1. Земля — Титанум

— Вы летите один?

— На Титануме меня встретят.

Слегка изумленный взгляд.

— Мы имели в виду… вы желаете одноместную каюту или вас устроит стандартное кресло на второй палубе возле окна?

— Конечно, устроит.

Мне вернули маршрутную карточку и утратили к моей персоне всякий интерес.

«Нгаара, у вас не будет сложностей в перемещениях в самом начале пути. Люди давно уже летают на Титанум как на пикник. Это вполне благоустроенный мир, если пренебречь некоторыми особенностями тамошнего климата».

К тому же, как рассказывала мама, я там уже бывал. В глубоком младенчестве.

Я вскинул сумку на плечо и по ярко освещенному тоннелю прошел на рейсовый трансгал «Энергема 86». По пути, стараясь не возбуждать стороннего внимания, снял видеобраслет и обронил в ближайший стык между декоративными панелями с живой рекламой, изображавшей все прелести путешествия лайнерами компании «Энергема Галактика». Сжег, так сказать, мосты… Поднялся по пандусу на вторую палубу. Зачем они спрашивали, устроит ли меня вторая палуба? Она ничем не отличалась от первой, и была даже чуть просторнее. И что бы я делал в каюте один? Сидел и таращился на голые стены? Или они там не голые, а увешаны какими-нибудь приблудами развлекательного свойства?.. Я нашел свое кресло — оно действительно было возле окна; видеал, имитировавший упомянутое окно, демонстрировал круто уходящую вверх стену космопорта «Магеллан», синевато-серую и ничем не примечательную, а также кусочек земного шара в светящемся ореоле атмосферы. Разглядеть очертания материков было положительно невозможно. Наверное, существовали люди, которых от этого зрелища укачивало. Только зачем им, с такой бедой, лететь на Титанум?.. В соседнем кресле устроился мрачный молодой человек, едва ли намного старше меня, надвинул на лицо непроницаемые очки-мовид и тут же уснул.

«Нгаара, если вы отважились пуститься в путь, не позволяйте колебаниям овладеть вашим разумом прежде, чем завершите странствие. Это тот случай, когда не следует думать, а нужно лишь действовать, иначе говоря — двигаться вперед. Только вперед, не отклоняясь. Словно брошенное копье. Копье не думает о цели».

На том спасибо, что он не употребил метафору бумеранга, как в прошлый раз.

Я впервые покидал Землю по своей воле. И уж тем более отправлялся в столь длительный поход. Ничего удивительного, что я дергался. Но, надо отдать должное Гайрону, его формула трех эмоциональных слоев сильно выручала. Где-то там, в самой глубине меня, перепуганный подросток хныкал и просился домой, к мамочке. Пытался задавать резонные вопросы… зачем?.. куда?.. что ты хочешь доказать и кому?.. Но его причитания глохли уже где-то во втором слое и долетали до первого жалкими отголосками. Поэтому я казался безупречно спокойным. По крайней мере, себе самому.

Я закрыл глаза. Вселенная дрогнула. Голос информатора сообщил о входе в экзометрию. Для меня этот термин был пустым звуком, хотя мама в своих редких откровениях поминала его через раз — вошли в экзометрию… вышли из экзометрии… вывернулись в субсвет… «Копье брошено, — думал я. — Или все же бумеранг?» Когда я разлепил веки, в окне, вновь ставшем обычным видеалом, бежала лента новостей. Ранний снегопад на Урале, дороги занесены, все встали на лыжи… Новые достижения биотехнологии в разведении спальных кошек… Европейский агротехнический совет выводит из сельскохозяйственного оборота три тысячи гектаров земли сроком на восемьдесят лет… Торжественный пуск в эксплуатацию энергодобывающей станции в Курило-Камчатском глубоководном желобе был омрачен отсутствием пузырьков в бокалах с шампанским… Визит делегации Сфазианского Экспонаториума в Тауматеку, что в славном городе Рио-де-Жанейро, очевидно, связан, с некоторыми эксклюзивными экспонатами последней — в частности, до сих пор не идентифицированными обломками звездолета, найденными на Хароне… В научных кругах всерьез обсуждается план масштабной исследовательской экспедиции на Мормолику, более известную как Морра, одиннадцатую достоверно установленную планету Солнечной системы, где, как известно, не ступала нога человека вот уже более ста лет, и это сообщение находится в тесной связи с предыдущим… Выступление Озмы на ежегодном фестивале классической музыки обязательно состоится, как бы ни складывалась политическая ситуация на Эхлиамаре… Я покосился на соседа. Тот спал, уронив голову на грудь. Я погасил видеал и тоже пытался задремать, но тут подошла стюардесса и предложила какие-то фирменные транквилизаторы, чем совершенно отбила всякую охоту ко сну. Пришлось вставать и бродить по палубам в поисках развлечений. Почти все пассажиры благоразумно дрыхли, превратив свои кресла в белые непроницаемые коконы. Когда я вернулся, то обнаружил, что закуклился и мой сосед. Наверное, здесь только я был новичком и потому не знал, куда себя деть. Самым разумным с моей стороны было поступить таким же образом: спрятаться в коконе, слопать транквилизатор и вырубиться до самого прибытия. Но перспектива тупо продрыхнуть свое первое межзвездное путешествие казалась мне неправильной, ненатуральной. Я снова просмотрел ленту новостей, пока не онемела задница, снова встал и убрел в пустой бар, где не было никого, кроме печального бармена и парочки свободных от дежурства стюардесс. «Первый полет?» — спросила одна из девушек понимающе. «Это всегда так, — сказала другая. — Не находишь себе места, словно в твоей жизни действительно совершается что-то важное. А потом привыкаешь. В конце концов, это всего лишь перемещение из пункта А в пункт Б. Расстояние роли не играет». Я промолчал. В маршруте, что составлен был Гайроном, этих пунктов предусматривалась еще чертова уйма. Желания поболтать на лице моем написано не было, и стюардессы утратили ко мне интерес. Я спросил у бармена фресамадуру, а он спросил у меня, что это такое. Пришлось довольствоваться каким-то маракуйя-джусом. Бармен полюбопытствовал, не играю ли я в баскетбол. Что такое фенестра, он тоже не знал: В спортзале на третьей палубе не было ни души, а в бассейне не было воды. Я наступил на горло собственной песне, воротился в свое кресло и нажал на сенсор с изображением спящего человечка. Внутри кокона было мягко, уютно и вовсе не так тесно, как представлялось. Напротив лица имелась сенсорная панель, сулившая нехитрые удовольствия, вроде той же ленты новостей, транквилизаторов волнового, перорального либо ингаляционного применения на выбор, или вызова стюардессы с прохладительными напитками. Я стащил с себя одежду и с наслаждением потянулся — пятки уперлись в дальнюю стенку. «Нет в мире совершенства», — подумал я и тут же уснул. Должно быть, в моем организме сработали какие-то собственные предохранители от нервных перегрузок. Никакие там «Зеленые лучи» или «Солнца в тумане» попросту не понадобились.

 

2. Титанум. Космопорт Рагнахокн

— Внимание! Ввиду того, что космопорт Титанум Главный временно закрыт для приема пассажирских кораблей…

— Да знаем уж, знаем, — проворчал мой мрачный сосед, устраиваясь с ногами в своем кресле.

— …трансгалактический лайнер «Энергема 86» совершит посадку на внутреннем космодроме Рагнахокн в планирующем режиме. Просьба всем пассажирам занять свои места и временно воздержаться от излишних перемещений по палубам лайнера во избежание неприятных ощущений. Экипаж лайнера от имени транспортной компании «Энергема Галактика» приносит вам извинения за причиненные неудобства.

— А что у них с космопортом? — осторожно спросил я. — Нападение межзвездных агрессоров?

— Если бы, — усмехнулся сосед. — Он уже пять лет временно закрыт… — Тут его будто прорвало: — Предыдущая администрация затеяла реконструкцию, чтобы обслуживать не только трансгалы, но и тяжелые грузовые танкеры. С одной стороны, понятно: когда приходит пятимильный, под завязку нагруженный зверь откуда-нибудь с Гледрофидда, на орбите начинается такая катавасия, что уму невообразимо. Особенно достается пассажирским рейсам, которые просто некому принимать. Естественным решением становится пристыковать танкер куда-нибудь к грузовому причалу и там потихоньку растаскивать или, наоборот, заполнять, никому не портя нервы… С другой стороны, через пару лет активного строительства вдруг заканчиваются ресурсы, и возникает патовая ситуация. Чтобы доставить грузы, нужно как-то принимать танкеры, а принимать их особенно негде, потому что космопорт выведен из строя, а на планету, в отличие от трансгалов, танкеры не садятся по определению. Администрацию, понятное дело, по шеям и в шею… только никому от этого легче пока не стало.

Он помолчал, переведя дух, и закончил на печальной ноте:

— Отчего я, профессиональный космический монтажник, и вынужден мотаться до Земли и обратно домой, как пчелка между ульями. Мне говорят: проси чего хочешь, только чтобы к концу года космопорт работал хотя бы в прежнем режиме, на пассажирские рейсы. А я даже не знаю, что и просить, когда ни в чем не отказывают. Я руками привык работать, а не людьми управлять. А где в Галактике найти умелого менеджера, который не только свободен, а еще и согласен лететь на Титанум? С кем ни поговоришь, все смеются и не верят, что у нас такой бардак. Ты, говорят, наверное, прикалываешься над занятыми людьми, вы же там уже вторую сотню лет разменяли, ты еще, говорят, скажи, что на Земле «Магеллан» закрывают на капремонт… Эх! — он горестно махнул рукой и набросил на глаза темные очки.

— Внимание! — вновь зазвучал хрустальный голос автоинформатора. — Трансгалактический лайнер «Энергема 86» входит в верхние слои атмосферы планеты Титанум. Возможны временные нарушения пространственной ориентации палуб. Приносим извинения…

Ощущения, что и говорить, были не самые приятные. Временами я вдруг переставал ощущать твердую опору под ногами. Или вдруг мозги внезапно обнаруживали свое присутствие в голове, сами собой дергаясь куда-то вверх. Я огляделся: никто не выглядел особенно озабоченным, даже глубокие старики. Что могло понадобиться таким почтенным персонам в этом захолустье? Видеал на стене снова ожил: если верить картинке, за бортом трансгала, накрытое темным дымчатым пологом, расстилалось ватное, неряшливо взбитое одеяло без конца и края.

— Ничего особенного, — сказал сосед. — Вот подожди, пробьем облачный покров, увидишь, какая красота.

Ждать обещанных красот пришлось почти час. Лайнер снижался, покачиваясь с боку на бок, как на волнах. Одеяло понемногу распадалось на отдельные клочья, в просветах между которыми видна была скучно-серая поверхность Титанума. Монтажник-профи сообщил, что эта серость есть не что иное, как Кронический океан, и тут же осведомился, не напрягает ли меня эта жуткая тавтология. Я ответил, что не напрягает, и что никакой особенной тавтологии я не заметил. «Ну как же», — сказал он и пояснил: эта часть водной оболочки Титанума получила свое название в честь мифического царя титанов Крона. Я пожал плечами. Коллизия в том, продолжал сосед, что у Крона был брат-титан по имени Океан, каковое обстоятельство превращает словосочетание «Кронический океан» в сущую бессмыслицу. Я снова пожал плечами и сказал, что уж как-нибудь это стерплю. «Первопроходцы Титанума были люди огромного мужества и энтузиазма, — вздохнул мой собеседник. — Но не самой блестящей эрудиции, увы». И поведал мне историю о том, как Крон при помощи серпа лишил собственного отца детородной мощи, а потом жрал собственных детей, прозорливо ожидая от них той же выплаты сыновнего долга. «Есть даже такая картина», — сказал он. «Гойя, — подтвердил я, — Сатурн, пожирающий своих детей. Я видел ее в музее Прадо». О том, что после такой встречи с прекрасным я дурно спал всю ночь, было решено благоразумно умолчать. «О! Мы над побережьем моря Тельхинов», — оживился сосед. И немедленно рассказал мне, кто такие тельхины и какое отношение имеют к мифологии.

Космопорт «Рагнахокн-пассажирский» показался мне тесным и таким же серым, как и весь этот мир. Здесь вообще повсюду было слишком много старого металла и камня. Моего спутника встречали. «Ну как?» — «Хреново», — отвечал он. «Ну и плюнь. Нам уже обещали помощь». — «Кто?!» — «Ты не поверишь». — «Неужели…» — «Бери круче. Виавы, причем на самом высоком уровне». — «Не понимаю. Почему именно виавы?!» — «Ну, захотелось им!»

(…Антония рассказывала мне про виавов. Одна из древнейших галактических рас, чьи представители внешне ничем не отличались от людей белой расы, особенно в глазах каких-нибудь рептилоидов, между тем, имела славу легких на подъем путешественников и авантюристов. Ни одно рискованное предприятие межзвездного масштаба не обходилось без них, а зачастую ими же и было затеяно. Дядя Костя потом уточнил: возможно, таким экзотическим способом они боролись с неминуемым вырождением и, нужно сказать, успешно. Особенно виавы симпатизировали людям, в которых находили не только собственное отражение, но и родство душ. Со вступлением человечества в Галактическое Братство две генетически различные расы без большой спешки, но вполне уверенно двигались к беспрецедентной ассимиляции культур. Виавы давно жили среди людей, люди пытались жить среди виавов. У первых это получалось немного лучше…)

Мой сосед уже не выглядел сосудом мировой скорби. Еще минуту назад он обещал, что не оставит меня своим вниманием, очевидно — в благодарность за участие (хотя я не прилагал ни малейших усилий и вообще держал себя индифферентно!), но теперь обо мне было забыто в единый миг. Меня это вполне устраивало.

«Нгаара, на Титануме вам не придется задерживаться. Тому порукой удачное сочетание расписаний рейсов, которое дает вам счастливый шанс уйти от возможного преследования. Впрочем, вряд ли вас спохватятся раньше, чем через трое суток. Люди беспечны и потому склонны подолгу не тревожиться о своих ближних. За этот срок вы должны успеть затеряться в Галактике, как это ловко проделала некогда ваша матушка».

Я подошел к дежурному диспетчеру и спросил:

— Простите, посадка на рейс до Арфионии уже объявлена?

Диспетчер, довольно немолодой титанид с нездоровым — на мой взгляд — землистым цветом кожи, что контрастировало с его ослепительной рубашкой и форменным кителем без единой складочки, недоуменно вскинул брови:

— Боюсь, что не смогу вам помочь, молодой человек. Лайнер «Энергема 12», выполняющий рейс Титанум — Арфиония, стартовал тридцать две минуты назад. Полагаю, они уже вошли в экзометрию.

«Нгаара, вам придется мобилизовать весь свой актерский талант. Если вы никогда не лицедействовали и не лгали своим близким, сейчас самое время попрактиковаться».

— О нет! — простонал я сквозь зубы и зажмурился. — Я так и знал, так и знал, что все пойдет через пень-колоду!..

Я выронил сумку на пол и, понурившись, побрел куда глаза глядят.

— Юноша, подождите!

Старик покинул свой пост и спешил ко мне со стаканом минералки.

— Успокойтесь, выпейте воды. В конце концов, ничего страшного не произошло, следующий рейс через пять дней…

— Пять дней! — взвыл я, едва не захлебнувшись.

— Да что случилось, наконец?!

— Ведь я должен был догнать их еще на Земле, должен… Ну в крайнем случае — здесь. А теперь они летят на Арфио-нию, а я должен торчать в этой… в этом… битых пять дней… целую вечность!.. где я их потом найду?!

— Что за группа?

«Нгаара, для любого человека вы выглядите старше своих лет. В особенности для титанида, потому что на Титануме иные возрастные градации, чем на Земле. Там, если говорить о социальной ответственности, люди взрослеют раньше. Будет прекрасно, если вам удастся создать вокруг себя нервозную атмосферу и совершенно дезориентировать персонал космопорта, который будет иметь с вами дело».

— Вся группа летит с Гранд-Лисса, а я специально вызван с Конкорда, из Института планетарного орогенеза. Мы должны были встретиться на Земле… или здесь… Они не смогут ждать меня на Арфионии пять дней, там начинается сезон барстеров, и они уйдут в горы без меня.

— Вы сможете догнать их на гравитре, — без большой уверенности предположил диспетчер.

— На Арфионии — гравитры — не летают, — с отчаянием продекламировал я. — В особенности в сезон барстеров!

Это была истинная правда. Воздушные потоки, которые там по праву назывались «реками», играли любым воздушным судном как пушинкой. В долинах и лугах Арфионии, по берегам полноводных рек текла обычная, пусть и не слишком кипучая, жизнь, а в затянутых свинцовыми тучами небесах шла непрестанная война стихий. Когда над этим миром, условно относимым к «голубому ряду», гуляли барстеры — ветры ураганной силы, возникавшие из ниоткуда и точно так же улетавшие в никуда, — немногочисленные поселенцы запирались в своих жилищах, устроенных прямо в земле или в пещерах, а кто страдал клаустрофобией, загодя откочевывал в горы.

Между тем, вокруг меня уже собирались люди. Кто-то высказывал сочувствие, кто-то предлагал помощь. Например, устроить мне экскурсию по историческим местам Титанума. Или тому подобный бред.

«Нгаара, вряд ли вам удастся быть совершенно незаметным. Вы рослый, вы непохожи на окружающих, и вы не профессионал конспирации. Но вы ни в коем случае не должны привлекать к себе внимания более необходимого. Потому что скоро вас станут искать, и тем легче найдут, чем больше вы оставите о себе напоминаний. Вы же не хотите быть найденным прежде, чем сами того пожелаете?»

— Не надо мне экскурсий, — сказал я мрачно. — Просто помогите мне улететь на Арфионию, вот и все…

— «Бандикут», — проронил кто-то.

Слово было сказано.

Диспетчер сморщился, как будто хлебнул неразбавленного лимонного сока.

— Это плохая мысль, — сказал он. — Приличный молодой человек. Ученый с Конкорда. Ему не нужны неприятности. Ему нужно только догнать своих.

— Какие неприятности? — возмутился кто-то. — Понаслушались этих баек… да они, если угодно, сами их о себе распространяют в рекламных целях! Это такой же мир Федерации, как и Титанум, как Земля, как та же Арфиония… «Бандикут» улетает через час. Завтра юноша будет на месте. Ему даже не понадобится покидать космопорт, который там, в самом растленном уголке Галактики, вы не поверите, работает! В то время как здесь…

— Все равно, — сказал диспетчер. — Мне эта идея не нравится. У меня внуки, как этот юный ученый с Конкорда. И я ни за что бы не отпустил их…

— Что такое «Бандикут»? — спросил я тусклым голосом.

— Это чартерный галатрамп, — сказал диспетчер. — Как следует из названия, он выполняет нерегулярные рейсы по маршруту Титанум — Тайкун. Тайкун, если вы не знаете…

— Я бывал на Тайкуне, — сказал я.

— Как, уже? — растерянно спросил диспетчер.

— Угу, — кивнул я. — Можно сказать, я там родился.

— Тогда это меняет дело, — проронил он, хотя в его голосе не слышно было энтузиазма. — Что ж, пойдемте…

Диспетчер вернулся на свой пост, а я — к своей сумке.

— «Бандикут», — сказал он веско, — не такое комфортабельное судно, как лайнеры компании «Энергема Галактика». Подозреваю, что там вы не сможете даже уснуть по-человечески. Там нет кают…

— Не нужна мне каюта!

— …лететь же придется не менее двенадцати часов. — Диспетчер выждал, не задам ли я какой-нибудь вопрос, и, не дождавшись, сделал это сам: — Вы могли бы удивиться, что так скоро до такой далекой планеты, как Тайкун. Если бы компания «Энергема Галактика» имела постоянное сообщение с Тайкуном, ординарный рейсовый лайнер совершил бы аналогичное путешествие минимально за семь дней. Но «Бандикут» — легкое скоростное судно, менее всего приспособленное для комфортабельного времяпрепровождения. Вы готовы к такому испытанию?

— Я готовлюсь идти в горы Арфионии в сезон барстеров, — буркнул я, и сам уже почти верил в собственную ложь.

Никогда в жизни не доводилось мне так обильно и вдохновенно врать, как сегодня. Да еще стараться при этом не краснеть и не бегать глазами!..

— Да, конечно, — сказал диспетчер и вздохнул. — Я зарезервировал вам самое лучшее место, какое только оставалось. Мой вам совет: ни с кем не заговаривайте, ничего не предпринимайте. Просто сидите в своем уголке и думайте о приятном. Да хотя бы о тех же барстерах.

— Неужели все так плохо? — удивился я.

— Постарайтесь не покидать территорию орбитального космопорта, — продолжал он свои рацеи. — Такому приличному молодому человеку это совершенно ни к чему… Если верить информации тамошнего диспетчерского когитра, завтра вечером ожидается рейс на Арфионию. Очень надеюсь, что он не вводит нас с вами в заблуждение… А теперь поспешите. Третий восточный тоннель. Хотя на вашем месте я бы задержался на пять дней. У нас здесь есть на что посмотреть и совершенно нечего опасаться.

Я поблагодарил, забрал маршрутную карточку и вприпрыжку отправился в сторону третьего восточного тоннеля. Обернувшись на ходу, я увидел, что пожилой диспетчер стоит навытяжку и скорбно глядит мне вслед, будто провожает в последний путь.

Мне вдруг пришло в голову, что он, может быть, не так уж и далек от истины.

 

3. Титанум — Тайкун

Внутри галатрамп «Бандикут» напоминал консервную банку, а на что он походил снаружи, можно было только гадать. Пассажиры в своих креслах располагались по окружности означенной банки лицом внутрь, в качестве развлечения рассматривая свои глумливо искаженные физиономии на зеркальной поверхности трубы, поднимавшейся снизу, из грузовых отсеков, и терявшейся среди непонятного назначения ферм под сферическим потолком. Перед самым стартом в означенной поверхности образовалась овальная дверь, из-за которой появился свирепого вида hombre в мятом комбинезоне и еще более мятой кепке, молча окинул мрачным взором внутренность салона и так же молча скрылся. Возможно, он всех пересчитал по головам.

Я пристроил сумку под сиденье и вытянул ноги в проход. Было тесно и жестко. Кресла по большей части пустовали. Напротив меня сидела маленькая сестра-тифанитка с живым обезьяньим личиком, в черной пелерине со стоячим белым воротничком, в черном же беретике с помпоном, на коленях у нее лежал толстый мемограф в черном, в тон одеянию, корпусе, и можно было поручиться, что на его экране начертаны были письмена «Речений Марии-Тифании». Мама рассказывала: за все время пребывания во Вселенском приюте она не видела, чтобы кто-то там читал иное… В некотором отдалении от тифанитки размещалась странноватая компания: три колоритных типа неопределенного возраста, которые смахивали на Джорджа Мерри и его шайку как раз перед вручением «черной метки» Долговязому Джону Сильверу, то есть держались вызывающе и в то же время без большой уверенности, а также молодой мужчина, одетый подчеркнуто экстравагантно — клетчатый сюртук, белоснежная сорочка, у шеи перехваченная ядовито-зеленым платком, кремовые брюки в дудочку, не хватало только шляпы-цилиндра! — которого я сразу же мысленно окрестил «Франтом». Несмотря на то, что он годился любому из пиратов в сыновья, в этом сообществе он явно был за главного. Едва только пол галатрампа знакомо дрогнул и на мгновение ушел из-под ног (автоинформатор никак на это событие не отреагировал; вполне возможно, его и не было вовсе), как пираты воспрянули духом, будто с их плеч разом свалился некий тяжкий гнет, вылезли из кресел и, устроившись прямо на полу, шумно затеяли какую-то азартную игру с тремя наборами костей и пластиковыми картами. Тифанитка взирала на них с неодобрением. Франт адресовал ей извиняющуюся улыбку: мол, что с них взять — дикари-с… Далее тихо, не привлекая к себе никакого внимания, располагались: молодая пара, едва ли намного старше меня, юнец, в джинсовом комбинезоне поверх толстого серого свитера, с не очень чистыми русыми локонами до плеч, имел на щеках неаккуратную редкую поросль, на длинном носу — уродливое старинное пенсне и выглядел малопривлекательно, а его младая спутница, в бесформенном пестром балахоне, была беременна, что сообщало ее лицу особенное, просветленное выражение и делало ее похожей на маленькую неопрятную мадонну; два крупных мужика, лица обветренны, жесты скупы, голоса негромки — эти летели на Тайкун никак не отдыхать; кто же находился по ту сторону зеркальной стены, я не видел.

«Двенадцать часов, — подумал я. — Сидеть и таращиться на одни и те же лица напротив… Сдохнуть можно». Моя затея нравилась мне все меньше. Очень скоро я отсидел зад и принялся ворочаться в кресле, пытаясь найти себе максимально удобное положение. Сон не шел. Временами пол начинал нервно вибрировать, словно галатрамп готовился вот-вот развалиться прямо в экзометрии. Однако же никто из пассажиров не проявлял озабоченности; вскоре и я привык к этим внезапным взбрыкам космического судна. Конечно, это был не лайнер. Грузовая посудина, по чьему-то капризу наспех переоборудованная под пассажирские перевозки. Кто бы мог подумать, что такое возможно?.. Судя по всему, за время странствия мне предстояло узнать об этом мире очень много нового.

Юная пара спала, переплетя конечности и чуть ли даже не шеи. Работяги переговаривались — и где они только брали темы? Пираты дулись в свою игру, временами производя слишком много шума. Никто не обращал на них внимания, даже тифанитка. Я опустил на глаза припасенный загодя мовид и с головой окунулся в любимую музыку. Сегодня это был «Опус № 29» Лантерна. Ничего нет лучше, когда хочешь отгородиться барьером от достающих тебя переживаний и забот. Или когда донимает бессонница.

Наверное, я и уснул на какое-то время. А проснулся оттого, что «пираты» принялись орать, как резаные, иногда даже заглушая мою музыку. Душевная гармония была нарушена.

Я сдвинул мовид на лоб и неожиданно для себя рявкнул:

— Прекратите! Как вам не стыдно? Разве вы здесь одни?!

В единое мгновение салон галатрампа обратился в обезьянник.

«Пираты» орали друг на дружку и на меня, подступая с невнятными угрозами. Не скажу, чтобы меня это пугало: их внезапная агрессия выглядела скорее комично, нежели устрашающе. Маленькая мадонна расхныкалась, а затем и вовсе ударилась в полновесную истерику, а юнец принялся шумно ее успокаивать, поглядывая в мою сторону с большим неудовольствием. Тифанитка отложила свое чтение, зажмурилась и вдруг запела высоким пронзительным голосом какой-то дикий псалом. Работяги гоготали, хлопая друг друга по плечам и оживленно переглядываясь. Франт, до той поры дремавший, сплетя руки на груди и скрестив ноги в блестящих старомодных туфлях со шнурками, спросонья не мог ничего понять и только затравленно озирался. Происходящее сильно походило на сумасшедший дом, как его описывали классики двадцатого или, там, двадцать первого века. Сейчас самое время было явиться зловещим санитарам в нечистых белых халатах и навтыкать всем ядовитых иголок в мягкие места.

Вместо этого из-за овальной двери в зеркальной трубе вылез hombre в жеваной кепке и рыкнул коротко и свирепо:

— Баста.

«И шайка вся сокрылась вдруг». Тифанитка оборвала свой визг на полуслове, достала из сумки огромный мохнатый клубок серой шерсти и принялась нервно вязать мягкими бесшумными спицами из китового, кажется, уса — в точности такие же есть у моей бабушки Инги. Мадонна, пошмыгав носом, снова пристроилась на плече у своего спутника. Работяги утратили интерес к происходящему и погрузились в свои бесконечные беседы. Пираты разбрелись по креслам и сидели там нахохлясь и поглядывая вокруг себя с обидой, как дети, которых отлучили от любимых игрушек. Мне было неуютно и немного стыдно, словно я был виноват в этом внезапно вспыхнувшем безобразии. И было совершенно ясно, что теперь-то уж мне точно не уснуть без транквилизаторов. Но рассчитывать на то, что явится красивая стюардесса и решит все проблемы, здесь не приходилось… Пока я терзался и разнообразно переживал свою оплошность, франт неторопливо пересек салон и элегантно опустился в кресло по соседству.

— Вы с Земли, — не то спросил, не то констатировал он.

— Угу, — пробурчал я. — Наверное, было нелегко догадаться?

— Здесь все, кроме вас и этих маргиналов, — он кивнул в сторону пиратов, — коренные тайкунеры. У тайкунеров нет обычая вмешиваться в дела посторонних до тех пор, пока не назревает угроза твоему личному пространству. Если этого не произошло, означенные посторонние могут невозбранно творить что захотят.

— Даже вести себя как животные?

— Даже так, — печально усмехнулся франт. — К слову, обычно тайкунеры не склонны к бурным проявлениям эмоций, если речь не идет о спорте, азартных играх или увеселительных массовых мероприятиях.

— То-то я смотрю…

— Эти трое, которых я сопровождаю, а правильнее сказать — конвоирую, бывшие плоддеры. Они еще не до конца адаптировались к нормальной жизни, и поэтому их реакции со стороны могут показаться неадекватными.

— Среди близких мне людей есть бывшие плоддеры, — проворчал я. — Не замечал за ними никаких странностей.

— Есть плоддеры, — сказал франт, — а есть «дикие плоддеры». Первые таким необычным способом лечат раны собственной совести. А вторые противопоставляют себя обществу и попросту ищут неприятностей на свои задницы, наивно полагая, что остальному человечеству от этого станет хуже. Долго объяснять… Наша троица сочла за благо сменить социальный статус и попытать счастья в качестве законопослушных граждан. Честь им за это и хвала. Но, как видите, путь им предстоит нелегкий. И для всех будет проще, если они сделают первые шаги на Тайкуне. — Он помолчал, испытующе меня разглядывая, а затем вдруг спросил: — Вы оценили, что я не задаю вам никаких вопросов и даже не спешу представиться?

— Честно говоря, я не придал этому значения.

— Уж эти мне земляне, — хмыкнул он. — Настоящий тайкунер никогда не назовет свое имя, пока его об этом не спросят.

— А настоящий вампир никогда не войдет в дом без приглашения, — сказал я в тон ему.

— Я настоящий тайкунер, — сказал франт. — Коль скоро вас не интересует моя персона…

— Ну, в конце концов, как ваше имя? — осведомился я.

— Финтан Флеминг, доктор адаптивной психологии, к вашим услугам, — объявил он, как мне показалось, на весь салон. — Настоящий тайкунер и настоящий психолог. Кому еще доверили бы сопровождать эту компанию к их новому месту пребывания? Разве что наряду Звездного Патруля, но для патрульников это чересчур тривиальная задачка. — Он выждал, очевидно рассчитывая услышать мое имя, но мне не хотелось называть себя, да и Гайрон не рекомендовал оставлять о себе следов больше, чем необходимо, а выдумывать из головы какого-нибудь «Джона Пупкина» было стыдно. Поэтому я с привычной уже легкостью прикинулся шлангом, тупо глядя ему в глаза. И он вынужден был витийствовать далее: — То, что вы сейчас имели редкое удовольствие наблюдать, в медицине называется «протестный психоз тайкунеров» или «синдром дискордии». Вообще-то Дискордия — это богиня раздора в римском пантеоне, но в нашем случае это лишь медицинский термин. Дискордия — это разновидность всем хорошо известного адаптационного синдрома, а по сути — форма легкого психического расстройства, присущая практически всем тайкунерам, получившим подобающее воспитание внутри своего социума. Мы рождаемся невинными младенцами, чей рассудок не омрачен никакими недугами, а затем у всех нас понемногу едет крыша.

— Даже у вас? — спросил я недоверчиво.

— Даже у меня, — кивнул он серьезно. — Но в силу своей профессии я способен относиться к дискордии критически. Я знаю ее симптомы и могу подавлять их проявление. Мне тоже нестерпимо хочется вести себя подобно ужаленному павиану, но я со всей ясностью вижу, как безобразно буду выглядеть при этом со стороны, и это здоровое смущение позволяет с легкостью купировать назревающий приступ. Видите ли… — он снова обозначил паузу, в расчете на то, что я заполню ее своим именем или каким-то звукосочетанием, с которым он мог бы ко мне обращаться, — …друг мой, у всех тайкунеров с младых ногтей чрезвычайно обострено чувство этнической самодостаточности. Как и у всех юных рас, переживающих пубертатный период этногенеза. Все дети таковы: им хочется поскорее стать взрослыми и совершать взрослые поступки, хотя ни их организм, ни их интеллект к этому еще не готовы. Не наступила еще подобающая зрелость, ни физическая, ни нравственная, вы понимаете, о чем я?

Я понимал, и еще как! И мне стоило больших усилий не подавать о том виду, а прилежно разыгрывать из себя здоровенного туповатого простофилю с Земли.

— Тайкун — не самый благополучный мир, — продолжал Флеминг. — Континенты Эофера и Октилея обитаемы и густо заселены лишь в прибрежных зонах с субтропическим климатом, а что творится в центральных областях, знают только старатели и авантюристы, к которым вскорости наверняка примкнут наши отставные плоддеры. Есть еще экваториальный архипелаг Лассеканта, где плотность населения равна одному человеку на восемьдесят квадратных миль, но по причине нулевой инфраструктуры и сезонной недосягаемости там селятся лишь законченные анахореты и мизантропы. Раз в год, чаще просто не получается, там высаживается толпа волонтеров и тифанитов, снабжает поселенцев плодами цивилизации, восстанавливает коммуникации, лечит болячки и хоронит покойников. Конечно, в экстренных случаях туда можно забросить десант с орбиты Тайкуна, но не было случая, чтобы кто-то обратился за помощью даже со смертного одра…

— Похоже, вам нравятся собственные неприятности, — ввернул я.

— Это главная особенность всякого тайкунера, — с шутовской гордостью объявил франт. — С материнским молоком мы впитываем обиду на Землю и стойкое нежелание попросить помощи. Наш девиз — «Нам ничего не нужно от Большой Тетушки».

— Кто такая «Большая Тетушка»?

— Так мы называем Землю. Видите ли… друг мой… никто не желает вспоминать историю первопоселенцев, которые прибыли на пяти тяжелых кораблях с Земли со своим скарбом и домочадцами и колонизировали этот мир. Да, был трагический эпизод, гимн истинно человеческому героизму пополам с истинно человеческим же раздолбайством. Вы, наверное, помните? — спросил он с надеждой.

— Ну, как же, — сказал я с фальшивым энтузиазмом. — Это проходят по истории человечества…

Разумеется, Флеминг раскусил мою ложь.

— …но так случилось, что эту лекцию вы прогуляли с девушкой, — сказал он сочувственно. — Обычный тайкунер был бы обижен до печенок, но я доктор психологии и склонен к самоанализу в той же мере, как и к самоиронии. Речь идет о семилетнем обрыве связи между Тайкуном и Землей, Темная история, обе стороны долго винили друг дружку, потом сошлись на том, что лучше сделать вид, будто так и задумывалось изначально. Кто-то из поселенцев в пионерском угаре бухнул на Землю… не сообщение, не ультиматум… так, черт знает что, но каким-то образом заверенное личным кодом президента колонии. Мол, так и так, тарелка о тарелку, ввиду особых обстоятельств дальнейшие контакты с материнской планетой представляются невозможными до особого уведомления, иначе всем будет плохо. На связь не выходить, на поверхность не ступать, соглядатаев не подсылать.

— Как в приключенческом романе, — сказал я.

— Вот именно, — поддакнул Флеминг. — Только в очень плохом. Потому что Земля, что ни говори, проявила себя не с лучшей стороны. Вместо того, чтобы высадить спасателей и эвакуировать шизофреника… кстати, виновником инцидента был психически нездоровый человек, которому вовремя не оказали медицинской помощи. Что там ему пригрезилось, я не знаю, но, как всякая шизоидная личность, он был исключительно упорным в своих заблуждениях и крайне изобретательным. В результате Земля оставила поселенцев наедине с самими собой, а те, в свою очередь, были искусно введены в заблуждение относительно намерений метрополии… идиотизм ситуации крепчал день ото дня и достиг своего апогея к седьмому году, когда упомянутый господин был уже в одном шаге от руководства колонией, но, на счастье, сделался практически невменяем, одержим призраками средь бела дня, и его нездоровье стало очевидным для всех. Тут как раз пришло время и для Земли, которая наконец-то встрепенулась и обозначила свое присутствие в колонии спасательной миссией ордена святой Марии-Тифании. Тифанитам у нас понравилось, и теперь их с Тайкуна поленом не вышибешь.

— Подождите, — сказал я недоверчиво. — Неужели целых семь лет никто не удосужился выяснить, что происходит в колонии?

— Ну, не совсем, — промолвил Флеминг. — Какой-то общий мониторинг всегда оставался. На орбите находилась система спутников-наблюдателей, следившая за развитием колонии. На планету высаживались какие-то секретные инспекции, не вступавшие в контакт с поселенцами, после чего в соответствующие инстанции поступал доклад: мол, все не так уж плохо, эпидемий нет, экономика развивается, люди живы, в большинстве своем здоровы, выглядят неплохо… Но тайкунеры этого не знали и на свою бывшую родину обиделись.

— Но ведь в конце концов им объяснили?

— Объяснили. Но к тому моменту была уже пройдена некая точка невозвращения. Тайкунеры сочли, что в состоянии обойтись без материнской опеки, Поэтому в нашем обществе принято считать Землю не матерью, а теткой. Конечно, мы не готовы стать автономной культурой, но это наша стратегическая цель.

— А причем здесь этот ваш… синдром?

— Если угодно, это наша плата за самостоятельность. Мы изо всех сил стараемся не походить на Большую Тетушку. Иногда это стремление доходит до абсурда. Словно все тайкунеры ведут родословную от того шизофреника… С одной стороны, небывалая свобода нравов, в сравнении с которой даже Эльдорадо покажется монастырем траппистов. С другой — сложная система внутриобщественных отношений, базирующаяся на максимально возможном невмешательстве в личную жизнь индивидуума. Большинство людей видит и воспринимает только внешнюю сторону таикунского общества. Вроде этих «диких плоддеров», которые надеются обрести на Тайкуне что-то вроде запорожской вольницы. Что ж, мы не отторгаем никого. Можно прожить всю жизнь на Тайкуне, наслаждаясь местным привольем, но так и не стать тайкунером. Никто не выскажет и слова укоризны. Лишь бы Большая Тетушка не совалась в наши дела.

— А если что-нибудь случится?

— Справимся сами. У нас есть силы, средства и собственная гордость.

— А если случится такое, что вы не справитесь? Какой-нибудь катаклизм?

— Мы все равно откажемся от помощи этих белоручек.

Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Так можно было бы оскорбить чувства этого заносчивого патриота. Но я вдруг представил, как он бросает эти гордые слова в лицо Консулу, адресуясь, впрочем, куда-то в область солнечного сплетения, а тот, глядя примерно на метр поверх его головы тяжелым стальным взглядом, отвечает в том смысле, что: да кто же тебя, клоуна, слушать станет? Кто же станет ждать, пока вы раскачаетесь и начнете спасать свои задницы? Вы еще репу чешете, а помощь уже здесь, так что — отставить разговорчики! А ну, архаровцы, всем строиться… смирррна!!! К приему помощи — приступить!.. (На доброго, ироничного дядю Костю, какого я знал, это походило очень мало, но тетя Оля рассказывала, что когда речь заходила о безопасности любого количества разумных индивидуумов, за исключением его самого, он порой делался невыносимо груб, прямолинеен и склонен к простым решениям сложных вопросов.) Или тот же пан Забродский: да, да, конечно, мы не имеем в виду посягать на ваш суверенитет, только давайте мы отойдем в сторонку, где вы продолжите излагать свою любопытную доктрину… а за его спиной бесшумно рушатся на грунт дисковидные грузовые блимпы, и из разверстых люков веерным строем вылетают бесчисленные гравитры с добровольцами в тяжелых скафандрах…

— Вы знаете, — сказал я. — Это, наверное, меня не касается, но Земля уже сейчас нравится мне больше. Хотя бы потому, что никому и ничего давно уже не доказывает.

— Когда-нибудь, дайте срок, и мы этому научимся, — пожал он плечами.

— А смысл?

— Смысл, — повторил он, словно пробуя это слово на вкус. — Понимаете, друг мой… Нас пока еще довольно-таки немного. Поэтому наше общество не делится на расы, народности и племена. Мы — один народ, мы сплочены и, несмотря на внутреннюю изолированность, ощущаем свое единство. У нас есть своя планета. У нас есть общая цель — создание собственной независимой культуры. Уже сейчас ничто не препятствует объявить во всеуслышанье, что мы независимы и самостоятельны. Но мы рискуем выступить в роли вселенских шутов, вроде жителей Амриты, которые сделали это давно, хотя не имеют на то никаких оснований, потому что во всем зависят от метрополии. Их декларацию независимости просто никто не углядел. К чести Амриты, она не стала настаивать, но сделала вид, что тоже ничего не заметила. А может быть, и вправду не заметила — они там все такие духовно самодостаточные, куда нам до них… У нас есть даже общий жупел — Большая Тетушка, которой у нас принято не доверять.

— Но вы же можете просто прилететь на Землю и поселиться там. И сразу станете гражданином Земли!

— Могу. Но не хочу. Вы еще молоды, вам не понять таких тонких материй, как дым отечества, домашний очаг, родные могилы… Ну, бывал я на Земле. Это как в госпитале: чисто, сытно и тепло, а ты все равно больной… Нет, это не мой мир, и мне там не прижиться никогда. — Он поглядел на меня оценивающе. — Но ведь и вы чего-то ищете в краю далеком?

— Н-ну… ищу.

— Кто вы, друг мой? — спросил он в лоб. — Вы непохожи на искателя грубых тайкунских развлечений. Спортсмен?

«Нгаара, в трех случаях из пяти вас примут за спортсмена, и нет нужды рассеивать это заблуждение».

— Угадали. Я баскетболист. Лечу выступать за тайкунскую профессиональную лигу.

— Гм… На Титануме вы говорили другое.

— Просто я хотел поскорее оказаться на Тайкуне. Если бы я сказал, что это конечный пункт моего путешествия, этот дедушка загнал бы меня в гроб своими нравоучениями. Я и с Земли-то едва выбрался.

— Честно говоря, на ученого вы похожи больше, даже если пренебречь юностью. Образование написано у вас на лбу, чего не скажешь о профессиональных спортсменах. А знаете, на кого вы похожи еще сильнее?

— На кого же?

— На эхайнского шпиона!

Какое-то время Флеминг с любопытством исследовал смену эмоций на моем лице.

— Такая шутка, — наконец сказал он, хотя лицо его не смеялось. — Незатейливый тайкунский юмор. Вы обиделись? Будем считать, это моя маленькая месть за вашу маленькую ложь. Потому что никакой вы не спортсмен. Но! Вы не называете своего имени и не желаете открыть свои планы. А я тайкунер, я уважаю ваше право на личную тайну и не намерен настаивать. С другой стороны, я профессиональный психолог и желал бы предложить свою помощь в вашей социальной адаптации. Наверняка вы поселитесь в Хессертине или, в крайнем случае, в Гемарне. Вот мой личный номер, — чтобы передать информацию, он поднес свой браслет к моему левому запястью — но там ничего не было. — Гм… забавно. Не имеет значения… Просто запомните: Финтан Флеминг. Когда устроитесь на Тайкуне, найдите меня. Я отвечу на все ваши вопросы. — Он все же улыбнулся. — Если уж на то пошло, я в жизни не видал ни одного эхайна. А вы очень уж крупный. Настоящий эхайн — как их описывают! Хотя, повторюсь, чересчур молодой.

— Вы не поверите, но у эхайнов бывают дети.

— Не может быть! Вы еще скажете, что у них есть женщины!

— И скажу.

— Наверное, уродины какие-нибудь…

Я сразу вспомнил тетю Олю, но не стал развивать эту тему. Это никого не касалось, только ее и меня.

 

4. Тайкун. Космопорт Каркарас

Диспетчер орбитального космопорта Каркарас являл собой полную противоположность своему коллеге с Титанума: он был молод, неопрятен и нагловат в общении. Вместо форменного кителя он был облачен в простую кожаную куртку поверх затрепанной футболки, из-под бейсболки с надписью белым по синему «Я — тайкунер» торчали рыжие патлы; к тому же, он постоянно зевал, как выброшенный на берег окунь.

— Куда? — переспросил он без большого интереса.

— На Дхаракерту, — повторил я, для солидности всевозможно понизив голос.

— У тебя там какое-то дело? — осведомился диспетчер, непринужденно переходя на «ты».

«Нгаара, вы не обязаны отвечать на все заданные вам вопросы. Вне пределов Земли за вами не станут присматривать с обычным тщанием. В некоторых мирах может статься, что до вас вообще никому не будет дела. И один из таких миров, где хорошим тоном считается предоставить всякое существо самому себе, называется Тайкун».

— Допустим, — сказал я.

Он пожал плечами.

— Каюта? Кресло?

— Каю… м-мм… кресло.

— Все равно, кают там нет. Восемь реалов.

— Сколько это будет в энектах? — спросил я, немного потерявшись.

Похоже, он опешил не меньше моего.

— Причем тут энекты! — наконец сказал он. — У тебя есть валюта?

— Валюта?! Ах, ну да… — я пошарил в нагрудном кармане и предъявил ему свои сбережения.

После длительной паузы он спросил:

— Это что?

— То есть, как… Моя энект-карта.

— Дай посмотреть, — сказал он. — Забавно. Вот как они выглядят… Выходит, ты с Земли?

— Угу.

— Ну и спрячь свою цацку подальше.

— Но я готов…

— А я честный тайкунер, — диспетчер возвел глаза к потолку, словно пытался прочесть надпись на собственной бейсболке. — Большая Тетка платит за своих граждан. Такое между Землей и Тайкуном соглашение.

Я вспомнил давешний разговор с психологом-психопатом. Не очень-то мне улыбалась роль богатого плейбоя из метрополии.

— Если я буду настаивать, чтобы вы приняли энекты в уплату, это осложнит ваше экономическое положение? — спросил я.

— Это осложнит мою жизнь, — фыркнул диспетчер. — Что я стану делать с твоими энектами? По какой статье оприходую? Присвою их? Здесь они никому не нужны. В нашем понимании энекты — вообще не валюта… — Он вдруг нахмурился и озабоченно спросил: — Ты точно с Земли?

— Очень нужно врать, — буркнул я.

— И все же — без обид, но я проверю. Положи сюда ладонь, — он подтолкнул мне овальный пупырчатый коврик размером с тарелку, украшенный надписью «Ты — тайкунер?». Естественно, белым по синему. — Сосчитай до десяти. Убирай руку. Все сходится. Ты не гражданин Тайкуна. Стало быть — Земля за тебя платит. А карточкой здесь не размахивай. Найдутся охотники развести тебя на пару сотен энектов, ищи их потом… Запомни, повторяй всюду, где спросят, и бей в морду тому, кто станет возражать: Земля платит за своих граждан. Для тебя на Тайкуне все бесплатно. Усек?

— Что?!

— Ну, усвоил истину?

— Угу…

Он подтолкнул ко мне энект-карту, сверху прикрыл светящимся всеми красками билетом.

— Ладно, топай.

На этом его интерес ко мне иссяк.

Если верить Гайрону, тот провел не одну ночь над составлением моего маршрута, с тем чтобы свести к минимуму интервалы между рейсами. По его расчетам, это должно было усложнить задачу тех, кто непременно пустится мне вдогонку. Это облегчало и мою участь: не оставалось времени на колебания. Вряд ли кто мог предположить, что на четвертые сутки своего броска через Галактику я уже буду не в состоянии не то что на колебания, а и на более простые эмоции, что превращусь в полусонный автомат для беспрестанного вранья… Сейчас до отправления транспорта до Дхаракерты — теперь он назывался «грузопассажирский блимп», что большого оптимизма не внушало, — имелось какое-то время. На поверхность Тайкуна я не попал, и особенного сожаления по этому поводу не испытывал. В других обстоятельствах было бы заманчиво прогуляться вокруг наземного космопорта Найдзан, окинуть ностальгическим взором местность, где закончилась моя эхайнская жизнь и началась жизнь человеческая… Нет, не было у меня никакой ностальгии, да и до Найдзана было далековато. Я стоял перед грандиозным видеалом внешнего обзора и рассматривал красно-лиловый диск планеты в сизом ореоле атмосферы. Сердце не замирало, воспоминания не всколыхнулись. Ничего я об этом не помнил, да и помнить не мог.

Но там, внизу, были могилы моих братьев и сестер.

Было на свете пять мальчиков и три девочки. В живых остался только один — я.

Мама рассказывала, что страшный Сидоров-Петров-Джонс забрал детские тела с собой, но ему не нужны были мертвые эхайны. И он передал их все тем же тифаниткам, которые лучше других знали, как нужно заботиться о невинных душах.

…И тут меня прижало.

Вначале мне перехватило горло. Будто я вместе с ними задыхался в расстрелянных спасательных капсулах, вместе с ними замерзал в космическом холоде, вместе с ними умирал от ужаса и безысходности.

«Мальчиков звали Нгеа Рингарэнн, Нендэ Согонекк и Нзиури Тарьярэнн, девочек — Ниэрэ Соннур и Нтеурра Тилтоэ… Один мальчик был из рода Кансатайн, и еще мальчик и девочка из рода Лаххорн…»

Конечно, у меня имелись Гелька и Алиска. Конечно… только все равно чего-то мне не хватало.

Спустя мгновение я обнаружил, что по лицу моему текут слезы. Слабость, непозволительная для эхайнского аристократа, пускай даже утомленного долгим путешествием.

Но здесь я еще оставался человеком. А люди не стыдятся слез.

 

5. Тайкун — Дхаракерта

Мои опасения по поводу «грузопассажирского блимпа» оправдались, но лишь отчасти.

Это был все же скорее грузовой транспорт, нежели пассажирский. Дюжина пассажиров едва ли ни бочком вынуждена была протиснуться в то, что отдаленно напоминало салон. В полумраке я не имел возможности толком разглядеть своих невольных спутников, да, впрочем, и не стремился. Все происходило в сосредоточенном молчании, как перед военной операцией. Кресел не было — их заменяли уже знакомые спальные коконы в расправленном виде. Пассажиры деловито рассредоточились по местам. Должно быть, каждый из них не раз уже проделывал подобное путешествие и знал, что не будет не только стюардесс, но и общительных соседей. Мне ничего не оставалось, как поступить тем же образом, не обнаруживая, насколько возможно, своей неопытности. Внутри кокон ничем не отличался от уже виденного на «Энергеме 86». Я вздохнул с облегчением. Мне сейчас не хотелось, чтобы кто-нибудь лез с разговорами и неуклюжими попытками прояснить мои намерения. Тем более, что я и сам уже не знал, чего хочу.

Я включил старого доброго Лантерна с его «Опусом», привычно уперся пятками в дальнюю стену и моментально отключился.

Это был короткий полет, хотя длился он не менее двенадцати часов. Я продрых момент старта и открыл глаза, когда синтезированный голос произнес над моим ухом: «Прибытие в космопорт „Дхаракерта-Единственный“. Пассажирская галерея открыта».

 

6. Дхаракерта. Космопорт «Единственный»

Должно быть, по мере удаления от Земли количество внимания, уделяемое одним человеком другому, падает. Если не считать внезапных всплесков любознательности, как в случае с психологом-тайкунером… В этом мире на меня вообще никто не реагировал. То, что называлось галереей, на деле напоминало собой узкую трубу с бронированными стенами, в которых через равные промежутки наличествовали узкие вертикальные окна. Оттуда, не до конца приглушенное светофильтрами, лупило наотмашь ослепительное солнце. «Надень окуляры», — буркнул проходивший мимо абориген. Окуляров у меня не было, а мовид служил неважной защитой. Жмурясь, почти наощупь я дотопал до помещения космопорта.

И угодил в пандемониум.

Дхаракерта была одним из последних человеческих миров в той зоне, которую называли Фронтир, произнося это слово с самыми разными интонациями, от восхищения до издевки. Сути это не меняло. Здесь проходила граница соприкосновения Федерации и остальной, нечеловеческой Галактики.

Я стоял под огромным куполом и потерянно озирался.

Ничего нет хорошего оказаться единственным бездельником на планете. А те несколько сотен разумных существ, что постоянно здесь обитали, были заняты большим общим делом. И, между прочим, люди составляли не более трети от их числа. То есть, лишь каждый третий, кто проходил, пробегал или проносился мимо меня, был человеком или хотя смахивал на такового.

Они строили Галактический маяк нового поколения.

Кое-что об этом я знал из рассказов дяди Кости, который во времена бурной юности был смотрителем Галактических маяков. Кое-что добавила мама, хотя и в самых иронических красках — так она всегда поступала, чтобы скрыть неприятные или болезненные воспоминания, когда не было возможности просто не вспоминать. В ту пору это были компактные, полностью автоматизированные сооружения с малой зоной покрытия — четыре или пять, максимум двенадцать, кубопарсеков. Если верить дяде Косте, это было не бог весть сколько. Поэтому маяков было довольно много, располагались они на самых негодных к обитанию планетах и требовали к себе постоянного внимания. Обслуживание сводилось к рутинному профилактическому осмотру, потому что плоддеры, что занимались этим в зоне ответственности Федерации, редко обладали познаниями, необходимыми для устранения серьезных неисправностей. «В паре со мной были вначале бывший патрульник, а потом бывший синоптик, — усмехаясь, говорил дядя Костя. — А я так вообще был никем. Бывший звездоход, несостоявшийся драйвер…» Он, конечно, приуменьшал свои достоинства, но в сигнальной гравитехнике действительно ничего не смыслил. «Мы знали только одно, — продолжал он. — Маяк должен работать. Этого требовала наша плоддерская честь. А кроме чести, у нас тогда, считай, ничего больше и не было». Так как освоение Галактики шло достаточно бурно и без маяков не было возможно пассажирское сообщение, то очень часто их ставили там, где не следовало. Поэтому маяки горели, их сносило наводнениями, их заливало потоками лавы. Иногда вместе со смотрителями, которые так ретиво спасали свою честь, что не успевали спасти жизнь.

«Нгаара, вам следует знать достаточно о тех местах, куда приведет вас избранная дорога. Потому что вы можете выглядеть кем угодно, только не праздношатающимся зевакой».

Новый Галактический маяк «Дхаракерта» был способен заменить без малого сотню старых. Маяк был огромным, мощным и практически безотказным. Как это достигалось, я не знал, но подозревал, что дело было в известном принципе «вечных машинок», то есть биомеханизмов, способных к самовосстановлению. К вечным двигателям в классическом понимании этот принцип касательства не имел, хотя наверняка был какой-то неожиданной, нестандартной его реализацией. «Вечные машинки» окружали нас на каждом шагу и были настолько привычны, что никто их уже и не замечал. Всякие там роботы-уборщики, ковры-мусороеды, те же видеобраслеты, но только простые, без функций пространственной стереоразвертки… Существовало какое-то фундаментальное ограничение по размерам, связанное с потреблением энергии. Но теперь оно то ли было преодолено, то ли вообще никогда не действовало применительно к циклопическим конструкциям на необитаемых планетах… Принцип, который был заложен в Галактических маяках нового поколения, уместнее было назвать «вечными машинищами».

(И я опять-таки слышал что-то похожее от дяди Кости. Что-де побывал он, на заре все той же юности, на планете, которая целиком была такой вот машиной — вечной не вечной, а исправно работавшей много веков кряду…)

Маяк строили несколько разумных рас. Этот мир по праву «пришедшего первым» достался людям, они были и заказчиками, и основной рабочей силой. Проектировали же и всем заправляли хтуумампи — какие-то чрезвычайно технически продвинутые крабы. Если я не ошибался, то именно сейчас пятерка этих технарей плыла мимо меня на изящной круглой гравиплатформе, умостившись спина к спине, поджав ходульки и поводя по сторонам разноцветными глазками-шариками на стебельках… Я видал на Земле инопланетян — виавов и, кажется, охазгеонов. Не так давно мне довелось коротко сойтись с эхайнами, да и самому испытать сомнительное удовольствие от вступления в их ряды. Все это были гуманоиды и походили на людей, как две капли воды, либо отличались только при внимательном изучении. На Дхаракерте же диапазон моих впечатлений расширялся с невероятной скоростью… Впрочем, ничего особенного, поражающего воображение, в них не было — крабы как крабы, разве что большие и в морозно-перламутровых панцирях. В справке Глобаля были перечислены и другие расы, о которых я ничего сейчас уже не помнил. Внешне маяк меньше всего должен был напоминать собой старинные каменные башни на морских берегах, которые я не раз видывал на экскурсиях. Приплюснутый усеченный конус, на одних схемах темно-серый, на других — насыщенно-синий, посреди довольно скучной пустыни, которая покрывала почти всю Дхаракерту, за исключением полярных зон. В чем состояло это исключение, я узнать не удосужился. Может, какие-то водоемы, а может — ледяная корка. Должна же здесь откуда-то браться вода… Даже недостроенный, Галактический маяк выглядел впечатляюще. Залитый огнями прожекторов, подсвеченный компактным искусственным солнышком, он занимал все пространство до самого горизонта, как бы для контраста оставляя над собой узкую черную полоску неба. С разреженной, почти негодной для дыхания, газовой оболочкой, Дхаракерта была необитаема до прибытия строителей. Ей предстояло вновь опустеть после того, как маяк заработает в полную силу. Потому что ни одно известное живое существо не способно выжить в не стихающем ни на миг прибое гравитационных волн. Даже обычные механизмы сбоят и идут вразнос. Только не «вечная машинища» маяка. Ожидалось, что он будет указывать путь космическому транспорту не менее полутора тысяч лет. А то и дольше… если выдержит Дхаракерта. К тому моменту на смену сооружениям вроде него должны прийти совсем уже вечные маяки нового поколения, не нуждающиеся в опоре на планетную твердь и дрейфующие в пространстве по собственным траекториям.

Но до этого было еще далеко, и на Дхаракерте — по крайней мере, вокруг маяка, — бурлила очень разнообразная жизнь.

Если и была когда-то на свете Вавилонская башня, то она должна была выглядеть именно так. Разница заключалась в том, что на сей раз Господь, кажется, ничего не имел против.

Мне даже захотелось изменить свои планы и остаться здесь. В конце концов, я по-прежнему не сознавал себя ни копьем, летящим в цель, ни даже бумерангом. Скорее, дурачком, заблудившимся в трех соснах, и имена тем соснам были — Обида, Гордыня и Авось… Здесь непременно должно было найтись место для неквалифицированного, но полного неопределенных устремлений и нереализованных амбиций работника.

Жаль только, что я был слишком неквалифицированным. Я не умел ничего. Вообще ничего, что могло бы пригодиться на. этой колоссальной стройке.

Я поймал на себе чей-то взгляд. Великан, стоявший у стены в окружении десятка людей и нелюдей, что-то снисходительно объяснял им невнятным шепотом. Еще бы ему не быть снисходительным! Он нависал над слушателями, как башенный кран, а вернее — как статуя с острова Пасхи, с которой имел разительное внешнее сходство. Такой же громоздкий, нелепый и большеухий. Весь какой-то серый и не то усталый, не то просто глубокий старик. В окружении разинувших рты детишек… Но при этом он неотрывно смотрел на меня своими запавшими тусклыми гляделками.

Тахамаук.

«Нгаара, на своем пути вы неизбежно встретите существ, которые наглядно явят вам многообразие Вселенной. Надеюсь, они окажутся дружелюбны к вам или по меньшей мере равнодушны. Это даже вам на руку. Но там, где существует возможность выбора, постарайтесь иметь дело с виавами. Это легкая задача, потому что виавы есть везде. Виавы очень похожи на людей, они — то, чем станут люди после нескольких тысячелетий эволюции, если не произойдет ничего экстраординарного. С высоты своей мудрости виавы не видят культурологической разницы между людьми и эхайнами. Но, разумеется, обычный человек может заблуждаться на ваш счет, а виав сразу поймет, кто перед ним. Притом что наши распри, какими глубокими и болезненными ни казались бы они нам, для виава — всего лишь детская ссора в песочнице. Они давно уже отвыкли относиться к чему-либо всерьез. Сама жизнь для них игра. Долгая, нескончаемая игра с меняющимися правилами. Виавы только и делают, что бегут от скуки. Но все уже видано-перевидано, все испытано, все утомляет. Быть может, они и не умирали бы никогда, если бы не надежда, что после смерти их ждет новая игра по неизвестным правилам. Поэтому ваше появление виав воспримет как новый поворот игры и с охотой примет в нем участие.

Иное дело тахамауки. Они — другие. Они настолько же чужды вам, насколько виавы близки. Тахамауки — сумрачная раса. Сто тысяч лет цивилизации — это тяжелое бремя. Однажды они отказались от смерти, и отныне и навсегда отмечены печатью этого выбора… К тому же, они гермафродиты, что оптимизма никому не прибавляет. Тахамауки ненавидят эхайнов. Я даже могу предположить, в чем причина. В нас они видят самих себя, какими были в начале своего пути. Они испытывают болезненную зависть к той энергии, которая есть в нас и никогда уже не вернется к ним, и прикрывают эту зависть старческим ханжеством по отношению к бойким юнцам. Когда-то они ядерным огнем и лучевым мечом собрали в свою империю добрую четверть Галактики, а потом все незаметно растеряли. И твердят без устали, что нельзя повторять их опыт… Поэтому тахамаук, которого вы, может статься, повстречаете, увидит в вас угрозу и отнесется к ней со всей серьезностью. Он захочет задержать вас. Вам удастся обмануть всех, кроме тахамауков. Впрочем, его ненависти противостоит ваша личная неприкосновенность — не забывайте этого…»

Быть может, серый гигант читал мои мысли? Или воспринимал мое эмоциональное состояние, как дядя Костя? И то, что творилось у меня на душе, вызывало у него какие-то подозрения?

Он узнал во мне эхайна. Какую же угрозу он увидел во мне?

Эхайн на строительстве Галактического маяка Федерации.

Нечего эхайну здесь было делать. В особенности, эхайну без сопровождения. И уж тем более эхайну, одетому, как человек, ведущему себя по-человечески, прибывшему с Земли с человеческими вещами, с федеральной энект-картой, то есть всеми способами выдающему себя за человека. Если, конечно, эхайн не собирался как-нибудь навредить этому строительству.

Еще немного, и серый великан бросит свою аудиторию и двинется ко мне, тыча долгим указующим перстом и вопя во все горло: «Эхайн! Держите эхайна!..»

Как может эхайн скрыть свою сущность? Только выдав себя за эхайна!

И было бы неплохо отыскать подходящего виава. Который выслушал бы меня, развесив уши, и поверил бы всей душой.

Я схватил за рукав белобрысого юнца в просторном комбинезоне попугайных расцветок, заляпанном и прожженном на коленях.

— Здесь есть виавы? — спросил я вполголоса.

Можно было ожидать, что он столь же бесцеремонно выдернет рукав и помчится дальше по своим делам, озабоченно буркнув что-нибудь невежливое про психов, что мешают занятым людям.

Вместо этого он остановился и с полминуты хлопал белесыми ресницами, словно соображая, как ему подоходчивее ответить.

— Да навалом, — наконец нашелся он.

— Где я могу найти хотя бы одного? — спросил я, воспрянув духом.

— Ты уже нашел, — объявил он, светясь от удовольствия.

Белобрысого звали вот как: Авуурцамв Акшогхэххадгуар Цтентх Утонсаметухакиу. Выговорить это единым духом было невозможно никому, кроме самого обладателя имени. Он повторил свое имя трижды, потом показал свою визитку, потом принялся диктовать по слогам, и одному богу было известно, что бы он еще выдумал, пока до меня не дошло, что он попросту прикалывается. Я понял: отступать особенно некуда, и назвал свое имя.

— Ну-ка еще раз, — сказал он, зажмурившись от наслаждения.

— Нгаара Тирэнн Тиллантарн, — повторил я.

— Совсем неплохо, — промолвил он. — Кажется, люди стали понимать толк в именах… Но постой-ка, ведь это типично эхайнское имя!

— Я и есть эхайн.

Виав окинул меня беглым взглядом.

— Точно, эхайн, — легко согласился он. — Отчаянно молодой Черный Эхайн, в натуральную величину. Полагаю, мне следует задать вопрос: как этот эхайнский вьюнош здесь оказался?

— Это ошибка, — сказал я. — Недоразумение. Мне во что бы то ни стало нужно поскорее убраться из этого мира.

— Еще бы! — хохотнул он. — Здесь и более сильные натуры теряют голову… Мячик.

— Что-что?! — изумился я.

— Так меня все называют, — пояснил он беспечно.

— Сева, — представился я.

— Тоже неплохо, — улыбнулся он. — На планете Дхаракерта, на самом Фронтире, встретились два жукоглазых монстра — Мячик и Сева…

Никак этот парень не напоминал бесконечно мудрого представителя древней расы, которой, вдобавок ко всему, угрожало вырождение. Хотя шуточки его были мне не очень-то понятны. Такой вот специфический, уточенный юмор античной культуры. Ну, может быть, чуть проще, чем сатиновые трусы на веревке.

— Итак, что у нас имеется, — сказал он. — Немного испуганный молодой эхайн в человечьем гардеробе, который утверждает, что заблудился, и желает поскорее отсюда исчезнуть.

— Я не шпион и не террорист, — проворчал я. — Все, что мне нужно, это поскорее вернуться домой.

— И где же твой дом, Сева?

— На Эхитуафле, — сказал я. Помедлив, добавил: — Это такая планета Черной Руки.

— Я знаю, — сказал Мячик. — Более того: я тебе верю и охотно помогу. Ты действительно не шпион, хотя бы потому, что всех местных шпионов я знаю лично, и с некоторыми даже на дружеской ноге. Видишь ту девушку в темно-синем свитерке с капюшоном, что разговаривает с диспетчером грузоперевозок? Она работает в Полярном отряде топографов. Все парни от нее без ума. На самом деле она — шпионка-иовуаарп.

— И что? — спросил я.

— А то, что об этом знаю не только я, но и все высшее руководство проекта. И относится к ее миссии не только с сочувственным юмором, но и даже с уважением. Иовуаарп обожают играть в шпионов. Особенно среди людей, на которых они так похожи. Мы все помогаем ей чем можем на ее нелегком поприще. — Он прищурился и оценивающе посмотрел на меня снизу вверх. — Полагаю, ты не станешь мне рассказывать, Сева, какие ветры занесли тебя в человеческую область Галактики.

— Если я скажу, что был там на экскурсии… — начал я.

— …то я согласно кивну, но не поверю, — закончил он. — Черные Эхайны не устраивают экскурсии туда, где пахнет человечьим духом. Скорее, они совершают туда корсарские набеги. Но на корсара ты похож еще меньше, чем на шпиона.

— В общем, это долгая история, — вздохнул я.

— Обожаю долгие истории! — воскликнул он и на мгновение неуловимо напомнил мне тетю Олю. Которая тоже любила слушать и редко дослушивала до конца. Так и казалось, что сейчас он воскликнет «Уой!» и зажмурится, но все обошлось. — Хотя что-то мне подсказывает, что надеяться на это не стоит.

Мне не оставалось ничего, кроме еще одного вздоха.

Мячик снова умело изобразил недоверие на своем подвижном лице.

— А может быть, ты покажешь мне свой… — он сделал многозначительную паузу, — тартег?

— Ага, — сказал я. — Сейчас… где-то у меня завалялся… куда же я его засунул?

Разумеется, он ждал, что я ляпну какую-нибудь околесицу типа «вот незадача, дома оставил!» или что-то в этом роде. Его постоянная улыбка уже начала преображаться в ироническую ухмылку. Но тут я, как бы внезапно осененный, воскликнул: «А! Как я мог забыть!», потянул за цепочку на шее и выудил заветный медальон.

Улыбка Мячика замерзла, не завершив трансформации.

— Спрячь немедленно, — сказал он, бросив один короткий взгляд на мое сокровище. — Проклятие! Я сам мастер розыгрыша, и уже был совершенно готов к твоему признанию поражения. И вдруг такой неожиданный поворот! Эхайн провел виава. Возможно, впервые в истории Галактики. Ценю.

Я покраснел, хотя не слишком понял, в чем заключалась причина его сетований.

— Надеюсь, тебя не оскорбила тень недоверия, промелькнувшая между нами, — промолвил он. — Для эхайна ты слишком похож на человека. А я, будь уверен, видел настоящих Черных Эхайнов, правда — в естественной для них среде обитания. С другой стороны, для человека ты имеешь при себе слишком много эхайнских атрибутов…

— Только один, — заметил я.

— Которого более чем достаточно, — сказал он и мгновенно сделался серьезен. — Мой долг помочь тебе вернуться домой, и я намерен его немедленно исполнить. Следуй за мной, юный Тиллантарн.

Но как он за пару секунд сумел разглядеть письмена на моем тартеге, да еще и прочесть?!

— У меня достаточно острое зрение, — сообщил он, заметив удивление на моем лице. — Но я ничего не прочел. Зато в формах эхайнских тартегов я разбираюсь неплохо. Когда-то ваша родовая атрибутика входила в сферу моих интересов… Конечно, возникали сомнения: тартеги Эйлхакиахегеххов имеют те же овальные очертания, но на них наличествуют три поля, а не два, как у вас.

«Нгаара, всякий эхайн гордится своим родом, даже если этот род вот уже несколько поколений влачит жалкое существование и давно уже не прославлен никем из своих представителей. Если задеть родовую честь эхайна, он становится раздражителен, как больной ребенок. Сопоставление, пусть и позитивное, пусть и с тем из родов, что занимают более высокую ступень в обществе, хотя бы даже и с правящим, конечно, не послужит основанием для Суда справедливости и силы, но омрачит самую безобидную беседу…»

— Глупости! — перебил я со всем высокомерием, на какое только был способен. — Между моим родом и этими… нет ничего общего.

— Ну-ну, — сказал он увещевающе. — Я никого не желал задеть. Просто вы все такие похожие, между вами так мало различий, и, может быть, поэтому вы так стараетесь отличаться. Как будто в этом присутствует какой-то смысл, высшая мудрость, способная оправдать вас перед небесами…

— Присутствует, — отрезал я, безбожно переигрывая. — И смысл, и мудрость, и честь.

— Ну-ну, — снова проворчал он. — Вот мы, кажется, и пришли. Правила следующие: говорить буду я, а ты…

— Надувать щеки и шевелить усами, — фыркнул я.

— Шевелить усами, — сказал Мячик очень серьезно, — здесь умеют лучше кого бы то ни было.

Он толкнул пластиковую перегородку с надписью на двух языках (один из которых был положительно непонятен, а другой являлся отчего-то архаичной латиницей и доводил до всеобщего сведения, что далее имеет место быть офис представительства Первой транспортной компании халифата — о! — Рагуррааханаш) и затейливой эмблемой — что-то вроде перепутанной лозы с торчащими шипами, и протиснулся в тесное, плохо освещенное помещение. Половину офиса занимал громадный стол, возле которого громоздилось нелепое кресло с кожаной обивкой и на колесиках. Все остальное пространство было заполнено разнообразными коробками, ящиками и контейнерами, за полупрозрачными крышками некоторых мне мерещилось суетливое шевеление.

Над столом, раскинув по нему просторные ладони, нависал мохнатый субъект самого мрачного вида. Он был облачен в мешковатую хламиду, а может быть, и халат, — в халифатах все ходят в халатах! — из толстого синего материала с длинным свалявшимся ворсом. А мохнатым выглядел не только и не столько из-за халата, сколько из-за ярко-синей с белыми проплешинками шерсти, что целиком покрывала его круглую голову, и в некоторых местах носила следы тщательного ухода. Шерсть росла и на короткой толстой шее, и на тыльной стороне ладоней, которые, вдобавок ко всему, были семипалыми (крайние пальцы необычно раздваивались от первого сустава на манер клешней) и когтистыми. Что еще привлекало взгляд, так это небольшие заостренные уши — разумеется, с кисточками, — внимательные темные глазки чуть навыкате, а также полное отсутствие рта и носа. Усы, однако же, были — пышные и вразлет. Еще один нечеловек на моем пути.

Мячик старательно сморщился и несколько раз негромко мяукнул. В ответ дивовидный хозяин офиса собрал шерстистую физиономию в гармошку и отозвался в том же духе, обнаружив при этом довольно крупный рот.

— Ну и прекрасно, — сказал Мячик и плюхнулся в кресло. — А теперь, директор Мурнармигх, перейдем на эхойлан, чтобы нас понимал наш юный друг.

— Эхойлан нехорошо знать, — промурлыкал тот.

— Что же в том нехорошего?! — поразился я.

— Директор Мурнармигх имел в виду, что его владение эхойланом далеко от совершенства, — пояснил Мячик.

«Мое тоже», — заметил я про себя.

— В таком случае, нам ничего не остается иного, как избрать в качестве средства межрасового общения земной интерлинг, — сказал виав. — Если, разумеется, у вас, Сева, нет возражений.

— Ни малейших, — ответил я, утопив на уровне второго эмоционального слоя любые проявления радостного облегчения.

— Интерлинг знать классно, — отозвался Мурнармигх, и это вновь прозвучало более чем двусмысленно. Не то он был высокого мнения о своем знании человеческого языка — что не слишком-то соответствовало действительности, — не то утверждал, что таковое знание есть великое преимущество или даже привилегия. А может быть, отвесил мне, эхайну, комплимент.

— Если мне не изменяет память, — сказал Мячик, — ваша компания единственная в этой области Галактики имеет постоянное транспортное сообщение с эхайнскими мирами.

— О, так! — горделиво подтвердил Мурнармигх.

— Этот юноша — Черный Эхайн.

— Мрррм, — лицо директора, которое так и подмывало назвать мордой, сложилось в отчетливо недоверчивую гримасу. — Так сказать?

— Именно так он и сказал, — кивнул Мячик.

— Слишком человечный, — продолжал сомневаться Мурнармигх.

— Меня это также поначалу ввело в заблуждение, — сказал Мячик. — Но затем юноша предъявил убедительные доказательства.

— Тартег? — уточнил директор, склонив голову на плечо.

— Совершенно верно, — промолвил Мячик с удовлетворением.

Наступила томительная пауза, на протяжении которой мохнатый директор переваливал башку с одного плеча на другое, стучал когтями по столешнице, прядал ушами и разнообразно гримасничал, я обливался холодным потом и хотел к маме, а Мячик безмятежно смотрел в потолок.

— Эхайны здесь не быть, — наконец объявил Мурнармигх и сопроводил сказанное угрожающим горловым звуком. Бог знает, что он имел в виду: что здесь до сей поры не ступала нога эхайна; что эхайнам вообще нечего здесь делать; что данному конкретному эхайну самая пора выметаться; а может быть, все сразу и одновременно.

— Согласен, — сказал Мячик.

— Маршрут нет эхайны, нет люди, — продолжал директор в своей экономно-иносказательной манере. — Только вукрту.

— Простите… — не утерпел я.

— Вряд ли это станет нелегким испытанием для высокородного эхайна, — сказал Мячик, откровенно веселясь. — Провести по меньшей мере два рейса в компании, целиком состоящей из вукрту, то есть представителей великой расы, к которой счастливо принадлежит директор Мурнармигх, — тот покивал с самым важным видом, на какой только была способна его физия. — Ни один из которых не говорит ни на интерлинге, ни на эхойлане.

— Изъятия редкость, — вставил директор. — Каюта? Кресло?

— Багажный отсек, — пробурчал я.

Директор подался вперед, выкатил глазки сильнее обычного и зловеще промяукал:

— Нет багажный отсек. Ноль свободный объем. Кресло. Четверть часа третий причал. Рагуррааханаш, затем сразу Анаптинувика.

Под левой его лапой каким-то образом оказался лист толстой бумаги, голубоватой, в тон его шерсти, а в правой возникло вполне обычное стило, которым директор начертал несколько размашистых строк.

— Вукрту помогать виавы, — сказал директор, небрежным жестом отправляя подорожную в мою сторону. — Помогать люди. Помогать эхайны. Вукрту помогать все. Расходы…

Я внутренне напрягся.

— Расходы чепуховина, — закончил он. — Нет расходы.

Ну, это речение было понятно даже такому тормозу, как я.

— Чеширский Кот, — сказал Мячик, когда мы оказались в коридоре. — Правда, похож? А иногда сущий Винни-Пух. Нехорошо знать эхойлан, однако великолепный администратор… Тьфу! Лапидарный стиль общения досточтимого директора весьма прилипчив. Всякий раз требуется время, чтобы вернуться в привычное состояние.

— Представления не имею, кто эти достойные господа, — притворился я.

— Действительно, вряд ли в Эхайноре знакомы с книгами Кэрролла и Милна, — притворился виав.

Мы обменялись понимающими улыбками.

— А что читают дети в Эхайноре? — не унимался он.

— Четверть часа, — сказал я, сделав вид, что не расслышал. — Что это значит?

— А то, что если через… м-мм… четырнадцать уже минут ты не окажешься на борту вукртусского транспорта, каковой ожидает тебя у причала номер три, то рискуешь зависнуть на Дхаракерте до следующего рандеву с директором Мурнармигхом. И вряд ли я окажусь рядом, чтобы снова выручить тебя.

— Значит, я не успею посмотреть на маяк?

— Нет, не успеешь. А зачем тебе, простому эхайнскому пареньку, глазеть на Галактический маяк? Или ты все же шпион?

— Нет. Просто мне любопытно.

— Конечно, любопытно, — сказал он. — Уж поверь, там есть на что посмотреть… Послушай, Сева, — вдруг оживился он. — Если у тебя есть возможность выбирать… ведь ничто не мешает тебе просто остаться здесь. Вот так взять и остаться! Ничего, что ты эхайн. Большое дело! Нам нужны специалисты. Нам нужны дилетанты. Лам нужны просто рабочие руки и мыслящие головы. Ты же наверняка что-то умеешь делать своими руками, что будет полезно здесь, на Дхаракерте! Ведь умеешь? Здесь интересно. Нет, черт возьми: здесь очень интересно! Это такой котел! Люди, виавы, вукрту, хтуумампи… тахамауки эти несчастные. — Я вздрогнул. — А хочешь, я тебя со шпионкой-иовуаарп познакомлю? Она славная. Ее Дашей зовут…

— Нет, Мячик, — сказал я, стиснув зубы. — Меня ждут дома.

Единожды солгавший… Никто не ждал меня там, куда я держал свой несообразный ни с каким здравым смыслом путь.

Он замолчал, глядя на меня печальными влажными глазами.

— Вы, эхайны, такие упрямые, — сказал он наконец. — И с вами трудно, и вам с собой еще труднее… Если я протяну тебе руку, это не затронет твою честь?

— Нет, — сказал я. — Это сделает мне честь.

Его ладонь была сухая, теплая и мягкая, как у ребенка.

— Мячик, — сказал я. — Сколько тебе лет?

Виав залился жизнерадостным смехом.

— Это самый простой вопрос, какой ты мог бы мне задать! Потому что одно время я отвечал на него по сто раз на дню. Мне четыреста восемьдесят четыре человеческих года. Извини, что не говорю «эхайнских» — я не знаю, с какой планеты ты явился… Я еще достаточно молод, чтобы совершать глупости. Что я и делаю прямо сейчас.

Тахамаук ошивался у входа в тоннель, что вел к третьему причалу. Был ли это тот самый, что застукал меня в вестибюле космопорта, или какой-то другой, оставалось только гадать. Он просто торчал здесь без определенной цели, размеренно поводя ушастой головой из стороны в сторону. Мимо него прошествовали, перемурлыкиваясь на ходу, несколько вукрту, больших и маленьких, в своих комичных халатах всех расцветок, и ни один из них не доставал ему до пояса. Тахамаук не удостоил их вниманием.

Еще бы! Ведь он караулил меня.

Я отпрянул за угол, вжался в стену. Сердце бешено долбило в грудную клетку, словно хотело вырваться на волю. Ладони сделались омерзительно влажными. Челюсти свело гадкой кислятиной. Видели бы меня друзья из «Сан-Рафаэля»… видела бы меня Антония.

Так. Успокоились. Сосчитали до двадцать… дольше не стоит, так недолго и на рейс опоздать. Допустим, он меня заметит. Что дальше? Вытащит из кармана острый нож и зарежет под аплодисменты благодарной аудитории? Сдаст с рук на руки местному правосудию, которое меня тут же и линчует? Что он вообще может сделать мне? Что бы я ни говорил, как бы ни поступал, за кого бы себя ни выдавал, я все еще оставался свободным гражданином Федерации, наделенным всеми правами личности, да вдобавок ко всему, находился на своей территории. А он был здесь в гостях, в лучшем случае — приглашенным специалистом. Так что это скорее я мог взять его за шкварник — если, разумеется, дотянусь, — и строго вопросить, что он тут делает, по какому праву и какие цели преследует, напуская на себя столь мрачный вид, что малые дети пугаются…

Полегчало? Что-то не очень…

Но через несколько минут от третьего причала отправлялся транспорт на Рагуррааханаш. Он вполне мог покинуть этот мир без меня.

Так. Снова успокоились. Считать не нужно, нет времени… Я человек, и я в своем праве. Но даже если я эхайн — что с того? Этот серый верзила что, накинется на меня с кулаками, или обхватит своими безразмерными конечностями и призовет подмогу? Или что еще он может учудить? Нет у него права хотя бы как-то ограничить мою свободу. Вот даже ни малюсенького! Конечно, будь он представителем местного самоуправления, блюстителем порядка, или как это может здесь называться… Но тахамауки никогда не снисходят до отправления административных функций в чужих мирах, и это я знал совершенно точно. И от Антонии, и от дяди Кости, и от Гайрона. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Тахамауки выше этого, им это не нужно, им это неинтересно. Интересно, а что им вообще интересно?! Это каламбур у меня получился, или катастрофически упал словарный запас? От эмоциональной перегрузки? Но! В подобных условиях эхайн перестает испытывать страх, избавляется от рефлексий и начинает действовать. Эхайн я, в конце концов, или хвост собачий?..

Все, что он может мне сделать, так это спросить: «Эхайн?» Все, что потребуется от меня в этой ситуации, так это дать ответ, по возможности остроумный, и невыносимо язвительный.

Пошел он к черту.

Я оттолкнулся локтями от стенки и двинулся к разверстому жерлу тоннеля. Наверное, с теми же чувствами грешники вступают во врата ада. Колени мои подсекались, во рту по-прежнему было кисло, хотя я и пытался насвистывать какую-то легкомысленную мелодию. И даже помахивать сумкой на ходу.

Тахамаук молча пялился на меня пасмурными зенками. Какой же он был старый и изнеможенный! Что там говорил о них мой маарари? «Однажды они отказались от смерти, и навсегда отмечены печатью этого выбора…» Уж не знаю, была ли это какая-те зловещая метафора, но нависший надо мной серый гигант выглядел восставшей из саркофага мумией, что против своей воли тянула на этом свете уже не одну тысячу лет.

От него даже пахло заброшенным чердаком!

Когда я, старательно глядя прямо перед собой, поравнялся с ним, тахамаук прошипел, словно внутри него кто-то открывал и перекрывал вентиль у сифона с газировкой:

— Эхххайн…

— Ага, — ответил я просто.

И проследовал своей дорогой.

 

7. Дхаракерта — Рагуррааханаш

Наконец-то! Ни одного человеческого существа вокруг! Никаких разговоров по душам! Лишь мягкий сумрак, негромкое деловитое мурлыканье, да изредка нарушавшие атмосферу общей расслабленности технологические шумы откуда-то из-под ног.

Я прошел в пассажирский салон, старательно пригибаясь — эти своды явно не были рассчитаны на существ нестандартной комплекции. Должно быть, тахамауки никогда не пользовались услугами Первой транспортной компании халифата… Передо мной бесшумно возник вукрту в белом с синими ромбами халате и, вперя очи куда-то на уровень моего пояса, красноречиво протянул семипалую ладошку. Я вложил в нее подорожную. Бело-синий молча перевернул ее и старательно изучил начертанные лапой блистательного директора Мурнармигха каракули. Затем так же молча вернул документ мне и, слегка склонясь в талии, указал широким приглашающим жестом на свободное место. В его глазках легко читалась насмешливость. Конечно, в этом кресле, скорее похожем на детскую колыбельку, я мог поместиться лишь сложившись втрое. Ну и ладно. «Благодарю», — сказал я отчего-то шепотом и осторожно вставил свой зад в хрупкую на вид конструкцию. Бело-синий неопределенно мурлыкнул и куда-то удалился со всей степенностью, на какую только способны большие разъевшиеся коты.

Удивительно: при виде этих созданий, что неспешно размещались в салоне, переговаривались между собой на своем языке, прогуливались в ожидании старта в проходах между кресел, заложив лапы за спины — словом, вели себя с потешной разумностью, — я вовсе не думал о моей Читралекхе. Она была другая, совсем другая. Она была настоящая, а вукрту выглядели рисованными персонажами анимашек, что-нибудь вроде «Синие суперкоты атакуют Галактику».

Отвлекая меня от размышлений, вернулся бело-синий распорядитель — не то старший стюард, не то помощник капитана, а может быть, чем черт не шутит, и собственно капитан. Да не один, а в обществе мощного вукрту, чья шерсть была скорее седой, чем синей, а вместо халата присутствовала пижама в белую и зеленую полоску и на три размера больше. «Неужели нашелся переводчик? — в ужасе подумал я. — Сейчас попытаются скрасить мой досуг умными беседами!» И поспешно объявил вслух, сопровождая слова энергичной жестикуляцией: «Все хорошо! Я ни в чем не нуждаюсь! Мне здесь удобно!» Полосатый воздел когтистый палец, прерывая мои речи. Затем взъершил седые усы, страшно сморщился, и…

Вначале я вдруг понял, что мой полет будет продолжаться шестнадцать часов в полном комфорте и покое. Никто не станет досаждать мне расспросами, хотя половина пассажиров этого рейса способна внятно изъясняться на интерлинге в силу своей профессиональной деятельности. В конце концов, это сменные строители Галактического маяка Федерации и члены их семей. Врожденная скромность удерживает их от проявлений столь же врожденного любопытства при виде столь необычного спутника. Чтобы закрыть эту тему, до всеобщего сведения уже доведено, что я лечу транзитом и не имею намерений задерживаться на Рагуррааханаше.

Затем до меня дошло, что мое кресло лишь выглядит таким утлым, на самом же деле это стандартный пассажирский кокон, какие применяются в Галактике повсеместно для гуманоидных рас. Просто сейчас он специально адаптирован под пассажира-вукрту, но если я обращу свой взор к сенсорной панели на подлокотнике (я немедленно обратил), то смогу выбрать наиболее приемлемую для себя конфигурацию. Люди, виавы и эхайны обычно используют конфигурацию, обозначенную пиктограммой наподобие «палка, палка, огуречик» (я немедленно использовал). Колыбелька с приятным шуршанием раздалась в стороны, слегка потеснив соседние кресла. Я с наслаждением откинулся на выросшую до привычной высоты спинку и вытянул ноги.

И напоследок я нечувствительно постиг, что при использовании вполне знакомой по предыдущим перелетам панели внутри кокона я смогу получить стандартный набор услуг, хотя нет гарантий, что прохладительные напитки «кисиусарсотипсу фраппэ» или «миокиталондуэку биттер лайм» придутся мне по вкусу. Люди и эхайны обычно предпочитают все, что содержит ключевое слово «пиво», но мне наверняка подошел бы «альбарикок розовый». Я даже не удивился… Кроме того, в моей голове сам собой возник перечень транквилизаторов, которыми обычно пользуются эхайны, между тем как люди и виавы предпочитают другой набор успокоительных. «Постойте-ка, ведь я же…» Мне понадобилось некоторое усилие, чтобы осознать: мой внутренний советчик прав, я и есть эхайн.

Так что — приятного полета, юный янрирр.

Мордуленция полосатого разгладилась, и он поглядел на меня выжидательно: мол, нет ли у меня каких-нибудь особенных пожеланий. Таковых не обнаружилось. Я чувствовал себя замаянным, разбитым и постаревшим лет на сто. То, что сулил мне этот сказочный перелет, выглядело подарком судьбы. Очевидно, полосатый понял это так же отчетливо, как и я только что воспринимал его мысли. Он приложил лапу к сердцу, величественно кивнул и ушествовал восвояси. Со всей степенностью, на какую только способны большие, разъевшиеся и оч-ч-чень умные коты с наклонностями к телепатии.

Я заказал альбарикок. Не прошло и минуты, как явился стюард в ядовито-желтом облачении, изящно неся на далеко отставленной лапе подносик с тремя бутылочками со знакомыми розовыми этикетками. Это было как встреча добрых друзей. «Когда мы стартуем?» — спросил я без надежды услышать ответ. «Уже, янрирр», — промурлыкал стюард. Это прозвучало у него как «яун-н-нриррр-мм-ррр».

Еще сутки назад я был обычным земным подростком Севой Морозовым. На Дхаракерте что-то изменилось, и я уже и сам не знал, кто я… Здесь я был эхайн, все видели во мне эхайна, и никто во мне не сомневался.

Кроме меня самого.

Чтобы не разреветься от избытка переживаний и внутреннего раздрызга, я раскинул кокон (он оказался мне впору, что недвусмысленно означало: я был далеко не первым эхайном на этом космическом судне), выбрал первый попавший эхайнский транквилизатор с наукообразным названием «намахакхетат активный», вдохнул рассеянный горьковатый аромат полной грудью и уснул безмятежным эхайнским сном.

 

8. Рагуррааханаш. Космопорт не-знаю-как-называется

Должно быть, долгий сон не помог восстановиться моей истерзанной психике. Или же эхайнская медицина оказала на мой организм, более привычный к земной, не то влияние, какое предполагалось. А могло быть, что всему виной стала пониженная гравитация космопорта прибытия. Оттого, наверное, чрезвычайно краткое пребывание на орбите Рагуррааханаша запомнилось мне очень смутно. Все, что я совершал, требовало усилий. Я с трудом проснулся, а покидал корабль, держась за стены. Мне было дурно, меня колотило, в глазах трепыхался черный тюль, выпитый альбарикок просился наружу, причем через верх. Полосатый телепат, пробегая мимо, бросил на меня короткий тревожный взгляд, из которого следовало, что я мог получить медицинскую помощь прямо здесь и сейчас. «Ни за что», — буркнул я самонадеянно, зная, что пожалею о своем отказе и обо всей этой авантюре. Телепат скукожил гримасу так, что даже уши отлегли, после чего стремительно унесся прочь, а меня сию же минуту немного отпустило.

Космопорт был грандиозен. Пол центрального зала имел форму гигантской раковины, крутые стены сходились на огромной высоте, образуя асимметричный, неправильный по земным понятиям купол. Стены казались пятнистыми; приглядевшись, я понял, что местами они были прозрачны. Пространство под куполом пересекали выгнутые трубы воздушных переходов. Уловить систему в их конфигурации было положительно невозможно; переплетаясь, они образовывали паутину сумасшедшего паука. Здесь были тысячи и тысячи вукрту: они толпились на дне раковины, перетекали по переходам или просто порхали на манер Карлсона в ячейках паутины, снабдив себя какими-то чрезвычайно компактными летательными аппаратами. Судя по всему, вукрту много и охотно путешествовали по Галактике. При этом они не выносили острых углов: все здесь было выпуклым, вогнутым и округлым.

На краю этого хаоса торчал я, чувствуя себя лишним, громоздким и нелепым. Я не знал, кого и о чем спросить, чтобы поскорее убраться отсюда.

Когда мое отчаяние достигло предела, явилось избавление. «Палка-палка-огуречик» взирал на меня с ближайшей стены, недвусмысленно указывая направление поисков. Терять мне было нечего, и я подчинился. Через пару десятков шагов эстафету подхватил другой знак — он указывал на один из воздушных переходов. Спустя мгновение я стоял на самодвижущейся тропинке, которая несла меня по-над столпотворением. Хочется верить — навстречу судьбе… Кто-то деликатно дернул меня за рукав. Я поглядел книзу. Крохотный вукрту, чуть выше моего колена, упакованный в красный халатик с огромными зелеными цветами — невыносимое для человечьего глаза сочетание! — взирал на меня внимательно и серьезно. «Привет, малыш», — сказал я негромко. К нему тотчас же подскочил другой, более крупный, во всем сером, и подхватил кроху на руки. До меня донеслось невнятное мурлыканье, в котором отчетливо слышались смущенные нотки. Мол, извините нашего карапуза, он в жизни не видывал живого эхайна. А может, мне это лишь померещилось, и на самом деле серый родитель увещевал своего отпрыска: не суйся куда не след, в особенности к этому долговязому дядьке, разве ты не знаешь, что эхайны злые и кушают маленьких вукрту на обед?!

Между тем, тропинка нырнула в слабо освещенный коридор, на стенах которого полыхали надписи на неизвестных мне языках и знакомые уже фигурки-пиктограммы. Я не сразу обнаружил старого знакомца среди разнообразных паучков, птичек и совершенно непонятных монстриков. Но он был здесь и жаждал мне помочь.

Я сошел с тропинки и открыл дверь со знакомой уже эмблемой в виде шипастой лозы.

И отшатнулся.

Уж лучше бы это был еще один тахамаук!..

Но возле низкой стойки, нависая над менеджером-вукрту в синей униформе, стоял человек.

Вначале я подумал, что это Консул. Та же стать, те же впечатляющие размеры, даже черная куртка не первой молодости… Промелькнула мысль: все старания — понапрасну, все ухищрения, все попытки замести следы, весь каверзный план Гайрона — все рухнуло. Наивно было думать, что нам, двоим лопухам — вышедшему в тираж шпиону и юному недоумку — удастся провести за нос опытного звездохода, который всю жизнь только тем и занимался, что распутывал чужие заморочки. Пока я маялся во всевозможных космических корытах, петляя и отрываясь от погони, он сел на ближайший рейс до Рагуррааханаша… а то и взнуздал своего супер-пупер-биотехна, о котором столько и с такой любовью рассказывал… и сразу прибыл сюда, чтобы встретить меня, попивая пиво в уюте и комфорте, перехватить в одном шаге от цели и, взявши за ухо, вернуть под крылышко к мамочке.

Ну уж нет!

Я дернулся прочь… Поздно. Другой вукрту, привстав со своего кресла, зазывно махал обеими когтистыми лапами и мурчал что-то вроде «Добро пожаловать, янрирр!..»

Человек у стойки обернулся.

И я испытал облегчение и новый приступ страха одновременно.

Это был эхайн.

Как только я мог принять его за человека?! Ведь все в нем было иное. И лепка лица, и выражение, и взгляд, да и одежда лишь издали напоминала земную. Черная куртка оказалась чем-то вроде мундира, усеянного знаками отличия, о которых я не имел ни малейшего понятия и потому не представлял, как себя вести с ее обладателем.

Пока я хлопал глазами и разевал рот, словно карась, выброшенный на берег, эхайн отклеился от стойки и двинулся мимо меня к выходу. Очевидно, у него не было намерений меня даже замечать, не говоря уж о том, чтобы приветствовать. Возможно, это был Светлый Эхайн, или какой-нибудь другой, не питающий ни малейшего уважения к моей расе.

Его рассеянный взор скользнул по моему тартегу, что с некоторых пор был намеренно извлечен на всеобщее обозрение.

Все мгновенно изменилось. Лицо эхайна, и без того будто высеченное из куска гранита, совершенно окаменело, как если бы перед ним вдруг разверзлась могила, и оттуда выглянул самого величественного вида призрак. Затем его рука скользнула за ворот тонкого свитера и вытащила свой тартег. Если бы я разбирался в этой геральдике с фалеристикой, то знал бы, как мне реагировать на его поступок. Быть может, мне надлежало что-то сказать, или отдать честь, или кинуться незнакомцу на шею… или убить его на месте. А так я продолжал торчать истуканом и ждать, как станут развиваться события.

— Янрирр Тиллантарн, — сказал эхайн и задохнулся. Губы его внезапно задрожали, словно какие-то сильные эмоции внезапно прорвались наружу, взломав все защитные слои, глаза увлажнились. С громадным усилием он промолвил, делая долгие паузы между словами: — Т'гард эн татрэ Уратту Уттарн Аттамунтиарн хеа… хеала таггэ.

Затем подчеркнуто уважительно кивнул и удалился, напряженно ступая негнущимися ногами.

«Девятый граф Уратту Уттарн Аттамунтиарн, ваш… ваш верный слуга», — сказал он мне.

Ничего я не понимал.

У меня уже отбирали подорожную, вертели ее в лапах и украшали новыми значками, с твердым намерением поскорее избавить этот благополучный мир от моего присутствия.

 

9. Рагуррааханаш — Анаптинувика

Корабль, который уносил меня за пределы халифата, был полным близнецом того, что доставил меня в означенные пределы. Все складывалось хорошо. Настолько хорошо, что не верилось. Я был единственным живым существом на борту, если не считать экипажа — пятерых вукрту в мохнатых комбинезонах темно-серого цвета, деловитых и чрезвычайно озабоченных важностью миссии. Все свободное пространство занимали черные пластиковые коробки и цилиндрические емкости, внутри которых тяжко всплескивалась некая вязкая субстанция. Наверное, что-то важное, без чего эхайнская цивилизация не могла продолжать нормальное существование… Мне указали на несколько пассажирских коконов в свободном от груза углу, после чего всякое внимание к моей персоне было совершенно утрачено. Я мысленно возблагодарил небеса. Отсутствие внимания и заботы — вот в чем я нуждался сейчас более всего. Я плюхнулся в кокон, не имея сил даже на то, чтобы избавиться от верхней одежды, вытянул ноги и привычно легко провалился в беспамятство.

Не было у меня желания долго размышлять над тем эпохальным обстоятельством, что пункт прибытия одновременно являлся и конечным пунктом всего моего странствия. Анаптинувика — малонаселенный, но на все сто полноценный мир Черной Руки Эхайнора.