Когда император забылся коротким сном, я вновь покинул свою берлогу. Стараясь не лязгать оружием, оделся. Никем не замеченный, выскользнул в коридор. Перебросился парой слов с одним из эмбонглов, которого звали, хотите верьте, хотите нет, Гвлзад. И по известному мне — спасибо Дзеолл-Гуадзу! — а для всех прочих, включая Луола, тайному ходу нырнул в лабиринт. Я знал его закоулки по меньшей мере в радиусе трёх километров вокруг дворца. Что там творилось за пределами исследованной зоны, можно было только гадать, и догадки выходили по преимуществу довольно мрачные… Освещая себе путь вонючим факелом на козлином жиру, распугивая пучеглазых, в ладонь величиной, скорпионов, по полузатопленному нечистотами рукаву лабиринта я вышел в спящий город. Удушил факел в жидком дерьме — полная луна освещала мне путь не хуже. Увы, в этом мире смердело практически всё, кроме луны. Я не был исключением… Омылся в ручье. Таясь в тени деревьев, пересёк самую окраину площади Мниллаар, добрался до гончарни. Ни одной живой души не попалось мне навстречу. Ни единого звука из-за наглухо сомкнутых окон и приваленных изнутри дверей. Город словно вымер.

Если у гончарни и была когда-то дверь, то её уже сняли и унесли. Чего пропадать добротной вещи? Взамен навесили паршивую циновку, о которую прежний хозяин, должно быть, вытирал ноги. И на том спасибо: могли оставить вход расхлебененным. Да ещё нацарапать поверху что-нибудь бодренькое вроде «Welcome вургр!»

Девушка съёжилась в своём углу. Не то спала, не то молча умирала от ужаса и обречённости. В лунном свете, что падал сквозь прореху в крыше, она казалась изваянием из голубоватого холодного мрамора. Я сел рядом. Положил меч себе на колени. Она даже не шелохнулась.

Мы сидели в полной тишине, почти соприкасаясь плечами, но разделённые, будто щитом, её отвращением и страхом.

Вампиров не бывает. Вампиров придумали борзописцы. Существу из плоти и крови незачем сосать кровь у себе подобных. В мире существуют более питательные, а главное — вкусные субстанции. Например, пельмени. Ручной лепки, маленькие, упругие, с горчицей и под ледяную водочку. Или вареники. Настоящие, украинские, «из сыром», что по-хохляцки означает вполне традиционное «с творогом»… или «из вышнею» — один раз съел, не забудешь никогда, как первую любовь… Я зажмурился, сглотнул. Не хватало ещё голодного бурчания в животе. Зигганы не умеют готовить. Плохо прожаренное мясо, плохо проваренные овощи, плохо пропечённые лепёшки. Им так нравится. А меня скоро тошнить начнёт за императорским столом. Дикари… не умеют потрафить русскому человеку… А вот ещё такая причуда — шаньги. Картофельные, с пятнышком масла посерёдке, похрустывающие по краям и мягкие с донышка, с холодным молоком. Никогда не удавалось мне съесть больше шести за один присест, желудок бунтовал и требовал пощады, а зрение и обоняние требовали: ещё! ещё!.. Или вот, скажем, бараний шашлык, с травой, с помидорами, в соусе… густом, красном… как кровь…

К чёрту кровь. Вампиров не бывает. И я не испытывал страха. В особенности перед персонажами местного городского фольклора.

Но ведь кто-то убивал людей по ночам. И кровь куда-то девалась из их тел. Сам я не видел, но когда совершенно разные уста начинают говорить одними словами, значит — есть в этой чрезмерно затянувшейся истории доля правды.

Надеюсь, не в той её части, где речь шла об исполинском росте, двух головах и четырёх руках, а в последнее время — и восьми, в чём просматривались вполне прозрачные параллели с Бюйузуо Многоруким.

«А ведь тебе придётся убить его! — вдруг проснулся Змиулан. — Ты уже созрел для смертоубийства, Славик?»

«Я уже убивал».

«Это была отвратительная гигантская мокрица. Грех такую не прикончить. Вургр, милый ты мой, это другое».

«Надеюсь, человеческого в нём окажется не больше, чем в эуйбуа».

«Ты будешь неприятно поражён, Славик».

«Ну… посмотрим».

Ночь без сна тянулась, как река без воды…

Трухлявая циновка над входом сдвинулась. Пригибаясь, по-звериному тихо вошёл вургр.

Оанууг всхлипнула и перестала дышать. Да и я мигом изошёл мурашками. Детские страшилки про вампиров и ведьмаков внезапно обрели плоть.

Вургр чувствовал себя здесь хозяином. Вокруг него распространялась аура смерти, способная сковать волю самого отважного воина. Чёрная тень на фоне облитой лунным светом стены. Ни звука, ни шороха, ни даже колебания воздуха. Впрочем, голова была одна и рук сколько полагается, и это вселяло надежду…

Вургр заметил меня, но не испугался. Это я обязан был испугаться его, и он это знал. Он замер только на мгновение — выбирал, с кого начать. И решил: с меня. Всё равно девушке некуда было деться и в следующую ночь.

Я ждал, и спокойствие возвращалось ко мне. Мне не нужно было вставать и принимать боевую стойку, чтобы поразить его: я владел «иаи» — самурайским искусством сидячего фехтования, позволяющим пустить оружие в ход прежде, чем враг только обозначит свои вражьи намерения, незаменимым в дворцовых заговорах и вероломных покушениях. (Не я, конечно: это пройдоха-Змиулан владел. Но как разобрать, кто из нас сидел сейчас, насторожась, в пустой тёмной лачуге?..) И мой гузуаг был наготове.

Но зачем мне гузуаг?

Едва он приблизился ко мне, как я сгрёб его за лохмотья и подтянул к себе вплотную. Он зарычал диким зверем — я ощерился тоже.

И тогда он разглядел меня в деталях.

Я с мрачным торжеством наблюдал, как наглая уверенность сползала с него, будто сухая кожа с линяющей гадюки, а на её место заступал ужас. «Ниллган…» — сорвалось с посеревших губ. Выждав ещё немного, я коротко и тяжко двинул головой в его перекошенную морду. А когда он, клокоча и булькая, уже падал, я достал его ногой. Просто пнул, как собаку.

— Свет!

В ладонях девушки ожил тусклый фитилёк.

Вургр был оглушён. Я перевалил его на спину. Бледное худое лицо. Страдальчески смежённые прозрачные веки, из-под которых пробивалось слабое свечение. Странно знакомые черты — я только недавно научился различать зигганов по внешности. На лице — та же печать обречённости, что и у дочери гончара. Каждый обречён играть свою роль. Вургр — леденить души людей, девушка — ждать скорой смерти… На жилистой, грязной шее кровососа я увидел странный шрам — силуэт бабочки с распростёртыми крыльями.

И этот малахольный урод застремал весь город?!

— Убей меня, — просипел вургр. — Ты должен меня убить. Всё равно теперь я умру. Ведь ты не станешь поить меня своей кровью…

— Посмотрим, — сказал я. — Вставай, уйдём отсюда. Ты мне нужен живым.

— Никуда я не пойду. Я голоден. Мне нужно насытиться… либо умереть.

Я протянул руку и взял с полки чудом оставшуюся от погрома глиняную плошку. Не отрывая взгляда от дёргающегося лица вургра, провёл лезвием меча по руке. Слабая струйка крови стекла в плошку. Донорская доза…

— Говори, — приказал я ему.

Девушка безмолвно раскачивалась из стороны в сторону, широко распахнув мерцающие глаза и бормоча свои заклинания. Как сомнамбула. Вургр не смотрел на неё. Он видел только плошку с моей кровью.

— Что ты намерен от меня услышать? — Его лицо исказилось в гнусной ухмылке. — Я знаю, кто ты. Змиулан, новый царский гузнолиз. Даже мертвецы лижут гузно потомкам Гзуогуама Проклятого… Заклинаниями вас вызывают из праха, вы не люди. Как и мы. Глиняные ярмарочные куклы, которыми из-за ширмы вертят жрецы… Всё зиждется на колдовстве, вся власть Луолруйгюнра, будь он проклят перед престолом Эрруйема… Я не родился вургром. Если хочешь знать, я прихожусь юйрзеогру братом! Ты уже заметил: мы похожи. Мы просто разной масти: он — белый, значит — Солнцеликий, а я чёрный… если меня отмыть… значит — Темнозадый… Нашему отцу нравилось, когда женщины рожали от него. Он крыл подряд всех коров и ослиц империи, чтобы Земля Света знала его мужскую силу. Одна из ослиц родила меня. Но я не стал юруйагом… я скрылся. Мне нужен был Эйолияме, ни больше и ни меньше. Оставалась самая малость: отрезать Луолруйгюнру голову и швырнуть её к ногам жрецов. И я почти сделал это! Но ниллган опередил меня… Я не был убит. Наоборот: погиб сам ниллган. Кто-то хотел, чтобы я достиг своей цели, да только не помог мне в последнюю минуту. Знать бы, кто… Он убил ниллгана, рассёк его пополам, как тыкву. А я угодил в темницы Эйолудзугга. Лучше бы им растоптать меня, сжечь заживо, разрезать на кусочки!.. Они придумали лучше: они призвали из тьмы огромного вауу, и тот поцеловал меня в шею… — Вургр ткнул грязным пальцем в «бабочку». — Но я не мертвец, как ты! Я человек, я такой же, как они… которые меня боятся, будто я бешеный уэггд… трусливые кувшины с говном… А я всё помню, я думаю этой паршивой головой, я всё тот же… но меня превратили в чудовище, и нет пути назад, впереди только смерть… потому что одна-единственная ночь, когда я не утолю свой голод, — и всё!..

— Кто натравил на тебя вауу?

— Как кто?! — Вургр захихикал. — Разве много в империи людей, способных заклинать этих гадин? Только один, Дзеолл-Гуадз… Он же и вышвырнул меня в ночь, когда всё свершилось.

— А юйрзеогр?

— При чём тут юйрзеогр! Он — дурак, дитя. Им вертят все, кому не лень. Такая же кукла, как и мы с тобой.

— Кто способен обращаться с юйрзеогром, как с куклой?

— Если бы я знал! Я начал бы с него. Даже сейчас — сейчас было бы ещё лучше. Выпил бы его… как флягу вина! Может быть, Дзеолл-Гуадз? Или тот, кто убил ниллгана?

Я сунул ему плошку. Он принял её, словно снятую со взвода гранату. Нет, будет точнее сказать — как ядовитую змею.

— Зачем это? — спросил он. — Что ты затеваешь?

— Не твоё дело, — сказал я и отвернулся.

За моей спиной вургр, чавкая и сопя, вылизывал мою кровь из плошки. Что он там плёл про Дзеолл-Гуадза и вауу?.. Занятно: у многих народов поделиться кровью означало побрататься. Из Геродота: «Когда двое желают заключить договор о дружбе, то третий становится между ними и острым камнем делает надрез на ладони у большого пальца каждого участника договора. Затем, оторвав от их плащей по кусочку ткани, смачивает кровью и намазывает ею семь камней, лежащих между будущими союзниками. При этом он призывает Диониса и Уранию». Славный был обычай. Если бы министр Шеварднадзе, наложив визу на документ, сей же час подставлял большой палец, а рядом стоял бы уже наготове с острым камнем генсек ООН дон Перес де Куэльяр, поменьше бы, наверное, стало у нас корешков, жадных на халяву до нашего сырья: непохоже, чтобы Эдуард Амвросьич легко расстался с каплей своей личной кровушки — это вам не общеколхозная нефть, не газ, не системы «Стрела»… Но вот никто, кажется, до сей поры не исследовал гастрономического аспекта подобных обычаев. Высокие договаривающиеся стороны цедят свои эритроциты в хрустальные бокалы, обмениваются оными вместе со свежеподписанными бумагами и употребляют внутрь в знак дружбы и согласия… Нет, лажа, какое-то упырство. Граф Влад Дракула и графиня Элизабет Батори — вот они могли бы оформлять таким ритуалом свои договоры, если бы их жизненные линии пересекались в реальной истории. А эти… То есть, понятно, если повнимательнее приглядеться к физиономиям наших политиков… И всё же это ещё не вампиры — так, мелкий гнус. Но вот вопрос: каковы будут те, кто придёт им на смену?

Куда было приятнее смотреть на Оанууг.

Я снял с себя бронзовую басму с отчеканенным знаком императорской власти и протянул девушке. Та не пошевелилась. Тогда я своими руками надел басму ей на шею. Кожа Оанууг была прохладна и шелковиста. Мне нестерпимо захотелось прикоснуться к ней ещё раз.

— Оанууг, — произнёс я наконец это имя, похожее на порыв ветра.

Она перестала шептать заклинания и поглядела на меня. Впервые — мне в глаза. В мои безобразно тусклые глаза.

— Тебя никто не тронет, — сказал я. — Слышишь, никто. Клянусь молотом Эрруйема.

— Дурак, — насмешливо сказал сзади вургр. — Одно слово — ниллган… Думаешь, ей это в радость?