1

Корабль был пристыкован к западному шлюзу, знаменитому самым длинным переходником на всей базе. Кратов успел сосчитать до трехсот, прежде чем достиг тамбура. При его приближении ожил и замигал чисто-синий глазок видеокамеры на бронированной двери, а нелюдской, с перезвоном хрусталя голос негромко испросил фамилию и личный код. Кратов назвал. Тяжелая, перехваченная полосами кованного металла дверь неожиданно легко откатилась, из-за нее ударил сноп яркого света, ослепляющий после тамбурного полумрака.

— Архаизм, — проворчал Костя сквозь зубы. — Дешевая экзотика…

Во всей цивилизованной Галактике давно уже не было таких крепостных стен и ворот. Когда нужно было как-то ограничить доступ, применялись более современные и надежные средства вроде изолирующих полей. Не видно, не слышно, и при всем том никаким тараном, фогратором, чертом и дьяволом не прошибить.

По-прежнему чувствуя себя большим звездным асом, по странному недоразумению угодившим на доисторическую ладью, Кратов прошел по центральному коридору корабля, служившему как бы продолжением долгой кишки переходника. Внутри дела обстояли гораздо утешительнее. Корабль оказался на уровне эпохи. Он принадлежал к славному семейству грузопассажирских малых трампов класса «гиппогриф». Не так давно сошедший со стапелей, совсем не битый, а значит — и совсем не латанный. Судя по размерам и числу дверей, выходивших в коридор, «гиппогриф» мог принять на борт до пятидесяти живых душ и никак не меньше килотонны багажа. То есть практически сколько поместится при соблюдении удобств экипажа.

Костя на ходу коснулся пальцами теплой на вид розовой обшивки стен. Она и вправду оказалась теплой, через нее руке передалось едва уловимое подрагивание. Трясся, понятное дело, не сам корабль, а вся база, с которой он был соединен пуповиной шлюза. База была древней, ее так и величали Старая База. Она болталась здесь, на орбите вокруг Земли, едва ли не с начала тысячелетия. Через нее пролегали первые регулярные трассы внутри Солнечной системы. И до сих пор каждые несколько минут к ней кто-то причаливал, а кто-то в то же самое время «выбирал якорь».

Дверь на центральный пост была перекрыта белесой перепонкой. Над ней светился транспарант с упреждающе выставленной ладонью. Здесь тоже замигал глазок, на сей раз зеленый, и голос, уже почти совсем человеческий, спросил то же самое и вдобавок пароль. Костя ответил как полагается, в необходимой последовательности. Пароль ему сообщили на Земле, в Отделе навигации.

Перепонка чавкнула и разошлась.

На центральном посту уже пребывал Стас Ертаулов, которому надлежало в этом рейсе исполнять обязанности третьего навигатора. При полном параде, во всех регалиях, включая нашивки пилота третьего класса и нагрудный знак училища. Блестящие черные волосы аккуратнейше уложены под Элвиса Пресли, загорелое лицо сосредоточено, челюсти мужественно сомкнуты, стальной взор устремлен на экран перед собой. Бог знает кем он воображал себя в эту минуту. Даже не шевельнулся на звук шагов.

— Привет, — сказал Костя и кашлянул.

— Опаздываете, Второй, — строго сказал Ертаулов, не поднимая головы.

— Никого же нет, — пожал плечами Кратов.

— Все давно здесь. И мастер, и инженер-навигатор. Инспектируют гравигенную секцию. А между тем вы, Второй…

— Ладно тебе выпендриваться, — сказал Костя беззаботно и прошел на свое место.

В глазах Стаса забегали искорки интереса.

— Ты где откопал такое слово?!

— Сам придумал, — улыбнулся Кратов. — У нас все так говорят.

— Ну, в самом деле, — произнес Ертаулов, оправдываясь. — Я тут с утра. Потом нагрянули эти двое. Тут тебя еще ожидает сюрприз… А ты заявляешься едва ли не к вводу программы. И даже знак не надел!

— Тебе станет приятно, если я его нацеплю?

— Двое «Сатурнов» — не один «Сатурн», — веско сказал Ертаулов.

Кратов вытащил из кармана форменной куртки знак училища — голубой Сатурн на фоне чернозвездного неба — и приладил на грудь.

— Теперь видно, что ты не с улицы, — промолвил Стас с удовлетворением.

— А что за сюрприз такой? — спросил Костя.

Вместо ответа Ертаулов проворно крутанулся в кресле и вскочил на ноги. Кратов обернулся. На центральный пост входили двое: командир и инженер-навигатор. Поскольку трамп был ошвартован, а не находился в полетном режиме, полагалось приветствовать командира стоя. Что Костя и сделал.

— Гм, — командир выглядел недовольным. — Дверь была незаперта. Причины?

— Виноват, — сказал Костя и зарделся. — Но посторонних на борту, кажется, нет.

— Угадали, Второй, — сказал командир. — Пассажиров не предвидится. Груз — закрытый контейнер и двести стандартных ящиков. Но дверь следует закрывать. Итак, я первый навигатор этого корабля, Пазур Олег Иванович.

Возраст мастера угадать так сразу было невозможно. Где-то в широком диапазоне между сорока и восьмьюдесятью. Он был невысок — его седая макушка находилась примерно на уровне кратовского плеча. Худое лицо обтянуто зеленовато-коричневой кожей: «загар тысячи звезд», который ничем уже не вывести. Тонкие губы сердито поджаты, взгляд прозрачно-серых глаз пристален и холоден. Все как у Стаса две минуты назад, но отнюдь не понарошку.

Костя назвался:

— Второй навигатор Константин Кратов. — И вдруг от растерянности брякнул: — Можно просто Костя.

Ертаулов сдавленно застонал.

— Инженер-навигатор Рашида Зоравица, — прозвучал среди наступившей осуждающей тишины мягкий и неожиданно мелодичный голос.

Это и был обещанный сюрприз.

Инженер-навигатор оказался девушкой. Притом потрясающе, невозможно красивой. Костя никогда еще таких не встречал. Все в ней было вызывающе ярким, броским. Если волосы, так черные до синевы вороньего крыла. Если глаза, так голубые до свечения. Если губы, так будто иконной киноварью очерченные. Фигура в полном соответствии с античным каноном. Если только можно вообразить Афродиту Милосскую в белой летной форме, с разноцветными нашивками и со знаком училища — золотое солнце в рогатой короне и в обрамлении долгохвостых комет — на высокой груди…

— Можно просто Рашуля, — сказала девушка и улыбнулась. — Русским почему-то нравится звать меня так.

— А как надо? — оживился Ертаулов.

— У нас, хорватов… — начала было Рашида, но покосилась на мастера и замолчала.

— Гм, — Пазур нахмурился еще сильнее. — Будем полагать, что церемонии завершены. И приступим к работе. — Он прошествовал на середину поста и встал лицом к экипажу. — Итак, этот мини-трамп класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот», нам надлежит доставить с грузами на галактическую базу «Антарес», каковая, естественно, расположена в звездной системе Антарес. Там он будет передан местному Отделу навигации. Мы же попутным рейсом вернемся на Землю. Разумеется, если не обнаружится необходимость перегнать сюда какой-либо иной корабль тем же способом. Данная транспортная операция рассматривается как практическое занятие по курсу космонавигации. По ее результатам всем вам будут высказаны соответствующие оценки. Каковые несомненно повлияют на заключение экзаменационной комиссии о вашей профессиональной подготовке и на последующее распределение. К тому же, за выполнение задания на личный счет каждого будет перечислено по пять тысяч энектов. Вопросы?

— Нет, — ответил Костя за всех. Потому что по судовой роли числился вторым после мастера. К тому же, пока все и так было ясно.

— Продолжаю, — сказал Пазур. — Длительность рейса около трех суток по бортовому времени. Отбытие завтра в десять утра. Медкомиссия — за два часа до старта. Опоздания недопустимы. Покидать базу запрещаю. С этого момента экипаж находится в состоянии полетной готовности. Инспекция корабля — до двенадцати часов местного времени. После обеда, с четырнадцати до шестнадцати — ввод полетной программы. С шестнадцати до восемнадцати надзор за грузовыми работами. С восемнадцати — отбой до восьми утра следующего дня. Напоминаю, что продолжительность суток здесь совпадает с земной. Вопросы?

— Нет, — повторил Костя.

— Характер груза? — вмешался Ертаулов.

— Не вникал, — сказал Пазур. — При погрузке можете полюбопытствовать. Объявляю второму и третьему навигатору замечание. Второй не выдержал паузы для возможных вопросов со стороны экипажа. Третий задал вопрос после ответа второго навигатора. Итак, продолжайте работу. А вас, — он повернулся к Рашиде, — попрошу со мной.

Уходя, командир бросил ледяной взгляд на Кратова и прикоснулся к сенсорной панели возле двери. Перепонка за ним сомкнулась.

— Эк он тебя, — сказал Ертаулов. — И мне перепало. Да ты садись, отрабатывай свои пять тысяч энектов.

Кратов послушно сел. У него немного кружилась голова.

— Ты, Костя, будто Казанова какой, — промолвил Ертаулов с усмешкой. Понимаю, девушка примечательная, но нельзя же так меняться в лице! Потом, у тебя же, по моим сведениям, сердце занято.

— Занято? — переспросил Костя. — Кем? Что ты имеешь в виду?

— Ну, ну, — сказал Стас увещевающе. — Весь курс вот уже пять лет с волнением следит за развитием твоего романа с некой рыжекудрой чаровницей…

Он осекся, потому что ожидал совсем не такой реакции. Кратов мог вмазать ему между глаз ответной колкостью, благо и сам Ертаулов был уязвим по многим позициям. Кратов мог до грубости резко осадить, такое за ним водилось, да в подобной ситуации он и имел на это право. Кратов мог покраснеть, что тоже походило на него, и замять разговор, что походило на него гораздо меньше. В конце концов, мог просто запулить в Стаса чем ни попадя.

Но Костя просто сидел, ссутулившись и наморщив лоб, словно не понимал, о чем шла речь.

— Ты смотри, — на всякий случай сказал Ертаулов, чрезвычайно удивленный. — Если я не туда вырулил, ты меня поправь. У меня язык, сам знаешь, впереди головы. Ты на то и Второй, чтобы Третьего притормаживать.

— Ерунда какая-то… — пробормотал Костя и тряхнул головой. — Ладно, Стас, давай-ка и впрямь за дело. Только не люблю я эти трампы! Сидишь как манекен и глядишь, как мастер кораблем ворочает. По мне лучше грузовой блимп: хоть и колымага, зато ты сам себе хозяин.

— А корабли миссий, «кормораны»? — с облегчением подхватил Ертаулов. — Защита высшего класса, гравигенераторы тянут что твоя черная дыра, сигнал-пульсаторы такие, что в Ядре слышно…

— Мечта! — застонал Костя. — Феерия! Ты пока заводи потихоньку этот паровоз Стефенсона, а я еще немного помечтаю.

 

2

Как и ожидалось, инспекция корабля прошла успешно. Все управляющие системы пребывали в рабочем состоянии, охотно отзывались на внешние раздражители и готовы были с честью исполнить свой долг в полете.

— Баста, — сказал Ертаулов. — Я бы чего-нибудь съел.

— Я тоже, — сказал Костя.

— Куда пойдем?

— Куда угодно. И чтобы там совершенно случайно оказалась Рашуля. Какая девушка!.. По моим расчетам, она тоже должна к этому моменту проголодаться.

— А если рядом окажется еще кто-то?

— В смысле — какой ни то ее местный ухажер? Что ж мы с тобой, не звездоходы?

— Да нет. Кто-то такой же… яркий.

— Ну и прекрасно. Двое «Сатурнов» — не один «Сатурн». А четверо — не трое. Даже если не все из них «Сатурны».

— Перед полетом не следует расслабляться.

— Это точно, — согласился Стас и вздохнул. — Хорошо, что Рашуля летит с нами, а не остается. Это был бы удар. Я бы в миг расслабился… Не будем поэтому отвлекаться на местных валькирий. Будем отвлекаться исключительно на членов нашего доблестного экипажа.

— В тебе говорит трюмный патриотизм.

— Еще бы! А в тебе ничего такого не говорит?

— Только чувство голода. И еще, пожалуй, острое желание утопить тебя в душевой. Ты хотя бы знаешь, кто такие валькирии?

— Разумеется, нет. И это неважно. Главное, что я слышал о них.

— Что, что ты о них слышал?!

— М-мм… «Полет валькирий» Вагнера. Куда-то они там летели. Слово красивое. Весомое. Я не специалист по словам. Я даже до этого дня не знал глагола «выпендриваться». А теперь знаю и буду им злоупотреблять. Ты пока еще что-нибудь подготовь из своего богатого лексического запаса.

— Куда идем-то? — повторил Костя недовольно. — В пилотский буфет или в бар при шлюзах?

— Держи, — Ертаулов покопался в карманах и кинул ему дольку «манны небесной», субмолекулярного пищевого концентрата в серебристой обертке. Очень похоже на вяленую дыню, о которой ты только что распространялся. Только глотай не жуя. Иначе не тот эффект.

Костя развернул обертку и сунул янтарно-желтую пластинку в рот.

— Скорее на переспелый банан, — заметил он глубокомысленно.

— Теперь до ужина мы сыты, — произнес Ертаулов. — А вечером, старшой, пойдем не в буфет, не в бар с их дурацкими автоматами, а в ресторан. Музыку послушаем, попляшем со здешними сильфидами. Рашуля наверняка там будет. Боже, какая девушка!.. Давай, что ли, программу к приходу мастера набросаем.

— Угу, — сказал Кратов и с сожалением проглотил дольку. — Мастер обещал нам трое суток полета. А на Земле, помнится, говорили о полутора.

— На Земле нам сулили не мини-трамп, а большой блимп. И не базу «Антарес», а всего-навсего Сириус. Как ты понимаешь, это совсем другое дело. Видно, что-то у них там изменилось.

— Надо было спросить у мастера…

— А какая разница?

Костя подумал.

— В сущности, никакой, — сказал он неуверенно, потому что вдруг где-то в самой глубине души, подсознательно, ощутил, что разница все же есть. Не для Стаса, не для красавицы Рашули, а именно для него одного. Но в чем она состоит, понять так и не смог. — Антарес так Антарес. Что мы, Сириуса не видели?

— К тому же, пять тысяч энектов — не три тысячи. А три вахты с Рашулей — это не одна вахта с Рашулей. С такой девушкой!.. Как ты считаешь, звездоход?

— Угу, — пробормотал Костя, хмурясь. Ему не очень-то нравилось его состояние. Он не придумал ничего лучшего, чем укрыться за маской уставных отношений и рявкнуть металлическим голосом: — Разговоры, Третий! Приступить к вводу!

— Понял, Второй, приступаем, — с готовностью ответил Стас. Исходная: Старая База, конечная: база «Антарес». Дистанция пятьдесят два парсека. Режим хода нормальный. Продолжительность хода по бортовому времени семьдесят часов. Из них хода в экзометрии пятьдесят часов. Поправки, Второй?

— Три точки гравитационных возмущений, — сказал Костя. — Две черных дыры и область активности астрархов.

— Понял, Второй, — казенным голосом объявил Ертаулов. И тут же съехал на обычный тон. — А что там за астрархи такие?

— Вот здесь, — Кратов высветил на экране карту звездного неба. Строят шаровое скопление. Подробностей они мне, понятно, не докладывали.

— Поправку принял, — сказал Стас. — Насчет подробностей.

— Р-разговоры! — снова лязгнул Кратов.

— Выпендриваетесь, Второй, — не утерпел Ертаулов.

До прихода мастера они почти закончили работу. Явившийся к четырнадцати часам по бортовому времени Пазур, храня на коричневом лице гримасу недовольства, молча сел в свое кресло, прослушал доклад Кратова и слегка кивнул. Пальцы его, тонкие и длинные, как у музыканта, легли на пульт. Кратов бросил короткий взгляд за спину. Инженер-навигатор Зоравица была на месте и внимала тому, как Стас комментировал бегущую по экранам программу полета. Но улыбнуться Косте она все же успела.

— Это что? — нарушил молчание Пазур и остановил кадр.

— Астрархи, Первый, — сказал Ертаулов. — Согласно информации второго навигатора.

— Гм, — Пазур помрачнел. — Второй, с чего вы взяли, что здесь астрархи?

— Позавчера… — краснея, сказал Костя. — В сводке новостей…

— Тоже мне источник, — буркнул мастер. Он убрал программу с экрана. Вызовите лоцию, да поживее.

Костя, закусив губу, набрал вызов. Перед ним вспыхнула расчерченная светящимися линиями изограв и прошитая стежками трасс карта участка пространства между Солнцем и Антаресом. Судя по лоции, там все было тихо. Никаких астрархов. Две черные дыры, разумеется, присутствовали на своих местах.

— Жду объяснений, Второй, — сказал Пазур.

Кратов молчал. Рядом виновато сопел Стас.

— Третий, ваш комментарий?

— Вины с себя не снимаю, — промямлил Ертаулов. — Готов искупить кровью…

— Сдалась мне ваша кровь, — хмыкнул Пазур. — Обоим замечание. Кратов приподнял повинную голову, над которой вдруг истаял секущий меч. За отсутствие должной уверенности в плодах своего труда. И за неумение пользоваться лоцией. — Мастер не глядя ткнул пальцем в сенсор, и на злосчастную карту наложилась объемная проекция гравитационного пузыря. Второй прав. Лоция составляется на века и весьма консервативна. Чтобы внести в нее изменения, нужно специальное решение Навигационной комиссии. А до такового решения существует особый раздел лоции, именуемый «Оперативные поправки». Будем полагать, что вы от испуга забыли о том, как вызывать его на экран. А сводка новостей никогда не была для навигатора основанием к коррекции курса. Вы поняли меня, Второй?

— Угу, — сказал Костя.

— Это не ответ звездохода! — зарычал Пазур.

— Понял, Первый! — рявкнул Кратов. — Впредь обязуюсь перед вылетом не просматривать новостей!

Рашида тихонько хихикнула — так, чтобы ее услышал только Костя.

— Продолжайте, Третий, — благосклонно молвил Пазур.

Ертаулов шумно, с большим облегчением вздохнул.

 

3

Диспетчерский пункт, металлический шар в облицовке из сверхпрочной керамики, был далеко вынесен за пределы базы, словно рачий глаз на стебельке. Отсюда весь «гиппогриф» был виден как на ладони.

— Только вы, детишки, пожалуйста, сидите тихо, — сказал диспетчер мягко и в то же время обещающе. — Иначе, уж не обессудьте, в два счета попру долой.

— Понятно, — сказал Костя. — Мы будем молчать, как рыбы в пироге. А это что — тоже экран?

— Первое предупреждение, — произнес диспетчер. — Где?

— Вот тут, под ногами.

— Конечно. Здесь везде экраны. Мы сидим внутри сплошного экрана.

— А почему у вас только фронтальный обзор, а не полный?

— О, господи, — вздохнул диспетчер. — Потому что мне этого достаточно!

Тем не менее он протянул руку в сторону и вверх и негромко щелкнул пальцами. Пол под Костиным креслом исчез, а вместо него разверзлась бездонная пропасть. Море черной пустоты, кое-где присыпанное звездной пудрой и слегка подсвеченное краешком атмосферного ореола Земли. Посреди этого мрачного провала спокойно висела некая угловатая разлохмаченная конструкция. Вокруг нее, будто муравьи возле дохлой мыши, мельтешили крохотные одноместные ремонтные модули.

— Только не спрашивай, что это такое, — шепотом предупредил Стас. — А то и в самом деле вылетим отсюда. В конце концов, наше дело — наблюдать за погрузкой.

— Интересно же! — прошипел Костя, сражаясь с неодолимым желанием поджать ноги.

— Это «Луч-3», — вдруг сказал диспетчер. — Слыхали?

— Слыхали! — в один голос подтвердили Кратов с Ертауловым.

— Он тут на вечном приколе. Его уже лет десять пытаются привести в божеский вид, подлатать, чтобы после превратить в музейный экспонат. Вот, мол, как мы начинали летать к звездам, как тяжко и трудно было нашим предкам, какие это были смельчаки. Да и сумасброды, в общем-то.

— Вы тоже считаете их сумасбродами? — выжидательно спросил Кратов.

— Нет, я так не считаю. Я думаю, они, наши предки, не были ни смельчаками, ни сумасбродами. Просто они очень хотели построить корабль и полететь к звездам. И чем скорее, тем лучше. Им было наплевать, надежна ли посудина, удобно ли в ней жить и вернется ли все это хозяйство домой. Самое любопытное, что практически все звездолеты серии «Луч» вернулись. Своим ходом. В том числе и этот. Правда, экипажа на нем не было. Он шел пятьдесят лет — двадцать пять туда и двадцать пять обратно. Никто в то время столько не жил: средний возраст астронавтов составлял сорок лет. Они добрались до цели уже стариками.

— Нужно было послать молодых, — сказал Ертаулов.

— Можно было послать и детей, — усмехнулся диспетчер. — Но они летели не на прогулку и не заботились об обратных билетах.

— Я слышал, Корпус Астронавтов не хочет, чтобы тут был музей, вставил Костя. — В сводке новостей передавали… — Тут он припомнил инцидент с лоцией и прикусил язык.

— Я тоже слышал, — сказал диспетчер. — И говорил с ребятами, что ремонтируют «Луч». Противится не Корпус Астронавтов, а спецкомиссия при нем. Та, что расследует всякие странные странности. Они там считают, что на обратном пути с экипажем произошло нечто экстраординарное. Что они не умерли один за другим, а просто исчезли. Все одновременно. Понятно, что никакой спецкомиссии это не понравится. А вдруг, к примеру, на корабле, где-нибудь в отдаленном отсеке, притаилась какая-то космическая дрянь и ждет своего часа, чтобы извести доверчивых и беспечных экскурсантов?

— Ерунда, — произнес Костя уверенно. — За десять лет она давно бы уже себя проявила.

— Малыш, — сказал диспетчер ласково и обернулся, чтобы получше разглядеть, кто здесь ляпнул такую глупость. У него было круглое веснушчатое лицо с первыми признаками «загара тысячи звезд». Возможно, он был старше Кратова лет на пять. — Не так давно на старой законсервированной базе в окрестностях Юпитера… — он вдруг замолчал и снова повернулся к экранам.

— Я знаю эту историю, — с готовностью объявил Стас.

— Еще ремонтники говорили мне, что один человек из спецкомиссии записал особое мнение, — сказал диспетчер. — Мол, никуда экипаж не пропадал, а по сей день находится на борту. В полете они пересекли область пространства с нетрадиционными характеристиками и все вместе перешли в особое состояние. С нашей точки зрения нематериальное.

— А правда, что «Луч-10» угнали прямо с верфи? — спросил Ертаулов.

— Как это — угнали? — удивился Кратов.

— Второе предупреждение, — прохрипел диспетчер. После небольшой паузы добавил: — Правда. Это было почти сто лет назад. Или двести.

— Я об этом ничего не знаю! — забеспокоился Костя.

— Темная история, — сказал Стас важным голосом. — Видимо, о ней не очень-то приятно вспоминать, поэтому так мало информации.

— Что и говорить, — согласился диспетчер. — А не сыграть ли всем нам в молчанку?

— Давайте попробуем, — сказал Костя. — А что будет, если я тоже щелкну пальцами?

— Тогда я тебя убью, — пообещал диспетчер.

Мини-трамп «пятьсот-пятьсот» недвижно парил возле крутого бока базы, залитый отраженным солнечным светом. Он походил на гигантскую тропическую медузу, вольготно распростершую свои сияющие щупальца в угольно-черной воде. Створки резервного люка были раздвинуты, и туда со всевозможной осторожностью, направляемый ориентированными полями, вползал огромный голубой контейнер. Его опоясывали многочисленные ребра жесткости, на торцах виднелись беспорядочно расположенные вздутия.

— Походный салон-вагон Его Императорского величества, прокомментировал Ертаулов. — Интересно, что там внутри?

— Третье предупреждение, — сказал диспетчер. — Это я у вас должен спрашивать. — Он прикрыл глаза, будто к чему-то прислушивался. — Масса пять тонн, центр тяжести сильно смещен. Очевидно, имеются обширные пустоты. Что вы там везете, господа навигаторы?

— И в самом деле, — сказал Костя. — Что еще за тайны? Экипаж должен знать обо всем, что находится на борту вверенного ему корабля.

— Вы что, и вправду не знаете?! — изумился диспетчер. — Ну, орлы! Он повернул лицо к трепетавшему над пультом шарику микрофона и громко, отчетливо произнес: — Диспетчер «запад-восемь» командному модулю погрузки борта «пятьсот-пятьсот». Что грузите?

— Командный диспетчеру, — немедля откликнулись прямо над ухом у Кости. — Закрытый контейнер нестандартного типа.

— Это я вижу, — сказал диспетчер нетерпеливо. — Что в контейнере?

Наступило недоуменное молчание. Потом стало слышно, как далеко отсюда спрашивают: «Что он нам голову морочит?..» Наконец командный модуль сердито ответил:

— Диспетчер, где-то рядом с тобой должны сидеть навигаторы. Возьми их за шкварник и встряхни, они знают.

— Это вам не тайна покинутого «Луча-3», — веско промолвил Ертаулов. Это вам не призраки юпитерианских баз.

— Ничего не понимаю, — сказал Костя. — Неужели никто в радиусе двухсот километров не может толково разъяснить мне, что в этом салон-вагоне?!

— Баста, — заявил диспетчер. — И не говорите, что я вас не предупреждал. Корабль мы вам загрузили, у меня на очереди еще десяток бортов. Топайте, ребята.

Он пошевелил пальцами в воздухе, и «гиппогриф» исчез с экрана. Его место заняло изображение пузатенького блимпа с десятками заранее разверстых шахт боковых люков.

Кратов и Ертаулов со вздохами поплелись прочь. Казалось, они шли прямо по пустоте, а далеко под их ногами спал мертвым сном в черной могиле всех могил древний звездолет.

— Разузнаете, что в контейнере — сообщите мне, — бросил диспетчер вдогонку.

 

4

— Да ну его, этот ресторан, — сказал Костя. — Шум, гам, музыка дурная… Пойдем лучше в бар, поужинаем — и на боковую.

— Ты своего отдыха еще не заслужил, — отрезал Стас. — Мы, друг Костя, завтра уходим в рейс. Неизвестно, вернемся ли… — Он смахнул мизинцем невидимую слезу. — А где космические волки проводят последнюю ночь перед отплытием? Понятное дело, в таверне!

— Ну, если только ненадолго, — произнес Кратов с сомнением.

— Вот увидишь, мы окажемся там в полном составе, — на ходу убеждал его Ертаулов. — И мастер, и Рашуля — они давно уже сидят в приятном глазу полумраке, вкусно едят и слушают чарующие звуки. А то и отплясывают какую-нибудь самбу-румбу! Лично я намерен получить максимум впечатлений от своего пребывания в этом средневековом замке. А ты будешь моим паладином. Или паланкином?

— Балдахином, — проворчал Костя.

Стас вел его по извилистым переходам Старой Базы, вдоль бронированных стен, мимо тяжелых плит задраенных люков, которые, вполне возможно, никто не раздраивал за последние сто лет, а то и с момента пуска всего орбитального комплекса. Мимо них проходили, а иногда пробегали серьезные, озабоченные своими проблемами люди. «Мы со своей беспечностью, наверное, выглядим нелепо, — подумал Костя. — И даже раздражаем их». Несколько раз вдалеке коротко и тревожно взревывала сирена, и тогда база нервно вздрагивала.

— Если ресторан окажется закрыт, — признался Кратов, — я буду только рад.

— С какой стати? — удивился Ертаулов. — Насколько мне известно, он работает круглосуточно. И не выдумывай себе ничего сверхъестественного. Никто здесь не отражает нападение космических агрессоров и не латает пробоины от метеоритов. Здесь всегда так. Уж поверь моему житейскому опыту, все же я сижу тут на двое суток дольше твоего.

Они остановились перед высокой и массивной на вид дверью, обитой дубовыми досками, но под этим декором явно металлической. Над ней ровно, успокаивающе светилась витая надпись «Ангел-Эхо». А чуть ниже помигивал транспарант: «Ресторан наипервейшего класса. С высочайшего дозволения Отдела навигации зоны Земли и Венеры. Вход во фраках, смокингах и скафандрах высшей защиты категорически воспрещается!»

— С этим у нас порядок, — сказал Стас. — Можно, Костя, я пропущу тебя вперед? Все же у тебя нашивки посолиднее. Пусть все думают, что это я с тобой. А уж внутри распределим роли по справедливости.

Костя молча толкнул дверь. Та без усилий подалась, открывая его взгляду просторное помещение, залитое рассеянным светом. Очевидно, когда-то здесь был рабочий отсек, возможно — двигательная секция эпохи реактивной тяги. От прежних времен сохранились мощные металлические колонны, на которых покоились своды зала, да остатки шпангоутов и бимсов. Возле каждой колонны и в темных нишах располагались столики. Ресторан был практически пуст, если не принимать во внимание небольшой компании в дальнем конце. Да еще кто-то маячил у кольцевой стойки в самом центре зала.

— Тоска! — произнес Ертаулов.

Он был разочарован.

— Наоборот, все очень хорошо, — сказал Костя. — Без выкрутасов и тихо. Не то что у нас на Земле: музыка ревет, фантомы шныряют по залу, уж и не видишь, кто живой, а кто голограмма… Съедим чего-нибудь особо экзотического — ну, там, шашлык по-орбитальному — и баиньки.

— Тебе бы только спать! — огрызнулся Стас и плюхнулся в ближайшее свободное кресло. — Что они, вымерли? Я был тут дня три назад. Вавилон, тропики, яблоку негде упасть. Как дома! Веселились, плясали всю ночь… Где, где это теперь?!

Как бы в ответ на его монолог, в тишину упали мерные металлические звуки, напоминавшие бой старинных часов. И лениво поплыла мелодия, вязкая, с жужжанием ситара и глухими, отзывающимися где-то под сердцем ударами барабана-табла. С потайных светильников сорвались лучи и радугой рассыпались в заклубившемся по полу тяжелом седом тумане. Суровость и аскетизм интерьера бесследно растаяли в этом нехитром колдовстве. Бывший двигательный отсек понемногу превращался в совершенно иной, странный, завораживающий мир.

Ертаулов уже не сидел букой, а счастливо улыбался, победно поглядывая на слегка опешившего Кратова. Он был доволен произведенным впечатлением, как если бы сам был причастен к сценарию разворачивавшегося вокруг них и, в общем-то, главным образом для них действа.

Над пустым пятачком, огороженным кольцевой стойкой, вспучился пузырь белого дыма. Он заструился к потолку, растекся по нему, скрыл от глаз. В колебаниях дымного столба зародился некий ритм, будто там внутри прятался кто-то живой. «Гляди, гляди», — зашептал Стас. Сквозь кипящее марево явственно проступали очертания огромного тела. С каждым мигом они все больше обретали плоть…

Посреди зала на задних ногах стоял чудовищный белый слон. Впрочем, клыки были явно позаимствованы у мамонта. Слон сворачивал хобот в тугое кольцо и затем вскидывал под самый потолок. Топтался на месте, приплясывал, раскачивал лобастой головой, мотал просторными ушами, в одно из которых была вдета серьга с изумрудом невероятных размеров. С каждым ударом табла слон менял цвет, становясь последовательно розовым, голубым и лиловым.

«Вон там, в углу!» — не унимался Стас. Костя обернулся. Никаких шпангоутов, бимсов и комингсов не было и в помине. Вдоль стен недвижно и грозно высились древние статуи. Многоглавые, многоликие, с воздетыми в давно утративших смысл жестах десятками рук. В это сонмище, перекочевавшее сюда откуда-нибудь из Махабалипурама, каким-то образом затесался птицемордый Гор. Глаза статуй жили. С божественным равнодушием они блуждали по залу, похожему на захваченный нечистой силой храм.

— Ничего, — согласился Костя. — Умеют. — Он уже опомнился и даже слегка заскучал от голографических фантасмагорий. — А как здесь насчет шашлыка по-орбитальному?

— Тебе бы только есть! — отмахнулся Ертаулов. — Отдыхай, любуйся… Ты только вдумайся: под нами сотни километров пустоты до ближайшей тверди, а мы сидим и наблюдаем за танцами слона в пантеоне. Тут тебе и природа, тут тебе и искусство.

— Вдумался, — произнес Кратов после недолгой паузы. — И нашел твои рассуждения странными. Во-первых, под нами не пустота, а газовая оболочка. Между прочим, ты в ней родился и привык существовать с максимальным удобством. Во-вторых, в природе розовых слонов не бывает. Особенно с серьгами. В-третьих, искусство — это Махабалипурам. А ресторан «Ангел-Эхо» — это совсем другое понятие. Я не хочу, чтобы Мадонна Литта мне подмигивала, когда я стану поедать свой шашлык. Уж лучше я поеду в Эрмитаж и буду стоять возле нее всю ночь, раскрыв рот.

— Ты положительно невыносим, — сказал Ертаулов. — Тебе кто-нибудь говорил об этом раньше?

— Да ну тебя, — обиделся Костя.

Он постучал пальцем по краешку стола, и перед ним высветилось меню фирменных блюд. Шашлыка по-орбитальному там не обнаружилось. Зато присутствовали «курица в собственном соку, в корочке и со специями» и «уопирккамтзипхи пикантный с орехами». Накануне отлета Костя рисковать не стал и заказал с детства любимую курицу. Из обычного же набора яств, какой был доступен в любом уголке вселенной, где есть стандартный пищеблок с программным управлением, он затребовал салат из маслин, мороженое «ананас в кокосе» и кувшин вишневого сауэра.

— А мне нравится, — упрямо объявил Ертаулов.

Кратов покосился на пятачок. Слона уже не было. На его месте сидела огромная, как Кинг-Конг, макака и чесала макушку указательным пальцем. Потом извлекла прямо из пустоты банан и принялась поедать его.

— Мне тоже, — сказал Костя.

Из туманной пелены вынырнул самодвижущийся сервировочный столик несуразно большой цветок тюльпана с плотно сомкнутыми лепестками. На каждом лепестке было написано: «Миша Винярский — лучший друг звездоходов». Поравнявшись с Кратовым, столик затормозил и распустился. Деловито зашевелились лапки-тычинки, хватая и расставляя блюда, чашки, кувшин и все, что полагалось. Костя вздохнул и стал было прикидывать состояние личного счета, где хранилась еще какая-то небольшая сумма в энектах «энергетических эквивалентах трудовых затрат», но вовремя прочел на ближнем лепестке уведомление: «За вас платит Корпус Астронавтов».

Стас повел носом, оторвался от созерцания обезьянних манипуляций с бананами и выстучал себе меню.

— Вот, — Костя указал ему на «уопирккамтзипхи». — Настоятельно рекомендую.

— Это даже не выговорить, — сказал Ертаулов с сомнением.

— Зато когда выучишь это слово наизусть, — промолвил Костя мечтательно, — и сумеешь оттарабанить его без запинки, то вкус его покажется тебе просто божественным!

— Я не понял, вкус блюда или слова?

— Это безразлично… А кто такой Миша Винярский?

— Хозяин этого заведения. Славный парень. Ему под девяносто, и он еще помнит старую Одессу. Я вас познакомлю при случае.

Ресторан понемногу заполнялся посетителями. Это были сменные инженеры, диспетчеры, члены экипажей вновь прибывших кораблей и те, кто тоже решил скоротать последнюю ночь перед стартом в таверне. В дремотную, усыпляющую мелодию, которая не прерывалась ни на миг, незаметно вплетались мажорные интонации, вступали новые инструменты. Тонко и весело пропела музыкальную фразу виолина, нервно задышал саксофон, тренькнуло умело расстроенное пианино.

— Вот и мастер, — радостно сообщил Ертаулов.

У входа в зал стоял Пазур и с желчной миной озирался. Казалось, он сейчас плюнет себе под ноги и уйдет. Вместо этого Олег Иванович сделал кому-то приветственный жест и пошел через весь ресторан — быстро и целеустремленно. Туман перед ним закручивался в воронки.

Ертаулов с озадаченным видом сидел над большим деревянным блюдом, на котором горкой лежала оранжевая пузырящаяся масса. Из нее торчали стебельки зеленой, явно дикорастущей травки.

— Ты, специалист по изящной словесности, — сказал Стас, шевеля над блюдом растопыренным пальцами. — Чем хотя бы ЭТО берут?

— Уж не собрался ли ты ЭТО сожрать?! — изумился Костя. — Вандал! Теперь мне понятны твои восторги по поводу пошлых статуй и пляшущих слоников. Тебе бы только есть… ЭТИМ любуются, варвар ты, мысленно повторяя про себя его название!

— Там же где-то должны быть орехи, — пробормотал Стас, заглядывая сбоку.

— Вот эта травка и есть орех, — пояснил Костя. — Только совсем-совсем юный. Первый росток. Да будет тебе известно, язычник, что уопир… пхи… тзи… что это — аналог нашей земной икебана, существующий у буколических племен звездной системы Нивам-Нинам. В ресторане его подают потому, что пища бывает не только телесная, но и духовная.

— Что ж здесь пикантного, умник? — прищурился Ертаулов.

— Любование есть процесс, — сказал Кратов. — И в нем участвует не только сам любующийся, но и все окружающие. Они наблюдают, как ты обхаживаешь эту кучу. Весьма пикантное зрелище.

— Был бы это кремовый торт, — с тоской произнес Ертаулов. — Уж я бы нашел ему применение.

— Простите, здесь свободно? — прозвучал над ними знакомый уже певучий голос.

 

5

Ертаулов, как водится, отреагировал первым. Он прекратил обнюхивать экзотическое яство и вскочил на ноги, едва не опрокинув кресло. Костя тоже встал, машинально одергивая куртку.

— Экипаж мини-трампа «пятьсот-пятьсот» к вашим услугам, отрапортовал он весело и тут же приумолк.

Рашида была в тонком темно-пурпурном трико и просторном красном свитере, что, разумеется, являлось вопиющим нарушением устава. Мастер объявил полетную готовность. Следовательно, носить надлежало исключительно форму. Кратов как старший по судовой иерархии должен был немедленно напомнить об этом и потребовать исполнения устава. Рашида, конечно же, об этом знала и теперь с любопытством наблюдала за его реакцией.

— Прошу, — сдержанно сказал Костя, слегка отодвигая пустое кресло.

Рашида села, не отрывая сияющих своих глаз от Кратова. Тому было не по себе. Разумеется, он думал о ней и в глубине души надеялся на такую встречу. И вот встреча состоялась. Рашида в этом наряде прекрасна сверх всякой меры. Она ждет, что он скажет, и сама готова заговорить. Но радости нет и в помине. Вместо нее — состояние нелепой подавленности. Хочется под любым предлогом встать и уйти. Неужели все оттого, что юная и, вполне вероятно, слегка взбалмошная особа решила пренебречь уставом во имя красоты? И при этом не подумала, в какое трудное положение ставит своих коллег… Да, мастер может застать ее в компании Кратова и Ертаулова. Обоим навигаторам перепадет по очередному взысканию, что при разборе полета и вынесении оценки обернется штрафными баллами. Неприятно…

«Неужели я так робею перед мастером? — сердито подумал Костя. — Да нет же! С какой стати? Тогда что за чертовщина творится со мной с самого утра?!» Он нахмурился и покосился на друга.

Стас был в своей стихии. Он кипел энергией и лучился довольством. Он даже позабыл про свои злоключения с фирменным блюдом.

А Рашида все так же испытующе глядела на Кратова.

— Я бы хотела, — сказала она медленно, — чтобы мы говорили друг дружке «ты».

— Вот кстати! — обрадовался Стас. — Рашуля, не знаешь ли ты, что у нас в голубом контейнере?

— Я не задумывалась над этим, — пожала плечами Рашида. — Он очень тяжелый и прочный. Возможно, там какие-то хрупкие предметы.

— Богемское стекло! — сказал Ертаулов. — На галактической базе «Антарес» считается хорошим тоном пить соки и компоты из антикварной посуды.

— Что же, — сказала девушка. — Я слышала, что некоторые разумные расы охотно питаются стеклом. И древесиной. Но я не думаю, чтобы мы экспортировали богемское стекло для таких целей.

— Тебе нравится здесь, Рашуля?

— Не очень. У нас дома веселее. Кажется, Костя со мной солидарен.

— Ну почему же, — через силу выдавил Кратов. — Обезьянка была хороша.

— Обезьянки я не видела. Сейчас там черная пантера.

— А вы с ней похожи, — отметил Ертаулов. — Я имею в виду, разумеется, пантеру. С обезьяной у тебя ничего общего.

— Только общие предки, — улыбнулась Рашида. — И любовь к бананам.

— А как насчет хорошей порции… — Стас украдкой заглянул в предусмотрительно высвеченное меню, — уопирккамтзипхи?

— Нет, только не это! — воскликнула Рашида. — Мне дорога еще моя фигура.

— О, дьявол, — озабоченно сказал Ертаулов. — Лишний вес мне тоже ни к чему.

— Все наоборот, — сказала девушка. — Хитрость заключается в несоответствии калорийности и объема. Набиваешь себе желудок этой пеной. Создается иллюзия сытости. Приятная сонливая мечтательность, полное удовлетворение… А питательность практически нулевая. В результате быстро и жутко худеешь. Зачем мне худеть? — она закинула ногу на ногу и ладонью провела по тугому бедру. — Я в хорошей форме.

— Главное — быть в хорошей форме, как считал капитан Крюк из сказки про Питера Пэна, — объявил Стас, сопроводив ее движение взглядом.

— Ты правильно поступил, что заказал это блюдо, — похвалила Рашида. Как раз вовремя. Иначе в самый ответственный момент ты можешь не вписаться в собственный скафандр. А вот Костя, по-моему, просто в отличной форме. Уж поверь мне, у меня глаз наметанный.

— Еще бы! — хмыкнул Стас. — Не стану же я, как он, по четыре часа ежедневно гробить на тренажеры. Да еще по нескольку раз в неделю напяливать нелепый белый балахон, чтобы затем со всего маху швырять себе подобных на грубую и жесткую циновку. Выламывать им конечности, душить и самому получать от них той же монетой…

— Костя, что он имеет в виду? — спросила Рашида изумленно.

— Классическое дзюдо, — буркнул Кратов.

— Я предпочитаю плавание, — сказал Ертаулов. — Никакого насилия. А эффект приблизительно тот же. В пространстве, понятное дело, с бассейнами непросто, особенно на реликтовых базах вроде этой. Вот на больших галактических комплексах, говорят, есть даже километровые дорожки… Так вот, я подбросил здешним ребятам идею плавания в невесомости. Безо всякой воды. Залезаешь в пустой, хорошо загерметизированный док. Отстыкуешь его от базы с ее искусственной гравитацией. Надеваешь ласты на руки и ноги — и плавай себе вдоль и поперек, отталкиваясь от воздуха! Можно даже соревнования устраивать. Или игры.

— Ты не пионер, — сказала Рашида. — В Галактике давно уже играют в аэрополо.

— Жаль, — Стас прикинулся огорченным. — Куда ни сунься — все уже придумано, все открыто. А ты как сохраняешь свою форму?

— Танцами, — ответила девушка. — Между прочим, танцы в невесомости ни с чем не сравнимое зрелище. Или гравибалет. Наша Адриатика — его родина. Прозрачное море, синее небо, зеленые кроны в белых цветах — и танцевальное действо в трех измерениях!

— Послушай, — сказал Стас. — Милан Зоравица кем тебе приходится?

— Отцом. Ты слышал о нем? Наконец-то среди космических волков нашелся хотя бы один, кто знает имя величайшего танцовщика и балетмейстера восточного полушария!

— Странно. Почему же ты не двинулась по его стопам?

— Мы совершенно разные люди! Для него танец — способ существования, а жест заменяет речь. К своим семидесяти восьми он иногда с трудом находит нужное слово, чтобы выразить простую мысль, и в нетерпении танцует ее. Представляете: танцует лежа, сидя за столом, читая! Я так не умею. Я не понимаю его языка, он не понимает моего. Но мы живем в одном доме, любим друг друга, и это побуждает нас искать способ общения. Отец всерьез надеется превратить движение и жест в третью сигнальную систему. Или в четвертую, если телепатией овладеют все, а не единицы. Я имею в виду трансляцию мыслей, а не чтение эмоционального фона, которому, кажется, учат не только в Звездной разведке, но уже и в обычных лицеях… Кто знает — может быть, он своего добьется. Во всяком случае, у него есть и учение и ученики.

— Все равно странно, — повторил Ертаулов. — Что тебе нужно в Галактике? Что ты там потеряла? Тяжелая работа, смертельный риск. Там, знаешь ли, гибнут, а чаще попросту исчезают без следа. Кому будет лучше, если такая красивая женщина, как ты, растает в этой черной прорве? Танцовщицей на тебя смотрели бы миллиарды глаз, тобой любовались бы все. А не только трое мужиков из экипажа «гиппогрифа», двоим из которых, похоже, вообще нет дела до твоей красоты…

— Но тебе-то есть до нее дело? — спросила Рашида и вдруг порывисто подалась вперед всем телом, придвинув смуглое лицо с огромными сияющими глазами к Ертаулову.

От неожиданности Стас отшатнулся. Спустя мгновение он опомнился, смущенно рассмеялся, сгоняя с лица бледность.

— Пантера, — сказал он. — Твое место не в космосе, а в джунглях. В заповеднике дикой природы.

— Все мы дикая еще природа, — убежденно произнесла Рашида. — Разуму только чудится, что он правит человеком. На самом деле древние инстинкты просто позволяют ему это до поры. Чем больше позволено разуму, тем сильнее инстинкты. Они знают свою мощь, уверены в ней и помнят, что в любой момент могут отодвинуть разум, как шторку, и самолично явиться на сцену. А паническая демонстрация силы по поводу и без повода — всегда признак слабости.

— Ну вот, опять мне перепало, — констатировал Стас. — Почему виноват Костя, а достается мне? Кто меня пожалеет?

— О, так ты еще и в жалости нуждаешься! — притворно удивилась Рашида.

— Я ошибся, — сказал Ертаулов. — Никакая ты не пантера. На самом деле ты кобра. Ждешь, когда бесхитростная и потому беззащитная жертва раскроется, и тогда уже разишь без промаха своим ядовитым жалом. В самое уязвимое место и наповал.

— Это сильный комплимент, — отметила Рашида. — «Позвольте заметить вам, что игра ваша сильна…» Спасибо, Стас. Точно и тонко, не ждала от тебя. Высший класс: оскорбление, вуалирующее комплимент. Ты почти реабилитирован. Еще чуть-чуть, и я прощу тебе все недостатки.

— А что тогда будет? — заинтересованно спросил Стас.

— Тогда мы с тобой потанцуем.

— Ма-а-ало… Второй, что ты молчишь? — Стас толкнул Кратова локтем. — Члена твоего экипажа лупят почем зря, а ты меланхолично жуешь травку, будто слоновая черепаха кокосовую пальму! Где твои знаменитые ирония и сарказм? Где твои изысканные «хокку» и «сэдока» на все случаи жизни? Эта кобра из «Солнца и комет» меня заклевала. Я слышал, существуют звери, нечувствительные к змеиному яду…

— Угу, — откликнулся Костя. — Ежи и свиньи.

— И танки, — прибавил Стас. — Что с тобой нынче?!

— Я не понимаю, — сказала Рашида. — Причем здесь танк? Насколько мне, инженер-навигатору, известно, это резервуар для транспортировки жидкостей. Ты намекаешь на то, что Костя похож на резервуар, доверху наполненный противоядием?

— Паршиво у вас там, в «Солнце и кометах», с преподаванием истории, мстительно объявил Ертаулов. — Да будет коллеге известно, что танком именовалась бронированная боевая машина на гусеничном ходу. Не путать с японскими пятистишиями «танка», коих Костя большой ценитель… В нее садят из пушки, а она прет себе и даже не чихает. А потом давит гусеницами эту пушку. Со всем расчетом. Ну же, Второй, захлопни люк, прогрей мотор и пошевели гусеницами!

— Действуй, танк, — сказала Рашида низким, хрипловатым голосом, прожигая Кратова насквозь дьявольскими бесстыдными глазищами. — Раздави маленькую хрупкую змейку… если угонишься.

— Устал я от ваших зоологизмов, — произнес Костя. — Пантеры, змеи, танки… Обезьяна эта кретинская с дурацким бананом.

— Допустим, на пятачке уже медведь, — вставил Ертаулов. — Даже два.

— Неважно. Я пришел сюда поесть, и я это сделаю. А вы как хотите. Мне завтра в рейс. Между прочим, вам тоже.

Костя замолчал. Понял, что вот-вот наговорит глупостей. Вместо этого он с ожесточением принялся разделывать курицу, похрустывающую золотой корочкой.

— Второй, следует ли это понимать как приказ поскорее закончить трапезу и отправляться на отдых? — смиренно осведомился Ертаулов.

Кратов обернулся. В просветах между струй радужного марева он увидел Пазура. Тот сидел совсем неподалеку от них в нетривиальной компании: с двумя бородачами и одним бритоголовым. В центре столика красовались две черные бутыли «Клико». Все, кроме мастера, были в обычных костюмах, а бритоголовый даже при галстуке в форме пышного банта. Бородачи походили друг на друга, как близнецы — оба крупные, курчавые. Может быть, они и на самом деле были братьями. Пазур, улыбаясь — зрелище довольно неожиданное рассказывал что-то весьма забавное. Странная компания оживленно реагировала на его слова и временами даже взрывалась хохотом.

— Не следует это никак понимать, — пробормотал Костя. — Я же сказал: как хотите. Только не мешайте мне съесть мою курицу.

— Не волнуйся, друг, — улыбнулся Стас. — Я убью каждого, кто посягнет на твою курицу. Запомните все: курица в зубах моего друга священна.

— Ну вот все и разъяснилось, — сказала Рашида. — Маленькая кобра недостойный объект для могучего танка. Ему бы крепостную стену в пятьдесят кирпичей толщиной.

— Неуд, Рашуленька, — сказал Ертаулов. — По истории тебе неуд! Танки — это из эпохи мировых войн. Средневековье тут ни при чем.

— Милый Стасик, — сказала девушка. — Ты обречен рядом с Костей. Тебе вечно будут перепадать все шишки, что предназначены ему. Он же в броне, а ты уязвим. Что толку стрелять по танку? Тебя же и ранит рикошетом. Разумнее сразу метить в доступную цель… Знаешь, кто ты? Маленький глупый мангуст, который изо всех сил притворяется бесстрашным охотником на кобр. И прыгает-то он хорошо, и зубки-то у него белые да острые. А вот умения защищаться нападая и нападать защищаясь он пока не накопил. Подожди немного, маленький мангуст. Твое время еще не пришло. Когда-нибудь ты победишь всех змей в округе. Если раньше не наткнешься сам по глупости на ядовитый зуб. Не торопись с атакой…

— Но ведь маленькая кобра тоже не обременена опытом, — осторожно предположил Ертаулов.

— Даже если так — даже если тебе хочется, чтобы было так — зубы у маленькой кобры ядовиты от рождения.

— И что же теперь делать маленькому глупому мангусту?

— Потанцевать с маленькой коброй. Оба притворятся, что у них все серьезно, что они большие мастера боевых действий. И никто не будет знать, что это лишь притворство. Кроме них самих. Да еще могучего танка, грозы жареных куриц.

— Учти, дочь великого танцовщика, — сказал Ертаулов. — «Голубые Сатурны» вовсе не так неуклюжи, как мнится «Солнцу и кометам»!

Он встал, протягивая руку девушке. Та ленивым, тягучим движением подала, а скорее — подарила ему свою ладонь. Их пальцы переплелись. А затем Рашида выскользнула из кресла, будто язык алого пламени, тяжелые пряди ее волос смазали Стаса по лицу. «Прощай, Второй, — застонал Ертаулов. — Звездоходы погибают, но не сдаются!..» Они исчезли за стеной дыма.

Кратов неожиданно испытал глубочайшее облегчение. Словно стопудовая ноша свалилась с плеч.

С ним уже бывало такое. Три года назад, когда весь курс проходил адаптацию к перегрузкам.

Во времена первых робких напрыгов человека в космос перегрузки были самым обычным делом. Управление гравитацией поставило на них крест, все фазы полета проходили при обычной, земной силе тяжести — разумеется, если экипажу по какой-то причине не хотелось острых ощущений. На планетах-гигантах, если кому-то взбредала фантазия туда соваться, использовались гравикомпенсаторы. Но звездоход должен быть готов ко всему. Теоретически — на практике такого еще ни разу не случалось — гравикомы могли отказать. А отказ техники для звездохода не повод к отступлению…

Когда Костя выполз из имитационной камеры после первого сеанса, слепой, глухой и отупевший, он внезапно почувствовал, что взлетает. Земля больше не удерживала его! Он судорожно вцепился в чью-то протянутую руку, чтобы его ненароком не унесло под потолок. «Пятикратка, — сказал кто-то рядом. — Ты сейчас весил полтонны. Как хорошо упитанная горилла». — «Вот жалко-то зверушек, — пробормотал Костя набрякшими губами. — И как они только себя таскают всю жизнь?..» — «Еще шутит, — отметил невидимый собеседник. — Молодец. Будет толк».

И теперь, с уходом Рашиды, он будто заново родился на свет. К нему мигом подкатил аппетит, пошловатые голографические миражи больше не раздражали до подкожного зуда. Косте стало хорошо и покойно. И в то же время чуточку не по себе.

Потому что он вынужден был признать: именно прекрасная Рашида повинна в его угнетенном состоянии!

 

6

— Добрый вечер, Второй, — услышал Костя над самым ухом.

Он поспешно отодвинул блюдо и засуетился, чтобы выбраться из-за стола и приветствовать мастера, как полагается по уставу.

Пазур поморщился и жестом отмел его позывы громко и внятно доложить, что экипаж жив, здоров, весел и развлекается на всю катушку.

— Угомонись, — сказал он. — В тавернах все равны, и капитаны, и матросы. — Это прозвучало, как строка из старинной, забытой всеми песни. Быть может, так оно и было. — Не очень-то мне по нраву торчать перед тобой с задранной головой и узнавать то, что я и сам вижу. Хотя, не скрою, любопытно наблюдать твою приверженность уставам, которые уже лет этак двести тлеют и все никак не могут окончательно рассыпаться в прах.

— Как же без устава? — спросил Костя недоумевающе. — А дисциплина?

— Очень даже распрекрасно без устава, — промолвил Пазур, наливая себе в пустовавший бокал темно-красного сауэра. — Как это делалось в старину: сел на метлу и полетел… Что есть устав? Свод ветхозаветных правил, среди которых ярчайший перл — табель о рангах. Экзотика, антураж. В юности всем хочется познать точную меру своим достоинствам. Расставить все по ступенечкам: ты лучше бегаешь, зато я лучше прыгаю, а бегать непременно научусь… Устав сообщает полную определенность. Сразу видно, кого следует выслушивать со всевозможным почтением, а кого можно и пошпынять. Достаточно лишь бросить взгляд на регалии. Ясно, чего ты уже достиг, а до чего тянуться и тянуться. Устав — как летная форма, как нагрудные знаки, с которыми вы и во сне не разлучаетесь. Масса декорума, минимум целесообразности. Наши корабли, наш опыт, мы сами давно переросли все эти регламенты… — Пазур вдруг сморщился еще сильнее против обыкновенного и с негодованием поглядел на бокал в своей руке. — Что за кислятину ты пьешь, Второй?! Пощади свой желудок перед полетом!

Костя стиснул зубы и опустил глаза, чтобы не рассмеяться.

— О чем я? — спросил Пазур, брезгливо отпихнув недопитый сауэр. — Так вот, об уставах. Табель о рангах вещь, конечно, приятная. В молодости каждая новая ступенька вверх отзывается сладостным щекотом под мышками у собственного тщеславия. Но… ты, наверное, пока не знаешь, а если знаешь, то не веришь, что это неизбежно… однажды наступает момент, когда делается абсолютно неважно, кого же ты сумел обогнать, а кто там еще маячит впереди. На смену беготне за успехами заступают иные ценности. Ты перестаешь накапливать и начинаешь отдавать. Как сверхновая… Вместо самосовершенствования — обычная работа. В меру умения и сил.

— Но ведь чем больше я накопил, — сказал Кратов, — тем больше могу отдать. Если я не достиг совершенства в своем деле, кому я буду нужен?

— Совершенствуйся сколько влезет, на здоровье, — усмехнулся Пазур. Только успей отдать. Некоторые, между прочим, не успевали. Что проку от их успехов? Даром истраченная жизнь, жаль таких. Вот если бы каждый мог знать свой день и час, когда хватит разбегаться и пора взлетать! Но у человека нет для этого приборов, как у самого паршивого блимпа. Блимп знает, когда взлетать. Наверное, сверхновая знает, когда взрываться. А человек не знает. Колеблются где-то чаши весов: на одной то, что взял себе, на другой — то, что успел отдать. А ты их не видишь… Но ты не переживай, Второй. Ошибки бывают редко. Чему-то мы все же научились как разумный вид за те немногие годы, когда вразумились. — Пазур помолчал, разглядывая Кратова выпуклыми стеклянистыми глазами. — Должно быть, я не слишком внятно доношу до тебя вселенскую мудрость?

— Ну, отчего же, — смутился Костя.

— Да я и сам знаю, что вожу корабли лучше, чем воспитываю себе смену. Одно меня утешает: в этой мудрости особой нужды нет. Сейчас, здесь, в таверне, ты, все едино, пропустишь мои слова мимо ушей. Не поверишь мне, что так все и будет. Думаешь себе втихомолку: «Болтай, старый перец, болтай… Я-то знаю, что первый навигатор лучше, чем второй, что Звездные Разведчики смелее всех на свете, что носить шевроны раддер-командора почетнее, чем латать дыры в отсеках грузового блимпа…» Ничего. Не пройдет и пяти лет, как я окажусь прав. И все случится так просто и обыденно, что ты и не вспомнишь обо мне, а будешь полагать, что так оно всегда и было.

— Я понял вас так, — начал Кратов, — что с завтрашнего дня мы можем забыть про все уставы…

— Ничего ты не понял, — оборвал его Пазур. — Забыть он захотел… Когда Длинный Эн взял меня третьим навигатором в загалактический бросок, я величал его исключительно полным титулом и ухитрялся бледнеть и краснеть одновременно, когда он ко мне обращался. «У парня уставные схватки, потешался Длинный. — Дайте ему валерьянки. И увидим, перетащит ли он свою любовь к регулам через гребень первой волны». Длинный Эн меня недооценил. Я переехал, помня устав наизусть, через две гравитационных волны, и только третья вышибла его из меня напрочь. Потому что крикнуть «ты» получается короче, нежели «разрешите обратиться, командор». Но никто из вас еще не побывал в штормах. Так что не торопитесь в космические асы.

Пазур поднялся, рассеянно глядя по сторонам. Костя тоже встал. Он почему-то не был убежден в том, что мастеру потребуется задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Гм, — сказал Пазур. — Как ты, наверное, догадываешься, я отметил нарушение формы инженер-навигатором.

— Это моя вина, Первый, — потупился Костя.

— Твоя, твоя. Это уж точно… Забудь об этом. Девочка очень красивая, и с этим приходится считаться. По-моему, она решила, что красота — это оружие, которое не должно ржаветь в ножнах. Честно говоря, я не знаю, хорошо это или плохо. Но если девочка думает, что ее место в космосе, не будем ей мешать. Космос всех рассудит. Своих он принимает, а посторонних выплевывает, как вишневую косточку. Далеко и без мякоти.

— Как вы думаете, Первый, — негромко произнес Кратов. — Меня он выплюнет?

Пазур пожал узкими худыми плечами.

— Что я, провидец? — спросил он. — Мне кажется, не выплюнет. Но космос может иметь иное мнение. Итак, я ухожу, Второй. Пускай эти шалопаи считают, что я их не видел. А ты не забывай, что завтра полет.

Он бросил короткий взгляд на пятачок, где в клубах цветного дыма бесновались гигантские фантомы. Лицо его снова перекосилось, будто он глотнул кислятины.

 

7

— Ты меня почти покорил, «Сатурн», — объявила Рашида, падая в кресло. Ее щеки полыхали, глаза горели, от вечерней прически не осталось и следа. — Я действительно не ожидала, что ты так здорово танцуешь!

— Да кто я перед тобой? — воскликнул Ертаулов. — Мойдодыр, вылезший на подмостки большого балета! Честное слово, Рашуля, это я без ума от тебя. Зачем ты себя губишь? Иди на сцену, радуй людей, очаровывай их, это твоя стихия. А в Галактике тебе делать нечего, или я ни черта не смыслю в жизни.

— Конечно, не смыслишь, — согласилась Рашида. — Я лишена всяких задатков для настоящего танца. Гены моей матери оказались доминантными. К сожалению… И не кричи на весь зал, а то могут подумать, что ты в меня влюбился.

— А разве можно в тебя не влюбиться?!

— Я и сама так полагала. Оказывается, можно. Видишь, Костя ко мне абсолютно равнодушен. Даже разговаривать не хочет. И это меня озадачивает. Ну, а ты волен влюбляться сколько влезет. Если, разумеется, не ищешь взаимности.

— Что же это за любовь без взаимности? — нахмурился Ертаулов. Пустая трата времени и сил.

— Да ты еще дитя, хоть и прикидываешься звездоходом! — засмеялась Рашида. — На самом деле, мальчик, все происходит в точности наоборот. Высший смысл любви, как, наверное, и всего на свете, заключается в борьбе. Пока любовь не разделена, она наполнена борьбой за взаимность. Ее осеняют могучие и яркие чувства. Боль, тоска, ревность, даже ненависть! Человек любящий, но нелюбимый, живет полно, он ясно видит цель и сражается с судьбой за достижение этой цели. Чем она ближе, тем он счастливее, и это ощущение счастья нарастает. Оно становится поистине беспредельным, когда вдруг зарождается взаимность! Это как цунами: далеко в океане вспучилась волна, полого накатила на берег, вскинулась чудовищным таранным валом, ударила со всей силы — и схлынула, оставляя после себя грязный песок, дохлых рыб и обломки домов. Вот и разделенная любовь после бурного, но короткого счастья неминуемо превращается в привычку и скуку.

— Маленькая кобра прикидывается большой змеюкой, — покачал головой Стас. — Где ты, Рашуленька, нахваталась таких старческих мыслей?

— Сколько тебе лет, «Сатурн»? — спросила Рашида, сощурившись.

— Допустим, двадцать один, — ответил Ертаулов горделиво.

— Еще только двадцать один! А мне, милый мальчик, УЖЕ двадцать один! И в первый раз я смертельно влюбилась, едва мне исполнилось четырнадцать. О, как я страдала от безысходности! Как торопилась повзрослеть, чтобы ОН обратил наконец на меня свой взор! Видит небо, я целых полгода ходила с фиолетовым от слез носом и была счастлива.

— А потом? — с живым интересом осведомился Стас.

— Потом я возненавидела всех мужчин. Чуть позже утратила вкус к жизни и выбирала, каким образом будет уместнее покончить с нею счеты: утопиться или выпить яд. Чтобы не пострадал цвет лица… А еще спустя короткое время снова влюбилась.

— Тогда конечно, — сказал Стас. — Мне с тобой не равняться. Должно быть, я не настолько совершенен, чтобы влюбляться хотя бы трижды в год. Второй, а ты как думаешь?

— Не знаю, — пробормотал Костя сердито. Ему снова было не по себе. Тоже, нашли тему перед самым полетом.

— А все-таки? — Рашида смотрела на него, не мигая распахнутыми на пол-лица глазищами.

— Мне кажется, любовь — не только всякие там страсти и переживания, сказал Кратов, рдея. — Это еще и ответственность перед любимым человеком. Ты дал кому-то веру в себя. Наобещал ему все сокровища мира — пусть сгоряча, от головокружения. Так и дари ему все, что можешь и пока можешь, докажи ему, что ты не пустобрех.

— Вот замечательное слово, — произнес Ертаулов удовлетворенно. — Уже не первое сегодня. Ты, Костя, нынче небывало щедр на словесные диковины.

— А если надоело? — спросила Рашида. — Если скучно стало? Что же, вот так и торчать всю жизнь подле опостылевшего человека и доказывать ему свою любовь, которой и след простыл?!

— В любви не должно быть суеты, — упрямо сказал Костя. — Любить надо уметь. Если не дано тебе — так и будешь вечно метаться и рыскать. А уж коли дано, так и сам будешь счастлив, и другого человека сделаешь счастливым.

— Но так не бывает, Костя! — возразила Рашида. — Любовь — это вспышка, ослепление! А то, о чем ты говоришь, только бесконечное тление. Бог весть, какие силы способны его поддерживать. Это все что угодно, а не любовь!

— Мне кажется, мы произносим одно и то же слово, — сказал Кратов. Но думаем о разных вещах.

— Ты меня прости, Рашуля, — заявил Ертаулов. — Я, разумеется, твой рыцарь отныне и навек, выпусти меня сейчас на турнир, я бы всех из седел повыбивал с твоим именем на устах… Но ничего не могу с собой поделать, я с Костей солидарен.

— Да вы просто не знаете, что такое настоящая любовь! — возмутилась Рашида. — Вы же северные варвары, мороженая кровь, о чем мне, дочери теплых морей, с вами спорить?!

— И прекрасно, — сказал Ертаулов. — И не будем. У нас для этого еще целый полет впереди. Кстати, Второй, не мастер ли подсаживался к нашему столику? Или мне помстилось?

— Он самый.

— Ну и как? Попил он из тебя кровушки?

— Вовсе нет. — Костя помолчал и добавил: — Похоже, мастер на корабле и мастер вне корабля — два разных человека.

— Так что же он тебе сообщил?

— Ничего особенного. Ругал уставы. Немножко поучил жизни. Так, самую малость. Вспоминал какого-то Длинного Эна.

— Кто этот Длинный Эн? — спросила Рашида.

— Я не знаю.

— Любопытно, — промолвил Ертаулов. — Толстый Брюс — это Брустер Силквуд. Счастливчик Мак — это Дмитрий Макаров…

— Этих мы еще застанем в Галактике, — сказал Рашида. — Мастер же имел в виду кого-то из своего поколения. Из тех, кто ушел или уйдет со дня на день.

— Речь шла о загалактическом броске, — сказал Костя.

— Гадать бесполезно, — махнул рукой Стас. — Лет пятьдесят назад, когда мы только начинали готовить своих страйдеров по просьбе Галактического Братства, там перебывали тысячи и тысячи.

— Разве так важно, что это за Длинный Эн, с которым когда-то летал наш мастер? — пожала плечами Рашида.

— Быть третьим навигатором под командой аса всегда приятнее, — веско заметил Ертаулов.

— Асы не командуют грузовиками, — сказала Рашида.

— Однако же в загалактическом броске он побывал, — проговорил Кратов.

— После чего мифический Длинный Эн списал его из страйдеров!

— Ну и списал, — нахмурился Костя. — Поглядим еще, что будет с нами в его годы.

— Нет, не хочу! — встряхнула головой Рашида. — Не надо глядеть на меня тогда! Я стану жуткой старухой, седой, костлявой, со скверным характером. Все мои рыцари разбегутся по семейным очагам раздувать слабые фитильки своих вечных любовей… Даже представить страшно! И хватит разговоров, — она вдруг схватила Кратова за руку и сжала ее что было сил. — Костя, ты идешь со мной танцевать.

— Я не Стас, — сказал Кратов с вымученной улыбкой.

— Вижу, — коротко ответила Рашида.

— Иди, Второй, — промолвил Ертаулов. — Тебя я убивать не стану. И потом, мне нужно что-то решить с этой штукой, — он кивнул на блюдо с оранжевой пеной, уже слегка просевшей посередке.

 

8

Серебряная россыпь клавесина. Чистый высокий голосок скрипки с деревянным корпусом, без малейшей примеси обычного электронного мелосинтеза. По-старинному изысканные и в то же время наивные, отрешенные от прозы бытия музыкальные фразы. Менуэт, заплутавший среди столетий, перепутавший танцевальную залу графского поместья с двигательным отсеком орбитальной базы, в котором обосновался старый одессит Миша Винярский…

Голова Рашиды лежала на плече у Кратова, проволочно-жесткие пряди ее волос щекотали ему шею. Он чувствовал ее спокойное дыхание, тепло ее тела, запах ее кожи и паническое трепыхание собственного сердца.

— Ну что ты, — шепнула девушка. — Не бойся меня, не дрожи. Вот будет нелепость, если ты сейчас на глазах у всех повалишься без памяти!

— Я совсем не то танцую, — пробормотал Костя. — Я вообще не умею танцевать.

— Теперь это неважно. Я тоже танцую не то. Но разве у нас плохо получается?

На пятачке церемонно кланялись и расшаркивались друг перед дружкой медведь в напудренном парике, расшитых золотом камзоле и панталонах, и медведица в пышной куделе «а ля Фонтань» и просторном парчовом платье.

— Уж это ни в какие ворота, — проворчал Костя.

Рашида тихонько засмеялась.

— Не принимай всерьез, — сказала она. — Никакая это не пошлость. Ты не видел еще настоящей пошлости. Просто ребята из команды Винярского шалят, резвятся. Ерничают, хотят позлить стариков и моралистов. Вроде тебя. И вообще — почему ты думаешь о каких-то пустяках, когда ты должен думать только обо мне?!

— Это Стасу полагается, — произнес Костя. — Он тебе в любви объяснялся.

— Стас мне неинтересен. Красивый впечатлительный мальчик. Таких, как он, толпы повсюду. Если бы я захотела, то каждый день собирала бы коллекцию подобных объяснений.

— Зачем же ты собралась в Галактику? Там ты свою коллекцию не пополнишь.

— Я же сказала: если бы захотела… Но я не хочу. Я надеюсь, что в Галактике таких, как ты, окажется больше, чем таких, как он.

— Бедный Стас… Чем же я лучше его?

— Ты сильный. Ты не суетлив. Как ты там говорил: в любви не должно быть суеты. В тебе есть стальной стержень, о котором ты и сам, наверное, не подозреваешь. Тебе не нравится, когда кто-то решает за тебя. Ты привык брать все на свои плечи. Видишь, сколько я о тебе знаю?

— Просто поразительно.

— Еще бы! Недаром мои друзья считают меня ведьмой в ангельском обличье. На самом деле я всего лишь женщина со всем набором истинно женских качеств. Настоящая женщина способна читать в душах мужчин, как в детской книжке. Для нее там все понятно: крупными буквами и с цветными картинками. Настоящая женщина умеет предсказать любому мужчине его судьбу, едва дотронувшись до его руки.

— Что же ты предсказываешь мне?

— Ничего особенного. Хотя тебе и достанется в этой жизни… Твой стальной стержень будут гнуть и ломать. Хотела бы я знать, что будет, если он все же переломится!

— Я просто умру.

— Вот еще! От такого не умирают. Попросту становятся другими. Иногда даже удается починить сломанный стержень, хотя трещины напоминают о себе до самой смерти.

— Ну откуда, откуда ты все про всех знаешь?!

— Не забывай, что тебе, как и Стасу, только двадцать один годик, а мне целых двадцать один. Это означает, что я чуть ли не вдвое тебя старше.

— Я слыхал про женскую логику. Оказывается, существует еще и женская математика!

— А ты как думал? И не только математика с логикой… Между прочим, в этих науках нет ни единого специалиста мужчины, что бы вы там себе ни воображали.

— Ничего я не воображаю…

— Конечно, милый Костя. Это не твоя стихия. Женщины — не лучшее применение твоим силам. Дон Кихот не сумел найти себе достойного соперника ниже ветряной мельницы. Тебе, я думаю, и звезда покажется мелковатой. Мне не хочется портить тебе настроение, но одно мрачное предсказание жжет мне душу.

— Говори, я стерплю.

— Даже язык не поворачивается… Мне кажется, Костя, ты обречен на вечное одиночество. Разумеется, иногда ты будешь испытывать некое чувство, которое по неведению будешь принимать за любовь. Но вряд ли ты найдешь счастье. Женщины не ответят тебе взаимностью. Ты отпугнешь их своей силой. Мне кажется, в своих скитаниях по Галактике ты не встретишь ту, которая тебя полюбит. Или же там, куда забросит тебя судьба, просто не окажется ни единой женщины.

— Последнее выглядит правдоподобно. И это хорошо. Женщин покуда не допускают туда, где опасно.

— Если бы только это, Костя! — Рашида вздохнула и прижалась к нему всем телом, упругим и жарким. — Но одна женщина всегда сможет и понять тебя, и полюбить, и не испугаться твоей силы.

— Кто же она? — усмехнулся Кратов.

— Разумеется, я! — воскликнула Рашида. — Как ты этого не поймешь?!

— Это что — тоже объяснение? — нахмурился Костя.

— Нет, я не люблю тебя… сейчас. Я просто способна на это, в отличие от большинства всех прочих женщин Галактики. Мы с тобой похожи. Быть может, мы были созданы друг для друга. Но пока между нами ничего нет, кроме того, что я уже осознала наше взаимное предназначение, а ты еще нет.

— Ты говоришь это всем, кто тебе нравится?

— Какая разница? Главное, что сейчас я говорю это тебе.

— Так не шутят, — сердито сказал Костя и попытался отстраниться, но у него ничего не вышло.

— Я не шучу, — прошептала Рашида ему на ухо. — Я колдунья в ангельском обличье. Мне стало ясно, что ты мой, едва только я увидела тебя в первый раз. Тебе никуда от меня не спрятаться. Я тебя приворожу… Хочешь, уйдем отсюда?

— Куда?..

— Куда скажешь. Ко мне, к тебе, в открытый космос — угоним корабль. И я покажу тебе, какая я колдунья…

Кратову все же удалось высвободиться. Он ощущал себя идиотом.

Самая красивая девушка из всех, что он встречал, стояла напротив, притягивала его к себе, манила взглядом горящих глаз. А он ничего не мог с собой поделать. Видно, и впрямь они были похожи — как одноименные заряды. Чем сильнее влекла его Рашида, тем дальше его от нее отталкивало. Мистика, чертовщина…

Костя отступал шаг за шагом к выходу из зала, его трясло, он сознавал себя подлым предателем. Но предателем по отношению не к Рашиде.

Кого же он предавал, кого?!

— Ты что, Костя? — спросила Рашида, растерянно улыбаясь. — Все-таки решил упасть в обморок?

— Вроде того, — пролепетал Кратов. — А ты говоришь — сильный…

Могло случиться все, что угодно. Девушка могла влепить ему затрещину, как подонку. Могла расхохотаться ему в лицо. Он того заслуживал.

— Вот-вот, — сказала Рашида печально. — Ты и сейчас не хочешь, чтобы за тебя решала я. Другой на твоем месте был бы на седьмом небе от счастья. А ты снова берешь все на себя. Ничего, Костя. Я гордая, но не с тобой. Тебя я подожду.

 

9

Кратов тихонько толкнул дверь каюты, на цыпочках прошел по пружинящему полу, расстегивая куртку. Он неплохо видел в темноте, и ему удалось добраться до своей койки без излишнего шума. Однако Стас все же заворочался, засопел в другом углу, зашебуршал одеялом.

— Казанова фиговый, — сказал он внятно. — Друзья так не поступают.

— Честное слово… — попытался возразить Костя, покраснев.

— Молчи, ловелас. И без тебя знаю, что ты здесь ни при чем. Что я слепой? Но если тебя завтра снимут с полета, я буду только рад. Поделом: либо корабли водить, либо амуры вертеть.

— А сам-то, сам! — возмущенно застонал Кратов.

— Главное в нашем деле — вовремя отступить, — бухтел Ертаулов, закапываясь в одеяло с головой. — Построить редуты и флеши…

— Ну-ну, — пробормотал Костя и после паузы добавил мстительно: Фортификатор фиговый.

Он лежал с закрытыми глазами. Спокойно, расслабившись, как учили. И непонятная, так и необъясненная для себя тревога оставляла его — едва ли не впервые за весь день. Уходила в прошлое, затерявшись в толчее прежних полудетских, полувзрослых забот и мыслей, которым, наверное, уже не было места в завтрашней жизни. Но, пропадая, из-за дремотной пелены она еще продолжала грозить: «Вернусь. Не знаю, как все прочее, но я-то вернусь».

«И на здоровье, — умиротворенно думал Костя. — Вот вернешься, тогда и разберемся. Что попусту пугать…»

Теперь он был один, совсем один — давно уснувший Стас не в счет — и в нем не оставалось и следа душевного разлада.

Где-то рядом, за слоями броневых плит и жаропрочной керамики неслышно плыла Земля. У нее была своя жизнь, которая, следовало признать честно, не так уж и волновала Кратова сейчас. Что такое, если разобраться, Земля? Планета-дом, планета-гнездо, голубой с зеленым шарик, расцвеченный сполохами мегаполисов. Родной, единственный и так далее, но — всего лишь песчинка в пустыне, капля в океане. И его, и все сущее на этом свете обнимает, обволакивает звездный кокон Галактики.

Костя попытался, только рискнул вообразить, что же там творится среди шелковых волокон этого кокона, и у него закружилась голова. Ему рано еще было, не окреп… И он отступился, перевел мысли в привычное русло и подумал о том, как завтра, нет — сегодня, усядется в кресле второго навигатора. Поплотнее, поудобнее, надолго — пока не придет пора занять кресло первого. Опустит пальцы на клавиши управления и будет с полным осознанием собственной значимости выслушивать четкие и весомые команды мастера и сам в свою очередь отдавать такие же команды.

И все будет замечательно.

 

10

Навстречу Косте из-за двери со светящимся красным крестом выскочил Ертаулов, розовый и счастливый. На ходу он застегивал форменную куртку.

— Чист, непорочен, и хвост заворочен! — объявил он. — Через полтора часа улетаю в Галактику, а вы как знаете. Рашуленька, идем пить кофе, а Костя нас догонит.

— Мастер уже прошел? — спросил Кратов, испытывая совсем уж никчемную в такой момент слабость в поджилках.

— Еще чего! — изумился Стас. — У него же «вечная карта». Мастер с брезгливой миной — мол, знаю я вас, штафирок, — заходит в медпост, сует карту в нос ближайшему эскулапу. Все встают и делают под козырек, после чего он садится и требует себе прохладительного.

— Значит, он тоже там?

— Где же ему быть?!

— Хотела бы я видеть, как этот дедушка делает под козырек нашему мастеру, — сказала Рашида с сомнением.

— Пожалуй, ты права, — согласился Ертаулов. — Такой старичок свободно мог и начихать на любую «вечную карту». Знаешь, кто он? Я тебе потом расскажу. — Он подхватил улыбающуюся Рашиду под руку. — Мы ждем тебя в баре, Второй. Только не рассиживайся там, не груби медикам. А то, не ровен час, и впрямь снимут тебя с полета. Вот будет конфузия! Представляешь, Рашуля, — обратился он к девушке, возмущенно возвышая голос. — Заявляется наш Второй едва ли не под утро, весь в губной помаде…

Костя нахмурился и толкнул дверь.

Казалось, яркий свет бил сразу со всех сторон, и даже от пола исходило некоторое сияние. Первым, что бросилось Кратову в глаза, было громоздкое сооружение, напоминавшее заблаговременно распахнутый саркофаг. Среди звездоходов оно было известно под названием «Железная дева» и предназначалось для сбора информации о телесном благополучии по всем параметрам сразу. По сути этот саркофаг являл собой архисложную систему самых разнообразных датчиков. Косте он был не в новинку, и при виде его тот самым непонятным образом успокоился.

Рядом с «Железной девой» за невысоким столиком сидели двое в белых одеяниях, что символизировало их принадлежность к медицинской службе. Один — глубокий старец, совершенно лысый и почти черный от «загара тысячи звезд». Он глядел на Кратова в упор бесцветными глазами, больше похожими на пуговицы, и даже не мигал. Другой выглядел ненамного старше самого Кратова и, судя по всему, очутился здесь волей случая: не то по делам своего ведомства, не то собирал материалы для какой-нибудь там монографии о воздействии космических факторов на человеческий организм. Тонкие льняные волосы его ниспадали на плечи, губы в мягкой светлой бороде непрестанно шевелились, будто он с трудом сдерживался, чтобы не проронить лишнего слова. Еще один медик в белых же брюках и пестром свитере сидел спиной возле терминалов «Железной девы» и что-то записывал. В углу за отдельным столиком, в глубоком кресле возлежал Пазур. Перед ним действительно стоял высокий запотевший стакан.

— Здравствуйте, — сказал Костя.

Губы молодого медика нервно задергались. Пазур недовольно поморщился, а старец продолжал буравить Кратова стеклянными глазками.

— Второй навигатор мини-трампа «пятьсот-пятьсот» Константин Кратов, спохватился тот. — Прибыл для предполетного медицинского осмотра.

— Хвала аллаху, — проворчал Пазур и потянулся за стаканом.

— Карту! — хрипло каркнул старец.

Костя поспешно подал ему свою личную карточку — белый пластиковый квадратик размером с ладонь. Старец тщательно осмотрел ее со всех сторон, будто опасался подделки. Затем не глядя ткнул человеку в свитере, который так же, не глядя, принял ее и уронил в щель дешифратора.

— Подлинная, — сказал он, не оборачиваясь.

— Раздевайтесь, — проскрипел старец.

Костя медленно избавился от одежды, с подчеркнутой аккуратностью сложил ее на пустом диване за ширмой, после чего вернулся в центр комнаты, слегка холодея от смущения. Пазур неопределенно хмыкнул. Молодой медик откинулся в своем кресле. На его лице было написано глубочайшее удовлетворение.

— Титан, — сказал он звучно. — Геркулес!

Человек в свитере наконец обернулся. У него было унылое вытянутое лицо, похожее на добрую лошадиную морду.

— Что и говорить, — произнес он со вздохом. — Красивый мальчик. Но девочка была лучше.

Костя вдруг представил, как с полчаса назад вся эта компания точно так же таращилась на обнаженную Рашиду, и почувствовал, что начинает злиться. Менее всего его беспокоил старик с пустым равнодушным взглядом. Но лучше бы здесь не было этого самодовольного молодца, и уж во всяком случае — мастера!

— Все хороши, — сказал молодец. — О девушке у меня и слов не находится, но там прекрасная наследственность. А тут нечто иное. Кропотливая, тщательная, умная работа над собственным телом. Совершенство силы. Великолепная мышечная архитектура. Что это? — спросил он Кратова. Гимнастика, борьба? Или же, пронеси Господи, тривиальный атлетизм?

— Борьба, — пробурчал Костя.

— Вы знаете, я не только медик. Я еще и скульптор. Не знаю, кто я больше… Моя фамилия Кристенсен, не слыхали? — Костя отрицательно мотнул головой. — Недавно у меня была выставка в Стокгольмском Центре искусств. По моим сведениям, отзывы неплохие. Верьте профессионалу: вашему телу можно завидовать. Вот я так просто погибаю от зависти. И еще от сожаления, что такой материал через несколько часов улетит из моих рук неведомо куда, а я даже не успею вас запомнить.

— Это еще неизвестно, — внезапно лязгнул старец. — Улетит материал, или не улетит, покажет осмотр.

— Вот я сижу здесь, — продолжал Кристенсен, — и думаю о том, как мне уговорить вас троих после полета прийти в мою мастерскую в Висбю, на Готланде. Я задумался об этом, когда здесь побывала девушка. А когда пришли вы, я понял, что это просто необходимо для меня. Да и для человечества, впрочем, тоже. — Пазур в своем углу снова хмыкнул. Напрасно иронизируете, командир. У вас прекрасный экипаж, а вы того не понимаете.

— Прекрасный экипаж, или из рук вон, я увижу только в полете, сказал Пазур.

— У вас искаженный подход к прекрасному, — не унимался Кристенсен, все более воодушевляясь. — Он искусственно сужен, хотя и в нем есть определенный смысл, который, мне кажется, от вас ускользает. — Пазур в очередной раз хмыкнул, теперь с изрядной долей негодования. — Разумеется, телесное совершенство неизбежно сопровождается нравственной чистотой, душевным равновесием и отточенностью нервных реакций, что так важно для исполнения близких и понятных вам профессиональных функций. Хотя, подчеркиваю, это лишь производная от телесной красоты… В самом деле, соглашайтесь, — обратился Кристенсен к озадаченному таким напором Кратову. — Я назову эту скульптурную группу «Устремленные в небо». Между прочим, девушка дала мне свое согласие. Правда, юноша, что был перед вами, отчего-то много смеялся и, похоже, не воспринял мое предложение с надлежащей серьезностью. Но я с ним еще переговорю…

— Простите, — сказал Костя. — А Олега Ивановича вы уже уговорили?

— Какого Олега Ивановича? — опешил Кристенсен.

— Меня, — пояснил Пазур и неожиданно улыбнулся.

— Я об этом как-то не думал… Это разрушит концепцию замысла… Ведь главное в ней — красота, сила, молодость… — Кристенсен окончательно смешался и замолчал.

Старец, все это время пяливший на Кратова блеклые глазки-ледышки, вдруг часто заморгал и рассыпался мелким хихиканьем.

— Хорош он будет, — проскрипел он, ткнув пальцем в сторону Пазура. Нагишом, в такой компании…

— Всякий Кристенсен мечтает стать Торвальдсеном, — сказал человек в свитере недовольным голосом. — Давайте делом займемся!

— И то, — согласился старец, оправившись от внезапного приступа веселья. — Что у него за шрамы на груди?

— Полигон, — ответил человек в свитере. — Адаптация первой ступени. Внутренними повреждениями не сопровождались. Носят скорее декоративный характер.

— Тогда уж лучше один глаз долой, — сказал старец. — Или ногу оттяпать. И эффектно, и всегда на виду… В «Железную деву»!

Костя послушно двинулся к саркофагу. Следом за ним поспешил и Кристенсен с намерением помочь.

— Ногами, пожалуйста, сюда, — сказал он.

— Я знаю, — промолвил Костя, становясь на холодный металлический диск.

— И все же я хотел бы вернуться к нашей беседе… — смущенно начал Кристенсен.

— Можно, я подумаю? — спросил Кратов. — Буду лежать и непрерывно думать.

Створки «девы» мягко сомкнулись, диск под ногами мелко завибрировал и вдруг провалился куда-то вниз. «Лежать» было не самым точным термином, чтобы обозначить положение человека внутри саркофага. Скорее, Костя висел в невидимых упругих тенетах силовых полей, спеленатый ими, как настоящая мумия, а к его телу отовсюду, жадно трепеща, тянулись стрелки, щупальца, языки датчиков. Прямо в лицо ему прянули коленчатые, как паучьи лапы, трубки с объективами на концах. Костя непроизвольно мигнул.

— Не жмуриться!!! — рявкнули над ухом.

— Косточки и впрямь целы, — проскрежетал старческий голос. — А шрамы безобразные. Будто его начали свежевать, да мясника спугнул кто-то…

— Впечатлительных девушек это должно разить наповал, — сказал Пазур, и при этих словах Кратову живо представилась его кислая физиономия.

— Сердце прекрасное! — провозгласил Кристенсен. — Наверняка доброе и любвеобильное.

— Дайте-ка мне взглянуть на такое сердце, — проворчал Пазур. — Где там у людей помещаются добро и любовь… Дьявол, как вы различаете, где сердце, где печень?!

— Да вот же, вот это, красное с желтым. А показать вам, где обитает душа?

— Подите вы с вашей метафизикой…

Костя парил в темноте и прохладе, закрыв глаза, и воображал, как они просвечивают его, простреливают импульсами, заживо анатомируют на своих экранах. Наверное, сейчас он перестал для них существовать как человек и личность. Обратился в материал, если воспользоваться словами Кристенсена. В удачно скомпонованный набор костей, мышц и органов.

— Кровь прекрасная! — объявил Кристенсен.

— Так, с фаршем покончено, — подытожил старец. — Давайте мне его мозги, это уж моя епархия. Где тут у него голова…

Кратов ощутил, как на затылок ему легла просторная ладонь с растопыренными пальцами. На самом деле это лишь почудилось. Просто к голове придвинулась особая группа датчиков, ведавшая высшей нервной деятельностью, и принялась за работу, которая в медицинских кругах называлась, кажется, «ментографией».

— Ну что, отпускаем на волю? — скучным голосом спросил человек в свитере.

— Подождите, — резко сказал старец.

Все притихли. «Что он там нашел?» — подумал Костя слегка обеспокоенно и попробовал пошевелиться. Безуспешно — невидимые путы держали крепко.

— До старта меньше часа, — нарушил паузу мастер. — Какие-нибудь проблемы? В полете мне обязательно потребуется второй навигатор.

Костя похолодел.

— Прикусите лингву, — раздраженно сказал старец.

— Простите? — не понял Пазур.

— Язык, язык… — шепотом подсказал Кристенсен.

— Вот именно, — продребезжал старец. — Видите всплеск? Вы перепугали его своей болтовней и покорежили мне всю ментограмму. Он же все слышит там внутри!

«Я все слышу, — подумал Костя тревожно. — Если он объявит о моем отстранении от полета, я прямо здесь и умру!»

Тугая паутина силовых полей внезапно расступилась. Пятки коснулись холодного металла. Крышка саркофага дрогнула и отошла.

Старец стоял спиной к полыхающим экранам. Сгорбленный, сморщенный, темнокожий, он походил на злого колдуна. Его иссохшая, словно сук древнего дерева, рука трудно поднялась на уровень лица, крючковатые пальцы раздвинулись… Теплая волна упруго толкнула Костю в грудь, обволокла, тихо и нежно погладила кожу.

— Успокойся, — сказал старец неожиданно ласковым голосом. — И подойди ко мне.

Неловко переступая непослушными ногами, Костя приблизился. Все молча смотрели на него. Теперь со всей очевидностью стало ясно, кто главный в этой комнате.

— Я буду говорить с ним без свидетелей, — промолвил старец.

Медики беспрекословно двинулись прочь. Пазур растерянно хмыкнул, пожал плечами и тоже вышел. Старец глядел на застывшего Кратова снизу вверх, глаза его оживали, обретали выражение и даже цвет.

— Расскажи мне, сынок. Все по порядку. Что с тобой стряслось неделю назад?

— Со мной… неделю назад?

— Если ты в состоянии рассказать мне — сделай это. Никто не узнает. И я, выслушав, заставлю себя забыть. Просто я хочу успокоить себя.

Костя потер лицо ладонями. С ним действительно что-то происходило все эти дни. Какая-то трещина рассекала его память, мешала ему, непостижимым образом усложняла жизнь, лишала равновесия. Туманные намеки Ертаулова на неведомые ему самому обстоятельства. Противоестественные, почти мистические силы, отталкивавшие его от Рашиды… Наваждение.

— Не можешь, — старец задумчиво покивал. — Это понятно.

— Я… буду отстранен? — неслышно спросил Костя.

— Ты не будешь отстранен, — старец, ссутулившись, брел на свое место за столиком. — Лети себе. К твоей работе ЭТО не имеет отношения.

— Что со мной?

— Ты когда-нибудь слыхал о ментокоррекции?

— Нет.

— Это операция по вмешательству в память, гипнотическая, редко хирургическая. Можно заставить человека позабыть о чем-то навсегда. Или заблокировать участок памяти на время. Сконструировать ложные воспоминания. Ее часто путают с гипноблокадой, но гипноблокада — лишь следствие ментокоррекции. Мне померещилось, сынок, что этак с неделю тому назад ты перенес такую операцию. Она коснулась области твоих сугубо личных переживаний, погасила очаг сильного эмоционального потрясения. Повторяю, лететь ты волен куда захочешь.

Костя одевался, ничего не видя вокруг, ни на что толком не реагируя. К нему снова подкатил Кристенсен и сконфуженно отступил. Мастер, уходя, потрепал его по плечу, что на него вовсе не походило. Человек в свитере торчал подле своих терминалов, меланхолично жевал длинную французскую булку и запивал йогуртом из пластикового пакета в форме детской соски. А таинственный, так до конца Кратовым и не понятый старец молча сидел за столиком, положив узловатые руки перед собой, и безучастно глядел в пустоту стеклянными глазами.

Во всяком случае, одну вещь Костя понимал вполне отчетливо: он летит!

 

11

Они уходили от Старой Базы, а значит — от Земли.

Чтобы управлять любым, даже самым сложным космическим кораблем, достаточно десяти клавишей. Десять слегка вогнутых рифленых поверхностей из вечной керамики, каждая своего цвета.

Опытный навигатор работает вслепую. Цвет ему ни к чему, и курсанты порой с удивлением слушали, как всеми почитаемый, всемирно известный ас на практических занятиях по навигации неожиданно путался, объясняя последовательность действий цветовыми рядами. Однако стоило ему закрыть глаза, вытянуть руки перед собой и чуть заметно шевельнуть пальцами, и все становилось на свои места. Цветовые ряды для курсантов — то же, что и «сено-солома» для новобранцев средневекового ополчения…

Существовали экспериментальные модели кораблей, где старомодная клавиатура была заменена сенсорными панелями. Поначалу это давало большой выигрыш в быстродействии: человек почти не затрачивал времени на физические усилия по преодолению сопротивления клавишей. Так было до первой аварии, до перегрузок, до беспорядочных рывков и кувырков угодившего в передрягу аппарата, когда пальцы начинали соскальзывать и слетать, невпопад задевая совсем не те участки панели, какие нужно было. Когда потерявший ориентировку в пространственно-временной свистопляске драйвер мог возбудить целые группы сенсоров, смазав их ладонью, а то и вовсе ударившись лицом. И клавиатура вернулась на корабли. Все те же прадедушкины два по пять под каждую руку, вогнутые для удобства и рифленые, чтобы не скользил палец.

Говоря откровенно, Кратову до настоящего аса было еще далековато. Но и он уже не нуждался в том, чтобы смотреть, туда ли нажимают его пальцы, или лихорадочно призывать на помощь ассоциативную память, рыская по цветовым рядам. Его спина плотно упиралась в упругое, предусмотрительно подогнанное кресло, руки свободно, расслабленно лежали на таких же соразмеренных подлокотниках, и под каждым из слегка расставленных пальцев ждала своей очереди клавиша. Жаль только, что вряд ли повезет провести корабль по маршруту от старта до финиша… Прямо перед лицом светился квадратный экран со стереокартой сектора пространства, в котором они сейчас двигались. А выше, во всю стену и через весь пульт, полыхал на видеале внешнего обзора необъятный, неохватный ни глазом ни воображением Млечный Путь.

— База, прошу точку ухода, — сказал Пазур.

— «Пятьсот-пятьсот», вы идете правильно, — ответила база. — Курс не меняйте. Ваша точка ухода — три, сорок семь, двенадцать в зоне свободного маневра.

— Третий координаты принял, — отозвался чуть излишне возбужденным голосом Ертаулов. — Программа ухода запущена.

— Понятно, — проворчал Пазур. — Можно и не так громко.

— Внимание, — раздался синтезированный голос бортового когитра, и Костя поразился тому, до чего он напоминал голос мастера. Те же вечно недовольные, брюзгливые интонации. — Корабль входит в зону свободного маневра. Программа ухода работает нормально. Стартовые процедуры проверены в холостом режиме. Пятьсот семьдесят километров до точки ухода.

— Последняя проверка бортовых систем, — сказал Пазур.

Костя не пошевелился. Его это не касалось. Где-то за его спиной негромко и очень быстро заговорила Рашида. Когитр отвечал ей — так же быстро, невнятно и, как почудилось Кратову, высокомерно. Разумеется, это было иллюзией, все дело в голосе, потому что никакие эмоции когитру не присущи.

— Системы проверены, — объявила Рашида. — Температура в отсеках нормальная. Фиксация груза не нарушена. Внешняя защита активизирована и работает, герметизация корабля полная.

— Хорошо, — проговорил Пазур.

— Точка ухода достигнута, — сказал Ертаулов.

— База, прошу разрешения на уход, — сказал Пазур.

— «Пятьсот-пятьсот», уход разрешаю. Низкий поклон Антаресу.

Костя неотрывно смотрел на стереокарту. Сейчас оживет клавиша под его левым мизинцем, дублируя действия мастера. Корабль дрогнет, светящаяся паутина координат на экране смажется, спутается в клубок, а потом и вовсе исчезнет…

— Второй, — вдруг произнес Пазур. — Передаю пульт. Работайте за Первого. Общая подвижка управления.

«Общая подвижка» — когда каждый член экипажа поднимается на одну ступень в бортовой иерархии. Теперь он, Кратов, был мастером, а Стас заступал на его место. А первый навигатор Пазур считался выбывшим например, по внезапной болезни.

Сердце Кратова провалилось. Но это было его, сердца, личное дело, потому что отныне оно со всеми его выкрутасами и взбрыками было отлучено от тела, которому надлежало спокойно и уверенно управлять кораблем.

— Второй принял пульт, — сказал Костя почти равнодушно.

Его левый мизинец плавно вдавил свою клавишу.

— К уходу готов, — объявил когитр.

— Уход разрешен, — сказал Кратов.

— Начинаю уход, — немедленно откликнулся когитр.

Вот теперь корабль дрогнул. Вот теперь все координаты на экране смялись в полную ерунду и бессмыслицу. Они и в самом деле утратили смысл.

«Гиппогриф» со всем его экипажем и грузом ухнул в пустоту. И пустота эта была совершенной, математически идеальной. В ней не находилось места ни материи, ни пространству, ни времени. Потому она и называлась «экзометрией», что означало «внемерность».

Большинство жителей Земли и Галактики воспринимало ее как некую абстракцию, весьма полезную для объяснения физических принципов мгновенного перемещения на огромные расстояния. На том и успокаивались. Дескать, существует Нечто, где ничего, ну совсем ничего нет. Начисто отсутствуют привычные измерения, в которых привыкли осознавать себя все разумные субстанции. Что означенное Нечто напрямую связано с управлением гравитацией. И что скорость передвижения там есть функция от массы. То есть вроде бы все как в классической формуле полной энергии тела по Эйнштейну. Но кое-что вдобавок: куча коэффициентов, понять содержание которых и означает представить себе экзометрию в подробностях. Но вряд ли стоит забивать этим голову.

Что же до «гиппогрифа», то людям на его борту эта отвлеченная абстракция была дана во всех ощущениях. Они даже могли видеть ее сплошную серую пелену на экранах, хотя если вдуматься, то становилось ясным, что экраны попросту ослепли: им нечего было демонстрировать.

И пребывать в этом сером и недвижном небытии предстояло чуть более двух суток.

 

ИНТЕРЛЮДИЯ. ЗЕМЛЯ

— Знаешь, Кратов, — лениво сказал Резник. — Не верю я в вашу затею.

— Это в какую же из моих затей? — выжидательно осведомился тот.

— Я имел в виду Единый Разум Галактики.

Кратов хмыкнул и ничего не ответил.

За последние дни он досыта наслушался таких или похожих речей. По правде говоря, дискуссии беспредельно утомили его. Все начиналось примерно одинаково. Астахов как бы между прочим замечал: «Орлы, а среди нас живой ксенолог…» После чего уходил играть в овербол либо же хватал под мышку первую подвернувшуюся девушку и со страшным рыком волок в воду. Зато все остальные, выдержав сколько доставало сил деликатную паузу, обрушивались на Кратова. Оканчивалось, впрочем, по-разному. Как правило, спорящие стороны расходились взаимно неудовлетворенные и сердито дулись друг на дружку, пока не возвращался Астахов и не мирил всех. Реже устанавливалось полное единодушие — обычно, в тех случаях, когда Кратову доставало аргументов и терпения. По вечерам, возвращаясь в Садовый Пояс, он с досадой выговаривал Астахову: «Знаешь, в каком гробу я видал такой отдых?..» Бия себя в перси, тот клялся никогда впредь, ни под каким предлогом не афишировать кратовской профессии. И при первом же удобном случае свою клятву преступал.

На сей раз компания подобралась небольшая и довольно пестрая.

Павел Резник, толстый и волосатый, разительно напоминающий повадками и внешностью доброго медведя из детской сказки, на реплику Астахова: «Соколики, а среди нас…» заявил: «Зато я медик, и очень хороший!» И, не произнеся более ни слова, уплыл с Астаховым на тот берег озера.

Бронзовокожий гигант и красавец Геша Ковалев оказался инструктором по атлетизму, о чем оповестил присутствующих с не меньшим достоинством. Знакомство с Кратовым он начал с того, что попросил его напрячь бицепс. «Рыхлота», — сказал Геша, потыкав пальцем в кратовские мускулы, и довольно захохотал. Он вообще много и не всегда к месту смеялся. Зато тело у него было замечательное. Должно быть, не раз он брал призы на конкурсах мужской красоты, когда там не требовалась демонстрация интеллекта.

При Геше состояла девушка, очевидно — только-только вошедшая в спелость, тоже примечательно яркая. Глянцево-белая кожа, короткие волосы цвета червонного золота, ультрамариновые очи, фигура мальчишки-подростка, увлеченного плаванием: плечи шире бедер и длинные, сразу от подмышек, ноги… «Марсель», — назвалась она и сделала книксен. Геша обращался к ней как Бог на душу положит: то «Машка», то «Марси», а иногда, похоже, и вовсе забывал ее имя. Марси не обижалась. Она скинула все, что на ней было, сорвала зеленый листик и прилепила на острый аккуратный носик, после чего улеглась на кратовской ковбойке и молча уставилась на того беззастенчивыми серьезными глазищами. «На мне что-то написано?» — осторожно спросил Кратов, чувствуя, что где-то глубоко под навеки непробиваемым галактическим загаром безудержно краснеет. Девица прыснула, а Геша снова захохотал во всю глотку и предложил побороться.

Но тут вернулись мокрые Астахов с Резником и плюхнулись на песок, надсадно дыша. Пока Геша, заливаясь смехом, излагал какой-то незатейливый анекдот, Кратов слушал, а Марси на него таращилась, братцы-медики пропыхтелись, слегка обсохли, и тут-то Резник не утерпел…

— А хочешь знать, почему не верю? — спросил он, так и не дождавшись кратовской реакции на свое заявление.

«Разумеется, не хочу!» — обреченно подумал Кратов.

— Хочу, — сказал он.

— Скучно это, вот почему.

— Скучно? — Кратов пожал плечами. — Ну что ж… Не ново. Я уже встречал такую позицию.

— Когда же? — ревниво осведомился Астахов, до этого момента развлекавшийся фокусами с камешками. — При мне говорили что угодно, только не такое. И что-де человек не дорос, и что-де мы пойдем другим путем, сиречь своим особенным, но про скуку впервые. Мы с Пашкой, может, всю ночь…

— Есть такая планета Амрита, — пояснил Кратов. — Однажды я имел там теоретический диспут с настоящим йогином.

— Я бывал на Амрите, — сообщил Геша. — Вот где тоска! И кто же выиграл?

— Ничья. Йогин был настоящий и убеждениям не поддавался. А мне уступать нельзя было. И в конечном итоге прав оказался все же я.

— Это тебе сам йогин сказал? — поинтересовался Астахов.

— Нет. События нас рассудили по справедливости… как мне кажется.

— Так какую же цель преследует формирование пресловутого Единого Разума Галактики? — вопросил Резник, будто обращаясь к обширной аудитории. — Обретение реального всемогущества в масштабах вселенной, не так ли?

— Ну, не только, — сказал Кратов. — Хотя и в том числе.

— И вы всерьез надеетесь его обрести?

— То, что мы сейчас, с нашей довольно невысокой колокольни почитаем за всемогущество, мы несомненно обретем. Вместе с вами, естественно. И, несомненно, нам снова не будет его доставать.

— Хорошо бы… Следует ли понимать так, что перед тектонами, да и перед тобой лично, стоит вполне конкретная задача, и все вы в той или иной степени представляете пути к ее решению?

— С моей стороны это было бы самонадеянно, — усмехнулся Кратов.

— А кто такие тектоны? — спросил Геша.

Марси обняла его за могучую шею и что-то зашептала на ухо. Гешино лицо понемногу просветлело.

— Но все течет, все изменяется, — продолжал Резник. — Вот минула какая-то тысяча лет, и нынешние тектоны умирают — не живут же они вечно! или просто удаляются на покой. На их место приходят, скажем, младотектоны, с иным пониманием задачи, которое на поверку может оказаться полным отсутствием такого понимания. И всемогущество объявляется достигнутым, а пангалактическая культура — построенной… Нет, это слишком банально! Пускай старотектоны здравствуют и благополучно добьются исполнения всех своих планов. Справедливости ради все же замечу, что тысячи лет должно хватить на полную биологическую конвергенцию и даже интеграцию…

— Да Бог с тобой, — сказал Кратов.

— Тут и миллиона лет маловато, — поддержал его Астахов, самозабвенно жонглируя камушками.

— Коллега ксенолог может недооценивать последние достижения прикладной генетики и управляемого антропогенеза, — строго произнес Резник. — А тебе, Степан, стыдно!

— Что такое антропогенез? — спросил Геша. — Машка, объясняй.

— Все я правильно оцениваю, — сказал Кратов. — А особенно социальную психологию человечества как метаэтноса.

— Конечно! — воскликнул Геша. — Ни я, ни дети мои не согласятся на то, чтобы какие-то там тектоны поставили жирный черный крест на античных канонах.

Он вскочил на ноги и принял классическую позу дискобола. Все мышцы его забурлили, загуляли змеиными клубками, заиграли под гладкой кожей цвета насыщенной сепии. Астахов лежа поаплодировал.

— Вот это аргумент! — восхитился он. — Это я понимаю. А вы все только языками чесать горазды.

— Успокойся, Гешик, — сказал Резник. — Никто тебя твоих окороков не лишит. А вот за правнуков твоих я бы не поручился.

— У нас тут прозвучало что-то про скуку, — напомнил Кратов.

— Так я к тому и веду! Итак, Единый Разум Галактики создан. Всемогущество достигнуто. Кое-где соблюдаются еще незначительные островки ревнителей старины и ретроградов, населенные гешами и марси, но их не обижают. Не зовут немедля воссоединиться с большинством, а напротив, всячески холят и балуют, как редкостных зверушек в заповедниках. Водят детишек смотреть на них, как мы любим смотреть на обезьянок. С уважением сознавая, что произошли от них — хотя это не так — и проникаясь гордостью за то, что столь далеко от них ушли…

— Почему ты решил, что я захочу жить на островке? — впервые за все время подала голос девушка. — Если в настоящий момент я гешина подруга, это не значит, что я останусь с ним завтра. А уж тем более через тысячу лет.

— А куда ты денешься от меня завтра? — удивился Геша.

— Завтра и узнаем.

Геша зарычал и полез к ней целоваться. Девушка упиралась и брыкалась, но не особенно активно. Некоторое время все задумчиво наблюдали за ними.

— Продолжим, — сказал Резник деловито. — В нашем с вами грядущем создалась такая ситуация, когда накопленные пангалактической культурой силы некуда более приложить. Все физические законы познаны и приспособлены ко всеобщему благу. Все газопылевые туманности скатаны в планетезимали, утрамбованы и даже заселены. Шаровые скопления где надо рассеяны, а где надо устроены. Астрархи маются бездельем, учиняя фейерверки из протоматерии Ядра Галактики на забаву желающим. Тектоны поголовно ударились в сочинительство мемуаров под общим названием «У истоков Братства». Гордо выпрямленный гуманоид и пространственно-дискретный плазмоид общаются на одном языке, как если бы родились от одной мамы или по меньшей мере вместе воспитывались.

— Позволь, позволь, — протестующе замахал руками Астахов. — Мы, кажется, договорились, что мне должно быть отчего-то стыдно!

— Прости, пожалуйста, — сказал Резник. — Разумеется, нет ни гуманоидов, ни плазмоидов. А есть некое синтетическое существо — назовем его условно «демон»…

— Это почему? — спросила Марси.

— Позже объясню… По всей вероятности, лишенное определенного устойчивого габитуса, а принимающее его по своему желанию либо в зависимости от внешних кондиций.

— Что такое габитус?! — взмолился Геша.

— Горе ты мое, — вздохнула Марси. — Вот глядишься ты, допустим, в зеркало. Что ты видишь?

— Гешу, — сказал тот.

— Голову. Две руки, две ноги. Могучий торс.

— Ситуационный габитус — это хорошо, — сказал Кратов. — Нам бы сейчас такое. Жидкое в твердом. Твердое в жидком. Горячее в холодном.

— Синее в белом, — напрягшись, добавил Геша.

— Способное обитать как в газовой среде, так и вне таковой, — закивал Резник. — Как на планетах, так и на звездах. Так и между ними. Вольный сын эфира. Понятно, почему «демон»?

— Нет, — сказал Геша.

— И размножается он простым делением, — сказала Марси.

— Отчего же, — возразил Резник. — Не простым, отнюдь не простым. И даже не целочисленным.

— Все равно скука, — произнесла девушка.

— Заметьте, коллеги, — обрадовался Резник. — Один из нас уже заскучал от самой мысли о том желанном для высокочтимых тектонов единообразии, какое должно восторжествовать в результате формирования Единого Разума Галактики!

— Я бы хотел вступиться за тектонов, — сказал Кратов.

— Я тоже, — сказал Астахов. — Пусть я не ксенолог, но мне подобная трактовка концепции пангалактической культуры кажется примитивной. Почему демоны обязаны походить друг на друга, как коацерватные капли? Наша цель не единство формы, а безграничность возможностей. Пускай демоны будут разными!

— Зелеными и красными, — вставил Геша.

— Фигушки, — сказал Резник. — А вот это уже попытка искусственно ограничить декларируемое всемогущество. Вдруг демон с периферии влюбится в демонессу из Ядра и захочет от нее потомство?

— Но половые-то различия сохранятся? — спросила Марси.

— Вероятно, — смутился Резник. — Но условные, более чем условные!

— Что ж за любовь при таких условностях? — возмутилась Марси. — Тоже условная?

— А платоническая, — сказал Астахов игриво.

— Дружба, — добавил Геша. — Суровая мужская дружба.

— Подружился демон Икс с демоном Игрек, — сказал Кратов. — И захотели они демоненочка.

— И поделишася комплексно! — захохотал Астахов.

— Ску-у-ука! — демонстративно зевнула Марси.

— Не грусти, — сказал Геша обещающе. — Когда еще все это будет! А со мной ты не заскучаешь.

— И ни рожна не поделишася! — вскричал Резник. — Они же у нас разные, поди еще и генетически несовместимые! И вообще вы меня запутали!

— Между прочим, бисексуальность для Галактики даже сейчас нехарактерна, — заметил Кратов. — Многие расы вообще асексуальны. Наша любовная проблематика их попросту не касается. Гигантский пласт человеческой культуры оказывается недоступен их пониманию.

— Вот-вот, — сказал Резник с укоризной. — Никто через тысячу лет не поймет, отчего Ромео и Джульетта покончили с собой. Хорошо ли это? Не обеднит ли это вашу хваленую пангалактическую культуру? И что это за культура, когда она не аккумулирует и не хранит достижения всех ее исходных составляющих?

— Еще надо решить, достижение ли наша эротика, — ввернул Астахов.

— А что же это, если не достижение?! — вскинулась Марси.

— Иное дело цивилизация Дарикекза, — продолжал Кратов. — Там пять полов. Размножение, впрочем, от пола партнера не зависит. Достаточно наличие хотя бы трех индивидуумов любого пола, пусть даже одного, важно лишь нечетное их количество. А вот для полного удовлетворения взаимных симпатий и построения семейного клана просто необходимы все пять полов. Наши классические любовные треугольники вызвали бы у них ироническую улыбку. А любовный пятнадцатиугольник не хотите? А любовное пересечение нескольких континуумов?

— Воображаю, какова там любовная лирика, — потрясенно вымолвил Астахов.

— Четыре леди Макбет, — сказал Геша. — И все — Мценского уезда.

— Начитанный, — похвалила его Марси.

— Договоримся так, — произнес Астахов. — Всякий уважающий себя демон, чтящий культурные традиции, будет сохранять внешний облик породившей его расы. Важно, что в любой момент он в состоянии отказаться от него, как от униформы, и сменить на более приличествующий моменту и обстановке. Главное — ничем не стесняемая свобода выбора! А уж сколько полов наши демоны сочтут удобным для любви, дело их вкуса и фантазии.

— Вот это мне нравится, — объявила Марси. — Это уже весело. Прошу довести до сведения тектонов.

— А не кажется ли вам, други мои, — сказал Резник, сощурясь, — что подобное веселье сильно смахивает на упадок Римской империи?

— Пока нет, — ответил Кратов. — Древний Рим — это образец социального коллапса. Во-первых, могли они далеко не все и, видимо, сознавали это. Или же не сознавали, поскольку достигли пределов своей фантазии. Во-вторых же, эта фантазия не подбрасывала их развращенным умам никакой иной пищи, кроме оргий и свинств. Там действительно царила скука. При чем же пангалактическая культура?

— Да уж, извольте объясниться, сударь, — сказал Астахов.

— А при том, — уныло сказал Резник. — При том, что полное всемогущество ведет к отсутствию больших целей. Дьявол, и малых тоже! Цивилизация движется, пока видит цель. Вот мы сейчас такую цель имеем. Для человечества — восстановление земной биосферы. Для Галактического Братства — пангалактическая культура, Единый Разум. А какая цель будет у самого Единого Разума? Тот же самый социальный коллапс… Скука абсолютная, беспредельная и безысходная. Это не один человек, временно потерявший точку приложения сил, а целый мир, который утратил собственное будущее. Мир, который все может и ни рожна не хочет!

— Вот так даже? — уточнил Астахов. — Ага… Собственное всесилие наш пандемониум осознает. От сползания в грязь он огражден барьерами нравственности, которые мы до того усердно воздвигали всеми силами, что оные осели у каждого едва ли не в генетическом коде. И остается одно: либо издыхать от скуки, либо… рушить барьеры!

— Да это не просто скука, — оживился Резник. — Это трагедия.

— По поводу нравственности хотел бы заметить следующее, — сказал Кратов. — Поскольку мы еще весьма далеки от всеобщей расовой интеграции, то нравственные установки оказываются также достаточно условными. Так, цивилизация Аскарвуоф… — он покосился на Марси, которая слушала его с открытым ртом, облокотившись о каменную спину дремлющего Геши, и осекся.

— А вспомним, что на матушке Земле творилось еще не так давно! закатил глаза Астахов.

— Ты ксенолог, Кратов, и не из последних, — нетерпеливо сказал Резник. — Давай по существу. Хватит вилять.

— По существу? Пока никакой коллапс нам не грозит. Галактическое Братство отчетливо видит цель и к ней движется. Цель эта — объединение разумов и сил для полного, всеобъемлющего и одновременно щадящего контроля над мирозданием на благо всех и каждого. Попутно возникают всевозможные ответвления от магистральной линии развития, которыми мы пока сознательно или по недомыслию пренебрегаем. Это не значит, что все они не учтены и не исследуются. Мы стараемся наблюдать и за тем, что творится у соседей, в смежных галактиках, и мотаем на ус. У меня брат этим занимается… И я не исключаю, что когда и если пангалактическая культура будет сформирована, одно из этих ответвлений внезапно станет новой магистралью. Во всяком случае, тупики нами покуда не обнаружены, скука ни тектонам, ни астрархам, ни тем паче нам с вами, не грозит. Я убежден, что при выходе на качественно новый уровень цивилизации, пангалактический уровень, мы увидим перед собой такое поле деятельности, что если и остановимся, то лишь затем, чтобы испустить вздох бессилия. А вздохнувши, засучить рукава ковбойки… Кстати, йогину на Амрите я сказал примерно то же.

— Воображаю, как он по тебе топтался, — промолвил Астахов.

— Ничего ты не понял, ксенолог, — упрямо сказал Резник.

— Если вы со мной не согласны, — сказал Кратов, — в утешение вам приведу гипотезу, что моя профессия в этом будущем отомрет естественным образом. Например, взамен будет создана некая принципиально новая сигнальная система, обеспечивающая необходимый уровень взаимопонимания между любыми разумными субстанциями во всех уголках вселенной. Либо же каждый из демонов сам по себе будет прирожденным ксенологом и при желании запросто вступит в контакт с кем угодно.

— Ну, я-то с тобой согласен, — заявил Астахов. — Я как правило согласен со всеми.

— И я тоже, — сказала Марси.

Геша приоткрыл один глаз и пробормотал:

— Античные каноны прошу не колебать.

— Будто у нас, людей, нет других дел, — сказал Резник с досадой. Собственная планета после долгих веков экологического насилия до сих пор лежит в руинах. Толком не воспроизведены ни сибирская тайга, ни амазонская сельва. Байкал — лужа дерьма. Австралия обратилась в пустыню. Даже в Европу вползли песчаные языки. А там, куда они не дотянулись, радиоактивное кладбище. Океан наполовину мертв, и все рыбы, что не утратили инстинкта самосохранения, ушли в глубины! А вы, умные, сильные, талантливые, цвет наш и гордость, сорвались и кинулись очертя голову прочь из родного дома — искать удачи там, где и без вас умников достаточно. Ты меня прости, Кратов, но не смахивает ли это на дезертирство?

— Это я уже тысячу раз слышал, — сказал Кратов.

— У тебя есть оправдания? — наседал Резник.

— А вот и не подеретесь, — сказала Марси. — А слабо вам!

— Пангалактическая культура не может считать себя полноценной, произнес Кратов, — покуда всем ее членам не будут обеспечены достойные, а значит — прекрасные условия существования. Если человечество пожелает остаться на Земле, то эта планета должна быть приведена в порядок. Никаких пустынь и кладбищ. Здоровая, сбалансированная экосфера. Разумный, нерасточительный биоценоз. Уже сейчас Галактическое Братство помогает Земле всем, о чем та ни попросит. Без Братства мы не знали бы ни экзометральных переходов, ни даже простых, как репа, гравитров.

— Да это же крючок! — заорал Резник. — Вас на него подцепили и уволокли с родной планеты в общий садок — в эту самую пангалактическую культуру! Что людям проку от этих гравитров, если биосфера искалечена?!

— Насколько мне ведомо, человечество не обращалось в Галактическое Братство за помощью, — сказал Кратов спокойно. — И правильно. Сами нагадили, сами и приберемся. Дело чести любой цивилизации навести порядок в собственном доме. Вот здесь, где мы сейчас загораем, сорок лет назад пустыня была. А где она нынче?..

— Так ведь нам же прибираться! Мне, Степану, Гешке с Маришкой! Без вас! Вас же нет с нами, вы в Галактике!..

Неуловимо быстрым движением Кратов выбросил вперед руку. Никто толком не успел отреагировать. Лицо Резника застыло. Астахов вздрогнул, а Марси испуганно пискнула… Кратов упер твердый, как дротик, палец в волосатое пузо Резника чуть ниже пупка.

— Ты чего? — прошептал Резник, бледнея.

— Это что? — спросил Кратов невинным голосом.

— Где?..

— На тебе плавки из тофиаремра, который впервые был синтезирован на планете Пимтаэпп, звездная система Тета Хамелеона. Не рвется, не горит, в воде не намокает. Мы из него легкие скафандры делаем, а вы вон… плавки.

— Фу ты, Господи, — облегченно вздохнул Астахов. — Я уж подумал: достали мы тебя, сейчас ухандокаешь ты нам Пашку Резника.

— Мы — двери ваши в Галактику, — произнес Кратов с досадой. — Нас так мало! Но ни черта-то вы без нас не можете. Не будь нас — не тысяча, а миллион лет потребуется, чтобы Землю отремонтировать. Вымерли бы люди, как динозавры. Лишь тогда она, бедная, и встрепенулась бы привольно…

— Что ты взбеленился? — спросил Резник сконфуженно. — Тоже мне взорвался, как фугас! Я же не имел в виду лично тебя.

— Имел, имел, — сказал Астахов. — Падай теперь ему в ножки, антропоцентрист недобитый.

Геша сладко чмокнул и открыл оба глаза.

— Что, опять Павлушка к кому-то вяжется? — спросил он сонно. — Ты, Павлуха, поосторожнее, он тебя мигом завалит. Страшный он, не гляди, что рыхлый.

— Ну, давай руку, — сказал Резник. — Я больше не буду сегодня.

— Вы чего, братцы? — спросил Кратов, ошеломленно принимая мягкую ладонь Резника. — В самом деле вообразили, что я способен на такое?!

— Видел бы ты свое лицо! — сказала Марси и зябко передернула атласными плечиками.

Кратов ушел в воду, заплыл почти на середину озера, лег на спину. Закрыл глаза — солнце выжигало брызги на лице, проникало даже под сомкнутые веки. Холодная упругая гладь слегка покачивалась вместе с ним. А может быть, ему это только чудилось. «Что я тут застрял? Выбрался, называется, домой… Завтра же уеду. Куда глаза глядят. А куда они у меня глядят, если они зажмурены? Поищу друзей, учителей. Они — тоже часть моей памяти».

Что-то прохладное осторожно коснулось его плеча.

Рядом, медленно шевеля ногами, в воде белой тенью парила Марси. Ее намокшие волосы сбились и задиристо торчали на макушке.

— Петушок — Золотой гребешок, — сказал Кратов.

— Послушай, — сказала Марси. — Ты мне очень нравишься. Ты другой… настоящий… Не могу объяснить. Таких здесь раньше не было. Хочешь, я тебя поцелую?

— Геша обидится, — улыбнулся Кратов.

— Он не узнает. Я ему пока не скажу. И потом — здесь, на Земле, только мы, женщины, выбираем, с кем нам быть.

— А ты не злоупотребляешь своими правами, земная женщина?

— Кажется, нет. Мне было четырнадцать, когда я выбрала себе первого из вас. Но я не бабочка-поденка.

— Кто же ты?

— Никто. Просто Марси. А ты кто?

— Кратов. Ксенолог по прозвищу Галактический Консул. И мне сорок один год. Вот и познакомились.

— Ты вдвое старше меня. Но это ничего не значит.

Кратов заглянул в ее лицо, с доверчиво распахнутыми глазенками, с приоткрытым ртом. «Это уже было со мной, — подумал он. — Я еще не старик, но со мной все уже когда-то было».

— Конечно, ничего это не значит, — сказал он. — Поплыли к берегу, «просто Марси». А то, не ровен час, забеспокоятся, кинутся спасать.