1.

Мертвый корабль – всегда довольно мрачное зрелище. И космический корабль здесь не исключение.

В особенности – когда ты внутри него.

Маша никогда не бывала в морге. Но сейчас ей представлялось, что морг выглядит именно так: холодно, безжалостный яркий свет и белые стены.

– Это изморозь, – сказал Гектор небрежно. Он провел ладонью в перчатке по стене и показал Маше. – Температура падала быстро, но постепенно. В условиях высокой влажности. Очевидно, взорвались какие-то резервуары с жидкостью.

– Бассейн, – коротко возразил Ахилл.

– Что – бассейн?

– В рекреационной зоне наверняка был бассейн. Он закипел от перепада давления.

– Скажи лучше – испарился, – ревниво заметил Гектор.

– Быстрое испарение ничем не отличается от кипения, – не отступал Ахилл.

Кажется, Маша впервые оказалась в обществе, где выглядела самой молчаливой.

Они шли по главному коридору, задерживаясь на пересечениях с боковыми переходами, сверяясь с картой, чтобы не заплутать. Все трое были в легких скафандрах: минимум защиты, облегченный био-пак, открытые шлемы с прозрачными полумасками. Повсюду на стенах присутствовали световые указатели, но все они давно угасли, да и были непонятны, честно говоря.

Кораблю было почти сто лет. Все это время он провел в космосе. Это был очень старый корабль, на фотонной тяге. Ему крепко досталось, но он сохранил прежнюю стать. У него даже было свое имя – «Луч III». Корабль принадлежал к легендарной серии «Лучей», которые были созданы человечеством для исследования дальнего космоса и в свое время считались вершиной технической мысли. Сразу после постройки он ушел в межзвездную экспедицию. А затем вернулся, чтобы стать на вечный прикол на орбите Юпитера. Он был громаден, без малого километр в длину, от противометеоритных пушек до оконечности отражателя. Настоящий поселок из металла и керамики. Но почти все его внутреннее пространство занимали приборные отсеки и двигательная секция. Да еще пронизывали бескровными артериями технические коридоры и переходы с поручнями на случай невесомости, запутанные не хуже мифического лабиринта. Обитаемая же зона сиротливо теснилась в носовой части.

Человечество больше не нуждалось в подобных монстрах. Фотонная тяга ушла в историю. На смену ей пришла технология экзометрального перехода с использованием компактных гравигенных приводов. Старому звездолету в таком чудесно сохранном виде было предначертано стать орбитальным музеем на околоземной орбите. Чтобы дети, да и взрослые, могли поразиться не только научному гению собственных предков, но и мужеству и подвижничеству первопроходцев космоса.

Если бы не одно обстоятельство.

«Луч III» вернулся без экипажа.

Самостоятельно, в субсвете, вошел в пределы Солнечной системы. Благополучно миновал внешние защитные контуры. На подходах к Поясу астероидов сбросил ход и лег в дрейф, словно бы вручая свою судьбу благодарным потомкам.

Такое поведение космического корабля никому нынче не в новинку. Бортовой когитр с легкостью заменит навигатора, если тот не в состоянии исполнять свои функции: болен, ранен, спит или играет в нарды с инженером. Но когитры, высокоинтеллектуальные системы, появились несколько позже, чем все звездолеты серии «Луч» отправились в свои странствия, а некоторые даже успели к той поре с той или иной степенью благополучия вернуться к родным пенатам. «Луч III» был снабжен прекрасными для своего времени информационно-вычислительными системами типа «компьютер», которые также способны были действовать в режиме автопилота, но в довольно ограниченном пространстве операций. Иными словами, после изменения маршрута без человеческого фактора он вряд ли нашел дорогу домой.

Это была научно-исследовательская миссия в звездную систему Альфа Центавра. Простенько, без фантазий. Тем более, что уже наведались с разной степенью благополучия «Лучи» к Летящей звезде Барнарда, к Сириусу, а то и просто в свободный поиск, на дальность погружения в галактический гравитационный прибой. В сложившихся обстоятельствах было ненатурально оставлять без внимания ближайшую соседку-звезду. В задачи миссии не входило развертывание постоянного лагеря на одной из планет, существование которых к тому времени было подтверждено астрофизическими наблюдениями. Долететь, осмотреться. При наличии возможности – десантироваться, закрепиться, извлечь максимум полезной информации, осмотреться еще разок на предмет целесообразности грядущих миссий. И с чувством исполненного исследовательского долга – домой.

Но что-то пошло не так, и «Луч III» промахнулся мимо такой банальной на первый взгляд цели.

Что не помешало ему где-то в отдаленнейшей точке пространства совершить маневр возвращения, включавший торможение и разворот.

Дальнейший ход событий оставлял простор для разнообразных домыслов, в том числе самых фантастических и даже бредовых. Предпосылок к каковым оказалось в избытке.

Дрейфовавший на границе Пояса астероидов звездолет молчал. Ни на какие попытки связи во всех мыслимых диапазонах частот, всеми мыслимыми способами, в том числе и самыми архаичными, вплоть до азбуки Морзе, не реагировал. После недолгих колебаний он был отбуксирован на орбиту Юпитера и подвешен на высокой стационарной орбите, в плоскости внешнего «паутинного» кольца. Затем с соблюдением экстраординарных мер предосторожности вскрыты были технические люки. Первыми во внутренние помещения корабля проникли роботы. Их отчет оказался рутинным: атмосферное давление ниже нормы, радиационный фон в двигательном отсеке не превышает допустимого, загазованность… влажность… признаков обитаемости не обнаружено.

Озаботившись извлеченными из архивов схемами расположения обитаемых отсеков, на борт «Луча III» ступили люди. В героев никто не играл: использовались тяжелые скафандры высшей защиты «Галахад» с активными экзоскелетами, компактное оружие, словом – все, как полагается при работе в недружественной среде.

Очень скоро был обнаружен экипаж звездолета. Восемнадцать человек, десять мужчин и восемь женщин. Инженерная и научная группы даже не покинули древних неуклюжих гибернаторов, что в те достославные времена напоминали собой не то громоздкие рефрижераторы, не то гробы, безыскусно инкрустированные черным пластиком. Навигационная группа в полном составе присутствовала на штатных постах. Все были мертвы, и мертвы очень давно. У тех, кто был в гибернаторах, остановились жизненные функции, но тела практически не пострадали. Навигаторы же в условиях сухости и низкой температуры превратились в мумии.

Как бы то ни было, в управлении кораблем люди участия не принимали.

При детальном осмотре обнаружилось, впрочем, некое жутковатое обстоятельство: окостеневшие пальцы первого навигатора застыли на панели управления в аппликатуре, соответствующей вводу команды финишного торможения.

Гипотезы у специальной комиссии Корпуса Астронавтов быстро закончились, и было принято самоочевидное решение обратиться за помощью к Тезаурусу.

Руководство Корпуса отчего-то Маше не обрадовалось. Они рассчитывали на генерального инспектора Хубрехта Анкербранда, на главного инспектора Гуннара Киттермастера или по крайней мере на Эвариста Гарина, тоже, кстати, главного инспектора. Юная дева в статусе рядового энигмастера их не впечатлила. Тезаурус в лице того же Хубрехта Анкербранда пожал плечами: для энигмастера возраст и опыт не имеют определяющего значения, а звучные титулы всего лишь указывают на степень его загруженности административными функциями, к профессии не относящимися. А у Маши в активе уже был инцидент на планете Марга, за который Корпус Астронавтов в лице администрации галактического стационара «Тинторера» до сих пор не удосужился ни выразить благодарность, ни принести извинения… Корпус Астронавтов поиграл желваками, но с выбором Тезауруса смирился.

Личному составу специальной комиссии предписано было оказывать этой длинноносой косматой девице с писклявым голосом всемерное содействие. В отличие от руководства, личный состав не возражал. Если принять во внимание, что в спецкомиссию входили исключительно мужчины в возрасте от семидесяти пяти до двадцати семи лет.

Те, кто старше, с большим рвением опекали Машу, предупреждая все желания и остерегая от неверных шагов. Угощали пончиками и прятали от сквозняков. Маше стоило немалых стараний делать вид, будто она в таковой опеке нуждается. Более юные предприняли попытки ухаживания разной степени изощренности. Маша не обошла вниманием решительно никого из ухажеров, искусно избегая выделять кого-нибудь более прочих, дабы не сеять ненужные распри в тесном коллективе.

В непосредственную поддержку Маше приданы были двое младших инспекторов: Ахиллес Танатопулос, в обиходе просто Ахилл, и Эктор Руис Гонсалес, каковой с неотвратимостью антитезы был переименован коллегами в Гектора. Отношения между ними, не достигая эпического градуса, однако же носили характер нескончаемого соперничества во всех сферах. Знакомство с Машей началось с того, что Ахилл адресовался к ней на чистейшей эллинике, а Гектор – на эспаньоле-кубано, и она, пребывая в некотором замешательстве, ответила обоим на языке обращения. «Это ничего не доказывает», – упрямо заявил Ахилл. «Говорю же, она японка», – возразил Гектор. Недоразумение скоро рассеялось: друзья-антагонисты оспаривали Машину этническую принадлежность, причем каждый зачислял ее в свои. В качестве запасного варианта рассматривался японский генезис. «Но как же… – огорчился Ахилл. – Волосы, брови, глаза… нос! Ты же типичная эллинопула!» – «Ну, я-то сразу заметил, что для чика кубана ты слишком худая», – небрежно заметил Гектор. Маша уже привыкла к тому, что ее внешность многих ставила в тупик. Спасибо русскому папе, испанской маме и целому шлейфу разнообразных предков, среди которых наличествовали даже китайцы… В ту пору на Земле в очередной раз вошла в моду национальная идентичность. За пределы спецкурсов родной речи и фольклорных фестивалей животрепещущие веяния не простирались, но всякому вдруг приспичило ощутить связь с пращурами на генетическом уровне. Быть может, напоследок: человечество все более становилось моноэтническим, и Маша была ярким представителем нового тренда. Ярким во всех смыслах… «Успокойтесь оба, – весело сказала Маша, стремясь поскорее довести ситуацию до необходимого абсурда. – Я русская». – «Клево! – уважительно отреагировал Ахилл. – Ты, наверное, пьешь водку и закусываешь солеными бананами!» – «Огурцами, – поправила Маша. – Но чаще молочный коктейль с шоколадной крошкой. Не закусывая». На этом актуализация идентичности пресеклась, сменившись ненавязчивыми романтическими заходами. Маша не возражала: это позволяло ей держать себя в тонусе, а заодно и спутникам не давать расслабляться в отсутствие зримой угрозы.

Это был третий визит на мертвый звездолет. Если предыдущие два визита носили ознакомительный и даже в какой-то мере общеобразовательный характер, то на сей раз Машу специально интересовал главный пост. Она прекрасно добралась бы и сама, но почетному эскорту втемяшилось, будто она боится. «И пусть, – думала Маша. – Будет с кем словом переброситься. А еще эти двое, с их повышенной конфликтностью, могут сойти за неплохих «адвокатов дьявола», если вдруг появится какая-нибудь интересная гипотеза».

– Напрасно мы не взяли оружие, – проворчал Гектор. – Этот корабль словно специально придуман для игры в прятки. Те, кто его строил, и сами, наверное, путались в его закоулках.

– Что ты этим хочешь сказать? – подозрительно осведомился Ахилл.

– Если бы я был инопланетным агрессором, – пояснил Гектор, – то легко нашел бы, где укрыться. И никто бы меня не отыскал, пока я сам не решил бы объявиться и напасть на человечество.

– У тебя слишком разыгралось воображение, – заметила Маша. – Мне тоже не нравится неизвестность. Но я знаю, что рано или поздно ко всем загадкам найдутся вполне рациональные ключи.

– Оптимистка, – хмыкнул Гектор. – Мир слишком сложен, чтобы быть понятным.

– Но действует он по объективным законам. А значит, мир познаваем.

– Когда все тайны будут раскрыты, – сказал Ахилл сочувственно, – тебе придется сменить профессию, Мария. Ты уже придумала, чем займешься потом?

– Это случится нескоро, – заверила его Маша. – Сто раз успею передумать.

– Если бы ты, Мария, была злобным и хищным монстром, напавшим на космический корабль, – сказал Гектор, – где бы ты затаилась в первую очередь?

– Для начала я бы подумала, зачем мне нападать на корабль, – ответила Маша. – И что я стану делать, когда он доставит меня в Солнечную систему.

– Как что? – удивился Гектор. – Уничтожить человечество!

– А зачем мне уничтожать человечество? – кротко спросила Маша.

– Ну, ты же злобный монстр, – напомнил Гектор. – Моральные терзания тебе не свойственны.

– И здравый смысл, между прочим, тоже, – добавил Ахилл.

– Глупый, хищный, злобный монстр, – покачала головой Маша. – Такие вымирают прежде, чем выбираются в открытый космос.

– Не видала ты еще настоящего монстра, Мария, – возразил Гектор.

Маша скорчила ироническую гримаску и молча адресовала ему воздушный поцелуй.

– Да брось, – протянул Гектор недоверчиво. – Где ты могла с ними встретиться?

– Тариркана, – сказала Маша. – Ущелье Чадодау. А еще Швитанган, побережье Кемнарской Прорвы. Это если за пределами Земли…

– И что ты там делала? – осторожно спросил Ахилл.

– То же, что и здесь, – ответила Маша. – Пыталась найти ключ к загадке.

– А в это время злобные хищные монстры… – начал было Гектор.

– Им было не до меня, – сказала Маша. – Они были заняты тем, что жрали друг дружку. Излюбленный досуг злобных монстров. Как вы понимаете, тут уж не до эволюции.

– Мне одному кажется, что где-то булькает? – вдруг спросил Ахилл озабоченно.

– У тебя глюки, – успокоил его Гектор. – В полной тишине с неуравновешенными натурами и не такое случается.

– Я тоже это слышу, – беспечно сказала Маша. – Причем с самого начала.

– У затаившегося монстра урчит в животе, – предположил Гектор. – От голода.

– Полной тишины не бывает, – сказала Маша. – Особенно внутри таких громадных конструкций. Я слышу не только то, как булькает охладитель в трубопроводах, но и как где-то за переборками искрит поврежденная проводка…

– Что-что искрит? – не понял Ахилл.

– Тонкие металлические соединения в пластиковой изоляции, – пренебрежительно объяснил Гектор. – Когда-то использовались для передачи потока электронов от генератора к приборам. Примерно как артерии в живом организме.

– …и как шумят насосы в системе подачи воздуха, – сказала Маша. – Здесь вообще довольно шумно, если вы не в курсе.

– Это у тебя юмор такой? – ощетинился Ахилл.

– Это у меня слух такой, – сказала Маша. – Во-первых, когда я напряжена, все мои чувства сильно обостряются. Например, я могу рассказать, что Гектор ел нынче на завтрак…

– Ничего особенного! – быстро объявил тот. – Кофе и пончики.

– Подумаешь! – фыркнул Ахилл. – Такое про него и я могу рассказать.

– …и какие сигареты ты курил в своей каюте, между прочим – вопреки категорическому запрету начальства.

– Но ведь ты не станешь этого делать, Мария, не так ли? – понизив голос, задушевно спросил Ахилл.

– А во-вторых, – продолжала Маша, – у меня от природы тонкий слух. Почти музыкальный.

– Это-то при чем?! – вскричал Гектор.

– Любой технический шум имеет свою акустическую характеристику, – сказала Маша. – У меня есть старший брат Виктор, он прекрасный гравигенный системотехник. У него золотые руки… но это не важно. А еще у него замечательный слух, еще лучше, чем у меня. Современные приборы шумят не так сильно, как архаичные, вроде тех, что установлены на нашем «Луче». Но Витя все равно их слышит. Он говорит: техника либо молчит – если бездействует, либо производит постоянный однородный шум.

– Особенно карьерный гигабот, – ввернул Ахилл.

– Если ты желаешь меня запутать, – сердито сказала Маша, – то тебе все равно не удастся.

– Не слушай его, Мария, – сказал Гектор. – Продолжай хвастаться братом. Ахиллу хвастаться некем, кроме самого себя.

– Я не хвастаюсь, – сказала Маша, – а горжусь. Есть разница?

– Есть, – согласился Гектор. – Примерно как между гравигенератором и карьерным гигаботом.

– Так вот, всякое изменение высоты и громкости технического шума должно настораживать. Это значит, что с техникой что-то не так.

– Гравигенераторы, – веско заметил Гектор, – не шумят. На «Луче» прямо сейчас находятся несколько мобильных гравигенераторов, чтобы создать комфортную для исследователей силу тяжести. Вряд ли ты обнаружишь их местонахождение по звуку.

– Когда гравигенератор вот-вот сорвется в форсаж, он начинает завывать, – возразила Маша. – Мне рассказывали, – она сделала многозначительную паузу. – Полагаю, никому не нужно объяснять, что такое гравигенный форсаж.

– Нужно, – мстительно заявил Ахилл.

– Не нужно, – сказал Гектор. – Когда «Конунг Тургейс» уходил от Бримиаранты, ему понадобилась вся мощность гравигенной секции. Что вы хотите: планета-гигант с металлическим ядром! Уйти-то он ушел, а планета превратилась в красивый китайский фейерверк…

– Гордиться тут нечем, – заметил Ахилл.

– Вот-вот, – кивнула Маша. – Брат мне об этом рассказывал, как о примере неумелого обхождения с источниками повышенной техногенной опасности.

– Много вы понимаете! – сказал Гектор. – Можно подумать, твой головастый братец нашел бы другой способ оторваться от планеты.

– Не только головастый, но и рукастый, – сказала Маша. – Возможно, и нашел бы. А если бы на борту «Тургейса» вместе с ним оказалась и я, нашли бы непременно.

– Все же ты хвастаешься, Мария, – сказал Гектор укоризненно.

– Думай, как хочешь, – сказала Маша. – Мне трудно осуждать экипаж «Тургейса». В конце концов, я гуляю здесь, вместе с вами, Витя никогда не покидает Землю, а энигмастеров с инженерной подготовкой на все галактические миссии не хватит.

– А есть среди вас и такие? – спросил Ахилл.

– Есть, – сказала Маша. – Например, Артем Леденцов, отличный технарь, но для самостоятельной работы у него маловато воображения.

– У тебя, конечно же, воображения хоть отбавляй, – сказал Ахилл.

– У меня интуиции хоть отбавляй, – поправила Маша. – А воображение я развиваю специально.

– И как? – усмехнулся Гектор. – Удается?

– Надеюсь, – сухо ответила Маша.

– Кстати, о гравигенной тяге, – сказал Ахилл. – Чем тащиться через весь корабль, нужно было выбрать скафандры с гравитационными поясами. Пять минут – и мы на месте.

– В следующий раз так и поступите, – кивнула Маша. – Когда придете сюда без меня. А мне нужно осмотреться.

– И прислушаться, – сказал Гектор.

– И принюхаться, – присовокупил Ахилл.

– А что же, – произнесла Маша с вызовом. – И принюхаться тоже.

– Ничего здесь нет интересного, – сказал Ахилл. – Пустая мертвая коробка. Чего тут нюхать! Можно бродить по ней годами и ничего не найти.

– И все же что-то убило людей, – напомнила Маша. – Всех до единого. Причем разными способами. И это «что-то» никуда не делось с корабля, оно все еще здесь.

– Почему ты так думаешь? – спросил Гектор, невольно понизив голос.

– Потому что ему некуда скрыться из пустой мертвой коробки, висящей в космическом пространстве.

– Но ведь как-то оно сюда проникло. Может быть, из того же космического пространства.

– Нисколько не исключаю. И очень хочу понять, как это произошло. Но разница в том, что все случилось за много парсеков отсюда, в другом космическом пространстве.

– Вакуум, холод, – проворчал Ахилл. – Всюду одно и то же.

– Балда ты, – сказал Гектор. – Пространство пространству рознь. А еще есть такая неприятная штука, как темная материя.

– Нуль-потоки, – добавила Маша. – Гравитационный шторм. Блуждающие поля реликтовых излучений.

– Ладно, убедили, – сказал Ахилл. – Буду настороже.

– Возможно, я преувеличила опасность, – сказала Маша. – В конце концов, здесь все обследовано и просканировано вдоль и поперек. И категорически подтверждено отсутствие любых биологических угроз. Но это не значит, что опасность обязательно должна иметь биологическую природу.

– А какую тогда? – спросил Гектор с интересом.

Маша не ответила.

Ей вдруг почудилось движение.

Но, кроме них, на корабле никого больше не было. По меньшей мере, не должно было.

Ахилл и Гектор продолжали о чем-то вяло препираться и не заметили, что Маша поотстала на пару шагов. Ей хотелось присмотреться повнимательнее.

Разгадка оказалась донельзя банальной: зеркало. А если точнее, отполированная до зеркального блеска металлическая панель в человеческий рост в параллельном коридоре. Такие панели встречались здесь с достаточной регулярностью. Визитеры как раз миновали переход. Поэтому Маша увидела собственное искаженное отражение в одной из панелей.

– Что-то случилось? – спросил Ахилл.

– Померещилось, – сказала Маша.

– Здесь непременно должны быть привидения, – сказал Гектор, зловеще понизив голос.

– Куда же без них, – легко согласился Ахилл. – Собственно, мы уже пришли.

Завернув за угол, они оказались перед двухстворчатой бронированной дверью с угрожающего вида запорами.

– Это на случай вторжения недружественных пришельцев, – хмыкнул Гектор.

– Как видно, не помогло, – сказал Ахилл.

– Пришельцы могли прикинуться дружественными, – сказал Гектор.

– Или не выглядеть пришельцами, – добавила Маша. – Ну что, готовы?

– Первый готов, – сказал Ахилл.

– Второй готов, – подтвердил Гектор.

– Третий готов, – сказала Маша. И, не удержавшись, фыркнула: – Звучит глупо. Будто мы с парашютами прыгать собрались!

– Таков порядок, – сказал Гектор значительным голосом.

– Мало ли что, – добавил Ахилл. – Вдруг за разговорами мы не заметили, как одного из нас похитили недружественные пришельцы. Кстати, сколько нас было вначале?.. Открывай, Мария.

Маша извлекла из нагрудной сумки мастер-ключ в виде жесткой черной карточки из пластика с синими металлическими вставками. Он был изготовлен специально для спецкомиссии в точном соответствии с описанием из архива Института космических исследований. Даже цепочка со звеньями в форме маленьких космических корабликов не была упущена. И кое-кому пришлось повозиться, чтобы правильно его запрограммировать. Маша провела ключом по панели сканера и отступила на шаг. Запоры с тяжким чмоканьем отомкнулись, створки неожиданно легко разошлись, в куполообразном помещении по ту сторону двери вспыхнул свет. В потревоженном воздухе плясали пылинки.

Переступив комингс, Маша прошла внутрь и остановилась напротив пульта между креслами первого и второго навигаторов.

– Кивилев, первый навигатор, сидел, положив руки на панель управления, – сказал за ее спиной Гектор. – Как будто собирался ввести команду на торможение.

– Я знаю, – сказала Маша, не оборачиваясь.

– Между прочим, – заметил Ахилл, оставшийся в коридоре, – команда была введена и выполнена.

– Не могла же мумия управлять кораблем, – сказал Гектор. – Значит, кто-то делал это за нее.

– Или что-то, – добавил Ахилл.

– Поэтому я здесь, – сказала Маша.

– Мы не будем тебе мешать, Мария, – обещал Гектор. – Если хочешь, я тоже выйду.

– Нет необходимости, – сказала Маша. – Никаких особенных ритуалов я выполнять не собираюсь. Я просто хотела увидеть своими глазами. А думать можно где угодно.

– Понятно, – сказал Гектор, который, однако же, ничего не понимал.

Он все же вышел в коридор. Наверное, ему было не по себе в этом прекрасно освещенном и медицински чистом склепе. Маша слышала, как он энергичным шепотом втолковывал Ахиллу: «Там негде спрятаться, понимаешь? Совсем негде! И потом, регистраторы бы все показали. Но на записях ничего нет странного. Совсем ничего!»

Гектор ошибался.

Потому что Маша, в отличие от него, видела все записи внутренних регистраторов на главном посту. А не только те, к которым были допущены рядовые члены спецкомиссии.

Разумеется, регистраторы не могли работать все сто лет, что корабль провел в космосе. Они были настроены таким образом, что включались, когда экипаж занимал места, и выключались с его уходом. Присутствие экипажа было необходимо в критические моменты: при старте, при финише, при выполнении маневров возвращения и торможения. Все остальное время навигаторы, как и научный персонал экспедиции, должны были провести в гибернаторах.

На записях Маша видела, как навигаторы с шутливым облегчением оставили главный пост, когда «Луч» вошел в разреженную область пояса Койпера. Как они, бледные и не слишком здоровые на вид, вернулись каждый в свое кресло перед сближением с Проксимой Центавра. Только трое навигаторов, и никого больше. По существовавшим в ту пору правилам, никто посторонний не должен был переступать порог главного поста. Регистраторы старательно запечатлели напряженные лица навигаторов, негромкие реплики, многократно отработанные до автоматизма движения. И момент, когда жизнь оставила этих людей. Словно ее сдуло порывом ветра.

Стиснув зубы, Маша снова и снова пересматривала тот фрагмент записи. Она пыталась понять, что произошло.

Но понять такое было невозможно.

Только что человек был жив, смотрел перед собой живыми глазами, чему-то усмехался про себя живой усмешкой. Спустя мгновение лицо превращалось в посмертную маску, взгляд делался пустым и расфокусированным. Ничего вроде бы не менялось. За исключением одного: на место жизни заступала смерть.

Маневр вхождения в пределы звездной системы Альфа Центавра так и не был выполнен, звездолет летел дальше – в никуда.

Но экипаж не вернулся в гибернационные камеры, и спустя короткое время регистраторы выключились.

Поэтому компетентная часть спецкомиссии, не исключая Маши, знала, как далеко промахнулся «Луч» мимо своей цели и в какой точке мироздания совершил разворот. Но что там, в этой точке с известными галактическими координатами, произошло, и почему неуправляемый звездолет вдруг решил воротиться домой, можно было только гадать.

Или поручить разгадку энигмастеру двадцати четырех лет от роду, с профессиональным опытом, близким к нулю.

Маша подозревала, что личный состав спецкомиссии относился к ней с симпатией, поскольку никто не верил, будто ей удастся разобраться в этой странной истории. Дело выглядело безнадежным. А энигмастеры не умеют заглядывать в прошлое и видеть то, чего никому не дано увидеть. Они такие же люди, оперируют тем же объемом информации. Интуиция и воображение не всесильны. А от симпатии до сочувствия рукой подать.

Маша еще раз оглядела вогнутые стены в белой упругой обивке под кожу.

– Ничего мы тут не найдем, – сказала она с тяжким вздохом.

– А где? – с громадным любопытством спросил Гектор.

– Завтра прогуляемся по технической палубе.

– Снова пешком? – осведомился Ахилл с неудовольствием.

– Конечно. И будем весьма настороженно озираться.

– Тогда я все же возьму оружие, – сказал Гектор.

– Хорошая мысль, – сказала Маша. – Хотя что-то мне подсказывает, что озираться будем только мы с Ахиллом.

– А я что же? – обиделся Гектор.

– А ты станешь следить за своим оружием, – пояснила Маша, – чтобы ненароком не подстрелить никого из нас, – она протянула руку в толстой перчатке и коснулась стены. – Здесь покойно. Уютно. Как…

– …в могиле, – мрачно подсказал Гектор.

– Дурак, – сердито сказала Маша.

Она стащила перчатки, села в кресло первого навигатора и устроила пальцы на сенсорной панели перед собой.

– Плохая примета, – сказал позади нее мнительный Ахилл.

– Не нажми там чего-нибудь, Мария, – сказал Гектор. – А то снимемся и улетим куда-нибудь дьяволу в пасть.

– Не волнуйся, – сказала Маша. – Все системы корабля надежно деактивированы.

Не сдержавшись, добавила:

– Защита от дурака.

– В данном случае – от дурочки, – отомстил Гектор.

Маша сидела, глядясь в темные, умершие вместе с кораблем вогнутые экраны. В них ничего не отражалось. Это было сделано специально, с тем, чтобы световые блики, которые легко принять за звезду или какой иной космический объект, не сбивали с толку экипаж. «Мне ничего не приходит в голову, – думала Маша. – Вечером со мной захочет пообщаться Пармезан, а мне даже нечего ему сказать. В голове информационный вакуум. Гектор прав: я бесполезная дурочка…»

Она не успела додумать эту богатую мысль.

Что-то изменилось вокруг нее. Ненадолго – на неуловимую долю секунды. Изменилось – и тут же вернулось к прежнему состоянию.

Будто волна холодного воздуха накрыла ее с головой, скользнула под скафандр со всей его теплозащитой, мгновенно добралась до самых костей. И пропала, как и не было. Оставив в качестве напоминания о себе мурашки по всей коже и даже на затылке под волосами.

Маша все так же сидела в навигаторском кресле, опустив ладони на безответные сенсоры. Только глаза у нее были почему-то зажмурены изо всех сил. И пальцы сведены судорогой.

Она открыла глаза и посмотрела на собственные руки.

Команда финишного торможения.

– Что это было? – спросила Маша перехваченным голосом.

– Мария, ты о чем? – беспечно откликнулся Ахилл.

Гектор привстал на цыпочки и заглянул Маше через плечо.

– Клево, – сказал он. – Точь-в-точь как пальцы у первого навигатора, когда его здесь нашли.

– Вот что, – сказала Маша. – Закройте дверь и подождите меня с той стороны. Я хочу остаться ненадолго одна.

– Зачем? – удивился Ахилл.

– Подумать в тишине, – соврала Маша. – У нас, энигмастеров, так принято.

– Может быть, в другой раз? – спросил проницательный Гектор. – Когда я буду при оружии?

– Глупости, – сказала Маша. – Ты как ребенок. Какое может быть оружие?! Просто дайте мне побыть в комфортном уединении.

– Как скажешь, – промолвил Гектор недоверчиво. – Ты большая девочка.

– Мария, если через десять минут ты не появишься, – добавил Ахилл, – мы заходим внутрь…

– Балда! – шепотом выговорил ему Гектор. – Вдруг она решила поправить бретельку у бюстгальтера, а тут вламываешься ты, такой супермен!..

– …предварительно постучав, – закончил фразу Ахилл.

Маша насмешливо фыркнула, но ничего не возразила.

Створки с тихим шорохом сомкнулись у нее за спиной. Теперь ничто ей не мешало собраться с мыслями.

Что произошло? Шутки растревоженного воображения? Первые симптомы нервного стресса, вызванного предчувствием профессионального фиаско? Никто не ждет чудес даже от энигмастеров. Но страшно не хочется оставлять после себя неоправданные надежды…

Или все же на корабле что-то есть. Что-то, не замеченное сканерами, упущенное службами дезактивации, просочившееся сквозь сети биологического контроля.

Что-то, способное дать ответы хотя бы на некоторые вопросы.

Или несущее угрозу всему живому.

Что-то, убившее экипаж «Луча».

Маша остро ощутила свою беззащитность. Если какая-то злая сила желала ее смерти, не было ничего, что могло бы ей помешать.

Кроме непоколебимой Машиной уверенности в том, что с ней никогда и ни за что не случится ничего плохого.

Наверное, она явилась на свет с этой уверенностью. И за всю ее недолгую жизнь не произошло ничего, что заставило бы ее хотя бы на чуть-чуть усомниться в своей счастливой звезде. Это просто было с ней, как охранительный знак. Оставалось гадать, кто Машу таким знаком наградил. Возможно, мама, с ее вулканическим оптимизмом. Или папа, с его веселым, немного ироническим мироощущением. Или все поколения предков соединили свои охранительные качества и раскинули над нею непроницаемый для всех напастей зонт.

К такому выводу она приходила сама в те редкие минуты, когда размышляла о своем месте во вселенной.

На самом деле Маша никогда не была «девочкой, с которой ничего не случится».

Когда ей было двенадцать, она утащила у брата из мастерской реплику Икаровых крыльев и спрыгнула с крыши дома. К солнцу она не взлетела, зато сломала правую лодыжку и сильно исцарапалась в кустах крыжовника. «Машка, ты чучело! – в сердцах выговаривал ей брат. – Я только хотел экспериментально доказать, что миф есть миф, хотя и красивый…» – «Ничего нет красивого в том, что человек разбился, – возражала Маша, весело прыгая вокруг него на одной ноге и с костылем, как у Долговязого Джона Сильвера. Другая нога, обездвиженная и обезболенная, умело прикидывалась, что ее нет вовсе. – А еще я втрое легче всякого Икара средней упитанности. Значит, у меня был шанс!»

Через год, при попытке подружиться, ее укусила гадюка. «Машка, все же ты чучело, – привычно корил ее брат. – Кто гладит пресмыкающихся по головке?! Змея есть змея, у нее свои представления о приятном. Скажи спасибо своей иммунной системе…» – «Надеюсь, бедное животное не слишком пострадало от моих антител», – отзывалось несносное дитя, валяясь на диване и упоенно дирижируя воображаемым оркестром при помощи укушенной руки, с утешительным рожком мороженого вместо дирижерской палочки.

В четырнадцать лет Маша впервые крупно подралась – и неудачно. «Как не стыдно! – вздыхала мама, врачуя Машин подбитый глаз эмульсией с косметическим эффектом. – Ты юная señorita… Это случилось хотя бы из-за мальчика?» – «Глупости, mamita! – отвечала малолетняя хулиганка, извлекая из спутанных косм репейные головки. – Кого могут интересовать мальчики… Эти majaras утверждали, что привидений не бывает». – «Но привидений действительно не бывает». – «Я знаю. Но кто-то должен был постоять за многообразие мнений!»

Скорее, Маша была «девочкой, с которой может случиться что угодно, но ее это не испугает».

Впрочем, на размышления о возвышенном постоянно не хватало времени…

Но восемнадцать человек, что отправились в свой последний полет, наверное, тоже думали, каждый о себе, что с ними не произойдет ничего дурного.

И теперь от Маши зависело, будет ли найдена и, если окажется возможно, устранена причина, лишившая их всех жизни, или останется висеть над звездными странниками незримым дамокловым мечом.

«Ну же. Еще разок. Того, что было, недостаточно, чтобы я поняла. Давай, я готова».

Но ничего не случилось.

Утомившись ждать, Маша вылезла из навигаторского кресла. Она была разочарована, немного устала и хотела есть. Пора было возвращаться. И думать. Пересматривать полетные документы слезящимися от напряжения глазами. И думать. Вчитываться в текст бортового журнала, пытаясь изловить что-нибудь между строк. И думать.

Какая-то мелкая соринка налипла на матовое покрытие экрана. Маша смахнула ее ребром ладошки. А затем дохнула на экран, чтобы стереть следы своего касания.

Посередине блямбы, образовавшейся от ее выдоха, отчетливо проступил рисунок. Не рисунок даже – два значка, двоеточие и скобка, опрокинутые набок.

Неоткуда было здесь взяться этому рисунку. В пустом помещении главного поста он был совершенно неуместен и необъясним.

Но уж кто-кто, а Маша прекрасно знала: как только количество разных «не-» достигнет критической массы, появится один ответ на все вопросы. Словно бы сам по себе или по волшебству, кому как нравится. У энигмастеров так обычно и бывает.

Неожиданно для себя Маша заговорила вслух:

– Я знаю. Знаю, что вы здесь. Мне никто не поверит. Я ничего не смогу доказать. Но это неважно. Просто покажите мне, как вы это делаете.

Она хотела добавить «и зачем», но подумала, что слишком много хочет для первого раза.

А еще она понятия не имела, с кем решила заговорить, что это на нее вдруг нашло.

 

2.

Обратный путь занял намного меньше времени. Наверное, потому, что Маша хранила загадочное молчание, а попытки почетного эскорта добиться от нее хоть какого-нибудь комментария пропадали втуне. В конце концов Гектор саркастически заметил, обращаясь к Ахиллу, что-де госпожа энигмастер обо всем перетолковала с призраками звездолета, осталось лишь дождаться ее вердикта – и можно будет выметаться по домам. Ахилл ничего внятного не ответил, и на этом всякое живое общение заглохло совершенно.

Маленький дисковидный челнок отчалил от технического люка звездолета и по траектории светового луча ушел к орбитальной станции «Фива», что парила на высоте в сто сорок тысяч миль над Юпитером в тени одноименного спутника.

В пути Гектор предпринял очередную попытку завязать разговор:

– Мария, хочешь посмотреть на Юпитер?

– Спасибо, я уже видела, – рассеянно откликнулась та.

– Он всякий раз новый, – заверил ее Гектор. – Там, внизу, постоянно что-нибудь происходит.

Чтобы сделать ему приятное, Маша посмотрела.

В бурых разводах атмосферных потоков громадного Юпитера ей померещился все тот же рисунок. Скобка и двоеточие. Она даже головой помотала.

– Укачивает? – посочувствовал Ахилл.

– Немножко, – сказала Маша. – Но я с этим борюсь.

Фива как космический объект ничего серьезного собой не представляла. Каменный булыжник неправильной формы, десяти с небольшим миль в диаметре. Весь в оспинах от метеоритных дождей. Всегда обращенный к Юпитеру одной стороной. Пока Гектор маневрировал между Фивой и орбитальной станцией, Маша думала, что становится унылой и нелюбопытной: за пять дней пребывания в этом удивительном месте Солнечной системы ей и в голову не пришла мысль прогуляться по поверхности настоящего юпитерианского спутника. Это открытие лишь усугубило ее скорбное настроение.

– Придешь в кают-компанию? – спросил Гектор. – Сыграем во что-нибудь.

– Она снова всех обыграет, – сердито ввернул Ахилл. – Она всегда выигрывает, потому что мухлюет.

– В шнарн-шибет невозможно мухлевать! – вскричал Гектор. – Скажи, Мария, ведь так?!

– Возможно, – с тягостным вздохом промолвила Маша и ушла в свою каюту, оставив свиту ломать мозги над смыслом ее ответа.

Нельзя было полагать, что Машу как-то уж слишком раздражало непонимание происходящего. Все же, она была энигмастер. Ее работа в том и состояла, чтобы иметь дело с вещами, на первый взгляд, да и на второй тоже, необъяснимыми в актуальной научной парадигме. И, однако же, в меру сил, знаний и воображения находить им рациональное объяснение. Или, что в Машиной практике случалось довольно редко, – не находить.

Но, как предупреждали опытные энигмастеры, укрепление профессиональной репутации неизбежно приводит к тому, что все чаще ей будут выпадать инциденты, которые никак не удастся объяснить.

Похоже, это был как раз один из них.

Координатор «Команды Ы» Гена Пермяков, по прозвищу Пармезан, глядел на нее с обычным своим выражением настороженной серьезности (однажды, в минуту откровенности, он раскрыл его тайный смысл: «Никогда не угадаешь, чего от вас всех ожидать. В особенности от тебя. Приходится быть начеку!»). В то время как Машин взор блуждал в пространстве, ни на чем специально не фокусируясь. Их разделяли сотни миллионов километров. Обычное для Тезауруса дело. По Машиным сведениям, в этот же самый момент та же Стася Чехова находилась в Вальпараисо, где участвовала в восстановлении архивов местной портовой компании – занятие для энигмастера, на первый взгляд, не самое подходящее, между тем как с означенными архивами была связана какая-то древняя и чрезвычайно мрачная тайна. Элю Бортник ветры странствий унесли за тридевять парсеков, на дивную планетку с нехитрым имечком Рада, где понадобилось присутствие специалиста по органическому анализу самой высокой, какая отыщется, квалификации – какая-то нехорошая пыльца с галлюциногенными свойствами. Чем занимался Леденец, от Пармезана добиться не удалось, на расспросы он отвечал коротко: «Работает. Руками». Сам же Пармезан принужден был дневать-ночевать в своем офисе при штаб-квартире Тезауруса, потому что координацию взаимодействия «Команды Ы» никто не отменял, а разорваться на части и посодействовать личным участием Гена Пермяков, при всех его неоспоримых достоинствах, все же не мог.

– Там что-то есть, – сказала Маша, с большим интересом разглядывая причудливо сложившиеся на потолке тени от светильника.

– Там, куда ты смотришь? – предупредительно спросил Пармезан.

– Нет. На звездолете.

– Что-то или кто-то?

– Там не может быть «кого-то», – терпеливо напомнила Маша. – Ты же знаешь, «Луч» просканирован вдоль и поперек.

– Но ты все же что-то нашла.

– Я ощутила присутствие чего-то неощутимого… – Маша поморщилась от неудовольствия. – Ты ведь простишь мне эту неловкую тавтологию?

– Более того: я потребую уточнений.

– Внезапный холод. Короткое беспамятство. Наверное, доли секунды. И я застаю себя в позе, в какой был обнаружен первый навигатор Кивилев.

– Очень похоже на привидения, – серьезно заметил Пармезан.

Маша скорчила недовольную мину:

– Ты же знаешь, я не верю в привидения.

– Это не столь важно, – пожал плечами Гена. И прибавил туманно: – Куда важнее, чтобы привидения поверили в тебя.

– Мне нужно собраться, – сказала Маша. – Отвести себя на ужин. Который, по здешней традиции, совмещен с организационным совещанием. Мне станут задавать вопросы…

– На которые ты не обязана отвечать, – строго напомнил Пармезан. – Ты энигмастер, от тебя не требуется обоснование собственным действиям. От тебя ждут лишь результата.

– Которого нет, – вздохнула Маша.

– Но ведь ты уже на правильном пути, – сказал Пармезан удивленно.

– Да? Не уверена. – Маша развернула перед собой графический экран и воспроизвела рисунок, обнаруженный на главном посту. – Ты случайно не знаешь, что это может обозначать?

– Я не силен в пиктографике, – ответствовал Пармезан. – Но я знаю того, кто силен. И будет счастлив хотя бы на время отвлечься от пыльных гроссбухов, исцарапанных дисков и расплющенных токенов.

«Чтобы привидения поверили в тебя, – мысленно повторила Маша, отправляясь на ужин, как на персональную голгофу. – Что он имел в виду?»

 

3.

Она немного опоздала к началу совещания, но никто не бросал на нее осуждающих взглядов. Наоборот, инженер Высоцкий вскочил и галантно подвинул ей кресло, а профессор Хижняк налил компот в высокий стакан и осведомился, не желает ли барышня чего-нибудь посущественнее фруктового салата с вафельными крылышками. Маша желала одного: чтобы на нее обращали как можно меньше внимания. Увы, это было невозможно. В кресле напротив сидел старший инспектор Бернард Лято, молодой человек тридцати с лишним лет от роду, красивый блондин с серебряными висячими усами, и употреблял Машу влюбленными глазами. «Интересно, – подумала Маша безрадостно, – куда на сей раз он спрятал букетик и что это будут за цветы? Надеюсь, не герань в горшочке». Она уже находила цветы в изголовье, в стенном шкафчике и в холодильнике. В последнем случае это была изящная икебана из арктического мха и каких-то колосков. Однажды ворох подснежников свалился ей на голову, когда она открыла дверь и переступила порог. Откуда на орбите Юпитера появлялись эти милые презенты, можно было только строить предположения. Старший инспектор Лято не производил впечатление человека с большой фантазией… Маше не очень нравилось, когда некто посторонний хозяйничал у нее в каюте. Но замки на станции представляли собой дань условности и без затей отпирались единым мастер-ключом. А еще вполне можно было договориться с киберуборщиками, которые раз в два юпитерианских дня пытались придать Машиному жилью хотя бы видимость уюта. Застукать старшего инспектора на месте злодеяния до сих пор не удавалось, а прижать в темном углу и подвергнуть изощренному допросу Маша была не готова. Недостаточно убедительна была доказательная база.

Маша меланхолично клевала свой салат и прихлебывала компот, краем уха вслушиваясь в произносимые речи. Начальник спецкомиссии Канделян, впечатляющих статей седой старец с пронзительным взором угольных очей из-под мохнатых надбровных дуг, похожий на языческого бога из главных, отчитывался о результатах инспектирования двигательной секции, густо уснащая свой доклад многоэтажными техническими терминами, что были понятны Маше с пятого на десятое. Микротрещины в фокусирующих элементах… гипертензии охладителя… комптоновское рассеяние… хайнлайновское рассеяние… Научный специалист Корнеев, страшно морщась, делал пометки в своем мемографе; массивный, бритоголовый, свирепый на вид и грубоватый в общении, он скорее напоминал собой человека с темным прошлым, нежели известного ученого, каковым, собственно, и являлся. К Маше он относился без симпатии. Она платила ему той же монетой, всевозможно избегая прямых контактов. Младшие инспекторы Ахилл и Гектор сидели рядком и внимали словам оратора с неестественным вниманием: судя по всему, рубились на ощупь в шнарн-шибет.

«Это оттого, что мы давно не летаем в субсвете, – думала Маша. – Мы ничего не знаем о свойствах открытого космоса. Кроме того, что сообщают нам автоматы. А интенсивность исследований автоматами целиком зависит от энтузиастов. Кому-нибудь взбредет в голову безумная идея, что межзвездный эфир состоит из темного пива, сильно разбавленного минералкой. Этот кто-то идет в Корпус Астронавтов с предложением проверить гипотезу. Оттуда его, мягко выражаясь, выпроваживают. Означенный кто-то надежды не теряет, благо Федерация велика и полна возможностей. Он идет к тем самым энтузиастам, не все из которых состоят в дружеских отношениях со здравым смыслом, но имеют собственную производственную базу. Энтузиасты с радостными визгами строят межгалактический зонд, утыканный спиртовыми ареометрами и гастрономическими салинометрами, и отправляют его за пределы облака Оорта. Через пару-тройку лет автомат вылавливают где-нибудь возле Седны с нулевыми данными, если не считать одного датчика, зашкаленного до предела. Воодушевленный исследователь требует повторных исследований, хотя с некоторым подозрением взирает на банку «Улифантсфонтейна» в лапах главного конструктора. А на пороге уже переминается с ноги на ногу следующий клиент, которому кажется, что темная материя Вселенной состоит из порошкообразной субстанции, органолептически неотличимой от черного кофе мелкого помола, возможно – с небольшими добавками кориандра, каковая субстанция прекрасно могла бы заменить оный продукт, если удастся организовать контейнерный забор в промышленных масштабах… По крайней мере, мы точно узнаем, что пространство не состоит из пива и кофе. И еще кое-что по мелочам. Потому что нам во стократ интереснее экзометрия с ее материализованной неэвклидовой геометрией. Мы взнуздали гравитацию и ушли в экзометрию прежде, чем основательно разобрались с субсветом. А звездолеты прошлого, с их медлительным и громоздким фотонным приводом, летали настолько редко, что угодить в какое-то по-настоящему нехорошее место для них было сложнее, чем брошенной в бассейн иголкой попасть в лежащую на дне монетку. Но «Луч III» оказался той иголкой, которая попала».

Освободившись из тенет упадочнических мыслей, Маша обнаружила, что доктор Канделян завершил выступление, а доктор Корнеев, напротив, давно и энергично оппонирует. Голос у него был такой же грубый, как и манеры. «Интересно, кем он был до того, как податься в большую науку? – без большого интереса подумала Маша. – Может быть, пиратствовал на Фронтире. Или искал сокровища погибших цивилизаций в компании таких же компрачикосов. И был сорвиголовой безнадежным и обреченным, потому что рано или поздно такие искатели натыкаются на своем пути на трофей, который и сам не прочь пополнить свою коллекцию скальпов. Но ему повезло больше других: в глубокой и темной пещере он отыскал Амулет Чистого Разума, и тот вышвырнул его на сторону добра и света…» Она иронически поморщилась. Похоже, Амулет Чистого Разума в случае с доктором Корнеевым сильно схалтурил. В своей речи тот употреблял выражения простые и зачастую обидные.

– Мы торчим здесь уже битых полгода, – рычал Корнеев, – и до сих пор ни черта не знаем. Сосчитали царапины на корпусе главного генератора. Вычислили показатель деформации большого отражателя. Ревизовали остатки туалетной бумаги в бытовом отсеке. Вопрос: насколько это приблизило нас к пониманию случившегося?

– Есть тайны, которые никогда не будут раскрыты, – негромко сказал профессор Хижняк. – Во всяком случае, пока мы не создадим машину времени.

– Мне наплевать, кто такой был Джек-Потрошитель, – огрызнулся Корнеев. – Равно как и Джек-Попрыгунчик. Есть миллион вещей, до которых нет дела ни мне, ни вам, ни всему сообществу разумных существ. Но я и, надеюсь, многие из присутствующих, желаем знать в точности, что привело к гибели восемнадцати человек. И как этот корабль воротился домой. Всего два вопроса. Разве я требую слишком много?

– Что вы предлагаете, коллега? – терпеливо осведомился Канделян.

– Я намерен обратиться к Корпусу Астронавтов… – раздувая ноздри, объявил Корнеев.

Его речь была прервана негромким хихиканьем.

Доктор Корнеев обратил гневный лик к Маше.

– Извините, – прошептала та, краснея. – Я немного задумалась о своем…

– Да, обратиться! – лязгнул Корнеев. – С тем, чтобы воспроизвести контекст миссии «Луча III». Пройти тем же маршрутом в субсвете и прояснить все неприятные лакуны в наших представлениях о космическом пространстве. Автоматы посылать бесполезно – неизвестный фактор губителен лишь для органики. Подобрать опытный и самоотверженный экипаж, добровольцы найдутся. Установить на корабле все детекторы, какие только имеет резон устанавливать. Защитить по высшему классу…

Он снова осекся и, бешено оскалившись, всей массой развернулся к Маше.

На сей раз та и ухом даже не повела, продолжая тихонько говорить с кем-то по своему персональному видеалу.

Теперь на нее смотрели все, не исключая Ахилла и Гектора. Что же до Бернарда Лято, тот как не сводил с нее глаз, так и продолжал делать.

– Я вам не помешал, госпожа энигмастер? – с ядом в голосе вопросил доктор Корнеев.

– Э-э… ничуть, – отозвалась Маша. – У меня возникло несколько идей, и я решила поделиться с коллегами. Да, кстати: я попросила координатора моей группы связаться с Корпусом Астронавтов…

– Вот как? – Корнеев слегка приосанился.

– …с тем, чтобы закрыть субсветовую трассу, которой следовал «Луч III», для всех видов космического транспорта безусловно и навсегда. По крайней мере, до особого распоряжения.

– И кто же распорядится на сей счет? – с оживлением спросил Канделян.

– Я, – ответила Маша и смиренно захлопала длинными ресницами. – Или другой энигмастер, который раскроет нашу с вами общую тайну.

Корнеев, шумно сопя, вылез из-за стола и с демонстративным топотом покинул кают-кампанию.

– Корнеев, конечно, бывает груб, – извиняющимся тоном заметил Канделян. – Но работник прекрасный…

– Дурак он редкий, – неожиданно подал голос Бернард Лято. – Конечно, добровольцы нашлись бы…

– Например, я! – объявил Гектор.

– Или я, – не запозднился Ахилл.

– Подобное к подобному, – фыркнул Лято.

Маша не удержалась и послала ему взгляд, полный признательности, которую Лято, впрочем, всецело заслуживал.

Обсуждение, между тем, утратило прежнюю официальность. Место ушедшего Корнеева занял главный инженер системы жизнеобеспечения станции «Фива», иначе говоря – завхоз. Звали его Иван Степанович, а прекрасная украинская фамилия Ховрах полностью отвечала его профессиональным качествам. Пан Ховрах, немолодой и, как почти все руководство спецкомиссии, чрезвычайно усатый, без предисловий пустился в ламентации по поводу дефицита невозобновляемых ресурсов, о разбросанных по техническим отсекам пластиковых емкостях из-под кофе и насчет общего повреждения нравов. Поскольку исполнял он указанное с непередаваемыми интонациями страдальческого свойства, ему все сочувствовали и обещали изменить положение вещей к лучшему. Стараясь не привлекать ничьего внимания, Маша покинула кают-компанию.

 

4.

В коридоре, привалившись к обшитой текстурным пластиком стене, стоял доктор Канделян. Глаза его были прикрыты, в зубах зажата была большая черная трубка, давно погасшая.

– Что с вами, Эдуард Карныкович? – спросила Маша немного встревоженно.

– Вы будете смеяться, дитя мое, – произнес тот печальным голосом, – но меня укачивает.

– Не буду, – обещала Маша. – У меня та же беда.

– И как вы с этим боретесь?

– Никак. Убеждаю себя, что мне это только мерещится. Что мой вестибулярный аппарат в восторге от испытываемых ощущений. – Маша вздохнула. – А когда сделается невмоготу, лопаю крупинку шантаута, – она покопалась в нагрудном кармашке комбинезона и вытащила двумя пальцами темный флакончик с пестрой этикеткой. – Хотите?

– Хочу, – сказал Канделян. – Что это?

– Народное средство, – пояснила Маша. – Органический нейрокомпенсатор. По рекомендациям Тезауруса.

– У вас даже фармация собственная, – хмыкнул Канделян.

– Мы пользуемся средствами, которые не имеют публичного одобрения Академии Человека, – сказала Маша. – Иногда.

– Надеюсь, у меня не вырастут лишние конечности, – сказал Канделян, отправляя белую крупинку куда-то под непременные пушистые усы. – И я не стану видеть средь бела дня летающих радужных осьминогов.

– Шантаут не обладает психоделическими свойствами, – возразила Маша. – И можете пересчитать мои ко… неч…

Она вдруг задумалась, даже не закончив фразу.

– Кажется, мой черед волноваться о вашем благополучии, – сказал Канделян озабоченно. – Как вы себя чувствуете, Машенька?

– Прекрасно, – промолвила Маша, пребывая в некоторой рассеянности. – Я только хотела сказать… Эдуард Карныкович, мне нужно попасть на «Луч».

– Именно сейчас?! – удивился Канделян. – Но ведь ночь на дворе… то есть за бортом!

– Там всегда ночь, – заверила Маша. – Но мне действительно нужно. У меня есть опыт вождения малых космических аппаратов…

Леденец действительно пару раз допускал ее к панели управления мини-блимпом и всякий раз театрально хватался за сердце.

– …но я была бы признательна, если бы вы меня подстраховали.

– Ох уж эти мне энигмастеры! – засмеялся Канделян. – Затейники… Как долго вы намерены там пробыть?

– Всю ночь, – твердо сказала Маша, глядя на него серьезными темными глазами. – Одна.

Канделян выронил трубку изо рта, но ловко и даже привычно подхватил ее где-то в районе брючного ремня.

– От ваших слов космическую болезнь как рукой сняло, – промолвил он с досадой.

– Это все шантаут, – уверенно сказала Маша.

– Гигантское космическое сооружение, – проговорил Канделян, понижая голос. – Абсолютно пустое. Темное и холодное. Вы понимаете?

– Я не боюсь, – пожала плечами Маша. – Чего мне опасаться? Привидений? Я в них не верю. Я энигмастер.

– Что я делаю? – печально вопросил Канделян. – Гореть мне в аду… Есть какой-то шанс отговорить вас?

– Ни малейшего, – с удовольствием ответила Маша.

 

5.

Спустя час Гектор, немного сонный и потому неразговорчивый, доставил ее на борт старинного звездолета. С собой Маша имела небольшой рюкзачок с бутербродами и кофе в термосе. Сама себе она напоминала модерновую Красную Шапочку, отправившуюся на поиски бабушки в металлокерамические джунгли, полные невидимых волков.

– Как ты думаешь, – спросила она, – мне бы пошла красная бандана?

– Кого ты собираешься дразнить в этом холодильнике, Мария? – проворчал Гектор.

Он как раз выполнял маневр причаливания – несложный, но требующий изрядной аккуратности.

Когда все закончилось, как всегда – благополучно, Гектор сказал, почему-то шепотом:

– Если хочешь, я пойду с тобой.

– Не нужно, – ответила Маша. – Стороннее присутствие не входит в мои планы.

– Тогда я останусь в пришвартованном челноке.

– Я благодарна тебе за заботу, – искренне сказала Маша. – Но ты должен вернуться на станцию. Поверь, мне ничто не угрожает.

– Откуда ты знаешь? – мрачно спросил Гектор. – Те восемнадцать думали точно так же, как ты.

– Но сейчас все изменилось, – уверенно сказала Маша.

Гектор внимательно заглянул ей в глаза. Он не знал, что в случае необходимости Маша могла выглядеть как угодно. К примеру, безмятежной, как сейчас. В Тезаурусе существовал специальный курс по женскому притворству. Мужчин же, хотелось верить, обучали другим инструментам воздействия.

– Ты сумасшедшая, – сказал Гектор, закрывая за собой люк челнока.

«Наверное», – мысленно согласилась Маша. На всякий случай она прислушалась к собственным ощущениям. Пока еще было не поздно отступить. Вызвать Гектора по браслету и пропищать что-нибудь паническое: «Гек, миленький, забери меня отсюда, мне стра-а-ашно!..» Он даже не стал бы усердствовать в насмешках. А еще вернее, с самым мужественным видом принялся бы всеми силами утешать.

Но Маша не испытывала ни малейшей тени страха.

Открывавшиеся перед нею темные лабиринты мертвого звездолета пугали ее не больше, чем пустой амбар на каком-нибудь заброшенном прибалтийском хуторе.

Маша не торопясь расстегнула нагрудный сегмент легкого скафандра, извлекла флакон шантаута и отправила все его содержимое в рот. Поморщившись, запила из термоса. Ощущение было, будто она долго жевала дубовую кору. Маша в жизни подобного не делала, но была уверена: именно так оно и выглядит.

Она сделала несколько шагов по пружинившему, съедавшему все звуки покрытию, и тотчас же возник свет. Он прибывал постепенно, чтобы глаза успели привыкнуть. Источники света были новые, доставленные спецкомиссией. Сам корабль был практически полностью обесточен, во избежание непредвиденных обстоятельств. Чтобы, к примеру, у бортового компьютера не возникло вдруг желание самовольно изменить орбиту. В подобное развитие событий, разумеется, не верили, но правила пуганой вороны и ружья на стене тоже никто не отменял. В то же время солнечные батареи продолжали снабжать систему жизнеобеспечения звездолета энергией, достаточной для поддержания в нем минимального бытового комфорта. Здесь все еще можно было дышать относительно свежим воздухом со слабым привкусом химической очистки. И не замерзнуть в легком скафандре.

Маша дождалась, пока светильники разгорятся в полную силу, и двинулась вперед. Она еще не решила окончательно, где проведет эту ночь.

Для начала прогуляться до главного поста, где с ней случилось кое-что интересное. Подождать, вдруг повторится.

Если ничего не произойдет – заглянуть на техническую палубу, как Маша давно и собиралась. Ее предупреждали, что большинство отсеков там окажется наглухо задраено. Но где-то там был транспортный ангар. Маша не простила бы себе, упусти она возможность повидать своими глазами старинные вездеходы и десантные люгеры, причем в идеальном состоянии. А потом как-нибудь, в разговоре с братом, ввернуть высокомерно: «Между прочим, гигабот «Стероп 218» две тыщи сто пятидесятого года выпуска – это така-а-ая махина! И выкрашен, если кто-то не знал, в кислотно-желтый цвет – как цыпленок…»

Под конец, вдоволь налюбовавшись (Маша всегда была неравнодушна к сложной технике, и родители утверждали, что это наследственное), подняться на коммунальную палубу. Посетить рекреационную зону и выяснить, действительно ли там был бассейн или Ахилл ее разыграл на ровном месте. Кроме того, там должна быть еще и оранжерея, увы – совершенно вымороженная. А еще каюты экипажа. Открытые. С личными вещами, до сих пор оставленными в неприкосновенности. Маша не собиралась ничего трогать руками. Просто посмотреть. Открыть дверь, постоять на пороге, повздыхать горестно. И уйти восвояси…

На мгновение у Маши перехватило дух от внезапного ощущения свободы. Даже голова немного закружилась. Прогулка в полном одиночестве по пустому космическому городу! Не всякому выпадет такое приключение.

Но затем она рассудила, что все же в этом приступе эйфории повинна передозировка шантаута. И потому надлежит сдерживать внезапные порывы, не отвлекаться на обуревающие эмоции, а по возможности холодно и бесстрастно фиксировать происходящее. Да, шантаут не вызывает галлюцинаций. Но, по косвенным наблюдениям, в случае превышения рекомендуемой дозировки он может чрезвычайно обострять чувства. На что Маша и рассчитывала.

Должно быть, в первую очередь в ней обострилось чувство пространства.

Маша неспешно двигалась в направлении главного поста, прислушиваясь к шумовому фону. Ничего нового: все так же булькал охладитель, все так же где-то искрило, все так же уныло пыхтели воздухоочистители. Откуда-то глубоко снизу, с инженерных палуб под ногами, доносилось невнятное уханье. Что там могло ухать так внушительно, Маша и предположить не могла.

Она тут же придумала себе заточенного в реакторных отсеках демона Балрога, в задачи которого собственно и входило присматривать за веществом и антивеществом в магнитных ловушках. Лишившись привычного занятия, Балрог скучал, лениво пробовал огненными плетками одрябшие магниты и временами меланхолически ухал. Маша мысленно оснастила горемыку ветвистыми рогами, стрекозиными крыльями, укутала шелковистым мехом пестрых гавайских расцветок и снабдила прочими натуралистическими деталями. «Печальный Балрог, дух ворчанья, бухтел под грешною землей…» – напевала она. Спустя несколько минут Маша с неудовольствием обнаружила, что перегнула палку с играми разума: Балрог угнездился в ее воображении весьма прочно и не желал уходить. «Брысь! – скомандовала Маша. – Не хочу о тебе думать. Убирайся откуда пришел. Упрямишься? Ничего, я-то знаю, что нужно сделать, чтобы не думать о белой обезьяне…» Она тут же представила себе упомянутую обезьяну. Не какую-нибудь там безобидную мартышку, увешанную старинными очками в роговой оправе. А вполне крупногабаритную гориллу. Да что там мелочиться – Кинг-Конга. Пятиэтажного, угрюмого, бурчащего необъятным брюхом. И, разумеется, белого, как снег. Угрожающе взрыкивая, Кинг-Конг горной лавиной попер на Балрога. Тот, зловеще ухмыляясь, выставил перед собою рога и щелкнул плетками… «Разберитесь как-нибудь без меня, хорошо?» Монстры не возражали. Спустя мгновение Маша пожалела, что оставила их без присмотра.

Ей пришлось остановиться и основательно приложиться к термосу. Идея с шантаутом уже не выглядела такой заманчивой. «Не знаю, как там с чувствами, – безрадостно подумала Маша, прислушиваясь к разворачивавшейся в ее мозгу бойне, – но со здравым смыслом я свободно могу распрощаться. Эй, вы двое! Прекратите, не то!..» Желаемого эффекта не воспоследовало. Хуже того: к сладкой парочке присоединился кто-то третий и принялся выбивать пыль и вынимать душу из обоих сразу.

Нужно было срочно отвлечься.

Маша зажмурилась и представила себя песчинкой в бесконечности вселенной…

Напрасно она это сделала.

 

6.

Пустынный коридор со скругленными сводами, где при желании, вставши посередине, можно было дотянуться кончиками пальцев до стен – не Маше, разумеется, а какому-нибудь рослому мужчине! – прянул во все стороны сразу и сделался просторным, как орбитальная верфь для строительства пассажирских лайнеров дальнего сообщения. И это было только начало. Маша деловито изгнала из воображения Алису с ее уменьшающим флакончиком (должно быть, та отправилась прямиком к Балрогу и Кинг-Конгу; как она намеревалась поладить с такой компанией, никто не знал). В конце концов, это не она уменьшалась, а пространство вокруг нее становилось таким же необъятным, как и ощутимым. Атмосферные бури Юпитера смрадно дышали Маше в лицо, а электрические токи в недрах металловодородной оболочки отдавались щекоткой под коленками и в пятках. Стремительный полет многочисленных спутников газового гиганта шевелил волосы на макушке. С чуланным шорохом вращались пылевые кольца, которые так и тянуло назвать пыльными. От каменной ракетки Фивы теннисными мячиками отскакивала мелкая космическая щебенка. Хулигански посвистывая, проносились астероиды и пропадали где-то в районе Марса. В облаке Оорта копошились безымянные до поры до времени кометы. А дальше… а дальше… «Назад!» – жалобно пискнула Маша. Галактическое безбрежие послушно вернулось в пределы ее сознания, приняв очертания большого шарообразного аквариума, где вместо непреложной золотой рыбки плавала крохотная песчинка Солнечной системы, со всеми ее планетами, кометами и прочей бижутерией из камня и льда.

«Кажется, я натворила дел, – думала Маша. – Очень увлекательно вместо муторной качки чувствовать родственные связи со всей Галактикой. Но теперь я совсем уже ума не приложу, как это поможет мне разобраться с тайной звездолета. Эти вредные монстры заняли своими тушами весь мой мыслительный аппарат. И если честно, я уже слабо припоминаю, с чего все началось и что за тайна меня сюда пригнала. Нет, так не годится. Нужно взять себя в руки…» Она тотчас же попыталась заключить себя в объятия. «…эй, эй, в переносном смысле! Кажется, я теряю способности к абстрактному мышлению. Для энигмастера это сме-е-е….» В глазах померкло, словно кто-то единым махом смел напрочь все светильники, труба коридора приобрела неприятное сходство с длиннющим темным тоннелем, в самом дальнем конце которого мигала колючая белая звездочка, и не то воздушным потоком, не то магнитными линиями Машу неудержимо влекло к ней навстречу. «…шно и грустно», – с громадным трудом успела Маша свести на нет самоубийственную мысль. «Что происходит? – спросила она себя. – Я схожу с ума потому, что проглотила несколько лишних крупинок нейрокомпенсатора? Или что-то старательно пытается свести меня с ума? Но почему именно меня? Почему не Ахилла или Гектора, которые бывают здесь каждый день и не по разу? Почему не доктора Канделяна или этого противного Корнеева, когда они возятся с технической начинкой звездолета? За что мне такая честь? Неужели за то, что я почувствовала чужое присутствие и, сама того не зная, ступила на верный путь к разгадке?» Маша солнечно улыбнулась, хотя в носу жутко щипало, а на глаза, совершенно не к месту, наворачивались крупнющие слезы. Все это происходило против ее воли, но пребывало в точном соответствии со всем, что творилось у нее в мыслях. «Ни фига мне не смешно. Но и для грусти нет причин». Улыбка растаяла, слезы высохли. «То-то же. Человек должен быть хозяином своим чувствам. Иначе он превращается… превращается…» Чтобы не будить лихо, Маша задудела под нос одолевавший ее в свое время и несколько недель занозой торчавший в мозгу пошловатый мотивчик «Скучаю по тебе я» из популярного в прошлом сезоне мюзикла «Бесстрашные еноты – охотники на оборотней». Ей очень не хотелось возвращаться в этот кошмар, но клин, как известно, выбивают клином. У Маши был музыкальный слух, пальцы ее были длинны и словно бы специально созданы для извлечения мелодий из какого-нибудь изящного инструмента. Вот чего у нее не было вовсе, так это голоса. Как следствие, больше всего Маша любила петь. Это был ее пунктик, с которым окружающим приходилось мириться. На пустом звездолете стесняться было некого, и Маша радостно заголосила что есть мочи:

В этот момент она себе невозможно нравилась.

Со мстительным злорадством Маша окинула внутренним оком притихших в благоговейном ужасе Кинг-Конга и Балрога. У белой суперобезьяны был подбит левый глаз, на плюшевом брюхе образовались темные подпалины; Балрог же лишился половины рогов. Был там еще и кто-то третий, разглядеть которого в облаках поднятой пыли Маша не смогла. О чем, собственно говоря, нисколько не сокрушалась.

Но этим дело не ограничилось.

Вернее, все только начиналось.

Откуда-то приплыло тугое облако запаха жареной картошки. Возможно, с грибами. На «Луче» неоткуда было взяться ни тому, ни другому. Кухонный блок был пуст и холоден, как ледяная пещера, продуктовые припасы давно вывезены и распределены по музеям истории космонавтики.

Затем густо прянуло ядовитым солдатским одеколоном. Почему солдатским, Маша сказать не могла, но по ее мнению только такой токсичной дрянью и можно было отбить сложный букет из нестиранных портянок, двухнедельного пота и горохового пюре.

Маша продула маску чистым кислородом. Дышать стало легче, зато еще сильнее вскружилась голова.

Где-то далеко внизу, в грузовом отсеке, капля конденсата сорвалась с потолка и с оглушительным грохотом врезалась в решетчатый пол.

Сиренами воздушной тревоги взвыли и запели арию атакующих валькирий насосы системы жизнеобеспечения.

С готическим скрипом деформировались металлические переборки, да и сам бронированный корпус звездолета дышал тяжко и безысходно, как умиравший великан.

Изрыгнув многоступенчатое, как древняя ракета-носитель, проклятие на мертвом языке, Балрог с новыми силами набросился на Кинг-Конга. Но некто неузнанный очень вовремя подставил ему ножку, и демон растянулся во всю длину и ширь, едва не растеряв свои плети. С молодецким уханьем Кинг-Конг прыгнул на него сверху и принялся охаживать стопудовыми кулаками по дымящемуся загривку.

Маша обхватила голову и сползла по стеночке без сил, без воли к сопротивлению.

«Пора звать на помощь», – пестрой лентой доктора Ройлотта ввинтилась в мозг предательская мыслишка.

«И что же? – с суровым недоумением возразило рациональное энигмастерское эго. – Все старания – а то и страдания! – впустую? Без единой продуктивной идеи про запас? Да, обжираться шантаутом до медикаментозной интоксикации было не лучшим решением. Но кто сказал, что традиционные средства для обострения чувств проявили бы себя лучше? Нам известны случаи…»

«Согласитесь, что риск себя не оправдал, – парировала Пестрая Лента. – Все, что мы получили в результате этого нелепого эксперимента по расширению сознания, – это обалдевший от сенсорной перегрузки энигмастер, не способный ни к адекватному восприятию реальности, ни к разумному поведению как таковому».

«Неправда! – обиженно пропищала Маша. – Я в порядке. Ну, почти… Сейчас я отдышусь, разберусь со своими ощущениями, прогоню прочь этих окончательно сбрендивших буянов…»

«Вот видите! – не упустила своего шанса Пестрая Лента. – Ее одолевают внутренние демоны. Впору вызывать хорошего сертифицированного экзорциста! И что нам толку от такого, с позволения сказать, исследователя с закипающими от перегрева мозгами? И нужно еще доказать, что мозги вообще имели место!»

«Но мы не можем вот так все бросить и уйти, – ответствовало Эго. – В конце концов, мы уже здесь, и ничто не препятствует началу активного исследования. Будем использовать те инструменты, что есть под рукой. Были мозги, не было… Других энигмастеров на орбите Юпитера у нас все равно не предвидится…»

«Не стоило бы утверждать такое столь самонадеянно», – сардонически откликнулась Пестрая Лента.

«У вас есть новая информация на сей счет? – насторожилось Эго. – Или это всего лишь пустые домыслы провокационного свойства?»

«Время покажет», – туманно прошуршала Пестрая Лента.

«Так, – вдруг сказала Маша, выпрямляясь во весь рост. – Некоторые фантомные сущности явно позабыли, кто здесь хозяин. Рада напомнить, что это мой мозг, а значит – мои правила. Слушать вас больше не желаю. Я сыта по горло вашим спесивым резонерством. И вы, там… прекратите завывать, скрежетать и вздыхать! И пахнуть тоже! Эти ощущения мне совершенно ни к чему, ясно вам? Вы двое… или сколько вас есть! – обратилась она к шайке-лейке драчунов на периферии сознания. – Вас это тоже касается!»

«Мы всего лишь пытались быть полезны», – уязвленно проворчало Эго.

«Я тронута», – Маша мысленно изобразила насмешливый книксен.

«Ох уж мне эти энигмастеры с их завышенными самооценками!» – прошипела Пестрая Лента, уползая в воображаемую стенную щель по шнуру от вентилятора.

Балрог, Кинг-Конг и еще кто-то утомленно присели на корточки в своем углу и закурили вонючую трубку мира, передавая ее по кругу.

Чувствуя себя властительницей королевства, в котором только что кнутом и пряником удалось подавить массовые беспорядки, Маша удовлетворенно вздохнула и открыла глаза.

 

7.

Все было хорошо.

Никто не сошел с ума. Никто не страдал от галлюцинаций. В голове было ясно, пусто и холодно. Как на звездолете «Луч III».

Проверяя свои впечатления, Маша мурлыкнула:

Звуки собственного голоса нравились ей, как и прежде, не оставляя ощущения горного обвала.

Маша стояла посреди главного коридора, в одной руке у нее был термос, наполовину пустой, а в другой – салфетка. Прелесть положения заключалась в том, что Маша не помнила, когда все это извлекла из рюкзачка. Очевидно, в ее приключениях духа был момент, когда руки следовали собственным динамическим стереотипам, не полагаясь более на сознание… Задумчиво глотнув из термоса и вытерев испарину со лба, Маша огляделась. Выяснилось, что она убрела от шлюзовой камеры на приличное расстояние и была сейчас примерно на полпути до главного поста.

Да, все было замечательно, но что-то было не так.

За двести с лишним шагов, слегка прищурившись, она могла различить все царапины и трещинки на дверной броне.

Маша протерла глаза, энергично проморгалась, в сотый уже, наверное, раз зажмурилась и вновь вытаращилась на двери главного поста что было сил.

Ничего не изменилось. Она по-прежнему могла померяться остротой зрения с какой-нибудь хищной птицей вроде орла.

«Ну вот, опять, – подумала Маша обреченно. – А я уж успокоилась немного. Интересно, зачем мне такие зоркие глаза, есть ли в том какой-то смысл?»

Понурясь, Маша продолжила свой путь. При желании она могла бы пересчитать пылинки под ногами. Но такого желания не возникало.

Да, шантаут сделал свое дело. Ничего путного из этого безумного опыта не вышло. Оставалась надежда, что на главном посту удастся пережить еще раз то, что случилось днем. Пережить, прочувствовать обостренными своими чувствами и понять. Если повезет.

Но везение – не та категория, какой подобает оперировать настоящему энигмастеру.

Вот что Маше удалось с наибольшим успехом, так это сызнова зациклиться на непотребной музычке с идиотскими словами.

Дойдя до перехода, соединявшего параллельные коридоры, она опять увидела свое искаженное отражение в зеркальной панели. Привести себя в порядок после пережитого никак не помешало бы… Маша свернула с намеченного маршрута и подошла к зеркалу. Огляделась: никаких новых впечатлений. Та же ярко освещенная пустота, те же задраенные отсеки, за дверями которых в девяноста случаях из ста не скрывалось ничего любопытного. Сдвинув маску, помассировала лицо. Вернула на место выбившиеся из-под шлема темные пряди. Состроила себе несколько рожиц на все типы настроений. Зеркало из полированного металла было аховое, да еще и не очень чистое. Подышав на него, Маша протерла пятачок напротив лица салфеткой из рюкзачка. Не удовлетворилась результатом. Подышала еще.

На мутной блямбе от ее дыхания сама собой возникла опрокинутая скобка.

А затем невидимый палец поставил над нею две точки.

Маша остолбенела.

Не меняя позы, стрельнула орлиным своим взором по сторонам.

Никого.

Медленно набрала полную грудь воздуха. Задержала дыхание. Сосчитала до тридцати – на дольше не хватило терпения. Выдохнула так же ме-е-едленно, через рот, прямо на панель.

– Еще разок, – сказала она абсолютно спокойным тихим голосом.

Вначале скобка. Затем точка. И – запятая, тоже опрокинутая.

Теперь Маша позволила себе обернуться. Она видела каждую деталь на много метров вокруг себя: щербинки и вмятинки, непрокрашенные места и осыпавшуюся полировку. При небольшом усилии она могла различить танцы пылинок в потоках воздуха. И только.

– Кто ты? – спросила Маша. – Где ты?

Ответа не последовало. Да и как мог бы ответить тот, кто не только лишен тела, а и всяких зримых очертаний?

– Нет, не уходи, – сказала Маша. – Я знаю, что ты где-то рядом. И я здесь из-за тебя. Больше никого нет. Только ты и я.

И снова, как тогда: волна холодного воздуха сквозь ткань скафандра, сквозь кожу…

Но было кое-что новое.

Обрывки мыслей и неясных образов. Чужие. Внутри ее сознания. Не за что уцепиться, чтобы их удержать. Все ушло вместе с волной холода.

– Прости, – сказала Маша. – Я не поняла тебя.

Но тот, кто играл с нею возле зеркала в свои странные игры, прекрасно понимал обращенные к нему слова.

– Кто же ты?..

Маша чувствовала себя обманутой. Какой толк в орлином зрении, если невозможно увидеть невидимое?

– Так ничего не получится. Я знаю, ты хочешь того же, что и я. Ты хочешь понимания. Ты должен мне помочь.

Любопытно, с чего она вдруг сочла за благо обращаться к загадочной неощутимой сущности в мужском роде?

– Я хочу, чтобы ты встал передо мной. Между мной и зеркалом. Ты ведь сделаешь это для меня, правда?

Пронизывающий холод и чужие образы в голове. На короткий миг.

И все же…

Кажется, ей удалось-таки увидеть то, что не мог увидеть никто другой.

– Я тебя вижу, – сказала Маша ровным голосом. – Не вертись, я хочу тебя рассмотреть. Это справедливо, потому что ты наблюдаешь за мной с самого начала.

Она ощутила холодный лучик прямо под сердцем. Впрочем, не такой уж и холодный. Удивительным образом в нем чувствовалось веселье.

Маша вдруг поняла, что напоминали ей эти бессвязные, неуловимые фрагменты мыслей. Прибой после разрушительного урагана. Клочья водорослей, обломки разбитых о камни кораблей, мертвая рыба и взбаламученный песок с самого дна океана. И жемчужины в раскрывшихся от невыносимого давления раковинах.

То была не смерть. Смерть не поступает с живыми существами так странно. Смерть – это ничто, абсолютный нуль. Все, что произошло с экипажем «Луча», должно было называться как-то иначе. Полужизнь. Иножизнь. Нет, жизнь здесь тоже ни при чем… Инобытие. Почти по Гегелю.

Предки, с их простым отношением к вечным вопросам, не ломали бы себе голову ни единой минуты, а назвали то, что видела своим болезненно обостренным зрением перед собой Маша, «неприкаянной душой».

Тень, в которой с трудом угадывались очертания человеческой фигуры. Тень сама по себе, отдельная, никем не отбрасываемая. Симулякр человека.

Привидение.

Маша в привидения не верила. Хотя в детстве и отстаивала их право на существование в честном бою.

Поэтому ей проще было воспринимать своего призрачного собеседника как… допустим, как человека, попавшего в трудное положение.

Разумеется, она сознавала, что перед ней не человек, которому можно дать лекарство и он выздоровеет, а потом можно будет с ним пойти в кафе и поговорить с глазу на глаз о чем-нибудь легком и отвлеченном. Больше того: она понимала, что этот человек умер давно, задолго до ее рождения, и она видела его мертвое тело. Что при жизни этот человек был совершенно другим, говорил на другом языке, и у него были другие взгляды на мир, и наверняка он не любил то, что любит она, а то, что для нее важно, для него могло быть нелепым пустяком.

Сейчас это все не имело значения. Как сказал бы на ее месте Пармезан, желая ввести мозговой штурм распоясавшейся «Команды Ы» в конструктивные рамки: «Не обсуждается!»

Сейчас перед Машей стоял единственный и последний свидетель.

И задача состояла даже не в том, как его разговорить, а как понять.

– Ты ведь пришел неспроста, правда? – промолвила Маша. – Хочешь рассказать, что случилось?

Короткий укол ледяным острием, и снова под сердце.

– Больше так не делай, хорошо? – попросила Маша, когда снова смогла дышать. – Я могу умереть. Конечно, после этого есть небольшой шанс, что я стану такой же, как ты, и тогда мы славно поболтаем. Но в этом случае твоя тайна останется при тебе, потому что второго энигмастера на звездолет никто не отправит.

Холодный ветерок скользнул по ее щеке. Возможно, так в мире призраков выглядело извинение.

– Помоги мне, – сказала Маша. – И я смогу помочь тебе.

Тень расплылась облачком дыма, совершенно утратив прежние очертания. Растаяла – в затем снова вернулась.

– Я неверно выразилась, прости. Мне не удастся вернуть тебе жизнь. Это никому не под силу. Но люди узнают, что случилось со всеми вами, чтобы такое больше ни с кем не повторилось. Это должно быть для тебя важно. Я права?

Ей померещилось, будто тень пожала плечами.

Медленно, как и подобало привидению, она приблизилась к Маше… впиталась в нее, слилась с нею в единое целое… холодно, очень холодно, невыносимо холодно… бешеная круговерть мыслей в голове, так что не разобрать, где свои, где чужие… меня зовут Мария Тимофеева, я энигмастер, да, я не в лучшей форме, но я выдержу, не сойду с ума и не упаду без чувств… теплее, еще теплее… все в порядке… все прошло.

Когда Маша снова смогла видеть, глазам ее открылась все та же зеркальная панель от пола до потолка.

Но теперь в ней было два отражения.

 

8.

Человеческое лицо. Словно бы проступающее сквозь темноту, с глубокими впадинами вместо глаз и неровной тонкой линией вместо губ. Черно-белая маска. Или набросок тушью, принадлежащий кисти художника-минималиста. Одно только лицо, прямо над Машиным плечом. И больше ничего.

Линия губ беззвучно шевельнулась, уголки немного карикатурно приподнялись, обозначая улыбку.

Одно из необходимых качеств энигмастера – избыточный объем знаний. Так, на всякий случай, вдруг сгодится. Если есть время и возможность научиться чему-нибудь новому, странному и на первый взгляд никчемному, энигмастер ни за что не упустит такой шанс.

Маша умела читать по губам. Это было частью ее персонального избыточного объема знаний. Иногда оно доставляло массу неудобств тем, кто хотел пошептаться насчет нее за соседним столиком кафе. Правда, ей не приходилось практиковаться в искусстве общения с призраком. Но это оказалось даже проще, чем с обычными людьми. Как выяснилось, у призраков была идеальная артикуляция, по понятным причинам начисто лишенная фонем и ограниченная одними виземами.

Вначале Маша считала с призрачных губ набор визем, который показался ей бессмысленным. Спустя мгновение она догадалась: это было слово «salud» – «привет» на старом, давно вышедшем из употребления диалекте интерлинга. Которым Маша, очень кстати, владела немногим хуже родных для нее русского и испанского.

– Как мне тебя называть?

«Просто «ты». Хорошее слово, короткое, емкое. Я пойму».

– Ты помнишь свое имя?

«Имя? Зачем? Нет… нет, не помню».

– Кем ты был на звездолете?

«Я помню, кем был. Помнил… В этом есть смысл?»

– Разве ты не хочешь вспомнить свою прежнюю… прежнее состояние?

«Не знаю. Не уверен. А в этом есть смысл?»

– Мне кажется, есть.

«Смысл – для тебя или для меня?»

Маша не нашлась, что ответить. Лишь пожала плечами.

«Для меня – нет. Я не вернусь. Даже если бы и хотел. Или хотела? Смешно. Не помню… А я уже не хочу».

– Хорошо, оставим это. Но если пожелаешь, можем поговорить позже.

«Можем».

Это было удивительное приключение. Она находилась на борту древнего звездолета и разговаривала с привидением. Такое нечасто удается испытать. От безумия ситуации кружилась голова. А может быть, все еще действовал шантаут? Но к восторгу примешивалась печаль. И становилось неясно, чего больше.

Иногда работа энигмастера бывает невыносимо тяжелой.

– Что случилось с вами? Отчего вы… изменились?

«Смешно. Я помню, что такое смерть. Это распад личности. Остальное уже не важно. Тело может еще жить какое-то время. А здесь все наоборот. Не жизнь, но и не смерть. Я все еще личность. Другая – но личность. Я даже что-то помню из своего прошлого… Не важно. Все забывается очень быстро. И теперь я могу перестать цепляться за свою личность. Стать наконец свободным. Как все».

– Как все остальные из экипажа?

«Да. Они обо всем забыли. И стали свободны».

– Это ты привел звездолет домой?

«Нет. Все мы. Почти все. Мы еще помнили. Это нужно было сделать. Как ты говоришь: чтобы не повторилось».

– Мы больше не летаем в субсвете. Шанс, что такое повторится, ничтожен.

«В субсвете? Да, конечно. Сейчас мы тоже не летаем в субсвете. Мы вообще не летаем».

– Что же вы делаете?

«Не важно. Неинтересно. Долго объяснять».

– Хорошо. Расскажи по порядку.

«У меня не получится. Я не могу думать так медленно, как ты. Попытаюсь. Тебе нужно постараться меня понять. Это тоже не важно – теперь. Но все же имеет смысл. Что же это было? Что было?.. А, вот. Я сижу в кресле. Как тогда, помнишь?»

– Помню. Это было необычно. Но помогло мне догадаться, что ты где-то рядом.

«Да, тебе это удалось. Ты… ты молодец».

– Спасибо.

«Так вот: сижу в кресле. Руки на панели. Ввести директиву… Директиву «двадцать восемь-альфа дзета тау». Не помню, что это такое».

– Не важно.

«Да… Смотрю прямо перед собой. Жду нужного момента. Немного злюсь. Потому что время тянется, а хочется ввести директиву и покинуть пост. Да, покинуть пост. Затем, чтобы… не помню».

– Чтобы лечь в гибернатор. И уснуть.

«Уснуть? Да, наверное… И вдруг. Это словно удар о стену. На полном ходу слететь со своей полосы и разбиться об отбойник. Понимаешь?»

Маша не понимала, но послушно кивнула.

«Смешно. Отбойник… Что-то еще помню. Да, словно удар. И темнота. Темнота…»

– Темнота оттого, что ты изменился?

«Нет, другое. Я изменился, но не сразу. А тогда… Темнота и звезды. Меня выбросило за борт. Нас всех выбросило. Мы остались в пустоте и темноте, испуганные, потерянные, ничего не понимающие. А вокруг миллионы звезд. Разноцветных и неподвижных. Понимаешь? Мы отстали от собственного корабля».

– Отстали?!

«Да, корабль улетел дальше. А мы плавали в облаке и не знали, что делать дальше. И с каждой секундой теряли… теряли…»

– Что теряли?

«Себя. Воспоминания, навыки. Имена… Мы становились другими. Менялись. Все, что было прежде, теряло смысл. Но мы еще могли понимать друг друга. Мы все еще были вместе, и мы были экипажем».

– Так что же случилось?

«Не знаю. Когда-то знал… знала… Смешно. Теперь забыл. Многое легко забывается. И так хочется забыть совсем все».

– Потерпи. Скоро ты сможешь забыть обо всем. Как только расскажешь до конца.

«А, вот. Участок пространства. Облако. Мы плавали в облаке. Не просто вакуум. Серая материя. Есть темная материя… а это была серая. Какое-то промежуточное состояние. Вы сможете найти скопления серой материи… по дефекту барионного свечения. Да, наверное так. Серая материя – она как крупное энергетическое сито. Но сито абсолютное. Не могу объяснить. Не важно… Мы остались в сите. А корабль полетел дальше. Мертвый, как камень. С нашими телами. Такими же мертвыми».

– И вы решили…

«Да, тогда казалось, что в этом есть смысл. Вернуться и рассказать. Главное правило исследовательских миссий. Смешно… Оказывается, еще столько помню. Вернуться и рассказать… Мы не могли ни вернуться, ни рассказать. Тогда мы решили вернуть корабль. Чтобы вы хотя бы догадались. Чтобы узнали о серой материи возле Про…»

– Проксимы, – подсказала Маша. – Как вам удалось?

«Мы догнали корабль».

– Догнали?! Корабль, несущийся почти со скоростью света?..

«Ты не понимаешь. Мы другие. Мы существуем по другим законам. Да, мы его догнали. Не все. Не потому что это трудно. Некоторые решили, что это уже не важно. И остались в облаке».

– Насовсем?

«Нет, зачем… Я знаю, где находится каждый из нас. Там, где ему интересно. Мы попали в очень интересный мир. Не могу тебе объяснить. Не хватает смыслов. Это как… как переплетение струн, которые звучат… нет, не звучат… сияют… Нет, не могу».

– Хорошо. Вы догнали звездолет. И что дальше?

«Очень просто. Я еще помнил директивы. Мы все помнили. И мы сделали то же самое, что и я с тобой тогда, на главном посту. Заняли свои материальные оболочки и заставили их ввести директивы для маневра возвращения».

– Вы управляли звездолетом с помощью собственных… тел?!

«Это было непросто. У нас не было своих рук. Но руки были у оболочек. Все получилось. Нужно было только придумать, как остановить корабль, когда он вернется домой. Оболочки теряли функциональность. Мы смогли свести задачу к одной финишной команде. Не спрашивай, как это удалось. Я не помню. Нужна была одна оболочка. Одной было достаточно. Все, что от нее требовалось – опустить пальцы на панель».

Призрак помолчал, губы его казались замерзшими.

«Мы сумели это сделать», – наконец сказал он, и в этом читался оттенок гордости.

– Ты действительно не помнишь своего имени? – безо всякой надежды спросила Маша.

«Нет смысла. На корабле мы были единым целым. Целое, которое больше суммы его слагаемых. Но теперь остался я один. Одна. Одно. Как тебе больше нравится. Другие ушли. Туда, где интересно. Но мне нужно было дождаться того, кто поймет».

– Я поняла тебя.

Призрак снова улыбнулся.

«Ты знаешь, что на корабле есть еще кое-кто?»

Маша заставила себя отвлечься от зыбкого контакта с человеком, которого давно не было, и прислушаться. Ее чувства все еще было болезненно обострены.

Так и есть. По главному коридору идут двое. Не таясь, грохоча тяжелыми ботинками.

– Ма-а-аша! – узнала она голос Гены Пермякова. – Где ты?..

– Сканер включи, балда, – посоветовал голос Тёмы Леденцова.

«Смешно. Тебя ищут. И скоро найдут. Хочешь спросить еще о чем-нибудь?»

– Да. О многом. Но… как ты все время повторяешь, это не важно.

«Можно мне уйти?»

– Да, ты свободен. Свободна. Как тебе больше нравится.

«Больше всего мне нравится свобода».

От прежнего возбуждения не осталось и следа. Маша чувствовала себя разбитой и усталой. У нее ужасно болела голова. Вселенская бесконечность, что окружала звездолет со всех сторон, отзывалась в каждой клеточке тела муторной дрожью. Маше хотелось сесть, спрятать лицо в ладонях и всласть прореветься.

Холодная ладонь коснулась ее пылающего лба.

«Adieu, adieu, adieu! Remember me…»

– Ма-шеч-ка-а-а! – надрывался Пармезан где-то совсем рядом. – Мы идем к тебе!..

 

9.

– О-о-ох, – сказала Маша. – Не будете ли вы так добры, чтобы прекратить мои мучения каким-нибудь скорым и, желательно, безболезненным способом?

– Убить, что ли? – деловито уточнил Тёма Леденцов по прозвищу Леденец.

– Не надейся, Мария Тимофеева, – сухо сказал Гена Пермяков по прозвищу Пармезан. – Доброго отношения ты не заслуживаешь. Поэтому будешь мучиться столько, сколько я сочту необходимым.

– Гена, ты садист? – кротко осведомилась Маша.

– Нет, – ответствовал Пармезан. – Я делаю это сугубо в воспитательных целях.

Маша лежала в своей каюте на диванчике, натянув покрывало до самого носа, который торчал печально и одиноко, как спинной плавник косатки над океанской гладью. Ей было плохо. Да что там: ей было ужасно. Шантаут прекратил свое действие, наступила реакция. Иными словами, Машу не просто укачивало, а штормило. Она боялась пошевелиться или даже закрыть глаза, потому что под смеженными веками шторм незамедлительно превращался в ураган.

Сидевший у нее в ногах Леденец страдал вместе с нею, хотя и по большей части метафорически. Ему было жаль Машу, но он был не в силах чем-то помочь.

Да и Пармезану, который неспешно расхаживал по небольшому свободному пространству каюты, стоило немалых усилий изображать из себя тирана и деспота. Что касалось Маши, то она даже не пыталась следить за его эволюциями, потому что любой движущийся в ее поле зрения объект лишь приумножал мучения.

– Мария Тимофеева, – сказал наконец Пармезан, вдоволь нагулявшись. – Ты была в своем уме, когда затеяла эту авантюру?

– Не уверена, – слабым голосом призналась Маша.

– А в чьем? – спросил Пармезан, слегка потерявшись.

– Я пыталась поставить себя на место первого навигатора Кивилева. Думать как он. Чувствовать то же, что он чувствовал за секунду до смерти. И тут началось… то, о чем я тебе рассказывала.

– Помню, – холодно сказал Пармезан.

– Теперь я думаю, что все случилось неспроста. Привидение попыталось со мной заговорить. Но никак не могло придумать, как ему это сделать. И самое главное: как привлечь мое внимание, – увлекшись, Маша попыталась было принять сидячее положение, но благоразумно отказалась от этой мысли. – О-о-о-ох… Наверное, я была не первая, с кем оно проделывало свои фокусы. Но я оказалась единственная, кто был готов на все, что угодно, лишь бы раскрыть тайну. И, подозреваю, у него были какие-то свои предубеждения против больших человеческих компаний. Уж не знаю, как ему удалось внушить мне странную идею заявиться на звездолет ночью, одной…

– …да еще обожравшись нейрокомпенсатора, – ввернул Леденец.

– …но вряд ли сама я на такое отважилась.

– Напомнить тебе все безумные глупости, которые ты совершала по собственной воле? – сердито спросил Пармезан.

– Не надо меня переоценивать, – с досадой сказала Маша. – Мне и так нехорошо. В конце концов, кто мне говорил, что нужно, чтобы привидения поверили в тебя?

– Я говорил, – подтвердил Пармезан. – С каких это пор ты стала прислушиваться к моему мнению?

– С первой минуты знакомства, – миролюбиво сказала Маша. – Я вообще всех слушаю. Ты видел, какие у меня большие уши? Как у волка в бабушкиной постели. Если я не всегда следую чужому мнению, это не значит, что я пропускаю его мимо ушей.

– Привидению повезло, – с живостью заметил Леденец. – Машка к нему прислушалась!

– Ты можешь меня не смешить? – страдальчески скривившись, спросила Маша. – У меня и без тебя сил нет ни на что. И, кстати, воспитывать меня тоже не стоит, напрасная трата времени в моем состоянии, – добавила она, поведя ресницами в сторону Пармезана.

– Хорошо, – согласился тот немного раздраженно. – Но эксперименты с расширением сознания тебе еще выйдут боком.

– Я знаю, – сказала Маша болезненным голосом. – Все же, привидение сделало странный выбор. Ведь я по-прежнему в него не верю.

– Постой-ка, – сказал Пармезан озадаченно. – Разве ты не ездила с нами в Дублин на рандеву с Мэри Мастерс и безголовым епископом Дермотом О’Хэрли?

Маша попыталась отрицательно помотать головой, но ограничилась едва слышным: «Нет…»

– А как же Леди-в-Белом, Леди-в-Коричневом и Леди-в-Зеленом? – не отступал Пармезан.

На сей раз Маша не ответила, а лишь изобразила на лице всевозможное непротивление злу насилием.

– Да ты у нас прогульщица, – обрадованно констатировал Гена Пермяков.

Маша с отрешенным видом тоненько затянула:

– Мы ее теряем, – убежденно произнес Леденец.

– Но в чем-то Маша права, – сказал Пармезан раздумчиво. – Это не привидение в классическом представлении.

– Конечно, – кивнул Леденец. – Неприкаянных душ не бывает. Бывают автономные информационные пакеты разной степени структурированности.

– У информационных пакетов не бывает человеческой натуры, – запротестовала Маша.

– Квантовая репликация нейронных связей!

– Человеческие чувства? – упорствовала Маша. – Память? Речь?..

– Реплицированные квантовые взаимодействия!

– …юмор, наконец?

– Специфические квантовые матрицы!

– Ты несешь какую-то наукообразную белиберду, – укоризненно сказала Маша. – Специально чтобы меня запутать. А я просто хочу понять. Для себя…

– «Серая материя» для серьезного исследователя точно такая же белиберда, – фыркнул Леденец. – А ты, между прочим, ее открыла!

– Это не я, – возразила Маша. – Это они, экипаж «Луча».

– Вопрос спорный… – начал было разглагольствовать Леденец, но встретился с тоскливым Машиным взглядом и артистично закашлялся.

– Машечка, тебе удалось выяснить, кто из навигаторов вступил с тобой в контакт? – неожиданно спросил Пармезан, желая прервать затянувшуюся и явно бесплодную пикировку коллег. – Может быть, Кивилев?

– Не-а, – ответила Маша. – Я даже не уверена, что это был навигатор. Может быть, кто-то из научных офицеров. Хотя… директиву «двадцать восемь-альфа дзета тау» вряд ли мог знать кто-нибудь, кроме навигаторов.

– А ты ее знать не могла, – сказал Леденец. – Что лишний раз свидетельствует о твоей правдивости.

– И, судя по тому, как его забавляло мое к нему обращение в мужском роде, это могла быть женщина.

– Подозреваю, обращение в женском роде развеселило бы его не меньше, – проворчал Пармезан. – Ты должна помнить, что среди навигаторов не было женщин.

– Ну не в среднем же роде было адресоваться, – пожал плечами Леденец. – Тогда бы он точно угорел от смеха.

– А может быть, он был рад тому, – предположила Маша, – что его хотя бы кто-то услышал. Но что мы напишем в заключении? Что «Луч III» вернули домой привидения?

– Ничего мы не будем писать, – сказал Пармезан. – От имени Тезауруса изложим свою позицию руководству спецкомиссии, персонально доктору Канделяну. А уж в каких формулировках они приобщат ее к своим отчетам, не наша забота…

– Стаська просила передать, – внезапно встрепенулся Леденец. – Насчет твоего значка. Это эмотикон, обозначающий улыбку. Примитивное изображение, составленное из знаков пунктуации. Еще их называли «смайликами». Эмотиконы вышли из употребления очень давно, но экипаж «Луча» должен был о них помнить. Этой улыбкой привидение хотело обратить на себя твое внимание.

– Квантовые матрицы, – сказал Пармезан с большим сарказмом.

– Но почему тогда мне так грустно? – спросила Маша и шмыгнула носом.

– Потому что ты любишь поплакать над печальным и возвышенным, – объяснил Леденец.

– Ты не знаешь, каково это, – расстроенно сказала Маша, – говорить с человеком, которого уже нет в живых. Там, на звездолете, было еще сносно. А сейчас я вспоминаю, и у меня разрывается сердце.

– Они были герои, – сказал Пармезан очень серьезно. – Это сейчас все лезут в Галактику, как в собственный чулан. Ни тебе уважения, ни трепета. Сел и полетел! А в прежнее время для дальней экспедиции отбирали людей с особыми качествами. Самых умных, самых смелых, самых жестких. Героем и при жизни-то быть непросто. А попробуй стать героем после смерти!

– Я бы не смогла, – призналась Маша.

– Тебе это и не нужно, – сказал Пармезан почти ласково, – пока у тебя есть мы.

– Зато из тебя получилась бы недурная Дама-в-Розовом! – фыркнул Леденец.

– Ты циник, – констатировала Маша с огорчением. – Меня окружают сплошные садисты и циники.

– Цинизм, – авторитетно заявил Леденец, – это способность смеяться над тем, над чем другие проливают слезы.

– Это не цинизм, – проворчал Пармезан, – а неадекватные реакции.

– Глупости, – сердито сказала Маша. – Я так не хочу.

– А как ты хочешь? – спросил Леденец с интересом.

– Я всегда буду плакать над печальным, – обещала Маша. – И смеяться над веселым.

– С годами все мы будем меньше плакать, – с неожиданной философичностью промолвил Пармезан. – И меньше смеяться. И никакой это будет не цинизм, а житейская мудрость.

– Так я тоже не хочу, – расстроилась Маша. – Неужели это неизбежно?

– Конечно, – подтвердил Пармезан. – Рано или поздно мы повзрослеем. Даже Леденец, как ни странно это звучит. Увы… Но оставим лирику. Приготовься, Машечка, к последнему испытанию.

– Хорошо, – вздохнула та, промокая глаза краешком покрывала. – А потом вы меня отпустите?

– Отпустим, – заверил Пармезан. – Дадим тебе вкусного снотворного. Ты проспишь сутки, как сурок, и проснешься совершенно здоровая. По крайней мере, так мне обещал доктор. Приступай, Артем.

Леденец распахнул стоявший все это время у него под ногами черный саквояж. Оттуда был извлечен на свет некий прибор. напоминавший шапочку, сплетенную из белых и розовых бусин. Пармезан, шепча успокоительные мантры, бережно приподнял Машину голову с подушки, а Леденец с громадной осторожностью закрепил на ней шапочку.

– Мы снимем копию твоей зрительной памяти, – сказал он с энтузиазмом. – Полюбуемся на твое привидение.

– Подождите, – вдруг сказала Маша. – Тёма, можешь оказать мне услугу?

– Даже две, – хмыкнул тот. – А то и три!

– Кто-то в мое отсутствие приносит в это помещение цветы, – пояснила Маша. – У меня есть подозрения, но я хотела бы их проверить.

– Я могу скопировать информацию с системы видеонаблюдения в коридоре, – предложил Леденец. – Но это займет какое-то время.

– Можно поступить проще, – сказал Пармезан, понизив голос. – Отключить датчики присутствия. Злоумышленник… вернее, добродей – подумает, что Маша отлучилась по своим делам. Он воспользуется мастер-ключом, и мы застигнем его на месте преступления… вернее, доброго деяния.

– Не слишком ли жестоко? – усомнилась Маша.

– Ничего, – злорадно сказал Леденец. – Вторгаться в чужое жилище, хотя бы с самыми прекрасными намерениями, тоже не здорово.

– И я не заметил среди персонала станции «Фива» чересчур чувствительных натур, – добавил Пармезан. – Сделает вид, что ошибся дверью, извинится и уйдет.

Леденец, которому идея как-то сразу пришлась по душе, уже копался под снятой панелью в ячейках системы внутреннего комфорта.

– Вот и все, – объявил он. – Теперь нас здесь нет. Хотя и на этот эксперимент потребуется время…

Он не успел закончить.

Дверь бесшумно отошла.

– Ой, – растерянно пискнула Маша.

На пороге каюты стоял доктор Корнеев.

Покуда тянулась немая сцена, лицо его меняло цвет с естественного на раздраженно-багровый, затем на обескураженно-белый и наконец пошло беспорядочными пятнами.

– Э-э… м-м-мм… – сипло сказал доктор Корнеев, утратив всякие наклонности к обычным своим агрессивным манерам.

– Наверное, вы ошиблись дверью, – участливо подсказал Пармезан.

– И хотите извиниться и уйти, – с серьезным видом добавил Леденец.

– М-м-м… да, – выдавил наконец Корнеев.

– Цветы отдайте, – ядовито сказал Леденец.

На сей раз Корнеев интенсивно покраснел. Он сделал несколько шагов и неловко сунул букетик полевых колокольчиков в протянутую навстречу слабую Машину руку.

– Это вам, – буркнул он стеснительно. – Выздоравливайте, госпожа энигмастер.

И удалился, ступая подчеркнуто твердо. Дверь за ним закрылась.

– Я даже не ревную, – проронил Леденец после продолжительной паузы.

– А я никогда не узнаю, где он берет цветы на орбите Юпитера, – сказала Маша разочарованно.

– Но, кажется, это не тот, на кого пало твое подозрение, – прозорливо отметил Пармезан.

– У меня серьезные вопросы к собственной интуиции, – с горестной усмешкой сказала Маша. – О-о-ох… Приступай же, Тёма.

– А ты, пока я работаю, думай о чем-нибудь легком и отвлеченном, – ласково сказал Леденец. – Например, о белой обезьяне…

– Ни за что! – из последних сил выкрикнула Маша. – Балрогов тоже не предлагать!