тебя будто бес вселился. Значит, ты больше не ты. Тебе невыносимо видеть меня, быть со мной. Ты боишься меня… или думаешь, сколько я еще протяну? Ты хочешь уйти от меня? Да? Ты уедешь с детьми в Сидней к своей матери, да? Что же, она встретит вас с распростертыми объятиями.

Юбэнкс закрыл лицо ладонью. Видно было, что он едва сдерживает слезы. Ханна протянула к нему руку, чтобы подбодрить, утешить, но ее опередила Керри, бросившаяся к мужу.

– Да что ты говоришь, Джон! – напористо, живо, прежним своим голосом воскликнула она. – Что ты такое несешь? Боже мой, неужели ты думаешь, что можешь избавиться от меня? Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя после всего этого ужаса, после этой пытки, когда я вообще не знала, будешь ли ты жить… Господи, а ты вот как?! А может, ты надеешься сам бросить меня? Зря! Только попробуй! Посмотрим, далеко ли ты уйдешь, мистер Джон Юбэнкс!

Керри плакала и смеялась, пытаясь найти на теле мужа здоровое, незабинтованное местечко, чтобы поцеловать, погладить… И лицо Джона озарилось дурацкой улыбкой счастливого влюбленного.

– Тогда, черт возьми, почему ты была такой странной и чужой, а, Керри?

Женщина развела руками и указала на Ханну:

– Да я-то что? Доктора-то лучше знают. Вот доктор Ломбард посоветовала мне проявлять к тебе побольше любви. Вот я и лезу из кожи вон…

– Керри, простите, ради Бога, – заговорила Ханна, ошарашенная нелепым результатом своего совета. – Просто меня очень беспокоило…

– Да что вы, доктор! – кинулась к ней Керри. – Я не хотела… Да что тут говорить – все же хорошо! Только благодаря вам этот тип теперь навеки будет около меня!

– Ну уж тут-то я точно ни при чем, – рассмеялась Ханна.

– Доктор, смогу я завтра поцеловать эту замечательную женщину? – крикнул Джон, обнимая Керри.

– Ну… поцеловать не поцеловать… Боюсь, еще денька два вы об этом и не вспомните.

– А вот посмотрим! А вот увидите!

– Пожалуй, я пойду в…

Ханна не стала посвящать их в свои планы. Ни Джона, ни Керри сейчас определенно это не интересовало.

Покидая палату, Ханна поймала себя на том, что эта счастливая сцена не придала ей уверенности в себе. Слава Богу, я не выбрала специализацией психотерапию, усмехнулась она, а то пациенты рыдали бы от моих советов и рекомендаций.

Ханна зашла в офис Хартфилда и сразу обратилась к секретарю Аннет Кенион.

– Иден здесь?

– У него пациент.

– Ага.

– Они скоро закончат. А у вас прием начинается через пятнадцать минут. Что, неприятности?

– Да нет, все в порядке.

– В отделении все спокойно.

– Конечно.

Юная Аннет, обожавшая судачить о личной жизни пациентов, была разочарована. Но Ханна твердо решила не раскрывать «секрета» четы Юбэнксов. Во-первых, это никого не касается, а во-вторых, нечего поощрять дурную привычку мисс Кенион. Вид у Ханны был настолько непроницаемый, что Аннет не стала пытать ее. Поняла, что бесполезно.

Хартфилд действительно освободился через несколько минут. Ханна зашла к нему в кабинет – единственное место в больнице, где они могли побыть наедине. Иден так посмотрел на нее, будто поцеловал взглядом. Но прикасаться друг к другу они не отважились.

– Только что я выяснила, что полностью лишена такта, чуткости и интуиции! Едва не пострадали люди, – выпалила Ханна и поведала Идену трагикомическую историю о докторе Ломбард и супругах Юбэнкс.

Иден от души рассмеялся и все-таки обнял Ханну, покачивая за плечи, как ребенка.

– Превысили служебные полномочия, а, доктор Ломбард? Ворвались в сферу интимных отношений? Вы теперь консультируете проблемные семьи?

– Ну перестань…

– Тогда выброси все это из головы. Ты все делала правильно. Но… благими намерениями дорога в ад вымощена. Кто же знал, что Керри пустится во все тяжкие и перегнет палку, доказывая свою любовь? Сегодняшний взрыв позволил им с Джоном за пять минут выяснить то, что они, может быть, за месяц не выяснили бы.

– Конечно… но…

– Глупенькая… милая, но глупенькая Ханна! – Он поцеловал ее в лоб, в кончик носа… а по надутым губам опять скользнуло перышко. – Ну, а теперь, пока Аннет не принесла кофе, который я заказал…

И тут Иден поцеловал ее по-настоящему. У Ханны в момент подкосились ноги и закружилась голова. Но он уже оторвался от ее мягких губ и наставительно произнес:

– Никогда не давай людям советов в личной жизни, если сама в ней не разбираешься. Ты блестящий хирург, ты спасаешь людям не только красоту, но и жизнь. Так что забудь о своих дилетантских психологических опытах и подумай лучше, как мы с тобой проведем уик-энд.

– М-м, это действительно лучше…

Ханна не стала говорить ему, что осадок после этого случая все-таки остался у нее в душе.