Я не такая, как все. С этим ничего нельзя поделать. Еще несколько лет тому назад я считала свою инакость преимуществом и пыталась беззастенчиво ею пользоваться. Иногда это приносило свои плоды: меня жалели, мне многое прощали, да что там — прощали вообще все, в меня даже влюблялись потому лишь, что я выглядела и вела себя не так, как другие. Несколько лет тому назад… в детстве. В том его коротком отрезке, который выпало мне прожить в человеческом окружении, то есть в атмосфере заботы и добра. Детям нравится всё необычное. Много ли нужно детям, чтобы влюбиться? Всего ничего: чтобы объект сердечной симпатии выбивался из ряда, не сливался с толпой, и неважно, в чем состоит его уникальность. А я была еще и какой уникальной!

Потому что самую большую часть своего детства, первые четырнадцать его лет, начиная от рождения и заканчивая экстренной эвакуацией, я провела на мертвой планете Мтавинамуарви.

Мои родители занимались крофтингом — поиском галактических сокровищ. Собственно, там была целая группа крофтов, командовал которой известный сорвиголова и везунчик по имени Аксель Скре. Они высадились на Мтавинамуарви и проникли в разрушенный объект «Храм Мертвой Богини», рассчитывая там крупно поживиться. В общем, все они бесследно сгинули в туннелях, что находились под «Храмом». Все, кроме моих родителей, которым тоже не повезло. Потому что корабль, на котором они прибыли, был вдребезги разбит метеорным потоком, одним из тех, что на этой погибшей планете были вместо дождя и снега. Мои родители укрылись в туннелях, нашли пространство для обитания и водоем. Там они прожили пятнадцать — это не шутка! — пятнадцать лет. Не озверели, сохранили человеческое достоинство и рассудок. И даже произвели на свет меня. Возможно, благодаря мне они и остались людьми. Их было трое: моя мать Тельма Рагнаррсон и двое мужчин, Эйнар Стокке и Стаффан Линдфорс. Я ношу двойную фамилию, потому что мама не знала, кто из этих двоих мой отец. Они угасли один за другим, и осталась одна я. Четырнадцатилетнее чудовище, выросшее не на волшебных сказках и стихах, а на книгах по математике и астрономии.

Все это время я видела только лица своих родителей, стены подземного убежища и вскопанную метеоритными дождями холодную поверхность давно погибшего мира. Спасение пришло вскоре после того, как я осталась совершенно одна, и это было действительно спасение, потому что шансов на выживание у меня не сохранялось вовсе.

Формально и по всем признакам я была человеком, но мое персональное человечество оказалось слишком узким, чтобы сформировать мою личность во всей необходимой полноте и гармонии. Поэтому я была законченным социопатом, которому не без труда смогли привить хотя бы какие-то навыки существования в широком человеческом окружении. Осталась социопатом и по сей день. Хотя, возможно, уже не таким агрессивным. Никто не пугается обращенных к нему слов незнакомого человека. Никто не испытывает панические атаки в толпе, на стадионе, в театре, от одного лишь изобилия чужих лиц, непривычных голосов и непонятных запахов. Никто… но все это было со мной.

Меня спасли вторично. Я умела выживать на Мтавинамуарви. Теперь меня научили выживать среди людей. Со временем кое-что мне даже начало нравиться.

Теперь-то я точно знаю, кто мой отец. Генетическая экспертиза показала: Эйнар Стокке. Но я не собираюсь менять фамилию, потому что генетика — это далеко не все, Стаффан был мне близок ничуть не менее.

Я выгляжу слишком болезненной, слишком худой, слишком бледной. У меня конечности как у паука — тонкие и слабые, того и гляди сломаются. Вдобавок мои волосы похожи на паутину — сухие, ломкие и бесцветные из-за вырождения меланина. Мне бы изображать привидение в Хэллоуин или Голлума в любительском театре… но я напрочь лишена артистических задатков и никогда не имела страсти к публичным выступлениям. К тому же моя хрупкость — всего лишь иллюзия. Скорее даже наоборот: мой организм избыточно приспособлен для выживания во враждебной среде; на Земле, в абсолютной безопасности, такому качеству нет применения. Я никогда не болею, быстро адаптируюсь к смене климата, царапины на мне заживают как на собаке. Мой закаленный галактическими невзгодами иммунитет до сих пор не верит, что пора расслабиться, и пребывает в постоянной готовности отразить всякое вторжение извне. В этой части со мной полный порядок.

Но психически полноценным человеком я так и не сделалась. Как была, так и осталась Маугли. Когда мне исполнилось восемнадцать и я получила доступ к собственному досье, то узнала, что для такого феномена, как я, придуман был шутливый, с оттенком недоумения, термин «мауглетка». Долгое время я была единственным представителем вида «человек-мауглетка». Но тот же доктор Йорстин как-то имел неосторожность обмолвиться, что вот уже несколько лет полку бедолаг вроде меня прибыло. Вполне возможно, это была умышленная проговорка: быть может, он рассчитывал пробудить во мне интерес к себе подобным, с тем чтобы не мытьем, так катаньем достучаться до моих дремлющих чувств. Он все еще на что-то надеется. Когда традиционные методы психотерапии иссякли, он приступил к экспериментам. Не то чтобы мне жаль его разочаровывать: он наблюдает за мной, а я наблюдаю за его усилиями, и с моей стороны это давно уже выглядит забавным, нежели полезным. Но эта новость о подмножестве мауглеток и, возможно, мауглетов прошла мимо моего сознания. Я лишь отметила для себя то обстоятельство, что где-то на другом конце земного шара другой доктор так же обреченно возится с другим маленьким уродцем. Этим все ограничилось. Мои чувства не дремлют. Их просто нет И никогда не было. Еще одно «никогда»… Мои чувства не получили ни единого шанса родиться.

В чем я преуспела, так это в самокопании. Я постоянно гляжу на себя со стороны. И то, что я вижу, мне не нравится.