1. Открытый канал ЭМ-связи по стандартному эхайнскому протоколу обмена сообщениями

ГРАНД-АДМИРАЛУ ВЬЮРГАХИХХУ, СУБДИРЕКТОРУ ОПЕРАТИВНОГО ДИВИЗИОНА БЮРО ВОЕННО-КОСМИЧЕСКОЙ РАЗВЕДКИ ЧЕРНОЙ РУКИ ЭХАЙНОРА.

Имею честь исполнить поручение Совета ксенологов, Академии Человека, высших административных органов Федерации Солнца и довести до вашего сведения, что в звездной системе, известной в Эхайноре под названием Троктарк, проводится совместная операция космических подразделений Федерации Солнца, Планетарного герцогства Эгдалирк и Империи Ярхамда по освобождению заложников из числа граждан Федерации, неправомерно удерживаемых на борту космического объекта, предположительно находящегося под юрисдикцией Черной Руки Эхайнора.

Мы заранее отвергаем возможные обвинения в посягательствах на спациторию Черной Руки Эхайнора за их безосновательностью хотя бы по той причине, что суверенитет Эхайнора над звездной системой Троктарк документально не подтверждается. Согласно информации, полученной из архивных источников Галактического Братства, впервые эта звездная система была исследована цивилизацией эдантайкаров в ходе одной из разведывательных миссий Высокой Волны, а именно – миссии наварха Дхалана Дхаунда Тваваа, имевшей место шестьсот сорок лет тому назад по эхайнскому генеральному летоисчислению. Исследовательский приоритет эдантайкаров над системой Троктарк зарегистрирован в анналах Галактического Братства и никем не может быть оспорен.

Далее. Дирекция космической экспансии Планетарного сообщества эдантайкаров не имеет возражений против присутствия упомянутых выше космических подразделений Федерации и союзников в окрестностях планеты Троктарк. Она также готова предать забвению факт самоуправного и несанкционированного нахождения на упомянутой планете и в ее пространстве обитаемых гражданских объектов Черной Руки Эхайнора при условии, что в разумные сроки они будут оттуда удалены. Этот акт доброй воли не распространяется на военные объекты Черной Руки Эхайнора, каковые должны быть удалены из системы Троктарк НЕМЕДЛЕННО.

Таким образом, все попытки военно-космических сил Черной Руки Эхайнора противодействовать операции космических подразделений Федерации и союзников представляют собой открытую, ничем не оправданную агрессию и потому будут неукоснительно и жестко пресечены.

В свете вышесказанного предлагаю вам как руководителю и вдохновителю этой бессмысленной акции отдать приказ военно-космическим силам Черной Руки Эхайнора о немедленном прекращении огня. В этом случае они смогут беспрепятственно покинуть пространство планеты Троктарк. Иначе никто не возьмется гарантировать невредимость космических аппаратов и безопасность их экипажей.

Вам также следует воздержаться от планов отправки сил подкрепления. Регулярный экзометральный портал, используемый Черной Рукой Эхайнора для доступа в систему Троктарк, находится под контролем Федерации и союзников, все проходящие через него космические объекты будут обездвижены и экспроприированы.

Считаю необходимым заметить, что сам факт затянувшейся принудительной изоляции мирных граждан цивилизованного сообщества, не находящегося с Черной Рукой Эхайнора в состоянии войны и никогда не предпринимавшего никаких враждебных действий в отношении хотя бы одного гражданского либо военного представителя эхайнской расы, решительно не прибавляет чести Эхайнору. Напротив, добровольное и безусловное освобождение заложников послужило бы укреплению и приумножению чести как Эхайнора в целом, так и отдельных лиц, чья репутация означенным фактом была изрядно ущерблена.

Гранд-адмирал, если же вы полагаете, что вашей личной чести все же нанесен урон, то я, будучи эхайнским т’гардом sur la pointe de l’épée и лицом, приближенным к гекхайану Светлой Руки, готов дать удовлетворение вам либо иному поединщику, какого вы в силу присущей вам застенчивости предпочтете выставить вместо себя, в любое время и в любом месте на ваше усмотрение.

Константин Кратов, четвертый т’гард Лихлэбр.

 

2. Гранд-майор Джахакрударн сокрушается

– И это все? – поразился гранд-майор Джахакрударн. – Да этот ваш Наглец – сама деликатность, сама кротость и незлобие! Поистине, он не заслуживает своего псевдонима…

– Между прочим, – заметил инженер-капитан Согрорк, подобострастно понизив голос, – наши коллеги из спецслужб Красной Руки называют его Интервентом.

– С какой, казалось бы, стати? – пожал плечами гранд-майор. – Насколько мне известно, Эхайнагга покуда находится вне сферы интересов Федерации. Хотя я вполне могу что-то упускать из виду. В свете последних событий как-то вдруг обнаружилось, что моя информированность оставляет желать много лучшего. Неприятно, но факт. И я намерен в самом ближайшем будущем изменить положение вещей.

– С чего прикажете начать, янрирр гранд-майор?

– Для начала, коль скоро сей… гм… Наглец возымел дерзость диктовать условия Черной Руке, давайте как-то терминуем его личность в наших информационных потоках. Нужно придумать ему псевдоним. Что-нибудь более приличное, но менее пафосное… Как его именуют, к примеру, светляки?

– Четвертый т’гард Лихлэбр, – усмехнулся Согрорк.

– Так это не шутка?

– Ни в коей мере, янрирр гранд-майор. Он действительно т’гард и персона, приближенная ко двору гекхайана Нишортунна.

– Гм… Нужно будет отнестись к этой фигуре повнимательнее. Ибо что-то мне подсказывает, что интерес Федерации к нашему доселе хранимому Стихиями мирку будет только нарастать.

– Ваша предусмотрительность всегда была предметом моего восхищения, янрирр гранд-майор…

– Какая, к демону-антиному, предусмотрительность?! – внезапно вскипел Джахакрударн. – Этелекхи давно и цинично орудуют в окраинных мирах Черной Руки! Не удивлюсь, если на руководящих постах той же Анаптинувики давно уже угнездились агенты влияния Федерации, если не шпионы. Вы читали отчеты, что нам шлют оттуда? Какой-то маразматический, прекраснодушный бред! Я надеялся не дожить до того дня, когда нога этелекха ступит на благословенную твердь Эхитуафла…

– Уж не знаю, огорчит это вас или обрадует, – нахмурился Согрорк, – но ожидаемое событие уже случилось. Благоволите изучить отчет об инциденте с группой ренегатов-светляков, проходящем в наших информационных каналах под кодовым обозначением «Атака клоунов».

– Ну, ренегаты, – сердито сказал гранд-майор. – Ну, светляки… В чем подвох?

– В составе означенной группы была женщина-этелекх.

Брови гранд-майора поползли кверху.

– Более того, – продолжал Согрорк. – Эта янтайрн имела продолжительную приватную беседу с гранд-адмиралом Вьюргахиххом. Содержание беседы могло бы пролить свет на мотивировку последних приказов гранд-адмирала, связанных с проектом «Стойбище», но увы, есть пределы и моему усердию…

– Продолжайте, Согрорк. Нынче вы просто фонтанируете бесценными сведениями.

– Установлено также, что другой инцидент, а именно – огневой контакт опергруппы Детей Печали под командованием т’шегра Тетмиорха с некими неустановленными правонарушителями, на самом деле имеет прямое отношение к «Атаке клоунов». Это была попытка воспрепятствовать возвращению светляков на борт доставившего их в пределы Черной Руки галатрампа «Воин Пространства Агармагг».

– Хоманнары – серьезный аргумент во внутренней политике…

– Как ко всеобщему неудовольствию обнаружилось, преувеличенно серьезный. Кажется, мифу об исключительных боевых достоинствах наших полицейских сил специального назначения нанесен жестокий удар откуда не ждали. Да, светляки понесли серьезные потери, но однако же вырезали всех хоманнаров, не исключая самого т’шегра…

– И то правда, – ввернул гранд-майор саркастически. – С чего бы они вдруг стали делать какое-то исключение для т’шегра?

– … а двое, в том числе женщина-этелекх, вернулись на борт галатрампа и по нашим сведениям уже покинули Эхитуафл, но пока остаются на орбите. Дело в том, что один из светляков находится в военном госпитале Эхайнетта, но, очевидно, будет вскорости депортирован без предъявления обвинений.

– Что это значит, старина?

Вместо ответа Согрорк молча показал глазами на низкий потолок в разводах от сырости.

– Небожители резвятся, – понимающе молвил Джахакрударн. – Что им десяток-другой смертей?.. Вы разрушили мои иллюзии, дружище. Хоманнаров режут как скот. Этелекхи – в метрополии Черной Руки… Для чего теперь жить? За что сражаться?

– Похоже, нам еще предстоит война на своем поле, – произнес инженер-капитан. – При всей доблести светляков – а там были персоны легендарные! – при всех фантастических качествах этелекхской шпионки… вам следует ознакомиться с приложением к отчету… они не смогли бы прорваться к «Агармаггу».

– И действительно, – сказал гранд-майор. – Там же защитные поля в три слоя!

– Поля были нейтрализованы, – сообщил Согрорк доверительным тоном. – Вот этими зверушками, в которых отчетливо усматривается чужеродное происхождение.

С этим словами он вывел на экран видеала статичное изображение металлической многолапой капли.

– У вас есть соображения, что это такое? – задумчиво спросил Джахакрударн.

– Я стараюсь избегать опрометчивых выводов. Могу лишь сообщить, что «Агармагг» отбыл, а эти твари остались. И с ними ничего нельзя поделать. Боюсь, нам придется забыть о полной безопасности… и, возможно, конфиденциальности.

Гранд-майор преувеличенно встревоженно закрутил головой по сторонам.

– Сюда они пока не пробрались, – спокойно произнес инженер-капитан. – Но это вопрос времени. Они уже замечены там, где им вовсе быть не полагается.

– Похоже, мы сами заманили врага в собственный дом, – сокрушенно промолвил Джахакрударн. – Этот… как бишь его… Наглец, он же четвертый т’гард… он ведь сознательно пренебрег конфиденциальными каналами?

– Похоже, в его планы входила максимальная публичность, – кивнул Согрорк.

– Следовательно, его дерзкое по форме и угрожающее по содержанию послание известно не только нам с вами и не только адресату?

– Совершенно так, янрирр гранд-майор. Неопределенный круг лиц владеет информацией о том, что в звездной системе Троктарк имеет место противостояние космических сил Федерации и Черной Руки. Что причиной всему являются заложники. И что формально Троктарк нам не принадлежит.

– Гекхайан… ему не понравится многое из того, что говорится в послании.

– Осмелюсь предположить, янрирр гранд-майор… Из этого послания гекхайану не понравится ровным счетом ничего.

– Хотите пари, Согрорк? На сей раз наш старый добрый Вьюрг не выплывет.

– В чем предмет пари? Выплывет или не выплывет?

– Нет… я утверждаю, что до конца завтрашнего дня у нас будет новый Субдиректор Оперативного дивизиона. Что скажете?

– Я не столь азартен, нежели вы, янрирр… Думаю, все решится в конце декады.

– Ну, посмотрим… – рассеянно сказал гранд-майор. – Кстати, не пора ли вам перекинуться парой словечек с Каннорком из Отдела криптопочты? Он давно уже нечастый гость в собственном офисе в замке Орн, куда чаще его замечают в обществе Лысого Вьюрга. Кажется, он ваш соплеменник, ксухегри? Это должно упростить вашу задачу…

– Доживем ли мы до времени, когда племя и род перестанут иметь значение, а начнут цениться иные качества? – спросил Согрорк, ни к кому специально не обращаясь.

– Да вы вольнодумец, старина! – заметил Джахакрударн с деланым изумлением. – Родоплеменные связи и есть те сухожилия, что сообщают Черной Руке упругость тренированного мускула. Без них мы станем дряблой, аморфной биомассой…

– Как этелекхи? – неожиданно усмехнулся Согрорк.

 

3. Гранд-адмирал Вьюргахихх загнан в угол

Поскольку в системе Троктарк наконец-то началась настоящая, серьезная военная операция, трудно было рассчитывать на устойчивую связь и постоянный приток информации, хотя бы сколько-нибудь достоверно отражающей реальное положение вещей. Гранд-адмирал Вьюргахихх, сознательно замкнув руководство операцией на себя и только на себя, ощущал себя пауком в темном чулане, который ничего не видит и не слышит, и все, что внешний мир желает сообщить ему о себе, поступает в виде хаотического подергивания тенет, слишком далеко простертых, чтобы можно было хоть как-то с ними управляться. В какой-то момент это впечатление даже начало его несколько развлекать: он притушил свет и привольно развалился в кресле, схлопнув многооконный видеокластер до узких иллюзорных бойниц – все равно никакого толкового изображения с Троктарка не поступало. То, что металлическая чужеродная дрянь сидела за его спиной, не то наблюдая, не то выжидая момент, чтобы наброситься сзади и вогнать какой-нибудь ядовитый шип в затылок, никакой особенной тревоги не вызывало. Он давно уже был готов ко всему, даже к самому неприятному повороту собственной судьбы. И к постоянной слежке за своими действиями и словами он тоже был привычен. Ну да, поначалу это смущало, раздражало и даже повергало в трепет. Он было прибег к риторическим диссонансам: изображая мимикой и жестом одно, говорил совершенно другое, в наивных попытках сбить незримых наблюдателей с толку. Затем понял, что этим лишь усугубляет их представление о нем, как о неуправляемом психопате, которому нельзя доверять важные решения, и ничего нет в том хорошего, если подобное представление будет транслировано на верхние уровни служебной иерархии… да и сам, глядя на себя со стороны, казался себе жалким ярмарочным паяцем. Но что по-настоящему всегда пугало, так это внезапное и всеобщее озарение, будто этот рано облысевший, хотя еще неплохо сохранившийся для своего возраста служака, странного вида, странных повадок, с отчетливыми завихрениями в голове… но кто же бывает без завихрений!.. занимает не свое место, и подобная неприятная ситуация как-то уж чересчур затянулась. Сам-то он усердно гнал от себя такие сомнения, не к лицу ему было, достигнув известных высот, заниматься самоанализом, а наипаче самобичеванием… но где-то в дальних закутках сознания постоянно копошилась противная, едкая мыслишка: он все делает не так, все время допускает дурацкие ошибки, и другие это понимают, и шушукаются у него за спиной, отпускают презрительные шуточки, выжидают своего часа, и однажды все вскроется, падут завесы, и конец его будет ужасен и унизителен… А тут еще эта чужая мразь с ее непонятными целями, воплощение неясной угрозы… Что же оставалось ему в столь незавидном положении – сейчас, и вчера, и всегда? Только одно: действовать на опережение, вводить в заблуждение, загонять ситуацию в тупик, вынуждать оппонентов гадать над скрытыми смыслами его кажущихся безумными поступков и решений – не могли же они, в самом деле, допустить, что эти решения и поступки и в самом деле безумны?! Простое правило: из всех вариантов выбирай наиболее абсурдный. Если не достигнешь желаемого, то, по крайней мере, выгадаешь время… Он снова проигрывал. Ничего, не впервой. Цепь неудач может быть сколь угодно длинной… но все простится и забудется, если ее последнее звено крепится к ослепительному трофею. Первым замолчал «Кетлагг», и тому было единственное объяснение: его наконец «погасили»… тянули до последнего, ждали сколько могли… этелекхи всегда ждут, надеясь на благоприятный исход, на возобладавший разум – разум в их, конечно же, понимании, что с позиций эхайнской традиции всегда воспринималось как слабость… но даже их терпение иссякло. Затем выкрикнул что-то бессмысленное и отчаянное «Швирабарн» и также затих. Но оставался еще «Протуберанец». И две торпеды экспериментальной серии. И надежда на то, что общее безумие всей этой затеи передастся и каптору «Протуберанца»… как бишь его… и миллионократно усугубится после того, как он примет самое безумное решение в своей короткой жизни. Послание неуемного чудака, именующего себя «четвертым т’гардом Лихлэбром»? Верно, тот самый парвеню, что лишил несчастного капитана Лгоумаа титула и чести, а заодно и остатков рассудка, коль скоро тот решился сотрудничать с этелекхами… Это послание столь же оскорбительно, сколь и бессмысленно, сколь и запоздало, ни на что уже оно не способно повлиять. Но даже и из него можно извлечь некую пользу. Теперь кристально ясно, что все карты вскрыты, все завесы пали, и близок ужасный и унизительный конец. Но всегда есть надежда сыграть на опережение, обратить конец всего лишь в развязку. А что такое развязка? Удаление с игровой доски второстепенных фигур, может быть – смена ключевых игроков… и начало новой партии, с новыми игроками и новыми правилами. Гранд-адмирал должен был поблагодарить четвертого т’гарда Лихлэбра за случившееся как нельзя кстати предуведомление. Может быть, операция в системе Троктарк окажется еще одной неудачей… может быть… ведь еще не отработали «семерка» и «восьмерка»… если бы отработали, его паутина отозвалась бы таким бурным трепетом, какой исключил бы всякую возможность неверного истолкования сигналов! Но теперь некуда отступать, и нет нужды строить долгие тактические конструкции в расчете на отдаленнейшее будущее. А это значит – не остается времени на сожаления и колебания, на подсознательные страхи и на изматывающие диалоги с внутренними демонами. Важно сохранить силы для решающего удара. А всего важнее сохранить самого себя… Гранд-адмирал Вьюргахихх отдал шифрованный приказ рейдеру Истребителей Миров «Гнев Стихии», который уже готов был войти в экзометральный портал в системе Хетрангунн с тем, чтобы прийти на помощь рассеянному врагами соединению каптора Хэнтауту. И продублировал его еще трем таким же рейдерам в безвестных, не привлекающих стороннего внимания и, вполне возможно, Эхайнору даже не принадлежащих звездных системах. Всякую активность прекратить, затаиться и ждать. На связь не выходить ни с кем, кроме самого гранд-адмирала по его личному каналу. Исчезнуть для всех. Беречь себя, беречь свой главный секрет: на борту каждого из утаенных рейдеров – по две суперторпеды. Ожидание продлится недолго. Затем последует сокрушительная атака, долженствующая повергнуть заклятого врага в смятение и ужас. Это и есть тот ослепительный трофей, каким пресечется цепь неудач… В которую, впрочем, не преминуло добавиться еще одно звено: «Гнев Стихии», со всем боекомплектом, ушел в экзометрию прежде, чем получил приказ гранд-адмирала.

 

4. Капрал Даринуэрн вступает в переговоры

Когда Тони выполз на опушку леса и рухнул без сил где стоял, капрал Даринуэрн, которому тоже пришлось несладко, тем не менее счел ниже своего достоинства даже присесть, а лишь согнулся в три погибели, упершись ладонями в колени, несколько раз шумно вздохнул, прочищая легкие от чертова парфюма, прокашлялся, проплевался, а затем сообщил самым серьезным голосом:

– Есть такой небольшой народец в самом сердце Тиралингской саванны, где, собственно, льергаэ и произрастают в естественном виде, только небольшими рощицами, а не в такой дурной концентрации. Этот народец, марокси, как они себя называют, к источаемому зарослями льергаэ аромату относятся вполне терпимо, молодые побеги употребляют в пищу, а хвою сушат, толкут и используют как нюхательную соль.

– Наши предки тоже, случалось, пили одеколон, – проворчал Тони. – Но это уж от полной безысходности.

– А еще, – продолжал Даринуэрн с воодушевлением, – старейшины-марокси специально уходят в рощицы льергаэ с тем, чтобы надышавшись до полной одури, общаться с предками и выслушивать советы богов. Это довольно примитивный народ, цивилизацией он практически не затронут и всячески сопротивляется попыткам привнести в их уклад современные культурные ценности.

– Быть может, оно и к лучшему, – не без злорадства заметил Тони. – Зачем небольшому, как вы говорите, народу ваши Суды справедливости и силы, когда вы сами до сих пор путаете силу со справедливостью?

– В прежние времена, – сообщил капрал, пропустив ироническое замечание мимо ушей, – они просто съедали миссионеров. Поэтому решено было предоставить их самим себе и лишь наблюдать. Есть еще, конечно, энтузиасты…

– Странно, – сказал Тони раздумчиво. – Ведь мы вас, кажется, тоже однажды съели, причем едва ли не подчистую. Что же вы нас-то в покое никак не оставите? Энтузиазм одолевает?

– Послушайте, Тони, – укоризненно сказал капрал. – Странно то, что я, эхайн, должен вам это говорить. Но будьте добрее и терпимее. Хотя бы сейчас. Вы должны понимать: быть может, у нас с вами осталось не так много времени, чтобы тратить его на пустые препирательства. И на то, чтобы сидеть здесь сиднем.

Тони нехотя поднялся. Они двинулись по знакомой уже тропинке между мертвенно шуршащими стеблями церфесса в сторону поселка. Крыши пряничных домиков выглядели привычно и мирно, хотя и не чувствовалось в них былой притягательности. Не ощущалось в них жизни.

– А вот мне обидно, – упрямо заявил Тони. – Я прожил жизнь, так ничего и не увидев. Как консервированный овощ. Я не готов умереть. И никто не готов. Наверное, вам проще, вы кое-что успели повидать.

– Ничего я не успел, – отмахнулся капрал. – Ничего из того, о чем мечтал. Только эти домики, да бронированные стены по ту сторону этого выдуманного неба. Да еще ваши лица, одни и те же из года в год. С небольшими перерывами… Надеялся, что стану т’шегром и все успею. Поэтому не думайте, Тони, я тоже не хочу умирать здесь и сейчас. И постараюсь выжить. И вы постарайтесь. Тогда, может быть, Стихии проявят к нам свою благосклонность.

– Вы и вправду верите в чудо?

– Конечно, нет. Какие могут быть в нашем положении чудеса?

– Но ведь вы сказали, что чудеса случаются.

– А что я должен был сказать?! Что мы обречены, и давайте готовиться к смерти? Кстати, что такое «день Ноль»?

– Не знаю, – признался Тони. – Честно, не знаю.

– Собственно говоря, мы пришли, – напряженным голосом сказал капрал.

Они вступили на окраину поселка, поравнялись с домом Готье – пустым, разумеется, как и все остальные дома. И сразу увидели чужака в глухом комбинезоне из переливчатой ткани, с непокрытой головой, что стоял на углу дома, непринужденно выцеливая их своим громадным боевым скерном.

– Капрал Даринуэрн, если не ошибаюсь? – небрежно спросил чужак.

– Ваш верный слуга, сударь, – сказал тот с непроницаемым выражением лица.

– Я капитан-торпедир Хэнтауту. Прибыл со специальной миссией. Как вы меня нашли?

– Вы, как и подобает командиру, двигались центральной аллеей, должно быть – много поражаясь тому обстоятельству, что никто не выбегает вам навстречу. Рано или поздно со всей неизбежностью вы должны были выйти к лесу в этом месте поселка.

– Не лишено логики, – засмеялся каптор Хэнтауту. – Я становлюсь предсказуем, и не нахожу в этом повода для гордости. Вам повезло, капрал, что вы не попали на моего товарища, командор-сержанта Гротизурна, тот и разговаривать бы с вами не стал – шлепнул бы с полусотни шагов… Верно, вы уже извещены, что проект «Стойбище» завершен?

– Я не получал никаких приказов на сей счет, – невозмутимо сказал Даринуэрн. – Впрочем, вас это вряд ли остановит, не так ли?

– Для меня это вообще не проблема, – ответил каптор Хэнтауту, раздражаясь. – И я на вашем месте, капрал, поостерегся бы дерзить Истребителю Миров. Ведь вы даже не вооружены.

– Я в более выигрышном положении, чем вы думаете, янрирр капитан-торпедир. Честь диктует мне выполнять приказ даже ценой собственной жизни. А то, что вы, эхайн, угрожаете оружием безоружному сородичу, очевидно наносит урон вашей чести аристократа и воина.

– Наивно, капрал. И глупо. Высота моего социального статуса такова, что моей чести ничто не угрожает.

– Как я понял, вы решили поразвлечься? – спросил капрал очень спокойно.

– Да, знаете ли, счел за благо употребить редкие минуты досуга для оттачивания подзабытых в постоянных экзометральных рейдах боевых навыков… гм… аристократа и воина.

– Боевой скерн против безоружных не добавит вам славы.

– Что вы знаете о славе, капрал? Впрочем, мы уже выяснили: ничего. Итак, чтобы не терять попусту времени, вот мое предложение: вы указываете мне, куда спрятали всех этелекхов, после чего пешим ходом двигаетесь в сторону восточного шлюза, где пришвартован наш люгер. Вы ведь знаете, что такое «восточный шлюз»? Там место сбора персонала станции, подлежащего эвакуации. Четверо ваших приятелей и, надеюсь, доктор Сатнунк уже на месте. Кстати, где остальные патрульные?

– Исполняют свой долг, – сдержанно сказал капрал Даринуэрн.

– К демону-антиному долг, – сказал каптор высокомерно. – Долг вы тоже понимаете превратно. Отзовите их, и расстанемся если не добрыми друзьями, так сослуживцами.

– Я не могу этого сделать.

– Вы решаете за всех, капрал?

– Мы совещались перед тем, как мне отправиться сюда. Мои люди будут защищать заложников, и в отличие от меня они вооружены.

– Вы не оставляете мне выбора, капрал.

– Полагаю, брошенный вам вызов на Суд справедливости и силы не возымеет никаких последствий? – печально осведомился капрал.

– Сожалею, но не могу его принять. Я эршогоннар, а вы унтер-вертухай. Вот за такое меня неизбежно подвергнут обструкции в кругах, где я имею обычай вращаться. Вы отстоите от этих кругов намного дальше, чем я – от Справедливого и Грозного… Предлагаю в последний раз: просто уйдите с моей дороги. Сегодня мой скерн настроен на более мелкую дичь.

– Капитан-торпедир… – произнес Тони презрительно. – Это и есть ваша военная элита, господин капрал? Но почему он ведет себя как последний грунтоед?

– Я никогда не учил вас этому слову, Тони, – озабоченно нахмурился Даринуэрн.

– Зато назвали этим словом, когда пропустили мой удар в спарринге.

Каптор Хэнтауту, до сего момента старательно не замечавший присутствия постороннего, впервые обратил заинтересованный взгляд на Тони.

– Этелекх, – сказал он удовлетворенно. – Юный и сильный. То, что нужно для разогрева. Как мило с вашей стороны, капрал, что вы обо всем позаботились.

– Он здесь, чтобы вы поняли: этелекхов нельзя убивать, словно животных. Они такие же, как мы.

– Вы слишком много времени провели в их компании, капрал. А я слишком долго мечтал поохотиться на врага так, как сейчас: лицом к лицу, глаза в глаза. И читать в его глазах страх смерти.

– Вы неверно читаете, капитан-торпедир, – сказал юноша с вызовом.

– Тони, – сказал капрал негромко. – Вы вооружены. А я нет. Это всего лишь цкунг, он никого не убьет, но даст нам время…

– Мне что, стрелять? – поразился Тони. – В этого?!

– Грунтоед, – промолвил капрал с ласковым укором.

Шагнув вперед, он не очень-то правдоподобно изобразил, будто теряет равновесие: грузно качнулся в сторону Тони, выхватил парализатор из рук юноши, а самого со всей силы оттолкнул могучим плечом. И даже успел выстрелить в падении, хотя на прицеливание времени не оставалось.

Поэтому он промахнулся, а каптор Хэнтауту сильно запоздал с ответным залпом, но зато прицелился и попал.

 

5. Мичман Нунгатау в недрах «Стойбища»

Когда следопыт идет по следу, он редко вынужден заботиться о выборе пути. След диктует и направление, и, если потребуется, линию поведения. В степи, по снегу, да хотя бы даже и в пропахших сыростью, тухлятиной и вредными веществами городских джунглях следопыта трудно остановить, если он взял след. Те, кого он скрадывает, обычно не проходят сквозь стены, не утекают в канализацию.

Нынче мичману Нунгатау как-то уж слишком сильно не фартило.

Двигаясь с эршогоннарами параллельным курсом, но одним ярусом выше, он злополучно встряпался в технологические сети и там застрял. Не то чтобы совершенно прекратил перемещение, но вынужден был сбросить скорость до почти нуля. Все его внимание и силы уходили на то, чтобы раздвинуть какие-то упругие металлизированные кишки в кольчатых оболочках, протиснуться между торчавшими дурным частоколом мелко вибрировавшими колоннами смоляного черного цвета, найти брешь в свисавшей с низких сводов паутине из белых и почему-то влажных нитей, которая очевиднее всего возникла сама собой уже после того, как в орбитальном доке угасла прежняя насыщенная жизнь.

Он сильно отставал от преследуемых. Почти не слышал голосов, не чувствовал слабых колебаний металла. И, как назло, ни одного люка, ни одной лестницы, ни тем более лифта, чтобы спуститься в менее захламленные пространства нижнего яруса и там уж как-нибудь, тайком, ползком, протащиться за Истребителями до намеченной цели…

Он вдруг подумал, что их цели могут не совпадать. Эршогоннары вполне свободно могли искать здесь что-нибудь иное, а не охотиться на келументари. Тогда это упрощало его задачу. Ему не нужно было в нужный, точно избранный момент, опережать их с тем, чтобы забрать себе главный приз. Но что могло им понадобиться в этой пустотелой и давно выпотрошенной железной громадине, кроме того, что составляет главную ценность?!

Тратить время на обдумывание версий мичман не намеревался.

Тем более что перед ним вдруг обнаружился пандус – узкий, но против ожиданий не заваленный всяким трудно разгребаемым хламом. Было бы странно, если бы между ярусами не было совершенно никакого сообщения. Но все же намного лучше, когда таковое сообщение попадается на глаза в нужный момент.

Мичман лег на спину и медленно, ногами вперед, не производя никакого шума и даже зажмурившись от усердия, сполз по пандусу вниз. Так же бесшумно затормозил пятками, сгруппировался. Огляделся, провожая собственный взгляд раструбом скерна, прислушался.

Никого.

Ни голосов, ни перестука шагов.

Эршогоннары исчезли.

Сам себе удивляясь, мичман отнесся к этому в иных условиях разочаровывающему открытию с философским спокойствием.

Все это херюзга. Главное, что он здесь, он внутри, и он на верном пути. Ничто его не остановит. И если эршогоннары даже сумеют его опередить, что ж… он, выкормыш самых опасных хищников в городских джунглях, умеет отбирать добычу у охотников.

Но, кроме шуток, куда они пропали?!

Куда ни кинь взором, протиралась гулкая темная пустота. Ничего уже особо не опасаясь, мичман включил фонарь. Прямо перед ним танцевали не успевшие осесть хлопья пыли. И эту пыль взбаламутил не он.

Пятачок света уперся в глухую стену, внахлест обшитую броневыми плитами.

Приближаясь к ней, мичман споткнулся. То, что он увидел под ногами, напугало и одновременно развеселило. Не до конца заглубленный в металлокерамическое покрытие пола эмиттер внутренней защиты. Когда-то, быть может – совсем недавно, здесь был надут пузырь изолирующего поля. Но сейчас поле было отключено. Должно быть, затем, чтобы пропустить эршогоннаров. Поспеши мичман немного – и уперся бы в абсолютно непреодолимую преграду. И тогда можно смело поворачивать лыжи. Но он опоздал, и теперь ничто не препятствовало его движению к цели.

Кроме, понятное дело, этой стены. Которая выглядела внушительно, и даже слишком, и не оставляла никаких шансов ее преодолеть.

Однако же эршогоннары прошли здесь, не задержавшись ни на миг.

Вдохновленный этой мыслью, мичман принялся за решение задачки на сообразительность.

Он сразу увидел, где заканчивались следы. Создавалось впечатление, будто его предшественники дошли до бронированной преграды и растворились в воздухе. На самом-то деле они давно уже были по ту сторону. И, алчно щерясь, потирая татуированные лапы, подбирались к беззащитному пацану-келументари…

Мичман уперся обеими руками в стену и приналег.

Видать, удачно приналег и в нужном месте. Если и задел какой-то скрытый сенсор, то даже и не заметил, где и когда.

Плиты беззвучно расступились…

Опережая реакцию светофильтров, по глазам наотмашь хлестануло ярчайшее полуденное солнце.

Еще не успев толком сообразить, что к чему, откуда здесь солнце, зачем здесь солнце и какие новые сюрпризы ожидают его там, впереди, под этим солнышком, мичман все же успел злорадно подумать: коль скоро все системы безопасности на сверхсекретном объекте пришли в полный упадок, то и впрямь пора прикрывать лавочку…

 

6. Военные игры, кода

Избавившись от боекомплекта, штурм-крейсер «Протуберанец» во все лопатки удирал с поля боя. Ему единственному из всего соединения эршогоннаров удалось сохранить ход и системную живучесть. Поэтому, зафиксировав безотрадный факт умирания боевых товарищей, обездвиженных и обреченных, корабль нырнул в атмосферу Троктарка, чудовищным болидом прошел на рискованной высоте над каким-то континентом, безымянным и заснеженным, с тем, чтобы укрыться в тени планеты от сканеров противника и невидимкой скользнуть к регулярному ЭМ-порталу. Каптор-три Наллаурх старался не думать, как он сможет объяснить свое поведение военному трибуналу – а что таковой непременно состоится, сомнений не было. Объяснять предстояло очень многое, от странного поведения бывшего каптора-один Хэнтауту, гарантированно покойного, до своего спонтанного решения применить в деле торпеды экспериментальной серии…

Кстати, где же обещанный эффект от их применения? Где конец света, разрыв пространства-времени и разнообразные гравитационные флуктуации?!

Каптор-три Наллаурх еще успел по внутренней связи связаться с лейтенантом Пурмиорком и получить от того заверения, что суперторпеды вышли штатно и легли на курс. Если верить секретным инструкциям, этим изделиям не было даже нужды приближаться к цели. Достаточно было оказаться с избранной целью в одном квадранте пространства. Такое соседство этим адским игрушкам каптор-три безусловно обеспечил. Теоретически он мог подорвать их внутри торпедных отсеков «Протуберанца» – ожидаемый эффект все равно был бы достигнут. Но инстинкт самосохранения никто пока не отменял.

Высказав самому себе предположение, что в «семерку» с «восьмеркой» заложена некая интеллектуальная программа, которая дает всем заинтересованным сторонам шанс унести ноги прежде, чем станет совершенно и бескомпромиссно поздно, Наллаурх расслабился, вытянул ноги и прикрыл глаза. Чему быть, того не миновать. А главное кресло, что ни говори, располагало к комфорту, хотя бы даже и кратковременному.

В этом положении его и застал удар дисторсионных эмиттеров ярхамдийского корвета «Луч добра», что вот уже скоро час как патрулировал подступы к регулярному ЭМ-порталу в звездной системе Троктарк.

* * *

– Это и есть хваленое секретное оружие Черной Руки? – брезгливо осведомился легат Хештахахтисс, показывая когтистым пальцем на сильно увеличенное изображение «семерки» – незатейливый металлический бочонок, что, беспорядочно кувыркаясь, летел в сторону объекта «Стойбище».

– Да, мессир, – с усмешкой отвечал инженер Янахетаарору.

– И чем же нам это может угрожать?

– Если верить оперативной информации, скорой и неминуемой гибелью.

– Вот как! Что за начинка в этой игрушке?

– «Мистические мультимембраны», – охотно пояснил инженер. – Желал бы обратить ваше внимание, мессир… таких игрушек здесь две.

– Каким циником нужно быть, чтобы использовать супергравитационные взаимодействия в качестве оружия! – поморщился Хештахахтисс. – Как досадно, что познание фундаментальных законов мироздания и нравственная зрелость зачастую сильно расходятся в темпах прогресса… Мы что-нибудь можем с этим поделать?

– С прогрессом или с торпедами, мессир?

– Ценю ваш юмор, легат.

– Мы можем остановить их движение нашими защитными полями. Но, к сожалению, не сможем их погасить. То есть, разве что, попытаться, но, боюсь, момент для этого упущен… Остается надеяться, что наш доблестный противник выдал желаемое за действительное, никаких «мистических мультимембран» там нет и торпеды не взорвутся с тем эффектом, какой от них все ожидают, либо же взорвутся как обычный планетарный боезаряд.

– Каковы шансы на благоприятное развитие событий?

– Никаких, мессир.

– Гм… Но ведь мы успеем хотя бы попрощаться с близкими?

* * *

«Идиот, – шептал каптор Туннарлорн. – Идиот и выскочка!» Эти крепкие слова относились к самому широкому кругу лиц в равной степени.

Сам он имел неосторожность освободиться от фиксаторов главного кресла и теперь беспомощно болтался в невесомости, извиваясь, словно какая-нибудь бесхребетная рыба на крючке у ловца, и таким образом надеясь дотянуться хотя бы до какой-то опоры. В ушах гудело, желудок с мерзкой периодичностью подкатывал к горлу, а всего отвратительнее было ощущение полной беспомощности, невозможности повлиять не то чтобы на ход событий, а даже на свое положение на собственном корабле. Если прибавить ко всему и полные сочувственной иронии взгляды подчиненных, которым хватило ума не творить глупостей, а со стоической безмятежностью ожидать участи…

Впрочем, часть властного гнева предназначалась каптору «Протуберанца» Наллаурху с его внезапным решением учинить на этом участке мироздания маленький вселенский катаклизм. Да, было бы славно натянуть нос этелекхам. Они того заслуживают и давно напрашивались.

Но умирать при том отчего-то не хотелось.

Выбора может и не быть. Но эхайн смеется над отсутствием выбора.

Оставив бесплодные усилия, Туннарлорн придал своему телу максимально непринужденное положение и с великолепным безразличием осведомился:

– В чем дело, янрирры? Отчего мы до сих пор не в Воинских чертогах Стихий? Где, во имя демона-антинома, обещанный конец света?!

Редкие, но вполне одобрительные смешки были ему ответом.

* * *

На астероидном тральщике «Пиранья» безраздельно властвовал покой. В кабине специально приглушен был свет, от приборной панели исходило ровное и негромкое, на низкой ноте, гудение (сто раз уже техник Сейфеддин предлагал: «Ну позволь уже посмотреть, в чем там дело, что у тебя может гудеть там, где гудеть совершенно нечему!..»; да все как-то руки не доходили, и не мешало особенно, а со временем и вовсе стало оказывать убаюкивающий эффект).

Оператор Шерир дремал, свернувшись в кресле, лишь рука плетью свисала до самого полу. Его затянутая ровной тугой щетиной, синевато-черной с обильными вкраплениями седины, физиономия в кои-то веки выглядела умиротворенной.

Инспектор же Ильвес с самым сосредоточенным видом сидел на пассажирском месте, держа в одной руке чашечку кофе – черного, запредельно крепкого и без сахара (чтобы заработать сию награду, ему пришлось наступить на горло собственной песне, смирить профессиональную спесь, закрыть глаза на явное штукарство и проиграть партию новыми уже костями, в которых тоже во всей своей силе проступал некий подвох), жаль, что почти остывшего, а другой совершая расслабленные пассы над экраном небольшого видеала. Со стороны могло показаться, будто он занят решением некой по меньшей мере глобальной проблемы, от которой зависят судьбы миллионов. На самом деле он раскладывал пасьянс «Тропа пьяного монаха», который за всю историю своего существования, без малого двести пятьдесят лет, был нормализован всего трижды.

Инспектор так был увлечен своим занятием, что не обратил особого внимания на легкомысленную музыкальную фразу, исполненную, как представляется, на маримбе. Лишь когда фраза повторилась, он поднял голову и рассеянно осмотрелся в поисках источника звука.

Зато вскинулся, едва не выпав из кресла, Шерир, рукавом смахнул с лица остатки сна, врубил полный свет и подался вперед всем телом, вперив немигающий взор в развернувшееся во всю переднюю стенку кабины полотно главного видеала.

Ильвес неспешно свернул свою забаву и деликатно кашлянул. Шерир глянул в его сторону со смешанным выражением недовольства и недоумения. Похоже, он забыл, что находится в кабине не один.

– Мы на месте, – сообщил Шерир сиплым со сна голосом.

– Так, – сказал инспектор Ильвес спокойно и звучно. – Та-ак… Вы знаете, что делать, господин оператор Сайяд?

– Знаю, – процедил Шерир сквозь зубы. – Не забудь только указать мне цель. – Он приблизил лицо к видеалу почти вплотную. – Где она? Эта? Или эта?! Их здесь много!

В облике оператора Шерира происходили разительные изменения. Теперь он ничем не напоминал расхлябанного и плутоватого работягу, не слишком опрятного и не лучших душевных качеств. По-кошачьи выгнутая спина, пружинисто распростертые над панелью управления конечности… Теперь это был хищник на охотничьей тропе. Ловкий и опасный.

– Подождите, господин Сайяд, – инспектор аккуратно извлек из нагрудного кармана клетчатого пиджака темные очки-мовиды и плавным движением надвинул их на глаза. – Мне нужно несколько мгновений, чтобы получить директивы.

Инспектор Ильвес также претерпел удивительные трансформации. Казалось, его физические реакции ускорились многократно, происходящее вовне совершенно перестало затрагивать, а все внимание сфокусировалось на поступающей через зрительные рецепторы прямиком в мозг информационной ленте. Так мог бы выглядеть Инборс, обрети он вдруг человеческую телесность.

– Цель! – прошипел Шерир, алчно перебирая пальцами в воздухе над пультом. – Цель мне! Не то я сам выберу самую большую из тех, что есть!..

* * *

– Что?! – вскричал Эрик Носов. – «Торпеды Судного дня»?! Они спятили!

– Посоветуйте лучше, что мы можем предпринять, – ледяным голосом откликнулся легат Хештахахтисс. – Что-нибудь умное и нетривиальное.

– Вы их видите?

– Идиотский вопрос…

– Попробовать расстрелять на расстоянии?

– Плохая идея. Они все равно взорвутся.

– Уронить на планету…

– Взорвутся вместе с планетой.

– Черт… – проронил Носов с отчаянием в голосе. – Легат, вы можете открыть казуальный портал и уйти в экзометрию.

– Идея совершенно безобразная! – жестко возразил тот. – Для чего тогда затевалась вся операция? Чтобы мы трусливо смылись, бросив заложников погибать?!

– Ваша жертва выглядит бессмысленной. Все равно вы не можете повлиять на ход событий. Какой резон в том, чтобы просто висеть над планетой и ждать, пока весь этот мирок сгорит адским пламенем? В конце концов, это наша операция…

– А мы ваши союзники. О чем мы вообще говорим, мессир?!

– Я просто желал минимизировать число жертв. Вот если бы была возможность вернуть в экзометрию и станцию…

– Чтобы потерять ее навсегда?! Станция до сих пор под контролем эхайнов. Во всяком случае, у нас нет новых сообщений от десантников.

Носов перевел дыхание и спросил почти спокойно:

– Мы все еще ждем взрыва?

– Как вы понимаете, мессир, главное преимущество подобного оружия в том, что ему некуда торопиться, – ответил легат с неуместным в его ситуации весельем. – Впрочем, пока у нас выдалась пауза и не возникло новых продуктивных идей, хочу уведомить вас в своем глубочайшем уважении. Сотрудничать с вами было столь же почетно, как и приятно…

– Мне тоже, легат, – искренне сказал Носов и тут же снова спросил: – Вы уверены, что они взорвутся?

– Полагаете, эхайны блефуют? – удивился легат. – Блефовать они могли до того момента, как пустили «торпеды Судного дня» в дело. А теперь не лучший момент для блефа, да и смысла в том нет уже никакого.

– Вы правы, друг мой, вы снова правы…

– Проклятие, – сказал легат Хештахахтисс и засмеялся. – Пора бы им уже и взорваться! Что за нелепая игра на нервах? Эти ваши эхайны положительно лишены представления о гармонии в военных играх!

– У эхайнов своеобразное чувство юмора, – печально сообщил Носов. – Они дают вам шанс потерять лицо.

– Вынужден буду их разочаровать, – язвительно проговорил легат.

– Вот и герцогские десантники отказались уходить. У вас там какой-то галактический клуб самоубийц.

– И в него постоянно вливаются новые члены, – отметил легат. – Только что появился астероидный тральщик, первый из двух.

– Парни безнадежно опоздали, – уныло сказал Носов. – От их мегахокингов не будет никакого толку. Я прикажу им убираться. Надеюсь, хотя бы они меня послушают.

– Да, это штатский персонал, он не к месту на поле боя…

* * *

Получив последнее сообщение от Эрика Носова, Фабер пережил очередной приступ тошноты. Стоило громадных усилий сдержать телесные позывы, и решающим стало то обстоятельство, что Фабер не знал, как в его скафандре функционируют гигиенические системы и есть ли они там вообще.

Он по-прежнему тащился в хвосте десантной группы, не то опекаемый, не то ненавязчиво подгоняемый жизнерадостным хорунжим Мептенеру. Нельзя было сказать, чтобы он как-то уж чрезмерно утомился – просто на душе было муторно. От недобрых предчувствий, от общей мрачной атмосферы, а тут еще и Носов привнес свою лепту…

Дабы хоть как-то отвлечь взвинченное воображение от апокалипсических видений, Фабер бормотал на ходу вразброс и невпопад вспоминаемые обрывки из классических поэм:

Десантники же перли напролом. Не бежали – бег, возможно, вообще был несвойственен их расе по физиологическим особенностям нижних конечностей. Неслись быстрым шагом, иногда вприпрыжку, никуда не сворачивая и не воспринимая стены и переборки в качестве препятствий. Задерживались ненадолго затем лишь, чтобы тяжелыми фограторами бесшумно, в два-три приема, выбить в металле аккуратное отверстие размером в одного панбукавана. Словно раскаленная игла сквозь брусок масла…

Казалось, они знали, где искать.

Улучив момент, Фабер задал вопрос хорунжему насчет сканеров. Ответом было, что панбукаванам сканеры ни к чему. Они и без сканеров прекрасно знают, где находятся люди и как к ним добраться кратчайшим путем, то есть буквально, не сворачивая. Фабер тотчас же озадачился, откуда десантники могут это знать. Хорунжий Мептенеру надолго замолчал, подбирая слова, а затем старательно выстраивая из них синтаксическую конструкцию. Панбукаваны слышат людей. Но не по запаху, не по голосам. Психоэм, догадался Фабер. Хорунжий Мептенеру признался, что не понимает значения этого слова. Душа. У всякого живого существа есть душа. Она дышит, трепещет, звучит. Панбукаваны слышат ее на расстоянии, сквозь стены, сквозь металл. Вот уже несколько часов они знают, как звучит одна человеческая душа, и теперь ищут много таких же.

Фабер наконец понял, чем вызвана была необходимость его участия в десантной миссии и отчего эти воинственные зубастые монстры так легко смирились с его обременительным присутствием.

Все же он не мог удержаться, чтобы не спросить, знают ли панбукаваны о «торпедах Судного дня».

Оказалось, знают. И что? Это что-то меняет в их задании? Это вообще меняет хотя бы что-нибудь в предначертаниях судьбы?!

* * *

– Да простит мне мой гнев Тот, кто прощает и стирает все грехи!.. – Шерир снова начал закипать.

– Стоп! – пресек его излияния инспектор Ильвес, и теперь в его голосе звучал твердейший булат. – Две цели на орбите планеты – большие космические аппараты, потерявшие управление.

– Вижу, – нетерпеливо ответил Шерир. – Могу забрать в «ковш». Что дальше?

– Собственно, затем мы здесь и находимся. Это военные корабли эхайнов… полагаю, это слово ничего вам не говорит… у них разрушены системы управления и жизнеобеспечения. Вам надлежит переместить их на более высокую орбиту, желательно в тень большой станции, где они смогут безопасно дожидаться спасательных команд.

– Станция! – хмыкнул Шерир. – Если это станция, то я пери, добросердечная и прекрасная! – Ильвес покосился на него с недоумением. Он явно не знал, кто такие пери. – То, что ты называешь станцией, больше походит на планетоид. И, надеюсь, в твоих словах больше смысла, чем я услышал. Приступаю к захвату. Разворачиваю поле.

Шерир всегда чувствовал силовое поле как продолжение себя. Как собственные руки, внезапно простершиеся за пределы тральщика, набравшие космическую силу и космические размеры. Оттого-то всегда и сучил пальцами над пультом, словно разминаясь перед настоящим делом. В этом был его секрет, это и превращало его из обычного оператора, каких тысячи, в уникального, лучшего из лучших. Сам он своего умения объяснить не мог, да и не стремился. Памятуя о его невыносимом характере, никто не набивался к нему в ученики. Да и как такому научишь?..

У него только две руки. Но это поправимо. С помощью силового поля он может сотворить себе сколько угодно конечностей, любой формы и протяженности. Два военных корабля эхайнов… один лишь Всеведущий знает, кто такие эти эхайны… сущий пустяк. Он протянет к каждому из умирающих кораблей безмерную ладонь и всего лишь дождется, когда они сами туда лягут, подгоняемые неодолимой и неумолимой гравитацией. А уж после…

– Нет! – вдруг закричал Ильвес, что на него совершенно не походило. – Нет! Две малые цели прямо по курсу!..

Шерир не без труда вернулся к реальности.

– Малые… – пробормотал он с плохо скрываемым раздражением. – Где они… Вот эти? Зачем… что в них особенного? Тратить на них столько энергии?

– Да, они самые! – вопил Ильвес так, что срывался голос. – Вам понадобится много энергии! Вся энергия, что у вас есть!..

– Я не понимаю, – сказал Шерир. – Они такие маленькие… ловить их тральщиком все равно что комара половником – поймать сможешь, но измотаешься!

– Сайяд! – воскликнул Ильвес. И тут же поправился: – Простите… господин Сайяд… Это торпеды. Очень мощные. Их называют «торпеды Судного дня». Когда они взорвутся, здесь не останется ничего – ни кораблей, ни станции, ни даже, возможно, планеты. Это наша главная цель…

– Хорошо, я понял, – сказал Шерир озадаченно. – Слишком много слов, слишком мелкая цель, слишком сильный взрыв. Но почему тогда они до сих пор не взорвались?

Инспектор Ильвес внезапно улыбнулся. Зубов у него было много, все ровные и белые, как у игрушечной акулы. Он сдернул мовиды – глаза его, светло-серые, как пепел от костра, были наполнены весельем.

– Возможно, им нужен достойный соперник, – сказал он.

– Я достойный соперник, – согласился Шерир. – И если ты знаешь, о чем говоришь, то цель подходящая. Но, когда я их поймаю, они ведь все равно взорвутся, не так ли?

– Правильно, – кивнул Ильвес. – Следовательно, нужно их убрать с поля боя.

– Убрать, – машинально повторил Шерир. – Хорошо, я понял. А куда?

Ильвес, которому, как ни парадоксально, с каждым мигом делалось все веселее, показал большим пальцем куда-то за спину, в сторону пустого темного технического коридора.

* * *

– Это не поможет, – уверенно сказал легат Хештахахтисс. – При прочих обстоятельствах решение чрезвычайно удачное. Но не сейчас.

– Да, не сейчас, – согласился инженер Янахетаарору. – Что там у тральщика может быть… не больше пятнадцати мегахокингов. Вполне достаточно для астероидов и даже небольших планетоидов. Но связать сверхновую, даже не слишком большую, ему не удастся.

– Если только… – начал было легат Хештахахтисс. И замолчал, чтобы не нарушить словом гармонию тонких сфер. В системе понятий человечества это называлось бы «не сглазить».

– Они могут спасти всех, – быстро проговорил Янахетаарору. – Кроме самих себя. Торпеды все равно взорвутся, так или иначе.

– Это простой астероидный тральщик. На нем нет систем галактической ориентации. Поэтому кто-то, если провидение явит свою благосклонность, должен будет вытащить людей с разрушенного тральщика и вернуть домой.

– Небольшое суденышко. Совершенно готовое к марш-броску. С минимумом экипажа. И с очень прочным корпусом.

– Приятно иметь дело с понимающим собеседником, – удовлетворенно констатировал легат Хештахахтисс.

 

7. Каптор Хэнтауту растягивает удовольствие

Тони Дюваль впервые осознал, что такое настоящий страх смерти.

Он стоял, словно оцепенев, не имея сил двинуться с места, с трудом заставляя себя дышать. «Вот сейчас, – думал он, и мысли были простые и мелкие, как брызги. – Так же, как и капрал. Рядом с ним. Лицом в небо. И ничего больше. Никогда и ничего. Сейчас…» И только смотрел, забывши мигать, как страшный эхайн в безобразном своем переливчатом наряде неспешно приближается к нему со своим огромным страшным скерном.

Но вначале каптор Хэнтауту окинул беглым взглядом лежащего лицом к фальшивому синему небу капрала.

– Вот это дыра, – пробормотал он. – Не думал, что от скерна остаются такие пробоины.

Затем поднял глаза на Тони.

– Этелекх, – сказал он. – Ты, кажется, понимаешь разумную речь? Или так напуган, что можешь только молчать и гадить под себя? Ведь ты только что увидел, что тебя ожидает в конце охоты.

Тони ощутил, что больше не выдержит, и медленно опустился на землю. Голос эхайна казался ему чем-то вроде механического шороха колосьев церфесса – таким же неживым и чужеродным.

– Капрал был прав, – продолжал каптор Хэнтауту. – Мало чести в том, чтобы скрадывать дичь, которая даже убежать не способна. Ни чести, ни удовольствия. Поэтому я даю тебе полчаса на то, чтобы привести себя в чувство и хорошенько спрятаться. А потом я приду сюда снова и убью тебя. Впрочем, надеюсь, ты успеешь доставить меня к своим сородичам…

Он наклонился над парализатором.

– И этим оружием они держали вас в повиновении?! Детский пугач против скафандра. Разумнее было бы швырнуть его мне в голову – наудачу…

Каптор Хэнтауту повернулся на каблуках и ленивой походкой двинулся к ближайшему дому. Дойдя до крыльца, постоял на пороге, словно раздумывал, не изменить ли свое решение. Затем пинком распахнул дверь и вошел внутрь.

Тони протянул руку и коснулся дрожащими пальцами серого лица капрала Даринуэрна. «Говорят, в таких случаях нужно закрыть ему глаза», – подумал он отстраненно. Веки капрала были холодны и упруги, и никак не соглашались опуститься. «Все могло пойти по-другому. Если бы я был сильнее и злее. Если бы я не раздумывал, а стрелял в этого гада. Ничего уже не изменить. Капрал мертв, в груди у него выжженная рана размером с галактику, а я сижу и дожидаюсь, когда придут и убьют меня. А потом убьют всех, кого я знал и любил, и любил очень мало и слабо. И я ничего не могу с этим поделать. От меня никакого толку. Я слишком слаб, слишком труслив и слишком хочу жить. Только, наверное, недостаточно, чтобы драться за свою жизнь голыми руками». Его мысли снова сделались короткими и быстрыми. «Назад. Бежать. Предупредить. А как же капрал? Оставить его здесь? Ну да, оставить. Его уже не спасти. Спасать нужно живых».

Мимо него широкой шеренгой, молча, не производя никакого шума, даже не переглядываясь, перемещались эхайны в знакомых уже радужных комбинезонах с боевыми скернами наперевес. Их было с десяток, а то и больше. Громадные, массивные, тяжеловооруженные, распространяющие вокруг себя смертоносную ауру. Они двигались в сторону леса. Оказавшись в тени деревьев и, очевидно, оценив прелести такого соседства, все, как по команде, надвинули на лица прозрачные забрала своих шлемов.

Можно было поднять цкунг и стрелять им в спины. Бесполезно: пугач против скафандра… разве что отвлечь и задержать. На пару каких-то минут.

Отец… мама… девчонки. Они обречены. Все обречены.

Ничего не изменить.

Тони ненужно попытался приладить откинутую руку капрала Даринуэрна таким образом, чтобы прикрыть рану. Почему-то ему показалось необходимым так сделать. Мертвая рука была тяжелая и строптивая, словно из холодной резины, и отказывалась лечь куда нужно. «Пускай все как есть. Бежать? Какой в том смысл…»

– Эй, – услышал Тони тихий голос, почти шепот.

И зажмурился, ожидая ужасной боли.

До его плеча бережно дотронулись.

Голос был человеческий. Ни малейшего отзвука эхайнских интонаций, ни намека на обычный для эхайнской речи ржавый металл. Но совершенно незнакомый.

Тони открыл глаза.

Напротив него на корточках сидел эхайн.

Еще один эхайн. Очень странный.

Совсем молодой, почти ровесник, очень загорелый, хотя и не по-здешнему, пятнами, а ровным, даже плотным кофейным загаром. По-военному коротко стриженный, но не в форменной одежде, а в чем-то просторном, на манер хламиды из ощутимо добротного черного материала.

И выражение лица у него было совершенно человеческое. Немного потерянное, но невыразимо доброе.

– Ты пришел меня убить? – на всякий случай спросил Тони по-эхайнски.

Едва слышно, одними губами.

– Балда ты, – сказал странный эхайн на чистейшем человеческом языке.

 

8. Оператор Шерир являет примеры гуманизма

Астероидный тральщик «Пиранья», на хищную тварь, что дала ему свое имя, похожий менее всего, а куда более напоминающий собой неуклюжего краба с яйцевидным телом и торчащими откуда попало членистыми конечностями, величаво проплыл между замершими в тоскливом ожидании корветами и крейсерами, демонстративно и даже нагло полыхая мощными прожекторами. Две торпеды, «семерка» и «восьмерка», зажатые в невидимых кулаках силовых полей, влачились следом.

– Любопытно, кто-нибудь догадается отсалютовать нам как положено? – спросил инспектор Ильвес, ни к кому специально не обращаясь.

Оператор Шерир зыркнул в его сторону бешеным глазом, но ничего не сказал. У него самого были добела стиснуты кулаки, так что ногти врезались в мясо – как будто это имело какое-то значение.

Миновав темную массу орбитального дока с прилипшими к нему люгерами, тральщик погасил прожектора за ненадобностью. Шерир с пульта подал команду беспилотному гравибустеру, что выделялся серебристой, правильных очертаний блямбой на темно-буром куполе «Пираньи», а сам извлек из встроенного шкафа коврик, раскатал его на полу и, не делая даже малейшей попытки отыскать киблу – здесь, за десятки парсеков от всех святынь, это было невыполнимо – приступил к молитве. Инспектор Ильвес, благоразумно воздерживаясь от вопросов, которых у него накопилось море, вернул на прежнее место сброшенные в запале мовиды и занялся просмотром информационной ленты. «Делай что должно, – думал он, – и будь что будет. Любопытно, как часто это правило приходит в голову людям моего поколения?» О том, что случится, когда дьявольский груз, уносимый прочь из этого мира, все же взорвется, он старался не беспокоиться.

По внезапному обрыву потока информации Ильвес понял, что тральщик погрузился в экзометрию. «Наверное, мне следовало бы послать родным и друзьям какое-то прочувствованное послание, – размышлял он. – Потому что, с учетом всех обстоятельств, это все же дорога в один конец. И как мне в голову не пришло?! Ведь были и время, и возможность… А все потому, что я не верю, будто все закончится сегодня и сейчас. Да, разумеется, все люди смертны. Но с какой, собственно, стати мне вдруг умирать именно сегодня?!»

Оператор Шерир вдруг прервал молитву и поспешно вернулся в свое кресло. Лицо его было пасмурно.

– Плохие новости, инспектор, – сказал он.

– Мы не знаем, куда летим? – с иронией осведомился Ильвес.

– И это тоже. Я отключил силовое поле. В экзометрии от него все едино никакого толку. Думал, что торпеды отстанут и потеряются. Все, что в экзометрии за бортом, летит своим курсом. Все существует само по себе. Такое правило, нас так учили. Простой способ избавиться от шлейфа из каменной пыли, что тащится за тральщиком после долгой вахты. Нырнул в экзометрию, стряхнул с себя весь мусор и вернулся в субсвет чистеньким… Но торпеды не отстали. Не знаю, почему.

– Значит, они взорвутся вместе с нами?

– Они не должны взорваться в экзометрии. А если это все же случится, они не должны нам повредить. Они сами по себе. К тому же, в экзометрии энергия не передается на расстоянии. Здесь нет ни расстояний, ни энергии. На это вся надежда.

– И все же, для нас было бы лучше стряхнуть этот мусор.

– Я думал над этим. Недолго, но думал. Наверное, все дело в силовом поле – оно слишком цепко удерживало торпеды возле тральщика, и экзометрия приняла нас за единое целое. Кто знает, что у нее на уме… Мы можем выскочить в субсвет и тут же нырнуть обратно. Сейчас мы уже не единое целое. Либо торпеды останутся в экзометрии, либо последуют за нами и останутся в субсвете.

– Что мешает нам так и поступить?

– Мы летим слишком мало времени. Я не знаю, где мы вывалимся в субсвет. Хорошо, если это будет межзвездное пространство. А вдруг это будет один из миров Федерации? Или какая-нибудь другая обитаемая система? Не для того мы все затеяли, чтобы так обесчеститься.

Инспектор Ильвес посмотрел на собеседника почти с нежностью. Оказывается, и мизантропы бывают гуманистами. А может быть, мизантропов не бывает вовсе… Вслух высказывать эту опасную мысль он не рискнул, чтобы не нарушить величие момента, а согласно заявил:

– В таком случае, мы не станем прерывать полет. По крайней мере, пока не удалимся на достаточное расстояние.

– Да, на достаточное расстояние, – кивнул Шерир. – Если я что-то понимаю в галактической навигации, за несколько суток мы должны добраться до Темного Царства. Там много пыли и мало звезд. И совсем нет обитаемых миров. Так нам говорили. Если это окажется неправдой, наш грех падет на головы того, кто мне солгал.

– И если за это время торпеды не взорвутся…

– Если бы они могли взорваться, то давно бы уже так и сделали. Ты видишь хотя бы одну причину, по какой они должны так долго тянуть со взрывом?

– И не одну! – усмехнулся Ильвес. – Во-первых, экзометрия. Может быть, они уже взорвались, а мы и не заметили.

– Это было бы очень хорошо. Даже слишком хорошо для такого неудачного дня.

– Во-вторых, они могут оказаться пустотелыми болванками, которыми эхайны хотели всего лишь запугать противника. К слову, в Департаменте оборонных проектов, где я работаю, многие склоняются к подобному мнению.

– Никогда не слыхал о твоем Департаменте, – в который уже раз сказал Шерир. – Но если судить по тебе, там работают очень занудливые и очень смелые люди.

– Спасибо, – хохотнул Ильвес. – Мне тоже говорили о вас много лестного.

– Это справедливо, – сказал Шерир серьезно. – Но есть, наверное, что-то и «в-третьих»?

– Конечно, – подтвердил Ильвес.

Закончить фразу он не успел.

Взрыв «семерки» был настолько силен, что экзометрия содрогнулась.

 

9. Встреча старых друзей

Каптор Хэнтауту прошелся по пустому жилищу, внутренне удивляясь его убранству. Для взрослого эхайна здесь было довольно тесно: если встать посередине, то можно было без особого труда упереться ладонями в свод и, приложив некоторое усилие, дотянуться кончиками пальцев до любой стены. В то же время все было устроено таким образом, что возникала иллюзия простора. Минимум мебели – безыскусное ложе с небрежно наброшенным тонким шерстяным покрывалом, стол из материала, имитирующего полированное дерево, пара сидений на тонких гнутых ножках с жесткими спинками… никаких безделушек и трофеев, столь характерных для всякой эхайнской обители, ничего лишнего. Только то, что нужно для минимального, почти аскетического комфорта.

На узкой полочке в изголовье лежал кристаллик в прямоугольной оправе из серого пластика. Одним Стихиям было известно, для чего он был нужен этелекхам… Под кристалликом обнаружился тонкий лист из упругого материала, со скругленными краями и шершавой, словно бы покрытой невидимыми пупырышками, матово-белой поверхностью. Каптор осторожно взял его двумя пальцами за краешек, поднес к глазам.

Внезапно поверхность листа ожила, обрела цвет и объем. Хэнтауту едва сдержался, чтобы не отшвырнуть прочь адскую игрушку, и хорошо, что сдержался.

Обычная трехмерная картинка, чего ее пугаться.

Молодая женщина-этелекх, почти дитя; узкое, как у зверушки, лицо в обрамлении небрежно рассыпавшихся блестящих черных волос… тонкий, будто выточенный резцом скульптора, нос… удивительные, небывалых очертаний и небывалого, глубокого темного цвета глаза… безупречной формы, словно нарисованные, чисто-розовые губы… и улыбка.

Так мог бы улыбаться ангел.

Если бы видел перед собой другого ангела.

Первым побуждением было скомкать проклятую картинку и бросить под ноги.

Криво усмехаясь, Хэнтауту вернул ее на место. Низменные эмоции недостойны эхайна. Незнакомый этелекх, кому на самом деле адресована была эта убивающая гнев и ослабляющая воинский дух улыбка, был врагом. А точнее – добычей. Ему и предстояло получить свое. Но его женщина была тут ни при чем…

Если только она не ожидала своей участи здесь же, на борту «Эгутаанга Великого».

Последнее обстоятельство всё меняло.

Каптор Хэнтауту вдруг подумал, что не желал бы ее смерти. Слабость… мимолетная недостойная слабость… эта улыбка, демон-антином ее забери…

Он заглянул за тростниковую шторку в стене. Какие-то малопонятные технические закутки. Убогие, зачахшие растения в пластиковых емкостях на подоконнике. Все непонятно и чуждо. Пускай так оно и остается. Никому и никогда уже не будет дела до этих вещей, этой мебели… этой улыбки. Хозяину более не суждено ее увидеть…

Каптору пришлось сделать над собой усилие, чтобы остановить собственную руку, самовольно протянувшуюся к картинке, чтобы забрать ее с собой.

Наваждение… искушение… с этим нужно бороться. Гневом и кровью. Своим гневом и чужой кровью. Снаружи были враги. Этелекхи. Мерзкие чужеродные твари. Пора было закончить то, за чем он сюда явился…

Повернувшись к дверям, каптор Хэнтауту к собственному изумлению обнаружил, что он здесь не один и, судя по всему, уже весьма продолжительное время.

Прямо на пороге сидел, по-солдатски подобрав под себя ноги и свесив лапы в перчатках между колен, какой-то несуразный и совершенно здесь неуместный унтер в легком скафандре без шлема. Во всяком случае, у него были унтерские шевроны на рукаве и унтерская же рожа – наглая и подобострастная одновременно. И определенно знакомая. Где-то они пересеклись однажды, мельком и ненадолго.

– Сарикрорк, «Бездонная Задница», помните? – подсказал унтер, гнусно ухмыляясь. – Для меня громадная честь встретить вас здесь, капитан-торпедир Хэнтауту.

– Если честь, какого демона ты сидишь в моем присутствии, мисхазер?! – лязгнул каптор.

События в «Бездонной Заднице» он мог припомнить в самых общих чертах (напились, как звери… вот, пожалуй, и все), с большим усилием, совершать каковое над собой не имел в данный момент ни времени, ни желания.

Унтер медленно, без большой спешки, деланно кряхтя, поднялся.

– Первого батальона отдельного тридцать восьмого полка специального назначения мичман Нунгатау, слуга янрирра, – отрекомендовался он, не переставая щериться. – Кстати, ваш соплеменник… если вы понимаете, о чем я.

– Что ты делаешь на борту секретного объекта, мичман?

– Секретного? – мичман огляделся весело и недоумевающе. – Я пересек железное корыто от шлюза до этих милых домиков и нигде не видел предупредительных надписей. И не встретил ни одного патруля. Только вы и целая хмудла эршогоннаров с тяжелым оружием наперевес.

– Отвечать на вопрос!

– Слушаюсь, капитан-торпедир… Я здесь с особо важным заданием и подчиняюсь лично гранд-адмиралу Вьюргахихху. Если желаете, могу предъявить именной церрег. А что здесь потеряли вы и ваши птенчики, просто ума не приложу…

– Молчать, бушло! Как стоишь? Как разговариваешь, нухрыда чурухазая?!

Мичман переступил с ноги на ногу и расслабленно привалился к дверному косяку.

– Осмелюсь заметить, капитан-торпедир. Мы здесь вдвоем, и шексязиться вам не перед кем, братки ваши эршогоннары, как я приметил, удалились изрядно, доблесть вашу перед ужмохлым скорпионом не оценят и не воспоют. Делить нам, как мне кажется, нечего. Я здесь затем, чтобы забрать одного эхайна – только одного. Все остальные, будь то эхайны, будь то этелекхи, будь то сам демон-антином, меня не волнуют, можете обходиться с ними по своему усмотрению.

Так. Уж не за доктором ли явился этот наглец? В какие игры вы играете, янрирр гранд-адмирал? Что там втирал научный офицер Диридурн тухлым своим голосом по поводу неучтенных эхайнов: «Раскланяетесь и займетесь своим делом…» Как бы не так. Не затем поставлены были на кон карьера, репутация и честь, чтобы исполнить мясницкую работу, но упустить главный трофей.

– С дороги, мичман. Этого эхайна я оставлю себе.

Хамское лицо унтера окаменело. Глазки сузились, как будто две амбразуры вдруг прикрылись броневыми шторами.

Этот хлыщ вознамерился забрать парня-келументари. В тот миг, когда добыча так близка, загнана в угол и ждет, чтобы ее упаковали и перевязали подарочной ленточкой. А ведь гранд-адмирал предупреждал: «Вы не единственный, кто займется поисками. Но в этой гонке нужно ставить на новичка…» Теперь же, когда новичок выследил добычу, им можно пренебречь… снять с довольствия. Ну уж нет. Не тот это новичок, который утрется и уступит дорогу – пускай даже старшему и сильнейшему. Да и не такой уж он новичок, если вести речь серьезно.

– При всем уважении, вам придется пройти сквозь меня, капитан-торпедир.

Хэнтауту перевел скерн из-за плеча в боевое положение.

– Считаешь, меня остановят этические соображения? Несколько минут назад я уже завалил одного эхайна. Как думаешь, сколько времени я потрачу на второго?

– Думаю, немного, – кивнул мичман Нунгатау. Затем воскликнул с издевкой: – Ну надо же! Целых два эхайна! Это добавит вам много чести. Как же вы унесете столько на своих офицерских плечах?

– Что ты знаешь о чести, унтер…

– Только то, что честь у каждого своя, и честь – она внутри, а не напоказ, среди собутыльников и девок.

Каптор опустил скерн.

– Понимаю, к чему ты клонишь.

– Да. Решим наш спор как два кхэри.

Хэнтауту запустил руку в глубокий боковой карман и вытянул на свет широкое, отливающее синевой лезвие.

– У тебя есть что-нибудь подобное, мичман?

Нунгатау расслабленно встряхнул кистью – в ней, словно по волшебству, возник сарконтирский тхонган, длинный, тонкий, бритвенно-острое лезвие с одной стороны клинка и редкозубая пила с другой.

– Ваш слуга, янрирр…

Ножи изобразили в застойном воздухе несколько танцевальных фигур. Что-то вроде обязательного ритуала. Показать сопернику, что ты не полный болван в ножевом бою, не жертва на заклание. Продемонстрировать уважение. Так уж принято спокон веку.

– Меня тренировал Юакку, трехкратный чемпион Взморья. Он и вручил мне эту цацку. Совсем, наверное, старик… если жив еще.

– Вам стоило бы почаще наведываться домой, капитан-торпедир. Дед Юакку вот уже лет десять как удалился в Воинские чертоги Стихий, как и подобает настоящему кхэри – от ножа оскорбленного супруга своей юной любовницы… Меня учил Скунгакский порт – тоже неплохая школа, смею вас уверить.

Внезапно на свирепом лице каптора Хэнтауту возникла открытая мечтательная улыбка.

– А все же здорово вот так встретиться… по-простому… вспомнить юность… родные места!

 

10. Больше никаких военных игр

Легат Хештахахтисс возлежал в главном кресле на мостике корвета «Белый Змей», удобно устроив хвост в специальном желобе, привольно качая ногой и потягивая тоник со льдом. Как всегда после удачно завершенной операции, он чувствовал себя великолепно и потому был чрезвычайно благодушен.

– Мессир, – обратился он к адъютанту Стьессу, замершему напротив в позе максимального внимания, как и полагается по военному ордеру (в иных обстоятельствах партикулярного свойства старина Стьесс, будучи намного старше легата, бывало, и выговаривал коллеге за житейские проступки, и о командирских достоинствах мог высказаться нелицеприятно, и на суровых ветеранских посиделках за горячительным имел обычай гонять своего легата без особых церемоний; но только не здесь, не сейчас). – Не сочтите за труд, подготовьте наградной эдикт. Всех участников воинской операции оделить моими личными знаками Респекта. Суб-легата Итиуцэсуоннэ – моим личным знаком Обожания. Центуриона Хьаскра, весь его экипаж и операторов тральщика – знаками Преклонения. Надеюсь, провидение дарует им шанс получить награды лично…

– Союзники, мессир, – осторожно заметил адъютант.

– Союзники будут отмечены отдельным эдиктом, когда завершат свою часть операции. Объявите по внутренней связи… нет, когда эдикт будет готов, я сам обращусь к личному составу. – Легат глубоко вздохнул и ослабил застежку стоячего белого воротника. – Благодарение солдатским богам, эти нелепые звездные войны наконец закончились. В следующий раз мы возьмем планирование операции в свои руки, чтобы не допускать впредь идиотских ошибок и недочетов.

– Возможно, мессир, следующего раза не будет, – усмехнулся Стьесс.

– С какой этот стати? – изумился легат Хештахахтисс. – Вы серьезно полагаете, что эхайны утихомирятся?!

– Рано или поздно такое происходит со всеми. Волны гасят ветер, мессир…

– Кто это сказал?

– Некто из мудрых. Гуманитарное наследие человечества, их вклад в житницы пангалактической культуры.

– Гм… но кто в нашем случае волны, а кто ветер?

– Это зависит от угла зрения, мессир, – уклончиво заметил адъютант Стьесс.

– Ну, мы что-нибудь придумаем… насчет следующего раза. Мессиры! – Легат возвысил голос. – Приступаем к зачистке спацитории. Тем более что у нас, кажется, есть еще один астероидный тральщик.

– Цель! – сердито требовал в эфире оператор астероидного тральщика «Каскавелла» Маркус Мканьяна. – Кто-нибудь, во имя всего святого, укажет мне цель?

– Угомонитесь, мессир, – величественно обратился к нему легат Хештахахтисс. – У нас нет намерений оставить вас без работы. Напротив! Мы прямо сейчас имеем два больших куска эхайнского железа на орбите планеты, которые вознамерились рухнуть на поверхность оной, чего мы ни при каких обстоятельствах допустить не желаем, и еще один кусок, что столь же неуправляемо болтается возле регулярного ЭМ-портала. Соберите этот хлам и пристройте куда-нибудь с глаз долой…

 

11. Эхайн по имени Сева

– «Согдиана»? – с улыбкой уточнил странный эхайн. – Двести пассажиров?

– Что? – с трудом улавливая смысл обращенных к нему слов, переспросил Тони.

– Я вас нашел, – сказал эхайн, чье счастливое выражение лица никак не вязалось с его мощными статями. И улыбка у него была нездешняя, неэхайнская. Да и не очень чтобы и человеческая. Потусторонняя. Впрочем, Тони не слишком-то разбирался в выражениях лиц за пределами поселка. – Мне удалось. Ура. Как тебя зовут?

– Тони… Тони Дюваль. А ты кто?

– Я? – эхайн серьезно задумался. Потом раздельно, словно пробуя на вкус, произнес: – Нгаара Тирэнн Тиллантарн. – Усмехнувшись, добавил: – Но ты можешь звать меня Сева.

– Сева?.. Почему Сева?!

– Ну, не важно… А это кто?

– Капрал Даринуэрн. – Тони изо всех сил сдерживал слезы. Он по-прежнему ничего не соображал и поддерживал беседу с эхайном Севой совершенно механически, как говорящая кукла. Но этой кукле ужасно хотелось разреветься. – Он хотел меня спасти. Но не успел. Его убили. Можно сказать, что мы были друзьями. Мне так казалось… не знаю… Он следовал своему долгу, а долг диктовал ему заботиться о нас. Перед смертью он назвал меня грунтоедом.

– Странно, – сказал Сева. – Грунтоедом. Почему?

– Это эхайнское ругательство. Не самое грубое…

– А, помню! – воскликнул Сева с неуместной радостью. – Схафрагнэ, правильно?

– Похоже… Все равно я хотел бы, чтобы мы расстались иначе. Но теперь он мертв, и ничего не изменить.

Сева протянул руку и коснулся плеча юноши.

– Нет, – сказал он успокоительно. – Твой друг капрал убит, но не умер.

– В него выстрелили из скерна, – возразил Тони с отчаянием. – Видишь, какая рана? Он хотел убедить Истребителей не трогать нас, хотя знал, что ему не удастся. И теперь он лежит здесь мертвый, а я не знаю, что мне делать, потому что сейчас придет этот гадский капитан-торпедир и убьет меня.

– Нет, Тони, – твердо сказал Сева. – Никто здесь больше не умрет. Потому что я вас нашел, и скоро вас спасут.

– Как? – шепотом вскричал Тони. – Как нас спасут? О нас никто не знает! Или… ты один из спасателей? Но ведь ты эхайн…

– Я не спасатель. Я сам по себе. Но я действительно эхайн. Долго объяснять.

– Кто же тогда нас спасет?!

– Пока не знаю. – Сева вдруг нахмурился. – Должно случиться чудо.

– Вот и ты тоже… про какое-то чудо, – горько сказал Тони. – Капрал говорил то же самое, а теперь он мертв, и никакое чудо его не уберегло.

– Тони, – сказал Сева проникновенно. – Послушай меня. Ты не понимаешь, а я не знаю, как объяснить. Все, что сейчас происходит – это не просто так. В этом есть смысл. Смысл есть всегда и во всем. Если мы все здесь собрались, значит – так и должно быть. Я это чувствую. Я это знаю.

– Да кто ты такой?!

– Я келументари, – произнес эхайн Сева с печальной улыбкой. – Для тебя это слово – пустой звук. А я вот уже не помню сколько времени с этим живу. Но вот что, – сказал он, оживляясь. – Чего мы тут с тобой время теряем? Давай займемся этим беднягой.

– Что ты задумал? – спросил Тони, растерявшись.

– Ты лучше отодвинься подальше, – посоветовал Сева, закатав рукава своей хламиды и деловито потирая ладони. – А то не ровен час…

Он не закончил фразу.

– Келументари, – прозвучал негромкий, несколько гнусавый голос, и сказано это было с громадным злобным удовольствием. – Я тебя нашел!

Сева тяжко вздохнул.

– Ну, нашел, – сказал он с такой интонацией, словно пытался отделаться от особенно докучливого комара. – Поздравляю. Сегодня день находок.

 

12. Путь астероидного тральщика в бесконечность

Тупой выступ упирался в живот, а острый не позволял высвободить ногу. Чем все эти выступы были раньше – пультом, переборками, сводами – можно было лишь догадываться. В голове звенело, за ухом пульсировала горячая кровь, она же затекала из-под волос прямо в глаза. Глаза, между прочим, были открыты, но ничего не видели. «Я ослеп», – подумал Шерир без особых эмоций. Какое значение имеет слепота перед неминуемой, долгой и мучительной смертью?.. Он пошевелил свободной ногой, оживляя затекшие мышцы. Ступня уперлась во что-то твердое, но легко подавшееся от толчка. Шерир толкнул сильнее – препятствие уплыло вовсе. Кресло оператора, вот что это было. То, что оно сдвинулось, могло свидетельствовать о нескольких обстоятельствах сразу. Во-первых, взрыв смял кабину тральщика, словно бумажную фигурку, и все, что крепилось к полу, не исключая кресло, было вырвано из креплений. Во-вторых, если распространяются звуки, значит – в кабине оставался воздух. Впрочем, куда ему было деться? Экзометрия не вакуум, она не высасывает воздух, не вымораживает живую плоть. Она просто находится снаружи, и все. Ничего не пускает в себя, но и сама, к ее чести будь сказано, внутрь не лезет. В-третьих же, на борту пропала гравитация, зато нашлось свободное пространство в кабине, куда смогло поместиться вывороченное кресло. И куда Шерир мог бы выбраться, хотя бы даже и приложив к тому усилия. И уж там, в этом свободном закутке, приготовиться к смерти как подобает мужчине. Если бы не проклятый острый выступ, что впивался в бедро, подобно кинжалу… Мужчина должен уметь терпеть боль. Мужчина должен уметь умирать. Зажмурившись невидящими глазами, прикусив губу, Шерир попытался повернуться на бок. Ему показалось, что он слышит хруст собственной кожи. «Ты, чьей воле покорны все творения… Ты, кто оберегает и правит делами каждого из своих созданий… Если я выберусь, если я останусь жив, если вернусь туда, где всякая кибла истинна… я буду лучшим из твоих созданий. Буду вестником добра и праведности. У меня будет жена и столько детей, сколько вместит мой дом… а дом я построю большой, светлый, в несколько этажей…» Слезы текли помимо воли, остановить их было не в силах человеческих, но никто не услышал рыданий; а может быть, то была кровь. Так или иначе, нога освободилась. На всякий случай Шерир пошевелил ступней – вдруг это была лишь иллюзия, а на самом деле не оставалось уже никакой ноги?! Хотя какое это могло иметь значение сейчас… Астероидный тральщик «Пиранья», прекрасное порождение инженерной мысли и технического гения… броня, от которой отскакивала мелкая космическая щебенка… силовые поля невообразимой мощи… его больше не существовало. Теперь это был комок остывающего металла, густо пересыпанный раскрошившейся сверхпрочной керамикой. Все, чем можно было дышать, чем можно было поддержать жизнь, содержалось в небольшом воздушном пузыре между сомкнувшимися деформированными стенами. Упираясь плечами, цепляясь руками за режущие кромки изломов и подтягиваясь, Шерир извлек себя из плена. Глубоко вздохнув – один раз, чтобы экономить воздух! – привалился спиной к относительно ровной поверхности стены. Покрутил головой, разминая шею и плечи. Боль в пораненной ноге понемногу затухала. Тишина. Полная тишина. Будто в могиле: тишина и темнота… Ему показалось, или это свет? Значит, он не ослеп. Это освещение в кабине погасло, а не глаза изменили хозяину, но в коридоре слабо и сиротливо мигал аварийный сигнал. «Свет!» – безо всякой надежды приказал Шерир. Вокруг него ничего не изменилось, но в коридоре явно прибавилось огоньков. Увы, тральщик – всего лишь тральщик, а не полноценный космический транспорт, где ни одна система не зависит от другой, где источники света не требуют энергии – то ли они живые, то ли, наоборот, мертвые… где воздух порождают какие-то непонятные «вечные машинки», ни поломать, ни уничтожить которые не смог бы даже Тот, кто наущает дурные мысли. Здесь уцелели только аварийные сигналы. И пользы от них было как от зонтика при ловле рыбы. Воистину, Тот, благодеяния которого безграничны, любит подшутить над своими детьми… Усмехнувшись, Шерир протянул правую руку, чтобы определить границы своего узилища. Пальцы уперлись во что-то мягкое. «Кажется, я забыл кое о чем…» Осторожно, едва касаясь, Шерир нащупал вначале ногу, а затем ботинок. Инспектор Ильвес. Никуда не делся, не улетучился сквозь пробоины, не растаял, как плохой сон. И по-прежнему нуждался в опеке, а теперь еще и в помощи. Шерир подвинулся поближе. При убогом освещении из коридора глаза его начинали что-то различать. Он утер кровь с лица, а ладони зачем-то вытер о комбинезон. Ильвес просто лежал на полу, ничем не придавленный. Но со страшной силой вбитый в закуток между стыком стеновых панелей и пультом. Что там у него осталось целого из костей, а главное – от черепа, можно было только гадать. Да вот отчего-то проверять не хотелось. «Эй», – тихонько позвал Шерир и не встряхнул даже, а качнул инспектора за плечо. «Я еще жив», – ответил тот ясным голосом. Если бы Шерир имел силы и пространство для маневра, то подпрыгнул бы. «Что за женщина тебя родила…» – проговорил он обессиленно. «Вы уже спрашивали. У меня прекрасная мама, я вас познакомлю, когда мы выберемся». – «Если выберемся», – буркнул Шерир. «Когда выберемся, – упрямо повторил Ильвес. – Я еще не готов умирать. Но у меня, кажется, сломаны ребра. И позвоночник». – «С чего ты взял?» – «Мне так кажется. В груди больно, а ног я не чувствую. У меня есть ноги?» – «Есть, и одну из них я прямо сейчас держу». – «Только не тяните. Вдруг она отдельно от меня!» Ильвес тихонько забулькал. «Это я так смеюсь, – пояснил он. С каждым словом голос его становился все тише. – Уж не знаю, что там у меня творится в легких. Вы-то сами как?» – «Я совершенно цел, благодарение Тому, кто властвует над всем сущим». Про раненую ногу Шерир счел за благо умолчать. «В чем секрет?» – спросил Ильвес. «Какой секрет?» – удивился Шерир. «Когда вы бросали кости, всегда выпадали «шесть» и «пять». Когда я бросал те же самые кости…» – «Доска, – пояснил Шерир. – Все дело в доске, а не в костях. А как тебе удалось…» – «Виртупрессура», – ответил инспектор. «Понятно», – сказал Шерир, хотя ничего не понял. «Мы не умрем», – снова промолвил Ильвес. «Нет, не умрем, – согласился Шерир, хотя прекрасно понимал, к чему идет дело. – А если и умрем, то все равно не умрем никогда. Хочешь помолиться?» – «Не очень, – невнятно откликнулся Ильвес. – Но я хочу, чтобы вы объяснили мне: я действительно слышу этот стук или мне мерещится?» – «Конечно, мерещится», – немедленно сказал Шерир. И тут же услышал. Это был даже не стук – упругие, тихие и в то же время тяжкие толчки, словно великан бьет пухлым кулаком в неохватную подушку. Что такое могло твориться на его тральщике, знакомом, родном, изученном вдоль, поперек и крест-накрест, Шерир и вообразить не мог. «Системы регенерируют, – солгал он. – Скоро будет светло. И свежий воздух». Все едино, никто не спросит с него за эту ложь спустя короткое время. Кроме Того, кто милосерднее всех милосердных. Но тот простит. «Светло… – бормотал угасающим голосом Ильвес. – Хорошо, что есть свет…» Шерир зачем-то потрепал его по ноге: все равно инспектор ничего не ощущал. «Ты все же ухитрился покинуть мой корабль раньше меня, белобрысый. Бросил меня здесь одного. И мое путешествие будет очень долгим. Мне понадобится много сил, чтобы закончить его достойно, как подобает мужчине…» Он повернулся лицом к слабому отблеску из коридора. «Все же, мне хочется знать, кто там стучит в моем доме…» Пропихнул неважно повинующееся тело в узкую щель перегороженного сорвавшейся крышкой люка. Вывалился в коридор. Проход был круто завален набок, всюду шуршали, хрустели и порхали в спертом, пахнущем окалиной воздухе обломки технической керамики. Сделав неловкое движение, Шерир вдруг оторвался от поверхности и завис между стен. Системы ориентации и внутренней гравитации, разумеется, не функционировали. Это лишь позабавило его. Невесомость всегда была ему в радость. Тихонько смеясь, Шерир растопырил конечности и, словно несуразный и неловкий паук, двинулся в направлении источника звука. Нога не болела, кости не ныли, все было прекрасно. Очень скоро он уперся в какое-то препятствие, которое с легкостью уступило его усилиям. Дверь гальюна, вывороченная напрочь. Впотьмах что-то шипело и булькало, и лучше было не знать, что именно, да и вообще туда не соваться… Разумеется, экзометрия не содрогнулась, как померещилось было Шериру, она от взрыва торпеды даже не чихнула и ухом не повела, ей все эти выплески дурной энергии – даже не булавочный укол, поглотила и не встрепенулась… но вернула все, что осталось непоглощенным, и сильнее всего перепало носовой части тральщика, потому что за дверью гальюна, то есть в хвостовой части, было намного просторнее, никаких смятых переборок, никаких лоскутов рваного металла, здесь были целые стены и мигали аварийные огни. И кто-то настойчиво лупил в дальнюю переборку в районе шлюза. «Говорят, в экзометрии обитают звери, ни с чем не сравнимые, не поддающиеся самому смелому воображению. Воистину, Тот, кто ведает явное и сокровенное, горазд на выдумки… Но что этим тварям могло понадобиться на раскуроченном суденышке? Чем они решили здесь поживиться? Уж не моей ли душой, которая принадлежит лишь Тому, в чьей длани всякая душа во всех мирах?» Шерир не чувствовал страха. Зато начал гневаться. «Эй! – воскликнул он и зачем-то замахал руками. – Уходите! Здесь ничего для вас не приготовлено!» Удары прекратились. «Ну, то-то же», – сказал Шерир удовлетворенно и вдруг засмеялся. Уже над собой. Он вдруг представил, каким безумцем выглядит со стороны. В этот миг переборка, отделяющая коридор от шлюзовой камеры, вспучилась и бесшумно лопнула, выворачиваясь вовне, словно водяной пузырь. Из образовавшегося отверстия хлынул ослепительный, выжигающий зеницы свет. «Сюда! Следуйте за нами!» – услыхал Шерир громкие, совершенно нечеловеческие голоса. Так могли бы кричать змеи, если бы кому-то удалось их раздразнить до такой степени. Сквозь пелену слез, в узкую щель между пылающих век, Шерир видел простертые к нему уродливые лапы; между длинными когтистыми пальцами растянуты были перепонки. «Твари, – злобно подумал Шерир. – Прислужники Того, кто искушает и прекословит. Неужели я умер и попал в ад?» Он попятился, уворачиваясь от мерзких хваталищ. «Здесь Тохьятутэнуасс Хьаскра, центурион Имперских Хищников Ярхамда! – выкрикнула ему прямо в лицо одна из уродливых тварей. – Мы уже без малого вечность пытаемся к вам пробиться! Наш катер прицепился к вам еще в субсвете… нас едва не сдуло первым взрывом…» Нет, это не порождения зла. Это ангелы-избавители. Тот, кто сотворил все живое, иногда не прочь и пошутить. Но до чего же безобразны!.. «Первым взрывом, – ошеломленно повторил Шерир. – Разве не обе торпеды взорвались?» – «Нет, не обе! Только одна! Вторая может взорваться в любой момент! Мы здесь затем, чтобы вытащить вас из экзометрии. Следуйте за нами, если вам дорога жизнь!» – «Да, конечно, – бормотал Шерир. – Очень дорога… я столько всего наобещал Тому, у кого блага изобильны…» С этими словами он попятился и, проворно отталкиваясь от стен и потолка, устремился назад, в кабину. «Куда?!» – возопил центурион Хьаскра. «Ильвес, – бросил ему на ходу Шерир. – Инспектор какого-то там департамента. Его надо вытащить. Я не желаю уходить без него». Центурион исторг бесконечной длины богохульство, практически целиком состоящее из шипящих и свистящих согласных. «Ну, конечно! – в сердцах воскликнул он. – Их двое! И по меньшей мере один нуждается в помощи! Какие могут быть сомнения? Положительно, в этом мире ничто и никогда не идет, как предусмотрено!» Одним ударом когтистой лапы снес к черту препятствующую движению дверь гальюна, ловко увернулся от клубка вырвавшихся ему наперерез водяных пузырей. «Двое, с резаками, со мной!» – приказал он и бросился за Шериром вдогонку. В кабине и без того было не повернуться, а сейчас стало и не продохнуть. Отвратительные существа, похожие на ящеров, действовали споро, словно для того и явились на свет, чтобы довершить разгром и порушение. Резаки в их лапах работали, как мачете, запросто отхватывая большие куски металла. «Плыли на одном корабле семь десятков человек, – бормотал Шерир, сознавая себя совершенным безумцем, – все зрячие… и один слепой. Корабль утонул, никто не спасся… а слепой выплыл, уцепившись за мачту…» Он уже держал разбитую, в засохшей крови – белые волосы слиплись и потемнели, – голову Ильвеса на своих руках. «Но когда он доплыл до берега, то рухнул ниц и умер… Я не хочу умереть, как тот слепой. И ты не умрешь, инспектор. Никто не умрет». – «Понесли!» – скомандовал центурион Хьаскра.

…«Восьмерка» взорвалась, когда до открытого люка было рукой подать. Ну, или лапой. Когтистой, с перепонками между пальцев.

 

13. Чудо подоспело

Еще один эхайн. Не слишком высокий по здешним меркам, очень худой, жилистый, непонятного возраста и весь какой-то поношенный, как пыльная одежка из забытого бабушкиного сундука. В свинцово-сером комбинезоне из плотной материи, что, может быть, являло собой сильно облегченный вариант скафандра, не патрульный и не Истребитель… да и комбинезон выглядел таким же потрепанным, как и его хозяин, весь в грязных разводах и ржавых отметинах. Глаза на прорезанном глубокими морщинами кирпичном лице горели живым желтым пламенем. Небритая щека слева была глубоко и, по всей видимости, недавно располосована чем-то очень острым, кровь все еще набухала по краям пореза мелкими каплями, которые эхайн периодически смахивал бурым от грязи рукавом. Вдобавок, от него отвратительно пахло немытым телом и какой-то нездоровой химией.

– Пойдешь со мной, и никто не пострадает, – объявил он Севе, старательно подбирая слова.

Казалось, ему стоило громадных трудов скрыть необъяснимую радость.

– А, вспоминаю, – проговорил Сева равнодушно. – Это вы приставали к нам с дурацкими вопросами в портовом трактире.

– И еще завалил твоего охранника-пилигрима, – злорадно закивал потасканный. – Мичман Нунгатау, верный слуга янрирра.

– Охранника? – Сева вытаращил глаза. – Какого охранника? Какого пилигрима?.. Впрочем, неважно. Не понимаю, чего вы за мной таскаетесь… э-э… мичман… но просто дайте мне закончить то, что я начал. А потом уже обсудим волнующую вас тему.

Серый эхайн осторожно, словно опасаясь нарваться от абсолютно безобидного на вид Севы на какой-то ужасный подвох, приблизился и внимательно, с профессиональным интересом, осмотрел тело.

– Неслабо перепало горемыке, – заметил он с непоказным участием. – Тяжелый боевой скерн – это вам не шуточки. Что за манера пулять из таких игрушек по живым капралам?

– Это Истребители, – горестно сказал Тони, о котором все несколько подзабыли.

Мичман изумленно вытаращил рыжие зенки.

– Этелекх, – сказал он. – И разговаривает!

– Я что, по-вашему, мычать должен?! – обиделся Тони.

– Я не о том. – Если мичман и смутился, то самую малость. – Ты разговариваешь, как обычный эхайн. У нас в казарме, бывало, новобранцы с Севера не так бойко стрекотали, как ты… Тот, пилигрим в «Зелье и пороке», тоже вовсю расчесывал на чистейшем эхрэ, но с дозвоном… с акцентом, как у Красных. Может, ты мне объяснишь, что тут потеряли Истребители?

– Они хотят взорвать поселок… станцию, – сказал Тони. – А перед этим решили поохотиться.

– Поохотиться? С тяжелыми скернами?! Что у вас тут за твари такие водятся?

– Вы туго соображаете, мичман, – сказал Сева слегка раздраженно. – На людей они охотятся. Только вот почему-то начали со своих!

– Нас здесь двести с лишним человек, – сказал Тони. – Мы все заложники. Нас держали здесь почти пять лет.

– Пять лет? – переспросил Сева изумленно. – Ты не путаешь? Разве не… не двадцать?..

– Пять лет, – повторил Тони сердито. – А теперь решили от нас избавиться.

– Подожди, – сказал Сева. – Как пять лет? Ты точно с «Согдианы»?

– Точно, – ответил Тони, раздражаясь. – Капитан-торпедир, который убил капрала, сейчас находится вон в том доме.

– Нет там никого, – сказал мичман уверенно. – Я… э-э… проверял. О капторе можете не переживать. Но вот снаружи, действительно, околачивается штурм-крейсер Истребителей. А то и два. Или даже три, кто их считал… Так что, янрирр келументари, эти ребята пусть разбираются между собой, как им Стихии дозволят, а сами благоволите следовать за мной со всевозможной скоростью, если желаете спасти свою шкуру.

– Замолчите, мичман, – строго сказал Сева, опускаясь на колени. – И ты, Тони, тоже помолчи. Все – ни звука, понятно? Я хочу наконец сделать это.

– Ничего вам не нужно делать… – возразил мичман сварливо.

И тотчас же заткнулся.

…Сева медленно, словно преодолевая сопротивление воздуха, поднес ладони с растопыренными пальцами к жуткой ране с обгоревшими краями в груди капрала. Лицо его застыло и из загорелого сделалось серым… и в то же время светящимся изнутри, будто бы высеченным из чистейшего кварца. На кончиках пальцев возник и затрепетал призрачный ореол, неспешно и уверенно распространяясь по ладоням, выше, до самых локтей. Оттуда несколькими кисейными волнами перетек на распростертое тело… В один короткий миг все вокруг сделалось плоским и двумерным, как черно-белая гравюра.

Мир отшатнулся и повернул вспять.

Тони испытал странное ощущение: сквозь него, случайно и ненадолго застревая в мозгу, проносился дикий рой обрывков мыслей, образов и звуков. Затем пришло другое чувство, никогда ранее не испытанное и потому еще более странное: будто он все это уже однажды видел и пережил… но что именно, понять и запомнить не успел, потому что наваждение как пришло, так и ушло, без следа, схлынуло и забылось…

Мичман Нунгатау шумно выдохнул и попятился, схватившись за горло. Он едва успел уткнуться рожей в одинокий кустик церфесса, как его стошнило.

– В грунт оно закопайся… – булькал он между спазмами. – Извинения просим… в охырло его тямахом…

– Сева, – осторожно позвал Тони.

– Подожди, – попросил тот невнятно. – Еще ничего не свершилось.

– Что должно свершиться? Можешь объяснить толком?

Сева не ответил.

На подсекающихся конечностях, пошатываясь и утираясь, вернулся мичман.

– Значит, это правда, – сказал он озадаченно и плюхнулся задом прямо на землю.

– Что правда? – неприязненно переспросил Тони.

– Про келументари. Говорят о них всякое… да кто же поверит! – И мичман пробормотал нечто предельно скверное, запомнившееся сызмальства и употреблявшееся сугубо для того, чтобы отогнать голодных демонов от невинной детской души.

Сева, продолжавший стоять на коленях, выглядел неважно. Если по правде, сейчас он даже больше походил на покойника, чем капрал Даринуэрн. Тони хотел сказать ему что-нибудь ободряющее, не очень понимая, что именно и по какому поводу… взглядом против воли зацепился за распростершееся тело.

Раны, что убила капрала, больше не было.

Ткань комбинезона на груди, куда пришелся залп из скерна, была совершенно цела и выглядела такой же выгоревшей и грубой, как и повсюду. К тому же, она равномерно вздымалась.

– Получилось, – сказал Сева бесцветным голосом.

– Он что, дышит? – шепотом спросил Тони, показывая взглядом на капрала.

– Спит, – кивнул Сева. – Но скоро проснется. Дай ему еще несколько минут.

– Он… живой?

– Еще и как.

– Что? – спросил мичман Нунгатау с отчаянием. – Что это такое было?!

– Долго объяснять, – сказал Сева устало. – Допустим, чудо.

Мичман вытер пот со лба. Выругался. Подобрал сопли. Выругался еще раз. Что-то там решил для себя. Перекинул оружие за спину, по локоть залез во внутренности комбинезона, покопался там и вытащил на свет небольшую вещицу.

– Велено было передать, – сказал он и протянул ее Севе. Добавил, непонятно к кому обращаясь: – И катись оно все в дерьмовую траншею…

– Ой, – сказал тот с тихой радостью. – Мой браслет! Как он к вам попал? А я его, помнится, выбросил, когда улетал…

– Ну вот, значит, нашелся, – промолвил мичман уклончиво.

– Говорю же, не зря мы все тут оказались, – торжествующе сказал Сева, адресуясь к Тони, у которого голова уже шла кругом. – Вот и еще одно чудо подоспело.

Он надел браслет на запястье – тот немедленно ожил от соприкосновения с рукой хозяина, – и, счастливо улыбаясь, послал всему миру сигнал бедствия.

 

14. Фабер диктует свою волю

Узкий коридор со скругленными сводами был темен и непригоден для перемещений двуногих существ. Что не мешало десантникам в полной боевой выкладке преодолевать его бесконечную протяженность со спринтерской скоростью. Фабер, оскалившись от напряжения, захлебываясь встречным ледяным воздухом, отставал все сильнее. Он запинался о комингсы и все время обо что-то чувствительно бился лбом. Кабы не шлем, давно валяться бы ему без чувств. Ничего нет хуже сознавать себя обузой… А тут еще эта сволочь хорунжий со своими взбадриваниями: «Хорошо!.. Десантник настоящий ты!.. Я горжусь тобой!..»

Движение прекратилось внезапно. Фабер с разбегу влетел головой в чью-то широкую бронированную спину, осознал, что переставлять онемевшие конечности больше не нужно, и с облегчением сел, где стоял, пыхтя, как музейный паровоз. Обнаружилось, что коридор давно уже закончился, и последнюю сотню метров они перемещались внутри громадного неосвещенного пространства. Стены были неразличимы в сумраке, кинжальные лучи фонарей упирались в расставленные без видимого порядка пугающе тонкие колонны из черного лоснящегося металла, на которых возлежал массивный ячеистый купол. Панбукаваны сгрудились вокруг ротмистра Кунканафирабху и негромко перещелкивались между собой.

– Что происходит? – едва ворочая шершавым языком, спросил Фабер.

– Это небо, – пояснил хорунжий Мептенеру и ткнул когтистым пальцем себе под ноги. – Удивительно, правда? Небо внизу. Но так и есть. Под ним поселок. Маленьких домов много очень. Странно. Поселок внутри станции. Очень странно. («Чего же тут странного, – подумал Фабер. – Эхайны устроили здесь небольшой концлагерь».) Мы на месте. Люди были недавно. Там. Но теперь там никого нет. – Он прислушался к очередной серии энергичных щелчков и шорохов. – Никого почти. Один человек. Или два. Трудно понять. И еще кто-то. Не человек. Несколько таких. Ротмистр хочет искать. До конца. Десантников группа вторая – они прошли дальше. Но с ними нет человека. – Мептенеру без особых церемоний ткнул пальцем в Фабера. – Они могут с пути. Сбиться. Мы в затруднении.

– Если бы кто-нибудь вдруг спросил моего совета, – пробубнил себе под нос Фабер, – я предложил бы второй группе начать тотальное прочесывание поселка. Вдруг наткнутся на что-нибудь интересное. А ротмистру следовало бы…

Коммуникатор на его запястье буквально задергался от нетерпения.

– Ну, что еще? – спросил Фабер недовольно.

– Сигнал, – сказал Носов пресекающимся от волнения голосом. – Браслет Северина Морозова. Внутри станции. Передаю сигнатуру…

– Вы хотите сказать, Эфеб здесь? – Фабер не поверил своим ушам. – Прямо сейчас?!

– Не знаю. Сам ничего не пойму. Сигнал с его браслета. Сигнал бедствия… – Носов вдруг озверел. – Только попробуй мне его упустить!..

Фабер уже не слушал.

Он перевел коммуникатор в режим сканирования полученной сигнатуры. Развернул перед собой видеал для вящей наглядности.

Хорунжий Мептенеру, шумно дыша, навис у него над плечом.

Это здесь. Совсем рядом. Буквально под ногами.

И тот, у кого на руке этот браслет, удаляется.

Не в сторону периметра станции, по направлению к шлюзам. А вглубь пространства, условно именуемого «поселком».

Ну, еще бы… Как же там без него-то обойдутся… Конечно же, спешит на помощь, несчастный сумасбродный юнец. Воспитанный в человеческом окружении, где все при малейшей угрозе готовы кинуться на помощь ближнему. Не ведающий ни страха, ни упрека. И даже не подозревающий о ситуациях, когда разумнее всего упасть, закатиться за любой бугорок и закрыть голову руками.

Как будто от его помощи есть какой-то толк.

– Вот! – заорал Фабер, тыча в экран видеала. – Вот куда нам нужно!

Распихивая подчиненных, к нему приближался ротмистр Кунканафирабху, свирепый, как сто чертей сразу.

– Кто здесь командует?! – взревел он. – Я или этот ходячий мешок с опилками?..

– Командуете вы, – поспешно согласился Фабер. И тут же добавил с внезапной непреклонностью: – А я приказываю!

Судя по эмоциональному накалу длинной фразы, которую исторг из клыкастой пасти ротмистр, это было проклятие.

Но то, что за этим последовало, удивило всех. В особенности самого Фабера, который приготовился было к тому, что его сейчас попросту распустят на ленточки.

– Союзнический долг обязывает… – торопливо переводил хорунжий Мептенеру. – Нам дан знак… Вперед, славные бойцы… Покажем чудеса доблести… Ну, и так далее, – закончил он чрезвычайно язвительно. – Вторая группа входит в поселок. Кстати.

– А мы? – спросил Фабер.

– Мы, – с наслаждением объявил хорунжий, – выполняем. Приказ. Твой.

 

15. Доктор Сатнунк верно служит науке

Большой бронированный саркофаг в дальнем, тускло освещенном углу лаборатории поставил матросов в затруднительное положение.

– Янрирр доктор, это тоже уносить?!

– Не нужно, – рассеянно сказал доктор Сатнунк.

Он уже собрал все свои вещи и теперь стоял посреди непривычно опустевшей лаборатории, оглядывая ее напоследок. Никаких особенных чувств он не испытывал. Эта часть его жизни уходила в прошлое. Не самое веселое было время, хотя и не сказать, что бесполезное…

Научный офицер Диридурн наблюдал за происходящим с ироническим выражением лица, подпирая стенку в некотором отдалении от гущи событий.

– Я слышал, – промолвил он, – что исследователи-этнографы, долгое время проводившие среди диких племен Тиралинга, по возвращении в лоно цивилизации никак не могли склонить себя к приготовлению пищи. Сказывались привычки к сырому мясу. Отрезаешь и жрешь. И не нужно никаких дополнительных ритуалов, вроде обвалки, обжарки, специй…

– Если вы намекаете на мою близость к этелекхам, – строго проговорил доктор Сатнунк, – то не преминьте поставить ситуацию с головы на ноги. Соотнеся уровни их цивилизации и нашей, скорее мы выглядим дикарями, готовыми отрезать и жрать.

– Собственно, это я и имел в виду, – усмехнулся Диридурн. – Вам предстоит тягостный период адаптации к реалиям грубой и незатейливой жизни Эхайнора. Надеюсь, вы не подцепили опасный вирус человеческого гуманизма?

– За меня можете быть спокойны. Я неплохо вакцинирован воспитанием и образованием. Это позволяет мне видеть изъяны в их гуманистической доктрине и быть персистентным к ее преимуществам. Для меня, эхайна, навсегда останется непонятным, как Федерация могла оставить своих граждан в заточении на столь долгий период. Люди не единожды объясняли мне, в чем причина. И они были вполне убедительны. Но их аргументация находится в иной парадигме… Поэтому я легко вернусь к привычному образу жизни. Надеюсь, Аквондакуррский университет еще благоденствует?

– И процветает, – кивнул научный офицер. – И место на кафедре сравнительной антропологии все так же зарезервировано за вами.

– Иное дело солдаты, – продолжал доктор Сатнунк. – С их простыми, невзыскательными нравами. С их внушаемостью, восприимчивостью к чуждому влиянию. Согласитесь, нелегко сохранить здравость рассудка, когда вокруг все тебе улыбаются, дерзко игнорируя то обстоятельство, что ты конвоир и по сути смертельный враг. Никто ни на кого не возвышает голоса. Никто ни с кем не ссорится, разве что по пустякам, и уж ни при каком повороте событий не хватается за оружие. Все удручающе умны и образованы, и при этом не тычут тебе своим интеллектуальным превосходством в нос. Все добры, деликатны, и снисходительны. И это удушающе теплое одеяло доброты и приязни не имеет границ, оно накрывает и тебя, обычного эхайна с периферии… с которым всегда обращались как с тупым зверьем, который вырос в трущобах и в армию пошел затем лишь, чтобы не сдохнуть от голода, болезней или ножа в зловонной подворотне.

– Насколько я представляю положение вещей, – заметил Диридурн, веселясь, – персонал станции подбирали отнюдь не из законченного отребья, вроде каких-нибудь там сарконтиров…

– Разве это что-то меняет? – пожал плечами доктор Сатнунк.

– Возможно, в проекте «Стойбище» с самого начала была допущена ошибка, – задумчиво произнес Диридурн. – Неверно было давать этелекхам шанс сохранить привычные социальные связи. Следовало бы стереть их до основания. Никаких домиков с удобствами. Никакого синего неба над головой и плодоносящих растений с цветочками. Никаких развлечений. Никаких сборищ и публичных просмотров федеральной хроники. Никакого секса. Никаких интеллектуальных игр. И, разумеется, никаких контактов с охраной. Один на всех барак, не слишком просторный, без горячей воды и отопления. Чтобы всегда темно, сыро и холодно. Кормить раз в день, какой-нибудь протоплазмой с отвратительными на вкус витаминными добавками. За всякое нарушение – наказывать хоксагами. Перечень нарушений, от разговоров вслух до прямого взгляда в глаза, прилагается. Простой способ кого угодно в кратчайший срок привести к скотскому состоянию. А какую опасность может являть собой запуганный полуголодный скот?

– Вы действительно научный офицер? – испытующе осведомился доктор Сатнунк.

– Уж будьте покойны! – хохотнул Диридурн.

– Хорошо, что таких, как вы, близко не подпустили к проекту… Скот имеет обычай скоро вымирать. А перед тем, как окончательно оскотиниться, в зависимости от степени психологической ригидности, всякое мыслящее существо способно бунтовать. Вы, верно, знаете, что время от времени происходит в каторжных поселениях той же Анаптинувики?

– Еще бы!

– Тогда вам стоило бы хотя бы поверхностно ознакомиться и с историей человечества. Она богата событиями, перед которыми мятежи в каком-нибудь Майртэнтэ покажутся деревенским пикником на лужайке. Даже здесь люди практически с голыми руками трижды – трижды! – были близки к тому, чтобы захватить контроль над «Стойбищем». Нам просто везло, что они не доводили начатое до конца, и всякий раз это стоило громадных усилий по ментокоррекции… Кстати, если вы не в курсе… сейчас они снова взбунтовались.

– Я знаю, – сказал научный офицер. – А вы-то знаете, что на сей раз у них есть реальный шанс?

– Догадываюсь, – сердито сказал доктор Сатнунк. – Иначе вас бы здесь не было… Так вот, если вы еще не поняли. Цель проекта была не только и не столько в том, чтобы сохранить популяцию заложников как можно дольше. Ваш вариант этого не предусматривает вовсе… Мы получили уникальный шанс изучить этелекхов в естественной среде, на расстоянии вытянутой руки, практически изнутри. Формализовать их психологию, исследовать механизмы сознания, неразрушающими методами вторгнуться в их мозг… Это главное, это наука. Это единственное, что имеет значение, чему стоит служить и приносить жертвы. И даже если кто-то из подвернувшейся солдатни заболеет вирусом гуманизма – хотя я бы поостерегся назвать убедительно доказавшую свое преимущество доктрину «вирусом»! – что ж… это расходный материал, который всегда можно списать по статье «мученики науки». А вы тут несете какую-то милитаристскую чушь про бараки…

– Что поделать, доктор, – Диридурн с притворным сожалением развел руками. – Моя специализация – математические методы, а ничего нет более чуждого идеям гуманизма, нежели точные дисциплины.

– Никогда не любил математику, – заявил доктор Сатнунк. Обратившись к копавшимся возле гравиплатформы матросам, он сказал: – Идемте, янрирры, – и первым двинулся к выходу.

Плуууп!..

Прозрачная стена вспучилась прямо перед его лицом и осела бесшумными брызгами. Доктор отшатнулся, прикрывшись рукавом. Навстречу ему стремительно и беззвучно прянули длинные ломкие тени, словно бы составленные из разрозненных серых пятен. Двигались они неестественно быстро и на ходу сливались со всем, возле чего оказывались, будь то стена, перегородка, выпотрошенный сейф… Скребущий, неживой голос потребовал:

– Бросить оружие! Выйти на свет!

Доктор Сатнунк, слегка задохнувшись, повиновался. Собственно, он и так был на свету и без оружия.

Матросы позади него решили иначе. Изрыгая черную хулу, они пустили в дело свои скерны.

С оружием что-то было не так. Скерны чихали, содрогались, но даже слабейшей искорки не вырвалось из раструбов. Отчаявшись, матросы взяли их наизготовку на манер дубин.

«Вот идиоты», – подумал доктор Сатнунк, падая ничком и закрывая голову руками.

Один раз на него даже наступили. Он не издал ни звука.

И вдруг осознал, что следующий этап его биографии может ему не понравиться.

Перед тем, как зажмуриться, он увидел прямо напротив себя ухмыляющуюся суконную рожу Диридурна. Научный офицер валялся рядом, он явно не выглядел застигнутым врасплох.

Не обращая внимания на испускающих воинственные вопли матросов, тени метнулись к саркофагу…

– Ротмистр Тембанамембатту – Центру! Имею честь сообщить, первый обнаружен.

– Браво, ротмистр! Эвакуировать первого на базу как можно скорее.

– Здесь пятеро туземцев.

– Ротмистр, все внимание первому. Туземцы – не ваша забота…

В образовавшийся пролом в стене влетела полыхающая огнями капсула, сходная с увеличенным до неприличных размеров плодом некого экзотического растения. Уже на ходу она распахнулась, словно вывернувшись наизнанку. Продолжая бессмысленно размахивать бесполезными скернами, матросы шарахнулись по углам. Между тем у теней обнаружились длинные конечности, с помощью которых они, не церемонясь, в мгновение ока выворотили саркофаг из фундамента и перегрузили в чрево капсулы. Сей же час капсула схлопнулась, натянулась на добычу и стала похожа на водяную змею, сожравшую небольшой катер. Полыхание сменилось упорядоченным приглушенным помигиванием, капсула сама собой двинулась на выход, а тени, мигом утратив интерес к происходящему, пустились следом.

(Таким образом, Хоакин Феррейра нечувствительно стал первым спасенным заложником из числа пассажиров погибшего лайнера «Согдиана». Но группа захвата в переговорах со штабом называла его первым не поэтому. Уж так сложилось: решено было всех заложников обозначать условным кодовым словом «первый». Почему – никто и не помнил.)

 

16. Оберт пытается красиво умереть

Командор Томас Хендрикс был человек основательный. Коль скоро горним попущением на его плечи легло бремя присмотра за двумя сотнями случайных людей, то и отнесся он к этой своей обязанности с присущей ему ответственностью, добавив немного хладнокровного фатализма. Разумеется, этот рейс чересчур затянулся. Ничего страшного, в летной практике случаются любые неожиданности. Повлиять на ситуацию не представляется возможным. Следовательно, надо извлечь из нее максимум полезного и привести в систему… Одни называли его педантом, другие, особенно женщины, занудой. Иногда даже вслух. Он не обижался. Лучше быть занудой с хорошей репутацией, чем душой компании с раздолбайской славой. Командор знал в лицо и по имени всех пассажиров до единого. Знал их привычки, особенности натуры, мелкие слабости и дурные наклонности. Недогляд, приключившийся с Хоакином Феррейрой, нешуточно выбил его из колеи. К счастью, ненадолго. Человеку, чей авторитет был безусловен и непререкаем, не остается времени на самобичевание.

Когда стало очевидно, что ожидаемый День Ноль откладывается и, вполне возможно, не наступит вовсе, что на чудо рассчитывать не приходится, командор Хендрикс собрал старших, объявил, что состав всех групп меняется, и очень сжато пояснил, почему это должно случиться. Смысл заключался в том, что самые сильные и выносливые мужчины – командор поименно перечислил всех, кого относил к упомянутой категории, – должны принять на себя заботу о женщинах и детях.

– Дело принимает весьма скверный оборот, – добавил он. – Но ведь мы не намерены сидеть и ждать, сложа руки на животе, не так ли?

– Нас очень много, – неуверенно вставил Ланс Хольгерсен. – Если мы двинемся на них всей толпой…

– Как со стариной капралом, не получится, – возразил Оберт, который старшим ни в одной группе не был, но на собраниях присутствовал, фактически узурпировав права вольноопределяющегося советника. – Капрал не хотел в нас стрелять. А эти – хотят. И если я правильно понял, у них какое-то серьезное оружие. Они просто расстреляют нас с безопасного расстояния.

– Что вы предлагаете? – спросил Жерар Леклерк.

– Нужно разделиться, – сказал Оберт, – и рассыпаться по всему доступному пространству так далеко, как только удастся. Тогда и каратели, хочется верить, разделятся и перестанут быть ударной группой. Не будут заводить и взбадривать друг друга. Это умерит их боевой пыл. Они окажутся каждый за себя. А там не все храбрецы и удальцы. И тогда уж… как повезет.

– А если не разделятся? – испытующе спросил Леклерк.

– Это эхайны, – сказал Оберт уверенно. – А мы – легкая добыча. Непременно разделятся.

– Вы уже надавали нам столько неудачных советов, Дирк… – начал было Руссо, но командор Хендрикс жестом прекратил дискуссии.

– Так мы и поступим, – сказал он строго. – Причем не мешкая ни секунды.

– И все же стоило бы собрать вместе всех здоровяков, – набычившись, сказал Хольгерсен. – Мы, по крайней мере, встретили бы карателей как полагается.

– Не стоило бы, – веско промолвил командор. – Здоровяки, как вы говорите, понесут детей и, если потребуется, поддержат женщин. Женщины и дети. Это самое важное. Спасите женщин и детей – и на небесах, если что, вам все простится. Я ведь не говорю ничего нового, не правда ли? А встречать карателей будут самые пожилые, вроде меня. Зато с оружием в руках.

– Хорошая мысль, – зловеще сказал Юбер Дюваль.

– Наглядный социал-дарвинизм, – проворчал Руссо, но спорить не стал.

Зато попытался прекословить Геррит ван Ронкел, доказывая, что сорок два года – вполне почтенный возраст, а здоровяком его можно назвать разве что в насмешку, и вообще он не любит детей, да и к женщинам относится с опаской. Командор Хендрикс оборвал его ропот коротким ледяным взглядом, и тот, более не переча, взял за руку двоих малышей, Лакруа и Рамбо, и отправился собирать свою группу.

– А мне дадут цкунг? – с надеждой спросил Оберт.

– С какой это, позвольте, стати вам вдруг дадут оружие, Дирк? – поразился командор Хендрикс.

– Но ведь я останусь?

– Мне жаль, Дирк, – сказал командор. – Но вы, верно, были невнимательны. Ведь я, кажется, поручил вам группу из десяти человек. – И он терпеливо пустился в перечисление: – Луи Бастид, Жан Мартино, Жанна Мартино, Клэр Монфор, Франц Ниденталь, Аньес Родригес, Лукас Родригес, Хорхе Родригес…

– Командор, здесь какая-то ошибка! – взмолился Оберт. – Уж кто-кто, но я уж точно не подпадаю под определение «здоровяка»! У меня, если вы забыли, нога…

– Давид Россиньоль, Армандо Торрес, – безжалостно закончил командор Хендрикс. – Вы ведь не собираетесь со мной спорить? Дирк, вы отвечаете за этих людей. Уведите их как можно дальше. И, быть может, этим вы их спасете.

Оберт выпрямился во весь свой невеликий рост, одернул куртку и сообщил своему лицу выражение гранитной непреклонности.

– Я хотел бы остаться, – заявил он твердо.

– Зачем? – кротко спросил командор.

Оберт слегка стушевался.

– Мне интересно, – сказал он, краснея.

– Дирк, – сказал командор проникновенно. – Вы тратите мое и, что намного ужаснее, свое время. И что особенно ужасно – время женщин, детей и не самых энергичных мужчин. Просто чтобы вы поняли: если все пойдет так, как оно идет сейчас, те, кто останется здесь, умрут первыми. А я пока не вижу признаков, чтобы что-то изменилось к лучшему. Вы хотите увидеть, как мы умрем? И сами хотите умереть вместе с нами? Бросьте, Дирк, вы не самый храбрый в нашем кругу, и вы еще достаточно молоды. Пускай у вас будет хотя бы небольшой шанс на благоприятный исход. А мы – я, Юбер Дюваль, Жозеф Мартино… все мы кое-что успели повидать в той, прежней, жизни… – Командор начал понемногу раздражаться, что для него было совершенно нехарактерно. – Теперь объясните мне, почему я, человек невеликого красноречия, вынужден объяснять прописные истины такому образованному умнику, как вы? Черт вас побери, Дирк, сделайте хотя бы что-нибудь полезное в своей жизни – если не для себя, то хотя бы для этих людей!

Прежде чем Оберт собрался с еще какими-то, увы, легковесными возражениями, командор повернулся к нему спиной и заговорил о чем-то с Дювалем-старшим. Небритые, грузные, с оружием в мощных лапах, они напоминали партизан какой-нибудь старинной войны, замышляющих диверсию против оккупантов. «Конечно, я просто мечтал остаться, – досадливо думал Оберт. – Все прочие житейские радости я уже испытал. Меня лупили под дых и тыкали хоксагом под ребра. Причем, что характерно, безо всякого удовольствия. Капрал Даринуэрн, помнится, сам же помог подняться и, заботливо отряхивая мусор с моей куртки, сказал: мне совсем не хочется вас наказывать. Но есть порядок, и его никому нельзя нарушать, даже вам. Вы можете впредь вести себя так, чтобы мне не пришлось заниматься тем, чем я не хочу заниматься? А я, помнится, ему отвечал в том смысле, что не можете ли вы, капрал, сделать так, чтобы мне впредь не захотелось нарушать ваш идиотский порядок, который давит мне на психику?.. Помнится, он пожал плечами и предложил неуверенно: могу побить вас еще немножко, но мы как-то очень скоро сошлись на том, что это не решает нашей проблемы… Вот умирать мне еще не доводилось. И если уж выбирать между глупой смертью и геройской, я бы, само собой разумеется, предпочел геройскую. Но для того, чтобы красиво умереть, нужна публика. Ведь кто-то должен поведать потомкам, как замечательно выглядел наш погибающий герой, какие огненные взоры он расточал своим погубителям и какие яркие, язвящие супостата речи произносил непосредственно перед тем, как испустить дух! Если нет другого выбора, меня бы устроил и такой вариант. Речь сочинить я смогу легко. Но разница в том, что командор и его друзья-партизаны желают поскорее избавиться от публики. Их вовсе не заботит, донесет ли кто-то до потомков их подвиг или нет. Поэтому они настоящие герои, а я несчастный трус». Он бросил унылый взгляд на опушку, где цепью, словно вкопанные в землю языческие идолы, обратив лица к лесу, недвижно стояли эхайны. «Хорошо также иметь приказ, – подумал он. – Простой и ясный. И точно знать, что честь превыше жизни». Чувствуя себя больной собакой, которую вдобавок еще отлупили и прогнали, Оберт поплелся к дожидавшейся его в сторонке красотке Клэр. Нога уже не давала о себе знать, но отчего-то невыносимо хотелось на нее прихрамывать.

– Два мелких Мартино и трое разнообразных Родригесов, – сказал Оберт нарочито бодрым голосом. – А также зануда Россиньоль, который испортит нам всем настроение.

– Если там еще Бастид и Торрес, – сказала Клэр, – то это почти вся наша десятка. За вычетом старшего Мартино. Который решил остаться.

– Зато у нас будет Ниденталь, – улыбнулся Оберт. – Быть может, он сумеет нейтрализовать Россиньоля своими побасенками из жизни макроэкономических показателей.

Клэр хихикнула:

Мимо них быстрым шагом, с мрачными решительными лицами, проходили знакомые и малознакомые поселяне. Некоторые женщины молча плакали. Дети не понимали, что творится с их матерями, и не очень-то по этому поводу огорчались. «Это все я затеял», – подумал Оберт. Он вдруг понял, почему хотел остаться. На тот случай, если иллюзорный шанс все же, непонятно как, но обернется полновесным избавлением… ему трудно было представить свою дальнейшую жизнь под невыносимым гнетом потерь.

«I’ll think of it all tomorrow», – сказал он себе, беря Клэр под руку.

– О, у нас новый командир, – желчно проворчал Россиньоль, однако же увязываясь следом.

– Хорошо, что не стали прощаться, – сказала Клэр.

– Верно, – согласился Оберт. – От прощаний много слез, много истерик и мало толку. И потом, никто на самом деле не собирается умирать.

– У меня такое чувство, – проговорила Клэр, – что ты всегда знаешь больше, чем говоришь.

– Так и есть, – сказал он и плутовато улыбнулся. – Хочешь, открою секрет? Нас спасут в самый последний момент.

 

17. Истребители Миров, демоны смерти

Тринадцать эхайнов. Девять матросов, три унтера и второй навигатор Оккиорн за главного. И один на всех приказ: «Во имя Десяти Стихий, убивайте всякого, кто не эхайн». Не всем он был по нраву, и в особенности самому Оккиорну, но отменить его было некому. Каптор Хэнтауту, по своему неприятному обычаю отделившийся от основной группы, к точке встречи так и не явился, чем навлек на себя невысказанные, но вполне весомые подозрения в дезертирстве. Что ж… тот, кто без видимых колебаний покинул главный пост флагманского штурм-крейсера в угоду непонятным целям, с тем же успехом мог бросить на произвол судьбы и дюжину сослуживцев. Но приказы затем и существуют, чтобы их исполнять. Они не только упрощают армейскую жизнь, но и упорядочивают мир. Без приказов очень скоро воцарится хаос. Поэтому второй навигатор Оккиорн с фальшивым воодушевлением покрикивал: «Живей, живей, парни, шевелите ходулями… Сделаем дело и вернемся на родную жестянку…» Азартный блеск в глазах какого-нибудь там командор-сержанта Гротизурна или матроса Иратхирха был ему неприятен. Они пересекли поселок, даже не озираясь по сторонам… дома как дома, куда ни ткнись – все пустые, и если уж работать с толком, то полагалось бы все их предавать огню сразу после обследования, но кому же придет в голову следовать тактике выжженной земли внутри космической станции… почти не запыхавшись, хотя не одному Оккиорну, должно быть, подумалось, что личные гравигены вовсе не помешали бы. Миновали поле церфесса с его скребущим по душе неумолчным шорохом. Матросу Цардастарну померещилось движение в самой гуще колосьев, пальнул навскидку – взметнулось сине-зеленое облако растительного крошева вперемешку с грунтом. Над ним ядовито посмеялись, не прекращая движения. На границе поля и лесополосы нелепо и сиротливо торчала пустая сторожевая башня. Одна из тех, с которых следили за поведением заложников четверо охранников, что повстречались им еще на подступах к поселку. У охранников не было директив, каковые препятствовали бы оставить посты и бросить все к трепаным демонам. Они и бросили, и теперь уносили ноги подальше от греха, хотя и прятали взгляды пристыженно, сознавая, очевидно, что их товарищам, с которыми они делили кров и солдатскую пайку, суждена намного более скверная участь. Направление, впрочем, указали и описали диспозицию в меру своего соображения (все четверо, как на подбор, один другого тупее; такие, должно быть, здесь только и могли выдержать). Две с небольшим сотни этелекхов, вооруженные тремя цкунгами, ни тем ни другим толком не владеющие и начисто лишенные боевого духа. Десять патрульных, все при скернах и хоксагах, то есть оснащенные легче легкого, но жестко мотивированные приказом защищать вверенные им жизни. Если к ним добавить еще капрала Даринуэрна, изрядно симпатизирующего этелекхам, то мало не покажется. Есть еще капитан Ктелларн… но этого, если и появится, можно в расчет не принимать: такой и сам с готовностью загрызет любого этелекха, тот еще психопат, по чердаку ветер гуляет, окно на последней петле держится… Теперь охранники, верно, уже смолили гнячку на борту люгера и не чаяли поскорее отсюда подорваться. А эршогоннары между тем ступили на опушку леса… и попятились, оглушенные невыносимой вонью. «Что за херюзга?!» – прокашлял сквозь слезы Оккиорн, в замешательстве перейдя на кнакабум, чего при обычных обстоятельствах демонстративно избегал. «Льергаэ, янрирр навигатор, – с готовностью ответил старшина Ктаригу, тертый калач, перестарок, многое повидавший, но с дисциплиной бывший не в ладах, что и стало причиной его задержки в продвижении от унтеров к более высоким чинам. – Валит с ног почище тумезного зузыря… Неплохо придумали, чего уж там. Да только этелекхи, видать, на таком кураже были, что им и льергаэ сделался нипочем!» – «Опустить забрала, – скомандовал Оккиорн. – Рассредоточиться, видеть соседа. Убивать всякого, кто не эхайн. Цепью – вперед!» Он вдруг подумал, что станется, если на прицеле окажется женщина… или ребенок. По слухам, они почти такие же, как эхайны. Только намного слабее… Опустив забрало, первым долгом продул внутренности скафандра. Чистым воздухом легче дышать, да и адреналина добавляется. На взводе, когда голова слегка плывет, и убивать проще… Видимость была ни к демонам, забрало сразу покрылось отвратительными жирными испарениями, с которыми не было сладу. Приходилось поминутно останавливаться и руками оттирать шлем от липкой дряни. Справа, на расстоянии прямой видимости, топал матрос Иратхирх, и у него были те же проблемы. Слева же вышагивал старшина Ктаригу с откинутым забралом, скалясь во весь рот. Ему, с его насквозь прокуренным дешевой травой всех сортов организмом, адский смрад был как видно нипочем. Границы реальности сдвинулись. Оккиорну чудилось, будто бы он в своем легком скафандре, погрузившись с головой в неохватный запущенный аквариум, с усилием проталкивается сквозь упругую жидкую взвесь, а вокруг него кустятся ослизлые водоросли и равнодушно полощут щупальцами закопавшиеся в донный ил гигантские моллюски. Опасность – повсюду. Она не видна, но осязаема, она как-то просачивается сквозь непроницаемую ткань скафандра, а затем, не встречая более препятствий, и сквозь кожу, сразу до нервов, до костей… Плотная серо-зеленая муть прямо перед лицом вдруг с треском расселась, как если бы разорвали ветхий занавес, забрало залилось темным, оберегая глаза от слепящей вспышки, что-то ударило под сердце тяжко и грубо, так, что дыхание остановилось. «Что это?» – коротко и беспомощно подумал Оккиорн и рухнул как скошенный. Внутренняя поверхность шлема защитила затылок как смогла, но голова зазвенела, словно судовой колокол, возвещая отбой. «Противник атакует!» – заорал кто-то в наушниках. «Кого атакует?.. Какой противник?..» Навигатор с громадным трудом переместился на живот, головой в сторону предполагаемого противника, притулился к торчащему из грунта сплетению корней и затих. Над ним со скворчанием проносились молнии разрядов. «В меня попали… Почему я не убит?! Стихия-охранительница, у них патрульные скерны и цкунги, и ничего больше, а мы в скафандрах!.. Как я мог забыть?! Им просто нечем нас убивать…» Он привстал на колено, чтобы скомандовать контратаку, и увидел старшину Ктаригу. Тот лежал в нескольких шагах, неудобно, на излом хребта, перевесившись спиной поперек толстенного корневища, лицо его было выжжено, чудом уцелевшие глаза изумленно выпучены. Довыделывался, кхэри ублюдочный… Патрульные… жестко мотивированные… в грунт их на три ярда вглубь… «Не бахрыжиться! – рявкнул Оккиорн, выпрямляясь во весь рост. – Травить мисхаз по одному, шквалом! Разряды на полную мощность! У них нет скафандров, а в руках детские фитюльки! Они голые и безоружные!» В него снова попали, но вскользь, даже не раскрутило. Он выстрелил в ответ и с удовлетворением обнаружил, что по меньшей мере пять скернов жахнули в том же направлении. От страха не осталось и следа. Какой может быть страх, когда ты неуязвим?! Чего-чего, а уже адреналина в крови теперь хватало, даже голову обносило. Высоко поднимая ноги, чтобы не спотыкаться, навигатор Оккиорн двинулся вперед, будто маршировал. Его тяжелый скерн лупил сериями разрядов, как огнемет. Впереди горело и чадило. В наушниках висел неумолчный черный кнакабум. Стена огня выкатилась на окраину леса и поползла дальше, не оставляя позади себя ничего живого. Неживое стоячее солнце растворило свой искусственный свет в облаках сизого дыма. Оккиорн все же споткнулся и едва не потерял равновесие. Чье-то тело, аморфное, черное, как обугленная колода, в черной конечности зажат закопченный оружейный ствол… Хотелось верить, что это был кто-то из патрульных или даже какой-нибудь особенно отважный этелекх. «Янрирр каптор, вы не представляете, какую забаву пропустили!» – сказал в пространство Оккиорн, без большой надежды рассчитывая, что Хэнтауту его услышит. Он перевел скерн на одиночные точечные разряды, экономя батареи. Другие вынужденно последовали его примеру. Все равно в них никто не стрелял. Сопротивление было совершенно подавлено. Шагавший неподалеку Гротизурн, отчаянно бранясь, вхолостую давил на спуск. «Я пустой! – сообщил он огорченно. – А кто-то обещал мне этелекхов…» – «С этелекхами ты справишься и голыми руками», – смеясь, заверил его Оккиорн. Он был как пьяный. Они все были пьяны от огня и неуязвимости. Словно демоны смерти, дети Урангау, Стихии всесожжения. «Вот они!» – завопил кто-то. «Где? Где?!» – «Здесь, повсюду! Рассыпались, как звери в саванне!» Оккиорн и сам уже видел. Ломающийся в дымном мареве длинный нечеткий силуэт. Этелекх. Ни с чем не спутаешь, даже если видишь впервые. Зачем он бежит? Надеется спастись? Смешно… Кто это – самка? Детеныш? Да никакой нет разницы… Навигатор выстрелил почти не целясь и, разумеется, не попал. Ерунда. Охота только началась…

 

18. Научный офицер Диридурн умеет хранить секреты

На какое-то время об эхайнах, казалось бы, совершенно забыли. Матросы с тупым упорством пытались связаться с командованием, не отваживаясь высунуть нос за пределы лаборатории. Затем сбились в кучку в самом темном углу и затихли, покорившись судьбе. Вскоре из угла потянуло гнячкой. Доктор же Сатнунк устроился в своем любимом кресле посреди всеобщего разгрома, в ожидании хотя бы какого-то решения своей участи. Он был совершенно спокоен, отчетливо сознавая при этом всю ненормальность подобного безразличия.

– Вы… как вас…

– Диридурн, к услугам янрирра.

– Не желаете продолжить дискуссию? Должны же мы как-то себя развлекать, пока о нас вспомнят!

– Нет, доктор, – сказал научный офицер. – Не сейчас.

Он сидел на полу, привалившись к стене, и лицо его было серым, в точности под цвет стеновых панелей. Удивительным образом дурное самочувствие сообщало его суконному облику живые черты. Как если бы старинный прибор, какой-нибудь там обшарпанный барометр в деревянном корпусе вдруг пожаловался на боли в сердце.

– Этелекхи все же добрались до своих, не так ли? – спросил доктор Сатнунк после некоторого молчания.

– Увы… – неохотно откликнулся Диридурн. – Хотя есть еще некий иллюзорный шанс, что каптор Хэнтауту, с его внезапно разыгравшимся охотничьим инстинктом, подпортит им праздник.

– Ну, это меньшее из зол, – возразил доктор Сатнунк уверенно. – Чего он там успеет подпортить… Руководство проекта все же обнаружило определенную рациональность мышления, не оборудовав станцию системами самоликвидации. На исторических перепутьях какой-нибудь маньяк в период сезонного обострения мог вдруг отдать приказ на уничтожение всех плодов этого бесценного эксперимента. Или система могла бы сработать самопроизвольно… Я слышал, именно такое спонтанное срабатывание в свое время погубило объект «Химера» и Пталангскую колонию.

Диридурн негромко засмеялся.

– В этом мире положительно ничего не удается скрыть, – заметил он с некоторым даже удивлением. – Доктор, вам никаким образом не полагается знать о самом даже факте существования Пталанга!

– Ах, оставьте, – произнес тот снисходительно. – Как, по-вашему, я оказался в проекте «Стойбище»? У меня высший уровень конфиденциальности.

– «Химера» действительно пала жертвой традиционного эхайнского раздолбайства, – сказал научный офицер задумчиво. – Мелкая ошибка в мелком контроллере… На Пталанге все было намного забавнее. Множественные конфликты интересов, борьба группировок в разведывательном сообществе… грызня, суета и путаница. – Он вдруг с отчетливым любопытством поглядел на доктора Сатнунка снизу вверх. – Между прочим, вы напрасно полагаете, что объект «Стойбище» являет собой некое разумное исключение из общих правил. Здесь все-таки установлена система самоликвидации.

– Вот негодяи! – промолвил доктор Сатнунк с ироническим негодованием. – Отчего же мы до сих пор живы?

– Говорю же, раздолбайство, – хмыкнул Диридурн. – Я ведь потому и увязался за каптором Хэнтауту, чтобы запустить эту систему. У него был приказ немедленно уничтожить «Стойбище», которому он по каким-то причинам… думаю, снова конфликт интересов… счел за благо не подчиниться даже ценой карьеры. А у меня – ни в коем случае не допустить, чтобы станция уцелела. Что же до вас, то вы руководствуетесь какими-то иными директивами, исключающими все прочие соображения. У всех свои приказы… – Он изобразил на серой физиономии смущение. – Я ведь не только мастер-ключ, но еще и детонатор. Первое, что я сделал, ступив на борт станции, так это инициировал самоликвидацию. А она не стартовала. Непонятно почему. Двадцать лет – большой срок, но не для такой системы. Либо сознательная диверсия прекраснодушных оппонентов, изначально внесших критические ошибки в отлаженную технику… либо упомянутая особенность эхайнского менталитета.

– Похоже, Стихии благоволят разуму, – с мстительным удовлетворением заметил доктор Сатнунк.

– Скорее, издеваются над идиотами… хотя это почти одно и то же. Вы, антрополог, вряд ли сильно заинтересуете этелекхов. Что, в конце концов, нового они почерпнут из ваших познаний? Пару-тройку новых штрихов к сложившейся теории человека… Со мной намного сложнее. У меня здесь, – Диридурн постучал себя согнутым пальцем по черепу, – слишком много страшных секретов. Страшных, переходящих в ужасные. Это у меня высший уровень конфиденциальности, а то, что вы наивно полагаете «высшим», всего лишь от силы второй-третий.

– И как вы намереваетесь поступить? – с любопытством спросил доктор Сатнунк.

Научный офицер равнодушно пожал плечами.

– Ну, выбирать мне не приходится. Будь у вас высший уровень, не пришлось бы и вам. – Диридурн сунул руку куда-то глубоко в недра своего защитного костюма и извлек обычный кристаллик в простой пластиковой коробочке. – Вот, возьмите. Прошу вас доставить это в любое математическое сообщество Черной Руки. Здесь ничего секретного, что могло бы отразиться на вашем благополучии! – поспешил он уверить доктора. – Так, наброски одной любопытной концепции. Я занимался этим в часы досуга, чтобы не потерять живости ума на тайной службе. Досадно будет, если все впустую.

– Сделаю что могу, – с легким сердцем обещал доктор Сатнунк и деликатно отвернулся.

…В конце концов о них все же вспомнили. Явился некто во всем белом, судя по внешности – человек, и вполне взрослый, хотя ростом не выше нормального эхайнского недолетка. За его спиной невнятно маячили знакомые уже призраки.

– С кем имею честь? – спросил он у доктора на недурном эхойлане.

Тот неспешно поднялся с кресла, выпрямился, приосанился и отрекомендовал себя по всей форме.

– Что с этим господином? – Некто-в-Белом кивнул в сторону научного офицера, все также сидевшего на полу, свесив голову на грудь.

– Полагаю, он мертв. Предпочел смерть беспочетному пленению. Какой-нибудь яд… или психотехнические штучки… церебральная эксплозия… не могу судить.

– Надеюсь, вы не имеете наклонностей к бессмысленным поступкам?

– У меня более широкие представления о чести.

– Вы научный сотрудник кафедры сравнительной антропологии Аквондакуррского университета, – уточнил Некто-в-Белом. – Люди – это предмет ваших исследований, не так ли?

– Да, и я желал бы продолжить свою работу, если мне будет позволено…

– В естественной среде обитания наблюдаемого вида? – прищурился Некто-в-Белом.

Слегка растерявшись, доктор Сатнунк утвердительно мотнул головой. Затем, словно спохватившись, протянул человеку кристаллик в пластике.

– Математика не мой профиль, – сказал он. – Быть может, ваши специалисты найдут здесь что-нибудь полезное.

– Можно обсудить, – кивнул Некто-в-Белом. – К вашим перспективам это тоже относится. Хотя решение зависит не от меня.

– Кому я должен буду направить прошение? – с готовностью спросил доктор Сатнунк.

– Полагаю, членам семей заложников, – ответил Некто-в-Белом, неприятно усмехаясь. – Да и сами заложники могут замолвить за вас словечко. Как вы полагаете, у вас есть шанс?

 

19. Командор Хендрикс ведет себя необычно

Все рождаются, чтобы умереть.

Между рождением и смертью – некоторое пространство для достоинства и чести.

Смерть дописывает книгу жизни до конца и ставит точку. И здесь важно сохранить достоинство и приумножить честь.

Эхайны-патрульные, стоя во весь рост, как на параде, садили от груди по всякому движению, что обнаруживалось между уродливых стволов льергаэ. У них было время прицелиться, поэтому ни один импульс не приходился впустую.

Смысла в том было немного. Штатный скерн, даже на пределе мощности… для легкого скафандра это лишь невинное баловство, не способное причинить вред живой защищенной плоти.

Впрочем, если повезет, подвернется ротозей или позер, который в приступе пустого бахвальства или презрения к опасности попрет на противника с поднятым забралом.

Кому-то из патрульных повезло.

Но везение быстро кончилось, и началась бойня.

Оснащенные тяжелыми боевыми скернами, Истребители залпами выжгли и разметали патрульных одного за другим.

Никто не сбежал, не отступил ни на единый шаг. Приказ есть приказ, а честь – это главное.

Легко преодолев первый рубеж обороны, эршогоннары натолкнулись на непредвиденное затруднение. Теперь по ним стреляли из парализаторов. Скрытно, не очень метко и со всех сторон одновременно. Скафандрам и это было нипочем, но продвижению мешало.

Командор Хендрикс лежал за мшистым пригорком, уперев оконечье цкунга в плечо, и через равные промежутки времени нажимал на спуск. Ему было неудобно лежать, в живот упирался какой-то сволочной камень, да и сам цкунг изначально не предназначался для стрельбы из положения лежа. Но устраиваться с комфортом было негде, да и некогда.

Командор был человеком мирным и незлобивым, ему и в голову прийти не могло, что однажды в жизни вдруг придется заделаться героем резистанса, да еще палить из укрытия по живым людям, хотя бы даже и эхайнам, и не с тем, чтобы напугать или, там, нанести ранение легкой степени тяжести, а с твердым намерением необратимо вывести из строя. Но сейчас он целился и стрелял, с каждым разом делая это все с большим искусством и азартом. Что-то подсказывало ему, что впоследствии он будет стыдиться этого своего чувства. И что вряд ли весь этот эпизод его в высшей степени добропорядочной и безбурной биографии вызовет в нем приступ гордости, когда все закончится. Но ему еще только предстояло как-то дожить до этого момента. И, что не в пример важнее, дать шанс дожить своим подопечным. В этой ситуации прочие этические соображения скромно отступали на второй план.

Истребители, которые как нельзя кстати схлопотали несколько точных попаданий с правого фланга (и откуда в ворчливом старике Дювале наклонности к партизанской войне?!), сгрудились в самом центре поляны и негодующе вертели башками в непроницаемых шлемах. Командор Хендрикс сделал вполне расчетливый вывод: целиться в шлемы имеет резон, только когда подняты забрала. Грудь и спина защищены весьма неплохо, тратить заряд на эти участки скафандров бесполезно, это все равно что кидаться камешками. Нужно стрелять по ногам – так отчего-то получается намного чувствительнее.

Этот вывод немедля был проиллюстрирован точным попаданием с тылу – Жозеф Мартино расстарался. Эхайн даже присел от боли… однако же не упал, а развернулся и выпустил серию мощных, объемных разрядов в сторону Мартино. Его поддержали огнем еще трое, между тем как остальные четверо методично, с явным желанием экономить боеприпас, выжигали гнездо Юбера Дюваля.

И почему-то не проявлял никакой активности Готье. Неужели сбежал?! Ну да, что-то в нем сломалось за эти годы, появились неизвестные прежде нелюдимость, раздражительность, апатия… Но было бы чрезвычайно обидно обнаружить в нем еще и слабость характера. В конце концов, он сам вызвался, никто его не неволил…

Похоже, Истребителям удалось подавить очаги сопротивления – все, кроме одного.

Командор Хендрикс неловко перевернулся на спину и с полминуты полежал в этом положении – просто чтобы успокоить дыхание и избавиться от чертова камня, который лез куда не след. «Пока, Юбер. До встречи на небесах, Жозеф».

Он остался один, и теперь настал его черед.

Вздохнув несколько раз так глубоко, что закружило голову, командор резво вскочил на ноги.

И как-то сразу угловым зрением обнаружил в десятке метров от себя Эрнана Готье. В том же положении, на спине лицом вверх, как и сам был только что-то. Очевидно, эхайны подстрелили его сразу же, как только разобрались с патрульными. Те умерли красиво, во весь рост, паля по агрессорам почти в упор… и очень быстро. Но у командора были иные планы.

– Эй! – крикнул он и помахал рукой.

Необычное поведение всегда провоцирует подозрения. И чаще всего – в собственной уязвимости. Это он как-то услышал от Оберта, который всегда был горазд на всякие парадоксы, хотя, по-видимому, значительную часть их выдумывал из головы.

На сей раз Оберт не фантазировал.

Истребители оборотили к нему круглые безликие головы, но не стреляли. Даже тот, с подбитой ногой.

– Я просто хочу поговорить, – сказал командор, неспешно приближаясь к ним с поднятыми руками.

В правой все еще был зажат цкунг.

…Они ни черта не поймут. Они владеют интерлингом еще меньше, чем он – эхайнским языком. Пока он будет неловко и медлительно вязать осмысленные фразы из убогого своего словарного запаса, а они будут со все нарастающим раздражением пытаться его понять… а они будут пытаться, потому что сам он выглядит вполне безобидно, но при этом понесет какую-то устрашающую ахинею… он выгадает время, причем гораздо большее, нежели смог бы отыграть у судьбы, продолжая бесполезно пулять из своего укрытия. За это время женщины, дети и мужчины, которым он вверил их судьбу, удалятся на приличное расстояние и, если повезет, найдут какое-нибудь убежище…

Ничего из этого плана не вышло. Едва только командор Хендрикс, ни на мгновение не переставая говорить, приблизился на расстояние в полтора десятка шагов, по нему ударили из всех стволов.

 

20. Мичман Нунгатау в дурацком положении

– Ну вот, – сказал Сева, который выглядел уже не таким сероликим зомби, а даже улыбался. – Теперь мы пойдем к своим.

– Куда это? – заворчал мичман Нунгатау, наливаясь дурной кровью. – К каким своим? Мы так не уговаривались, янрирр келументари. Вы сделали свое дело, получили цацку, а теперь мы пойдем к моим!

– Замолчите, мичман, – снова сказал Сева, безо всякой опаски, что явно не отвечало представлениям потасканного эхайна о собственной значимости и оттого повергало его в непреходящее замешательство. – Никто с вами ни о чем не уговаривался. Я здесь не для того, чтобы на вас любоваться. Впрочем, – он призадумался на короткий миг, – если вы не станете путаться под ногами, я, так и быть, выслушаю вас чуть позже. И, если наши намерения совпадут…

– Еще и как совпадут, – сказал тот свирепо. – Вот прямо сейчас и совпадут! Я тоже не напрасно перся сюда через половину Галактики…

– Ничего не выйдет, – возразил Сева, улыбаясь замечательной своей нездешней улыбкой. – Кажется, я нужен вам больше, чем вы мне. Если честно, вы мне вообще на фиг уперлись. Поэтому будет, как я сказал. А уж потом, если станете хорошо себя вести и проявите себя добрым самаритянином…

– Кем?! – окончательно потерялся мичман.

– Кем-кем?! – переспросил Тони.

– Это из священной книги христиан, – сказал капрал Даринуэрн. – Евангелие от Луки, если не ошибаюсь.

– Что такое евангелие? – упавшим голосом спросил мичман, но на него никто уже не смотрел.

Все, не исключая, кстати, и самого мичмана, смотрели на капрала, который лежал с открытыми глазами и старательно, будто наверстывая упущенное, моргал.

– Лучше объясните мне, почему я лежу, – проворчал он, садясь и неуверенными движениями массируя затекшее лицо. – И куда подевался эршогоннар. И кто вы все такие, в конце концов. И, уж заодно, что делаете на секретном объекте.

– Позже, – строго сказал Сева. – Мы очень много болтаем. А ведь нам нужно спешить.

– На смерть? – спросил Тони тусклым голосом.

– Почему сразу и на смерть? – удивился Сева. – Теперь никто не обязан умирать. Мы сможем договориться.

– Это вы-то станете договариваться с эршогоннарами? – саркастически осведомился мичман Нунгатау и неприятно захмыкал.

– Да, с ними непросто, – согласился капрал Даринуэрн. – У меня странное чувство, что я уже… гм… пытался это делать.

– Ну вот что, – сказал Сева, поднимаясь. – Не сидеть же здесь и ждать, пока все закончится и за нами придут!

Тони, словно сомнамбула, последовал его примеру. Он уже ничего не понимал и оставил всякую надежду изменить ситуацию к лучшему.

– И то верно, – согласился капрал, медленно воздвигаясь во весь свой гигантский рост.

Он единственный здесь был вровень с этим диковинным Севой.

Заглянув тому в глаза и что-то быстро прокрутив в мозгах, капрал промолвил, не то вопросительно, не то утвердительно:

– Похоже, мне не стоит интересоваться, кто вы такой, сиятельный янрирр, и как здесь оказались.

Сева покраснел и быстро запихнул за ворот грязноватой футболки вывалившийся оттуда медальон на цепочке.

– Эй, эй! – снова взъерепенился мичман Нунгатау. – Этот эхайн идет со мной!

Капрал посмотрел на него с неожиданной брезгливостью.

– Сарконтир, – сказал он. – Что за неуважение?

– Да плевал я!..

Капрал сгреб его за ворот и рывком поставил перед собой на цыпочки.

– Молчать, грунтоед, – произнес он тихим железным голосом. – Пойдешь с нами и будешь защищать наш тыл. А когда припрет, первым ломанешься в атаку. Доступно, скорпионья твоя морда?

– Я мичман войск специального назначения! У меня церрег от самого гранд!..

– Молчать, сволочь. Я не посмотрю, что ты сарконтир, кхэри и исчадье демона-антинома, урою тебя с любой руки.

– А как насчет этого? – злобно ощерился мичман и вдруг выкинул из рукава прямо перед лицом капрала длинное тонкое лезвие.

– А это, – с наслаждением сказал Даринуэрн, даже не дрогнув лицом, – я засуну тебе в задницу.

Сева, наблюдавший на ними со смешанным выражением любопытства и отвращения, вдруг протянул руку и одним движением разделил их, словно разбивал спорщиков.

– Баста, – сказал он. – Горячие эхайнские парни… Вы даже не подозреваете, как смешно выглядите со стороны.

Капрал Даринуэрн легонько отпихнул потасканного и демонстративно вытер пальцы о куртку.

– Черный Властелин из этого кхэри – как из монаха сводник, – молвил он презрительно. – Хотя я знавал монахов, которые неплохо справлялись с таким ремеслом…

Поднял валявшийся под ногами цкунг и, повернувшись спиной к застывшему со своим ножичком в чрезвычайно нелепой позе мичману, почти бегом направился в сторону леса.

Тони двинулся следом, едва волоча ноги. Сева догнал его и энергично встряхнул за плечи.

– Ну, ну, – сказал он ласково. – Проснись, ранняя пташка. Скоро все закончится, ты будешь дома. Ты даже представить себе не можешь, как здорово дома!

– Здесь мой дом, – буркнул Тони грубовато, чтобы скрыть смущение.

– Вот еще! – засмеялся Сева. – Земля… это такое приключение!

Все же человеческого в нем было намного больше, чем эхайнского.

Мичман Нунгатау, чувствуя, что его снова выставили дураком, тащился позади всех и ворчал в том смысле, что кое-кто для покойника слишком шексязится, некоторые вот так же точно шексязились, а потом огребли в охырло, телебокнулись, жежувыкнулись и теперь сами шексязиться зареклись, да и всей родне на сто лет вперед настрого заповедали…

 

21. Фабер изображает Супермена

Это был уже третий по счету несусветных размеров зал с черными подпорками. Хорунжий Мептенеру, резко остановившись, вдруг вытолкнул едва живого от пробежки Фабера на середину. Скучившиеся вокруг десантники выглядели угрожающе. «Они что, жрать меня собрались?!» – мелькнуло в затуманенном усталостью и гипоксией мозгу.

– Плохо, – сказал хорунжий. – Мы опередили человека с браслетом. Много людей прямо внизу.

– Значит, мы на месте, – с усталым облегчением выдохнул Фабер.

– Плохо, – упорно повторил Мептенеру. – Эхайны убивают людей.

Сердце у Фабера рухнуло во внезапно разверзшуюся внутри его измученного организма пропасть. Метафора «прошибло холодным потом» вдруг обрела пугающую реальность.

– Нет, – просипел он, мигом утратив голос.

Раздвигая всех, словно ледокол, на Фабера наполз ротмистр Кунканафирабху.

– Я знаю, – прохрипел он, – вы храбрец, Тощая-Клювастая-Нахохленная-Птица. Поэтому вы пойдете первым.

Фабер не нашелся, что возразить. Он просто стоял истуканом, все свои помыслы сосредоточив на том, чтобы не позволить коленям подкоситься, и беззвучно зевал, словно окунь в крапиве.

– Паршивых десять врагов, – пренебрежительно заметил ротмистр. – Пустяк для человека.

«Пустяк? – обреченно подумал Фабер. – Для человека? Для какого человека? Для такого, как я, это далеко не пустяк… это, если хотите знать, смертный приговор».

– Я пойду, – твердо заявил хорунжий Мептенеру. – Тоже.

– Пойдем все, – согласился ротмистр. – Но он – первый. И вот почему.

И он в двух словах объяснил, в чем причина его решения.

У Фабера не нашлось ни единого разумного возражения. И хотя все его мирное естество вопило: «Нет! Почему я?! Кто я вообще такой и что здесь делаю?!», телесно он закрыл все технические и служебные отверстия в своей броневой скорлупе, надвинул забрало со светофильтром, стиснул потными ладонями в шершавых перчатках рукоять врученного ему варварского оружия – адский гибрид фагота со «шмайссером» – и обреченным кивком подтвердил свою полную готовность.

– Хорошо будет всё, – уверил его хорунжий и встал рядом, придерживая сзади за пояс.

Ротмистр гаркнул что-то энергичное.

Выскочившие из задних рядов четверо десантников с тяжелыми фограторами (геликон с отчетливыми родовыми признаками портативного стенобитного снаряда класса «баран») уперли жерла своих орудий прямо в ячеистый пол. С невыносимой, звездной яркостью дважды полыхнуло иссиня-белым.

– Давай, – шепнул хорунжий Мептенеру и подтолкнул Фабера к выжженному в металле отверстию почти метрового диаметра.

И Фабер дал.

Он не успел и зажмуриться от ужаса… собственно говоря, и ужаснуться не успел, как обнаружил себя падающим с многометровой высоты по аккуратной параболической траектории. Собственная гравигенная установка скафандра сообщала снижению некоторую иллюзию управляемости. Под ногами мелькнули верхушки каких-то монструозных деревьев, затем открылась широкая, зеленая с черными гаревыми проплешинами поляна, слегка подернутая тяжелым серым дымом.

– Слушайте все! – заорал Фабер, и голос его, усиленный встроенными в скафандр динамиками, был ужасен. – Я Супермен, спаситель человечества! Падайте на землю и останетесь живы!

Эта идиотская тирада, изложенная на интерлинге, оказалась понятна всем. Кроме, разумеется, эршогоннаров, которые интерлинг отродясь не изучали и были самым унизительным образом застигнуты врасплох.

Поэтому большинство из людей, до кого дошел смысл тирады, без рассуждений выполнили требование. А те, кто замешкался, были без особых церемоний опрокинуты наземь. Детей никто не спрашивал – их попросту укрывали собственными телами.

Хорунжий Мептенеру тоже ничего не понял. Бубня себе под нос на родном языке: «Что за дерьмо… что за «спермамен»… этот парень совершенно чокнутый…», он подсечкой уложил на траву Фабера, приземлившегося раньше (вполне умело, кстати, устойчиво и на обе ноги – сказывался некоторый опыт высотных прыжков при начальной подготовке перед поступлением в Департамент) и в опасной близости от опешивших эхайнов. И, наметанным глазом вычислив главаря, первым же выстрелом обездвижил командор-сержанта Гротизурна. Из дырок в небесах, что сделались вдруг отвратительно плоскими и невысокими, со скрежещущим прямо по душе боевым кличем «Чииий-ярррр-хааа!!!» посыпалась герцогская десантура.

 

22. Охота на охотников

Внутренне быть готовым к огневому контакту с противником, ожидать огневого контакта и вступить в огневой контакт – три совершенно разные вещи.

Если не умеешь толком воевать – бросай оружие, падай и прикрывай голову. Может быть, и повезет: по лежачим стреляют только хоманнары, ну так на то у них и слава хуже худшего. А что там на уме у безобразных чудищ в броневых латах, можно только гадать. И уповать на то, что этелекхи внушили им хотя бы какие-то свои понятия о правилах приличного поведения в бою.

Хуже всего, когда воевать не умеешь, но питаешь ничем не подкрепленные иллюзии, будто ты боец хоть куда.

Второй навигатор Оккиорн единственный из всех эршогоннаров имел за плечами специальную подготовку по ведению наземного боя. На офицерских курсах различий не делают ни для кого, будь ты полевой скорпион, только вчера из вонючих окопов, будь ты гордый Истребитель Миров с тремя учебными стрельбами по реальной цели в послужном списке. Ствол в зубы – и в поле… Именно поэтому никаких вредных иллюзий Оккиорн не питал. Выкрикнув команду: «Рассыпаться!», он счел свой командирский долг исполненным и кубарем укатился под прикрытие кустарника.

Поскольку старшина Ктаригу валялся в лесу с дырой в башке, командор-сержант Гротизурн благополучно отбыл в отключку и над ним угнездился, свирепо скалясь бурой черепушкой и выцеливая очередную жертву, страховидный штронх, то по всему выходило, что матросы остались без командования.

Но эхайн есть эхайн, и ему трудно помышлять о сдаче, когда за спиной гора весело и нехлопотно убитых врагов, а в руках еще не остывший от стрельбы тяжелый боевой скерн. Если уж на то пошло, эхайны ненавидят отступать, а еще меньше того любят сдаваться.

Изрыгая особо изощренные матросские проклятия, перед которыми кнакабум проканал бы за детский стишок, эршогоннары открыли беспорядочную пальбу во все стороны. Наудачу, с азартом обреченности, когда в глазах уже не силуэты противников, а железные врата Воинских чертогов Стихий.

Матросы Иратхирх и Тепсарн стояли спина к спине (откуда-то они прознали, что это круто и в жаркой схватке спасет от предательского нападения сзади) и лупили во все, что движется. И ни во что толком попасть не могли. Целей было много, и перемещались они с невероятным проворством. Не то что патрульные… те стояли на опушке как вкопанные, демонстрируя абсолютное презрение к смерти, стреляй не хочу. Не говоря уже о планетах и планетоидах на учебных стрельбах – те вообще никуда со своих орбит не отлучались… В короткий миг перерыва в стрельбе Тепсарн вдруг понял: штронхи не носятся по грунту, а в воздухе нарезают вокруг них круги, как взбесившиеся астероиды. И чтобы удержать хотя бы одного в прицеле скерна, следует крутиться вместе с ним с той же примерно скоростью. Попытавшись немедля воплотить свое намерение в реальность, он запутался в собственных ногах и упал, а сверху на него всей тушей рухнул Иратхирх. Ствол его оружия уперся Тепсарну прямо в причинное место. Одно неверное движение – и бравый матрос-эршогоннар отбывает в чертоги Стихий инвалидом постыдного свойства, либо остается ущербным до конца дней, это уж как повезет… Тепсарн облился холодным потом и зажмурился. Внезапно тяжкий гнет отвалился с его груди. Открыв глаза, Тепсарн обнаружил склонившихся над ним штронхов – у одного из лап свисали на ремнях оба скерна, его и Иратхирха, который стоял здесь же на коленях и с руками на загривке. Тепсарн мог бы поклясться, что эти уроды над ним зубоскалили. То есть, в буквальном смысле: демонстрировали в растянутых на манер улыбок хавальниках ряды огромных заостренных зубов.

Поначалу растерявшись, матрос Уагадреурн вместо спасительного леса отчего-то бросился в противоположную сторону. Ему вдруг почудилось, что он остался совершенно один. Один против целого сонмища ужасных врагов. Это удивительным образом сообщило ему полновесный заряд отваги. Уагадреурн остановился и принялся выкрикивать воинственные ругательства пополам с призывами к чужеродным злыдням выйти на бой как подобает храбрецам, один на один, с ножом, с голыми руками или что там у них вместо рук. Никто ему не отвечал. Когда боевое бешенство поутихло, а кровавая пелена в глазах расступилась, он увидел, что торчит этаким болваном в окружении пяти или шести штронхов, которые взирали на него с одинаковым отсутствием эмоций на бурых физиономиях. Молча пялились, как на экспонат какого-нибудь захолустного музея местных диковин. «Чего вылупились?» – прохрипел Уагадреурн, вздымая ствол. Один из штронхов так же молча вдруг подался вперед, из лап у него вылетело, медленно и красиво вращаясь в вертикальной плоскости, что-то большое и черное… Панбукаванские ружья-фаготы прекрасно и метко стреляли энергетическими импульсами на большие расстояния. Но с тем же успехом они могли применяться и как метательное оружие, традиционное для Планетарного герцогства Эгдалирк. Матрос Уагадреурн рухнул как косою скошенный.

Пригнувшись и временами припадая к земле, матрос Цардастарн очень удачно выскользнул по заросшей кустами ложбинке из вражеского оцепления. Теперь главную опасность для него представляли воздушные наблюдатели. Воспользоваться особенностями ландшафта и как-нибудь отлежаться Цардастарн не мог. На его глазах сдавались в позорный плен товарищи, один за другим, не как Истребители Миров, а как паршивая уличная шпана в полицейской облаве… У него не было желания облегчить штронхам задачу. Нет, он не станет валяться задравши лапки и ждать, когда его поднимут тычками прикладов. Врагу придется заплатить хорошую цену за его голову!.. Где ползком, где на четвереньках Цардастарн удалялся от места столь бесславно окончившейся охоты. Вот уже и голоса стихли, и характерный посвист энергетических импульсов прекратился… Матрос огляделся. Занятно, здесь когда-нибудь наступают сумерки? В темноте у него появлялся шанс достичь леса и уж там, если Стихии пожелают пособить непутевому сыночку, перебежками добраться до люгера. Обратную дорогу он еще худо-бедно помнил. А огорчать себя мыслями о том, что люгер давно уже отсюда свинтил или захвачен противником вместе со всей станцией, Цардастарн покуда не желал… Позади себя он услыхал неясный шорох. Развернулся в прыжке, держа скерн наизготовку. Этелекхи, двое. Совсем мелкие. Может быть, дети. Или они здесь все такие невзрачные, как-то ни одного не довелось до сих пор толком разглядеть… Бледные лица, огромные глаза. Синие, как у тропических птиц, а в них – ужас. Ну еще бы им не ужаснуться… Темные лохмы вместо волос. Мешковатые комбинезоны, и непонятно, кто там внутри этого мешка, самец или самка… Кажется, Стихии решили, что сынуле-раздолбаю нехудо и подмогнуть. С хищным рыком Цардастарн преодолел разделявшее их расстояние, затиснул обоих этелекхов под одной рукой, не слушая их жалкий писк. С трудом вскинул перед собою раструб тяжелого скерна. Выпрямился во весь рост. «Дайте мне уйти! Иначе я убью этих зверушек! Сверну им шеи, мне это нетрудно!» Штронхи были повсюду. Парили над головой, без особой спешки приближались по грунту. Тот, что выступал впереди всех, громадный даже по эхайнским меркам, должно быть – командир, поднял конечность в успокаивающем жесте и что-то прошипел. С изумлением Цардастарн обнаружил, что этот монстр говорит на ломаном эхойлане. «Я старший офицер, ответственный за честь и славу Отдельного Летучего… – не без усилия разобрал он. – Отпустите людей… Беспрепятственно уйти… Слово чести старшего офицера…» Что эти чудища понимают о чести? Штронхам верить нельзя. Они иначе мыслят, иначе поступают. Потому и называются штронхами. Но главное – добраться до леса. А там пускай сыграют с ним в догонялки… «Хорошо! Слово чести, ты сказал? Я тебе верю». Не опуская ствола, влача слабо упирающихся этелекхов за собой, Цардастарн миновал командира – тот даже не глядел в его сторону, на роже отчетливо читалось что-то отдаленно сходное с презрением. Вышел из оцепления, не переставая озираться. Тишина, пустота, над головой никого. Только испятнанное черным фальшивое небо. И до леса рукой подать. Отшвырнув стеснявших его движение этелекхов, Цардастарн бегом бросился под защиту переплетенных стволов-щупалец… Во избежание неприятных эксцессов – кто знает, не взбредет ли эхайну на ум дурная идея все же расправиться с людьми! – все это время его держали на прицеле пятеро снайперов-панбукаванов. Целились в каждую конечность и в голову. Выстрелили практически одновременно. Лишь тот, кто метил в голову, скорректировал линию огня – все же голова не самая лучшая мишень для стрельбы! – и послал мощный энергетический импульс в область копчика.

«Честь… – ворчал ротмистр Кунканафирабху, распяленными ладонями подгоняя перед собой слегка помятых и рыдающих в три ручья Анну и Эрну Шмитт, прямиком в объятия друзей. – Какая может быть честь у того, кто прикрывается детьми?!»

 

23. Фабер чинит допрос

Все закончилось.

Фабер поднял голову из травы. Сдвинул измазанное не то землей, не то сажей забрало. Вдохнул чужой воздух, отчего-то густо пахнущий дешевым одеколоном. Его трясло и тошнило, в голову по-прежнему лезла всякая дичь:

Первым, кого он увидел, был скалящийся во всю жуткую пасть хорунжий Мептенеру.

– Храбрец Тощая-Клювастая-Нахохленная-Птица, – сказал он уважительно. – Фабер. Просто Фабер. Видишь, я выговорил! Встать хочешь? Наверное? Я помогу.

– Не хочу, – пробормотал тот, с трудом подтягивая под себя ноги и садясь.

– Еще не все, – сообщил хорунжий. – Допрос нужно. Снять.

– Но я не специалист по допросам…

– Других у нас нет. Все равно. Мы как эхайны не умеем. Говорить. Только самые важные вещи.

– Какие же? – вяло полюбопытствовал Фабер.

– Бросить оружие! – ухмыляясь, рявкнул Мептенеру на дурно артикулированном эхойлане. – Лечь, руки за голову! Имя, звание, номер части!

– Небогато, – согласился Фабер и все же заставил себя подняться.

Хорунжий заботливо поддерживал его под локоть.

Они подошли к стоящим на коленях, с руками на затылках, эршогоннарам. Фаберу прежде не доводилось видеть эхайнов так близко. Да, он слышал, что они обескураживающе похожи на людей. Что у них почти человеческая мимика и совершенно нечеловеческая пластика. Что они громадны, брутальны и агрессивны. Что они медленнее двигаются и меньше живут. Что у них светлые с рыжиной волосы и почти желтые глаза. И что они все на одно лицо. Может быть… В этих существах, что он увидел, легко угадывалась нечеловеческая суть. Такие не затерялись бы в людской толпе. Они были определенно разные. И у одного были темные волосы.

Но даже в таком жалком положении эхайны ухитрялись сохранять воинственный вид, этого у них было не отнять. Впрочем, на фоне бравых и свирепых панбукаванов никто не мог выглядеть достаточно грозно.

– Последнюю фразу, пожалуйста, – попросил хорунжего Фабер.

– Имя! – заорал Мептенеру на ближнего к нему эхайна. – Звание!..

Тот обратил пасмурный взор на Фабера.

– Позволите встать, янрирр? – спросил он равнодушно.

Фабер неопределенно пожал плечами. Но когда эхайн начал распрямляться во весь свою башенный рост, хорунжий зашипел что-то угрожающее и грубым тычком вернул его на прежнее место.

– Смотреть снизу вверх не желаю, – пояснил он в ответ на укоризненный взгляд Фабера. – Нисколько.

– Пожалуй, – нехотя согласился тот.

– Этелекхи, – сказал эхайн с обидной интонацией. – Вы слишком высокомерны, чтобы сражаться с нами, или слишком слабы? Почему вы поручили свою работу безобразным штронхам?

– Ребята просто развлекаются, – нахмурившись, сказал Фабер. Он сознавал, что неубедителен, но время для дискуссий было избрано не самое подходящее. – Молодая раса, намного моложе вас. Только им, в отличие от Эхайнора, уже не хочется воевать и завоевывать. Но слишком еще много энергии, нужно ее выплескивать. Например, взять практически голыми руками отряд Истребителей Миров.

– Вы взяли не всех, – криво усмехаясь, проговорил эхайн.

 

24. Держись рядом, и будешь спасен

Закрывая лицо рукавом, чихая и кашляя, Тони Дюваль вывалился на опушку. Если он и держался на ногах, то во многом благодаря капралу Даринуэрну, который сам сознания не терял, и его тащил под мышкой, словно куклу. Сева преодолел парфюмерную ловушку самостоятельно, потому что, несмотря на свою молодость и эхайнское происхождение, был он какой-то ненормально стойкий, негнущийся. Хотя, вполне возможно, он просто задержал дыхание на десять минут – что, впрочем, тоже не всякому под силу. Мичман же Нунгатау с громадным любопытством вертел круглой башкой по сторонам и всю дорогу порывался поделиться впечатлениями с окружающими. Положительно, таких, как он, лепили из какого-то другого теста.

Пусто. Ни единого звука. Свет какой-то ненатуральный, будто замороженный. И пахнет горелой травой.

– Назад, – тихим, каким-то высохшим голосом приказал капрал Даринуэрн, но удержать не успел.

В полнейшей тишине, утирая слезы, Тони сделал несколько неверных шагов. На пригорке он увидел что-то черное, бесформенное, почти рассыпавшееся… и протянутую в его сторону голую руку со сведенными пальцами. Рой мелких ледяных иголочек выплеснул из желудка прямо в голову. С трудом отводя глаза от жуткого зрелища, Тони кинулся бежать. Вернее, так ему показалось. На самом деле он отшатнулся и сразу же уткнулся лицом в необъятную грудь капрала.

– Где все? – потерянно спросил Сева.

Ему никто не отвечал.

Капрал Даринуэрн осторожно, как нечто хрупкое, отстранил Тони от себя и на негнущихся ногах приблизился к страшному пригорку. Медленно, как во сне, отсалютовал. Огляделся, поворачиваясь всем телом, будто осадная башня. Что-то увидел и снова отсалютовал…

– Мы не могли опоздать! – сказал Сева с отчаянием. – Так нечестно!

– Нас две сотни, – пробормотал Тони. – Кто-то должен спастись. Не только я…

– Тихо, – вдруг скомандовал мичман Нунгатау и воздел указательный палец.

Все взоры обратились к нему, даже на неподвижном лице капрала возникла слабая тень надежды.

– Вы что, не слышите? – негодующе спросил мичман.

– Эти гадские деревья имеют свойство тереться кронами… – начал было капрал и осекся.

– Голоса, – пояснил мичман Нунгатау, напряженно хмурясь, и показал направление. – Сотня голосов, а то и две…

– Их… убивают? – вопросительно прошептал Тони.

– Это не крики, – возразил мичман. – Когда идет бойня, всегда стоит сплошной крик. Уж я-то знаю… А здесь просто очень много голосов.

– Да, – согласился капрал Даринуэрн. – Крики мы бы уже услышали.

Сева подошел к нему и, кривясь, как от страшной боли, промолвил:

– Поздно. Я ничего не смогу сделать. Простите меня.

– О чем вы, янрирр? – сумрачно спросил капрал.

Сева не ответил, только отрицательно помотал стриженой соломенной головой.

– Держитесь за мной, – сказал капрал. – Мичман, вы прикрываете тыл.

– Да уж я запомнил, – проворчал тот без большой уже злости.

Они сторожко двигались вдоль кромки леса, готовые в любой момент броситься наутек, хотя бы даже и под негостеприимный полог льергаэ. Тони боролся с навязчивым желанием пригнуться. Он видел, что никто, кроме него, не страдает излишними тревогами, хотя каждый из его спутников выше на две головы, даже мичман, но ничего не мог с собой поделать. А ведь еще этим утром, минувшим почти тысячу лет, он полагал себя храбрецом. Как видно, не каждому дано сохранять отвагу посреди поля брани…

– Справа, – вдруг сказал театральным шепотом мичман Нунгатау. – И еще впереди в семи ярдах. Мне стрелять?

– Отставить, – приказал капрал Даринуэрн и поднял руку, призывая остановиться.

– Бросить оружие! – раздался шелестящий, отчетливо нечеловеческий голос. – Лечь, руки за голову!..

– Это не эхайны, – изумленно объявил капрал. – И не люди.

– Вижу, – откликнулся мичман. – Какие-то штронхи. Так мне стрелять? А то у вас, янрирр капрал, духу ни на что не хватает.

Откуда-то сверху на узкое пространство между ними обрушилась нелепая, с головы до ног закованная в рельефную броню, но при этом довольно человекоподобная фигура. В три тычка распихав всех, она сграбастала юного Тони под мышки – тот и ойкнуть не успел, – рявкнула с чудовищным акцентом: «Я друг и защитник! Держись рядом, и будешь спасен!..» и свечой взмыла вверх. Капрал Даринуэрн проворно отбросил свой цкунг и опустился на колени. Мичман Нунгатау как бы нехотя выронил оружие в пределах досягаемости и тоже принял позу непротивления. На лице его громадными знаками начертано было: «Все это мне охренеть как не нравится». И только Сева, которому ситуация была явно в новинку, остался стоять, любознательно озираясь. Выросшие прямо из травы бронированные создания перли на него с двух сторон, с самым угрожающим видом выставив перед собой какие-то несусветные инструменты, крайне отдаленно сходственные с оружием.

– Свои! – вопил откуда-то сверху Тони. – Это свои, не трогайте их!..

– Это наш Тони! – закричал подбежавший Антуан Руссо. – И наш капрал! Это наш эхайн, понимаете? – втолковывал он слегка опешившим панбукаванам, отчаянно жестикулируя перед ощеренными бурыми рожами. – Это хороший эхайн! Un bon echaine… good guy… Дьявол, как сделать, чтобы вы поняли?!

Десантники обменялись длинными сериями щелчков и присвистов. Затем опустили оружие, и тот, что был ближе, неохотно сообщил, ни к кому персонально не адресуясь:

– Я друг и защитник. Держись рядом.

После чего оба, утратив к компании всякий интерес, повернулись к ним спиной и неспешно удалились.

– Эти парни знают на интерлинге всего две фразы, – пояснил Руссо, выглядевший сильно помятым и чрезмерно возбужденным. – Капрал, мне безмерно жаль, все ваши люди… гм… эхайны…

– Я видел, – коротко ответил тот, поднимаясь.

– Что за муздряг здесь творится! – пробормотал мичман, как бы невзначай подгребая под себя оружие и только затем выпрямляясь во весь рост.

– А где Тони? – спросил Руссо.

– Я здесь, – откликнулся юноша с высоты в добрый десяток ярдов. – Опустите же меня наконец!

Панбукаван бережно вернул его на твердую землю, после чего прянул ввысь и, словно гигантская безобразная муха, унесся прочь.

– Нас спасли? – спросил Тони с громадной надеждой. – Ведь правда?

– Тони, – сказал Руссо, густо багровея. – Мне жаль, что я должен сообщить это первым. Никогда не думал, что придется…

– Отец? – задохнувшись от предчувствий, спросил Тони. – Мама?

– Да погодите вы, – вдруг вмешался удивительный эхайн Сева. – Можно мне первому посмотреть?

– Кто это?! – пораженно спросил Руссо.

– Это Сева, – неповинующимися губами промолвил Тони. И снова спросил: – Где отец и мама?

Он почему-то сразу понял: задавать вопрос «что с ними» не имеет смысла.

– И действительно, – сказал Сева. – Давайте поспешим. Каждый миг на счету.

 

25. Оберт проявляет ответственность

«Обязательно должно быть укрытие», – твердил себе Оберт. Если это и впрямь рукотворная конструкция – а в искусственной природе местности, где им всем выпало провести столько лет, он убеждался все сильнее! – то на ложбинки и норки рассчитывать не стоило, зато можно было надеяться ненароком набрести на какие-нибудь люки, тоннели и шахты. Все несуразности и нестыковки, которые он в силу собственной ненаблюдательности раньше пропускал мимо сознания, пока не явился Ниденталь и не ткнул в них носом, теперь становились на свои места, словно фрагменты удачно собранной головоломки. Малоподвижное светило, как-то чересчур неохотно покидающее зенит. Ветер, который дует с равной интенсивностью через равные промежутки времени. Полное отсутствие осадков и неестественно правильных очертаний облачка. Ему даже как-то померещилось, что он уже несколько раз с большими, впрочем, интервалами видел одно своеобычное облачко в форме вафельного рожка с кремом. Бедная флора и решительно никакой фауны. Даже насекомых. Да мало ли что…

Поэтому здесь просто обязаны существовать технические помещения, а если повезет – то и переходы на другие ярусы. Космическая станция подобных размеров просто не могла быть плоской и одномерной, как блин.

Процессия растянулась на добрых два десятка ярдов. Детишки так и норовили ускакать вприпрыжку далеко вперед, отчего Оберту пришлось взять на руки самого егозливого – это был кто-то из Родригесов, но кто именно, знала только их мать, Аньес Родригес, которая шла в середке с безучастным видом. Вполне ожидаемо в самом хвосте плелся и беспрестанно бухтел себе под нос Россиньоль, и существовала реальная опасность, что этот зануда и склочник вдруг объявит, что дальше не пойдет, сядет где стоял, и никакими силами его с этого места не сдвинешь.

Но кто-кто, а уж Оберт знал, как мотивировать подобных типчиков.

Пропустив основную часть группы вперед, он поравнялся с Россиньолем и, начертав на лице выражение глубочайшей озабоченности, обратился к старому ворчуну в том смысле, что-де крайне важно соблюсти стройность рядов и не допустить отставания, а положиться абсолютно не на кого, вокруг одни дети, женщины и какие-то безответственные личности, да и сам он не видит в себе начатков лидера, и посему вся надежда на людей зрелых, состоявшихся, благомысленных, надежных, то есть таких, как мсье Россиньоль… Разумеется, тот легко купился на дурно завуалированную лесть, выслушал краткую подобострастную речь с доброжелательным вниманием, выпятил грудь и подобрал живот, благосклонно обещал всемерное содействие и даже прибавил шагу. Они обменялись заговорщицкими поклонами, и Оберт поспешил на свое место во главе шествия.

По пути он прошагал несколько метров рядом с Аньес Родригес, а затем вдруг склонился к ней и шепнул женщине на ушко:

– Выглядишь потрясающе… Быть может, как-нибудь… м-мм… поболтаем о погоде?

Та, словно бы очнувшись, шарахнулась от него, как от чумного, сверкая черными глазищами, но слава небесам, не ударила и не укусила.

Франц Ниденталь, по своему обычаю, дурашливо ухмыляясь, скользил рассеянным взором по сплетенной из толстых металлических прутьев стене, которая ограждала выделенный им под обитание участок пространства от всего остального объема станции. Завидя Оберта, он проронил:

– Что-то здесь не так.

– Я тоже полагаю, что должно быть место, чтобы укрыться, – кивнул тот. – Есть соображения?

– Эхайны должны иметь возможность покидать поселок в любом месте и в любое время, – продолжал тот, словно не расслышав. – Вдруг пожар… экстренная эвакуация… тот же вооруженный мятеж… И потом, всю эту корзину для Кинг-Конга как-то воздвигали. И вряд ли те, кто ее строил, ходили на ночлег через смрадную лесополосу. Биометрические фильтры? Сканеры психоэма? Что именно служило для отключения изолирующего поля?

Толку от него было немного.

Несколько утомившись, Оберт решил избавиться от своей ноши хотя бы на время и обнаружил, что мелкий Родригес уснул у него на плече.

– Отдайте мне, – услышал он.

Первым побуждением было поблагодарить и геройствовать дальше. Но и здесь дополнительная мотивация не помешала бы.

– Конечно, Аньес… чего это я таскаю чужих детей?

Испытывая громадное облегчение, Оберт потянулся, расправляя затекшее плечо, покрутил головой и помассировал шею.

– А меня на ручки? – застенчиво спросил возникший рядом Жан Мартино.

– Большой уже, – строго сказал Оберт. – Сколько тебе? Пять? Уже шесть?! Топай своими ножками.

– Я уста-а-ал… – без большого артистизма притворился птенец.

– Ну, руку давай…

Жан Мартино с готовностью вцепился в левую руку, а на правой практически без артподготовки повисла, томно прикрыв ореховые очи, Жанна, тоже Мартино, смуглый ангел двенадцати лет от роду, с отчетливыми перспективами через пару-тройку сезонов превратиться в прехорошенькую чертовку.

– Настоящие macho всегда пользуются спросом, – иронически прокомментировала Клэр Монфор.

– Жаль, что у меня нет еще одной руки, – проворчал Оберт.

– Ты бы и меня обнял?

– Я бы тебя отшлепал…

Они убрели уже достаточно далеко, чтобы потерять из виду знакомые места, а пейзаж все не менялся: сглаженные пригорки, затянутые ровной зеленой растительностью, скорее напоминающей мох, нежели траву, красновато-бурые мелколиственные кустарники в форме неопрятного шара с торчащими наружу поникшими хлыстами, щупальца льергаэ с одной стороны и грубая металлическая решетка с другой. Ниденталь, не оставлявший попыток найти скрытые уязвимости в эхайнской защите, совсем сник и только бормотал под нос бессвязные фразы вроде: «Защитное поле… прутья… зачем?..»

– Что мы ищем, Франц? – вежливо осведомился Оберт.

– Разрыв дурной бесконечности, – весьма туманно ответствовал Ниденталь.

Оберт не стал развивать тему. Он давно уже понял: да, укрытия есть, да, есть и выходы за решетку, в безопасные технические зоны необъятных просторов станции, и пути на другие ярусы. Только скрыты они где-то под ногами, возможно – прямо в том месте, какое они только что миновали, как тот древний узел связи, изветшавший от долгого небрежения. И все ключи к спасению эхайнского персонала, как и полагалось, хранились у самих эхайнов, а не были рассеяны по укромным тайничкам, словно в детском квесте. Концлагерь, даже самый благоустроенный, не полигон для состязаний на сообразительность. Оберт был далек от мысли, что Ниденталь не предполагал того же; возможно, таким привычным для себя способом бывший системный аналитик Юго-Западного экономического сектора спасал свой рассудок от ужаса безысходности.

– Как тихо, – сказала Клэр. – Я ничего не слышу. Ничего не происходит?

– Мы слишком далеко ушли, – ответил Оберт. – Если что-то и происходит, лес гасит все звуки.

– Долго нам еще идти?

– Пока хватит сил.

– Почему мы никого не встретили?

– Похоже, все остальные отправились в другую сторону.

– Значит, скоро мы обойдем весь наш мир и столкнемся нос к носу?

– Точно, – засмеялся Оберт. – Наш мир замкнут сам на себя. Как и все прочие миры. Только Земля имеет форму неправильного шара, а этот мир устроен по Демокриту.

– Плоский?

– И круглый…

В их малосодержательную беседу неожиданно вмешался бородатый молодой человек Луи Бастид, который молча плелся неподалеку. В прежней жизни он был художником и поначалу остро переживал невозможность рисовать, но затем неплохо сублимировался какими-то страховидными инсталляциями из подручных материалов, которые у окружающих вызывали сочувственный интерес, а у эхайнов, по простоте душевной представления не имевших об актуальном искусстве, – неподдельную оторопь.

– Библия утверждает, что мир плоский и четырехугольный, – сообщил он. – Это во-первых…

– В того, кто назовет этот мир библейским, я первым брошу камнем, – сказал Оберт. – Или чем придется.

– … а во-вторых, что-то не так с Россиньолем.

К тому следовало быть готовым. Россиньоль изначально расценивался как слабое звено. Он сидел прямо на земле, уперевшись кулаками в траву, чтобы не завалиться вперед, лицо его побагровело, а челюсть свирепо выпятилась.

– С меня хватит, – просипел он, завидя обступивших его товарищей. – И не нужно меня трогать! – добавил он сварливо, когда Жанна Мартино опасливо коснулась его плеча смуглой своей лапкой.

– Вы ведь не собираетесь закатывать истерику, Давид? – спросил Оберт с плохо скрываемым отвращением.

– Нет. Не хочу портить вам бенефис. Вы ведь у нас тут спаситель человечества… заварили всю эту кашу… вот и спасайте дальше тех, кто желает быть спасенным. Под вашим присмотром. Но меня увольте.

– Прекратите, Давид, – строго сказала Клэр. – Как вам не стыдно? Вы мужчина, вы вдвое старше меня…

– Я вдвое старше вас всех вместе взятых, – сказал Россиньоль плачущим голосом. – Это фигура речи, но вы все мне страшно надоели. Мне все давно уже надоело. Я хочу, чтобы это закончилось. И для начала хочу перестать бессмысленно передвигать конечностями. И вообще совершать бессмысленные потуги к бессмысленной активности.

– Мне тоже все надоело, – сказал Оберт сквозь зубы. – И ваше нытье в том числе. Но мы не можем вот так взять и бросить вас.

– Потому что вам поручили отвечать за мое благополучие? Кто, командор? Я старше его, я освобождаю вас от ответственности. Тоже мне судьба – полагаться на такого субъекта, как вы, неудачливый психолог и несостоявшийся наставник молодежи…

– Когда все закончится, мы обсудим с вами мои карьерные вехи, – изо всех сил сдерживаясь, обещал Оберт. – Обещаю ничего не скрывать. А теперь перестаньте валять дурака, поднимайтесь. На вас дети смотрят.

– И пусть смотрят. Им тоже предстоит однажды состариться и утратить всякий интерес к жизни… особенно в таком утомительном окружении. Если, конечно, у них будет шанс состариться…

Клэр Монфор, закусив губу, вдруг опустилась на траву рядом.

– Что это значит? – спросил Россиньоль, несколько опешив.

– Так, стоп! – запротестовал Оберт. – Что за манифестации? С двумя мне не справиться!

– Я тоже устала, – кротко заметила Клэр. – Мы немного отдохнем, успокоимся и все двинемся дальше. Правда, Давид?

– Ни черта не правда… – одышливо ответил Россиньоль, хотя в его голосе не чувствовалось прежнего напора.

Детишки с веселой готовностью обсели его, словно гигантский гриб в песочнице, и он даже не сопротивлялся.

– Вы компания саботажников, – обреченно сообщил Оберт. – И черт с вами. Все садитесь и отдыхайте, а я останусь на ногах, и пусть вам будет стыдно, что вы такие слабаки, а я, самый мягкотелый и бесхарактерный, буду проявлять совершенно не присущую мне твердость и волю к спасению…

Он замолчал, открыв рот.

Его как холодной волной окатило с головы до ног.

– Что-то не так? – полюбопытствовала Клэр.

Проследила за его взглядом… и очень, очень медленно поднялась, нащупывая его руку.

В двух десятках шагов, у самой кромки леса, стоял эхайн. Огромный, в черном от сажи скафандре с откинутым за плечи шлемом, без единой эмоции на закопченном мокром лице, он напоминал динозавра, восставшего из миллионолетней могилы. Чудовищный раструб его оружия был поднят, нацелен и готов убивать.

 

26. Смерть – гнусная штука

Люди. Много людей. Они стояли молча, образуя тесный круг, пробиться сквозь который было непросто. Красноликие страховидные нелюди в латах безучастно торчали чуть поодаль, рассредоточившись вдоль леса.

– Я уж как-нибудь здесь, в стороночке… – осторожно пробурчал мичман Нунгатау и сгинул, словно в воздухе растворился.

– Пропустите нас, – не потребовал, а скорее попросил капрал Даринуэрн, избегая встречаться взглядом хотя бы с кем-нибудь.

На него смотрели без ненависти, но в то же время и без особенного тепла. На Севу не смотрели вовсе, хотя он был явный эхайн, и притом совершенно незнакомый.

Люди все же расступились, образуя узкий проход. Тони сразу оказался впереди; по его искаженному лицу текли слезы, которых он не замечал. Он вообще не замечал ничего и никого, не отвечал на сочувственные прикосновения, не ловил знакомых взглядов.

– Ну вот… – неопределенно обронил Руссо и остановился, не доходя до свободного пространства внутри человеческого окружения нескольких шагов.

Капрал Даринуэрн тоже поотстал. Ему было необычайно тоскливо, словно он только что побывал на том свете и вернулся.

– Позвольте мне, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

Люди, оказавшиеся рядом, ни слова не говоря, подались назад. Человека по имени Ланс Хольгерсен он знал, знал и остальных, но странные, непроизносимые имена вдруг напрочь вылетели у него из головы. «Скоро мне совсем не понадобится помнить чьи-то имена, – подумал капрал Даринуэрн, – вот только имена своих парней, которые сберегли свою честь, я буду помнить сколько смогу», – и сел где стоял, обхватив голову руками.

Тони наконец протиснулся в первый ряд и увидел отца. Юбер Дюваль лежал на черной пожухлой траве, закрыв глаза и покойно сложив тяжелые бледные руки на груди. Кто-то позаботился, чтобы придать ему подобающую позу, а заодно и прикрыть смертельную рану. Жозеф Мартино и Эрнан Готье были здесь же, в таких же умиротворенных позах. Лицо четвертого – это был командор Томас Хендрикс, – было прикрыто чьим-то шейным платком. Командор был весь изрешечен выстрелами; возможно, уже по мертвому по нему продолжали стрелять.

Тони опустился на колени.

– Мама, – позвал он.

Лили Дюваль подошла и села рядом. Она выглядела абсолютно спокойной, только очень старой.

Время остановилось.

Исчезли все звуки.

Впервые за всю свою жизнь Тони ощутил, что не знает, как жить дальше, и не хочет даже пытаться. Он осознал себя слабым, беззащитным и совсем никому не нужным. Это было ужасное чувство, и самым ужасным в нем было то, что с каждым мигом оно нарастало.

– … Они еще здесь, – как сквозь шум водопада услышал он чей-то тихий, смутно знакомый голос.

Сева, странный эхайн, очень похожий на человека, сидел на корточках рядом. Что он хочет? О чем он? Кто – «еще здесь»?..

– Они все умерли, – упрямо продолжал Сева, – но еще не ушли насовсем. Ты понимаешь? Я могу их вернуть. Как твоего капрала.

Тони поднял на него взгляд, с трудом различая черты чужого, враждебного, эхайнского лица сквозь мутную линзу слез.

– А ты понимаешь, что я убью тебя, если ты посмеешься надо мной? – спросил он перехваченным голосом.

– Да, – кивнул тот. – Я и сам, наверное, был бы готов убить за такое. Смерть – гнусная штука. С ней нельзя смириться. В особенности, когда она является без спросу. Да она обычно так и является. Дело в том… долго объяснять… но с некоторых пор я с ней в особых отношениях. И не только с ней, кстати. Иногда я могу ее потеснить. Это не черная магия, не фокус… ну, ты же сам все видел, с капралом… это просто другие законы природы. – Он помолчал, потом добавил печально: – Время уходит. Со временем у меня не очень близкие отношения…

– Кто этот эхайн? – спросила Лили Дюваль высоким голосом.

– Это… Сева, – ответил Тони. – Так его зовут. Он хочет нам помочь.

– Помочь? Нам? Одни эхайны только что убили этих людей. Чем нам помогут другие эхайны? Произнесут какие-то красивые слова сочувствия?!

– Мама, пожалуйста…

– Послушайте, янтайрн… – заговорил Сева и, жутко сморщившись, поправился: – … сударыня. Дайте мне хотя бы попытаться. Хуже не будет, потому что хуже просто некуда. Тони вам подтвердит, я кое-что умею. Я обещал ему, что сегодня никто не умрет…

– Уйдите, прошу вас, – жестко сказала Лили Дюваль. Подняв голову, обратилась к окружающим: – Уберите отсюда этого эхайна!

– Черт! – воскликнул Сева и покраснел. – Ну что же вы мне не верите?! Это всего лишь смерть, не нужно делать из нее больше, чем она того заслуживает! Дайте, в конце концов, этим людям, что лежат здесь и, может быть, еще слышат вас, последний шанс!

Он выпрямился и обвел всех отчаянным взглядом.

– Я могу! – повторил он яростно, убеждая не столько тех, кто смотрел на него, как на существо, вознамерившееся осквернить святыни, сколько себя самого. – Я могу это сделать, честное слово!

Раздвигая толпу, словно ледокол паковые льды, не обращая внимания на скорбные лица, к нему приближался Фабер. Его скафандр был расстегнут до пупа, шлем болтался на плече возле уха, громадный нос был воинственно задран и указывал на цель, словно стрелка компаса.

– Северин Морозов! – закричал Фабер торжествующе. – Стойте где стоите!

Оказавшись в пределах досягаемости, он уцепил эхайна Севу за рукав и, не чинясь, потянул за собой. Тот молча и, учитывая его гигантские стати, вполне эффективно упирался.

– Кто такой Северин Морозов? – спросил Тони.

– Это я, – сказал Сева смущенным голосом. – Точнее, мое человеческое имя. А это кто такой… настырный?

– Меня зовут Фабер, – оживленно сообщил тот. – Просто Фабер. В данный момент я здесь главный спасатель, – добавил он, приосанясь. – И я вас ищу. Вас все ищут!

– Я знаю, – вздохнул Сева. – Все меня ищут, но никто не верит.

Фабер попытался произнести еще какую-то благоглупость, и только сейчас увидел прямо у своих ног тела погибших. От лица его отхлынула вся кровь.

– У нас потери, – после долгой паузы проговорил он плохо повинующимися губами. – Это чрезвычайно огорчительно…

Сказанное прозвучало весьма нелепо и неуместно. И в то же время не более нелепо, нежели сама смерть этих людей, еще утром живых, подвижных, полных здоровья и планов на будущее. Ничего не было нелепее, чем мысль о том, что все остались живы, что спасение, которого так ждали, наконец-то прибыло, что всем заправляет какой-то шумный носатый тип, при иных обстоятельствах выглядевший бы скорее комично, чем ответственно, а эти четверо лежат на инопланетной траве, за несусветные миллиарды миль от собственного дома, и не смогут туда вернуться, потому что никогда их больше не будет.

Все это нагромождение нелепостей вернуло Тони в реальный мир с его нереальными возможностями.

– Что ты хочешь от нас? – спросил он.

– Пускай все уйдут, – сказал Сева, несколько оживляясь. – Как можно дальше. И, если получится, пускай не смотрят. – Его добрые эхайнские глаза наполнились слезами. – Тони… пожалуйста… поверь мне. Хотя бы ты.

Затем он совершенно по-детски шмыгнул носом и обычным уже голосом обратился к Фаберу, все еще пребывавшему в состоянии какого-то внезапного оцепенения:

– Ну, раз вы главный спасатель, уведите отсюда людей. Вон хотя бы за тот холмик. Я понимаю, это непросто, но вы, наверное, справитесь.

– Да, справлюсь, – сомнамбулически отозвался Фабер. И вдруг, встрепенувшись, раскинул руки на манер огородного пугала и двинулся прямо на толпу. – Всем отойти! Это приказ!

Поскольку он производил впечатление человека не в себе, никто не отважился ему прекословить. Все были чересчур подавлены, чтобы спорить и на чем-то настаивать. Тихонько переговариваясь, толпа рассеялась. Осталось только недвижное оцепление из панбукаванов, которые Фаберу не подчинялись, а ротмистр Кунканафирабху, который мог ими распоряжаться, был занят иными делами.

Тони вопросительно посмотрел на эхайна Севу.

– Ты тоже, – кивнул Сева. – Но не слишком далеко. И поглядывай иногда, все ли со мной в порядке.

Лили Дюваль сказала тихонько:

– Не знаю, кто вы такой – ангел или дьявол. На ангела вы не похожи…

– Я келументари, – непонятно ответил Сева и более не уделял им внимания.

Оглянувшись на ходу, Тони видел, что юноша стоит на коленях, простерши над телами погибших руки. Он быстро отвернулся в надежде, что хотя бы так убережется от однажды уже испытанного странного и противного человеческой природе ощущения, когда все твое естество вдруг выворачивают наизнанку.

Стоя за оцеплением, Фабер вполуха слушал ван Ронкела, который на правах главного отчитывался ему о первых результатах поверки.

– Де Врисс, – раздельно, не спеша, чтобы ненароком не прошло мимо ушей, говорил Геррит ван Ронкел. – Он остался в поселке с эхайнским капитаном. Ситуация неопределенная, капитан – тот еще тип, крайне неуравновешенный, да еще при оружии.

– Да, конечно… десантники проверяют все дома, с минуты на минуту появятся спасатели от Федерации, найдут этого вашего…

– Де Врисс, – терпеливо повторил ван Ронкел. – Далее. Отсутствуют две группы по десять человек. Группа Виньерона ушла в направлении… гм… по часовой стрелке раньше прочих, а группа Оберта – стало быть, против часовой, но там пятеро, кажется, детей, далеко они уйти не могли.

– Виньерон здесь, – подсказал возникший рядом Руссо. – Они вернулись с четверть часа тому назад.

– Прекрасно, – сказал ван Ронкел. – Значит, я проглядел. Но лучше проглядеть, чем недоглядеть.

– А в чем разница? – спросил глубоко ушедший в свои печальные мысли Фабер.

Ван Ронкел поглядел на него с недоумением, но не стал уточнять, а вместо этого продолжил:

– Остается группа Оберта. Женщины и дети. Я бы хотел отправиться за ними…

– Вот еще! – возразил Фабер, с трудом стряхивая вдруг овладевшее им при виде погибших оцепенение.

Да, он оказался не готов к тому, что будут потери, хотя все его о том предупреждали, и в первую очередь Эрик Носов. Фабер надеялся, что как-нибудь обойдется без потерь, потому что по соображениям высшей справедливости эти люди не заслуживали смерти в самый последний момент. Но что случилось, то случилось, и душевные терзания следовало отложить на потом, когда последний заложник покинет станцию. А до той поры он все еще оставался здесь главным спасателем.

Фабер сказал:

– Я вас нашел и не хочу, чтобы вы разбредались. Это крайне важно. Лучше проведите еще одну поверку. А этот ваш…

– Оберт. И дети.

– Его я сам отыщу. И детей тоже. Вы говорили, там женщины? И женщин.

Еще Фаберу очень не хотелось терять из виду Северина Морозова, тем более что он не очень-то понимал, каким образом тому удалось склонить его к исполнению своих абсурдных указаний. Но спасатели во главе с Эриком Носовым были только на подходе, и не посылать же за пропавшей группой панбукаванов, с их инфернальными рожами и словарным запасом из двух несообразных фраз! Кроме разве что хорунжего Мептенеру, который неплохо владел интерлингом, хотя и был излишне либерален в отношении порядка слов. И лично ротмистра, который висел на связи с Носовым и потому сам без промедления послал бы всякого, кто отважился бы ему помешать.

– Хорунжий! – позвал Фабер, сообщив голосу всю властность, на какую был способен.

Одна из фигур в оцеплении без большой охоты нарушила строй и неспешно приблизилась.

– Вы ведь не оставите меня в опасности, не так ли?

– А есть опасность? – спросил хорунжий Мептенеру с недоверием и надеждой.

– Вот и узнаем, – обещал Фабер.

Он вдруг вспомнил туманную реплику пленного эхайна, последнюю перед тем, как тот отказался отвечать на любые, даже самые невинные вопросы.

 

27. Оберт выглядит опасно

– Спокойно, – сказал Оберт одними губами. – Не совершайте резких движений. Вообще не шевелитесь…

Эхайны, что окружали их все эти годы, сами оказывались в человеческом окружении, и потому вынужденно приспосабливались к соседству, притирались. А это значит, что они очеловечивались, против собственной воли очень часто начинали вести себя как люди. Равно как и люди на какую-то малую толику самих себя сделались эхайнами. Кому-то могло нравиться, кому-то нет, но это был неизбежный процесс, ползучая конвергенция. Эхайны не только стерегли людей, пускай даже непонятно от кого, по любому поводу прибегая к формуле «таков порядок, и вы его знаете». Они ходили к людям в гости – не все и не всегда, но с отрадной регулярностью. С ними можно было говорить на своем языке и на понятные всем темы…

Этот эхайн был совершенно другой. Он и вправду выглядел диким, свирепым, звероподобным. Никому и в голову не пришло бы с ним разговаривать. Кто рискнет общаться с дикарем-каннибалом или хищником? Только сумасброд. Но, зная странные обычаи самых кровожадных природных убийц с необъяснимой завороженностью иногда вслушиваться в звуки человеческой речи, становилось понятно, почему до сих пор он не начал стрелять.

– Кто лучше всех говорит по-эхайнски? – тихо спросила Клэр Монфор.

– Тони Дюваль, – ответил Оберт. – Его здесь нет.

– Франц, кажется, способен…

– Ничего я не способен! – энергичным шепотом возразил Ниденталь. – И не требуйте от меня. Я все понимаю, но изъясняться не могу, впадаю в лексический ступор. А сейчас и подавно…

– Тише, – сказал Оберт. – Не нужно с ним говорить. Он здесь не для того, чтобы с нами болтать.

Оберт был не лучшим психологом, слабо владел тезаурусом и ленился изучать труды классиков. Слабая фундаментальная подготовка отчасти компенсировалась природной наблюдательностью и наклонностями к анализу. Поэтому с самого начала он поставил перед собой задачу изучить эхайнскую психологию с тем, чтобы научиться манипулировать потенциальным противником. Здесь он, как и на многих прежних поприщах, также потерпел ожидаемое фиаско, но кое-чему все же научился. Он точно знал: если эхайн поднял оружие затем, чтобы убивать, то логика и отточенность аргументов, что хороша в спорах между людьми, окажется бесполезна; в этом состоянии эхайна не убедить, не уговорить, не переспорить. Подмножество когнитивных функций, отвечавшее за критичность восприятия, напрочь отключалось. Эхайн из мыслящего существа превращался в автомат с единственной примитивной программой: убивать. И остановить его можно было только другим оружием.

У Оберта не было оружия.

Только он сам.

Он не сумеет закрыть собою всех.

Но что-нибудь да сумеет.

«Я не смельчак, не герой. Я даже не слишком умен. Серый, ничем не выдающийся из толпы. Просто слишком много болтаю и слишком много делаю глупостей, о которых потом жалею, потому что либо получаю за них по башке, либо создаю у окружающих неверное представление о себе как о личности, способной на поступок. Поступок – с большой, разумеется, буквы… Командор потому и доверил мне самых слабых и самых малых… ну почти самых… рассчитывая, что этот ушлый шельмец Оберт уж найдет способ о них надлежаще позаботиться. А может быть, он давно меня раскусил и решил, что я, со своей трусоватостью и оглядчивостью, активно спасая собственную шкуру, заодно спасу и остальных. Черт, у меня нет планов умирать сегодня. Все, что я хочу, так это оказаться дома, в своей каморке с видом на озеро, среди своих книг и уродливых сувениров из мест, где я никогда не бывал, а если и бывал, то безобидным туристом под присмотром десятка гидов…»

Оберт внезапно осознал, что еще немного, и он уговорит самого себя совершить нечто, о чем будет жалеть весь остаток дней.

Поэтому: ни о чем не думать. В такие моменты мысли – главные враги, способные склонить к отвратительнейшему предательству.

Стать эхайном. На чуть-чуть, на самую малость.

– Бегите! – крикнул Оберт страшным шепотом.

Дети, взрослые, женщины – все кинулись врассыпную. Даже Россиньоль предпринял вялую попытку подняться, но тут же отказался от своих намерений и попросту лег.

И только Оберт бросился вперед, на эхайна.

…Люди и эхайны произошли от обезьяноподобных предков, это общеизвестно. Но если предком людей была шустрая, сообразительная, всеядная и не брезговавшая падалью мерзавка, то эхайны, как видно, вели свой род от неспешного, очень крупного и очень сильного мохнатого верзилы, который предпочитал разозлить какого-нибудь первобытного хищника, вроде этрусского медведя или мосбахского льва, с тем чтобы прогнать пинками от свежей добычи, а то и самого добытчика забить насмерть и употребить в пищу и на сувениры. Если уж и далее сохранять столь вульгарный взгляд на теорию антропогенеза, то можно предположить, что означенный верзила был не только отважен и силен, но еще и весьма недалек, как следствие – склонен к немотивированным выплескам агрессии, а также был не в состоянии сосредоточить внимание более чем на одной цели сразу. Наполеона из него определенно не вышло бы. И, коли уж так сложилось, при прочих равных условиях предпочтение отдавалось той цели, что являла собой максимальную опасность. Или по меньшей мере производила впечатление таковой. От нее-то и следовало избавиться в первую очередь…

Поэтому эхайны отвратительно играли в шахматы.

То, что Оберт был последним в мире существом, представляющим опасность для окружающих, эхайн, разумеется, знать не мог.

Он попросту отдался во власть инстинктов.

Оберт увидел прямо перед собой ярчайшую вспышку, от которой вселенная заполнилась нестерпимым светом. Он не понимал, стоит ли он, движется ли… в сущности, никакого значения это не имело. Как и вообще что бы то ни было.

Затем океан света стремительно стянулся в колючую сияющую точку. Наверное, так выглядит взрыв сверхновой, если ускорить время в миллионы раз. «Как банально», – подумал Оберт, падая в идеально черный, невообразимой глубины колодец навстречу своей собственной звезде.

 

28. У Фабера срывает резьбу

Хорунжему Мептенеру было не впервой атаковать с лету. Что в составе штурмовой группы (в этом случае непременно полагалось издавать боевой клич, причем как можно более мерзким голосом, такова уж традиция, а традиции в герцогстве Эгдалирк чтили неукоснительно), что в одиночку (здесь, из соображений здравой целесообразности и в знак уважения к личной доблести атакующего, все теми же традициями предполагалось некоторое послабление). Поскольку Фабер, при всех его неоспоримых личных достоинствах, десантником считаться не мог, то хорунжий справедливо считал себя храбрецом-одиночкой. А потому молча завис в воздухе на расстоянии в полсотни ярдов от цели, стабилизировал положение, тщательно примерился и слегка задержал дыхание. На то, чтобы обезвредить агрессора, у него был только один выстрел, и этот выстрел должен быть максимально точным.

Целью был эхайн, который отбился от стаи, а теперь вознамерился устроить бойню среди мирного контингента.

Военное преступление, которому нет оправданий. Пресечь его дозволяется любым способом, хотя бы даже и несколько бесчестным, каким по формальным признакам мог считаться дальний выстрел из мертвой зоны видимости в спину душегуба.

Перед тем, как нажать на спуск, хорунжий успел самодовольно подумать, что ему все же удастся вернуться из этого рейда со скальпом врага.

Но Фабер, будь он неладен, совсем спятил.

Он неуправляемым метеором пронесся мимо хорунжего, раскрутив того воздушным потоком и сбив с позиции. А затем врезался глупой своей башкой в эхайна, который только что принял решение не отвлекаться на цель неподвижную, каковой был молившийся шепотом Россиньоль, и примеривался, как бы одним залпом накрыть сразу две мелкие удаляющиеся цели – Жанну и Жана Мартино.

– Тощая, чтоб тебя в аду не кормили, Клювастая, чтоб твой клюв загнулся тебе в задницу, Нахохленная, чтоб твои перья вылезли стыдно сказать где, Птица!.. – орал где-то в зените хорунжий, пытаясь остановить собственное вращение. – Зачем?! Я бы и сам все сделал как надо!..

Удар был сильный, а главное – неожиданный.

Тяжелый скерн улетел в одну сторону, а сам эхайн укатился в другую.

Фаберу тоже досталось.

При падении он не успел как следует сгруппироваться, а способы управления личным гравигеном вылетели из головы в тот момент, когда он увидел, как Истребитель палит по людям. Теперь означенная голова у него гудела, как пустая жестяная емкость, и хотя скафандр амортизировал как смог жесткий контакт с грунтом, болели отбитые пятки, ужасно болела шея, а глубоко в груди что-то как будто оторвалось и теперь болталось там, словно язык внутри колокола.

Все эти пустяки ничего не значили.

– Гад! – задыхаясь от гнева, выкрикивал Фабер. – Урод! Сволочь! Убивать моих людей!..

Ну да, это его люди. Он пришел затем, чтобы забрать их домой. И никому не позволено посягать на их благополучие.

Эхайн уже был на ногах и смотрел на него сверху вниз, как голодный волк на рождественскую индейку.

– Маленький боевой этелекх, – проскрежетал он весело. – Сегодня хороший день для охоты на мелкую дичь!

– Птица, чтоб тебя отныне звали ящерицей! – разорялся хорунжий Мептенеру, паря над ними. – Посторонись, дай выстрелить!..

Вначале на землю полетели перчатки – не потому, что так требовал ритуал вызова на поединок, а просто мешали. Скафандры мешали еще сильнее – слишком тяжелые, не слишком гибкие. Эхайн вывернулся из своей брони, как змея из старой кожи. Фабер тряхнул плечами – его доспехи неохотно разделились на несколько сегментов и отпустили на свободу.

– На ножах! – радостно оскалился Истребитель. – Как это принято у эхайнов.

– Я не эхайн! – прошипел Фабер, кружа вокруг этого громилы, словно косатка возле кита. – Мне не нужно оружие, чтобы доказать свою доблесть! – Он и сам удивился, откуда взялась эта вдруг слетевшая с его языка дерзкая фраза. Не то прочел где-то, не то от кого-то услышал. – А как у тебя с этим, подонок? Стрелять в детей… в женщин… это и есть эхайнская доблесть?!

– По моим правилам, – зловеще промолвил тот. – Мне все равно, есть у тебя нож или нет.

– Да плевал я на твои правила!..

Эхайн, усмехаясь, сделал длинный выпад ножом. Наугад, чтобы проверить сноровку противника.

Фабер молча отмахнулся от ножа и выбил его с такой беспредельной яростью, что пришлось уворачиваться парившему над поединщиками хорунжему, который до поры оставил попытки покончить дело одним метким выстрелом и теперь с любопытством ценителя наблюдал за происходящим. С криком негодования и боли эхайн схватился здоровой рукой за контуженную кисть.

В следующее мгновение Фабер сломал ему ногу в колене ударом тяжелого десантного ботинка, сразу сократив разницу в росте, еще двумя ударами повредил гортань и расплющил носовые хрящи. Затем в прыжке опрокинул его навзничь и уже поверженного продолжал молотить по голове, обливаясь истерическими слезами и бессвязно выкрикивая: «Сволочь… Убивать моих людей!.. Никогда больше… ни одного, слышишь?! Ни одного!..» Эхайн не слышал. Он был в глубоком нокауте, граничившем с травматической комой.

Хорунжему удалось обхватить Фабера сзади и опрокинуть ценой громадных усилий, собственного веса и густой панбукаванской ругани. Лишь увидев сквозь кровавую пелену перепуганные детские лица, Фабер успокоился. Словно бы внутри него сработал аварийный выключатель. Он сел, уткнувшись лицом в ладони, пробормотал несколько раз: «Все, все, я больше не буду…» и затих.

Мептенеру, отойдя в сторонку, энергично щебетал по коммуникатору – очевидно, обрисовывал обстановку и требовал подмогу. Закончив, вернулся и дружески потрепал Фабера по плечу.

– Всегда мечтал это увидеть, – сообщил он. – Слышал о боевых искусствах людей. Много. Теперь убедился. Воочию. Искусства мало, агрессии много. Не пойму только, что это на тебя нашло. Вдруг. Один выстрел – и все закончено. – Он все еще мысленно сокрушался по поводу упущенного скальпа, хотя и не подавал виду. – Но действительно впечатляет. В лепешку. Эхайна. Браво, Просто Фабер.

Про себя же подумал, что не напрасно о людях говорят, будто они заперли своего внутреннего убийцу в железную клетку и потеряли ключ. Но замки, как выяснилось, могут и подвести. А еще он решил, что люди поступают правильно, обращаясь за военной поддержкой к надежным, хладнокровным и миролюбивым союзникам, таким, как панбукаваны. Ничего не будет хорошего, если люди вдруг сызнова войдут во вкус крови. Хорунжий покосился на отлупцованного эхайна, с огорчением убедился, что тот еще дышит, и окончательно расстался с мечтами о скальпе.

Фабер и сам ничего не понимал. Боевое безумие покинуло его, сменившись неуместной апатией. Нужно было еще столько всего сделать, а больше всего хотелось лечь и ни о чем не думать. Наверное, просто в нем накопилось слишком много усталости, страстей и разочарований. Невинные жертвы… их не должно было случиться. И хотя многомудрый Эрик Носов предвещал недоброе, ужасно хотелось обмануть неизбежность. Не получилось.

А еще, мать вашу, никому не позволено стрелять в детей и женщин! То есть, стрелять в людей вообще последнее дело, но в детей и женщин – никогда, ни при каких обстоятельствах. Детей и женщин убивают только подонки и сволочи. Сволочи и подонки…

Фабер понял, что ему нужно как-то отогнать от себя эти внезапные и совершенно сейчас лишние эмоции.

Он поднял голову и увидел обступивших его людей. Женщины и дети. Ну, и мужчины, конечно. Отчего их лица так напряжены? Неужели они не понимают, что все закончилось, закончилось теперь уже совершенно и бесповоротно, что они снова свободны?

– Кто из вас Оберт? – спросил он.

– Его нет, – сказал пожилой, с нездоровым обрюзгшим лицом, мужчина. – Вы опоздали на две минуты, не больше. Что вас задержало?

Умный и циничный Носов предсказывал и такое. Люди не будут благодарны. Никто не кинется на шею с прочувствованными словами. Потом, много позже, проснется в их окоченевших от бесконечного и многократно обманутого ожидания душах благодарность и найдутся теплые слова… Но до той поры они будут напуганы, растеряны и одиноки.

А некоторые будут мертвы.

Смириться с этим нельзя, как и ничего нельзя поделать.

 

29. У контр-адмирала Каннорка большие неприятности

Мелодичный, нераздражающий перезвон возвестил о позднем посетителе. Контр-адмирал Каннорк никого не ждал, но в той части замка Орн, где располагался, а если быть точным – ютился Отдел криптопочты, случайных визитеров не бывало. Он позволил двери открыться и продолжал с демонстративным вниманием изучать объемные цветные графии какого-то несвежего отчета о загрузке почтовых каналов Бюро ВКР.

– Ах, оставьте, янрирр, – насмешливо провозгласил вошедший. – Если вы всерьез обеспокоены порожними рейсами вверенного вашему подразделению служебного транспорта, я могу подбросить свежие данные. И, буде возникнет интерес, обсудить альтернативные способы оптимизации ресурсов. Мы могли бы, например, возить на ваших почтовых дилижансах элитный зузыряг с горных плантаций Ускарри…

Каннорк поднял на посетителя недовольный взгляд.

– Не прикажете ли вызвать охрану, янрирр, дабы вы могли разглагольствовать в более подобающих столь благодатной тематике условиях? – осведомился он.

– Охрана уже здесь, – небрежно сообщил тот, плюхаясь в кресло, чрезвычайно удобное и глубокое, которое появилось здесь вскорости после памятного визита гранд-адмирала Вьюргахихха и занимало собой практически все свободное пространство узкого, решительно не приспособленного к приему гостей офиса. – Отчего вы не спросите, кто этот наглец, что вперся своими грязными сапогами в вашу хрустальную обитель?

– Что ж… – с вельможной брезгливостью начал Каннорк, на лету выстраивая в уме длинный и особенно язвительный период.

– Меня зовут Эварн Джахакрударн, – опередил его визитер. – Я почти тезка гекхайана… и надеюсь, он об этом не знает. Имею удовольствие отправлять должность начальника Управления информационного мониторинга периферии, если слышали о таком. Кстати, чтобы вас не вводил в заблуждение мой внешний вид… я гранд-майор.

На сей раз Каннорк счел за благо пропустить свою очередь в обмене любезностями, хотя на лице его было начертано глубокое огорчение судьбами мира, катящегося демону-антиному прямиком в пасть. Или под хвост – уж что тот сочтет желаемым подставить. Не по чину дерзкий гранд-майор был молод, но уже откормлен несколько более приличествующего негласным должностным нормативам. Возможно, это объяснялось сидячим, если не лежачим образом жизни и службы. Облачен он был в штатское, с иголочки, выдержанное во франтоватых тонах, густо-синих с серебром. Круглая физиономия в обрамлении пышной, несколько запущенной поросли сочно-каштанового цвета была залита румянцем и слегка лоснилась, а карие с отчетливой рыжиной глазки светились весельем. «Ну, и чему он радуется?» – враждебно подумал Каннорк.

– Личная преданность – это одна из тех добродетелей, которых так не хватает многим старым служакам, – продолжал гранд-майор. – Особенно тем, что засиделись в своих затхлых чуланах и мечтают только о том, чтобы поскорее закончился очередной день, очередной год… и так до почетной отставки. Если какое-нибудь серьезное упущение не поставит крест на всех надеждах на тихое увядание где-нибудь подальше от метрополии… да хотя бы в тех же ускаррийских долинах, где до сих пор можно недорого прикупить уютную ферму с клочком жирной земли. Такие унылые, потускневшие старички, без карьерных амбиций, без будущего… да и без прошлого, впрочем… хранят преданность только себе и своим убогим мечтаниям. Нужна очень мощная мотивация, что-то запредельное, чтобы вывести такого старикана из перманентного ступора. Угроза смерти… в сочетании с внезапно распахнувшимися перспективами, не помещающимися в воображении… Лысый Вьюрг довольно однообразен в своих приемах. Подозреваю, Приложение три точка четыре к особому распоряжению три-три-два-шесть-девять-ноль-девять – либо титул т’шегра, я угадал?

Контр-адмирал Каннорк хранил каменное молчание, выжидая. Он тоже умел играть в интригу.

– У всех сколько-нибудь ответственных руководителей есть под рукой… едва не сказал «на побегушках»!.. некто вроде вас, – лучезарно улыбался Джахакрударн. – На вершинах служебной иерархии воздух делается разреженным, достигая состояния вакуума на тех высотах, куда нам никогда, ни при каком раскладе не вознестись. Все так и норовят бросить тебя там в одиночестве, а сами спуститься пониже, к водопою и кормушкам… ну, и чтобы никаких проблем с атмосферой. Почему, вы думаете, гекхайан выглядит таким одиноким? Потому что он действительно одинок. Но у гранд-адмирала есть вы, а у меня – инженер Согрорк… помните такого? Он с вами заговаривал давеча… Только у гекхайана нет никого. Впрочем, так высоко не заглядываю даже я, хотя мне по штату положено всюду совать свой нос… Согрорк пытался вас прощупать по моей просьбе. Наверное, вы сразу поняли – и замкнули свои уста печатью преданности. Я даже немного завидую старине Вьюргу… он умеет выбирать порученцев. Вроде вас и этого… мичмана… как бишь его… – Гранд-майор нетерпеливо пощелкал пальцами, изображая забывчивость, но Каннорк не купился и продолжал молчать. – Ну да к демонам его. Вот только покровителей Вьюрг выбирал крайне неудачно. Не стало Злого Дракона, и некому заступиться за нашего многоумного гранд-адмирала, который совершенно запутался в собственных каверзах.

– Что у вас есть? – неприязненно спросил Каннорк.

Джахакрударн от неожиданности выпучил глаза.

– Это по-деловому, – наконец промолвил он, вновь заулыбавшись. – Достойно уважения. Мои аплодисменты Лысому Вьюргу… Что у меня есть? Все. Решительно все. За исключением крохотных лакун… которые вы, надеюсь, поможете мне восполнить. У меня имеются записи ваших с гранд-адмиралом междусобойчиков, я знаю о его сокровенных страхах… впрочем, «проклятие ветерана» мало для кого секрет в наших кругах… иное дело его болезненная страсть к оккультной тематике. Я имею в виду предприятие по поиску и задержанию келументари, сколь авантюрное, столь и недешевое. Не желаете прокомментировать?

Контр-адмирал не пожелал.

– Что ж… Опять-таки в силу отправляемой мною должности, я знаю и об инциденте в порту «Анаптинувика-Эллеск», и о группе мичмана Нунгатау. Примерно к вечеру об этом будет знать мое начальство в Информационно-аналитическом дивизионе. Вы должны понимать, что популярности вашему патрону сие не добавит. Но чем бы дитя не тешилось, лишь бы не садилось голой задницей на «Вечный огонь ветеранов колониальных войн». Все эти милые шалости меркнут перед тем, что творится в системе Троктарк…

Сытый, лоснящийся, весь какой-то рыхлый, как булка из сдобного теста. Беспрестанно и не к месту, должно быть – от избытка внутреннего цинизма, демонстрирующий живость мимики и веселый нрав. Из тех, что называются «младо-эхайнами». Новое поколение, для которых прежние нравственные ценности и традиции – тяжкий гнет, неудобный мундир, тесные сапоги, от каковых при случае можно запросто избавиться и шагать налегке. В собственное, непонятное, отвратительное будущее. В другой Эхайнор, где таким, как гранд-адмирал Вьюргахихх, как и сам Каннорк, места не найдется. Каннорк попытался вообразить себе нового, иного гекхайана… такого же сытого и смешливого. Его едва не стошнило.

– Отчего вы все время молчите, как начинка в пироге? – осведомился Джахакрударн с легким раздражением. – Я пытаюсь установить с вами контакт, для вашей же, заметьте, пользы, а вы молчите.

– Что у вас есть еще? – мрачно спросил Каннорк.

– По военной акции в системе Троктарк? По объекту «Стойбище»? Все, что угодно. Не исключая союзников из числа капитан-торпедиров. Вам ведь дай волю, вы там сожжете все, до последнего кристаллика. – Гранд-майор начинал потихоньку вскипать. – При всем том, что этот проект задуман и осуществлен Стратегическим дивизионом, при нашем живейшем участии, а следовательно ваше дело в нем вообще сторона, и не вам решать, когда его закрыть и каким способом, и уж в последнюю очередь при помощи суперторпед…

– Мне неизвестно ни о каких суперторпедах, – медленно произнес Каннорк.

– Ну, может быть, и неизвестно… Что от этого изменится? Старик Вьюрг какими-то трансцедентными способами… что во благовременье также станет предметом разбирательства… заполучил контроль над ударной группировкой Десятой Космической армии. И развязал несанкционированный конфликт с этелекхами и их союзниками. Вам не приходит в голову, что такие операции надлежит прежде согласовать с комитетом начальников штабов военно-космических войск – так, по совершенно формальным соображениям, на случай ответного массированного вторжения нашего традиционного противника в пределы Черной Руки? И откуда такая уверенность, что вторжения не будет? Миролюбивая политика этелекхов? Возможно… А дипломатическое ведомство поставлено в известность? Или хотя бы Супердиректор разведывательного сообщества – должностное лицо, которому вы все опосредованно подчиняетесь? Откуда такое феерическое верхоглядство? – Гранд-майор Джахакрударн перевел дух. – Впрочем, я могу догадаться, как увязать все эти разрозненно болтающиеся концы в один узел. Во время инцидента, условно именуемого «Атака клоунов»… вы отлично знаете, о чем речь, это есть даже в вашей почте… а если быть точным, в процессе общения с женщиной-этелекхом, гранд-адмирал совершил некий необдуманный поступок. Допускаю, не по своей воле.

– К чему эти ваши фигуры речи? – досадливо спросил Каннорк. – У вас наверняка есть записи сканеров.

– Нет у меня записей сканеров! – рявкнул Джахакрударн. – И вы прекрасно знаете, почему нет! Потому что кроме этой мистической дамочки там ошивался еще и вполне реальный Кырханг оррэ Монкаузи, а он один стоит нескольких подразделений активной защиты нашего всеми Стихиями благословенного Бюро! И потому вместо записей мы имеем идеальный белый шум, и уж не знаю, обрадуется ли янрирр Кырханг, когда узнает, что своим искусством фактически спас задницу гранд-адмирала…

«Про личный регистратор он может и не знать», – с облегчением подумал Каннорк и слегка расслабился.

– Что там за интим имел место между Вьюргом и дамочкой, я не ведаю, – продолжал Джахакрударн, обильно потея от возбуждения, что симпатий к нему никак не добавляло. – Но результатом явилось, во-первых, применение избыточной силы при задержании «клоунов», а во-вторых, внезапная атака штурм-крейсеров Десятой армии на объект «Стойбище». И то и другое – с отчетливо прослеживаемым желанием утопить концы в воду. И с равным позорным неуспехом. Силы правопорядка метрополии лишились элитной группы т’шегра Тетмиорха, а военно-космические силы Черной Руки – четырех штурм-крейсеров со всеми экипажами…

– Трех, – едва слышно поправил контр-адмирал.

– Четырех! – вдруг заорал Джахакрударн, не переставая при этом гнусно улыбаться, словно позабыв, что за маска нацеплена на его лицо. – Из них два новейших, только что со стапелей, «Протуберанец» и «Гнев Стихии»! И у обоих на борту суперторпеды! И если «Протуберанец», по нашим сведениям, успел отстреляться – безуспешно, как и все, что затевает гранд-адмирал! – то «Гнев» был взят по выходе из регулярного портала тепленьким, без единой царапинки! С суперторпедами, в грунт их с холмиком! Это предательство, державная измена, и ваш патрон – труп, даже если ему и неприятно узнать о себе такую новость!..

Каннорк обнаружил, что стоит едва ли не навытяжку перед этим паскуднейшего вида юнцом. Почти как тогда, целую вечность назад, когда в этот проклятый Стихиями офис вдруг ворвался гранд-адмирал Вьюргахихх и посулил ему небогатый выбор ближайших перспектив.

– Что я могу для вас сделать? – спросил он почти шепотом.

– Ну как что… – Джахакрударн совершил пухлой лапкой некий неопределенный жест. – Разумеется, местонахождение или содержание записей личного регистратора гранд-адмирала. Это не так уж важно для общей картины беспримерного лиходейства, но необходимо лично мне, чтобы уложить последнее стеклышко в мозаику. Обожаю завершенность во всем…

– Что я получу взамен? – прошелестел Каннорк.

– Ничего, – усмехнулся гранд-майор. – То есть абсолютно. Ваша служебная карьера, как по волшебству, плавно откатится в обратном направлении по оси времени, ровно до того момента, как в ваш отдел поступил розовый конверт с Анаптинувики. В моих силах изъять из вашей биографии все, что было связано с Лысым Вьюргом. Увы – в том числе и его щедрые посулы, которые, насколько нам известно, он ни разу не воплотил в реальность. Я дарую вам еще один шанс. Разве это мало?

Контр-адмирал совершил трудное глотательное усилие пересохшим горлом.

– В кабинете гранд-адмирала, – сказал он сипло. – В личном сейфе. Янрирр Субдиректор не имеет обычая уничтожать информацию, хотя бы даже и самого компрометирующего содержания.

– Это правильно, это мне нравится, – покивал Джахакрударн. – Уничтожать информацию – последнее дело.

– Но, полагаю, янрирр Субдиректор… гранд-адмирал сейчас у себя и может воспрепятствовать…

– Об этом не беспокойтесь, – небрежно отмахнулся Джахакрударн. – Мы как раз собирались его арестовывать. Составите компанию? Нет? Как угодно… Никуда не уходите… и, уж окажите милость, без этих ваших ритуальных телодвижений… без суицидов. Рискуете пропустить самое интересное. А самое интересное – всегда впереди.

 

30. Пигаклетазм – это…

Голос мичмана Нунгатау в последний раз трепыхнулся в коммуникаторе, далекий и какой-то механический, словно бы из другой галактики, и окончательно угас.

– Что, что он сказал? – тревожно переспросил рядовой Юлфедкерк, морща лоб от напряжения.

– Что нам кокты, – уныло ощерился сержант Аунгу. – Конец то есть. «Стойбище» захвачено этелекхами всех мастей, и теперь каждый за себя.

– Когда это он успел?.. – удивился Юлфедкерк.

– Я кое-что добавил от широты фантазии, – фыркнул Аунгу.

– Каждый за себя, – задумчиво повторил ефрейтор Бангатахх. – Похоже, наш мичман нашел что искал и дал деру с трофеем, и тогда нам и впрямь кокты. Что так, что эдак. Вернуться без него – огорчить гранд-адмирала. Отправиться на поиски – значит, прямиком в лапы этелекхам. Остаться на месте – они сами за нами явятся.

– Куда же он денется? – поразился Юлфедкерк. – Без нас, без корабля?

– Мы ему не нужны, и никогда нужны не были, – уверил его Аунгу. – И у таких ушлых мисхазеров, как мичман, всегда есть пара фокусов про запас. Только мне в голову не приходит, каких на сей раз.

– Штатский люгер с Анаптинувики, – пасмурно сказал ефрейтор Бангатахх.

– Как же я не сообразил! – сержант с треском ударил себя ладонью по лбу. – Он же загодя подтянул сюда своих подельников, а мы и рты раззявили! Сами же его к ним и снарядили… нет, воля ваша, нужно было все бросить и топать за ним след в след!

– Ладно, успокойся, – буркнул ефрейтор Бангатахх. – Мичмана мы прощелкали. Что дальше станем делать? Попробуем отстыковаться и втихаря проскочить к регулярному порталу?

– Ставлю левый глаз, этелекхи этого только и ждут, – сказал Аунгу. – Как бы поступил на их месте?

– Перекрыл бы регулярный портал, – охотно ответил ефрейтор Бангатахх.

– Вот-вот, – сказал сержант. – Ты ведь не считаешь, будто они глупее тебя?

– Нет, хотя это и противно.

– Мы влипли, – произнес сержант с некоторым даже злорадством. – Нам не выбраться. И встает вопрос, как в сложившихся условиях нам с наибольшей выгодой сдаться.

– Почему вы так спокойно об этом говорите? – укоризненно спросил рядовой Юлфедкерк.

Сержант Аунгу не ответил. Глядя в сторону, он вдруг проронил как бы между прочим:

– У кого-то есть дополнительное задание?

– Это что еще за херюзга – «дополнительное задание»?! – удивился Бангатахх.

А рядовой Юлфедкерк внезапно просветлел лицом и сообщил ясным голосом:

– Еще было так, что Назидатель Нактарк и Декламатор Птинхенмут вели возвышенные беседы о мироустройстве, о временах и добродетелях. В какой-то момент нить разговора вдруг пресеклась и оказалась под угрозой окончательного разрыва и утраты, каковое неудобство никогда прежде с высокомудрыми благоприятелями не приключалось. Дабы превозмочь смятение, Декламатор Птинхенмут вопросил своего достойного друга, не украсил ли тот сады универсума отпрысками, столь же благородными, как и он сам, и сходственными с родителем во всех присущих ему добродетелях. На что Назидатель Нактарк ответствовал в задумчивости, что-де несомненно украсил, и в изобилии, достойном подражания, но вот точного числа к своему бесславию, увы, не упомнит. Немало таковому курьезу поразившись, Декламатор Птинхенмут счел за благо предположить, что его многочтимый сотоварищ должен быть изрядно чадолюбив. Назидатель же Нактарк с присущей ему незлобивостью сию презумпцию отторг, прибавивши однако, что сам процесс пробуждает в нем основательнейшую благосклонность. После чего истончившаяся было нить разговора вновь обрела прочность и незыблемость, и оба искушенных в высокой логике мужа предались обсуждению протекающих в юдоли бытия неисчислимых процессов…

– Это ты к чему? – нахмурился Аунгу.

– К тому, что дополнительное задание есть у каждого, – пояснил рядовой Юлфедкерк, – но не каждый готов его выполнить.

С этими словами он быстрым шагом прошел на пост управления и задвинул за собой дверь.

– Ты понял, о чем он, Банга? – растерявшись, спросил сержант.

– Никогда я эти сектантские заморочки не понимал, – ответил тот. – Но пока ты над ними мозгуешь…

– Мать его склочница! – вдруг ахнул сержант Аунгу и ломанулся следом за рядовым.

С разбегу саданул плечом в металлическую, обшитую ребристым пластиком, плиту. Отскочил, шипя от боли.

– Юлфа, сволочь, ты что задумал?!

– Может, из скерна жахнуть? – с непонятным весельем предложил ефрейтор Бангатахх.

– Ну жахни! – рявкнул Аунгу. – Это тебе не штурм-крейсер с пятикратным запасом прочности и восьмикратным дублированием критических систем! Это паршивый «тинкад», сверхплотная компоновка, здесь схема на схеме лежит и схемой укрывается! Выжжешь дыру в магистральных узлах, и вот тебе уже не военный транспорт, а жестяной отстойник для солдатского дерьма!

– И что ты намерен делать? – не таясь уже, расхохотался Бангатахх. – С военным, мать его мыльница, транспортом? Сдашь этелекхам с рук на руки в целости и сохранности?!

Аунгу не нашелся что возразить и просто торчал, разевая рот в невыразимой ярости и машинально потирая ушибленное плечо. За дверью что-то негромко, но отчетливо хлопнуло.

– Давай, – кивнул сержант и отскочил вглубь коридора.

Ефрейтор с готовностью перекинул скерн из-за спины в боевое положение и выстрелил туда, где по его предположениям находился запорный автомат. Сыпанули горячие металлические искры, что-то зашипело, а затем тревожно и нудно запульсировал сигнал тревоги. Бангатахх толкнул дверь – та отошла неожиданно легко, – первым нырнул в тесное, задымленное пространство поста и тут же выскочил обратно в коридор, кашляя и суча руками перед лицом. Сержант Аунгу отстранил его, вскрыл в стене упрятанный от сторонних глаз щиток и последовательно, выверенными движениями, отключил сигнал тревоги, врубил продув помещения инертной газовой смесью, принудительную вентиляцию и аварийное освещение. Выждав положенное время, переступил невысокий комингс и вошел внутрь.

– Вот дурак, – сразу же сказал он без выражения. – Так ведь и не узнаем, что это за шрехна такая – пигаклетазм.

– Точно не узнаем, – согласился ефрейтор Бангатахх, глядя на Юлфедкерка, что сидел в кресле, уткнувшись лицом в главную панель и все еще сжимая в обвисшей руке скерн. – Идем сдаваться?

– Надеюсь, нас не станут сильно бить и склонять к противоестественным деяниям, – кивнул сержант Аунгу. Вздохнув, добавил: – Очень глупо. Зачем он так?

– И этого мы тоже не узнаем. Тебя утешит, если я скажу, что вся эта затея была глупостью с самого начала?

– Так оно и есть, – ответил Аунгу и снова вздохнул. – Готовили нас непонятно к чему. Отправили непонятно куда, непонятно зачем. И все понапрасну, как и ожидалось. Конечно, глупая затея. Вот и закончилась бы какой-нибудь потешной глупостью. Плен у этелекхов, по слухам, почище иного нашего курорта. Отъелись бы, загорели… Заканчиваться смертью было вовсе необязательно.

– Идем уж, Назидатель хренов, в грунт тебя стыдным кверху…

 

31. Капитан Ктелларн обретает свободу

Собственный, старательно за долгие годы выстроенный и обихоженный мирок капитана Ктелларна рушился на его глазах. Стены, которые он любовно и кропотливо воздвигал, чтобы отгородиться от разъедающих душу сомнений, вдруг пошли трещинами и расселись. Кровля из голубого искусственного, но почти как настоящего, неба потускнела, схлопнулась до вполне досягаемых высот и обернулась неряшливой иллюзией. По осыпающемся под напором отвратительной реальности мирку слонялись уродливые пришельцы, переговариваясь меж собою гнусными голосами на варварском языке. Капитан Ктелларн остался один и, что самое невыносимое, он был никому не нужен.

Доктор Сатнунк так и не явился. Следовательно, у него вдруг возникли к тому непреодолимые препятствия. Поначалу капитан считал, что все дело в эршогоннарах: если доктор вдруг затеял упорствовать, расточая свои обычные невнятные угрозы поквитаться по прибытии в метрополию, и своенравно пожелал исполнять свой научный долг и далее, церемониться с ним Истребители не стали, попросту спеленали по рукам и ногам, заткнули рот и погрузили в багажный отсек, как дополнительный груз, вместе с его хваленым информационным фондом, по поводу которого он постоянно расточал туманные намеки на неоценимость и уникальность. Потом капитан понял, что в какой-то момент эршогоннарам стало не до Сатнунка и его изысканий, потому что ими основательно занялись высадившиеся на станции штронхи, а доктор спокойно и безо всякого ущерба для репутации сдался в плен, и сейчас сидит в тишине и уюте, попивает какую-нибудь этелекхскую жидкую бурду, с познавательным интересом наблюдая за экспонатами своего информационного фонда в естественной среде и в активном состоянии. До капитана же ему нет никакого дела, как, впрочем, никогда и не было.

Этелекх, из-за которого он застрял в этом промежутке между вымыслом и реальностью, то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство. Капитану на убогом пятачке пространства, что покуда сохранилось под его юрисдикцией из всего еще недавно казавшегося неохватным объема «Стойбища», не хотелось вспоминать о присутствии постороннего. Не слышать его бессвязных речей, не видеть остекленелых бессмысленных глаз, забыть о нем хотя бы сейчас.

Даже штронхи, словно бы в издевку, занимались чем угодно, бродили где угодно, но при этом обходили его крохотный мирок стороной.

Капитан понимал, что теряет рассудок. Но усилия, чтобы сохранить контроль над сознанием, оказались явно недостаточными. В какой-то момент он смирился и с этим неизбежным поражением, еще одним за этот бесконечный день. В конце концов, быть может, в безумии он сможет избавиться от раздиравших его душу демонов.

Капитан рыскал по слишком тесной для него клетушке, роняя и автоматически поднимая мебель, натыкаясь на стены, запинаясь о собственные ноги, о ноги лежавшего прямо на полу чужака. В руке его был зажат скерн, бесполезная злая игрушка, из которой его едва не убили, и напрасно, между прочим, не убили… тогда это он сейчас валялся бы на полу беспечным и бездумным чучелом, а этелекх, в полном соответствии с чужеродными этическими нормами, горел бы в своем личном аду. Когда пальцы от неконтролируемого чрезмерного усилия затекли и утратили чувствительность, то сами собою разжались, железяка выпала и с мерзким звяканьем укатилась от случайного пинка в угол.

Бежать. Укрыться и выждать. Быть может, о нем вспомнят свои, придут на помощь и заберут отсюда.

Но куда бежать с космической станции? Зажмуриться и нырнуть головой вперед, в холод и вакуум? Что ж, самый радикальный способ скрыться от самого себя…

Да и кто вспомнит? Кому есть дело? Даже эршогоннары явились сюда не затем, чтобы помогать, а поразвлечься. Истосковались они, изволите видеть, в своих провонявших разлагающимся пластиком корабельных трюмах по живой крови. Убивать – вот-де настоящее дело для настоящего эхайна. Особенно когда противник не в состоянии дать отпор. Убивать, зная, что сам останешься цел. Приперлись поохотиться… военная аристократия, элитная кость… и нарвались. Где они теперь, что с ними сталось? Судя по тому, как уверенно, без страха шляются по пустому поселку штронхи, выпала бравым охотничкам доля самая незавидная. И одна только надежда, что эти бронированные уроды с бурыми черепами вместо лиц хотя бы отчасти разделяют этические представления людей, а значит – не станут лютовать и при первом же удобном случае примут капитуляцию.

Нет, не вспомнят и не помогут.

Оставалось одно: соблюсти воинскую честь, исполнить свой долг.

Проблема была в том, что капитан Ктелларн утратил всякое представление, в чем означенный долг заключался.

Долг редко сочетается со здравым смыслом. Кабы все при выборе поступков руководствовались здравым смыслом, в мире не осталось бы храбрецов.

Убить этелекха. Просто убить, голыми руками. Убить как дикого зверя, на охоте. Капитан постоянно, с самого начала, повторял про себя, а с некоторых пор и вслух, что это всего лишь такие особенные животные, в силу мимикрии принявшие облик разумных существ… ну да, весьма высокоорганизованные, но все равно животные. Убить – и расквитаться за те несколько минут неслыханного унижения и, как следствие, за полную утрату контроля над ситуацией.

Хотя в свете последних известий было совершенно очевидно, что контроль был бы утрачен при любом развитии событий. Эршогоннары все равно вышли бы на охоту. Штронхи все равно захватили бы «Стойбище». Вся разница заключалась в том, что иначе здесь все горело бы и дымилось и повсюду валялись трупы. И у трупов были бы знакомые лица.

Вначале жестокая бойня, а спустя короткое время – не менее жестокая месть. Всякий на месте этелекхов стал бы мстить и был бы оправдан любым судом, не исключая высшего.

Капитану вдруг захотелось думать, что эршогоннары так и не добрались до своей цели.

А если добрались, то люди сумели бы каким-то необъяснимым, фантастическим образом дать сдачи.

Чтобы у трупов не было знакомых лиц.

Но он должен был что-то сделать. Хотя бы что-то, способное вернуть ему ощущение собственной телесности. О том, что он действительно существовал, у него было прошлое, он жил все эти годы, пускай даже не так, как хотел, что у него были надежды и амбиции, которые пошли прахом, что у него, как это ни парадоксально звучит, было будущее, которого теперь нет. Что он не призрак, не картинка угольком на грязной стене полусгоревшей казармы.

Эхайны прекрасно умеют убивать себе подобных.

Но еще лучше они умеют объяснять самим себе, что убивать – это правильно и хорошо.

А когда убиваешь животных, в особенности очень хитрых, приспособленных, изворотистых, то и сомнения в правоте не в пример слабее.

Внушая себе охранительную иллюзию, что все это время он был занят лишь тем, что охранял стадо… или стаю… экзотических чужеродных тварей, он тем самым готовил себя к ситуации, когда придется истребить их всех до единого. И самцов, и самок, и детенышей.

Ему приходилось нелегко, потому что здравый смысл диктовал одно, а чувства – совершенно другое.

Он мог сколько угодно повторять: животные… звери… скоты… Но все равно какого-нибудь Оберта, с которым почти сдружился, того же де Врисса, которого презирал, не говоря уже о командоре Хендриксе, которого втайне уважал, как уважал и других мужчин, он подсознательно воспринимал как равных себе, а в чем-то и превосходящих. Разве можно уважать животных или презирать?! Он видел в хохочущих и визжащих, разрывными снарядами носившихся по лужайкам, розовощеких, растрепанных существах не детенышей, а детей. Очень красивых детей, будь они неладны! И краше их были только женщины, которых язык не поворачивался называть самками.

У кого рука поднимется их убивать?!

…Он не мог знать, что это ловушка. Он был слишком наивен и слеп, и он сам, по своей воле, ступил в эту ловушку. Молодой, блестящий лейтенант. Образованный, светский… допущенный ко двору гекхайана. О, у него были прекрасные перспективы! Когда ему предложили участие в проекте «Стойбище», он счел, что это самый короткий путь к карьерным вершинам. Тем более что ему обещан был титул… тем, кому такое дано от рождения, не понять, что значит иметь аристократический титул в этом мире! А те, кому он обещан, демону-антиному уступят душу, лишь бы получить желаемое… Проект затянулся на годы и годы, и он, тотчас же ставший капитаном и поверивший, что это только первые капли проливного дождя горних благодеяний, был обманут в своих намерениях, во всех до единого. Он стерся и заржавел в этой космической могиле, как клинок в сырых ножнах. День за днем, год за годом – эти расплывшиеся от врожденной сытости и благополучия рожи… эта неистребимая маска дебильной доброты… это отвратительное, ничем не объяснимое дружелюбие… Даже возвращаясь в Эхайнор, он не мог отмыться, он становился чужим в собственном доме! И никакого будущего впереди… Он старательно, рассудочно пытался ненавидеть тех, кого охранял. Хотя бы даже за то, что, чем дольше находился рядом с ними, тем сильнее делался на них похож. Он становился таким же, как они. Становился человеком. Что может быть отвратительнее, чем эхайн, ставший человеком?!

Убить этелекха. Если это цена за то, чтобы снова стать эхайном, чтобы убедить самого себя, что эхайны совершенно другие и людьми никогда не будут, он готов ее заплатить.

Где этот проклятый скерн?!

Ах да, он же намеревался проделать все голыми руками…

Капитан Ктелларн утерся рукавом (что это было? пот или слезы, постыдный признак слабости?!) и обернулся к намеченной для заклания жертве.

Этелекха нигде не было.

Безо всяких мыслей в голове капитан пошарил глазами по тесной каморке. Здесь негде было спрятаться. И своими ногами уйти этелекх тоже не мог – он валялся в отключке, а то и без постороннего вмешательства мертвый. И ему пришлось бы как-то миновать препятствие в лице торчавшего посреди комнаты капитана.

Зато на стуле возле дверей сидел в несколько развязной позе, закинувши ногу на ногу, незнакомый эхайн. Просторный серый плащ его был небрежно распахнут, открывая простые походные одежды грубого монашеского покроя. Лицо его постоянно меняло выражение, из любопытного делалось то сочувствующим, то ироническим, и от этой непрерывной смены масок становилось не по себе, и было кристально ясно, что никакой это не эхайн, а человек в эхайнском обличье. То есть нечто намного худшее, чем эхайн, заразившийся вирусом человечности.

– Все кончено, капитан, – сказал незваный гость на прекрасном эхойлане, с отчетливым эхайнаггским акцентом, но по-человечески добрым голосом. – Вы безупречно исполняли свой долг, но теперь люди свободны, и мы более не нуждаемся в ваших услугах.

Капитан Ктелларн промычал что-то нечленораздельное и попятился, пока не уперся спиной в стену. Последние остатки рассудка оставляли его наедине с новой реальностью.

– Теперь очень скоро все вернутся домой, – продолжал незнакомец. – И вы в том числе. Нам не нужны ни пленные, ни заложники, вы же знаете.

– Где… – капитану потребовалось громадное усилие, чтобы подобрать слова и вспомнить имя. – Где навигатор де Врисс?

– С ним все в порядке, – заверил незнакомец. – Очень разумно с вашей стороны, что вы позаботились о его безопасности. Мы это ценим. У вас есть личные вещи, которые вы желали бы забрать с собой? Мы эвакуируем станцию.

– Нет… я не знаю… не помню…

– Если вам необходима психологическая или медицинская поддержка, у нас есть доктор. Собственно, у нас много докторов, – чужак коротко усмехнулся. – Например, доктор Сатнунк. Проект «Стойбище», как вы называете то сомнительное предприятие, в котором участвовали столько лет, закрыт, и теперь вы свободны. Мы постараемся, чтобы ваша карьера не понесла неоправданных издержек. Ну да об этом позже… Следуйте за мной, капитан, и… я полагаюсь на ваш здравый смысл.

Вот и все. Совсем все.

Он свободен. От прошлого, от будущего. От самого себя.

Зачем ему такая свобода?..

Послушно плетясь за незнакомцем, словно старик, из которого ушла вся жизнь едва ли не до последней капли, ссутулившись и волоча ноги, потупив взор, дабы не видеть отражения собственного позора в чужих глазах, капитан Ктелларн спросил бесцветным голосом:

– Как получилось, что вы всегда побеждаете?

– Нельзя победить того, кто с тобой не воюет, – спокойно пояснил тот.

– Да, мне говорили, – эхом отозвался капитан. – Никому не понять, за какие достоинства Стихии выбирают себе любимчиков.

 

32. День Ноль

Командор Томас Хендрикс открыл глаза. У него было странное чувство, как будто сквозь него пронесся ледяной вихрь и выморозил не только кровь в жилах, но и добрую половину памяти. Картинки недавнего прошлого выглядели туманными силуэтами по ту сторону расписанного морозными узорами стекла. Но это стекло оттаивало, бледные контуры набирали цвет и объем, хотя по-прежнему нелегко было восстановить распавшиеся связи между событиями.

– Небо плоское, – сказал командор Хендрикс плохо повинующимися губами. – Что с ним не так?

– Спасатели десантировались с верхних уровней станции, – пояснил чей-то голос, незнакомый и очень молодой. – Прямиком сквозь фантоматорные экраны.

Приложив изрядное усилие, командор Хендрикс сел. Очень сильно болела голова, перед глазами все плыло, временами срываясь в беспорядочное кружение.

– Кто вы? – строго спросил он сидевшего подле него юного эхайна. – Это вы спасатель?

– В некотором смысле, – с неожиданной радостью ответил тот.

Далее этот эхайнский юнец повел себя весьма необычно. То есть встал и, не вдаваясь более ни в какие объяснения, быстрым шагом удалился в сторону парфюмерного леса.

– Что за ерунда… – проворчал командор Хендрикс.

– Я тоже ничего не понимаю, – ответил Юбер Дюваль, который сидел в нескольких футах от него и выглядел необычно растерянным. – Где мое оружие? Где каратели? Где все?

– Такое ощущение, – осторожно заметил Эрнан Готье, – что мы многое пропустили…

– Мартино, вы здесь? – спросил командор Хендрикс.

– Здесь, – откликнулся Жозеф Мартино. – Вам не кажется, господа, что мы уже в раю?

– Рай – это выдумки для слабаков и неудачников, – сказал Готье брюзгливо. – К тому же, в рай не берут грешников, а все люди грешны изначально. Рай – это пустыня. А здесь растет всякая дрянь и при этом жутко воняет…

– И в раю не бывает чертей, – добавил Дюваль-старший, который увидел панбукаванов, торчавших в оцеплении на манер огородных пугал, что своим видом застращали бы и динозавра.

Командор Хендрикс тоже увидел, попытался удивиться, но у него ничего не вышло.

– Быть может, попадаются и добродетельные черти, – проворчал он. – Что если мы попытаемся встать и осмотреться?

Он не успел закончить эту здравую мысль, потому что из-за пригорка на них накатил человеческий поток, кричащий, плачущий и смеющийся одновременно. Увидев вокруг себя множество знакомых лиц, командор окончательно отказался от намерений как-то постичь и объяснить происходящее. Он просто сидел и почти механически отвечал на пожатия и приветствия, подозревая, что совершил какой-то героический поступок, о котором напрочь позабыл и вряд ли когда-нибудь вспомнит. «Спасибо, Жантель… спасибо, все хорошо… да, я в порядке, Ланс… а почему бы это я должен быть не в порядке… привет, Антуан, все прекрасно… мне позволят встать, в конце концов?» Краем глаза он видел рыдающую в три ручья Лили Дюваль, за которой прежде не замечал столь бурного проявления чувств, и Тони Дюваля, рыдающего так же безудержно и открыто, что для этого самовлюбленного и дерзкого юнца было абсолютно невообразимо. «Да, я хорошо себя чувствую, Ирен, хотя из ваших уст это звучит как намек на мой возраст… да, мсье Леметр, я вас узнаю, вас трудно не узнать, с утра вы практически не изменились, и почему бы это мне вас вдруг не узнать… а теперь все перестаньте галдеть, потому что у меня болит голова, и пускай кто-нибудь внятно объяснит, что стряслось и кто эти… гм… добродетельные черти…»

– Где он? – вдруг закричал Тони Дюваль, озираясь. – Где Сева? Куда он исчез?

– Кто такой Сева? – с тихим отчаянием, без всякой надежды получить ответ, спросил командор Хендрикс.

– Только что был здесь, – сказал кто-то растерянно.

– Я ему не поверил, – горько проговорил Тони. – А он… Господи, да найдите же его!

Позади толпы, поверх всего разноголосого шума, вообще где-то за пределами видимости, происходило некое активное движение, и эта активность нарастала с каждым мгновением. Отчетливо и совершенно неуместно прозвучал тугой хлопок, словно громадный кулак ударил в соразмерную ему подушку. Голоса разом стихли, лица застыли в неприятном ожидании, но разнесшаяся по-над опушкой многократно усиленная фраза «Прошу соблюдать спокойствие, здесь группа федеральных спасателей!..» вернула всем ставшее уже несколько непривычным земное чувство защищенности. «Добродетельные черти» продолжали с великолепным безразличием нести свою вахту, но, минуя их заслон, а то и пролетая над ним, то есть прямиком с бутафорских небес, к бывшим заложникам спешили люди, такие же в точности люди, как и они, много новых людей с незнакомыми лицами. В ярко-синих комбинезонах с нашивками в форме красного креста на белом фоне, в серебристых костюмах Звездного Патруля, а кое-кто и по-простому, по-домашнему, в потертых джинсах и ярких свитерах непривычного покроя.

Наступил День Ноль.

Командор Хендрикс предпринял очередную попытку подняться, но ему помешали – мягко и в то же время настойчиво.

– Сударь, очень хорошо, что вы лежите, продолжайте в том же духе, у вас прекрасно получается, а мы все сделаем сами…

Так и случилось. Две пары крепких рук, неявно усиленных экзоскелетами, легко подняли его и поместили в медицинский шезлонг, возникший рядом как по волшебству. Серьезные и в то же время доброжелательные лица – одно смуглое, другое до прозрачности бледное, глаза скрыты перламутровыми мовидами специального назначения для оперативной диагностики, негромкие голоса, из тех, что не режут ухо, не то что у эхайнов. Обмен репликами на родном интерлинге, и хотя каждое слово по отдельности понятно, вместе они складывались во что-то заумное: «Субъективный возраст минус десять-пятнадцать… избыточный вес… гиподинамика… пролапс митрального клапана…»

Командор молчал, втайне для самого себя наслаждаясь забытым ощущением праздности.

Ни о чем не нужно было беспокоиться, не думать ни о ком, а если и думать – то, впервые за много лет, о скорой встрече с близкими. Подбирать слова, уместные в момент встречи. Готовить себя к избыточным эмоциям, увы, неизбежным в подобных случаях.

И наконец-то строить планы на будущее.

– Сударь, не волнуйтесь, сейчас мы вас понесем…

Он ни капли не волновался. Тем более что унесли его недалеко, а всего лишь на свободный от столпотворения участок опушки, где с непрерывными успокоительными речами водрузили на голову шлем из легкого белого пластика, а совершенно уже темноликая дама с седыми кудряшками, во всем синем, приникла к развернувшемуся тут же экрану видеала.

– Очаги здесь, здесь и здесь, – объявила она в пространство отрывистым голосом.

– Что это значит? – спросил командор Хендрикс как можно более беззаботно.

– Ничего серьезного, – отрубая каждое слово, сообщила властная дама. – Последствия микроинсультов.

– Надеюсь, я вас не разочаровал? – осторожно попытался пошутить командор.

Он уже и забыл, как это бывает приятно – шутить с незнакомыми женщинами. В особенности, когда они готовы воспринимать твои шутки.

Дама явно была не готова.

– Вы не мой пациент! – рубанула она напрямик. – Кто следующий?

Командор, немного обескураженный, счел было, что о нем позабыли, и снова попытался принять вертикальное положение.

– Нет, нет, – прозвучало прямо над ухом. – Вставать вам пока не следует.

– А если?.. – с легким возмущением попытался протестовать командор.

– Мы что-нибудь придумаем, – хмыкнули в ответ.

Неизвестно откуда взявшийся ван Ронкел, бледный, осунувшийся, вдруг опустился на колени и молча уткнулся лицом командору в плечо. Слегка опешив от такой неожиданности, тот не придумал ничего лучшего, как потрепать его по вздрагивающей спине и пробормотать какую-то утешительную ерунду вроде:

– Ну, ну, что с вами, Геррит… все позади… видите, все-таки нас спасли…

Стоявшая над ними совсем юная и уже поэтому ослепительно прекрасная рыжая докторша с отчаянием в голосе твердила:

– Господин ван Ронкел, вам нельзя волноваться, пойдемте со мной!

– Ну почему нам нельзя волноваться? – спросил командор Хендрикс, чтобы хоть как-то разрядить напряженную сцену. – Теперь, когда все позади, мы ведь можем позволить себе немного эмоций, разве нет?

– Конечно, можете, – подтвердил смешливый смуглоликий медик из тех двоих, что обихаживали самого командора. – Но особо сильные эмоции лучше оставить на потом.

Как только ван Ронкела увели, он занял его место, слава богу – на грудь кидаться не стал, но приблизился со своими хитрыми мовидами почти вплотную.

– Вы помните, как вас зовут? – внезапно спросил он, и это вовсе не походило на шутку.

– Разумеется, – нахмурился командор. – Что за нелепый вопрос… Томас Йенс Хендрикс.

– Сколько вам лет?

– Пятьдесят семь – субъективных…

– Что сегодня было на завтрак?

Командор ни черта не понимал и, как бывало в подобных ситуациях, начинал потихоньку злиться на собственное непонимание.

– Кофе, – сказал он резковато. – А если точнее, паршивый эхайнский суррогат. Два тоста, выпеченных из эхайнской муки. Вы, должно быть, видели насаждения церфесса, местного злака. Несколько кусочков эхайнской органической субстанции, которую условно можно назвать «сыром». Порция каши из того же церфесса, с добавлением орехов. Обеда, как вы, верно, уже догадались, не было.

– Прекрасно, – сказал смуглый, хотя с его лица никак не сходила тень озабоченности. – Кстати, хотите кофе?

– Я слышал краем уха, у меня что-то не так с митральным клапаном. Если память мне не изменяет, это связано с сердцем и с тем не самым правильным образом жизни, что я вел последние пять лет.

– Пять лет, – задумчиво повторил смуглый, а седая злюка, что как раз в этот момент занималась Клодом Ланглуа, дернулась так, словно хотела все бросить и принять участие в странных расспросах, но удержалась, ограничившись короткой репликой на неизвестном языке.

Командор пожалел, что рядом нет Ниденталя, который наверняка не отказал бы себе в удовольствии тут же эту реплику перевести на интерлинг, лимбургский и пару-тройку других распространенных человеческих языков.

Кстати, о Нидентале.

– Могу я узнать, все ли группы вернулись? – спросил командор Хендрикс.

– Все, – рассеянно ответил смуглый. – Кроме, кажется, одной, за которой, как я слышал, уже отправили несколько человек.

– Несколько человек? – помрачнел командор. – Зачем? Разве они не могут вернуться без посторонней помощи?

– У меня нет информации, – уклончиво сказал смуглый. – Давайте лучше я принесу вам кофе. Земной, настоящий… ну, почти как настоящий. Вам можно.

Он исчез, и командор без промедления выбрался из своего шезлонга. Коль скоро кофе ему можно, то стоять на своих ногах – и подавно.

Опушка леса была заполнена людьми. На одного колониста приходилось не меньше троих спасателей. Создавалось впечатление, что бывших заложников деликатно и в то же время настойчиво пытались разъединить. Возможно, командору показалось. Или же в том заключался некий медицинский смысл…

Командор Хендрикс никак не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего. Кажется, он даже понимал, в чем причина. Глубоко внутри он упорно не верил в то, что избавление, которого так долго ждали, особенно в первые невыносимые месяцы, наконец пришло. Он отвык надеяться. Более того: с какого-то момента он и сам исподволь, украдкой, без нажима внушал подопечным идею о беспочвенности ожиданий, настраивал всех на долгую, стайерскую дистанцию, гасил истерики и одновременно разрушал иллюзии. Что удивительного в том, что он был первым, кто лишился иллюзий?..

Ближе всех к нему, утопленные в таких же шезлонгах, находились почему-то сплошь одни женщины, та же Ольга Шнайдер, те же Анна и Эрна Шмитт, все зареванные, и толку от них предполагалось немного.

Затем командор Хендрикс заметил Юбера Дюваля и помахал ему. Вокруг старшего Дюваля хлопотали не только супруга и сын, а еще и целый выводок медиков.

Ну да, конечно, теперь ему не было уже никакой нужды, как прежде, заботиться о двухстах пассажирах «Согдианы»… Но недостаток информации начинал тревожить и угнетать.

Зачем далеко ходить за примером: куда пропал Оберт со своей группой? Уж он-то прежде многих объявился бы рядом, хотя бы затем, чтобы похвалиться отвагой и хитроумием…

Кто эти устрашающего вида существа, что стоят кордоном вокруг лагеря заложников, и если это и впрямь кордон, от кого или чего они поставлены охранять? Не означало ли это, что не все еще эхайны были обезврежены?

В чем смысл несообразных вопросов, словно бы призванных проверить твердость рассудка и крепость памяти?

И почему эта медицинская орда так долго возится с совершенно здоровыми людьми? Ну, почти здоровыми – с учетом лагерных условий содержания и тех же микроинсультов?..

Командору мучительно захотелось по старинке собрать вокруг себя старших по группам и потребовать от них обычный отчет о состоянии людей и царящих настроениях. Краткий, обстоятельный и напрочь исключающий любые домыслы. Пока не прискачет капрал Даринуэрн и с постной физиономией, глядя поверх голов, не проскрежещет какую-нибудь обычную свою формулу, как то: «Господа, вы знаете правила…»

И, кстати, что сталось с капралом Даринуэрном? И вообще со всеми эхайнами, у которых был никем не отмененный приказ защищать людей, а бросить их на произвол судьбы и заклание препятствовала такая прекрасная и от всех сомнений оберегавшая штука, как воинская честь?

А заодно и с капитаном Ктелларном? И, черт побери, там же где-то был еще и де Врисс, вооруженный и по причине плохого самочувствия настроенный весьма агрессивно!..

Столько вопросов, и ни одного ответа. Невыносимое положение для человека, целую вечность не испытывавшего сомнений.

– Сударь, ваш кофе.

Командор Хендрикс потянулся за чашкой, источавшей невыносимый, душераздирающий, забытый аромат. Смуглоликий медик, словно забавляясь, сделал шаг назад, и чтобы получить вожделеемое, командору волей-неволей пришлось опуститься в шезлонг.

– Боже, что это? – прошептал он. – Без сахара, с кайенским перцем?!

– Ваш любимый рецепт, – кивнул смуглый.

– Но как вы узнали?..

– Мы знаем о вас решительно все.

Командор пил кофе мелкими глотками, словно ожидал, что с минуты на минуту непрошенная иллюзия рассеется и он снова окажется в своей клетушке наедине с чашкой эхайнской бурды.

– С вами хотят поговорить, – между тем сказал смуглый, вдруг сделавшись серьезным. – Вы вправе перенести беседу на любое удобное для вас время либо отказаться вовсе, если не расположены или чувствуете себя недостаточно хорошо.

– Отчего бы и не поговорить, – пожал плечами командор Хендрикс. – Я в порядке, что бы вы обо мне ни думали.

Смуглый коротко кивнул, шепнул: «Я буду рядом!» и отошел. А на его месте появился невысокий, почти миниатюрный и очень складный человек неопределенных лет, с гладко зачесанными назад черными волосами и подвижным загорелым лицом. Одет он был во все белое, словно бы специально для того, чтобы не затеряться в общей серо-голубой гамме.

– Командор Хендрикс, для меня это честь, – сказал он, поклонившись. – Я Эрик Носов, это я руковожу спасательной операцией, и это ко мне должны быть адресованы все ваши вопросы. У вас ведь есть вопросы?

 

33. Из жизни Эрика Носова. Фиаско на Сарагонде

…Итак, Сарагонда. Небольшой уютный мирок в скромном, пятьдесят семь парсеков, отдалении от Земли. Самоназвание у него было, разумеется, иное, хотя и созвучное, но человеческим голосовым аппаратом невоспроизводимое. Сарагонда… красивое слово, кстати – вполне распространенное на полуострове Индостан. Население – кваррху, семигуманоиды, отнесенные к социометрическому классу III-D. Приземистые мощные существа, непринужденно сменявшие прямохождение на четвереньки, от макушки до, наверное, пят покрытые густым шерстяным покровом, который фигурно выстригался и выкрашивался во все мыслимые цвета в зависимости от рода занятий и кастовой принадлежности. До межпланетных сообщений кваррху не доросли, идею множественности миров воспринимали критически, да и до общественного согласия было еще ох как неблизко. Галактическое Братство приглядывало за ними вполглаза, своего присутствия никак не обозначая. До той поры, пока на Сарагонду не обрушилось одно из самых страшных бедствий в истории обитаемой Галактики.

С непроглядно-серого, будто каменного, неба беспрерывно лилась тяжелая ледяная вода, топя в жидкой грязи тела погибших. Единственный гигантский материк ходил ходуном, словно брезентовое полотнище на ветру, и угроза разлома была более чем реальна. Как следствие, ожили какие-то древние вулканы, ливень рушился в лавовые потоки, и воздух становился горячей смрадной взвесью, что выжигала легкие сильнее фосгена. Иногда дождь прекращался, и пепельные хлопья, будто уродливые серые снежинки, саваном покрывали мертвых вместе с умирающими, а других там не было вовсе.

Началом всему послужило столкновение литосферных плит, по-научному «коллизия», вины кваррху в том не заключалось никакой, и поделать с бедствием такого масштаба ничего было нельзя. Разве что эвакуировать все население планеты и попытаться приварить одну плиту к другой направленными импульсами сверхвысокой энергии, после чего смиренно ждать результатов вынужденного вмешательства в тектонические процессы. Как, собственно, и собирались поступить вначале…

Но беда в одиночку не ходит: подземные толчки разнесли в прах считавшиеся сверхпрочными стены секретных лабораторий, где за каким-то дьяволом велись евгенические эксперименты, сколь опасные, столь и безрассудные. В космос они, видите ли, не стремились, а вот с генетикой вздумали шутки шутить… Перед катаклизмом планетарного масштаба вся эта супер-пупер-защита не выстояла, и какое-то свирепое вирулентное дерьмо вырвалось на волю.

C этого момента об эвакуации и речи не шло. Равно как и о продолжении политики невмешательства. Галактическое Братство в лице Федерации отбросило к чертям конспирацию и открыто предложило помощь правительству кваррху, точнее, сообществу правящих элит от почти двух сотен разношерстных и разновеликих административных образований всех мыслимых социальных укладов, каковая помощь надменно и демонстративно была отвергнута. Вот только уродливых клоунов, выдающих себя за пришельцев из космоса, здесь не хватало!.. Спустя сутки предложение было сделано повторно, но никто уже не отвечал. Все общественные институты рухнули сами или были сметены охваченными смертным страхом толпами.

Сарагонда превратилась в ад.

Корабли Федерации зависали над кипящей жижей и выбрасывали из грузовых люков в этот ад тяжелые гравитры. Никаких медикаментов, только полевые лаборатории со специалистами – ни у человечества, ни у Галактического Братства по понятным причинам не было средств для борьбы с «генетической чумой», как наспех и невпопад медики обозначили для себя эту беду. Все надлежало изобрести, испытать и поставить на поток прямо на месте. Интеллектуальной мощи и нравственной зрелости человечества был брошен вызов, и человечество его приняло. Не в одиночку, разумеется: вместе с людьми и под видом людей на Сарагонду высадились виавы.

Молодой ксенолог Константин Кратов прибыл со вторым эшелоном спасателей. Медлаборатории уже выдали первые результаты, активность эруптовируса, «разрывного вируса», как уже осознанно и поделом был поименован возбудитель недуга за его поведение в клеточных структурах, можно было подавить – но не локализовать, не излечить и тем более не устранить последствия. В тот момент вообще было неясно, излечима ли «генетическая чума» в принципе или последний кваррху погибнет прежде, чем удастся получить ответ на этот зловещий вопрос.

Было мрачно и безысходно – вне зависимости от времени суток. Кратов работал в группе контакта на севере, на том самом побережье, где при счастливом стечении обстоятельств можно было найти «Узницу Миров» – божественную самосветящуюся жемчужину, из драгоценностей драгоценность, но обстоятельства складывались настолько злосчастным образом, что никому и дела не было до сокровищ океанской пучины. В то время он являл собой необученного неофита, неуклюжего и громоздкого, совершал массу глупостей, лез куда не надо, не изжив еще до конца плоддерской удали, все время что-то ронял и совершенно не ведал страха…

Страх пришел потом, вместе с бессонницей. Перед глазами безотвязно стояли черные жирные лужи, подернутые рябью от нескончаемого дождя и нервно вздрагивавшие от афтершоков, черно-красное зарево во весь горизонт – и тела, тела… Там вообще мало кто спал, транквилизаторы не действовали, и вскоре прибыла группа психологов – купировать нервные срывы у миссионеров.

Беспрестанные цунами воспринимались как досадное затруднение и жутко раздражали, не более того. «Что, опять катит?» – «И, как всегда, не ко времени». – «Давно следовало откочевать подальше от берега». – «Ну, на берегу хотя бы не так трясет». – «На сколько поднимаемся?» – «Сто или двести, должно хватить». – «За глаза…»

Однажды Кратов поймал себя на том, что ему со своей непрошибаемой иммунной системой стыдно быть аномально здоровым среди умирающих. Когда, в развитие этой мысли, он начал подозревать вирусологов-исследователей в неспешности, стало очевидно, что ему тоже нужна помощь психолога…

На очередном совещании прозвучало: мы терпим фиаско, пытаемся одолеть врага, о котором ровным счетом ничего не знаем. Все, кто имел касательство к появлению эруптовируса, оказались в числе первых его жертв. На исследование его природы и поиск противодействия уйдут годы, но у кваррху нет столько времени. И как-то сама собой возникла идея, что неплохо было бы покопаться в руинах лаборатории, откуда все началось, и найти там хотя бы какую-то информацию. «Хорошая идея, – сразу сказал не по ситуации щеголеватый, изящный, похожий на подростка руководитель Контура безопасности по имени Эрик Носов, которого все недолюбливали за обыкновение везде совать нос и первым долгом все запрещать. – Я могу это сделать». На него посмотрели с еще большей неприязнью. «Но мне понадобятся добровольцы, – продолжал Носов, давно уже привыкший к атмосфере антипатии. – Я же не генетик, могу притащить что-нибудь не то. Два-три генетика с опытом выживания… хотя других, подозреваю, сюда бы не пустили. Желательно – сопровождающий из кваррху, и еще я возьму троих из Контура». – «Ну, допустим», – сказал начальник миссии Фред Ханстра, темный от бессонницы и переживаний, профессиональный организатор с богатым спасательским прошлым, в котором никогда прежде не случалось гибели цивилизации. «Забросите нас воздухом как можно ближе к лаборатории, – азартно сказал Носов. – Вместе с небольшой гравиплатформой. Безопасность в пути я обеспечу. В конце концов, чего там особенно бояться? Звери разбежались, вирусу мы не по зубам… Вулканы? Баловство. Заберете нас по вызову оттуда же, где высадили». – «Можно мне с вами?» – спросил из своего угла Кратов. «Кто это такой смелый?» – осведомился Носов с иронической ухмылкой. «Я ксенолог, – сказал Кратов обиженно. – И у меня громадный опыт выживания. В плоддерах…» – «Нет, спасибо, – ответил Носов. – Ксенологи там не нужны, в особенности такие громоздкие. А плоддеры и подавно. Случись нехорошее, кто вас потащит на себе? Как-нибудь в другой раз, хорошо?» – «Я сам кого хотите дотащу туда и обратно», – проворчал Кратов, но не был услышан.

Добровольцами вполне ожидаемо вызвались все генетики до единого, и Носову осталось лишь указать на тех, кого он держал в уме уже в момент оглашения своего плана.

Выбор проводника оказался еще проще, поскольку совершенно здоровых и вменяемых кваррху к тому времени насчитывалось не более полусотни, и нужен был лишь тот, кто готов к дороге в один конец. Конечно, его накачали промежуточной, самой успешной на данный момент вакциной, уговорами сломили сопротивление – какие-то невнятные этические препоны! – и упаковали в глухой защитный костюм. И все же, и все же…

Кратов без особой надежды предложил свои услуги еще раз, перед самым вылетом, и снова был отвергнут.

Если Сарагонду можно было считать адом, то группа Носова отправлялась к самому Престолу Сатаны. Так это место обозначил на карте какой-то мрачный остряк. Никто не верил в их возвращение – кроме парней из Контура, что давно знали Эрика Носова. На все вопросы они сообщали одно и то же: «Все будет хорошо. Эрик большой пижон и наглец, но он лучший. Завтра он вернется…» Примерно так же отвечал и сам Носов: «У нас все хорошо. Потерь нет и не будет. Будьте готовы забрать нас завтра».

Так продолжалось бесконечных пять дней, и все это время кваррху умирали тысячами и тысячами.

А потом Носов и его люди вернулись с материалами из лаборатории, вернулись все до единого, живые, здоровые и полные впечатлений, и даже кваррху-проводник выглядел неплохо, хотя его и потряхивало от лошадиной дозы вакцины. Сам Носов, за эти несколько дней иссохший, словно мумия, но не утративший осанки и форса, успел еще сделать доклад руководству миссии, отпустить пару острот, ответить на приветствия, и вдруг замолчал, поплыл взглядом, и не упал даже, а осел где стоял, будто из куклы в натуральную величину вдруг выпустили воздух, а вернее – вынули живую человеческую душу; наступила реакция.

Остальных накрыло чуть позже: кого-то колотила истерика… кто-то впал в ступор, не мог ни есть, ни пить, ни говорить… у проводника обнаружились симптомы «чумы» в самой острой форме. К утру он умер в походном госпитале, успев произнести короткую фразу, которую находившийся рядом медик не понял и как сумел воспроизвел Кратову. «Ничто не должно быть напрасно», – перевел тот. И отправился к Эрику Носову, что валялся в соседнем отсеке.

В отличие от остальных, с ним хлопот было меньше всего: лежит себе и молча, не мигая таращится в низкий потолок. Кратов задвинул за собой дверь, без усилия усадил Носова, привалив к стенке – тот не противился, кукла куклой… – и достал из кармана фляжку. «Сейчас я тебя ударю, – сказал Кратов. – Если попаду, ты пьешь. Если увернешься, пью я. Нормальная плоддерская психотерапия». Он ударил – несильно, ладонью, и попал. «Пей». Носов не реагировал, глядя сквозь него. Зловеще усмехаясь, Кратов зажал ему нос и, выждав момент, втолкнул горлышко фляжки между зубов. Носов поперхнулся и задышал. «Вторая попытка, – сказал Кратов. – Готов?» На сей раз Носов попытался уклониться, но вяло и неспешно, овладевшие его сознанием призраки не сдавались без боя. «Пей». Носов отпихнул фляжку, однако силы были неравны. «Продолжаем», – беспощадно сказал Кратов. «Иди к черту, плоддер вонючий», – прошипел Носов. «После тебя», – ответил Кратов ледяным голосом и отпустил очередную затрещину. «Хватит, – сказал Носов. – Откуда у тебя эта отрава?» – «Из стандартного пищеблока. Полночи убил на небольшую емкость». – «Разве пищеблок способен синтезировать алкоголь?» – «Не способен. Но у плоддеров к технике особый подход». – «Дай сюда, – проговорил Носов почти живым голосом и сделал большой глоток. – Думаешь, ты плоддер и тебе все можно? Все повидал, ни хрена не боишься, да? – Его язык слегка заплетался, из глаз текли слезы. – Мальчик… Кутенок… Плоддер, мать твою… А хочешь, я расскажу тебе, каково оно – у Престола Сатаны?..»

И он рассказывал до полудня, не выбирая слов, скучным монотонным голосом, а потом уснул на плече у Кратова…

В конце концов, людям и виавам удалось создать эффективную вакцину против эруптовируса. Но к тому моменту на материке не осталось ни одного живого кваррху.

Спасение запоздало на бесконечно долгие десять дней.

Вернувшись из очередного безрезультатного рейда по островам в поисках случайно избежавших гибели автохтонов, Кратов почувствовал, что сходит с ума. Он сам пришел в госпиталь, безропотно принял всю полагающуюся терапию и отправился в ближайший свободный отсек – собственно говоря, теперь они все были свободны. Легче не стало. Он не мог примириться с поражением: это вступало в жестокий конфликт с его врожденным представлением о могуществе человеческого разума и всесилии Галактического Братства, это выбивало почву из-под его ног, ниспровергало постулаты его маленькой личной религии. Да, он сознавал, что у всякого всемогущества есть свои пределы: ему рассказывали о чудовищных фиаско, выпадавших на долю тектонов, о вселенских катастрофах, о погибших мирах – да он и сам бывал в таких мирах. Взять хотя бы тот же Титанум… Так что особенных иллюзий он не питал – вернее, думал, что это иллюзии…

Эрик Носов застал его в жалком состоянии: Кратов сидел в углу койки, обхватив голову руками, будто ей угрожало разорваться изнутри. «Очень удачно, – сказал Носов, язвительно усмехаясь. – Не пришлось придавать тебе правильное положение для плоддерской психотерапии». Неторопливо извлек из кармана фляжку. И врезал ладонью наотмашь. По физиономии не перепало – помешали переплетенные конечности, но все равно получилось звонко…

Вскоре началась эвакуация миссии. Впереди ждал карантин. Будто в издевку, угомонилась нескончаемая подземная дрожь, пресекся ливень, просветлели облака и успокоились воды океана. Этот мир исполнил задуманное – сбросить с себя бремя мыслящей материи, – и теперь приходил в себя, подобно заложнику, внезапно получившему свободу.

И бредя по мелководью, можно было без большого труда приметить «Узницу Миров»…

Тогда, на Сарагонде они сошлись с Носовым довольно близко – как никогда уже не удавалось впоследствии. Потому что в дальнейшем Носову часто выпадало заниматься вещами, которые Кратову чрезвычайно не нравились, даже когда он умудрялся убедить себя в неизбежности их и необходимости. Во всяком случае, Кратов мог быть абсолютно уверен: Эрик Носов ничего не боялся и на большинство вопросов знал порой весьма неприятные ответы…

 

34. День Ноль (окончание)

– Глупо отрицать, что у меня есть вопросы, – проворчал командор, которому этот вертлявый типчик отчего-то сразу не понравился.

– Тогда я начну отвечать на них сразу, чтобы сэкономить вам фонетические усилия. Итак: Федерация провела спасательные мероприятия с непростительно громадным запозданием, поскольку не имела ни малейшего представления, где вас искать.

– Я и сам до недавних пор не знал, что мы болтались в экзометрии. Эта ваша придумка с паролем «Дайте нам знать», спору нет, была остроумна…

– Так вы все же прочли наши сигналы?! – обрадовался Носов. – Господин Ниденталь, наверное?

– … но обречена, если бы станция почему-то вдруг не вернулась в субсвет.

– Один мой друг называет это «швырять камни по кустам». Когда давление обстоятельств слишком велико, что-нибудь да приведет к желаемому результату. Вряд ли вам интересно… но станцию должны были вернуть. И, как только мы узнали время и место, операция по вашему спасению перешла в активную фазу. Там, снаружи, – Эрик Носов небрежно ткнул большим пальцем куда-то себе через плечо, – была добрая заварушка. Эхайны согнали сюда несколько штурм-крейсеров и попытались разрушить станцию торпедами, пока эти свирепые ребята, герцогская десантура, брали ее на абордаж. Сейчас все закончилось. И там, и здесь. Как только медики убедятся, что вы в состоянии перенести дальний перелет, мы все покинем эту жестянку.

– Полагаю, мы давно уже в состоянии отсюда убраться.

– Есть небольшое осложнение. – Носов на мгновение задумался, стоит ли ему посвящать командора в подробности. – Вернее, опасение, что эхайны, которые все это время позволяли себе весьма вольные эксперименты над вами, ввели всем или некоторым из людей ментальные программы самоуничтожения. Мы называем их «шат-ап», и эта гадость способна убить всякого, кто совершит какое-то определенное действие или хотя бы даже произнесет слово. Пока никаких следов «шат-апа» не обнаружено, однако мы должны обследовать всех до единого, причем одномоментно.

– Вы уже знаете про… пятнадцать украденных лет?

– Да, – кивнул Носов. – И не только. Были и другие эксперименты, и они еще станут предметом нашей головной боли… да и вашей, впрочем.

– Лично у меня голова уже болит, – заметил командор Хендрикс.

– Между прочим, доктор Сатнунк активно с нами сотрудничает. Я бы даже сказал – он рвется продолжать свои наблюдения!

– Пошел он к черту, – буркнул командор Хендрикс.

– Я так и подумал… – хмыкнул Носов. – Далее: первый навигатор де Врисс в безопасности. У него какое-то запущенное осложнение, связанное с сердечной мышцей.

– Он профессиональный астронавт, – возразил командор. – Никто бы не допустил его к полетам с осложнениями на сердце.

– Ничего нет хорошего в том, что профессиональному астронавту в область грудины приходится залп из эхайнского разрядника. И, как следствие, клиническая смерть, а также реанимационные мероприятия в эхайнском стиле… – Оба не сговариваясь сардонически улыбнулись. – Во всяком случае, господин де Врисс уже доставлен на спасательный галатрамп, где им занимаются земные специалисты, а не эхайнские коновалы. Кстати, Хоакин Феррейра находится там же. Его прогноз намного сложнее.

Командор Хендрикс покраснел.

– Как мы могли упустить это из виду…

– Что именно? – Носов недоумевающе приподнял бровки. – Впрочем, не важно. Командор, вам всем предстоит интересная жизнь. Не скажу, что завидую, но хотел бы оказаться на вашем месте… – Командор Хендрикс недоумевающе вскинул брови, и Носов поспешил внести уточнение: – В период адаптации, разумеется. Быть заложником мне никогда не нравилось… Вы увидите собственный мир изменившимся. Ваши дети окажутся почти вашими ровесниками…

– Что за вздор вы несете, – с плохо скрываемым негодованием произнес командор.

– Прошу извинить, – прервал свои излияния Носов, нимало не смутившись. – Дурная привычка видеть происходящее со стороны, а не изнутри. Впрочем, продолжим. Что касается заблудившейся группы из десяти человек…

– Что с ними? – спросил командор, подавшись вперед.

– Есть потери, – нахмурившись, проговорил Носов. – Один человек. Они наткнулись на эхайна, одного из Истребителей Миров.

– Кто? – мигом утратив голос, спросил командор Хендрикс.

– У меня пока нет точных сведений. Группа еще в пути. Однако упоминалась фамилия «Оберт».

Оберт. Дирк Оберт. Болтун и провокатор. Хитрец и насмешник. Трусоватый умник с комплексом самоубийцы, как он сам частенько говорил о себе. Казалось, он должен был выжить при любом повороте событий, потому что такие не подставляются под удар без веских к тому причин… Командор обнаружил, что кофе из его чашки весь пролился на землю.

– По-видимому, он сам бросился на эхайна, – продолжал говорить Носов, и его слова доносились до командора, словно откуда-то из другой комнаты. – Наверное, хотел дать остальным возможность убежать. Этот ваш Оберт безумно смелый парень, шансов у него практически не было. Но расчет себя оправдал. Люди спаслись. Мне жаль, если вы знали его достаточно близко… да мне в любом случае очень жаль.

Все объяснимо. Там была Клэр Монфор. И дети. Оберт счел, что это достаточно веская причина, чтобы расстаться с жизнью.

– Да, – с трудом проговорил командор Хендрикс. – Таких храбрецов поискать.

«Я буду тебя оплакивать, Оберт. Не знаю, как другие, к тебе относились очень по-разному… Многим ты надоел своим странноватым чувством юмора, многих попросту раздражал. Это забудется. Потому что ты спас женщин и детей, которых тебе доверили».

– Это единственная потеря из числа заложников, – сказал Носов. – Хотя изначально говорилось о четырех погибших. В числе которых упоминались и вы, командор.

– Что это значит? – спросил тот рассеянно.

– Дело в том, что… Ну, меня заверили, что ваше самочувствие позволяет и с нервами у вас полный порядок… В общем, вы четверо – вы, Готье, Мартино и Дюваль, – погибли в ходе огневого контакта с эхайнскими карателями.

– Забавно, – сказал командор Хендрикс, мучительно пытаясь сосредоточиться. – Вы… то есть, мы… научились воскрешать мертвецов?

– Мы – нет, – сказал Носов. – По крайней мере, так я считал до этого дня. Наши специалисты сейчас занимаются видеорегистраторами станции… здесь они повсюду, что весьма облегчает нам работу. Я потом вам покажу, как это выглядело со стороны… Вы что-нибудь знаете об эхайне по имени Северин Морозов?

– Ничего, – покачал головой командор Хендрикс. – Странное имя для эхайна… Никогда такого не встречал.

– Интересно, почему меня давно не удивляют подобные ответы? – скорчил саркастическую гримасу Эрик Носов.

…Про юношу, чье лицо командор Хендрикс увидел первым после почти мистического возвращения к жизни, он вспомнил много позже, когда Носова уже и след простыл. Первое время он хотел было разыскать этого чернявого типчика с раздражающими манерами, но это оказалось не так-то просто, а затем и вовсе забылось за тысячью новых забот.

 

35. Гранд-адмирал Вьюргахихх тает в воздухе…

…Бронированная и наглухо замкнутая хитроумнейшими шифрами дверь кабинета Субдиректора Оперативного дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки была вскрыта специалистами отдела внутренних расследований за полминуты и без единого звука. Сдвинув ее одним отработанно резким рывком, капитан группы захвата т’гард Андирагарн набрал полную грудь воздуха, дабы произнести формулу почетного ареста, и даже успел приступить:

– Высокочтимый янрирр, имею несказанную честь… – но тут же замолчал.

Сопровождающие его военные экзекуторы, никого чином младше штаб-сержанта, деловито рассыпались по помещению, занимая условленные регламентом позиции.

– Пусто, янрирр капитан, – равнодушно констатировал один из них.

– За шторкой посмотрите.

– Уже.

Ожидавший своего выхода за дверью гранд-майор Джахакрударн вдруг с непривычной неловкостью обнаружил, что о нем позабыли. Он без церемоний отодвинул загораживавшего проход экзекутора и ступил в кабинет. Ему пришлось преодолеть естественное любопытство и придать себе подобающий деловой вид.

– Судя по всему, гранд-адмирал счел за благо нас не дожидаться, – заметил он с иронией. – Нам бы подобную резвость в его годы… И где же он? Растаял в воздухе, подобно облаку доброго зузыряга?

– Мы точно знаем, что пределы Плонгорна он не покидал, – возразил капитан Андирагарн.

– Следовательно, должен быть тайный ход. Но пока что меня интересует сейф. Вы нашли сейф?

– А чего искать, – хмыкнул один из экзекуторов. – Вот он, прямо за креслом.

– Так что же мы медлим?

Капитан подозвал скучавших в коридоре оперативников. Явился один, а другой остался подпирать стенку и нарочито скучать дальше. Отодвинув кресло и стол, оперативник скорчился над едва заметной среди декоративной настенной лепнины дверцей. Прошло несколько тягостных минут, прежде чем к нему присоединился заинтересованный напарник. Стол был вынесен в коридор.

– Не задерживаться, не смотреть! – гонял капитан Андирагарн мимохожих случайных свидетелей.

– Ну, что копаетесь? – сердито осведомился Джахакрударн.

– Не говорите под руку, янрирр… – враждебно и невнятно пробурчал один из спецов.

На сей раз процедура заняла почти четверть часа.

– Благоволите открыть сами, – сказал оперативник, разгибаясь, после чего оба со всевозможным проворством удалились на солидное расстояние.

– Глупости… – проворчал гранд-майор, но на всякий случай, сохраняя вид чрезвычайной важности, последовал за ними. Так, для порядка.

– Вздор, – надменно произнес капитан Андирагарн. – Янрирры, пожалуйте все прочь.

Он извлек из-за пояса форменный стек, прижался спиной к стене, зажмурился и, изо всех сил вытянув руку, подцепил дверцу… Джахакрударн в коридоре услышал звонкий удар, хлопок и нескончаемой длины фразу на самом что ни на есть казарменном кнакабуме, какой только можно было себе вообразить. Ворвавшиеся в кабинет застали капитана сидящим на полу и растирающим шишку на лбу.

– Сволочь! – бурно сквернословил Андирагарн. – Мудорныть мисхазная! Изволите видеть, сидела в сейфе, а стоило мне нагнуться, как саданула дверцей со всей кугажмузной дури мне прямо в тибряз и дала деру!..

– Кто дал деру?! – возопил гранд-майор.

– Не могу знать, – злобно сообщил капитан. – Весьма сходственно со здоровенной блохой из жидкого металла. – Он поднялся, продолжая активно заниматься своим лбом. – Но, кажется, эта тварь засветила нам секретный выход из кабинета.

– Что вы несете, – поморщился Джахакрударн. – Все секретные выходы из всех помещений замка Плонгорн должны быть нанесены на планы этажей!..

Иронический смех оперативников был ему ответом.

Очень скоро гранд-майор принужден был со смущением констатировать, что в его деятельности по аккумуляции всей и всяческой информации существуют серьезные изъяны. Неучтенный выход действительно обнаружился за полупрозрачной узорчатой шторкой, и он был по-прежнему закрыт массивной дверью с кодовыми замками, искусно замаскированной под лепнину. Если не считать аккуратного дымящегося отверстия на уровне пола.

– Чего же она из сейфа не выбралась, эта мразь? – недоумевающе спросил в пространство один из оперативников.

Другой молча показал ему на почти до половины, но все же не до конца проплавленную дверцу из особо прочного металла, что обыкновенно идет на изготовление физической защиты штурм-крейсеров.

– Сволочь, – упавшим голосом проронил Джахакрударн. – Мудорныть…

– Не огорчайтесь, янрирр, – молвил капитан Андирагарн. – Дальше метрополии он не уйдет.

– Я не о том… – тяжко вздохнул гранд-майор, вороша пальцем угольки, в какие превратилось все сколько-нибудь ценное содержимое сейфа. Между прочим, вместе с надеждами собрать из разрозненных эпизодов целостную и логичную картину событий.

– Почему вы решили, что не уйдет? – спросил он без особого интереса.

– А как же «проклятие ветерана»? – охотно напомнил капитан. – Вы должны знать.

Джахакрударн, морщась от позорища, помотал головой. Сегодня явно был не его день.

– Заляжет где-нибудь, – заверил его капитан Андирагарн, – а потом непременно себя проявит. Персоны такого ранга мало что смыслят в старой доброй конспирации…

 

36. … а контр-адмирал Каннорк сливает карьеру

На сей раз дверь открылась без сигнала и даже без звука. Вошли четверо в одинаковых темных одеждах без знаков различия и даже, кажется, на одно лицо. Трое встали по углам (у одного в руках был широкий рулон черного блестящего пластика), четвертый тщательно затворил дверь. Негромко осведомился: «Имею честь лицезреть контр-адмирала Каннорка?» Тот медленно выпрямился в своем кресле и, не в силах извлечь хотя бы ничтожнейший звук перехваченной глоткой, просто кивнул. «Извольте принять к сведению, что мне поручено исполнить акцию, предусмотренную приложением три точка четыре к особому распоряжению Директора Бюро Военно-космической разведки за номером три-три-два-шесть-девять-ноль-девять». – «Но гранд-адмирал отменил…» – попытался вяло протестовать Каннорк. «Не отменил, а отсрочил. Залогом чего было его личное присутствие на территории Оперативного дивизиона. В настоящий момент гранд-адмирал покинул свою резиденцию и отбыл в неустановленном направлении. Следовательно, упомянутая отсрочка силы более не имеет. Благоволите встать, янрирр контр-адмирал. Не желаете? Как вам будет угодно».

 

37. Анабасис Кратова, или Игры, в которые играют всерьез

Кратову предстоял затяжной многосуточный анабасис, в ходе которого намечалось посетить несколько весьма разнесенных в пространстве планет, и каждый новый экзометральный переход был дольше предыдущего. Это обстоятельство радовало его крайне мало, но не оставляло ни единого шанса уклониться. Что ж, за все полагалось платить, а взятое в долг возвращать в установленные сроки.

В самом начале перелета имел место промежуточный финиш в некой совершенно лишенной планет звездной системе, все достояние которой заключалось в небогатом астероидном поясе. По этой причине собственного имени звезда не заслужила, зато снабжена была длинным цифровым обозначением. Здесь их дожидался «пикси», корабль федерального Звездного Патруля, как и полагалось – очень небольшой и очень шустрый. Четверо патрульников, один другого здоровее, как на подбор, – возможно, их и впрямь подбирали специально, – молча поднялись на борт галатрампа, молча прошествовали по коридору под сумрачными взглядами эхайнской команды и так же молча забрали мобильный медицинский бокс, похожий на плод гигантского растения, вытянутый, обтекаемый и безукоризненно белый. До шлюза бокс плыл на гравиплатформе, на борт «пикси» его внесли на руках. Внутри глубоким и, хотелось верить, безмятежным сном спала Ледяная Дези. Спала с того самого момента, как «Воин Пространства Агармагг» оторвался от не слишком гостеприимной тверди Эхитуафла. На самом деле то был не обычный сон, а «крепускулярный стазис». Что это означало, Кратов не ведал, но как ему объяснил третий навигатор «Агармагга», исполнявший здесь обязанности медика и, судя по всему, действительно имевший соответствующее образование, это было лучше сна хотя бы потому, что не предполагало сновидений. Так или иначе, через считанные часы Дези должна была вернуться на Землю, где ею займутся нейрофизиологи и психотерапевты, чтобы свести к минимуму последствия тяжелого нервного срыва…

Мысль о неизбежной уплате по счетам вновь настигла Кратова, когда он стоял у закрывшейся перед его носом диафрагмы люка. Невыносимость этой мысли заключалась в том, что Кратов прекрасно понимал: он не может совершать все на свете поступки и принимать во всех событиях участие самолично, и в то же время в любых обстоятельствах предпочитал бы расплачиваться сам. Поэтому организатор и стратег из него получался самый никудышный.

Весть об освобождении заложников застала Кратова уже на пути в пределы Светлой Руки. Эрик Носов, излагая факты, был вполне объяснимо лапидарен.

– Я не знаю и не понимаю, – сказал он устало, – как и зачем там объявился Морозов. Но мы его упустили.

– Хреново, – сказал Кратов тусклым голосом.

– Но мы знаем, что он жив и благополучен.

– Хорошо, – сказал Кратов с той же интонацией.

– И этот твой мальчик не так прост, как мы о нем думаем.

– Что он натворил?

– О том строго с глазу на глаз. Хотя сделать из его милых шалостей тайну вряд ли удастся – там не менее двухсот свидетелей. В качестве слабого утешения направляю тебе фрагменты снятых с регистраторов станции записей с его участием. Очень удачно, что эхайны все на свете весьма скрупулезно регистрировали. Это была не просто изоляция группы людей, а крайне продуманный и комплексный проект, который еще на какое-то время доставит нам массу хлопот…

На записях не лучшего качества Северин выглядел слишком исхудалым и слишком взрослым. Словно бы за эти дни, что он провел вдалеке от дома и заботливого человеческого окружения, в его жизни произошло чересчур много безрадостных событий и неприятных откровений. Кратов остановил видеопоток на единственном фрагменте, когда юноша, сам того не подозревая, глядел прямо в объектив регистратора. «Что они делают с тобой, малыш?» – подумал Кратов тоскливо.

– Но мы спасли людей, – сказал Носов, и продолжал говорить что-то еще, однако речи его протекали мимо кратовского восприятия, не вызывая вполне ожидаемой радости или хотя бы облегчения.

Носов, верно, и сам понял, что поводов для энтузиазма явно недостаточно, и наскоро простился с тем, чтобы с головой погрузиться в хлопоты по эвакуации заложников; и еще нужно было решить, как поступить с этой несусветных размеров пустой металлической дурой, которую ни из каких соображений не следовало возвращать эхайнам.

«Вот и все, – думал Кратов, вглядываясь в очерченные темными кругами, остановившиеся глаза Северина Морозова. – Первый акт закончился, а второй начался даже без антракта, и непонятно, каков предполагается финал. Черт, и поделиться-то не с кем…» Поразмыслив, он задействовал личный спецканал и связался с Людвиком Забродским. Тот как никто другой заслуживал, чтобы узнать новость в числе первых.

– Потери? – сразу же спросил Забродский напряженным голосом.

– Откуда ты знаешь про потери? – поразился Кратов.

– Я не мальчик, а эхайны – не девочки. В таких операциях потери неизбежны. Силовой вариант, который так усиленно продвигал Ворон, предполагал потери в десять-пятнадцать человек из числа заложников.

– Один заложник, – сказал Кратов. – И предположительно два человека из состава спасательной группировки. Это с нашей стороны.

– Почему предположительно?

– Оператор астероидного тральщика и сопровождающий инспектор вашего Департамента…

– Это давно уже не мой Департамент.

– Ну-ну… Они унесли в экзометрию две эхайнских суперторпеды, а в субсвет не вернулись. Вместе с ними сгинул ярхамдийский катер с экипажем, что был послан вдогонку. Все числятся пропавшими без вести. Ты же знаешь, с экзометрией шутки плохи, но сама она на шутки ох как горазда. Возьмет и выбросит их там, где никто не ждет… хорошо, если в обитаемой зоне Галактического Братства.

– Потери эхайнов, полагаю, никто не считал?

– Я определенно не считал, – солгал Кратов. – Что теперь будешь делать?

– Напьюсь, что же еще, – сумрачно ответил Забродский.

– Может быть, дождешься моего возвращения, и напьемся вместе?

– С тобой напьемся сугубо. Когда закончишь все свои дела.

– Ты и это знаешь? – помрачнел Кратов.

– Я не мальчик, – повторил Забродский. – Могу еще связать два конца одной веревки. Если бы ты решил свою problema principale, то начал бы с этой новости, а не интересовался, как я стану праздновать решение моей…

Что ж, Людвик Забродский всегда был немного занудой. Стоило также добавить сюда профессиональную деформацию личности, чтобы получить полную картину.

Кратову тоже хотелось выпить чего-нибудь крепкого и заснуть. Но ему предстояло еще много бюрократических процедур, мелких и не очень, весьма смахивавших на сильно забронзовевшие ритуалы. Он был и оставался высокопоставленным придворным гекхайана Светлой Руки, и это были те игры, в которые надлежало играть всерьез.

Они вышли в субсвет близ Рондадда, в виду орбитальной станции, когда по бортовому времени наступила полночь. Сна ни у кого не было ни в едином глазу. Разрешения на причаливание не воспоследовало, зато поступил встречный запрос на прием депутации Директората колоний и поселений. Капитан «Агармагга» кратко обсудил ситуацию с Кратовым, и они сочли, что это добрый знак.

Собственно говоря, Кратов ожидал чего-то подобного и по такому случаю загодя облачился в серый костюм для официальных приемов, тот, что со всеми регалиями. Главный же виновник события, мастер-сержант Сэтьятунд, принять подобающий вид был не в состоянии: ожог сорока процентов тела и три прямых лучевых попадания – это вам не шуточки. Его кое-как упаковали в просторный больничный халат мерзкого болотного цвета, в качестве жеста доброй воли выданный при депортации персоналом военного госпиталя, лицо густо намазали заживляющей эмульсией и доставили в кают-компанию в кресле-каталке.

– У нас на Рондадде доктора почище хоманнаров, – пытался шутить Сэтьятунд, – живо доделают их работу… Спасибо, хоть янтайрн Дези меня не видит в таком жалком облике!

Было понятно, что он хорохорится.

Деликатно причалил катер с депутацией, и спустя считанные минуты в сопровождении капитана явились визитеры – трое высоченных, тощих, как оглобли, чиновников Директората, в парадных черных с золотом и серебром сюртуках, одинаково надменные, одинаково иссохшие от канцелярской работы и на вид очень ветхие. Лысые, обтянутые коричневой и рябой от возраста кожей головы их торчали на морщинистых шеях в просторных воротниках, словно драконьи башки на кольях.

Завидя этих монстров, Сэтьятунд инстинктивно попытался встать, но Кратов аккуратно впечатал его в кресло. Он стоял рядом, придав себе предельно равнодушный вид, хотя внутренне готов был к любому повороту событий. Никогда нельзя знать, что взбредет в голову самодержцам: профессиональную деформацию личности здесь также никто еще не отменял, а в казусах, подобных этому, она протекала особенно тяжело и с серьезными осложнениями. Капитан и второй навигатор держались возле стены на манер почетного караула, а военспец Кырханг, которого все эти ритуалы или, как он их называл, «языческие обряды», занимали из познавательных соображений, скромно устроился в самом темном уголке помещения.

– Т’гард Лихлэбр, яннарры! – звучно провозгласил старший из чиновников. – Я, главный инспектор Директората колоний и поселений т’монг Юнгнунрар, нахожусь здесь для того, чтобы довести до вашего сведения личное послание Справедливого и Беспорочного гекхайана Светлой Руки. Полагаю, нет нужды объяснять, что подобного рода послания имеют законодательную силу, равную с официальными эдиктами. Готовы ли вы внимательно выслушать, воспринять и подчиниться?

– Мы – уши к словам гекхайана, руки к делам гекхайана, – эхом откликнулся Кратов.

Т’монг Юнгнунрар кивнул и продолжил:

– Гекхайан объявляет свое удовлетворение результатами вашей миссии, т’гард Лихлэбр, и рассчитывает в обозримом будущем услышать подробности от вас лично. Он готов и далее сносить ваше раздолбайское – это слова гекхайана, яннарр… раздолбайское небрежение обязанностями, налагаемыми на вас аристократическим титулом, но все же надеется, что та нравственная категория, что заменяет вам совесть, однажды войдет в рамки приличий.

Кратов смущенно хмыкнул.

– Передайте гекхайану…

– Т’гард, я здесь затем, чтобы довести волю гекхайана до вас, – строго прервал его т’монг Юнгнунрар, – а не чтобы служить почтовым ящиком для вашей переписки с гекхайаном. Проявите немного почтения к моему титулу и возрасту, а также будьте ушами гекхайана на деле, а не на словах.

Команда галатрампа сохраняла каменные лица, но в глазах отчетливо читалось осуждение.

– Извинения, т’монг, – с голубиной кротостью молвил Кратов и потупил взор.

– Превосходно. Гекхайан выражает свое восхищение душевной силой и подвигом янтайрн Дезидерии Вифстранд и преклоняет колено перед ее внутренней и внешней красотой. Сознавая занятость янтайрн Дезидерии, равно как и некоторые привходящие затруднения объективного свойства, он почел бы за честь принять ее при своем дворе, дабы лично вручить знаки своей высокой признательности, как то: знак личного друга гекхайана, знак «Неоценимая польза» и изумрудный трезубец «Хранителя чести»… – Эхайн поискал взглядом, но не нашел никого сходственного с упоминаемой персоной. – Рассчитываю, что вы, т’гард, во благовременье доведете эту часть послания до янтайрн Дезидерии. Далее… Гекхайан сознает, что аналогичная оценка заслуг военного специалиста Кырханга оррэ Монкаузи вызвала бы недовольство его брата гекхайана Красной Руки и, что не в пример более неприятно, непременный дипломатический демарш стороны, чье достоинство по известным причинам было бы задето. Однако же на словах желает передать яннарру Кырхангу, что высоко ценит его искусство и с готовностью, не афишируя впрочем сего факта, предоставит ему убежище и кров в том маловероятном случае, буде Федерация откажет означенному яннарру в перечисленном.

– Вы все равно не передадите, – бесстрастным голосом откликнулся Кырханг из своего угла, – но я чрезвычайно польщен и признателен гекхайану Нишортунну.

Положительно, его ничем нельзя было удивить.

– Во всяком случае, я доволен, что слова гекхайана встретили в вас должный отклик, – благосклонно покивал т’монг Юнгнунрар. – Далее… Т’гард Лихлэбр, гекхайан поручает вам озаботиться тем, чтобы тела бывшего полковника Нарданда, риарайга, бывшего штаб-сержанта Омнунгора, риарайга, и бывшего капитана Лгоумаа, риарайга, были переданы их сородичам для достойного погребения со скромными воинскими почестями. Вам не следует принимать личного участия в церемониях, поскольку вы есть персона приближенная ко двору гекхайана и ваше присутствие было бы равноценно присутствию самого гекхайана, что невозможно, поскольку всякое милосердие имеет свои пределы. – Чиновник сделал паузу, не то затем, чтобы перевести дыхание, не то для вящего драматического эффекта. – Этот запрет не распространяется на капитана Лгоумаа, поскольку означенное лицо де-факто принадлежит к одному с вами аристократическому роду…

Между тем Сэтьятунд в своем кресле истомился ожиданием собственной участи и слегка сомлел. Голос чиновника, вдруг исполнившийся сарказма, вернул его к реальности.

– Сэлхинг Нгиуттри Сэтьятунд, бывший мастер-сержант, риарайг… – При этих словах тот вновь попытался выпрямиться, но без особого успеха. – Горним промыслом вам удалось избегнуть достойной смерти во славу гекхайана и Светлой Руки. Поскольку в том нет вашего умысла, а единственно усматривается лишь причуда тех невыразимых сил, что управляют движением звезд и судьбами эхайнов, при том, что ваши отвага и самозабвение не уступали иным прочим, как того требовала воинская честь эхайна, равно и принесенная вами Старая Солдатская Клятва…

«Закругляйся уже, старый ящер, – с тоской подумал Кратов, – не то этот висельник Сэтьятунд кони бросит от невыносимости ожидания!»

– … вам возвращена личная свобода, и отныне вы имеете право избрать для проживания любой обитаемый мир Светлой Руки, за изъятием метрополии.

«О да!» – мысленно воскликнул Кратов и торжествующе покосился на Сэтьятунда. Лоснящееся от эмульсии лицо эхайна было неподвижно, и лишь подергивание кожи возле глаз выдавало громадные усилия, прилагаемые к тому, чтобы сохранять бравый вид. «Эхайны не плачут слезами, – вспомнил Кратов. – Они рыдают душой».

– Вы остаетесь частично поражены в правах, – бубнил т’монг Юнгнунрар, – а именно: вам не будет возвращено прежнее воинское звание, но сохранено подобающее пенсионное содержание. Учитывая же ваши выдающиеся способности к душегубству, вам делается официальное предложение употребить оные к пользе и славе Светлой Руки в качестве гражданского инструктора боевых искусств на высших офицерских курсах, буде же вы сочтете возможным принять таковое. Полагаю, знак признательности от гекхайана «Неоценимая польза», каковой вы вскорости восприемлете, послужит к облегчению вашего выбора.

– Сочту… – бессвязно бормотал Сэтьятунд, совершенно потрясенный. – Возможным… неоценимая польза…

Высокие, причем во всех смыслах, гости уже не обращали на него внимания.

– На этом все, – отчеканил т’монг Юнгнунрар. – Поскольку в вашем пребывании в пределах системы Рондадд более нет никакой необходимости и все взаимные обязательства между Директоратом колоний и поселений и свободными гражданами Светлой Руки, равно как и личными гостями гекхайана, очевидно урегулированы, позвольте засвидетельствовать уважение и удалиться. – Т’монг поочередно оглядел присутствующих тусклым взором. – Т’гард… яннарры…

Депутация, провожаемая капитаном и вторым навигатором, чинно покинула кают-компанию. И только тогда Кратов обнаружил, что голова Сэтьятунда склонилась на грудь, а сам он обмяк в кресле, словно из него вдруг откачали всю жизненную силу.

– Черт возьми… Он ведь не умер?!

– Лишился чувств, – меланхолично откликнулся Кырханг, двумя пальцами умело находя пульс возле отвисшей челюсти Сэтьятунда. – От избытка эмоций. Вот если бы он сейчас подох, это было бы красиво.

На время оставив свой пост, в кают-компанию явился третий навигатор, молча заглянул бедолаге под одрябшие веки и без лишних рассуждений укатил его на медицинский пост. Кратов сопроводил его до дверей, куда входа не было никому из непосвященных, и отправился было спать, но уже на полпути вдруг с отвратительной ясностью осознал, что вряд уснет до того момента, когда анабасис достигнет своей конечной точки.

Огорченный этим открытием, он вернулся в кают-компанию, где застал Кырханга. Было очевидно, что сон надолго оставил всех на этом корабле. Кырханг сражался с нервной перегрузкой тем, что пытался работать. Неспешно, в паузах обстоятельно исследуя раздумчивым взглядом потолок, при посредстве мемографа он вносил записи в некие обширные журналы и таблицы, раскинувшиеся перед ним призрачными парусами на всем пространстве от пола до потолка. И это, что ни говори, заслуживало уважения.

Галатрамп пронизывал серое небытие экзометрии, держа курс на Эхлиамар, метрополию Светлой Руки. До очередного ритуала оставалось часов восемь, не менее.

– Хотите выпить? – спросил Кратов без особой надежды.

– Почему бы нет, – легко согласился Кырханг и с готовностью выключил мемограф.

Глаза у него были неодолимо спокойные и прозрачные, как лепестки слюды.

Паруса-призраки исчезли, в помещении повис мрачноватый сумрак.

– Нельзя ли как-нибудь прибавить освещение? – осведомился Кырханг. – Я не смог справиться с здешними варварскими системами, а применять обычные свои навыки поостерегся, в рассуждении вырубить сгоряча что-нибудь жизненно важное.

– Я займусь светом, – обещал Кратов. – А заодно и выпивкой. А вы озаботьтесь посудой.

Он вернулся к себе в каюту, откуда прихватил бутылку заурядного, трехлетней выдержки, коньяка «Принципал» и сверток из жесткой ткани. Кырханг терпеливо дожидался его в темноте, сидя за столом и покойно сложив руки на коленях. Перед ним стояли два стаканчика из экологичного органопласта, вроде тех, что обыкновенно берут с собой в поход беззаботные земные туристы.

– Ого, – сказал Кратов, – а вы предусмотрительны.

– Это я должен говорить «ого!», – поправил его Кырханг. – Кому пришло бы в голову тащить на эхайнские спацитории федеральную выпивку?

– Кстати, как вы переносите алкоголь?

– С алкогольдегидрогеназой у меня все в порядке. Я не в восторге от перспективы этанолового удара по центральной нервной системе, но сознаю, что иногда бывает полезно на время отключать мозги.

– Допустим. А как с закуской?

Ухмыльнувшись, Кырханг разжал громадные кулаки и выложил на стол перед собой два ребристых, в пористой кожице, фрукта.

– Это сирингийские хризоны, – пояснил он. – Не самая адекватная замена цитрусам, но у вас все едино нет выбора. А это, – продолжил он, упреждая очередной кратовский вопрос, – нож. Эхайнский, керамический, из личного арсенала мастер-сержанта Сэтьятунда. Основную часть боекомплекта наш новоиспеченный гражданский инструктор употребил по назначению, но кое-что сохранил… так, на крайний случай. Поскольку означенный крайний случай, позволю себе легкий каламбур, так и не случился, мастер-сержант презентовал его мне. На память. Полагаю, я нашел ему наилучшее применение.

– Это ведь не то, чем вы?.. – с громадной осторожностью начал было Кратов.

– Разумеется, нет, – поморщился Кырханг, ловко, если принять к сведению недостаток света, кромсая фрукт на аккуратные ломтики. Должно быть, он был достаточно подготовлен по прежнему своему роду деятельности, чтобы видеть в темноте. – То был хоманнарский боевой нож, и я его оставил на месте. Так что у нас со светом?

Кратов распутал жесткую ткань, сходную с мешковиной, в которую кому-то пришла фантазия вплести серебряные нити, и взглядам явилась ощутимо хрупкая перламутровая раковина Какхангимархского Светоча. Он поднес к устью реликвии загодя приготовленную зажигалку, и Светоч ожил, налился внутренним сиянием, выбросил огненные плети.

– Гм, – сказал Кырханг с сомнением. – Вы уверены, что нашли этой эхайнской святыне подобающее применение?

– Это воинская реликвия, – напомнил Кратов. – Она освящала собой самые простые солдатские радости. А что может быть проще поминовения павших боевых товарищей?

– Никакие они не товарищи, – сказал Кырханг. – Ни мне, ни тем более вам. Но умерли они прекрасно.

– Не чокаясь, – напомнил Кратов.

– У нас так же.

Они выпили по полной. У сирингийского хризона был нежный, ни с чем известным не сравнимый вкус, который трудно гармонировал с грубоватым букетом ординарного коньяка.

– О чем станем говорить? – осведомился Кырханг. – У людей ведь принято скрашивать выпивку беседой. Или наоборот?

– Смотря чего больше, – усмехнулся Кратов.

– Мы с вами взрослые люди, – сказал Кырханг. – Если вас не коробит такое вполне таксономически выверенное обобщение… И вы не успокоитесь, пока не заговорите со мной на эту больную для вас тему.

– Пожалуй, – согласился Кратов. – Но для этого придется выпить еще по одной.

– С готовностью. – Кырханг поглядел на него испытующе. – Тоже не чокаясь?

– Я там не был, – пожал плечами Кратов, – и я не судья. В конце концов, это ваш собственный крест, вам его и нести.

Стаканы бесшумно соприкоснулись краями.

– Еще раз, – сказал Кратов. – С самого начала.

– Вряд ли я добавлю что-то новое.

– Зачем вы убили их?

– Это были убийцы, они пришли убивать, они убивали и знали, что им противостоят такие же убийцы. Кто я такой, чтобы разочаровывать их? Убийца убил убийц. Только и всего. Хоманнары лишь получили то, чего заслуживали. – Кырханг задумчиво разглядывал дольку хризона на просвет в пламени Светоча. – Меня ведь не депортируют из-за этого… гм… инцидента обратно в Эхайнор?

– Звучит банально, но вам придется жить с этим. В Эхайноре никому и в голову не пришло бы упрекнуть вас за содеянное. На той же Сиринге рано или поздно вы сами начнете задавать себе неприятные вопросы.

– Я справлюсь. Сознательно или по искреннему неведению, вы недооцениваете сложность организации эхайнской психики… да и человеческой, подозреваю. Всякая личность полимодальна, и у всякой модальности свои особенности взаимоотношений с окружающей реальностью. Конечно, я упрощаю картину, но… той части моей личности, что условно носит имя «Кырханг оррэ Монкаузи», будет нетрудно найти естественные оправдания и впредь не огорчаться. Той же части, что столь же условно именуется «Алекс Тенебра», об этих душевных коллизиях знать вовсе не обязательно… О черт! – вдруг произнес он, словно бы вдруг потерявшись. Теперь во взгляде эхайна читалась озабоченность. И эмоциональный фон вдруг, словно по мановению волшебной палочки, изменил окраску: от прежнего благодушия не осталось и следа, а на его место заступила тревога. – О дьявол!.. Только не пытайтесь размышлять на эту тему дольше, чем следует, доктор Кратов. Просто забудьте о случившемся.

– Не могу, – сказал тот, разливая коньяк.

– И напрасно. У меня нет шансов напоить вас до такой степени, чтобы заручиться вашим согласием, не говоря уже о том, чтобы у вас напрочь отшибло память.

Они неспешно, делая поправки на легкую утрату координации, чокнулись и выпили.

– Будьте вы неладны, Кырханг, – вдруг сказал Кратов, тщательно жуя ломтик сирингийского фрукта. – Я сразу заподозрил недоброе. А вы захмелели и проболтались. Стало быть, вы взяли на себя…

– Стоп, – свирепо сказал Кырханг и выставил перед собой широкую, как печная заслонка, ладонь. – Стоп, Консул! Я-то смогу с этим жить. Какая мне на хрен разница… больше или меньше… В крайнем случае, пигрины мне помогут, мои добрые славные пигрины. Не нужно, чтобы с этим жил кто-то другой.

– Бедная девочка…

– Она здесь ни при чем, – сказал Кырханг, напрягся и старательно помотал пальцем перед носом у Кратова. – Запомнили? Ни. При. Чем. Вы ее втянули в грязное дело. Не нужно было делать этого. И не говорите, будто не ожидали, что все закончится кровью и смертью. Ни за что поверю, будто вы дурак. В особенности – наивный дурак. Вам и держать ответ, когда высшие силы призовут всех на последний суд. Ну, и мне, разумеется, потому что я расставил последние точки в этой темной истории. Будьте покойны, я найду, что сказать в свое оправдание. А здесь, в этом мире, я буду говорить то, что и говорил уже. Либо молчать. Кстати, вы тоже будете молчать. Все равно, как было совершенно справедливо замечено, вы там не были, а вашими нелепыми домыслами можете подтереться…

– Бедная девочка, – снова пробормотал Кратов. – Она всегда этого боялась, всегда боялась своего собственного могущества.

– Ерунда, – отмахнулся Кырханг. – Почему я не боюсь? Потому что я видел ее в деле. Она из породы ангелов. Ангелы прекрасны! Но вы, как мне представляется, не слишком сведущи в ваших же священных книгах, почитайте на досуге. Про ангелов там много любопытного… «и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла…» Ну так вот: я хочу, чтобы это осталось здесь, между нами. Если у кого-то, как и у вас, возникнут вопросы, я буду все отрицать. Мне не привыкать к играм в тотальное отрицание. Я вообще здесь посторонний и, как представляется, ненадолго. Мы, эхайны, слишком спешим жить и умирать… Вопрос в том, что вы, человечество, намерены делать в изменившейся ситуации, когда в ваш мир явились ангелы, во всей своей красе и силе.

– Ну, что же, – сказал Кратов. —

Выпьем, Кырханг.

– Кто такой Кырханг? – спросил доктор Алекс Тенебра, невесело усмехаясь.

…Над посадочным полем военного космопорта дождило. Сколько раз Кратов ни оказывался на Эхлиамаре или, там, на Юкзаане, всегда его встречал мелкий холодный дождь. Какая-то дурная местная традиция. Уже смеркалось, и два скромных воинских караула, державшихся один от другого на некотором расстоянии, сливались в две неравновесные темные массы, поблескивавшие в лучах прожекторов мокрыми плащами. Вначале на борт «Агармагга» поднялись пятеро унтеров с тем, чтобы забрать тело полковника Нарданда, по старинной традиции наглухо закутанное в серый солдатский плащ и в трех местах перехваченное длинной широкой черно-красной лентой. С торжественными лицами, сохраняя полнейшее безмолвие, они вынесли скорбную ношу на руках – по двое с каждой стороны, пятый поддерживал голову, – и поместили на гравиплатформу, что была стилизована под старинную колесницу и покрыта крупноячеистой сетью. Темная масса распалась, обретая очертания траурного эскорта. Процессия, провожаемая шорохом дождя и сполохами прожекторов, двинулась прочь. Едва только она удалилась на достаточное расстояние, как тот же ритуал повторился и со штаб-сержантом Омнунгором, за тем лишь различием, что на борт взошли пятеро рядовых.

Все это время на поле оставались еще четверо, в светло-серых бесформенных накидках до пят, с надвинутыми на лица капюшонами, на протяжении всей церемонии пребывая в отдалении и словно бы осеняя ее своим присутствием. Когда все закончилось, они приблизились к трапу; тот, что выступал впереди, приоткинувши капюшон и явив пятнистое, изъеденное старческими морщинами лицо, негромко произнес поблекшими от возраста и холода губами:

– Т’гард, не сочтите за труд, верните Какхангимархский Светоч его блюстителям.

– Да, разумеется, – поспешно сказал Кратов и бережно, из рук в руки, передал бесценный раритет, укутанный в платок из грубой ткани.

Еще один перелет – до Юкзаана. Еще один печальный ритуал, последний. Вернуть мятежного капитана Лгоумаа в землю предков.

И еще одна встреча, которую он ждал с громадным нетерпением.

Только после этого – домой.

 

38. Объект «Стойбище». Пламенная кода

Эрик Носов шел по пустой станции, что когда-то была гигантским орбитальным доком «Эгутаанг Великий», затем превратилась в «Стойбище» – лагерь для заложников, и наконец вернулась в исходное свое состояние: стала самой большой жестяной коробкой в Галактике. Он был один, и ему абсолютно некуда было спешить.

Для вящего эффекта не помешала бы тлеющая сигарета в зубах, которую затем можно было бы эффектно швырнуть через плечо. Но Эрик Носов не курил.

Все позади.

Лихой панбукаванский абордаж, отчаянный пробег наперегонки со временем, короткая и практически бескровная стычка с эхайнскими карателями.

Спасенные заложники, не сказать чтобы чрезмерно обрадованные переменами в своем положении, а скорее подавленные, недоверчивые, трудно идущие на контакт. Еще один вариант «стокгольмского синдрома»… Вряд ли возникнет необходимость в углубленном дебрифинге, но формальных объяснений, почему так чудовищно долго откладывалась спасательная операция, явно будет недостаточно. Да что там… окажись Носов на месте любого из этих людей, по возвращении на Землю он вряд ли являл бы собой образец всепрощения и при случае кому-нибудь непременно бы заехал по морде.

А теперь самое главное: не просто спасенные, а живые. Практически все.

Практически…

Дирк Оберт, преподаватель основ коммуникативной психологии из Антверпена – по крайней мере, так было указано в его резюме, – решивший радикально сменить обстановку и поэтому оказавшийся на борту «Согдианы». Странный тип, впечатления о котором простирались в диапазоне от робкой симпатии до совершенного отторжения. А посередине диапазона – просторное плато отсутствия эмоционального отклика. Это означает, что за пять лет, по собственной временной шкале сообщества заложников, подавляющее большинство из них не сумело сформировать своего отношения к этой личности. Даже внешность его описывали по-разному. Сознательно или ситуативно, он ограничил свой круг общения группой из дюжины персон, оказывавших реальное влияние на сообщество и принимавших основные решения. И, судя по всему, сам пытался этой группой манипулировать. Да, тот еще типчик… с ним было бы крайне интересно потолковать. Уж он-то многое видел и брал на заметку. И как бы даже не он оказался первопричиной внезапного всплеска активности, что застигла эхайнов врасплох и ввергла закоснелую размеренность поселкового бытия в хаос. Что, кстати, дало герцогским десантникам шанс отыграть почти безнадежное отставание во времени от Истребителей Миров. А по сути – позволило спасти две сотни человеческих жизней.

За вычетом одной.

Или все же пяти?

Носов приближался к окраине поселка. Геометрически точно размеченные дворики, огороженные простенькими оградками высотой не более фута. Причудливые извивы чужой растительности. Резкие, бьющие по обонянию запахи. Словно по линейке начерченные дорожки, выложенные ребристой плиткой – для чего? чтобы удобнее было бегать босиком?.. Пустые окна почти игрушечных домиков, в которых взрослому человеку и повернуться-то негде, а уж эхайну наверняка приходилось двигаться согнувшись в три погибели. Он не удержался и завернул в один из таких домиков, постоял на пороге. Удивительно: внутри помещение казалось намного просторнее, чем снаружи. При желании здесь можно было бы разместиться и вдвоем. С милым, говорят, рай и в шалаше… Люди ко многому могут приспособиться. И ведь приспособились! Он уже знал: даже здесь, в условиях не в пример более комфортных, нежели сгинувшие во тьме истории концентрационные лагеря, но все же глумившихся над привычными с детства представлениями о личной свободе, люди сходились, занимались любовью, расставались и снова сходились. И тогда этот шалаш на короткое время становился райским уголком… Пол был прихвачен налетом просочившейся через неплотно запертую дверь пыли и истоптан рубчатыми ботинками. Личных вещей не было. Эхайны смотрели сквозь пальцы на мелкие вольности, вроде графий, впопыхах прихваченных из безвозвратно сгинувшего багажа, и каких-нибудь безделушек из прежней жизни. И даже сами в меру своего понимания пытались придать герметическому бытию иллюзию комфорта. Вон даже поместили в каждом домике кристаллики с библией для воспроизведения на местных аналогах «читалок» – несмотря на то, что пассажиры «Согдианы» в большинстве своем традиционно были атеистами, а тот же Жерар Леклерк, например, исповедовал релятивизм. Покидая узилище, мало кто озаботился сувенирами в память о прошедших годах. Уходили не оборачиваясь, не срывая местных цветов для гербария, не нагибаясь за камушками, не делая на память экспресс-графий. Забирали только то, что принесли с собой. Словно бы желали поскорее вычеркнуть это время из собственной жизни. Да оно и было по сути вычеркнуто.

И все же – один потерянный заложник или пятеро?

То, что эхайны повсюду натыкали регистраторов, облегчало восстановление общей картины происходившего, но ни на что не давало убедительных ответов.

Командор Хендрикс и еще трое смельчаков, рискнувших встать на пути эхайнских карателей, были безусловно убиты.

Регистраторы зафиксировали моменты смерти в цвете, в прекрасном качестве изображения и с привязкой к временной шкале.

Но сейчас эти четверо вместе со всеми остальными заложниками находятся на борту одного из восьми галатрампов специального назначения, на полпути к Земле, где толпы медиков сдувают с каждого пылинки и выполняют малейшие прихоти.

Носов был материалистом и в чудеса предпочитал не верить.

Но что это было? Какой-то фокус? Наведенная иллюзия? Нарушение принципов физической причинности?

И, черт дери, с какой стати приключившееся чудо вдруг оказалось связано с личностью Северина Морозова, от которого все ожидали чего угодно, но только вот чудес еще не хватало?!

Этот юнец, ставший главным источником неприятностей для огромного круга людей, к своему таинственному происхождению добавил еще одну загадку. Количество потерь при силовой акции ожидаемо приблизилось к статистическим показателям. Но Северин Морозов явился с тем, чтобы переиграть ситуацию, и резко изменил статистику в пользу живых.

А напоследок самое отвратительное: куда этот молокосос-чудотворец запропастился, как исхитрился удрать с наглухо заблокированной станции? (Носов Фаберу: «Вы нашли Морозова?» Фабер: «Нашел, но…» Носов, зловеще: «Вы ведь не хотите мне сообщить, что он куда-то пропал?» Фабер, уныло: «Не хочу… а придется». Носов, свирепым шепотом: «Вы ведь не станете утверждать, что нарушили мой приказ и оставили его без присмотра?» Фабер, с отчаянием: «Он меня прогнал! И тогда я, дабы не терять время зря, отправился спасать группу Оберта…» Носов, с ядовитой иронией: «Вы ведь у нас здесь главный спасатель, не так ли? Кто же еще с этим мог справиться кроме вас?» Фабер, со слезой в голосе: «Я не позволю вам… Это несправедливо!» Носов, зловеще, переходя на крик: «Кто говорит о справедливости? Мир вообще несправедлив! Ступайте с глаз долой, берите с собой кого хотите, переверните всю станцию, но Северин Морозов должен стоять передо мной, на том самом месте, где сейчас ошиваетесь вы, господин инспектор Фабер, сколь бесцельно, столь же и бесполезно, мать вашу!..» Разумеется, Фабер его не нашел. Этот пентюх и собственные штаны на себе не отыскал бы… Зато спустя шесть часов, спасибо все тем же регистраторам, стало ясно, каким образом и каким маршрутом Северин Морозов беспрепятственно покинул «Стойбище». Он обманул системы станции, с определенного момента находившиеся под полным контролем инженеров Федерации. Причем сделал это до безобразия просто и потому элегантно.)

Еще один галатрамп, без специального медицинского оборудования, без повышенной комфортности, но зато укомплектованный командой, половину которой составляли ражие патрульники, еще половину – с головы до ног закованные в броню и вооруженные панбукаваны, а исчезающе малую часть – земные ксенологи и психомедики, принял на борт пленных эхайнов.

Там были экипажи штурм-крейсеров, гонористые, ершистые – до того момента, как им была сообщена уготованная их кораблям злая участь. Удивительным образом эта новость внушала им уныние и покорность судьбе, всем без изъятия.

Был и капитан Ктелларн, что сдался десантникам без попытки сопротивления, но с явными симптомами маниакально-депрессивного психоза; исхлопотав носорожью дозу транквилизаторов, он спал, закутавшись в плед из искусственного материала, имитирующего шерсть австралийского мериноса; во сне капитан метался, отдавал невнятные команды и с кем-то спорил.

Капрал же Даринуэрн, напротив, уснуть не мог, хотя ни с кем не желал ни о чем разговаривать, поскольку втемяшил себе в башку, что смерть его была предопределена и потому угодна Стихиям, ибо тогда он оказался бы в воинских чертогах вместе со своей погибшей командой, а вот воскрешения и второго шанса он не заслуживал совершенно. По свидетельству юного Тони Дюваля, капрал был первым, на ком Северин Морозов испытал свой фантастический дар… На станции, помнится, никто не ограничивал его в передвижениях, но все время до отлета он простоял в нескольких ярдах от пленных эршогоннаров, не спуская с них глаз. «Что с вами, капрал? Чем вы заняты?» – «Запоминаю их лица. Они убили моих людей. Когда вернемся в Эхайнор, я найду и спрошу с каждого из них».

Два странных типа, снятых с военно-транспортного челнока, вели себя не совсем адекватно, в показаниях путались, о причинах своего появления на борту «Стойбища» говорили туманно, недомолвками, и все время, как бы исподволь, намекали на свою причастность к разведывательным сообществам и проистекающую из данного обстоятельства желательность дальнейших переговоров с компетентными специалистами из аналогичных органов Федерации; были демонстративно не поняты и разочарованно удалились в свой угол, где тотчас же принялись курить какую-то пахучую дрянь.

Доктор Сатнунк, взиравший на перемены в своем статусе с философским безразличием, держался ото всех особняком, но с охотой давал советы земным медикам, даже когда те и не особенно просили.

Тела погибших, включая извлеченного из кабины челнока рядового Юлфедкерка, научного офицера Диридурна и обнаруженного в одном из домиков безымянного Истребителя в высоком офицерском чине, были погружены в нейтральную газовую смесь и покоились с миром в отдельном отсеке. (К вопросу о научном офицере… Носов: «Что скажешь? Есть тут хотя бы какой-то смысл?» Антон Скрябин, сотрудник кафедры неклассической математики Арктического федерального университета: «Где ты это взял?» Носов: «Я первый спросил». Скрябин: «Очень похоже на нескладный перевод какого-нибудь, не знаю, узелкового письма инков на математический язык прошлого века…» Носов: «То есть, ничего заслуживающего внимания?» Скрябин: «Кто сказал?» Носов: «Я делаю выводы». Скрябин: «На основании чего?» Носов: «Скряга, не будь занудой». Скрябин: «Я же и говорю тебе, это дурно переведенное введение в принципиально новую алгебру… Пусть тебя не пугает это утверждение, на самом деле алгебр как специальных математических структур существует довольно много. Но здесь особый случай, здесь просматривается аппарат для решения сразу нескольких открытых проблем… Ты мог бы устроить нам встречу с автором этих записок?» Носов, с сарказмом: «Хм… боюсь, такое не в моих силах. Эхайн, все это сочинивший, предпочел уйти из жизни не представившись». Скрябин, удрученно: «Но мы не можем даже опубликовать эту работу без согласия автора. (Вдруг оживившись.) Что если собрать коллоквиум из наших математиков и этих твоих… эхайнов, чтобы обсудить ситуацию?» Носов, обескураженно: «Ты всегда умел облегчить мне жизнь, Скряга!..»)

Галатрамп держал курс в систему Сутахтана, обитатели которой, шестилапые панцирные рептилоиды ко’осгрэ, в конфликте между Эхайнором и Федерацией продуманно сохраняли нейтралитет. Предполагалось, что там, после выполнения необходимых процедур дипломатического свойства, все эхайны, живые и мертвые, будут переданы консулу Черной Руки, как это обычно и происходило по завершении очередного огневого контакта. За долгие годы технология была отработана до мелочей, а эхайнский консул, т’шегр Хнудубкутторн, давно уже не чурался приятного времяпрепровождения за бокалом доброго чешского пива в компании федерального консула Богуслава Грдины, хотя публичности все же благоразумно избегал. (Хнудубкутторн: «Как, опять?!» Грдина: «Надеюсь, янрирр консул, хотя бы теперь ваше начальство извлечет какие-то уроки». Хнудубкутторн: «Вы необузданный оптимист, пан консул… Быть может, на сей раз вернете и космические корабли? В знак доброй воли?» Грдина: «Друг мой, но вы же понимаете…» Хнудубкутторн: «Разумеется, понимаю, коллега, я ведь такой же точно Homo sapiens, как и вы».)

Особо секретный объект «Стойбище» доживал последние часы. Направляемый собственным беспилотным гравибустером, который прежде отвечал за его миграции из экзометрии в субсвет и обратно, гигантский рукотворный планетоид приближался к оранжевой звезде Троктарк, чтобы сгинуть в ее пылающих недрах. Только ядерная топка могла переварить такую закуску. Следом за ним туда же должны были отправиться пустые штурм-крейсеры Истребителей Миров со всем боекомплектом, не исключая «торпеды Судного дня». (Носов инженеру Янахетаарору, специально прибывшему осмотреть трофеи, а если удастся, то и пощупать: «И что же? Действительно эти самые… «мистические мультимембраны»?» Инженер Янахетаарору: «Ну что вы, мессир Шипоносный Ящер! Мы все изрядно преувеличили сообразительность противника, хотя и недооценили эффективность его дезинформации. Всего лишь «асимметричные вульгарные компенсации нечетных сигнатур»…» Носов: «Нечетных… гм… а ведь могли быть и четные!» Инженер Янахетаарору: «Да вы остряк, мессир. Нечетные, и только нечетные! Согласен, тоже вещь неприятная, но не настолько, как мы все ожидали в смятении». Носов: «Многое бы отдал за то, чтобы увидеть легата Хештахахтисса в смятении!» Инженер Янахетаарору: «Ничего особенного, мессир. Все то же самое, но… хвост». Носов: «Что – хвост?» Инженер Янахетаарору: «Хвост в положении застывшей синусоиды манифестирует наше внутреннее замешательство. У людей существует фразеологизм «выдать с головой». А у нас, соответственно, «с хвостом». Разницы практически никакой…») Акция носила демонстративный характер, но к желаемому эффекту до сих пор ни разу не приводила.

Эрик Носов покинул черту поселка и углубился в тускло освещенные, с недавних пор открытые для беспрепятственных перемещений недра «Стойбища». Здесь были свои запахи, сырые, застойные. Ржавчина, пыль, пустота. Ничего больше. Даже призраков здесь не было. Призраки – атрибут давно и основательно обжитых мест, с историей и традициями. Что за призрак без традиций?.. А здесь – ничего. Только эхо шагов.

Сочтя, что видимость некоего ритуала соблюдена, а время по-прежнему в цене, Носов воспользовался личным гравигеном. Остаток расстояния до шлюзов он одолел по воздуху за какие-то смешные минуты.

Перед тем, как покинуть борт «Стойбища», все же задержался.

Все закончилось.

Эта глава была дописана, оставалось поставить жирную точку.

Докуренной сигареты явно недоставало.

Пошарив в карманах, Носов нашел кое-что, как нельзя подходящее для красивого драматического жеста.

Оружейный патрон в стальной гильзе из древнего осыпавшегося окопа под Старой Руссой.

Овеществленный символ всех войн.

«Вы не заставите нас воевать.

Не скрою, это захватывает. Это адреналин, это драйв. Но даже мне избыток адреналина не слишком нравится, потому что обычно за ним следует головная боль».

Он усмехнулся с неожиданным для самого себя недоумением: «Я что же, старею?! Впрочем, Консул наверняка сказал бы: взрослеешь, парень… И выражение медной его физиономии при этом было бы вполне сочувственным. Уж кто-кто, а он всегда знал, что правильно, а что нет. А еще он говорил: «Когда долго общаешься с чужими, начинаешь лучше понимать своих…»

У этой симфонии событий была неважная увертюра, безумно затянутое рондо и весьма бестолковый финал. Но все завершила, как ей и полагается, пламенная кода.

Мы только недавно избавились от первобытных инстинктов, от соблазнов решать сложные проблемы простыми способами, а вы снова тянете нас назад. Это же так легко – опять сползти в кровавое мохнатое зверство! Да, игры в войнушку возбуждают и заводят. Вороненый металл, строгая униформа, чеканный шаг, орлиный взор, чугунные морды… это внушает иллюзию собственной мужественности и полезности. Ты защитник слабых, борец с мировым злом, эдакий супермен с оружием в могучих руках… пока однажды твое оружие не оказывается нацелено на своих. Это как вирус, разрастается и пожирает тебя изнутри, превращая черт-те во что.

Мы никогда больше не станем воевать. Ни с вами, ни с кем-либо еще.

Ну, по рукам-то мы всегда сможем надавать».

Эрик Носов повернулся спиной к сумрачной пустоте и выбросил патрон через левое плечо.

 

1. Ледяная Дези капризничает

– Кратов, мне плохо. Я больна. Это вы во всем виноваты.

Говоря эти слова обиженным, детским голосом, Ледяная Дези при этом ухитрялась выглядеть сногсшибательно. Если бы кому-то пришла в голову фантазия снабдить классическую историю о какой-нибудь там Мери Поппинс новыми иллюстрациями, ему не стоило искать иную модель. Легкое серебристое платье в сочетании с громадной голубой шляпой и чудовищным пером неизвестной науке птицы создавало образ феерический и одновременно потешный. Кратов, в своей всепогодной амуниции джинсового стиля, служил для этой композиции весьма выигрышным фоном. Впрочем, никто не обращал на них внимания, здесь все эпатировали кто как мог.

Они сидели за столиком уличного кафе на набережной неподалеку от моста Иена и ожидали заказ. Как и повсюду в центральной части Парижа, посетителей обслуживали настоящие, живые официанты, к которым вне зависимости от возраста обращались «Гарсон!». Поэтому заказ задерживался.

– Да, я капризничаю, – объявила Дези. – Можете не обращать внимания, если вам неприятно. Я женщина и хотя бы поэтому имею право капризничать, когда мне нездоровится.

– Возможно, вы просто устали с дороги, – предположил Кратов. – И наверняка ничего не ели с утра. Бокал хорошего вина вернет вам силы.

– Да, я помню, – слабо улыбнулась она. – Глоток бензина спасет смертельно раненного кота. Только не думайте, будто я не понимаю, в чем причина. Я чувствую, что совершила что-то ужасное. Мне кажется, все это знают, но никто не хочет рассказать мне, что же я натворила. А я не помню! А вы молчите! И все молчат. Но ведь так не может длиться вечно… Внутри меня – темное облако величиной с Юпитер. И оно никак не расходится. И там, внутри, скрывается какая-то жуткая гадость. Отвратительно! Поэтому я злая, больная и все время капризничаю.

– Не выдумывайте, – сказал Кратов. – Насколько мне известно, в какой-то момент ситуация действительно вышла из-под контроля. Но тут явился наш добрый Кырханг и довел ее до совершеннейшего абсурда. Как она того, собственно, и заслуживала.

– Вы врете, – сказала Дези убежденно. – И все кругом врут. А я с вами миндальничаю вместо того, чтобы приложить профессиональные навыки и докопаться до правды. Моя беда в том, что я не могу применять свое искусство к людям, которые формально считаются здоровыми и не просят о помощи. Кратов, только рискните попросить меня о помощи, я из вас достану всю подноготную, попомните мое слово!

– Я буду чрезвычайно осторожен, – заверил он.

Весьма кстати явившийся гарсон создал желанную паузу в их напряженном диалоге, больше похожем на странную дуэль, где один постоянно нападает, а другой прикидывается манекеном. Поставив на столик два бокала красного вина, блюдо с сыром, корзинку с пирожными и пепельницу с сигаретой, он выждал несколько мгновений, отвесил короткий поклон и стремительно удалился. Дези немедленно сделала большой глоток и зажгла сигарету, энергично начертив ею в воздухе символ бесконечности.

– А тут еще эти ужасные эхайны, – заявила она. – Я не могу их забыть. Их лица постоянно у меня перед глазами. Я не сплю из-за них. Какой из меня психотерапевт, если я сама себе не в состоянии помочь?! Хотя умные люди, из тех, что гораздо умнее вас и уж точно намного умнее меня, говорят, что науке неизвестны случаи, когда доктор вылечил бы собственный недуг… Черт побери, Кратов! Зачем они умерли? Зачем они отправились на смерть, как на парад? Это что, какая-то особенность эхайнского менталитета?!

– Вы же знаете, это были преступники. Они были готовы к смерти в любой момент. Но там, куда их поместили в наказание, смерть могла быть только глупой, бессмысленной и постыдной. У них не могло быть другой судьбы. Вам это трудно понять, но это другой мир, другие правила. То, что им предоставили иной способ умереть, стало для них подарком судьбы и высшей милостью. Теперь они вернули себе имя и честь, и вспоминать о них будут как о героях.

– В чем героизм? – напряженно спросила Дези. – Убивать себе подобных и умереть за этим занятием?!

– Главная задача была защитить вас, – сказал Кратов терпеливо. – Все остальное – игры гекхайанов. Было нелегко втянуть в эту операцию двух эхайнских правителей… но иначе вообще ничего бы не получилось. – Дези смотрела на него с рассеянным непониманием, изредка легко пожимая плечами, и было совершенно ясно: ангелы могут творить добро, могут творить зло по неведению, но есть вещи, которые никогда не будут доступны их разумению. Все, что от него требовалось, так это сказать снова: – Это другой мир. Его логика нам чужда и может быть понятна только при серьезном нравственном компромиссе. То, что у нас общий предок, не упрощает проблему. Мы и эхайны – из разных систем этических координат. Чтобы найти оправдание их поступкам, нужно убедить себя, что власть – это не только ответственность, но еще и водопад разнообразных бонусов. Тогда есть резон пытаться ее захватить. Убивая при этом направо и налево… В то же время нужно согласиться, что всякий посягающий на власть есть преступник и подлежит наказанию во стократ более суровому, нежели убийство. И, наконец, следует заставить себя верить в то, что убийство может быть оправданно и безнаказанно.

– У вас получается? – осведомилась Дези.

– Ну, мы еще не настолько далеко ушли от эхайнов… Но в нашей системе координат их преступления так же бессмысленны, как и их подвиги. Нам это кажется ненужным, несвойственным природе разумного существа. Детские игры в войну, в шпионов-диверсантов… Эхайны, разумеется, считают иначе и придают всему этому значение.

Над барной стойкой вдруг развернулся большой экран видеала. Спокойный мужской голос с безукоризненной дикцией объявил: «Экстренное сообщение по Федеральной информационной сети. Несколько дней назад более двухсот граждан Федерации вернулись на Землю, где они отсутствовали почти двадцать лет. Речь идет о пассажирах трансгалактического лайнера «Согдиана», против которого седьмого мая 133 года был совершен акт агрессии со стороны военно-космических сил Черной Руки Эхайнора. Возвращение заложников стало возможным в результате совместной спасательной операции Федерации Солнца, Великой империи Ярхамда и Планетарного герцогства Эгдалирк…» Одновременно шла картинка: бледные, несколько потерянные лица, напряженные взгляды, реплики невпопад… Кое-кто из посетителей кафе поглядывал в сторону экрана с явным неудовольствием, как на источник раздражения, кое-кто более толерантный не обращал внимания, но нашлись и такие, кто встретил известие аплодисментами.

– Это и есть то самое? – спросила Дези.

– Да, и все случилось благодаря вам.

– Странно, что я не испытываю ни особой гордости, ни радости. Как и многие, кто это видит. Им кажется, что ничего особенного не случилось, потому что забыта предыстория, прошло слишком много времени, раны зарубцевались. Но тем, кто отчаялся ждать, сейчас не позавидуешь. Посмотрите на их лица. Им пригодилась бы моя помощь… а я сижу здесь, пью вино и хнычу вам в жилетку. У меня свои причины быть печальной. Слишком много потерь, о которых никто не узнает.

– Но мы-то с вами знаем и будем помнить. К тому же все, что не затрагивает тайну личности, непременно попадет в Глобальный Инфобанк. Следовательно, всякий, кому важна предыстория и интересны последствия, докопается до всех подробностей. А я бы не стал недооценивать любознательность человеческой натуры.

– Может быть. Хотя о многом я желала бы забыть навсегда. Мне правда очень плохо, Кратов. Темное облако… а под ним – выжженная пустыня. Как там… на площади, в промзоне, после напалма. Вы не понимаете, о чем я, и это даже к лучшему. Потому что это мерзко, противно, этому не место в моей памяти…

– Все будет хорошо. И выжженная пустыня зарастет зеленой шелковистой муравой, и боль пройдет.

– Это вы мне говорите? – невесело засмеялась Дези. – Мне, психологу? Профессионалу, который только тем и занят, что лечит разрывы души?! Запомните слово специалиста: есть раны, которые не заживают никогда. Да, можно приглушить боль… существует много способов… но это не та боль, что проходит без следа. Человеческое сознание – очень сложная система. Сложная и злопамятная.

Какое-то время Дези молча следила за цветной и объемной картинкой на видеале.

– Мне не понравилось быть шпионкой! – вдруг заявила она. – Больше не предлагайте мне ничего подобного, хорошо?

– Надеюсь, ваши услуги в этом качестве никогда не будут востребованы, – сказал Кратов серьезно. – Заложников мы с вами вытащили, и теперь эхайны не скоро оправятся от последствий вашего визита.

– Эхайнор ваш мне тоже не понравился. Серый, холодный, много металла, много пыли. Даже деревья – и те какие-то пыльные, как будто кому-то давным-давно пришла в голову фантазия сделать из деревьев чучела… Такое чувство, словно там все только и делают, что командуют и обмениваются воинскими салютами и клятвами. Я не увидела ни одного нормального эхайна. Ни одной женщины, ни одного ребенка. Они вообще там есть?!

– Конечно, есть, – заверил ее Кратов. – Ну да, эхайны любят носить военную форму и разговаривать противными армейскими голосами. Но все это внешняя оболочка, накипь. Под нею скрывается серьезная наука, почти неизученная культура… Милитаризм хорош, когда нужна тупая и дешевая мотивация к научному и техническому прогрессу. А в придачу – тяжеловесная, разбалансированная, экологически опасная экономика и запутанные социальные проблемы. Так случилось, что наши две культуры соприкасаются на очень узком участке мироздания. И этот участок заполнен разнообразной солдатней.

– Все искала повод задать кому-нибудь из моих эхайнов вопрос, – печально сказала Дези. – Если все они воины, с кем же они воюют?

– Например, с нами, – сказал Кратов. – А когда мы заняты другими делами, то между собой. Чтобы не терять форму…

– Вы ушли от ответа, – укоризненно промолвила Дези.

– Не стану же я прямо тут читать вам лекцию по общественному устройству и внутренней политике Эхайнора!

– Как-нибудь в другой раз, – с сокрушенным видом согласилась Дези. Скормив сигарету подбежавшему роботу-уборщику в облике крохотной зеленой собачки, она сообщила: – Сейчас у меня рандеву, а затем я ужинаю с сестрой в «Soucoupe Volante». Ее зовут Агнес, и она хороша, как сто ангелов в одном флаконе, я в сравнении с нею гадкий утенок. Если есть желание, приходите, я приглашаю.

…Спустя десять минут после того, как Ледяная Дези оставила его одного кайфовать за столиком уличного кафе, Кратов получил короткое сообщение по личному браслету с указанием адреса и комментарием: «Они вошли». Заказав кофе, он без особой спешки управился с остатками пирожных, затем полюбовался на речные виды, послушал крики чаек и, сочтя, что выждал достаточно, поднялся из кресла. Пересек пешеходную зону, прогулочным шагом углубился в тенистый акациевый парк. Парк был разбит на месте, где еще в конце позапрошлого века высилась и служила визитной карточкой этого старинного города гигантская решетчатая башня. От самой башни остались только картинки и несколько почти утонувших в земле оплавившихся металлических платформ. Теперь на них располагались стоянки гравитров. Найдя свободную машину, Кратов плюхнулся на заднее сиденье и сообщил автопилоту адрес. Вниз он не смотрел. Полет занял не более четверти часа и завершился на перекрестке узеньких старинных улиц в одном из исторических кварталов, которые назывались «историческими» лишь потому, что во время оно здесь проживала какая-то известная личность, либо даже не проживала, а просто ходила в гости или сидела за стеклянным окном ресторанчика и глазела на прохожих. Странно, что здесь вообще сохранились места, которые не считались «историческими»… Преодолев пешком небольшое расстояние, Кратов обосновался на деревянной скамейке возле позеленевшего от времени и сырости фонтанчика, в тени и прохладе, и стал ждать. Очень скоро из темной подворотни быстрой походкой появилась Дези Вифстранд, не по-здешнему высокая, осанистая, серебристая, пышное перо на голубой шляпе с приопущенными полями вскидывалось в такт шагов. За нею семенил, заложив мощные лапы за спину, доктор Стеллан Р. Спренгпортен, в просторных шортах с помочами, в гольфах и мятой клетчатой рубашке с закатанными рукавами, а громадную голову его венчала зеленая тирольская шляпа с весьма легкомысленным перышком. Из рыжей бороды задиристо торчала трубка. Доктор Спренгпортен выглядел весьма довольным, чего нельзя было сказать о Дези: эмо-фон ее, разумеется, прочесть было невозможно, но язык тела красноречивее эмоций сообщал, что женщина пребывает в крайней степени растерянности и, кабы не попутчик, запросто села бы на брусчатку, беспомощно сложив руки на коленях, и поручила себя провидению. Между ними происходил некий диалог; вернее, говорил по преимуществу доктор Спренгпортен, а Дези либо отвечала односложными репликами, либо рассеянно кивала. Они миновали фонтанчик, давший убежище Кратову, и скрылись за поворотом улицы. Выждав еще минуту – на большее не хватило терпения, сердце могло выскочить из груди! – он поднялся. Одернул куртку, успокоил дыхание, и только тогда, собранный, безмятежный, вошел в темную арку. Без труда нашел старую деревянную дверь с потускневшей медной ручкой в виде сакраментальной львиной морды с кольцом (прямо сквозь дверь неким мистическим образом тянуло холодком и сыростью) и энергично выстучал нечто вроде ритмической фразы из аргентинского танго. «Entrez, mon docteur!» – прозвучало в скрытом динамике, и дверь отворилась. Ничему нисколько не дивясь, Кратов вошел, точнее – погрузился в вязкий полумрак, что заполнял собою келью с наклонными стенами, высоким потолком и единственным источником света в виде узкого, вытянутого по вертикали окошка, забранного мелким витражом.

– Bonjour, Харон, – сказал он.

 

2. Под волновой вуалью

Дверь бесшумно сдвинулась, пропуская визитера. Бангатахх инстинктивно наклонился вперед, чтобы встать из своего чересчур удобного для комнаты допросов кресла. «Нет необходимости», – небрежно проронил вошедший. Это был эхайн, Красный Эхайн, судя по темному цвету волос и кожи – из какого-то экваториального этноса, твуана или хатагхадайха. И говорил он с особенным, звякающе-дзынькающим акцентом. Черные Эхайны не воюют с Красными… но в училище пришлось одолеть спецкурс по этнографии Красной Руки, получить представление об основных языках, зазубрить военно-полевой словарик («Лицом к стене!.. Имя, звание? Номер части? Какое задание? Встать на колени!..»), принять к сведению неутешительный факт, что технический уровень личного оружия красняков далеко ушел вперед, не говоря уже о тяжелых вооружениях. Деловито огляделся – тотчас же позади него прямо из пола выросло такое же в точности кресло, глубокое и уютное, как утроба матери. Визитер с готовностью обрушился в кресло и замысловато переплел длинные ходули в обтягивающих штанах из сильно вытертой синей материи.

– Нам понадобится стол? – осведомился он рассеянно.

– При всем уважении… это вы меня спрашиваете?! – удивился Бангатахх.

– Лично мне стол не нужен, – заявил тот, зачем-то передернув плечами.

– Гм… Если не ошибаюсь, вы – дознаватель, я – допрашиваемый. Как же без стола?

– Ну да, пожалуй… чтобы обозначить границу исполняемых нами социальных ролей, – усмехнулся красняк.

Пол снова вспучился, исторгнув из своих недр белую овальную поверхность, прямо на глазах вдруг подернувшуюся сложным геометрическим узором. Красняк с удовлетворением провел по столешнице ладонями, буркнул под нос что-то вроде «Ну вот…», а затем обратил проницательные янтарные гляделки на собеседника.

– Меня зовут Всеслав Эразмович Жайворонок, – сообщил он, – и мне предложено провести с вами небольшую беседу.

«Беседу! – мысленно усмехнулся Бангатахх. – Какие мы деликатные… назвать допрос допросом, стало быть, язык не поворачивается. И красняка где-то нашли для вящей задушевности. Имечко заковыристое, как у них и бывает. Неужели Красные Эхайны сотрудничают с этелекхами?! О Светлых давно циркулируют такие слухи, но светляки всегда были наособе, оторви да брось… а эти-то с какой радости пошли на коллаборационизм?! Ладно, успеем разобраться. Лгать ему не стану, нет в том резона, но и лишнего не скажу. Не слышал я, чтобы этелекхи прибегали к форсированным методам дознания… но, быть может, для того они и спелись с красняками, чтобы сохранить свои лапки чистыми?!»

Вслух же он назвался:

– Капитан Бангарн Бангатахх, Управление специальных операций в составе Оперативного дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки, оперативный псевдоним – «Ворчун», к услугам янрирра… – Немного подумав, добавил: – Имя подлинное.

– У вас есть какие-либо обращения или жалобы?

– Нет, янрирр… Вы позволите узнать ваше воинское звание?

– У меня нет воинского звания. Я профессиональный ксенолог, ученый. Эхайны и Эхайнор – моя специализация. Если угодно, можете обращаться ко мне «доктор». Так принято в той профессиональной среде, где я обычно вращаюсь.

– Янрирр доктор, могу я узнать, что меня ожидает по окончании нашей беседы?

– Просто «доктор». А я буду обращаться к вам – просто «капитан». Мое имя вы все равно не выговорите. Или выговорите?

– Пожалуй, нет.

– Тогда будем экономить фонетические усилия… Я не осведомлен о планах Департамента оборонных проектов Федерации относительно вашей судьбы. Но, исходя из сложившейся практики, предполагаю, что вы будете отправлены домой.

– Домой?!

– Фигурально выражаясь. По всей вероятности, вас, равно как и остальных эхайнов, доставят в один из миров, имеющих постоянное транспортное сообщение с Эхайнором. Могу предположить, что это будет Сутахтана.

– Разве мы не в плену?

– Разумеется, нет. Как сотрудник Оперативного дивизиона, вы должны быть осведомлены, что мы не берем пленных.

– Да, но я вкладывал в это выражение несколько иной смысл.

– Понимайте эти слова буквально. Мы ни с кем не находимся в состоянии войны, и не делаем исключений для Эхайнора, даже учитывая нашу общую историю. Поэтому никаких пленных, никаких заложников. Эти игры не для нас. Между тем, если существуют какие-то причины, по которым вы считаете для себя невозможным вернуться в Эхайнор, мы охотно предоставим вам убежище.

«Мы… Почему этот тип постоянно говорит «мы»? Какое отношение он имеет к Федерации, к ее военным планам? Кто он такой, мать его столешница?!»

– Смею надеяться, таких причин нет, – сдержанно заметил Бангатахх.

– Тогда все в порядке. Кстати, ваш коллега, сержант Аунгу, высказал намерение остаться у нас.

– Никакой он не сержант. Вернее, сержант, но из отдела «Ч»… – Бангатахх растерянно засмеялся. – Зачем я это вам рассказываю?!

– Ничего страшного, капитан. Поскольку мы уже беседовали с сержантом Аунгу, он поведал нам все подробности своей служебной карьеры.

– Тогда вы знаете, что он остается вовсе не для того, чтобы вволю надышаться воздухом исторической родины. Он профессиональный разведчик и наверняка будет заниматься сбором информации.

– И мы с готовностью ему в этом поможем. Уверен, ему придется несладко. Против Федерации очень трудно вести шпионские игры. Знаете почему?

– Догадываюсь, янрирр доктор.

– Просто «доктор». Потому что мы ничего не скрываем. Эхайнор прячет свои секреты за семью замками… это тоже фигура речи… и подбирать к вашим замкам правильные ключи столь же нелегко, сколь и увлекательно. Мы же поступаем иначе, и тем самым создаем для спецслужб, которые пытаются найти применение своим талантам на территории Федерации, непреодолимые препятствия.

– А если Аунгу захочет выведать секреты оборонной доктрины Федерации?

– Вы имеете в виду проект «Белый Щит»? Департамент оборонных проектов обычно не устраивает экскурсий, но для сержанта Аунгу может быть сделано исключение.

– Но если он попытается уничтожить один из критических компонентов «Белого Щита» и тем самым хотя бы на время устроить брешь в вашей замечательной оборонительной системе?

– Ах, оставьте. Мы его об этом спросили напрямую, и он дал нам совершенно искренний и прямой ответ. Диверсии – не его профиль. Впрочем, вы об этом осведомлены не хуже моего, поскольку были его непосредственным руководителем.

– Он и это вам поведал?

– Как на духу.

– Не ожидал… Я и себе удивляюсь.

– Я удивляюсь другому. С чего бы вдруг вы прониклись такой заботой о нашем благополучии? Или вас вдруг взволновала судьба сержанта Аунгу?

– Несмотря на то, что в нашей миссии я был главным, для меня стало неожиданностью его решение остаться. Это не входило в планы операции, да и не могло входить. Наша задача ограничивалась поисками келументари… или существа, выдававшего себя за келументари. И вдруг такой неожиданный поворот! Возможно, у сержанта Аунгу было дополнительное задание, о котором он не обязан был меня информировать. Не знаю. Но, если вам угодно, мне и впрямь небезразлично, насколько жестко вы с ним обойдетесь, когда он попытается выполнить это свое сверхсекретное задание.

– Как трогательно… Спешу вас успокоить. Сидя в этом самом кресле, сержант Аунгу признался нам, что у него действительно есть специальное задание в рамках вашей миссии. И с охотою посвятил нас в детали. Но я не заручился его согласием на разглашение этих подробностей, поэтому ограничусь констатацией факта. Ничего для нас нового и тем более угрожающего. Но если сержант вдруг станет вести себя нехорошо или неадекватно, мы выдворим его за пределы Федерации, на прощание строго погрозив пальцем.

– Пальцем?! Зачем?

– У нас так принято, если мы хотим указать расшалившимся детишкам, что их озорство вышло за пределы хорошего тона.

– Но вы рискуете… доктор.

– Мы гостеприимны, но не до абсурда. Эхайнский разведчик – не та персона, которую позволительно оставлять без присмотра. Даже если он окажется достаточно ловок, чтобы провести своих опекунов… Видите ли, проект «Белый Щит» задуман так, что явившийся из ниоткуда диверсант не обнаружит даже внешних контуров нашей обороны. Что уж говорить о эффекторных схемах… Вы, верно, знаете: с вашей стороны были попытки и посерьезнее.

– Помнится, одна из них оказалась удачной…

– Это было давно, и мы только что окончательно устранили все последствия вашей последней успешной акции. Поговорите лучше с вашими штурмовиками, которые все никак не угомонятся в окрестностях Сторверка или Зефира. Мы уже устали отбирать у них игрушки. Может быть, вы посоветуете, как нам поступать с пустыми штурм-крейсерами? Не возвращать же, в самом деле, хозяевам!

– Да, нас информировали… – Бангатахх выдержал паузу и вдруг понял, что если не задаст этот проклятый вопрос, то взорвется изнутри. – Доктор, вы говорите на прекрасном эхайнском языке, хотя и с акцентом. Выглядите как эхайн, ведете себя как эхайн. Вы случаем не водите меня за нос? Может быть, это какая-то проверка со стороны отдела «Ч»?

Почти с полминуты доктор растерянно взирал на Бангатахха, пытаясь проникнуть в скрытый смысл его неожиданной тирады. Затем откинулся в своем кресле и захохотал.

– О таком повороте сюжета я как-то не задумывался! – сообщил он, отсмеявшись. – Нет, капитан, это не проверка. Вы действительно находитесь на галактической базе Федерации, а я действительно ксенолог, сотрудничающий по контракту с Департаментом оборонных проектов. Я человек.

– И вы можете это доказать? – спросил Бангатахх недоверчиво.

– Могу. Но не стану. Вам придется верить мне на слово, потому что я не в том положении, чтобы лгать. Несколько лет я спокойно жил на территории одной из Рук Эхайнора, вел келейную исследовательскую работу. В один не самый счастливый день меня отозвали и отправили в пределы Черной Руки с тем же заданием, что и вас. Только мне поручено было вытащить земного подростка из передряги, а вам – выследить и… как это на вашем жаргоне… упаковать. Вы и сами не справились, и мне помешали тогда, в забегаловке под названием «Зелье и порок»…

– Пилигрим, который уложил нашего мичмана суповой миской?!

– К вашим услугам, капитан.

– Но ведь вы были мертвы… кажется.

– Как видите, все обошлось. Словами классика, слухи о моей смерти были сильно преувеличены… А теперь, если не возражаете, перейдем к обсуждению вашей миссии.

– Я не в том положении, чтобы возражать.

– Остроумно… Но вы можете просто не отвечать на мои вопросы. Можете отказаться от беседы. Можете в любой момент послать меня к вашему демону-антиному под хвост или, как принято в унтерской среде, отправить окапываться. Дело в том, что в этом помещении мы оба находимся под «волновой вуалью». Это особый вид волнового воздействия на психику представителей рода Homo, к которому мы с вами имеем удовольствие относиться. Как мне объяснили, он растормаживает речевые центры и побуждает к бесконтрольной честности. Я уже говорил, наше гостеприимство имеет свои пределы.

– А я все удивлялся, отчего это сержант Аунгу так с вами разоткровенничался… да и за своим языком никак не поспеваю уследить.

– Мы с вами находимся в одинаковом положении, капитан. Мой язык тоже развязан. Я предупреждал, что моим словам можно доверять? Хотя, в отличие от вас, мне скрывать нечего.

– Это как если бы мы взяли по банке горячительного и пустились шуршать за жизнь…

– … перемежая беседу риторическими вопросами типа «ты меня уважаешь». Вы правы, механизм воздействия примерно тот же самый, за исключением алкогольной интоксикации.

– И вы ответите на любой мой вопрос так же откровенно, как и я?

– Это можно проверить.

– И вы еще надеетесь, что я откажусь сыграть в эту игру?!

– На то и был расчет.

– Ваше агентурное имя?

– Лунь. Если вам интересно, это такая хищная земная птица.

– Всегда хотел посмотреть… вы действительно владеете техникой «длинных пальцев»?

– Владею – чем?! Ах, да…

Доктор усмехнулся, извлек из нагрудного кармана длинное полупрозрачное стило. Разжал пальцы – стило не упало, а зависло в воздухе перед его лицом, затем заплясало, словно бы чертя какие-то невидимые знаки. Бангатахх следил за этим представлением, открыв рот и не дыша. Вдоволь наплясавшись, стило само собой нырнуло туда, откуда явилось.

Бангатахх шумно вздохнул.

– Да… – протянул он с плохо скрываемой завистью. – И как же с вами прикажете сражаться?

– А не нужно. Ни к чему вам с нами сражаться. С нами нужно дружить.

– Как вам удалось преодолеть внешние контуры защиты Хоннарда?

– Наше горячее спасибо естественным спутникам Анаптинувики. Они бывают столь любезны, что нарушают информационный обмен между орбитальными мониторами и сканирующими контурами на поверхности.

– Все, как и описывал этот умник Аунгу… Но теперь, когда мы устраним этот недочет, вы лишитесь этой возможности.

– Насколько мне известно, недочет уже устранен без вашего участия, однако же Хоннард наводнен нашей агентурой…

– Вы знаете, что такое «пигаклетазм»? – вдруг спросил Бангатахх.

– Разумеется, знаю! – пожал могучими плечами доктор.

– И что же? – с надеждой поинтересовался Бангатахх.

– Долго объяснять, – небрежно ответил тот. – Как-нибудь в другой раз. Давайте лучше поговорим о…

– Вы что же, хотите, чтобы я прямо сейчас, в вашем присутствии, разбил себе голову о стену? – зловеще осведомился Бангатахх. – Я из-за этого пигаклетазма последнего сна лишился!

Доктор Жайворонок расплылся в довольной улыбке и совершенно утратил сходство с эхайном. Право, эхайны так не улыбаются.

– Сделайте одолжение, – сказал он весело. – Эти стены изготовлены из материала переменной упругости. Специально на тот случай, если кому-то придет фантазия испытать их на прочность. А я давно не был в цирке!.. Итак, мичман Нунгатау. Кто он такой, и как дилетант и неофит оказался во главе вашей миссии рафинированных профессионалов?

 

3. Тони Дюваль, праздный юноша

Ну и что изменилось?

Один поселок сменился на другой, разве что небо настоящее – так нам, по крайней мере, внушают. И еще море со всех сторон. Там не было моря, вообще не было никакой открытой воды. Так что здесь, наверное, нам не лгут. Вода в море противная на вкус, но отец говорит, что так и должно быть. Ну, не знаю. Конечно, я бывал на море, и мне кажется, что тогда, пять лет назад, оно было не таким горьким. Но я не спорю. Я вообще стараюсь не прекословить отцу после того, как однажды потерял его, а потом мне вдруг, совершенно незаслуженно и вопреки всем законам мироздания, его вернули. Не хочу, чтобы там, наверху, вдруг кто-то снова решил, что я не самый лучший сын и не достоин такого подарка.

Конечно, изменился я сам. Мы все изменились; эти пять лет… или двадцать, как нам объясняют с такой осторожностью, как будто от такой новости можно спятить… они не прошли бесследно. Оказывается, человеческая память защищается от угрозы извне весьма умело, но по своим правилам, которые я не понимаю. Мы все очень многое забыли из земной жизни. Это просто стерлось из памяти. Может быть потому, что память вдруг сочла, что эти воспоминания нам больше никогда не понадобятся. Словно бы память решила за нас, что мы никогда больше не вернемся домой. А значит, незачем помнить, как все обстоит дома.

Например, я начисто разучился пользоваться службой доставки. А отец помнит – ну так у него и стаж пользования этой фигней намного больше.

Я с трудом привыкаю к видеалам, с их безразмерными экранами, что возникают из ничего прямо у тебя перед носом. А мама ничего, помнит. Она сутками готова сидеть перед видеалом и смотреть все подряд из земных, как все говорят – федеральных информационных каналов, безумных, беспредельных. Она смотрит спектакли лондонского театра «Глобус», где все почему-то голые – ну, такой у них стиль самовыражения! – концерты Озмы, о которой все только и говорят, и все время плачет, а потом, чтобы прийти в себя, переключается на новости. Представляешь, говорит она, мы сможем побывать на Амрите, там снова открылся национальный парк Пушрапура с хрустальными водопадами! Или на Марс, на Олимп, ты же вроде бы мечтал, Тони…

А я не знаю, о чем мечтать. Скоро, как говорят доктора, очень скоро мы все будем абсолютно свободны в передвижениях. Лети куда хочешь, вся Галактика у твоих ног!.. Но что-то не очень мне хочется покидать старушку Землю. Да и островок этот, Ла Грасиоса, сейчас кажется мне самым уютным местечком во всем мире. Психотехники объясняют, что это временно, что это симптомы агорафобии и скоро все пройдет. Но пока что я с радостью поселился бы в заброшенной рыбацкой деревушке на другом конце острова и целыми днями сидел бы, глядя, как бирюзовая волна накатывает на белый песок.

Конечно, это пройдет. У кого-то позже, у кого-то раньше. Ненормально здоровый мужик Ланс Хольгерсен покинул остров сразу, как только ему сообщили, что он в полном порядке, что физически, что душевно. Наскоро простился с теми, кого успел застать по пути на стоянку гравитров – только его и видели. И Луиза Вивьен улетела, как только за ней прибыли с материка отец с матерью, даже рукой не помахала. Ведь мы с ней были очень близки… какое-то время. А теперь, может статься, больше никогда и не увидимся.

Да, все мы вместе только до поры; но и там, в поселке, не всякий был рад всякому, а сейчас наше сообщество трещит и распадается на глазах, как льдина под жарким солнцем. Наверное, это нормально. Мы не желали провести вместе эти пять лет… или двадцать… запутаться можно… И теперь нас ничто уже не удержит от расставаний. И даже командор Хендрикс это понимает, и потому изо всех сил старается как можно меньше командовать. Но мы все равно к нему прислушиваемся, по привычке. Да и чувствуешь себя спокойнее, когда знаешь, что он рядом. И хотя здесь есть другие люди, чье мнение для нас должно быть важнее, та же доктор Ида Славина, тот же доктор Маркус Джонс… что ни говорите, командор есть командор. Подозреваю, он будет последний, кто покинет этот остров.

А пока мы с Тамарой Форестье валяемся на песочке под настоящим, вполне себе жарким солнышком или сидим в шезлонгах, провожая закат, и нам хорошо. Никто нас не гонит домой, никто не следит за каждым нашим шагом. До нас вообще никому нет дела.

Это удивительное чувство ненужности… и безопасности!

Первое, от чего мы отвыкли, то есть буквально в один момент, так это эхайнский патруль. Мы перестали ждать, что вдруг из темноты возникнет капрал Даринуэрн с постной физиономией и пробурчит, что, мол, правила нарушать нельзя, что, мол, расходитесь по своим клеткам. Он хороший парень, но о нем я ни капли не скучаю. Надеюсь, у него все хорошо. Так же как и у нас.

После того, как родным разрешили нас навещать, я окончательно убедился, что это не обман, не какая-то хитрая эхайнская провокация. Слишком много новых человеческих лиц. Иногда это даже утомляет. Хотя, не скрою, и сам иной раз зашмыгаешь носом, когда видишь эти встречи, эти объятия, эту радость.

Винс де Врисс окончательно выздоровел и наконец встретился со своей девушкой. Хотя какая она на фиг девушка… они почти ровесники, и у нее уже дети. Было забавно наблюдать, как они бегали по острову друг за дружкой, ссорились, мирились, снова ссорились, и не было никакой возможности от них укрыться, они со своими сценами любви и ревности были одновременно и повсюду. А когда вечером мы с Тамарой по заведенному обычаю пришли на берег, то обнаружилось, что эта чокнутая парочка заняла наши шезлонги.

У нас тоже были гости… ну и умора была смотреть на лицо отца, когда он вдруг узнал, что теперь является не самым старшим наследником винодельческого дома «Жорж Дюваль и сыновья», а лишь третьим в очереди! «А вот не надо было шляться где не след!» – пояснил ему дед Дюваль, а братья, младший и средний, которые по возрасту обошли папулю, посмеивались беззлобно, хотя и не без ехидства.

Вообще вся эта чехарда с пятнадцатью годами жизни, которых лишили нас эхайнские экспериментаторы, доставляет заботы либо тем людям, которым все что угодно способно доставить заботу… есть такие, сейчас-то чего таиться!.. либо психотехникам, которые пекутся о нашем благополучии в полной готовности прийти на помощь в любое время суток.

А помощь порой бывает очень кстати.

Линда ван Брестеде узнала, что ее жених, не надеясь на возвращение, избрал себе другую суженую, из ближайших подруг… и оба не так давно погибли в каком-то жутком кататаклизме за пределами Земли. Женская истерика – неприятное зрелище…

У ван Ронкела в его отсутствие повзрослел, стал экстремальным медиком и пропал без вести у черта на рогах, в удаленнейшей галактической миссии, единственный сын. Истерики не было, но жутковато было видеть, как этот здоровяк, которому все было нипочем, от которого отскакивали все переживания и стрессы бытия в замкнутом пространстве, как дробинки от бетонной стены, вдруг утратил всякий интерес к жизни.

Хоакин Феррейра, всеми забытый колонист, поначалу производил впечатление тихого идиота, хотя кое-кто еще припоминал его как человека громогласного и размашистого. Он с трудом разговаривал, был постоянно погружен в себя и, похоже, совершенно не понимал, зачем он здесь, что за существа его окружают и кто он такой есть. Эхайны своими опытами лишили его памяти и личности. Но человеческий мозг – устройство очень сложное и многоэтажное. Чтобы потерять все, что там хранится, нужно разрушить его полностью. Через неделю Феррейра узнавал свою семью, таких же смуглых, патлатых и шумных латинос всех возрастов и обоего полу. Однако пребывание в заложниках по понятным причинам осталось за пределами его восприятия – но, может быть, оно и к лучшему.

Да, и есть еще Клэр Монфор, которая как-то уж чересчур близко к сердцу восприняла гибель Оберта.

То есть, конечно, все мы были огорчены его смертью. Особенно если учесть, что случилась она уже после прихода спасателей. Он мог бы жить, если бы не увел свою группу так далеко. Или не бросился бы очертя голову на эхайнский ствол. Или если бы его тело доставили в наш лагерь до того, как ушел Сева… Но сказать, что Оберта все как-то особенно любили, было бы преувеличением. Мне он казался всегда себе на уме, слишком ироничным, слишком хитроватым и как-то уж чересчур пекущимся о собственном благе. Кто мог знать, что вдруг ни с того ни с сего он совершит настоящий подвиг? Иногда на подвиг отваживаются случайные люди, у которых не оставалось иного выбора. Героизм тут ни при чем.

Если уж кто и герой, так это носатый прикольный парень, что всем заправлял до прихода медиков. Клэр Монфор с громадным злорадством рассказывала, как он отлупил офигенных габаритов эхайна, который убил Оберта. В эти минуты врожденный, присущий каждому человеку гуманизм в ней явно безмолвствовал. Что удивительно: спасатели, которые иногда прилетали на остров проведать нас, не могли вспомнить его имя. Не то Фармер, не то Фостер… Какая-то темная, сильно законспирированная личность из числа тех, кто давно и профессионально противостоит эхайнской агрессии на главном направлении.

Люди иногда срываются, и всегда это связано с утратами.

Но любые раны обязательно заживают.

Линда ван Брестеде бродит по пальмовой рощице с молодым медиком. И ван Ронкел снова научился улыбаться, хотя понятно, что мыслями он слишком далеко от наших забот.

Феррейра покинул остров, жарко обнявшись со всеми мужчинами, расцеловав всех детишек и перетискав всех девушек. При этом он громко орал, что все мы его друзья и первые гости в его поместье в Сан-Фернандо, и размахивал руками, как ветряная мельница.

Клэр Монфор избавилась от импровизированного траура (все черное, не исключая вуали на шляпке), тем более что носить траур здесь жарковато, и разгуливает в белых шортах и белом топике. Думаю, Оберт ее простил бы.

В конце концов, все забудется. Эти пять лет – один безумно затянувшийся день. Но теперь он сменился новым днем. Все забудется рано или поздно, и хорошее и плохое. Да уже почти все забылось. Правильно говорили спасатели: главное – вернуться домой, на Землю. Земля вылечит всех. И в нашей жизни хорошего теперь будет намного больше.

Вот только одного я не забуду никогда.

Этот парень, эхайн по имени Сева, Северин Морозов.

Каратели убили моего отца, командора и еще двоих храбрецов, что попытались их остановить. Мы уже начали их оплакивать. И тогда неизвестно откуда явился ангел. А то и два, не уверен. Собственно, я сам их привел. Самые нелепые ангелы, каких только можно себе вообразить. Эхайнский пацан и эхайнский бандит. По крайней мере, так они выглядели. Уж не знаю, какая роль отводилась бандиту, он как-то сразу потерялся… а юнец воскресил всех погибших, кто еще мог быть воскрешен. По каким признакам он это видел, мне знать не дано. С патрульными, что первыми встретили карателей, он даже возиться не стал… Но мой отец был мертв, все четверо были мертвы, а у командора вдобавок ко всему были жуткие увечья. Теперь они живы, а от увечий не осталось и следа. Как и от ангелов, что выполнили свою миссию и удалились.

Если бы они так не спешили по своим неисповедимым делам, Оберт тоже сейчас был бы с нами и точно так же радовался избавлению.

Но тут уж ничего не поделаешь.

Я не религиозен, в моей семье все такие. Мне всегда казалось странным, что люди поклоняются богу, который к ним совершенно равнодушен. Столько злодейств было совершено, и никто не был наказан. Столько бедствий – и никто не спасен. Если бог есть, думал я, то наверняка он сильно обиделся на людей, они разочаровали его своей мелочностью и дурными повадками. Еще бы! Какие-то мутные жрецы все время говорили от имени бога, лгали именем бога, угрожали и требовали во имя бога, и всякий раз новое, точно зная, что если он и есть, то определенно не смотрит в их сторону, что его от них тошнит, что даже взгреть их как следует ему противно. Но теперь, мне кажется, он перестал дуться. И вернул нам тех, кто не заслужил смерти прежде срока. Пускай даже не всех, но и это уже добрый знак. И если дела обстоят так, как я думаю, то я согласен молиться тому богу, что прислал к нам этих ангелов.

 

4. Октаарара Гуктунн Оккиорн, второй навигатор штурм-крейсера «Протуберанец» Десятой Космической армии

Вот что, высокочтимые янрирры. Я в этом их госпитале… это ведь госпиталь, верно?.. спать не могу и пищу принимать опасаюсь. Если я пленный, то и обращайтесь со мной соответственно. Отправьте в нормальный концлагерь, поближе к другим эхайнам, а не держите в этой камере с белыми стенами, как дикого зверя. Ну да, я сейчас не в лучшем состоянии, но это не повод, чтобы разговаривать со мной как с больным ребенком. Пожалуйста, сделайте так, пожалуйста, эдак… пошевелите пальчиками, будьте любезны… Один из докторов мне даже улыбнулся третьего дня. С какой стати ему улыбаться, если я по любым меркам военный преступник? Кто так обращается с военнопленными?! Ну да, у этелекхов свои мерки, у эхайнов – свои. Среди эхайнов я почти что безгрешная пташка небесная. Гордиться нечем, за всю жизнь ни одного Суда справедливости и силы… не считать же тех двух оборванцев, во время учебного патрулирования, в бытность еще курсантом… или троих, уж и не упомню. Кто такое запоминает… И на станции я по большей части стрелял по своим же, которые отказались подчиниться приказу каптора Хэнтауту и оказали активное сопротивление. Неподчинение приказу сурово карается, это все знают. Говорят, у них был свой приказ, ну и что? Нашего приказа это никак не отменяет… Подумаешь, подстрелил одного этелекха! Не десятерых же, как собирался. Эти лечебные процедуры, от которых потом вся кожа чешется, это чистое белье в крупный и мелкий цветочек, улыбочки эти – все это издевательство и унижение. Не верю я их улыбочкам. Если кто-то мне еще однажды скажет, что этелекхи безобидны и миролюбивы, я плюну тому в глаза. У меня сотрясение всего, что только можно и что нельзя, сломана левая нога в колене и вместо носа лепешка. Это что, миролюбие у них такое? Если они миротворцы, то я – Атрани, Стихия кротости и всепрощения! Этелекх был вдвое меньше меня – здорового, взрослого эхайна, воина, эршогоннара… и что теперь? Был здоровый, стал больной. Валяюсь в белой, как птичье яйцо, клетке… что это мне нынче в голову птицы так и лезут?.. сам беспомощный, как птенец. С расплющенным клювом… Нос, правда, они обещали выправить, но я все равно им не верю. Либо отправьте в концлагерь, либо уж расстреляйте, если так положено, но унижать мое достоинство не смейте.

 

5. Ничего, кроме психологии

«Он проходит в мой кабинет, на пару мгновений замирая на пороге, словно бы не ожидая увидеть здесь то, что увидел, и менее всего – застать самого хозяина. Он держится с неким вызовом, за которым легко прочитывается если не робость, то изрядная неуверенность. Что ж, простим ему эту слабость: и более сильные натуры бывают стеснены в своих свободах, оказавшись вырваны из привычной среды и перемещены на чужую территорию, хотя бы и на короткое время.

– Что ж, начнем?

– Начнем, – говорит он, несколько нагловато развалившись в предложенном ему гостевом кресле под светильником.

Перед ним расположен стандартный джентльменский набор, что я всегда предлагаю визитерам, которых вижу впервые в жизни. Шоколадные конфеты россыпью, открытая коробка отличных сигар «Фараон» формата «belicoso» с гильотиной и коробкой деревянных спичек, откупоренная стеклянная фляжка коньяка «Хеннесси Академик» и головоломка «циклетта», повальное увлечение коей приходится на конец прошлого века.

– Я так и не сумел ее собрать, – усмехается он, легонько касаясь указательным пальцем ребра головоломки.

– Попытайте счастья сейчас, – предлагаю я. – То, что сложно для детского ума, не составит проблемы для ума зрелого.

– А, понимаю, – говорит он. – Это такой специальный тест. Вы проверяете меня на принадлежность к определенному ящичку вашей человеческой картотеки. Я должен вписаться в предлагаемые вами шаблоны, не так ли?

– Согласитесь, я должен получить хотя бы поверхностное представление о том, с кем имею дело.

– Со мной, – он пожимает плечами, машинально начиная вертеть «циклетту» в руках. Еще никому не удавалось безнаказанно взять эту штуковину и тотчас же положить на место. – Я весь на виду. Можете начинать препарировать.

– С удовольствием, – говорю я и тянусь за сигарой. – Итак, кто вы, доктор Оберт?

– Как официально! – фыркает он, пытаясь нарочитой и, кажется, не слишком ему свойственной развязностью прикрыть смущение. – Никакой я не доктор. Во всяком случае, ничем не заслужил подобного обращения. У меня три образования, и все гуманитарные. Психолог, филолог и педагог.

– Почти как у меня, – замечаю я.

– Неужели? Ах да… но вы же еще и писатель! Я тоже писатель, вернее сказать – сочинитель. Никогда не умел выдумывать сюжеты длиннее одного абзаца. Когда-то подобная проза, с примитивным сюжетом и обилием авторских рассуждений ни о чем, была весьма популярна.

– То был период упадка культуры. Вернее даже период упадка цивилизации. Депрессивный виток исторической спирали. Но теперь все в прошлом, и длинная сюжетная проза снова в чести.

– Я знаю. Полагаете, я не читал ваши нравоучительные новеллы?

– Полагаю, не читали.

– Правильно. Вы прозорливы, как того и требует занимаемый вами пост.

– Можете не обращать внимания на мои посты, звания и прочие регалии. Мы здесь не за тем.

– За чем же?

– Я хочу понять вашу мотивацию. И от этого понимания зависит, достаточно ли вы мне интересны, либо я неосознанно преувеличиваю вашу роль в известных событиях, и как следствие, свой интерес к вашей персоне.

– Желаете честно?

– А вы способны быть честным?

Он смеется – немного деланно, хотя и не выглядит уже таким напряженным, как поначалу. Он даже откладывает головоломку в сторону; бросив в мою сторону короткий вопросительный взгляд и прочтя молчаливое одобрение, наливает себе в бокал коньяка на один палец. Неумело дегустирует его по запаху – то есть просто втягивает носом исходящий от напитка аромат, затем бормочет: «В этом я тоже ни черта не понимаю…» и делает крошечный глоток.

– Не скромничайте, – говорю я. – Это лучший коньяк на континенте.

– Не уверен, что имеет смысл переводить ценный продукт на плебея вроде меня.

– Если возникнет необходимость, я налью вам полный солдатский котелок этого ценного продукта. Ни один напиток не может быть ценнее беседы, которую он приправляет.

– Слишком заумно, – ворчит он и делает следующий глоток уже увереннее. – Так вот, я обещал быть честным, и буду им, насколько человек вообще способен быть честен сам с собой. Верно, вы уже наводили обо мне какие-то справки?

– Безусловно. Вам сорок два года, у вас действительно три образования, а еще вы полагаете себя экспертом по классической культуре. – Пока я занимаюсь перечислением, он размеренно кивает головой, как фарфоровый болванчик, хотя у меня стойкое ощущение, что он меня почти не слушает. – Какое-то время вы преподавали в одном из Гентских колледжей, занимались сочинительством, и у вас был кабинет частной практики на ниве психологической поддержки. Как вы заметили, я перечисляю лишь самые заметные вехи на вашем жизненном пути. Мелочью вроде учреждения ордена Спекулятивных Ноократов или экстремального дискуссионного клуба «Дискордия» я счел уместным пренебречь.

– Последние два предприятия пришлись на то прекрасное время, – говорит он мечтательно, – когда я экспериментировал с вневременными культурными практиками. К сожалению, очень скоро я повзрослел…

– … и попытались остепениться, – продолжаю я. – Позволите о женщинах?

– В мужском кругу это самая приветствуемая тема.

– Извольте. Все ваши союзы с прекрасными женщинами – а вы были крайне взыскательны в выборе партнерш! – оказались эфемерны. Вы расставались так же легко, как и сходились, без труда очаровывая и без печали разочаровываясь.

– Легкомыслие не порок, а свойство характера.

– Или поверхностное отношение к жизни, – добавляю я вполголоса.

– И не только к жизни, – подхватывает он. – Радости скоротечны, огорчения неглубоки. Ни о чем не сожалеть, ни на что не уповать. Вы думаете, это все про меня?

– Вы сами это сказали.

– Эфемерный налет образованности, – продолжает он. – Набор цитат из классиков на все случаи жизни. Набор сценариев поведения, которые больше смахивают на шаблоны. Скользить по жизни, нигде не задерживаясь и ни к кому не привязываясь… Да?

Я молчу, несколько озадаченный его напором.

– Так вот, доктор… уж вас-то я могу величать этим титулом со всеми основаниями… это все не про меня. Хотя, возможно, будет точнее сказать: про меня, но не все.

– Неужели? – говорю я, чтобы хоть как-то воспрепятствовать диалогу обратиться в монолог.

– Я всегда хотел быть первым, – говорит он. – Не моя вина, что не складывалось. Все хотят быть первыми, а на вершине есть место только для одного. Поэтому я метался, пытаясь найти точку приложения своим силам, и не мог найти. Мои учителя… они искренне желали помочь, указать верный путь. Но я был одаренным мальчиком. Не талантливым, нет. Просто одаренным… Но вот беда: во всем и сразу. А потом я вырос и занялся поисками предназначения всерьез. Я мог быть кем угодно. Философом, педагогом, писателем. Допустим, наклонностей к точным наукам или, там, к физическому труду во мне отроду не наблюдалось. Я прирожденный гуманитарий. Так уж был устроен мой мыслительный аппарат. И он неплохо работал! Но я так и не нашел, в какой сфере человеческой деятельности он мог бы функционировать в полную силу. Искал, но не нашел. Вы не поверите, но поиски отнимают все силы и все время. Очень многим приходится пренебречь. А «многое» – это та громадная часть человеческой жизни, из которой формируется личность. Вернее, образ личности в глазах окружающих. Которым, собственно, до самой личности и дела-то нет…

– Что вы забыли на Титануме?

– Ровным счетом ничего. Но там ждала новая работа, новый мир, новые лица… Я принял решение вырваться из паутины застарелых связей, начать с чистого листа. Вагонетке иногда стоит соскочить с накатанной колеи… хотя бы даже и под угрозой перевернуться.

– Забавно. Я не первый, кто задает вам этот вопрос. Но вы всякий раз отвечаете иначе.

– Потому что у меня всякий раз новое объяснение этой идиотской затее. На самом деле мне нечего было там делать. На Титануме я точно так же был бы никому не нужен, как и на Земле. Но чтобы убедиться в том, следовало совершить один сумасбродный поступок… со множеством необратимых последствий.

– А может быть, так наступил ваш звездный час?

– Оставьте, доктор… Все, о чем я мечтал, так это чтобы на меня не обращали внимания ужасные прямоходящие антропоморфные твари с жестяными голосами. Некоторые динозавры тоже имели наклонности к прямохождению. Вообразите, как страшился бы этих громадных, непонятных монстров человек, явись он на свет чуть раньше!.. Я боялся не переставая. Человеку не обязательно быть смельчаком… смелость – вообще рудимент древних инстинктов, а смелость отчаянная – попросту патология. Но, если уж на то пошло, я патологический трус. Что скрывать, здесь все свои… Трудно ожидать проявлений сильного характера от существа с гуманитарным складом ума и богатой фантазией, чья жизнь протекала в чистенькой комнатке с белыми занавесочками, с видом на озеро. Который боялся больших жуков, летучих мышей и раскатов грома. Ну, чтобы уж ничего не упустить, еще и темноты.

– Вы не пробовали завести кошку? Говорят, кошки прекрасно исцеляют от подростковых фобий…

– Женщины предпочтительнее. Но беда в том, что я люблю уединение и покой. Согласитесь, женщины и кошки трудно сочетаются с уединением, а покоем так и вовсе можно смело пренебречь… О чем бишь это мы? Когда это в нашу беседу вдруг вмешались какие-то невнятные призраки прошлого?!

– О вашем заточении.

– Поначалу нас держали в мерзкой металлической коробке, всех скопом, там было темно, холодно и смрадно. В ту пору я больше всего боялся, что так все и останется до самой смерти. И не я один, между прочим… Среди нас был историк, Антуан Руссо, и он рассказывал, что в старину с пленными особо не церемонились: сгоняли в какой-нибудь барак или даже яму и держали там впроголодь, пока те совершенно не теряли человеческий облик… К счастью, в отношении нас у эхайнов были иные планы. Наш поселок – не самое комфортное местечко, но деградировать до скотского состояния там было невозможно. Кстати, позднее я догадался, что эхайны сознательно стремились к тому, чтобы сохранить в нас столько человечности, сколько возможно. Это было одним из условий их эксперимента. Вы не поверите, но я легче других адаптировался к спартанскому быту. Ах, если бы не сенсорный голод…

– У вас с собой была целая библиотека.

– Да, мне говорили… Беда в том, что я совершенно не помню, что с ней сталось. Я даже не помню, была ли она в действительности! С ее утратой связан некий инцидент, который начисто стерся из памяти. Подозреваю, не без участия эхайнов. Кажется, они позволяли себе много вольностей в обращении с нашими мыслительными аппаратами…

– Так это жажда впечатлений побуждала вас к рискованным поступкам? Я слышал, вы постоянно дерзили патрульным, словно бы специально провоцируя их на ответные меры.

– Да, и несколько раз мне крепко досталось… Никакого умысла в том не было. Наверное. Не знаю, не уверен. Это происходило в то время, когда отсутствие перемен и неоправданные ожидания стали для меня невыносимы. Понимаете… эхайны были демонстративно деликатны с нами. С ними было чрезвычайно трудно общаться, особенно в самом начале. Никто никого не понимал. Мы и меж собой-то не склонны были к интенсивному общению – ситуация мало располагала к открытости. А тут еще эти… динозавры. Многих это раздражало, и только общая подавленность мешала выплескам эмоций. В то время как эхайны… мы знали о них только то, что они агрессивны, вспыльчивы и необузданны. Первый же контакт обрушил все стереотипы. Это мы, люди, нервничали, истерили и срывались на крик. А они были холодны и спокойны, как статуи с острова Пасхи. Могли повторить какой-нибудь там приказ два раза… пять… двадцать… да хоть сто. Пока не станет понятно, чего они добиваются. Ну, понятное дело, руками размахивать у них перед носом не следовало. Ставили на место, мгновенно и жестко. Орать – сколько угодно. Но не делать ничего, что, по их мнению, представляло собой угрозу. Эх!.. – Он тянется за сигарой и неумело ее разжигает, едва не подпалив себе пальцы. Но в остальном действует рассудочно, конструктивно. Судя по всему, где-то прочел некие указания по правильному курению. Не вдыхает сигарный дым, а держит во рту, чтобы затем безо всякой спешки выпустить через приотверстые губы. И, клянусь богом, ему нравится. – Я думаю, это их и погубило, – говорит он, изрыгая при этом клубы дыма, словно опереточный дьявол.

– Погубило?!

– Конечно. Если бы они с самого начала поставили себя в положение лагерных охранников, вели себя соответственно… Руссо многое нам порассказал… постоянно и нещадно били, калечили, морили голодом и холодом, убивали за провинность, насиловали бы женщин… Не смотрите на меня так, это всё из нашей с вами истории, это всё наши с вами предки вытворяли. Если бы эхайны вели себя так же, как какие-нибудь гулаговские вертухаи, все обернулось бы иначе.

– Иначе – как именно?

– Трудно сказать. Наверное, мы бы подняли бунт и погибли сразу. Все же, взросление в условиях личной свободы и достоинства чего-нибудь да стоит. Но это, как я уже говорил, не входило в их планы. Им необходимо было сохранить нашу… гм… популяцию в относительном благополучии как можно дольше. – Он криво усмехается и подливает себе из фляжки. – Но им следовало бы знать, что человечность заразна…

– Что же случилось с ними… и с вами?

– Вот еще один рецепт на будущее – мало ли, вдруг кто-нибудь еще пожелает иметь землян в заложниках! – Я пропускаю эту шпильку мимо ушей, и он едва заметно кивает в знак одобрения. – Эхайнам стоило бы создать максимум комфорта и предоставить нас самим себе. Не вмешиваться, не приближаться к нам. Наипаче не сближаться! Разумеется, горячие головы, вроде того же де Врисса или Готье, предприняли бы еще пару-тройку неудачных попыток вырваться за границы поселка и угомонились бы. Да, было скучновато… но никто не сходил с ума. Жизнь есть жизнь, даже самая что ни на есть буколическая. Если бы они еще догадались раздать всем доступ к информационным каналам, скрытое брожение утихло бы окончательно. Я сейчас не откровенничал бы с вами, а сидел бы в своем домике и сочинял какой-нибудь бесконечный роман из рыцарских времен… давно мечтал изваять что-нибудь этакое…

Но эти дурачки возомнили о себе невесть что и пошли на сближение. Как-то вдруг обнаружилось, что кое-кто из эхайнов понимает нашу речь. Интерлинг, разумеется. Когда мы, желая посекретничать, вдруг переходили на лимбургский, они жутко нервничали. Потом они заговорили с нами. Не все, а только капитан Фоллорн… его скоро сменил капитан Ктелларн… и капрал Даринуэрн. Тот вообще менялся на глазах: если в самом начале только что не мычал, то под конец уже выдавал цитаты из наших классиков! Наша молодежь в нем души не чаяла… А эти сакраментальные шахматные партии, которые Ктелларн проигрывал с радующим душу постоянством? О, как его это злило! Уж тут-то он давал волю эмоциям!.. Вот не нужно им было делать это. Не нужно было читать наши книги и в шахматы с нами играть. Мы так и не стали эхайнами, зато они подцепили от нас вирус человечности. И тогда я вдруг понял две вещи. Что мы можем захватить поселок. И что эхайны – прогнутся.

– Что вас натолкнуло на эти весьма небезопасные мысли?

– Психология. Старая добрая наука об отчаянных попытках мысли овладеть сознанием. Я ведь не просто так нарывался на неприятности! Этим бесхитростным способом я исследовал пределы эхайнской толерантности. Я должен был уяснить, как они поведут себя в минуты принятия ужасных решений. И с капитаном Ктелларном я не столько в шахматы играл, сколько зондировал глубины его самолюбия… скажу сразу, не Марианская впадина, увы… так, пустяки, Леман в районе Лякота. Видите ли, доктор, эхайн эхайну рознь. У каждого свое начальство, свои приказы и своя зона ответственности. И универсальное представление о долге и чести. А это уже внутренний конфликт! Капитан Ктелларн мог сколько угодно надувать щеки, но в его ведении была только инфраструктура поселка. Тот же капрал Даринуэрн подчинялся его распоряжениям в ограниченных пределах, если не возникало противоречия с его собственным набором директив, а ему надлежало блюсти порядок и охранять наше благополучие. Как он не уставал подчеркивать – от нас же самих. Все попытки побега пресекали именно он и его подчиненные, потому что – порядок! Но наказать виновных по всей строгости он не мог, потому что – благополучие! В результате все ограничивалось парой-тройкой деликатных тумаков, да еще жгучих тычков хоксагами – болезненная, доложу я вам, штука, но скорее для самолюбия, нежели для тела… А доктору Сатнунку так вообще было начхать на все эти зоны ответственности, он подчинялся только самому себе и решал на станции какие-то собственные задачи. И лечил нас как умел, а умел он неважно, и его счастье, что болели мы по большей части всякой безобидной ерундой, если не считать родов и непонятной хвори де Врисса…

– Итак, вы сочли, что достаточно изучили противника, и решили, что есть шанс на успех. Что же вас так долго сдерживало?

– Ну, я же не самоубийца. Хотя кто-то из наших, не упомню, насмотревшись, как я в глаза говорю дерзости тому же капралу, сказал мне затем, когда все обошлось, что у меня-де суицидальный комплекс. Конечно, если безобидного зверька загнать в угол, он может явить свою дикую натуру самым неожиданным образом… случалось, что зайцы убивали чересчур беспечных охотников. Но это тоже не про меня. Думаю, в какой-то момент капрал Даринуэрн, не самый глупый представитель своего вида, осознал, что я играю с ним в какие-то свои игры, превозмогая врожденную трусость. И он махнул на меня рукой. Вот только не понял он до конца, что это были за игры… Я ждал подходящего момента. Но для этого мне нужно было привнести хаос в наше сообщество. Все как-то устали от пустых ожиданий, угомонились. Озерко затянулось тиной, подернулось ряской, так и до болота недалеко. Эхайнов же надлежало содержать в постоянном стрессе. Последнее, согласитесь, было задачкой для начальной школы! – Он смеется, испытывая нескрываемое удовольствие от самого себя. – Подходящий момент не заставил себя ждать. Эти «мене, текел, фарес» от старины Ниденталя… От меня даже почти ничего и не требовалось. Образно говоря, нужно было ткнуть пальцем в самый верхний камень, чтобы обрушить лавину. – Задумывается, уставясь на кончик тлеющей сигары. – Да, лавина…

Здесь во мне совсем не к месту просыпается детский педагог. Для которого невыносима сама мысль о том, что дети вдруг могут оказаться в ситуации, угрожающей их здоровью. Хотя бы даже из самых благих побуждений. Избыток воображения… (Для меня это всегда было трудным местом в творческом процессе. Понимаете, иной раз в детской книге герои могут попасть в трудное положение. Хищники, злодеи, драконы какие-нибудь… Нельзя сочинять для детей пустые безопасные сказочки в розовых тонах. Детям полезно бояться и сострадать. Но, сознавая эту избитую истину, я вынужден был мучительно преодолевать себя. Наверное, потому-то сцены с детьми в опасности удавались мне лучше всех прочих, что я сочинял их такой кровью.) И незваный детский педагог прерывает плавное течение беседы и самым сварливым тоном начинает поучать:

– Это было рискованно. Чертовски рискованно!

– Рискованно, – соглашается он, не заметив во мне перемен. – Но ведь получилось же. Все же, я психолог…

– Неважный вы психолог, – досадует педагог. – Да позволено мне будет употребить более сильное выражение – паршивый вы психолог! Вот я – хороший, а вы…

– Да пожалуйста! – Кто сейчас просыпается в нем, я могу только гадать. Возможно, тот самый мифический наглец с суицидальным комплексом. Я прямо-таки чувствую, как он холодеет от собственной дерзости. Сигара нарочито медленно опускается на край пепельницы, потому что пальцы побелели и дрожат. – В следующий раз на Титанум полетите вы, а я займу ваш кабинет. Ужасно, что среди двухсот заложников сыскался только один психолог, и тот паршивый! Да еще с амбициями… В следующем рейсе все будет исправлено наилучшим образом!

Черт возьми, он не трус. Он лгал мне, что боится всего на свете. Или не лгал, а самому себе сочинял психологию. Вопреки завету одного классика, высказанного другому классику по поводу произведений третьего. И у него недурно вышло. Кто-то сочиняет стихи, кто-то прозу, а он – психологию. Самому себе. Бедные эхайны!..

– Нечего мне делать на этом вашем Титануме, – ворчит педагог, истаивая потихоньку, как сигарный дым. – Все, что меня интересует, и все, за что я несу ответственность, находится здесь, в пределах досягаемости. Как вы могли так рисковать жизнями двухсот человек? Как у вас вообще возникла фантазия ставить их под удар?!

– Но ведь вы же нас списали со счетов, – говорит он прищурясь.

Теперь уже не я его, а он меня подвергает препарированию с последующим изучением на старинном предметном стекле!

– Глупости! Как вам такое могло взбрести в голову?!

– Вы все время твердите: ответственность, ответственность… Вы зациклены на ответственности, доктор Авидон. Вы до такой степени проникнуты чувством ответственности, что предпочитаете вовсе ничего не делать, лишь бы никто не пострадал. Это читается между строк в ваших текстах…

– Ага, все-таки читали!

– Вы что, упустили из виду, что я филолог? Откуда такая рассеянность, извинительная литератору и ученому, но странная для функционера, надзирающего над спецслужбами галактической державы?! По «Несбыточным мечтаниям недоросля Вернера» я сдавал реферат. А что якобы не читал ваших новелл… мне просто захотелось проверить вашу логику. Результат оказался удручающим. Признайтесь, вы откликнулись на мое заявление, что я-де тоже сочинитель, и оказались во власти поверья, что scriptor scriptori lupus est?! Вы, словно буддистский фундаменталист, обходите стороной всякую букашку, лишь бы не растоптать ненароком, и левитировать учитесь лишь для того, чтобы не соприкасаться с материальными телами…

– Не берите на себя лишнего, не увлекайтесь полемикой. В особенности с самим собой – вы так часто меняете личины, что вам и не нужен сторонний собеседник. Упреки вроде ваших я выслушивал сотни раз, в более убедительных формулировках и от персон не в пример вам более влиятельных.

– Верно, в рядах ваших критиков я первый из числа тех, кого вы едва не уморили своей патологической ответственностью…

– Будет вам, – говорю я примирительно. – Откуда столько страсти? Сейчас ваш черед аргументировать, а я уж как-нибудь после… Продолжайте же.

– Постараюсь. – На протяжении всей перепалки, собственно, лишь дрожащие пальцы и выдавали переполнявший его гнев. Который, увы, был мне совершенно понятен. Я и сам на его месте был бы взбешен не меньше, и одному богу известна мера тем безрассудствам, на какие я бы отважился. – Итак: одним прекрасным утром я внезапно достиг просветления… Что вы ухмыляетесь?!

– Не обращайте внимания, это нервическое. На самом деле я абсолютно серьезен.

– Гм… Собственно, это было просветление самурая. Знаете, самураи пребывали в постоянной готовности умереть и потому ничего не боялись. Мы все обречены, сказал я себе. Мы все умрем. Какая разница, когда?.. Конечно, это умозаключение было результатом долгих самоуговоров… мне ведь надлежало как-то утихомирить собственную трусость.

– Ох… Ничего, это я так, о своем.

– Допустим… Оставалось поддерживать в себе этого внутреннего самурая. То есть убедить себя, что благополучие соседей по поселку не имеет никакого значения. Хороший, выдрессированный, откормленный самурай равно безразличен и к себе, и к окружающим. Все эти люди – знакомые, незнакомые, женщины, дети… это лишь фигуры на громадном игровом поле. Я должен разыграть некую партию, призом в которой будет моя личная свобода. Неважно, уцелеет ли кто-то в ходе этой партии, или выживу только я один. Кто уцелеет – тому и счастье… Цинично, не правда ли? Так я и есть циник, ко всем своим нравственным вывихам. И мне это удалось. Удалось. – Он глядит на «циклетту», словно видит впервые в жизни. Сомнамбулически медленно берет ее обеими руками и в считанные секунды приводит в результирующее положение. И тотчас же теряет к ней всякий интерес. – Я трус, циник и чудовищный эгоист.

– Для труса вы слишком смелы в самооценках.

– Быть может, у меня умопомрачение. Или ваш коньяк подействовал. А в табак наверняка намешана какая-нибудь безобидная отрава, развязывающая язык… Это не смелость. Если угодно, диагноз. Я ведь сразу отказался от мысли рисковать собой, ибо герой из меня аховый. Там и без меня доставало настоящих храбрецов. Тот же де Врисс… командор… да почти все. Но манипулировать ими ради достижения свободы я мог. И занялся этим, как только возникли необходимые условия.

– Истории вполне известен описываемый вами типаж, – замечаю я. – Трусливые и эгоистичные личности, что затевали самые неприятные заварушки, оставаясь при этом как бы ни при делах. Их еще называли провокаторами. Обычно они кончали плохо.

– Я не историк, мне трудно с вами дискутировать на эту тему. Да я и не претендую на пальму первенства. И менее всего желаю заниматься апологией. В отношении себя и… э-э… предшественников. Наверняка среди них встречались не лучшие образчики человеческой породы. Я всего лишь несостоятельный литератор, плохой психолог и плохой провокатор. Которому, впрочем, удалось добиться своей цели.

– Так оно в истории обыкновенно и случалось. Ценой громадных жертв.

– Поймите вы, – говорит он с горячностью. – Мы должны были захватить колонию. Для этого необходимо было вынудить эхайнов ошибаться. И не просто ошибаться, а громоздить ошибку на ошибку. Чтобы в конце концов они утратили контроль над ситуацией. Так оно и случилось. Черт! Никто же не знал, что мы находимся внутри консервной банки, заброшенной в экзометрию.

– Мы этого тоже не знали…

– Я больше не мог там находиться, – произносит он отчаянным голосом. – Меня тошнило от этих угрюмых эхайнских рож, от этих серых мундиров, от однообразия и безысходности. Человеческое окружение меня тоже бесило. Думаю, не меня одного. Никто не способен выдержать такое.

– И снова вы солгали…

– Теперь-то по какому поводу?!

– Что могли бы спокойно и счастливо сидеть взаперти и сочинять рыцарский роман.

– Конечно, лгал. «Все равно человек один не может ни черта». Без книг, без информации… не считать же «информацией» новости полугодовой давности! Верите ли, я даже по своим ученикам начал скучать, по оболтусам…

– Всего лишь пять лет, – говорю я, возвращая ему его же шар. – По вашему субъективному, разумеется, времени. И там было не так уж некомфортно.

Он глядит на меня бешеным взглядом.

– Доктор Авидон, вы когда-нибудь обитали в вольере? В просторной, теплой и чистой вольере с недурной кормежкой? Как антилопа гну? Как долбаный суматранский носорог?!

– Хорошо, оставим это. Поговорим о вольере, когда возникнет очередной поворот темы… Зачем вы полезли на эхайнский ствол? Что вас толкнуло? Оставим в стороне суицидальный комплекс, который, как мы уже выяснили, вам не присущ. Что это – помутнение рассудка или трезвый расчет, который не оправдался?

– Конечно, расчет, – говорит он со вздохом. – Мне самому положительно непонятный. Но в тот момент у меня наверняка были какие-то соображения. Черт знает, на что я вообще надеялся.

– Вот что, психолог-самоубийца… А ведь вы меня дурите, как несчастных эхайнов! Ну сознайтесь же! Ну какой из вас Нерон или хотя бы даже Азеф? Трус… эгоист… Вы когда последний раз в зеркало смотрелись?

– Да постоянно, – он усмехается. – Для самоанализа и самоконтроля. Хочу открыть вам один свой секрет – если вы сами еще не догадались. Вам не удастся снять с меня все мои маски. Пока вы возитесь с одной, я успеваю надеть две новых. Скажу больше: я не один таков, все люди многослойны, все люди большие придумщики, в особенности когда это касается их самих. И речь здесь не только о психологии! Люди, эти ушлые тварины, даже физиологию себе ухитряются сочинить!.. – Он берется за сигару, сноровисто ее раскуривает и сует в угол рта на манер толстосума со старой карикатуры. Не хватает только высокого цилиндра и монокля. – Но ведь и вы меня дурите! Вы, естественно, не читали мои опусы, я и сам их потреблять не мог, сразу тошнило… но я-то вырос на ваших «Несбыточных мечтаниях». И потому у меня преимущество. Вы не знаете меня так, как я знаю вас. В беседе, хотя бы даже и tête-à-tête, можно нагородить с три короба вранья, но между строк есть шанс прочесть личное дело автора. Вы делаете вид, что презираете меня, а на самом деле вы не умеете презирать. Вы слишком добры для такого сильного чувства, как презрение…

– Я никогда не смогу простить вам того, риска, которому вы подвергли людей без их ведома.

– Среди заложников было не более десятка по-настоящему рисковых голов. Остальные без труда уговорили бы себя, да и вообще всех, что лучше подождать, что все как-нибудь разрешится само собой.

– И разрешилось бы, уверяю вас. Мы все равно пришли бы на помощь. Спасательная операция началась именно в то время, когда вы затеяли эту свою нелепую провокацию…

– Любопытно, должен ли я напомнить вам, что начало спасательной операции, о которой вы говорите с плохо скрываемой гордостью… и у вас есть на это право, поскольку она завершилась с минимальными потерями… что этот замечательный факт послужил толчком к необратимой цепи событий, которая, кстати говоря, включала и уничтожение нашей колонии? Вам несказанно повезло, доктор Авидон, что мы не погибли. Кто-то там наверху за нас наконец-то вступился. Можно ли было знать, что Истребители Миров захотят поохотиться – что для них, в общем, нехарактерно? Ожидалось ли, что бездарный писатель, возомнивший себя знатоком эхайнской души, вдруг на ровном месте организует мятеж? И что в результате последнего все население колонии пустится в бессмысленный поход на пункт связи, а это в конечном итоге сохранит им жизни? Потому что каратели обнаружат одни лишь брошенные дома. А когда сообразят, в чем дело, то, во-первых, завязнут в рассаднике самых вонючих растений в Галактике, во-вторых, угодят под огонь эхайнской охраны, чье представление о долге, согласитесь, я все же сумел верно предвосхитить, а в-третьих, все это позволит герцогским десантникам, существам альтернативного гуманизма, упасть им на хвост и решить проблему привычным для них способом…

Откинувшись в кресле, он взирает на меня с нескрываемой иронией.

– Да, я рисковал, – говорит он. – Я не мог не рисковать, потому что хотел вернуться. Все эти годы мы жили в полной изоляции от всего мира. Мы уже начали думать, что о нас забыли. Мы могли лишь надеяться и гадать о том, есть ли у Федерации какие-то планы нашего освобождения. И знаете, доктор Авидон, вам придется быть очень убедительным, чтобы я поверил в существование таких планов…

– Когда прикажете начать? – храбро вопрошаю я, хотя сознаю себя совершенно неподготовленным к такому повороту событий. Этот мелкий интриган вдруг сумел вывернуть изначально безобидную ситуацию к собственной выгоде и из экспоната моего умозрительного паноптикума превратиться в натурального инквизитора.

– Ответьте лучше на другой вопрос, – продолжает он и вдруг становится серьезным. Печальным клоуном с шутовской сигарой во рту. – Может быть, это получится у вас удачнее, чем скрывать от меня собственное смятение. Скажите мне: неужели я прожил свою короткую и нелепую жизнь затем только, чтобы умереть от эхайнского выстрела?..»

Виктор Авидон подумал и убрал многоточие в конце заключительной фразы. Он больше не желал продолжать и без того затянувшуюся беседу с воображаемым визави. Теперь ему многое стало ясно в этом человеке. Останься Дирк Оберт в живых – им не о чем было бы разговаривать. Но смерть многое меняет, придавая значение самым банальным идеям и возвышая тех, кто вовсе не заслуживает возвышения. Он сохранил текст на кристаллике и в личном разделе Глобального инфобанка, свернул экран и встал из кресла. Подошел к окну.

Ночь. Городские огни внизу. Какие-то бестолково порхающие светлячки за стеклом. И что-то беспокойное ощущается в воздухе, какая-то оцепенелая духота. Возможно, будет гроза.

«Зачем я это делаю? Ищу каких-то оправданий безумно затянувшемуся бездействию? Но бездействия не было. Ни на кратчайший миг. Мы не могли пойти на простые решения сложных проблем. Когда-то простые решения оказались бы наиболее предпочтительными, естественными. Но не для нас нынешних. Мы так старались стать людьми, что нам это, кажется, удалось. Никто из заложников не опустился, не озверел, не одичал. Даже ненависти как таковой не было. Кого ни спроси, все говорят: устали, надоело… Ни один не сказал: ненавижу эхайнов. Как хочется верить, что гуманизм – это навсегда. Это двоичное счисление: либо гуманизм, либо его полное отсутствие. Нельзя быть гуманным дискретно. А следовательно – доброта, терпение и снисходительность. Отныне и вовеки, и только так». Авидон вернулся в кресло, допил коньяк из полупустого бокала и потянулся за тлеющей сигарой. «И голова ко всему разболелась, – подумал он жалобно. – Это значит, что я жив и способен ощущать боль. И хотя к утру все пройдет, я все равно найду, чем доказать себе собственную реальность. А он… Что ж, если угодно, могу предположить, зачем он кинулся на эхайнский ствол. Это внезапное, пронзительное ощущение ошибки. Он надеялся всех спасти. Что бы он тут ни плел про самурая, про фигуры на игровой доске… Он снова мне солгал. Для него оказалась невыносима мысль, что он не сможет спасти тех, кто ему поверил. Когда он понял, что сейчас, на его глазах, всех этих людей начнут попросту убивать… что все его планы пошли прахом, все расчеты, все психологические сценарии… что никто не будет спасен… Он испугался самой возможности увидеть это воочию. Предпочел умереть прежде, чем стать свидетелем собственного фиаско. Дезертировал с поля боя… Нет, не то. Неверно. Все намного проще».

Сигара полетела на пол, фляжка склонилась над бокалом.

«Черт бы его побрал!»

Авидон, страдальчески морщась, поерзал в кресле и вернул текст на экран видеала.

«Так на чем мы остановились?..»

 

6. Носов в бешенстве

Фабер торчал понурясь посреди старорежимного ковра с дурацким эллиническим орнаментом, изо всех сил подавляя в себе желание стать навытяжку. За самое короткое время он успел возненавидеть здесь каждую деталь, начиная с ковра, символа всех мыслимых неприятностей, и завершая сувенирной ерундой на огромном столе, за которым, должно быть, последний динозавр подписывал акт о капитуляции в присутствии крысообразных млекопитов. Эрик же Носов рыскал по кабинету, словно шаровая молния, сгусток материализованной ярости, не поднимая глаз, не воспринимая объяснений, моментами останавливаясь лишь затем, чтобы уязвить виновника очередным глаголом.

– Если бы не ваше беспримерное разгильдяйство, инспектор, прямо сейчас мир выглядел бы иначе, – чеканил он ледяным голосом. – Он был бы исполнен добра и света, любви и понимания, и все эти прекрасные вещи изливались бы на наши головы, не исключая, кстати, и того предмета, что у вас сверху.

– Я спасал заложников… – забубнил было Фабер.

– Молчать, – лязгнул Носов. – Кто вы такой и зачем туда были направлены? Молчать, я сказал. Вы не спасатель, не десантник, вы никто. Хотя по недомыслию и называете себя инспектором. Если вы и впрямь надзирающее око доктора Авидона, я ему не завидую. Хотите знать правду? Молчать, без вас знаю, что не хотите. Я просто спровадил вас подальше, чтобы не путались под ногами. Во сто раз более достойные и компетентные специалисты по воле провидения оказались не у дел и без толку проторчали вместе с герцогскими головорезами в системах Шокхага, Хетрангунн, Хиррэ. Окажись они в центре событий, и все сложилось бы иначе, мир был бы к нам благосклонен. Но почему, почему в нужном месте и в нужное время, в системе Троктарк, очутились именно вы, а не один из них?!

– Это был не мой выбор…

– Молчать! Да, я допустил ошибку, уж лучше бы вы остались при мне, а еще лучше – на Земле… нужно было запереть вас в каком-нибудь чулане, с недельным рационом и мешком памперсов, пока все закончится и вы не наделаете обычных своих глупостей. Что от вас требовалось? Самая малость. Найти Северина Морозова и удержать при себе. Любым способом. Повалить его, обездвижить… не знаю, связать, в цепи заковать, что угодно. Тушей своей придавить… хотя какая там у вас туша… так, тушонка. И доставить сюда, вот на этот самый диван, в оригинальной упаковке и с бантиком на перевязке.

– Я не думал, что он вдруг всех бросит и уйдет.

– От вас и не требовалось думать. Кому могла взбрести на ум нелепая идея поручить вам думать?! Это не он всех бросил, это вы бросили его и ринулись совершать подвиги. Берсеркер хренов! Что за демонстрации боевых искусств? На кого они рассчитаны? Там не было благодарной аудитории, а одни только заложники, усталые, запуганные и дезориентированные.

– На эхайнов, – ввернул Фабер.

– Что – на эхайнов? – поморщился Носов.

– Это было рассчитано на эхайнов.

– Эхайнов, чтобы устрашиться вашего праведного гнева и оценить боевой дух, там тоже не было.

– Они не могут безнаказанно убивать людей…

– Вы идиот, – безжалостно констатировал Носов.

– Опять оскорбляете, – буркнул Фабер. – Если бы я не поспешил…

– … то панбукаваны справились бы сами, и уж, верно, без всяких драматических перформансов. Тот же ротмистр Кунканафирабху с готовностью отправился бы на поиск, и кто знает, возможно, сейчас и Оберт был бы жив…

Фабер молчал, мысленно содрогаясь от несправедливости всех высказанных упреков. Он решил отказаться от попыток оправдаться, понимая, что все равно сейчас услышан не будет. За свою, честно сказать, недолгую жизнь он еще ни разу не попадал в ситуацию, когда тебя с твоим драгоценным мнением ни во что не ставят, и потому представления не имел, как себя вести. Не орать же, в самом деле, во всю глотку, чтобы хоть как-то привлечь внимание к своим доводам!..

«Если он вдруг скажет: мол, а сам-то где был, – думал Носов, – мне придется заткнуться и признать его правоту. Но он молчит, как бревно, и только шмыгает своей носярой. Откуда на мою голову свалилось такое сокровище? Почему он позволяет мне вещи, за которые любой другой давно бы уже отправил меня в свободный полет из окна собственного кабинета? Он что, полагает себя выше оправданий? Или ему нравится, когда его чехвостят во все корки? Или, что еще ужаснее, я чего-то не понимаю в людях? Не молчи же ты, огрызнись как подобает взрослому мужику! Это тебе не эхайнов волтузить!..» Ему тоже было стыдно, лицо можно было считать безнадежно потерянным, но остановиться всегда труднее, чем начать.

– Если бы каждый занялся своим делом, – продолжал Носов уже спокойнее, – сейчас я валялся бы на песочке какой-нибудь, черт ее знает, Ипанемы, накачивался бы холодным пальмовым пивом и приставал бы с глупостями к мулаткам, а вам не пришлось бы изображать из себя писающего мальчика. Никогда не прощу себе! Нужно было самому лететь на Троктарк сломя голову… А теперь у нас один погибший заложник и один пропавший.

– Эфеб не заложник, – не смог сдержаться Фабер.

– Заложник! – заорал Носов. – Заложник собственных фантазий и нашего с вами раздолбайства! Где мы сейчас его станем искать, в этом аду? Мы даже не знаем, жив ли он!

– Но флексары действуют…

– Флексары хороши, если он вдруг объявится в метрополии. А если он окажется умником и не полезет на Эхитуафл? У нас не хватит флексаров на весь Эхайнор! И мы по-прежнему не знаем, что он задумал. Мы даже не знаем, что с ним произошло за этот месяц, с каких это пор он вдруг научился воскрешать мертвых…

Носов вдруг поймал себя на том, что рассуждает вслух с самим собой, и сторонний очевидец здесь явно лишний. «Забавно, – подумал он. – Первым, кто голыми руками отфигачил эхайна, то есть громадную тренированную машину для убийств, был Кратов. Там все было понятно: спецподготовка, контролируемая агрессия… А последним, стало быть, Фабер. Может быть, ребятишкам пора уже вести себя скромнее? Этак скоро их начнут колотить наши женщины. – Носов некоторое время обдумывал эту богатую мысль. Затем покосился на Фабера, понуро изучавшего лоснящиеся от заживляющей эмульсии кулаки с разбитыми костяшками. – Ладно… Он упустил свой шанс вышвырнуть меня из окна. И потому я вышвырну его через дверь. Если он уйдет и не вернется – скатертью дорожка, слабак и ничтожество. И зануда. И вообще черт знает что. Если вернется, назовет меня зарвавшимся хамом и потребует объяснений или, что не в пример предпочтительнее, нового задания – я заключу его в объятия… Не заключу, конечно, много чести. Но мы будем работать дальше. Он из другого теста, придется учесть на будущее». Вслух же осведомился самым безразличным тоном:

– Вы еще здесь? Разве я не велел вам сгинуть с глаз моих и подыскать себе какую-нибудь работу по способностям?

 

7. Фабер получает по заслугам

Фабер вышел – а скорее даже выпал на улицу, испытывая громадное раздражение… Раздражение? Черта с два! Его трясло от ненависти. Никогда такого прежде не бывало. Он полагал себя натурой психологически устойчивой и на эмоции скудной, и справедливо полагал, и все, кто его знал близко, это с готовностью подтверждали. Но сейчас, как видно, снова сорвало резьбу. Он ненавидел Носова, он ненавидел эхайнов, еще больше ненавидел себя. С ним обошлись несправедливо, даже если он и заслужил такое свинское обхождение. Может быть, и заслужил. Может быть. Но пока другие отсиживались по уютным кабинетам с нераздражающим освещением и климат-контролем и на расстоянии, нечувствительно руководили операцией, он был там. Внутри самой операции. Он все видел своими глазами, он участвовал в бою. В конце концов, он лично отметелил здоровенного эхайна! Но ведь Носов прав: если бы он не отвлекся на поиски и позволил бы тому же ротмистру разбираться с группой Оберта (а тот наверняка разобрался бы не хуже!), то, конечно же, удержал бы Эфеба, уговорил бы вернуться. Он был бы очень убедителен… Но он не успел. А кто не успел, тот опоздал.

Дьявол побери Эхайнор и всех его эхайнов.

Фабер плюхнулся на каменную скамью возле фонтана посреди площади, на самом солнцепеке. Фонтан изображал вздыбленного на застывших темных волнах белого кита, которого оседлал и уже вознес гарпун для смертельного удара чрезвычайно свирепый на вид китобой. Что-то знакомое, из классики… Прохладные струи хлестали из самых неподобающих отверстий, например – из китового подбрюшья и ноздрей китобоя. Любое движение воздуха овевало пылающую физиономию Фабера прохладной водяной пылью. «Сейчас меня хватит солнечный удар, – подумал он с ожесточением. – И поделом. Может быть, я хочу пострадать!»

– Доктор Фабер?

Незнакомая женщина. Неопределенных лет, с простым незапоминающимся лицом, в белом парео, в белой же накидке и в темных очках. Собственно, темные очки и лишали ее лицо особых примет.

– Фабер, – буркнул он сердито. – Только не доктор, а просто Фабер. К вашим услугам.

– Меня зовут Кристина Величко, – сказала женщина, открыла лицо и сняла очки. – Я-то как раз доктор, но это не имеет значения.

Без камуфляжа она выглядела намного привлекательнее.

– Очень рад, – буркнул Фабер не слишком приветливо. – Мы знакомы?

– Нет. Но я хочу вас поблагодарить.

– За что?!

– За то, что вернули мне человека, которого я ждала двадцать лет.

Фабер наконец начал что-то понимать.

Ему совершенно не хотелось ни с кем говорить и уж в особенности – выслушивать комплименты за чужую работу. За которую, между прочим, его только что вышвырнули из высокого кабинета.

Но ведь эта дама не обязана знать, что происходит в кулуарах Департамента оборонных проектов. Если уж на то пошло, она и о Фабере ничего знать не должна.

Но коль скоро она это знает, глупо притворяться не тем, кем ты есть на самом деле.

– Собственно говоря, я там лишь присутствовал, – промямлил Фабер неохотно. – Все сделали другие…

Он едва не сказал «люди», но справедливость требовала точности в дефинициях, а служебный долг требовал прикусить язык.

– Я знаю, – терпеливо сказала Кристина Величко и присела рядом. – Спасением моего мужчины занимались какие-то удивительные инопланетяне и персонально ксенолог с чудной фамилией Жайворонок, найти которого я пока не смогла. – Фабер попытался было ввернуть словечко, но она жестом заставила его замолчать. – Вас я нашла. Наверное, так нехорошо думать, а уж тем более говорить… но я благодарна вам, именно вам… а что это были вы, я узнала от Винса и других… за то, что вы врезали тому эхайну.

Ах, вот оно как. Ее мужчину звали Винс, и его вытащил из беды какой-то ксенолог Жайворонок. А ему вменяют в заслугу то, что он поддался эмоциям и повел себя как… как хренов берсеркер.

Фабер покраснел.

– Боюсь, здесь мне нечем гордиться, – пробормотал он.

– Вы не понимаете, – сказала женщина упрямо. – Они отняли у меня двадцать лет счастья. Да, для него прошло всего пять лет, и сейчас мы почти ровесники. Почему-то он немного боялся разницы в годах, говорил в шутку, что не особо рвется меня воспитывать. Что ж, ему не пришлось этим заниматься. Сейчас нам непросто, он остался прежним, а я изменилась… но мы справимся. Ваш поступок… это следовало сделать. За мои потерянные годы, за все его унижения… Хотя бы одному из них отплатить той же монетой.

Фабер не стал уточнять, что в той ситуации долги возвращались весьма щедро и с процентами. Он снова понес какую-то невнятицу, что, мол, всего лишь делал свою работу по мере сил и умения, что настоящий героизм проявили совершенно другие… Кристина Величко смотрела на него со спокойной нежностью, пропуская пустые обязательные слова мимо ушей.

– Однажды вы поймете, – сказала она, когда он наконец иссяк. – Зло должно быть наказано. Но иногда – буквально. По мордасам.

Фаберу не оставалось ничего, как скорчить понимающую мину и пожать плечами. Сегодня у него был день новых впечатлений. Никогда его так не унижали. И никогда так не благодарили. Он еще не попадал в подобные переплеты и оттого чувствовал себя полным идиотом. Носов и тут был прав. Ничего ему так не хотелось, как поскорее покончить со всем этим. Кристина Величко поняла его смущение, но, возможно, по-своему.

– Спасибо, просто Фабер, – сказала она.

Нагнувшись, поцеловала его в щеку, легко дотронулась до плеча и быстро удалилась.

Унося с собой его озлобление и мрачные мысли.

Фабер провожал ее благодарным взглядом. Почти таким же, каким и она глядела на него минуту назад. Кристина Величко направлялась на стоянку гравитров. Бледное лицо, накидка, очки – она прибыла в Брисбейн с его адской жарой недавно и явно не собиралась здесь задерживаться. Да и зачем? Люди с «Согдианы» проходили адаптацию в островных санаториях, в том числе и человек по имени Винс. Служебные дела? Нет таких дел, которые доктор – медицины? математики? биологии? какая в сущности разница… – Кристина Величко не могла бы вести дистанционно из своего офиса в Варшаве, в Минске, где-нибудь в средней полосе Европы, то есть в привычных для себя условиях. Для этого не нужно срываться и лететь через экватор, к черту на рога, от полуденной прохлады и мирного солнышка к беспощадному австралийскому пеклу.

Все шло к тому, что она проделала дальний путь лишь затем, чтобы поцеловать записного неудачника в горящую от унижения щеку.

И если так…

Пускай Ворон с его ядовитыми железами идет к черту.

«Идите к черту, Ворон, – думал Фабер. – Есть люди, которых я спас лично, без вашего многомудрого руководства. Спасу и других. И плевать мне на ваши оскорбления. Вы облажались не меньше моего. И вы это понимаете, вы уже большой мальчик. И что бы вы о себе ни думали, я все еще уполномоченный Наблюдательного совета. Буду стоять над душой, заглядывать через плечо и задавать вопросы. И, что для вас особенно неприятно, требовать работу! Вам придется меня убить – или учить, как все делать правильно. Так просто вам от меня не отделаться». Он неспешно оторвал зад от раскаленного камня, тщательно умылся из фонтана и без большого энтузиазма посмотрел на небоскреб офисного центра «Кристал-Банана» – на окна двадцатого этажа, где размещалась штаб-квартира Департамента и, в частности, апартаменты Ворона. «Идите к черту, – мысленно повторил он. – Я возвращаюсь».

 

8. Гонец на заклание

Всю ночь шел дождь, к утру оставив после себя зависшую в воздухе мелкую противную морось и ровное, словно прошлись шпателем, серое небо. Выйдя на крыльцо с дымящейся чашкой кофе, Елена Егоровна Климова обнаружила на промозглой веранде под навесом нежданного гостя.

– Ну? – спросила она не слишком приветливо. – Почему именно вы?

– Потому что в этой теплой компании я единственный, кому уже нечего терять, – усмехнулся Людвик Забродский. – Я в отставке, ни черта не делаю, и та цель, которой я отдал лучшие годы жизни, достигнута без меня.

– Заложники с «Согдианы»? – равнодушно осведомилась Климова. – Их спасли?

– Разве вы не смотрите новости? – поразился Забродский.

– Я привыкла ничем не интересоваться. Хоть какая-то иллюзия покоя. Если случится что-то действительно важное, ко мне придут и скажут.

– Вот я и пришел. Мной решили пожертвовать, как непроходной пешкой. Участь гонцов, приносящих вести, во все времена была незавидна. Если вести были дурны, на гонце вымещали огорчение. Если, напротив, вести радовали, его приносили в жертву богам, чтобы отблагодарить за милость…

– Перестаньте нести чушь, – сказала Климова. – Никто вас не убьет. Говорите вашу весть и выметайтесь с моей веранды.

– Срок в один месяц, что вы им отмерили, был явно нереален.

– Знаю без вас. Зато они хотя бы проявили активность. Даже кого-то спасли… Если бы я пошла на компромисс, они до сих пор бы совещались и выстраивали тактику.

– Не преувеличивайте свою роль, – проговорил Забродский внушительно. – Мотивирующих пинков им надавали в совершенно другом месте. Хотя, возможно, вы были катализатором зародившихся процессов.

– Вы его не нашли, – сказала Климова безжалостно.

– Я в отставке, – возразил Забродский. – Так что будьте точны и говорите «они», меня в эту команду не зачисляйте. И вы не угадали. Они не просто его нашли, а даже потеряли. Ваш мальчик не захотел найтись.

Климова молчала, глядя на него неподвижными глазами, нянча кружку с кофе в ладонях, и Забродский на всякий случай решил быть наготове, если вдруг она захочет выплеснуть кипяток ему в лицо.

– Вам нужно успокоиться, – произнес он деревянным голосом.

– Мне не нужно успокаиваться, – сказала Климова. – А вы правильно делаете, что тщательно подбираете слова.

– Вот здесь, – Забродский достал из кармана кристаллик и положил на влажный дощатый стол как можно дальше от себя, – видео с вашим сыном. Почти два часа, записано с разных точек. Можете убедиться сами, он здоров и бодр. И… гм… занимается очень странными вещами.

Климова приподняла брови.

– Чем обычный подросток может удивить наторелых субъектов вроде вас?

– Он воскрешает мертвых.

– Когда моему сыну было пять лет, – медленно произнесла Климова, – в нашем доме умерла птичка. Обыкновенная серая птаха из леса, такая… с клювом… я даже не уверена в ее видовой принадлежности. Сева нашел ее в лесу и принес домой в надежде выходить, но она была безнадежно больна и умерла прежде, чем мы придумали, как ее лечить. Он плакал над ней два часа кряду, но она так и не ожила.

– Документально подтверждено, – убедительно продолжал Забродский, – что ваш сын вернул к жизни одного эхайна и четверых людей из числа заложников. Вы сами это увидите. Моменты смерти мы по этическим соображениям изъяли, а собственно акты воскрешения сопровождались неустранимыми помехами. По нашим предположениям, это вызвано сверхмощными энергетическими импульсами… гипотезу об искажении пространственно-временных метрик мы, руководствуясь принципом Оккама, решили покуда не рассматривать. Но все остальное прекрасно видно и слышно. Предупреждаю, зрелище не для слабых нервов. Если пожелаете, я останусь поблизости, пока вы не закончите просмотр.

– Вы спятили, – удивилась Климова. – Я командор Звездного Патруля.

– Это ничего не меняет, – пожал плечами Забродский.

– Ведь вы не лжете, – вдруг сказала она.

– Не лгу, – охотно согласился он. – Мне уже незачем лгать в этой жизни. Северин появился на космической станции, где эхайны держали заложников, в самый разгар спасательной операции. Собственно, это благодаря ему герцогские десантники выгадали почти полчаса в своих поисках и поспели вовремя. Иначе эхайны убили бы гораздо больше людей. Простите мне невольный цинизм, но Северин исправил наши ошибки и свел неизбежные потери к минимуму.

– И вы его отпустили.

– Он ушел сам, воспользовавшись суматохой. Если честно, там был хаос. Слишком много народу – всегда слишком мало порядка. Что ни говорите, это была военная операция. А война – всегда на три четверти бардак. Вы хотите, чтобы я остался?

– Да, – неожиданно сказала Климова. – Будьте здесь, пока я смотрю.

– Но, пожалуйста, предупредите ваших зверушек… – попытался пошутить Забродский.

Климова ответила спокойно и серьезно:

– Они предупреждены.

Взяв двумя пальцами кристаллик, она ушла в дом. Забродский натянул капюшон своего плаща на самый нос, закутался поплотнее и поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее. В этот момент Климова вернулась, молча поставила перед ним громадную кружку горячего напитка, если судить по запаху – глинтвейна, и так же молча удалилась, теперь уже надолго.

…Конечно, дело не в том, что они ее боялись. Такие люди, как Вревский и Носов, вообще ничего не боятся. И врать не краснея они умеют как никто другой. Это часть профессии, формальные навыки. Притушить эмоциональный фон, стабилизировать кровоснабжение кожных покровов, успокоить дыхание, нормализовать пульс – и никто не догадается, что ты нагло врешь, сохраняя при этом самый честный вид. Это так легко – когда перед тобой противник, которого полагается держать в неведении. Не противник даже, а партнер по разведывательной игре, который владеет всем инструментарием не хуже тебя. И вы оба знаете правила этой игры. И у каждого своя правда, каковую во имя некой высокой цели, которая у каждого тоже своя, надлежит прикрывать ложью. Но другое дело, когда перед тобой не искушенный оппонент, а обычный человек. Один из тех, кого ты призван хранить и защищать. И он ловит твой взгляд, и ждет от тебя правды, одной только правды. Вот здесь выучка и опыт дают сбой. Здесь ломаются даже такие драконы, как Голиаф и Ворон. Этому их не учили, да никто никогда и не требовал от них лгать своим. Конечно, они храбрятся, хорохорятся, распускают павлиньи хвосты и в то же время не знают собственных ответов на прямые вопросы. Когда Климова начнет гвоздить их этими своими прямыми вопросами, они станут юлить, краснеть и разнообразно терять лицо. Потому что стыдно. Просить о помощи отставника, которого сами же и выдворили на улицу короткое время тому назад, тоже стыдно, хотя и по другой причине. С этим они как-нибудь справятся. А ему… что ж, ему намного проще. Он слишком мало знает, чтобы ему было что скрывать. Ему нет нужды лгать, и терять ему действительно нечего. Даже если Климовой вдруг взбредет фантазия разбить о его голову какую-нибудь вазу эпохи Мин, вроде тех, что она с непринужденностью торнадо расколотила в резиденции Голиафа…

Забродский тревожно огляделся. Никакой посуды с угрожающими его самочувствию свойствами поблизости не наблюдалось. За исключением кружки с глинтвейном, к которой он тут же с благодарностью присосался.

…У него не было детей. Поэтому он не знал, что это такое на самом деле – потерять родное дитя. Он мог лишь строить умозрительные предположения, без сильного и глубокого душевного отклика. Всю свою взрослую жизнь он провел в одиночестве. Его семья состояла из родителей, которые были слишком заняты своими делами, чтобы уделять ему чрезмерное внимание, и сестры, которая по женской своей наивности, кажется, даже не подозревала о роде его занятий и при редких встречах предпочитала обрушить на него Ниагару собственных новостей, событий и переживаний, весьма удачно забывая при этом поинтересоваться, что происходит в его жизни. Он легко сошелся и впоследствии неплохо ладил с племянниками, но ловил себя на том, что фундаментом их добрых отношений была неизбежность того момента, когда все закончится и они разъедутся каждый в свой дом и он снова окажется предоставлен самому себе. И это с каждым годом устраивало его все больше. Наверное, он любил всех этих людей, не сказать чтобы души не чаял, но обнаруживал в душе некие теплые чувства, не поддающиеся формализации. Судьба милостиво оберегала его от ситуаций, когда требовалось бы совершать безумные поступки во имя блага своих близких. Поэтому ему трудно было судить, что бы он почувствовал, как бы себя повел и до какого градуса безумия и ярости поднялся бы – да и поднялся ли вообще. С эмоциональными порывами у него всегда было не ахти. Разумеется, он радовался удачам и переживал поражения. Захват эхайнами «Согдианы» был вызовом, и он принял этот вызов. Но с какого-то момента вдруг осознал, что заложники перестали быть для него живыми людьми, утратили индивидуальные характеристики, их заменила безликая и затертая цифра «двести». Он делал свою работу, одновременно сражаясь с внутренним холодом, и этот холод был для него ничуть не менее страшен, чем неизвестный противник с той стороны. А тут еще Консул с его неиссякаемыми запасами гуманизма, которые прихотливо сочетались в нем с холодным, почти циничным взглядом на эхайнскую проблематику. Он имел право на такой взгляд, потому что это был взгляд изнутри, а не извне, да еще с почтительного расстояния. «Этот парень, гранд-адмирал Вьюргахихх, – вещал Консул с аристократической небрежностью, – не просто социопат. У него нет ни семьи, ни дома, он живет разведкой и ничего, кроме разведки, не знает…» Забродский встрепенулся было с обидой, но виду не подал: вряд ли у Консула было намерение как-то его задеть или провести обидные параллели. «А еще он маньяк и психопат. Таких немного уже осталось в Эхайноре, но, как водится, именно подобные типажи и формируют политику. Эхайнам начинает надоедать состояние войны, потому что война пожирает их, как паразит». – «Не слишком-то такой взгляд сочетается с нашими оперативными данными…» – «Смотрите на вещи шире. Вы чересчур заигрались в шпионов…» – «Пока что от твоей широты восприятия немного пользы. Люди с «Согдианы» застряли в плену на долгие годы, мы даже не знаем, где начинать поиск…» – «Вьюрг сам укажет нам дорогу. Нужно только, чтобы он начал делать ошибки. Вывести его из равновесия, напугать, посягнуть на его сверхценную идею. И тогда он задергается и примется громоздить нелепость на нелепость. Психопат на высоком посту – это всегда опасность, потому что пользы от него немного, а ущерб необозрим. А еще им легко манипулировать…» – «Как же ты к нему подберешься, умник?!» – «Я думаю над этим», – отвечал Консул серьезно. Судя по всему, он придумал. И в жизнь Людвика Забродского вернулся забытый покой, которого тот уже и не ждал и потому не слишком обрадовался. Покой – это еще и отсутствие цели. Пустота…

Что она чувствует сейчас, о чем думает, видя своего мальчика в чужом и отнюдь не самом дружелюбном окружении? Что происходит у нее на душе? Выдержит ли ее сердце? Какие демоны овладеют ею, когда она закончит просмотр? Он мог только догадываться. И совсем не горел желанием узнать. Но уйти сейчас по сути своей означало трусливо сбежать. Вряд ли это более почетно, чем не прийти вовсе. Что не менее малодушно, хотя бы даже и мотивировалось какими-то высокими этическими соображениями.

Климова появилась внезапно. Села напротив, туго стянув на плечах цветную шаль. Глядела перед собой и вряд ли что-нибудь видела. Лицо ее было спокойно и неподвижно, как у человека, которому некуда отступать. Они провели в молчании минут пять, и Забродский, желая нарушить бездонную, как космос, паузу, начал уже выстраивать какую-то нелепую утешительную фразу. В том смысле, что ничего не потеряно, работа ведется, и самое главное, что парень жив и, как представляется, вполне здоров.

– Как он повзрослел, – вдруг сказала Климова.

– Он эхайн, – брякнул Забродский невпопад.

– Что они с ним сделали? – спросила Климова, вряд ли рассчитывая на ответ.

– Мы не знаем, – сказал Забродский беспомощно. Он и вправду не знал: посвящать его, отставника, в детали никому сейчас и в голову бы не пришло. – Наверное, это всегда было в нем. Просто дремало внутри. Вы же помните, с чего все началось. Взрыв на космической станции эхайнов в системе Горгонея Терция. Капсулы с мертвыми детьми. Боже, кому я рассказываю… И, о чем вы, возможно, все же не знали, штурм-крейсеры Черной Руки на подходах. Все это было неспроста. И рано или поздно получило бы продолжение.

– Какие-то опыты?

– Наверняка. Это была научная станция, потому что на военной станции детей не держат, а для туристического форпоста место самое неподходящее. Три пояса астероидов… какой уж туризм! Я не знаю, чем они там занимались. Может быть, Консул знает. Когда он вернется, спросите его.

– Вряд ли он захочет со мной говорить.

– Захочет или нет – вопрос открытый, но сюда он придет непременно. Вы же знаете Консула, он ни с кем не делится ни славой, ни позором.

Климова усмехнулась, но не стала возражать.

– На Земле у Северина не было нужды проявлять свои скрытые дарования, – продолжал Забродский. – Зачем? На Земле и без того весело. Есть чем себя занять… В Эхайноре это случилось.

– Он в опасности, – медленно проговорила Климова. – Нужно найти его и вернуть.

– Теперь все занимаются только этим, – с воодушевлением сказал Забродский. – С возвращением заложников у всех развязаны руки. Эхайнор наводнен следящими устройствами. – Он не сдержался и хихикнул. – Какое-то время Черным Эхайнам предстоит нелегкая жизнь под присмотром Эрика Носова! Хотите, он сам изложит вам свой новый план? Понимаю, не хотите… да он и сам не захочет. Но… – Забродский снова посерьезнел. – У меня есть стойкое убеждение… не убивайте меня не дослушав… никто не сможет найти Северина, пока он сам не решит вернуться. Он стал другим и теперь…

– Вы не понимаете, – яростно сказала Климова. – Он потому и в опасности, что стал другим! Я не дева Мария и не готова пожертвовать собственным сыном! Его обязательно нужно забрать оттуда.

– Так и случится, – заверил ее Забродский. – Как только он появится в поле зрения флексаров – это такие квазиживые тварюшки…

– Я сама, – жестко произнесла Климова.

– Что?! – переспросил Забродский, несколько потерявшись.

– Я сама, – повторила Климова крепнущим голосом. – Я сама его заберу. И я вас однажды предупреждала – не окажитесь у меня на пути.

 

Здесь и сейчас. Все будет хорошо

Ничего нет хуже страха. Когда страх подступает со всех сторон, затягивает, как болотная трясина, не оставляя никакой надежды выкарабкаться, жрет тебя заживо, тут кто угодно почувствует себя беспомощным слабаком. Даже двухметровый экземпляр мужского полу, в котором больше ста тридцати килограммов живой массы (да, по стандартным нормам избыточный вес, но вообще-то это бицепсы и прочее рабочее мясо) и все это сочетается с ироническим мировосприятием и богатой на самые отвязные приключения биографией. Страх, неслышная, невидимая, подлая гадина, искусно резонирует с незримыми струнами души. И, если уж отвлечься от высоких материй, отдается предательским трепыханием где-то в селезенке. Становится трудно дышать, по загривку пробивает холодная испарина. И ничего так не хочется, как развернуться прямо на пороге и дать деру.

Такова «волна страха». Запороговый психологический дискомфорт при прямом контакте с представителем инопланетной расы. Часто возникает на подсознательном уровне, обусловлен спонтанным срабатыванием атавистических защитных рефлексов, в большинстве случаев бесследно исчезает при продолжении контакта. Ничего общего с так называемым «дыханием тектона» не имеет, поскольку последнее вызвано вполне объективным фактором – инфразвуковыми импульсами, которые продуцирует реструктурированный фенотип организма тектона. Запутанно сказано, но можно и проще: это часть цены, какую тектоны платят за всеведение, причем не самая существенная.

Но Кратов через все это прошел почти половину жизни тому назад и никаких «волн страха» давно уже не испытывал.

Тогда что же это?

– Вы заблуждаетесь сразу и во многом, mon docteur, – прозвучал из темноты смешливый, но в то же время излишне пересушенный голос. – Желаете по порядку?

Кратов сделал глубокий вдох и занялся своим метаболизмом всерьез, как давно уже не занимался. Никакой испарины, никаких адреналиновых фонтанов, и самое главное – ни даже малейшего намека на ретираду. Полный самоконтроль. Он на своей планете, у себя дома, и никто не может его здесь запугать.

– Для начала, я желал бы видеть того, с кем говорю, – сказал он слегка дрогнувшим голосом.

– Это так важно? Намерены идентифицировать мою ксенобиологическую природу? – Теперь над ним откровенно потешались. – Держу пари, вы потерпите фиаско. Впрочем…

Тьма в дальнем углу кельи сгустилась, выпятилась, обрела пугающее и одновременно потешное сходство с игрушечной пирамидкой для младенца Пантагрюэля. На мгновение возникли и вновь исчезли не то руки в просторных рукавах, не крылья. Верхушка пирамидки медленно поникла, словно бы под собственной тяжестью, нависла над против воли попятившимся Кратовым. Так же медленно вскрылась изнутри, вывернулась тремя лаково-черными лепестками, выпуская на свободу сравнительно небольшой, с человеческую голову, матово-белый бутон идеально-круглой формы. На обращенной к визитеру стороне бутона вдруг открылись два громадных синих глаза без зрачков, как если бы кто-то без особого старания нарисовал их на фарфоровой вазе лазоревой кистью и стало очевидно, что это и вправду та часть тела таинственного существа, которая у человека называется головой.

– Вы удовлетворены? – с легким сарказмом осведомилось существо. Звук исходил из едва различимой безгубой щели в основании бутона. – С интересом выслушаю ваши гипотезы.

– Мейал-Мун-Сиар, не так ли? – усмехнулся Кратов.

Существо слегка покачнулось, снова с неловкостью высвобождая конечности, которыми тут же произвело нечто вроде аплодисментов.

– А вы вполне оправдываете циркулирующие о вас слухи, – промолвило оно. – Я отводил вам три неудачных попытки, после которых намеревался выдать себя за какого-нибудь… хм… игатру.

– А я с готовностью поддержал бы вашу мистификацию, – кивнул Кратов. – Поскольку всего более беззащитен тот, кто опрометчиво полагает, будто имеет преимущество.

– Ну да, ну да… – бутон с нарисованным лицом совершал размеренные кивки в такт словам. – Так вот, о заблуждениях. Вы уже убедились, что я не Харон. Почему вы вообще рассчитывали встретить здесь Харона?

– Дези Вифстранд нуждалась в том же, в чем и я двадцать с лишним лет тому назад. И, судя по всему, она это получила. Как и я в свое время – от Харона. К которому привел меня добрый доктор Стеллан.

– Вам же сказали, что Харон умер. Почему вы не верите людям на слово?

– Людям верю. А в совпадения – не очень.

– Да, в таких случаях я люблю говорить: не бывает случайностей, бывают хорошо поставленные трюки… Что ж, из соображений преемственности… хотя в моем случае это звучит весьма двусмысленно… можете называть меня Хироном.

– Мое почтение, monsieur Хирон, – поклонился Кратов. – Должен ли я представиться?

– Вы будете смеяться, – сказал Хирон, – но я знаю на один ваш титул больше, нежели вы сами.

– Неужели?

– Разведывательное сообщество Черной Руки Эхайнора, сочтя, что настало время отнестись к вам серьезно, присвоило вам псевдоним «Дохрудесс», что означает…

– Зануда, – хмыкнул Кратов. – А еще точнее – вшивый интеллигентик, шляпу надел, очки нацепил… Похоже, они неверно интерпретировали мои личностные характеристики и не подозревают, каким весельчаком я могу быть.

– Все дело в вашей ноте гранд-адмиралу Вьюргахихху, – пояснил Хирон. – Таким языком ультиматумы не выдвигают. Нужно было хотя бы раз крепко выбранить адресата. Вы же бывший плоддер, должны уметь… Позвольте же, однако, развеять остальные ваши заблуждения.

– Вы читаете мысли?

– Вы озвучиваете свои мысли всем своим телом. Ну, и эмо-фон никто еще не отменял, а эмо-фоны мы читаем лучше вашего… Итак: я не принадлежу к сообществу тектонов, и, следовательно, «дыхание тектона», как вы догадались, здесь ни при чем. Наша раса, которую вам из экономии фонетических усилий позволительно именовать «мейалами», хотя самоназвание наше звучит иначе, но вряд ли его акустический эквивалент способен закрепиться в ваших мыслительных процессах… Так вот, мы, мейалы, обладаем врожденным подобием «чувства мира», которое так помогает тектонам ориентироваться в галактических процессах. Собственно, у нас тектоны и позаимствовали сей дар – разумеется, со всеми издержками. Здесь надо кое-что пояснить. Когда вы говорите, допустим, с ребенком, вы используете особые коммуникативные приемы, которые дают ему возможность вас понимать. В своем кругу вы общаетесь иначе, как равные среди равных. С окружающей техногенной средой или, допустим, с животными применяются другие сценарии взаимодействия и управления информационными потоками. Можете на досуге пересчитать собственные коммуникативные модальности. У обычного мейала их около двух сотен. И если для общения с вами я избрал, к примеру, модальность за номером один…

– Как с ребенком? – усмехнулся Кратов.

– … то для диалога с мирозданием мы прибегаем к высшей модальности. Она-то и сопровождается всплесками инфразвуковых волн. Увы, я принужден находиться в постоянном контакте с собственным миром, вне зависимости от того, приятно это моему визави или нет. Поэтому, если вы расположены продолжать беседу, вам придется как-то приспособиться к тому, что по аналогии с известным феноменом следовало бы назвать «дыханием мейалов».

– Но Дези… доктор Дезидерия Вифстранд…

– Упомянутая юная madame совершенно толерантна к особенностям моей жизнедеятельности. Ангелы… вы должны понимать, внешнее сходство обманчиво… они все же иные. Что же до ее спутника, то ему приходилось несладко, и не скажу, что меня это не забавляло.

– Ничего, уж я не дам вам повода к насмешкам, – сказал Кратов. – В конце концов, у меня есть опыт общения с тектонами.

– Заметьте, я не спрашиваю, как вам удалось меня найти или, как это иногда говорят в некоторых профессиональных сообществах, вычислить. Возможно, я был излишне беспечен, либо по самонадеянности старшей расы недооценил вашего проворства… Однако же приступим. Здесь очень важен первый вопрос. Он задает интонацию всей беседе. Ошибетесь – и все покатится не по той колее…

Кратов огляделся. Он неплохо видел в темноте, хотя в том углу, где угнездился его собеседник, не мог разобрать ровным счетом ничего внятного. Но пару кресел возле стены он все же высмотрел и не преминул воспользоваться тем, что было ближе к входу, зато подальше от источника тягостных ощущений. Сидеть было еще более некомфортно, чем стоять и переминаться с ноги на ногу, но, похоже, ему снова нужно было кое-что самому себе доказать. Главное – никаких трясущихся конечностей, пересохшей глотки, учащенного дыхания. Никаких сигналов мсье Хирону о том, что тот хотя бы в малейшей степени владеет инициативой.

– Что происходит? – спросил Кратов безмятежно.

Хирон вполне по-человечески захихикал.

– Эволюция, mon docteur. Эволюция, паки эволюция, ещежды эволюция. И ничего более. Вы ведь не думали, что все уже позади? А это даже не середина пути! Мы, мейалы, одна из немногих рас, которая прошла свой путь до конца. Для нас действительно все безнадежно завершилось. Теперь ваша очередь. Конечно, не только ваша… но кто сейчас говорит об остальных? Верите ли, нам очень тоскливо в своем тупике. Виду не подаем, шуточки шутим, развлекаемся, бодримся. Затеваем рискованные игры галактического масштаба. А впереди – ничего. Даже не стена, которую можно попытаться проломить или, там, как-то обойти. Ни-че-го. Небытие. По этому поводу возникает масса вопросов, а посоветоваться не с кем.

– Но вы и сами не слишком-то склонны раздавать советы.

– Если мы предпочитаем безмолвствовать, это не значит, что нас нет вовсе. Кажется, в Галактическом Братстве у нас репутация затворников, но это явное преувеличение. Быть может, мы уже не затеваем мега-проектов вроде Великого Разделения. Но мы присматриваем за результатами.

– Поэтому вы здесь?

– Мы предпочитаем оказаться на месте любопытных событий прежде, чем они начнутся. А на Земле будет очень интересно! Быть может, не столь интересно, как в Эхайноре, но пропустить такое было бы непростительно.

– Но эволюция, если я не ошибаюсь, достаточно долгий процесс.

– У нас с вами разные представления о том, что долго, а что скоротечно. Мы всегда были рядом с вами. «Всегда» следует понимать буквально. Конечно, мы не присутствовали при первой искре добытого огня и не слышали первой осмысленной фразы. Бывали периоды, когда мы уходили надолго, но непременно возвращались и с удовлетворением обнаруживали, что человечество еще существует, несмотря ни на что. Разумеется, мы не вмешивались. Присутствовать, наблюдать, но не трогать руками. Почти как рецепт коктейля от Джеймса Бонда!.. И потом, вы у нас не одни такие, за всеми не углядишь. Мы многое знаем о человечестве, но у нас нет ответов на все ваши вопросы.

– Наверное, мы и не захотим их услышать, – заметил Кратов. – Хотя в данном случае я говорю только за себя.

– О да, на заблуждениях строится мировоззрение, и некоторые краеугольные камни лучше не шевелить… Mon docteur, мы можем сколь угодно долго ходить вокруг да около, но так и не доберемся до сути. Мой опыт плетения словесных кружев несравним с вашим хотя бы потому, что я начал практиковаться в этом искусстве еще при дворе фараона Кенехимебефа, о котором в анналах человечества даже нет упоминания. Начните же задавать осмысленные вопросы, пока не стемнело, потому что когда темно внутри и темно снаружи, вам будет намного сложнее сопротивляться внутренним страхам. Мы не болтуны, но отвечаем на прямые вопросы, лгать – не в наших правилах. – Хирон произвел своими бесформенными конечностями вращательное движение. – О ком вы там упоминали? О Хароне? Мейалы тут ни при чем. История, что поведал вам доктор Спренгпортен, в этой части вполне правдива. Неудачная попытка ксеномиксиса привела к трагическим последствиям. Насколько мне известно, виновные были подвергнуты серьезным санкциям… хотя урок, преподанный тем же лферрам, похоже, никого ничему не учит! Харон был обречен, и просто удивительно, как человеческое начало возобладало в нем над чужеродным. С большей вероятностью он мог оказаться совершенно исключенным из человеческой среды или даже агрессивным по отношению к ней. Между тем он изо всех сил стремился стать человеком, хотя в какой-то момент и осознал, что это невозможно. Тогда он просто попытался быть полезным… мне ли вам об этом напоминать!

– Но Дези Вифстранд, – осторожно промолвил Кратов, – которую многие отчего-то с первого взгляда упорно называют «ангелом»…

–..действительно является ангелом, – с некоторым раздражением подтвердил Хирон. – А не ангелидом, как в ваших кругах принято обозначать, и зачастую безосновательно, тех, кто явился на свет в результате ксеномиксиса. Желаете спросить, что это значит? Она человек на все сто процентов. Но с чрезвычайно редким генокодом, получить который в естественных условиях так же просто, как вслепую, в предрассветной мгле, под проливным дождем попасть стрелой из лука в какого-нибудь мелкого зверька… кто здесь у вас водится… допустим, в суслика, который еще только собирается вылезть из норки, и не факт, что в такую погоду отважится на променад!

– Похоже, кое-кто искусственно увеличил вероятность события, – заметил Кратов.

– Не «кое-кто», – строго поправил Хирон, – а вполне конкретные персоны. Не стану указывать пальцем, хотя бы даже за неимением таковых… Разумеется, никто никого не заключал в клетке и не бросал на необитаемом острове, где из развлечений оставалось бы только продолжение рода. Но создать благоприятные обстоятельства… это рутина, чистая техника.

– Я умею строить умозаключения, – сказал Кратов досадливо, – и понимаю, что госпожу Карин Вифстранд исключить из цепочки аргументов мы не вправе, но инженер Отто Андерссон, похоже, лишнее звено. Хотя бы по той причине, что…

– Ну разумеется. Дези Вифстранд не его дочь, поскольку в этой счастливой человеческой семье она единственный ангел.

– Но зачем?..

– А почему бы нет? Если есть некая научная гипотеза, некие непроверенные факты и материал для ее проверки эмпирическим путем, кто же откажется спланировать эксперимент?

– Да кто угодно, – заявил Кратов. – У кого есть хотя бы крупица сомнения в его исходе.

– Но ведь результат превзошел самые смелые ожидания, – сказал Хирон. – Дези Вифстранд – само совершенство, разве нет?

– Вы упомянули какие-то непроверенные факты.

– А, не обращайте внимания. В человеческой истории много темных мест. Всякие якобы имевшие место, но лишенные фактографического подтверждения, либо безнадежно похороненные под наслоениями позднейших мифов события… появление людей с необыкновенными способностями и, что замечательно, воззрениями, вступающими в конфликт с актуальной для тех сумеречных эпох парадигмой…

– Предупреждаю заранее, я не религиозен.

– Да, да, вы уже говорили об этом профессору Донни Дальбергу… Кстати, он достаточно точно обрисовал вам перспективу. Человечество действительно стоит на пороге нового свода законов мироустройства. Так уж сложилось, что на этом тернистом и не слишком-то благодарном пути оно вырвалось чуть вперед остальных. Вас это не пугает?

– Да меня давно уже трудно чем-то напугать, – фыркнул Кратов. – Только не берите в расчет физиологические реакции организма на ваше страстное «дыхание мейалов»!

– Все эти тектоны, астрархи, гилурги… все старшие расы, не исключая, между прочим, и нас… все мы окажемся позади вас, когда это состоится. Это бросает вызов нашей замшелой самооценке, но, mon chére docteur, это чертовски интересно! Для вас это возможный шаг к реальному вселенскому всемогуществу, транспозиция на божественный уровень. Для других – неплохой маневр в борьбе с энтропией. Для нас же – возможный выход из тупика.

– И вы намерены этим процессом нечувствительно управлять, – сказал Кратов с сарказмом.

– Пусть вас это не беспокоит. Давайте дождемся, чем завершится прелюдия с Дези Вифстранд. Пока все идет замечательно, даже несмотря на то чудовищное испытание, которому вы подвергли ее психику в Эхайноре.

– Она восстановится?

– Будьте покойны. В моем участии не было никакой нужды, просто старина Стеллан решил перестраховаться. Вы ведь уже простили ему ту маленькую ложь, которую он допустил во второй части своей истории, когда речь пошла о Дези?

– Погляжу на его дальнейшее поведение… – сказал Кратов уклончиво.

– Он будет паинькой, обещаю. У нашего прелестного ангела устойчивая, пластичная психика. Дези помнит все, что с ней происходило… за изъятием некоторых деталей, о которых знают считанные посвященные… и она сможет утилизовать свои переживания и полностью восстановиться. Понимаете, друг мой… ангелы бывают разные. Так вот она – ангел света.

– И много ли на Земле таких, как она?

– Нам известно только о ней. Вам следует задать сведущим людям из вашего близкого окружения вопрос о генетическом дефекте «Крыло ангела», в специальной литературе обозначаемом как «дефект АВ». Они посвятят вас в детали. Этот дефект в разъятом состоянии существовал всегда. Но к желаемому эффекту он приводит только при соединении двух его версий в одном генотипе. Как я уже говорил, такое случается чрезвычайно редко. Есть еще один нюанс…

– Уж не томите душу.

– Наверняка ангелы рождались и прежде. Но мы предполагаем устойчивую корреляцию между проявлением эффекта и внешними условиями. Иными словами, в депрессивной окружающей среде, в состоянии постоянного психологического дискомфорта ангелы не проявляли своих удивительных качеств. Рискну предположить, что они вообще не выживали. Но сейчас все изменилось. Сейчас Земля – подходящее место для ангелов.

– И что прикажете нам с этим делать? – спросил Кратов несколько беспомощно.

– Что вы можете поделать с эволюцией? – засмеялся своим неприятным шуршащим смехом Хирон. – Это объективный процесс. Даже мы здесь ни при чем. Мы лишь несколько ускорили ход событий. Уж очень хочется знать, что будет дальше!..

– … что еще случится с Дези Вифстранд? – докончил Кратов.

– Это мог быть кто угодно и когда угодно. Вам повезло, что вы оказались соседом Дези по временной шкале – она вам неплохо помогла, не так ли? Хотя вы и употребили ее дар не самым подходящим образом… В принципе, ангел мог родиться через сто лет, или двести. Для нас это не так существенно. А вы и не узнали бы об этом. Дези – это даже не точка кристаллизации. Это всего лишь пробный шар, этюд на тему «Ангел среди людей» или «Люди вокруг ангела». Но очень скоро – не по вашим, а по нашим меркам! – ангелов будет много. А однажды их окажется большинство. Человечество ждут интересные времена! Надеюсь, оно распорядится этим шансом разумно, а не впадет в какое-нибудь чудовищное мракобесие…

– В нашей культурной традиции об ангелах не всегда говорят только хорошее, – заметил Кратов, вспомнив недавний разговор с Алексом Тенеброй.

– Вы же достаточно просвещенный человек, – сказал Хирон. – Верить в сказки вам не к лицу. Одно дело обозначать этим термином непознаваемую карающую силу, и совсем другое – увидеть воочию собственное светлое будущее. Дези Вифстранд, совершенное существо из ненаступившего еще мира, и есть сложившийся, созревший ангел.

– То, что случилось в ней в Эхайноре, не очень-то вписывается в нарисованную вами ослепительную картинку.

– И об этом я уже говорил. Страх убивает ангела. А ненависть из ангела делает дьявола. Дьяволы никому не нравятся, даже самим себе.

– Выходит, человечеству придется взять на себя строгие обязательства?

– А вы как хотели? Вырастили ангела – будьте любезны соответствовать… Рецепт, в сущности, прост: не давайте Дези повода к ненависти. Просто не убивайте людей в ее присутствии. И еще… Вам трудно такое вообразить, но она невыносимо одинока. В вашем мире она – единственная и неповторимая. Не оставляйте ее в одиночестве, не позволяйте ей почувствовать себя покинутой и посторонней. Ведь это несложно, правда? Никто ведь не собирается от вас требовать слишком много?

– Думаю, с этим мы справимся.

– Не пойму отчего, но я в вас верю, – пафосно объявил Хирон. – Но все же посоветовал бы потихоньку, исподволь, как-то готовиться к грядущим переменам. Не знаю… у нас нет готовых сценариев. Здесь вам придется думать самим.

«Как-то чересчур благостно все складывается, – подумал Кратов. – И отчего, интересно, вместо того, чтобы куртуазно откланяться, мне так хочется вдруг взять и все испортить?!»

– Все верно, – вдруг сказал Хирон. – То, что мы делаем, проистекает не из отеческой любви к человечеству. Мы это делаем исключительно в собственных интересах.

– Переключились на другую модальность? – усмехнулся Кратов.

– Угадали. Пытаюсь говорить с вами не как с ребенком, который ждет от жизни только хорошего, а с существом более зрелым и потому более циничным.

– Теперь моя очередь угадывать, – сказал Кратов. – На самом деле у вас другой набор нравственных ценностей. Вы существуете в иной системе этических координат, о которой я могу лишь строить догадки, но милосердие к младшим братьям по разуму в ней не предусмотрено.

– Слегка утрировано, но близко к истине.

– Вы достигли того уровня всемогущества, какой надиктовало вам не слишком богатое воображение. Но вы так давно пребываете в социальной стагнации, что все вылилось в какую-то убогую ерунду, о которой даже стыдно упоминать в приличном обществе.

– Надеюсь, mon docteur, я не слишком вас разозлил? – смешливо полюбопытствовал Хирон.

– И вам по большому счету не так уж интересно, что случится с человечеством, когда оно перейдет на новый виток эволюции… который, кстати, вполне может и не сопровождаться никакими небесными знамениями, а обернуться тривиальным умножением числа сущностей, вылиться в пару-тройку новых безобидных свойств вроде «дыхания мейалов». Вы просто убиваете время в ожидании конца, играете в свои… хм… рискованные игры галактического масштаба.

– Что натолкнуло вас на столь радикальные выводы? – вопросил Хирон задумчиво.

– Вы сами постоянно проговариваетесь. Словоохотливый собеседник – находка для ксенолога.

– Что ж, в человеческой среде, по понятным причинам, я несколько обделен общением и потому могу показаться излишне многоречивым.

– Вы старательно не упоминали в своих проповедях имя Северина Морозова, но не удержались от намека, что в Эхайноре будет куда интереснее, чем на Земле.

– Северин Морозов, – раздельно произнес мейал, – не является генетическим двойником Дези Вифстранд. Хотя бы по той причине…

– … что эхайнский генофонд отличен от человеческого, – закончил Кратов. – Но в остальном…

– … он ангел, как и она. – Хирон засмеялся немного принужденно. – А мне нравится такой стиль общения! Приятно, когда твою мысль, пускай даже изрядно прозрачную, подхватывают на лету! Это создает ощущение равенства в диалоге.

– Вы участвовали в его судьбе так же, как и в случае с Дези?

– Эхайны догадались без нашего участия. В некоторых вопросах, как это вам ни досадно сознавать, они вас обходят. В системе Горгонея Терция, в тепличных условиях, в атмосфере психологического комфорта и гармонии была выведена целая популяция ангелов. Эхайнор в обычном своем состоянии для такого не годился. Не могу судить, насколько сознательно они попытались воспроизвести особенности человеческого окружения, столь подходящего для пестования ангелов, но зависимость была подмечена ими очень точно.

– Это благодаря вашим усилиям Северин вернулся в Эхайнор?

– И снова мимо. С тех пор как его чудесное спасение стало секретом Полишинеля, в дело вступили механизмы более прозаического свойства, но вполне эффективные. Игра разведок, вы же сразу догадались…

– Но на Земле Северин ничем, кроме происхождения, не выделялся среди своих сверстников. В то время как Дези изначально была иной…

– Вы еще не догадались? – с иронией осведомился Хирон. – Он другой ангел. У него, если вы забыли, даже психоэм другой, доступный вашим приборам. Я же говорил – ангелы бывают разные. И если Дези – ангел света, то Северин Морозов – ангел тьмы.

– Что это значит?

– Понимайте буквально. Хотя вот вам еще подсказка: вы часом не знаете, как переводится с языка Черных Эхайнов слово «келументари»?

– Да никак, – пожал плечами Кратов. – Обычный этноним.

– Я же не сказал: как переводится с эхрэ, с официального языка Черной Руки. Ну, языки больших и малых народностей никто знать не обязан. Но есть еще аарогг – древний сакральный язык, что давно вышел из широкого употребления, однако все еще в ходу среди жрецов культа Десяти Стихий. Слово «келументари» заимствовано из этого языка и обозначает «ангел смерти».

– Вы же не хотите сказать, что Северин скрывает наклонности к массовым убийствам, как какой-нибудь там Аваддон… Самаэль…

– Загляните еще разок в отчет об освобождении заложников, mon docteur. Мне кажется, вы прочли его невнимательно или не всему прочитанному поверили.

– Северин Морозов оживляет мертвых, потому что он ангел смерти? – недоверчиво уточнил Кратов.

– Строго говоря, он их не оживляет, – сказал Хирон. – А возвращает мертвых в то состояние, когда они были еще живы. Чувствуете разницу?

– Пока не слишком…

– У вас будет время обдумать эти слова.

– Мне ясно одно, – буркнул Кратов. – Мальчишке нечего делать в Эхайноре, покуда он не натворил бед.

– Не хотел бы вас разочаровывать, но вы его не найдете.

– Это мы еще посмотрим… Вы знали, где находятся заложники?

– Разумеется, знали.

– И молчали столько лет?

– Иные этические координаты, – хохотнул мейал. – Нас не слишком занимала эта тема. И потом, это для вас большой срок, а для нас – мимолетность, мелкий игровой эпизод.

– Выходит, все это время вы играли в какие-то свои игры?

– Естественно. Например, игра в сострадание под названием «Великое Разделение». Нам даже понравилось! Согласитесь, неплохо, когда в итоге большой игры в выигрыше оказываются миллиарды живых существ?

– Что, новая модальность? – усмехнулся Кратов. – Чем выше по шкале, тем больше градус цинизма?

– Все верно. Интерес к жизни вытесняется игрой. Да и сама жизнь становится игрой в решения и события. Так и случается, когда скучное всемогущество наталкивается на безысходность. Видите, я циничен даже в отношении самого себя…

– Земные ксенологи, – сказал Кратов, недобро щурясь, – давно задают себе и окружающим один трудный вопрос. Да, между Землей и Эхайнором пролегают сотни парсеков пустоты и холода. Однако в тяжелый для себя период социальных потрясений и трагической перспективы распада нации эхайны вдруг обрели общую цель. Это сплотило их, вывело из тотального кризиса, дало сильный импульс науке и технологии. Теперь у них есть один на всех враг, которому следует нанести удар возмездия во что бы то ни стало… Но откуда эхайны вообще узнали о Земле и своем земном происхождении? Кто им подсказал, на кого направить свой милитаристский порыв?

– Мы, – спокойно ответил Хирон. – Странно, как вы раньше не догадались. Что вас удивляет? Это игра. Очень большая, давняя и прекрасно подготовленная. Да, мы всегда были рядом. С вами и с эхайнами. Присутствовали, наблюдали, руками не трогали. Для того чтобы подготовить игровое поле, руки не обязательны. Безусловно, это заняло очень много времени… но хорошая игра не затевается впопыхах. Некоторым из нас не хватило терпения, они занялись иными развлечениями или вовсе ушли из жизни, сочтя, что по ту сторону бытия отыщется что-нибудь новенькое. Но самые преданные дождались начала партии. Неужели вы считаете, что сейчас, когда она развивается так интересно и запутанно, мы вдруг все бросим и уйдем?!

– Я так не считаю, – сказал Кратов, потихоньку свирепея. И его гнев удивительным, хотя и вполне ожидаемым образом вышибал прочь остатки неуправляемого страха. – Я в этом абсолютно уверен. Бросите и уйдете. Как вас… Хирон… мне не понравилась ваша нынешняя модальность. Чем ближе вы к своему естественному состоянию, тем большей сволочью кажетесь. Впрочем… Если у вас есть что сказать – вас выслушают с подобающим вниманием. Захотите помочь – никто не отвергнет вашу помощь. Вы старше и мудрее, мы это помним. Но в нашем мире говорить с вами будем как равные с равными, на нашем языке и по нашим правилам. Поищите в вашем списке гуманистическую модальность. Только так и не иначе. Игры закончились. И не надейтесь, что это просто слова. Не хочу хвастаться, но… кое-что обо мне вы должны знать. Я умею быть занозой в заднице. Захотите продолжать ставить над нами опыты или, как вы это называете, обустраивать игровое поле – что ж, вы не просто уйдете с Земли и Эхайнора. Я позабочусь о том, чтобы вас вышвырнули.

– А вы и вправду решительно настроены! – усмехнулся Хирон. – Вы так строги… и так наивны. Неужели вы полагаете, что можно вот так взять и вышвырнуть откуда бы то ни было древнюю суперцивилизацию, которая в свободное от выслушивания вашего детского лепета время разговаривает со вселенной?! В конце концов, где же благодарность? Кабы не наше вмешательство, эхайнов бы не было вовсе… да и юфмангов, кстати, тоже… и неизвестно еще, во что превратилось бы человечество!

– Благодарю вас, – с каменным лицом сказал Кратов. – От имени человечества. Остальные благоволят присоединиться, буде пожелают. И на этом – точка.

– Все же, вы не понимаете. Весь мир построен на игре. Законы мироздания – это всего лишь правила игры. Быть может, и сам этот мир был задуман как игровое поле, и даже мы не видим игроков… А вы уверены, mon docteur, что знаете всю правду о происхождении человечества? Что, если ваша благодарность окажется недостаточно горяча?

– Ну же, – сказал Кратов. – Я слушаю вас. Говорите сейчас или не говорите никогда.

Впервые за все время он увидел мейала растерянным.

– Не теряйте лица, Хирон, – усмехнулся он. – Игры играми, но искусство блефа, как мы не раз нынче выяснили, вам недоступно.

…Отойдя от Хироновой кельи на каких-то несколько шагов, прямо здесь, в темной арке, Кратов вдруг испытал приступ невыносимой слабости. Его повело, швырнуло прямо на влажные камни, он уцепился за какие-то торчащие трухлявые балки, кое-как разогнулся, и его тут же стошнило. «Что за дерьмо, – думал он в промежутках между приступами. – Я старею? Или это мне вдогонку, презент от старшего брата по разуму, чтобы помнил свое место?..» Отдышавшись и приведя себя в относительный порядок, он дотащился на слабых ногах до фонтанчика, который явился истинным подарком небес, наплескал себе в физиономию, напился и тогда только задышал полной грудью. «За мной должок», – подумал Кратов, усаживаясь на каменную кладку вокруг чаши фонтана и глядя увлажнившимся взглядом в темное небо с прекрасно, словно в старинном атласе, очерченными созвездиями. Здесь его и застал вызов по браслету. «Ну, где же вы? – спросила Дези с легким недовольством. – Наверное, решили, что мое приглашение – всего лишь дань вежливости? Мы ждем, я уже устала отбиваться от незваных кавалеров, одна надежда, что вы всех распугаете своей чугунной аурой…» – «Дайте мне полчаса», – сказал Кратов, сообщив голосу максимум твердости. Оглядевшись, он обнаружил в пределах досягаемости крохотный отель туристического образца, именно то, что и нужно. Внутри все было как в любом уголке Галактики: стойка для автоматической регистрации, автомат с пивом и прохладительными напитками местного разлива, информационная панель о ближайших событиях из разряда «для праздношатающихся», на стенах – репродукции экспрессионистов, а в углу – непонятное, буйно цветущее растение в изящном вазоне из непрозрачного стекла. В номере Кратов первым долгом содрал с себя одежду и закинул ее в лаундер, а сам встал под душ, с наслаждением смывая с себя все налипшие за этот вечер страхи. «Ангел тьмы… ангел смерти… Не желаю даже думать об этом. Какая-то первобытная дикость. В конце концов, я не обязан слепо верить мейалу, даже если не в его правилах лгать. Ну да, он слабоват в хорошем покерном блефе, лицо, кое-как нарисованная маска, его, конечно, не выдает, но он постоянно проговаривается… тогда, быть может, он прямо, беззастенчиво и обильно врал мне? Врал все время, без перерывов на правду? А для начала, как бы для разогрева, соврал, что никогда не врет…» Лаундер, тренькнув, вернул ему джинсы и темно-серую, не первой свежести, рубашку, которую все знакомые женщины отчего-то упорно называли «поло», безукоризненно чистыми, сухими и слегка бьющими электричеством. «Даже если это правда… про ангела смерти… ну и пусть.

Я что-нибудь придумаю, я справлюсь, мы вместе справимся. Все будет хорошо». Кратов на минуту задумался, прилично ли ему в таком виде вваливаться в ночной ресторан и не стоит ли подыскать прикид сообразный поводу, но очередной вызов («Кратов, какого дьявола?!») не оставил ему выбора. Не слишком ориентируясь в городе, он положился на автопилот, и очень скоро гравитр опустился на площадку под свободно парившим в ночном небе иллюзорным летающим блюдцем. Миновав ворота из чистого хрусталя, звеневшего от малейшего движения воздуха, Кратов обнаружил себя в необозримом, ярко освещенном зале с хаотически расположенными столиками, за одним из которых его ждали, зазывно размахивая всеми руками, сколько нашлось. Хрустальные шары-светильники спускались на струящихся нитях прямо из чрева летающего блюдца, при желании можно было подпрыгнуть и заставить их вращаться и звенеть; некоторые посетители, помоложе и поигривее, так и поступали. «Это моя Агнес», – сказала Дези, легко касаясь ладошкой плеча сидевшей рядом молодой женщины в свободном серебристом платье. По-скандинавски крупное и сильное тело, широкие загорелые плечи, руки с рельефными мышцами, скульптурная шея, красивое жесткое лицо, прямые соломенно-светлые волосы… нет, не ангел, но, возможно, богиня Фрейя. Трое юнцов, что старательно, хотя и чересчур шумно, выполняли роль гостеприимных хозяев, при виде Кратова слегка стушевались, но ненадолго. Выглядели они еще более непрезентабельно, чем Кратов: в каких-то ужасных шортах и бесформенных футболках навыпуск, небриты и лохматы; разумеется, все были художниками, сюда явились прямиком с Монмартра, и каждый был готов немедля продать душу всякому, кого она заинтересует, за счастье писать с натуры сестричек Вифстранд в любое удобное для тех время… Агнес, с иронической улыбкой на безупречных устах без признаков помады, энергично трунила над юнцами на ужасном французском, а Дези выглядела немного пьяной и вполне счастливой. «В этом мире никто не позволит ей быть одинокой», – подумал Кратов и вдруг испытал признательность к этому древнему городу, к этой дивной ночи, и даже к самонадеянным мохнатым сосункам, у которых не было ни единого шанса, а они сражались упрямо и дерзко и вопреки здравому смыслу, извечному пристанищу слабаков. Дези улыбнулась ему волшебной своей улыбкой и на короткий миг, словно вспыхнув, превратилась в нечто запредельно прекрасное, никогда прежде не виданное, ослепительное, манящее и вовек недоступное. Быть может, приняла свой истинный облик – только для него одного. А затем, уже обычная, прежняя, протянула руку и сплелась с ним пальцами. «Все будет хорошо», – сказала она.

 

Пару часов спустя

Люк резервной шахты оказался завален точно так же, как основной, хотя специально был устроен посреди чистого поля, вдали от выходов скальных пород. Пришлось ждать, пока сервомехи отожмут дверь, выберутся наружу и разгребут наслоения грунта и камня. Все это время капком Хэйхилгенташорх принужден был выслушивать грязные анекдоты от старшего механика, а также приглядывать за научным специалистом, штатским мисхазером, чтобы тот, не протрезвев толком после вчерашнего, не заснул бы в положении стоя, не обрушился ничком и не разбил дурацкую свою башку. Собственно, наружное инспектирование входило в его зону ответственности, не взять его с собой никак было невозможно, и поначалу научспец выглядел совершенно вменяемым, но как-то очень скоро размяк и ни к каким сколько-нибудь сознательным действиям сделался непригоден. Все четверо были облачены в неуклюжие утепленные комбинезоны с капюшонами, отороченными искусственным мехом, лица спрятаны под кислородными масками.

На поверхности они оказались только к полудню, что, с одной стороны, было весьма кстати: при полном свете скудный на достопримечательности пейзаж просматривался до самого горизонта, облака пыли уже осели, прибитые холодным дождиком, словом – ничто не препятствовало рекогносцировке; с другой же стороны, организм бескомпромиссно напоминал об обеденном времени всеми доступными способами, от производимых кишечником плебейских звуков до самопроизвольно возникающих в воображении аппетитных образов из недалекого прошлого, как то: прозрачный, как родниковая вода, бульон в глубокой фарфоровой чаше, с вкраплениями крохотных вареных моллюсков и багряными лепестками обжигающих язык водорослей, мясо в золотой поджаристой корочке с травами и соусами всех видов, густое темное вино в высоком хрустальном кубке, прямиком из метрополии…

Капком титаническим усилием воли отогнал от себя нежеланные видения. Он стоял посреди долины, взбаламученной прокатившимся по планете кевиаггом, и ловил себя на том, что довольно странно вдруг оказаться самым возвышенным объектом на десятки миль во все стороны. Все, что еще вчера торчало из грунта этакими каменными клыками, столпами и указательными знаками в никуда, оказалось сметено, а еще точнее – стерто, обращено в пустяковую щебенку. Офицер связи по имени Ненхарн явно что-то пытался довести до его сведения, энергично мотая головой и поводя вокруг себя рукой, но сквозь кислородную маску прорывался лишь невнятный бубнеж, а захватить коммуникатор это идиот, в полном противоречии с отправляемой им должностью, позабыл. Старший механик Кворксарк в клоунаде не участвовал, все его усилия уходили на то, чтоб не позволить упасть этой каналье, научному специалисту. Последний самым феерическим образом ухитрялся нажираться в хлам той наперсточной дозой, которая выдавалась личному составу для поддержания боевого духа в ожидании продуктового транспорта. Не то его пропитанному всякими дурными веществами организму было достаточно того количества, какое заурядным метаболизмом всерьез не воспринималось, не то он знал некий секрет или где-то хоронил нычку, которой и догонялся с потрясающим воображение результатом. Отчего все на станции слежения вот уже декаду с лишним ходили безобразно трезвые и по таковой причине в отвратительнейшем расположении духа, в то время как это животное, напротив, не ходило, а перемещалось от стены к стене столь же безобразно пьяное, веселое и взыскующее общения, на какое в силу своего скотовидного состояния было решительно неспособно.

– Вы болван, – с отвращением произнес капком Хэйхилгенташорх, обращаясь к офицеру связи. – Я совершенно вас не понимаю, но надеюсь, что вы-то меня можете понимать. Нельзя быть таким болваном на военной службе. В условиях боевых действий вас уже давно бы пристрелили либо чужие, либо свои. Ну, что вы мне тут сучите конечностями?

– Осмелюсь вмешаться, – заметил стармех Кворксарк, ухмыляясь. – Если у нас есть какие-то планы по инспектированию обслуживаемых объектов, то будет разумнее отправить этих двоих обратно, потому как толку от них как от рыбы шерсти, а жрать, извините за прямоту, ужасно хочется.

– Вам бы все жрать, – огрызнулся капком. – Лучше скажите, как лицо, не лишившееся до конца представлений об ответственности и долге: этот ваш… кевиагг уже закончился, или нам предстоит еще что-то в том же духе?

– Затрудняюсь с ответом, – сообщил стармех. – Если там, наверху, – он ткнул пальцем в пыльные небеса, – все пертурбации сошли на нет, то и у нас устанавливается период спокойной жизни.

– Да, я помню, – кивнул капком. – Мне говорили про некую железную дуру…

– … сам факт существования которой есть особый секрет, хотя вряд ли кому приходило в голову, что особо секретные объекты станут обозначать свое присутствие таким радикальным образом, как каменный кевиагг.

– Нужно быть слепоглухонемым, – проворчал капком, – или витать в каких-то эмпиреях, чтобы такое не заметить.

– Сволочь ты! – вдруг рявкнул стармех. – Извинения просим, янрирр капком, это не вам…

– Надеюсь, – усмехнулся тот.

– Я думаю, все закончилось, – сказал стармех. Немного помолчав, добавил: – Хотя я могу ошибаться.

– И часто вы ошибались? – спросил капком Хэйхилгенташорх с иронией.

– Раза два, не больше.

– И во что ваши ошибки выливались?

– Ни во что, – хмыкнул стармех. – Мы сидели под куполом и держали пари, закончилось или нет. Если бухла и жратвы было достаточно, то декады четыре носу не казали на поверхность, выжидаючи. А уж за такой-то срок все хоть так, хоть эдак, а устаканивалось.

– А сканеры? – спросил капком с укоризной. – А маяк?

– Осмелюсь предположить, янрирр… Кому они здесь, в галактической глухомани, в холку уперлись, эти сканеры с маяком?!

«Может быть, он и прав, – подумал капком Хэйхилгенташорх, безо всякого энтузиазма озирая запакощенный ландшафт. – Отчего-то не нахожу я в себе рвения исполнять служебный долг на пустое брюхо и светлую голову… К демонам все. Обед есть обед, то есть нечто дарованное нам регламентом и воинскими уставами. А там, глядишь, либо грузовоз с продуктами приспеет, либо трудовой порыв ни с того ни с сего преумножится и воспрянет…»

– Ну что, что, болван вы этакий? – устало вопросил он энергично жестикулировавшего прямо перед его носом офицера связи Ненхарна.

Тот, едва ли не приседая от усердия, изобразил руками нечто сферическое с крылышками, а затем принялся тыкать куда-то в степные просторы.

– Вы что-то понимаете, Кворксарк?

– В гальюн он просится, по моему разумению, – отвечал тот, направляя все усилия на то, чтобы придать этому висельнику, научспецу, хоть сколько-нибудь устойчивое положение.

– Грррязе… – внезапно изрек тот, не открывая глаз. – То есть грррузо…

Офицер связи так энергично закивал, что едва не потерял равновесие.

– Грузовоз? – недоверчиво спросил капком. – Укажите хотя бы направление, где вам явился сей мираж.

Ненхарн плавно, чтобы не нарушить величия момента, простер длань в направлении точки восхождения светила. Поразительным образом этот паршивец, научспец, воспроизвел его жест, указывая в том же направлении, хотя и без соответствующей твердости.

– Мать моя ясновидица! – ахнул стармех. – И ведь совсем рядом, пешедралом можно достичь!

– Чего же они не сигналят, мисхазеры! – возмутился капком.

Его уже никто не слушал.

До глубоко зарывшегося в разрыхленный недавней встряской грунт грузовоза было и впрямь не более пары сотен ярдов. Но – по россыпям каменных обломков всех калибров, через мелкие расселины, новообразованные выщербины и кочки… «Что ж они сразу-то…» – пыхтел капком Хэйхилгенташорх. «Мясо… свежее!..» – страстно рычал стармех Кворксарк. «Бу-бу-бу!..» – вторил ему офицер связи Ненхарн. «Бухло», – ясным голосом через равные промежутки времени ронял этот паскудник, научспец, повиснув на плече стармеха на манер звериной шкуры и с громадным трудом, но довольно споро переставляя ходули.

…Что никакой то не грузовоз, они поняли, только когда приблизились вплотную. И это был удар. Пожалуй, даже потяжелее, чем каменный кевиагг. Это было крушение всех надежд. Пустота и тьма беспросветная. Консервы без вкуса и запаха да шлаперик алкоголя – вот и все, что маячило впереди. И абсолютно ничего, чтобы привести мироощущение в состояние гармонии с окружающей действительностью.

Стармех стряхнул со своего плеча этого подлеца, научного специалиста (тот рухнул наземь, как колода), и с ожесточением саданул выдающуюся из грунта космическую жестянку тяжелым утепленным сапогом в покрытый окалиной борт.

– Что это за херюзга? – спросил он в пространство.

– Похоже на люгер, – предположил капком без особой уверенности. – Пассажирский.

– Что в режимной спацитории может делать гражданский люгер?

– Вы меня спрашиваете? – зловеще уточнил капком.

– Виноват, янрирр, – сказал стармех, хотя в голосе не звучало ни нотки раскаяния. – Да и какая, в сущности, разница…

– Бухло, – отчетливо произнес этот сквернавец, научный специалист, не без комфорта устроившись среди камней и один булыжник приладив себе под голову. – У них может быть буххх… хррр…

– Трупаков там может быть полный трюм, – отозвался стармех.

– Кое-кто хотел свежего мяса, – промолвил капком, глядя в пространство.

Офицер связи промычал что-то свое и начертил пальцем прямо на борту люгера некое подобие окружности.

– У янрирра Ненхарна нынче какое-то болезненное пристрастие к циклическим структурам, – проворчал капком Хэйхилгенташорх.

– Лллюк, – сообщил этот гаденыш, научспец, и сразу засопел заложенным носом.

– Люк с той стороны? – спросил стармех у Ненхарна.

Тот быстро-быстро закивал.

– И хрен с ним, с люком, – равнодушно сказал капком. – Вернемся на станцию, возьмем резаки, светильники… перекусим напоследок и выждем, пока уляжется, потому что внутри люгера блевать придется часто и обильно…

– Пять шагов назад, янрирры, – прозвучал в наушниках незнакомый и потому особенно неприятный голос. – Никто вас внутрь люгера не допустит.

Эхайн, возникший с другой стороны космического аппарата, где предполагался люк, выглядел весьма своеобычно, но на труп отнюдь не походил. В легком белом скафандре для работы в вакууме, с мичманскими шевронами на рукаве, с опущенным забралом. И с боевым скерном наперевес.

– Отставить оружие, солдат! – рявкнул капком Хэйхилгенташорх. – В кого ты посмел целиться?!

– Пять шагов, если не желаете неприятностей, – прохрипел тот, и было ясно, что это не шутка.

Стоявшие позади капкома Ненхарн и Кворксарк зашуршали комбинезонами, и в руках у обоих, словно по волшебству, оказались точно такие же скерны, разве что поновее да почище.

– Как у вас тут весело! – раздался еще один голос, очень молодой и очень насмешливый. – Все хотят кого-нибудь убить? Или начнем договариваться?

Голос принадлежал худому юнцу, что стоял в независимой позе, облокотясь о борт люгера, в чересчур для него просторном защитном костюме ядовито-оранжевого цвета и кислородной маске. Юнец был безоружен, что нисколько не мешало ему взирать на происходящее с ироническим интересом.

– Я не против, – сказал капком, откидывая капюшон.

– Мать моя виселица, – промолвил мичман напряженно. – Имею ни с чем не сравнимую честь лицезреть янрирра капитан-командора Хэйхилгенташорха?

– Нунгатау? – со злобным удивлением спросил тот. – Та самая мелкая фикава, по чьей милости я обречен гнить заживо в этой каменной помойке?! А этот сопляк, не иначе…

– Он самый, – важно подтвердил мичман.

Капком на мгновение опустил голову, словно бы предавшись тягостным воспоминаниям. А затем – чему удивляться? кругом одни эхайны, спят с оружием, едят с оружием… – воздел руку с возникшим в ней будто бы из пустоты личным наградным скерном. Но взял на прицел отнюдь не своего недруга, а зубоскалившего над ситуацией юнца. Тот и виду не подал, что испугался, лишь недоуменно вскинул брови.

– Все к тому, что у нас конфликт интересов, мичман, – процедил капком сквозь зубы.

– В чем же, янрирр? – недобро поинтересовался тот.

– Мой интерес в том, чтобы ты бросил ствол и допустил нас к осмотру люгера на предмет полезных для жизнедеятельности личного состава станции грузов…

– И бухла! – подчеркнул этот ублюдок, научспец, о котором все и думать забыли.

– … а твой интерес, как я понимаю, чтобы этот молодой эхайн не пострадал в случае, упаси-сохрани, огневого контакта. Что-то мне подсказывает, что он тебе дороже всех сокровищ и за его благополучие ты кое-кому обязан собственной затхлой душонкой. Я угадал?

– Этот молодой эхайн не пострадает, – самым грубым голосом, какой только может принадлежать особе женского пола, обещала девица в таком же оранжевом, но на сей раз точно по размеру, комбинезоне, что все это время, как обнаружилось, обреталась в некотором отдалении и метила капкому аккурат в голову. – А вы, янрирр, живым вне всякого сомнения не останетесь.

– Вы всерьез полагаете, янтайрн, что это дерьмо можно назвать жизнью и я им хоть сколько-нибудь дорожу? – ухмыльнулся капком, краем глаза приметив позицию новой угрозы.

– Ну, достаточно, – объявил юнец, отклеившись от борта и выступая на середину, в самое перекрестие прицелов, с умиротворяюще раскинутыми руками. – Я все понимаю… эхайны с радостью атакуют и с неохотой отступают… Но давайте успокоимся, сосчитаем до тридцати… или до шестидесяти, если у кого с выдержкой полная беда. Никто не умрет, хватит уже на сегодня смертей.

– Кто этот типчик, мичман? – спросил капком, не опуская оружия.

– Келументари, – сказал тот чрезвычайно серьезно.

– Бу-э-э-э… – донеслось откуда-то снизу.

Некоторое время все выжидательно смотрели на этого ушлепка, научного специалиста, который, с запредельным усилием оторвав голову от камня, мучительно пытался что-то молвить неповинующимися губами.

– Бухло… – наконец выродил тот и, совершенно обессилев, канул в глубокий аут.

Капком Хэйхилгенташорх скорчил брезгливую гримасу, увы, невидимую из-за маски.

– Тэк-с, – проговорил он раздумчиво. – Келументари?! Что ж, это легко проверить. Янрирр келументари, окажите любезность, сотворите нам какое-нибудь чудо.

– Как же с вами трудно, – тяжко вздохнул юнец. – Ладушки. Но я делаю это только для того, чтобы вы друг дружку не перестреляли как дураки.

И сотворил чудо.

 

Три дня спустя. Ученик и его учитель

Для официальных приемов в замке Роргомарн обычно использовался Зал Сломанных Мечей, обустроенный по древнейшим традициям и с учетом некогда насущной необходимости в обороне. Громадные узкие окна, малопригодные для естественного освещения, но весьма удобные для навесной стрельбы из арбалетов. Стены из грубого камня, увешанные настоящим оружием всех эпох, и не все мечи были сломаны. Свободное от оружия пространство занимали бесценные, оставшиеся в наследие от всех гекхайанов Черной Руки гобелены ручной работы, от самых старинных, из натуральных нитей со вкраплениями янтаря и жемчуга, до более поздних, с золотом, серебром и самоцветами, и до современных, символизировавших успехи космической экспансии, а следовательно, изготовленных из всего сколько-нибудь замечательного, что нашлось в присоединенных к Черной Руке мирах, а ежели не нашлось ничего совершенно – как и случалось сплошь и рядом, то из оптических волокон, через равные промежутки времени воспроизводивших чужеродные пейзажи в цвете и объеме. (Были здесь и неброские гобелены от самого первого гекхайана, чье имя было забыто, но не за давностью времен, хотя с периода его правления и прошло несколько исторических эпох, а стараниями одной из наследовавших ему династий, которая озаботилась тем, чтобы имя предтечи и по совместительству лютейшего врага было вычеркнуто из всех скрижалей, стерто со всех камней, истреблено из памяти современников и, упаси-сохрани, не произносилось вслух никем и никогда. И ведь удалось!..) Зал Сломанных Мечей подавлял своими размерами – собеседники, находившиеся в разных его концах, не смогли бы даже криками поддерживать содержательный диалог. Поэтому приемы, в зависимости от числа приглашенных, проводились либо в центральной части, за длинным, но все же соразмерным повестке дня столом, либо в свободном от реликвий восточном углу, где для таких целей всегда имелись пара-тройка удобных кресел и небольшой столик, на который Тултэмахиманору Эварн Эвритиорн, Справедливый и Грозный гекхайан Черной Руки Эхайнора, обычно укладывал ноги в солдатских растоптанных сапожищах.

– Вы ведь не станете возражать, учитель? – предупредительно спросил гекхайан Эвритиорн, с шутейным кряхтением умащиваясь в кресле и водружая сапоги на обычное место.

– Мне надлежит быть снисходительным к чужим дурным манерам, – слегка поклонился его собеседник, магистр локации Нкантр «Маховое Перо» Нканрурук, руководитель миссии тшарилхов в пределах Черной Руки. – Тот более иных далек от совершенства, кто в окружающих лишь недостатки зрит.

– Мое скотское поведение никоим образом не отражает той степени преклонения, на какую только способен нерадивый ученик перед добросердечным учителем, – проворчал гекхайан. – Клянусь Стихиями, я никогда не научусь выражаться так же изящно, как вы.

– К этой особенности вашей многогранной натуры я также привычен, дорогой гекхайан, – отвечал магистр локации, устраиваясь в кресле с ногами.

Вызывало удивление, что их могло объединять, как эти двое вообще оказались в одной точке пространства. Ни одному художнику не пришло бы в голову разместить в общей композиции два настолько несходных объекта. Громоздкий, угловатый, затянутый и замотанный во все черное эхайн, на бронзовой костистой физиономии которого читалось все его богатое событиями прошлое. А напротив – тшарилх, сглаженно-изящный, непонятный, словно бы кому-то взбрела вдруг фантазия скрутить из титановой проволоки фигурку птицы, а получилась стилизованная человекоподобная кукла с почти человеческим лицом, кабы не клюв вместо носа и не черные глаза-блюдца с пронзительными белыми точками зрачков, и тогда, чтобы хоть как-то сблизиться с исходным замыслом, пришлось затянуть ее в трико ярких попугайных расцветок.

– Напитки? Закуски? Травку? – радушно осведомился гекхайан.

– Вы же знаете, любезный друг, мой организм не настолько совершенен, чтобы усваивать все перечисленные деликатесы.

Гекхайан Эвритиорн тяжко вздохнул.

– Стихии мне свидетели, я отдалял момент неудобства сколько мог, – сказал он. – Что ж, приступайте, учитель, свежуйте, пока мясо теплое.

– Я не стану злоупотреблять вашим терпением, милейший гекхайан, – промолвил Нкантр Нканрурук. – Рискует тот остаться без вниманья, кто из глаголов башни громоздит… Речь пойдет о недавнем инциденте в звездной системе Троктарк, которая, как выяснилось, Эхайнору даже и не принадлежит вовсе.

– Эхайнор… не рискну отвечать за все сообщество… но Черная Рука с уважением относится к правам собственности, вне зависимости от политических соображений. За редкими исключениями, которые касаются наших естественных противников и задевают нашу честь… Откуда мне было знать, что это был самозахват?!

– Не вздумайте воспроизвести сей возглас хотя бы даже в ближайшем своем окружении, – старательно изобразил усмешку на бедном мимическими мышцами лице магистр локации. – Вас тотчас же попытаются заменить. Гекхайан по статусу должен знать все.

– Не говорите мне, что гекхайан должен, а что нет, – буркнул Эвритиорн, но эта фраза прозвучала не столько угрожающе, сколько жалобно. – Я солдат, а не политик. А коль скоро воевать особо не с кем, то приходится употреблять свои боевые навыки в сдерживании всяких сумасбродов, которые в угоду своим детским комплексам и застарелым маниям готовы спалить весь Эхайнор…

– К вопросу о сумасбродах мы еще вернемся, – хладнокровно обещал магистр локации. – Надеюсь, вы понимаете, что на ревизию своих пределов Черной Руке отведено не так много времени?

– Равно надеюсь, там, – гекхайан ткнул пальцем в потолок, – понимают, что Эхитуафл мы не отдадим ни при каких обстоятельствах, хотя бы даже на мир, который мы полагаем своей метрополией, были предъявлены самые основательные права.

– И таковые права действительно имеются… – покивал Нкантр Нканрурук.

– Час от часу не легче! – воскликнул гекхайан. – Мне уже пора трубить сигнал «Родина в опасности»?

– … но изначальный правообладатель загодя озаботился безупречным в правовом аспекте актом передачи некой безымянной звездной системы в вечное и безраздельное пользование разумной расе, которая окажет ему честь своим пребыванием и стремлением к свету, добру и совершенству на благо пангалактической культуры.

– Гм… что, если упомянутый вами изначальный правообладатель сочтет, будто эхайны недостаточно ревностно исполняют обязательства перед пангалактической культурой?

– Упомянутому нами обоими изначальному правообладателю хватило мудрости предусмотреть для вышеуказанной разумной расы достаточный срок, за который она могла бы приблизиться к вселенской гармонии. Мы с вами определенно не доживем до момента предъявления исков, да и потомки наших потомков, подозреваю, тоже. Впрочем, затягивать не рекомендую… Лишь тот вполне достоин преклоненья, кто не собьется с верного пути.

– Одной головной болью меньше, – хмыкнул гекхайан.

– Вы ведь не питаете иллюзий, что я уже собираюсь откланяться? – вкрадчиво спросил магистр локации. – Мы только начали, друг мой… Уж не ведаю, причастны ли к событиям в системе Троктарк те сумасброды, что доставляют вам столько хлопот, но Галактическое Братство не в восторге от имевших место со стороны военно-космических сил Черной Руки попыток применить оружие несоразмерно разрушительной силы. То есть, разумеется, Галактическое Братство в принципе не в восторге от того, что некоторые свои дурные манеры Эхайнор пытается распространять за пределы собственной юрисдикции. Но здесь был перейден некий психологический барьер, за которым нельзя более демонстрировать отеческую терпимость к вашим детским играм с силами, безмерно превосходящими ваше понимание и технические возможности к их обузданию.

– Не вполне понимаю, учитель…

– Суперторпеды, – жестко сказал магистр локации. – Это уж слишком.

– Вас устроит ответ, что я не санкционировал их применение? Как, впрочем, и всю военную операцию в системе Троктарк?

– Нет, – безжалостно возразил Нкантр Нканрурук. – Вы гекхайан, вы единовластный властитель галактической империи, космократ, и вы не можете уйти от ответственности за собственных сумасбродов.

– Космократ… – буркнул гекхайан. – В прежние времена мне давно уже принесли бы голову ослушника на золоченом блюде. А теперь я больше политик, нежели источник горней власти, единственно Стихиям подотчетный.

– Не прибедняйтесь, – сказал магистр локации. – Ваш рейтинг популярности высок как никогда. Каким-то чудесным образом вы ухитряетесь совершать удивительно мало ошибок. Я бы даже записал это обстоятельство себе в заслугу, кабы не помнил ваше своенравие… Вас уважают за ваше боевое прошлое. Те, кто не уважает, боятся. Бескомпромиссно ненавидят весьма немногие, но они в большинстве своем не представляют для вас угрозы. А ведь есть еще такие, кто души в вас не чает!

– Рейтинги! – фыркнул Эвритиорн. – Эти аналитики нарисуют такой рейтинг, какой я им прикажу.

– Кто в здравом уме станет пользоваться услугами ваших аналитиков! – пожал плечами Нкантр Нканрурук. – Но достаточно славословий. Будем считать, что сегодняшнюю норму по комплиментам в ваш адрес я выполнил. Уж лучше горько-жгучая, но правда, чем приторно-медвяная, но ложь… Ко всеобщему сожалению, Черная Рука Эхайнора не поддерживает регулярных контактов с Галактическим Братством. Поэтому я изложу солидарную позицию консультативных органов Братства своими словами, имея в виду, что мой мир, Н’Гиоху, а следовательно, и я в том числе, целиком ее разделяем.

– Слушаю, учитель, – сказал гекхайан Эвритиорн, понурясь, как нашкодивший пацан.

– Вам предлагается раз и навсегда прекратить разработку оружия, которое основано на использовании сильных и сверхсильных гравитационных взаимодействий, энергетических симметрий и наипаче асимметрий, а также темпорального контекста.

– Эхайнор имеет право на самооборону… – попытался было возразить гекхайан.

– На указанном уровне – не имеет, – прервал его магистр локации. – Тем более что Эхайнору в реальности ничто не угрожает, кроме собственного безумия. А буде таковая угроза возникнет, уж мы вас как-нибудь прикроем. Коль скоро вы постоянно величаете меня «учителем», то благоволите выслушать и не перебивать. Согласитесь, я не злоупотребляю нотациями, полагая вас уже достаточно большим мальчиком, хотя иной раз и следовало бы вас как следует проучить…

Гекхайан насупился и надулся, что придало его свирепой физиономии откровенно карикатурный вид. Затем убрал ноги со стола и сел прямо, умостив громадные загорелые лапы на коленях.

– Ну то-то же, – строго сказал Нкантр Нканрурук. – Примите к сведению, что теперь за вами станут присматривать не только люди, но и более серьезные инстанции. И если на ваших кораблях вдруг обнаружатся эти мерзкие игрушки, которые вы называете «суперторпедами», то, во-первых, они будут изъяты; во-вторых, космический аппарат, хотя бы даже просто транспортирующий их, будет реквизирован и уничтожен; в-третьих, я буду безмерно огорчен и разочарован. Вы ведь не хотите разбить мне сердце, дитя мое?

– Я разберусь с этим, – процедил сквозь зубы Эвритиорн, глядя в сторону.

– Коль чья душа добра тебе желает, – сказал магистр локации, – ее вовек лукавством не изрань. И еще к вопросу о сумасбродах и сумасбродствах. Что там за история с юным эхайном, который рос и воспитывался на Земле, а затем прибыл в ваши владения, любезный гекхайан, да и сгинул без следа?

– Вы не можете требовать, чтобы я следил за всеми перемещениями эхайнов по Эхайнору, – вяло огрызнулся тот.

– Но это особый случай, – мягко заметил магистр локации.

– А! – воскликнул гекхайан. – Так вот почему этелекхи завалили всю метрополию своими механическими ищейками! Как бишь их… квазиживые диверсионные эффекторы! Шагу нельзя ступить, чтобы на тебя не пялилась эта металлическая тварь… Вы можете объяснить кому-нибудь там, в небесных сферах, что так поступать нечестно, так не воюют?! Право на личную жизнь никто еще не отменял, но одна сволочь угнездилась у меня в Черном кабинете, а другая – в спальне…

– Непременно доведу ваше негодование до нужных ушей, – с самым серьезным видом обещал Нкантр «Маховое Перо» Нканрурук. – Но и с вашей стороны должны быть проделаны определенные встречные шаги, драгоценный гекхайан.

– Хорошо, – вздохнул Эвритиорн. – С этим я тоже разберусь.

 

Месяц спустя. Исключительные обстоятельства

Грузо-пассажирский блимп без названия, но с длинным регистровым номером, совершил посадку в главном, он же единственный, космическом порту провинциального мирка с незапоминающимся именем Префенгу.

Эхайны не знают, что такое репа или, там, свекла. Правда, на овощных плантациях некоторых пригодных для земледелия планет они разводят некий овощ под названием «шлсайг», который идет на корм животным и только от крайней безысходности – их хозяевам. Блимп с длинным цифровым номером на свеклу, быть может, слегка приплюснутую, но с характерным хвостиком, походил более всего и даже цвет имел подходящий, грязно-бурый с красным отливом. Но эхайны в минуты иронического умонастроения все же наверняка сравнили бы его со своим шлсайгом, который перезимовал в овощной яме и потому сильно скукожился и одряб.

Блимп и вправду был не в лучшей своей форме, хотя бы даже по причине преклонных для всякой техники лет. Во время активного маневрирования перед заходом в портал все его естество трепетало, дребезжало расхлябанными люками и заслонками, лязгало расшатавшимися переборками, моргало какими-то непонятного назначения лампами и время от времени взревывало тревожной сиреной. С потолка в переходах капала жирная вонючая субстанция. О слабейших намеках на сервис и радушие экипажа следовало забыть, едва переступив первый же комингс.

Сей реликт выполнял чартерный рейс от Деамлухса до Префенгу, имея на борту двести контейнеров груза, четыре новеньких плазмобура, вахту сервомехаников-новобранцев, общим числом десять плюс два сопровождающих, и одного пассажира. Вахтовики вели себя шумно, тянули гнячку, без меры накачивались прихваченной еще в порту отбытия крепленой бражкой-нхетикмини и разнообразно поднимали себе настроение. Они уже знали, что вящей дыры, чем Префенгу, не сыскать во всей эхайнской части Галактики.

Пассажир на самостийное гульбище внимания не обращал, на вяло засылаемые по его адресу дерзости не реагировал и всю дорогу проспал в дальнем конце салона, с головой закутавшись в просторный флотский плащ с меховой оторочкой.

Рейс длился чуть менее стандартных суток, но перед финишем всякому казалось, что минул самый несмысленный и мутотный год его жизни.

Насилу дождавшись разрешения покинуть салон, невыспавшиеся и похмельные, а потому особенно злые вахтовики вывалились на подмерзшее с утра поле космопорта, погрузились на пришедшие с рудников платформы и сгинули в рассветном тумане.

Пассажир вышел последним. Из багажа при нем был только старенький кожаный ранец походного образца. Приоткинув капюшон плаща, пассажир огляделся пристрастным оком, пробурчал что-то вроде «Ничего не меняется в этом мире…» и двинулся к стоянке военного транспорта.

Автоматический пропускной пункт скользнул по нему незримыми языками сканирующих полей и равнодушно позволил ступить на охраняемую территорию. И вовремя: прямо перед носом у незнакомца разводил пары «траттаг», тяжелый грузовоз на гравигенной тяге, за сходство с предметом бытовой техники чаще называемый «утюгом».

Незнакомец вскинул руку, демонстрируя универсальный жест хичхайкеров всей гуманоидной Галактики – поднятый большой палец.

С громадной высоты, где располагалась кабинка «утюга», опустилась простая металлическая лесенка. Возможно, в том крылась некая издевка: не всякий способен вскарабкаться по отвесной хлипкой конструкции на тридцать ярдов, да еще за короткое время. В конце концов, последнее, для чего приспособлен «утюг», так это для доставки попутчиков…

Незнакомец сдвинул полы плаща за спину, чтобы не мешались, мысленно выругался и взялся голыми ладонями за выстуженный металл.

Поднимался не без труда, с остановками, но отступать не желал, да и с какого-то момента сделалось поздно. Водитель в чине мичмана ждал его, соорудив на пятнистой от обморожений физиономии гримасу брезгливого недовольства. В попутчиках он не нуждался, но отказать обладателю офицерского плаща во все времена было себе дороже.

Надсадно дыша, незнакомец плюхнулся на откидное сиденье в закутке жарко нагретой кабинки, утерся и прокашлялся.

– Янрирр… как прикажете обращаться? – не слишком дружелюбно спросил водитель.

– Ты не станешь ко мне обращаться, солдат, – скрипнул незваный попутчик. – Молча доставишь меня на базу.

– Верный слуга янрирра, – хмыкнул мичман.

– Ну еще бы…

Грузовоз наконец всплыл над грунтом и достаточно резво для своих габаритов прянул в серую пелену надвигающейся бури. Дождь со снегом – удовольствие небольшое…

– Позволите включить новости?

– Валяй.

Скосив глаза в монитор объемного слежения, водитель заметил, что незнакомец не спит, как ожидалось, а с жадным интересом вслушивается в обычную чепуху, передаваемую по официальным информационным каналам. Когда уровень бреда зашкаливало (такое всегда случалось, когда речь заходила об исполнении продовольственной доктрины или о новых социальных программах Департамента развития периферии), чужак приникал к оконцу и вглядывался в завешенный туманными покровами горизонт.

– Это что, сканеры?

– Точно так, янрирр… э-э… м-мм…

– Когда установлены?

– Не могу знать…

– Отставить, солдат. Я что, похож на шпиона этелекхов?

Разглядеть под низко надвинутым капюшоном что-либо, кроме серых потрескавшихся губ и побитого седой щетиной подбородка, было сложновато, но мичман от иронии благоразумно поостерегся и ограничился уклончивой репликой:

– Торчат, сколько себя здесь помню.

– Любопытно знать, за каким демоном, – проворчал незнакомец. – Противник, наверное, и слыхом не слыхивал про какой-то там Префенгу.

Предполагая, что это какая-то скрытая проверка, мичман заученно ответил:

– Противник умен и коварен, недооценивать противника означает предать интересы Эхайнора.

– Отставить, – лениво пресек его пустозвонство незнакомец.

– Слышали, что в метрополии творится? – однако же не сдержался мичман.

– А что творится в метрополии? Я вот уже битых полчаса слушаю новости, тишь да гладь, да всеобщее умирение нравов…

– Этелекхи, в грунт их закатать, наводнили столицу и крупные города роботами-шпионами. В гальюн не зайти, чтобы за тобой не приглядывало вражье око!

– Что, даже и в гальюн?! – недоверчиво хмыкнул незнакомец.

– Это я для красного словца, но по слухам роботы удваивают свою группировку каждые сутки и расползаются по метрополии, как вши по мешковине. Их видели уже и на Деамлухсе, и на Анаптинувике…

– Сеять панику – вот в чем предательство интересов Эхайнора. Нет на Деамлухсе никаких роботов.

– Ну, может, и нет. А про метрополию чистая правда, с нами уже инструктаж проводили.

– Значит, чем-то мы сильно досадили этелекхам. А может быть, они ищут что-то?

– Или кого-то, – поддакнул мичман.

– Кого же?

– Не могу знать, янрирр… все же, как прикажете обратиться?..

– Отставить, солдат. – Помолчав, незнакомец добавил туманно: – К вечеру, думаю, видно будет, как и кто ко мне станет обращаться.

Грузовоз на небольшой высоте пересекал голую каменистую равнину, присыпанную мокрым снегом. Над редкими проплешинами, где выходили к поверхности термальные воды, курились белесые струи пара, почти упираясь в низкое пепельно-серое небо. Пейзаж выглядел гнетуще, с расшатанной психикой здесь делать было нечего.

Имела место военно-космическая база, укомплектованная под завязку и ни в чем не ведавшая отказа от метрополии – секретный объект, о котором, разумеется, знали все, но предпочитали отделываться недомолвками. А еще рудник, где добывались какие-то уникальные, едва ли единственно здесь и существовавшие в естественном виде, химические элементы, и по этой причине худо ли бедно себя оправдывавший. И, понятное дело, космопорт, в первую голову обустроенный под нужды военной базы, но вынужденный содержать небольшой гражданский сегмент для грузооборота рудника. Этим присутствие Черной Руки Эхайнора на планете Префенгу исчерпывалось. Не то континент-недомерок, не то остров-переросток, располагавшийся в приполярных широтах, отделенный от остального мира необъятными океанскими пространствами. Остальной же мир – это бесчисленные тропические архипелаги, где раз в год ярились апокалипсические шторма, а все остальное время палило солнце, из земли, из гальки, из песка бешено перла к небу всяческая растительность, сплеталась в непроходимые синие с зеленым тенета, в шипах, в колючках, в цветах и плодах столь же ядовитых, сколь и невыносимо прекрасных, и в этом зеленом мороке что-то летало, ползало, карабкалось, охотилось и жрало… Эхайнских конкистадоров, сунувшихся на архипелаги в рассуждении там укрепиться и обустроить суровый армейский быт в тепле, под солнышком и на песочке, бешеная биосфера вышибла к демонам с такой силой, что двух попыток с несоразмерными потерями личного состава оказалось достаточно, дабы впредь ставить перед собой более реалистические задачи. Собственно, благодаря означенной биосфере Префенгу и обладал годной для дыхания газовой оболочкой, и это обстоятельство решило судьбу дальнейшей экспансии. Тем более что приполярный континент был пуст, как заброшенный кенотаф, то есть беден растительностью, напрочь лишен фауны, если не считать каких-то рачков и бактерий в горячих источниках, и ровным счетом никаких затруднений в колонизации не представлял…

Неожиданно, призраками, всплывшие из тумана ангары и антенны военной базы, казались такими же элементами ландшафта, как и вылизанные до зеркального блеска тысячелетними ветрами выходы скальных пород.

– Стоп, солдат, – приказал незнакомец.

Таким голосом можно было остановить и лавовый поток на выбросе из кратера.

Мичман подумал, что глупо тащиться пешком по снегу, когда до самой базы осталось не больше мили, но вслух перечить не стал. Кряхтя и вздыхая, чужак выбрался на лестницу, повозился с полминуты, а затем с неожиданным проворством скользнул книзу, не касаясь ступенек, практически на одних руках. Уже снизу дал отмашку: дескать, отчаливай. Мичман, не переставая удивленно качать головой, тронул «утюг» с места. Незнакомец же охладил натертые с отвычки ладони в снегу и без особой спешки двинулся в направлении центрального пропускного пункта. Для него было отчего-то важно ступить на территорию базы своими ногами.

На мониторах слежения эту странную и нелепую фигуру приметили сразу. Ждали, который из защитных контуров сработает первым, чтобы затем уже отдать команду патрульным, дабы выдвигались и вязали. Между тем чужак беспрепятственно миновал контур биофизической защиты, из чего следовало, что он определенно не этелекх. Затем столь же непринужденно пересек два контура специального контроля, нечувствительно считывавшие информацию со служебных удостоверений всех типов, будь то церреги, имплантанты и временные пропуска по любой форме. Начальник караула, лениво склонясь к монитору, где высветилась личная карта военнослужащего с портретом и титулами, вдруг откачнулся и надолго замолчал. Затем, не отрываясь от созерцания, поманил к себе заместителя.

– Ты видишь то же, что и я? – спросил он отчего-то шепотом.

– Сбой системы, – предположил тот не слишком уверенно.

Начальник глубоко вздохнул.

– Застегни воротник, – наконец проронил он. – Объяви готовность номер один. Нет – экстраординарную готовность! Помещений не покидать, ждать указаний руководства.

Незнакомец уже стоял на пятачке перед командным пунктом, обозревая увлажнившимся взором смутные силуэты зданий и сооружений. «Есть кое-что в мире, что никогда не меняется…» Вдоволь налюбовавшись, он отбросил капюшон, открывая маленькую, как у ящера, голову с неаккуратной седой стрижкой, ослабил застежку под горлом и ступил в помещение пункта. Потускневший от времени металл и поблекший пластик. И светильник в форме Остановившегося Вихря, древней святыни культа Десяти Стихий, оригинал которой утрачен был в незапамятные времена, хотя циркулировали упорные слухи, что где-то он соблюдается в неприкосновенности и недосягаемости, в каком-то удаленнейшем капище, и ждет своего часа, чтобы явиться своему народу и соединить разрозненное… Светильник был даром гекхайана; все могло здесь измениться, от интерьеров до командующего, но подарок остался бы пребывать на прежнем месте знаком высочайшего благоволения.

Дежурный офицер заступил чужаку дорогу.

– Кто вы, янрирр? Как прикажете обратиться? Как доложить?

Тот ответил не сразу. Теперь его внимание было отвлечено на занимавшие всю противоположную стену потемневшие от времени вымпелы и штандарты. Среди них были и те, что побывали в кровавых междоусобицах давних лет, и те, что водружались первопроходцами в новых мирах (из которых считанные единицы удостоились повторного визита новоявленных хозяев) …Наконец он обратил к офицеру коричневое, высохшее, как у мумии, лицо с утонувшими в глазницах необычно яркими, почти оранжевыми глазами и причудливо ветвящимся по всей левой скуле старинным поблекшим шрамом.

– Доложите исполняющему обязанности командующего, – сказал он. – Я гранд-адмирал Линталурн. И я здесь затем, чтобы получить назад свой флот.

Офицер попятился.

Впрочем, никаких активных действий от него и не потребовалось. Потому что командующий Второй Космической армией, иначе называемой «Урэргоннары – Драконы Пространств», адмирал Гронахахх уже стоял на ступенях, ведущих к командным высотам его личного кабинета.

– Что это значит, сударь? – спросил он свирепо. – Какой-то идиотский спектакль? Внеплановая проверка со стороны бездельников из Оперативного дивизиона? Потрудитесь дать внятные и убедительные объяснения, кто вы таков, за кого себя и с какой целью выдаете, перед тем, как я прикажу взять вас под стражу.

– Адмирал! – ледяным голосом произнес Линталурн. – Помнится, в десанте на Юрсенконтэ вы, сопливый тогда еще лейтенантишко, были не столь отважны, нежели сейчас. Освежить вам память, как вы постыдно наблевали в респиратор при виде зачуханного обгорелого трупака в генераторном отсеке рейдера «Карающая Десница»? Или как вас извлекли из рухнувшего с паршивых пятисот миль катера рыдающим, как младенец в минуту телесного неуюта, таким же влажным и даже в соответствующих областях организма?

– Гранд-адмирал! – побагровев, прервал его Гронахахх. – Янрирр!.. Вы обещали мне, что не станете упоминать о случившемся ни при каких обстоятельствах, кроме самых исключительных…

– А сейчас, по-вашему, какие обстоятельства? – насмешливо осведомился Злой Дракон.

 

И все же

И все же вы никогда меня не найдете.

Если только я сам не вернусь.

 

Действующие лица

Люди, граждане Федерации Солнца

АВИДОН, Виктор – доктор высокой словесности, писатель, педагог. Генеральный секретарь Наблюдательного совета при Департаменте оборонных проектов. Последовательный гуманист, сдерживающий своим непререкаемым авторитетом спонтанные попытки функционеров Департамента перевести решение стоящих перед ним задач в силовое русло.

ВЕЛИЧКО, Кристина – доктор каких-то наук, подруга де Врисса в «прежней» жизни.

ВИФСТРАНД, Агнес – старшая сестра Ледяной Дези.

ВИФСТРАНД, Дезидерия (Дези), Ледяная Дези – доктор медицины, психотерапевт. Предположительно ангелид. От рождения наделена паранормальными способностями. Прозвана «Ледяной» за внешнюю холодность и неприступность, что мало соответствует действительности. Оперативный псевдоним «Марсианка».

ГРДИНА, Богуслав – консул Федерации в звездной системе Сутахтана.

ЖАЙВОРОНОК, Всеслав – активный резидент Федерации на Анаптинувике, задействованный в поисках Северина Морозова. Первый, кому удалось обмануть эхайнские сканеры психоэма. Оперативный псевдоним «Лунь».

ЗАБРОДСКИЙ, Людвик – бывший Директор отдела активного мониторинга Департамента ОП. Долго и безуспешно занимался проблемой заложников с «Согдианы». Отстранен от должности по совокупности служебных упущений, как то: неуклюжие попытки добраться до Северина Морозова, утечка информации о заложниках и проч.

ИЛЬВЕС, Томас – инспектор Департамента ОП на борту астероидного тральщика «Пиранья». Человек большой выдержки, которая весьма пригодилась ему в общении с оператором Шериром (см.).

КЛИМОВА, Елена – приемная мать Северина Морозова. Командор Звездного патруля в отставке. Долгое время укрывалась от внимания Департамента оборонных проектов под именем «Анна Морозова».

КРАТОВ, Константин, «Галактический Консул» – ксенолог с громадным практическим опытом, имеющий обычай встревать в различные передряги галактического масштаба, которые затем с переменным успехом разрешает. Друг детства Елены Климовой и старший друг-покровитель Северина Морозова.

ЛЕДЯНАЯ ДЕЗИ – см. ВИФСТРАНД, Дезидерия.

ЛУНЬ – см. ЖАЙВОРОНОК, Всеслав.

МКАНЬЯНА, Маркус – оператор астероидного тральщика «Каскавелла», один из лучших в своем деле.

МОРОЗОВ, Северин – этнический Черный Эхайн, подлинное имя – Нгаара Тирэнн Тиллантарн. Имя и тартег свидетельствуют о его принадлежности к древнему аристократическому роду. В младенчестве был спасен кораблем земного Звездного патруля и усыновлен Еленой Климовой. Являлся объектом интереса Департамента оборонных проектов, но был эффективно огражден приемной матерью от недопустимых посягательств. В спасательной операции Департамента проходит под оперативным псевдонимом «Эфеб».

НОСОВ, Эрик – вице-президент Департамента оборонных проектов, профессионал в области противодействия внешним угрозам. Старинный знакомец Кратова. Оперативный псевдоним «Ворон».

СКРЯБИН, Антон – сотрудник кафедры неклассической математики Арктического федерального университета, приятель Эрика Носова.

СПРЕНГПОРТЕН, Стеллан Р. – доктор психологии, специалист по аномалиям детского развития, сотрудник Дома ребенка в Гетеборге. Очень давно уберег Кратова от суиицидального приступа на почве несчастливой любви и попутно свел его с Хароном. По просьбе экспериментаторов иноземного происхождения наблюдал в качестве семейного психолога за маленькой Дези Вифстранд.

ФАБЕР – инспектор Наблюдательного совета при штабе операции «Марсианка». Персона комичная, бесполезная и преисполненная энтузиазма.

ШЕРИР («Злыдень» по-арабски) – Абульхайр Мухаммад ибн Халид Сайяд аль-Камараи, оператор астероидного тральщика «Пиранья». Имеет репутацию тяжелого, неуживчивого человека с массой антипатий и предубеждений, что не мешает ему быть замечательным специалистом своего дела.

Заложники – экипаж и пассажиры лайнера «Согдиана»

БАСТИД, Луи – бородатый молодой человек, художник-авангардист.

ВАН БРЕСТЕДЕ, Линда – одна из заложниц, чья личная судьба оказалась разрушена за годы отсутствия.

ВАН РОНКЕЛ, Геррит – инженер-навигатор экипажа «Согдианы», человек обстоятельный до занудства.

ВИВЬЕН, Луиза – одна из подружек Тони Дюваля.

ВИНЬЕРОН Моран – высокий анемичный бретонец со скрытыми наклонностями к экстремальному спорту.

ГОТЬЕ, Эрнан – участник первой попытки к бегству, после неудачи утративший былой пыл и решительность.

ДЕ ВРИСС, Винсент – первый навигатор экипажа, человек сердитый и действенный.

ДЮВАЛЬ, Лили – мать Тони и супруга Юбера.

ДЮВАЛЬ, Тони – молодой человек атлетического сложения и дерзкого нрава.

ДЮВАЛЬ, Юбер – отец Тони, пожилой фермер со всеми вытекающими из этого обстоятельства особенностями характера.

ЖАНТЕЛЬ.

ЛАКРУА – супружеская чета и сын, родившийся в колонии.

ЛАНГЛУА Клод.

ЛЕКЛЕРК, Жерар – грузный мужчина средних лет, недурной шахматист.

МАРТИНО – семья заложников. Жозеф – мужчина пятидесяти примерно лет. Жан – шестилетний малыш. Жанна – девочка-подросток двенадцати лет.

МОНФОР, Клэр – молодая и крайне привлекательная женщина независимого поведения.

НИДЕНТАЛЬ, Франц – системный аналитик Юго-Западного экономического сектора. Болен гипермнезией, но не слишком от этого страдает. Несколько неадекватен, что и сам прекрасно понимает.

ОБЕРТ, Дирк – гуманитарий неопределенного профиля, ведущий непонятную даже самому психологическую игру с эхайнами.

РАМБО – семья заложников, в том числе малыш, родившийся в колонии.

РОДРИГЕС – семья заложников. Аньес – молодая женщина. Лукас и Хорхе – близнецы.

РОССИНЬОЛЬ, Давид – пожилой господин, обладатель желчного характера.

РУССО, Антуан – историк, любитель иронизировать и предаваться унынию, прекрасный шахматист.

ТОРРЕС, Армандо.

ФЕРРЕЙРА, Хоакин – исчезнувший пассажир, шумный и энергичный латиноамериканец.

ФОРЕСТЬЕ, Тамара – еще одна подружка Тони Дюваля.

ШМИТТ, Анна – мать Эрны Шмитт.

ШМИТТ, Эрна – юная дева с серьезным математическим дарованием.

ШНАЙДЕР, Ольга – девушка несколько педантичного склада характера.

ХЕНДРИКС, Томас – командор экипажа, немолодой и чрезвычайно ответственный господин, пользующийся неукоснительным авторитетом у остальных.

ХОЛЬГЕРСЕН, Ланс – второй навигатор, молодой человек с наклонностями к бахвальству, не лишенный, впрочем, отваги.

Высшие чины Бюро военно-космической разведки Черной Руки Эхайнора

ВЬЮРГАХИХХ, Ошфэлх Ишиофт – гранд-адмирал, Субдиректор Оперативного дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки. Психически неуравновешен и склонен к нелогичным решениям. Известен под прозвищем «Лысый Вьюрг».

ДЖАХАКРУДАРН, Эварн – гранд-майор, начальник Управления информационного мониторинга периферии в составе Информационно-аналитического дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки. Молод и циничен.

КАННОРК – контр-адмирал, шеф Отдела криптопочты в составе Дивизиона планирования Бюро военно-космической разведки Черной Руки. В силу обстоятельств – сама исполнительность и лояльность. Неофициальный порученец гранд-адмирала Вьюргахихха.

ЛИНТАЛУРН – гранд-адмирал, военачальник и исследователь, приближенный к гекхайану Черной Руки. Был чрезвычайно популярен в воинских кругах. Известен под прозвищем «Злой Дракон». Пропал без вести в исследовательской миссии на планете Гхорогр.

СОГРОРК – инженер-капитан, специалист по обработке данных Информационно-аналитического дивизиона Бюро ВКР Черной Руки. Намного умнее, чем хочет казаться. Неофициальный порученец гранд-майора Джахакрударна.

«Болтуны», специальная поисковая группа в непосредственном подчинении гранд-адмирала Вьюргахихха

НУНГАТАУ, Ахве-Нхоанг – мичман Первого батальона отдельного тридцать восьмого полка специального назначения («сарконтиры»). Высококвалифицированный следопыт. Этнический кхэри с громадным комплексом неполноценности.

АУНГУ – сержант отдела «Ч», специалист по транспортным средствам. Кхэри-полукровка, унаследовавший от родителей оптимальное сочетание двух рас, например – наглую предупредительность.

БАНГАТАХХ, Бангарн – ефрейтор, специалист по коммуникациям. Фактически – капитан Управления специальных операций в составе Оперативного дивизиона Бюро ВКР, оперативный псевдоним – «Ворчун». Этнический пеллогри. Скрытен и благоразумен.

ЮЛФЕДКЕРК – рядовой, специалист по огневым контактам. Пеллогри-полукровка. Религиозный сектант. Недалек, основателен и логичен.

Эхайнская группа вторжения, задействованная в операции «Марсианка»

ЛГОУМАА, Кьеллом – бывший третий т’гард Лихлэбр, капитан корпуса военной разведки штурмовой группы войск. Лишен титула Кратовым на Суде справедливости и силы. Разжалован и сослан на каторжную планету Рондадд за организацию мятежа. Опасный подонок, чье непомерное эго с трудом удерживается в рамках традиционных представлений об эхайнской чести. Светлый Эхайн.

НАРДАНД – бывший полковник, сосланный на Рондадд за неподчинение приказам командования. Авторитет в области военной тактики. Светлый Эхайн.

ОМНУНГОР – бывший штаб-сержант, оказавшийся на планете Рондадд за крупную растрату казенного имущества. Специалист по огневой поддержке. Светлый Эхайн.

СЭТЬЯТУНД, Сэлхинг Нгиуттри – бывший мастер-сержант, угодивший на Рондадд за мошенничество и обман доверия. Скользкий тип и прирожденный демагог. Специалист по боевым искусствам. Светлый Эхайн.

КЫРХАНГ ОРРЭ МОНКАУЗИ – бывший сотрудник разведывательных служб Красной Руки, эксперт по системам локальной защиты. Ныне гражданин Федерации по имени Алекс Тенебра. Выглядит флегматичным и безопасным, что мало соответствует действительности. Красный Эхайн. Оперативный псевдоним «Пигрин».

Эршогоннары, «Истребители Миров», офицеры Десятой Космической армии Черной Руки Эхайнора

ГРОТИЗУРН – командор-сержант, типчик с темным прошлым.

ДИРИДУРН – научный офицер, специалист по секретным операциям. Тусклая личность, вызывающая необъяснимую антипатию.

ИРАТХИРХ – матрос в составе карательного отряда.

КТАРИГУ – старшина, этнический кхэри, развязный и рисковый.

ОККИОРН, Октаарара Гуктунн – второй навигатор штурм-крейсера «Протуберанец».

ПУРМИОРК – лейтенант, начальник локационного поста штурм-крейсера «Протуберанец».

ТЕПСАРН – матрос из карательного отряда.

ТУННАРЛОРН – капитан-торпедир, командир штурм-крейсера «Адмирал Швирабарн».

УАГАДРЕУРН – матрос из карательного отряда.

ХЭНТАУТУ – капитан-торпедир. Этнический кхэри.

ЦАРДАСТАРН – матрос из карательного отряда.

Космическая когорта империи Ярхамда, союзники Федерации

ИТИУЦЭСУОННЭ – суб-легат, командир корвета «Ослепительный Оскал».

ХЕШТАХАХТИСС – легат, командир флагманского корвета «Белый Змей».

ЯНАХЕТААРОРУ – инженер флагманского корвета «Белый Змей».

СТЬЕСС – адъютант легата, из ветеранов.

ХЬАСКРА, Тохьятутэнуасс – центурион, командир спасательного отряда в экзометрии.

Десантная группа Планетарного герцогства Эгдалирк, союзники Федерации

КУНКАНАФИРАБХУ – ротмистр, командир первой десантной группы. Охотно идет на сотрудничество, не упуская при этом демонстрировать подобающую свирепость.

МЕПТЕНЕРУ – хорунжий, настоящее имя Ас-Са-Ме-Пта-Ме-Пте-Неру. Личный опекун Фабера в десантной миссии. Сметлив и по-панбукавански остроумен.

ТЕМБАНАМЕМБАТТУ – ротмистр, командир второй десантной группы.

Эхайнский персонал колонии заложников

ДАРИНУЭРН – капрал, командир патрульной службы. Исполняет карательные функции с громадным неудовольствием.

КТЕЛЛАРН – капитан, начальник колонии. До неврастении переполнен нереализованными амбициями.

САТНУНК – доктор кафедры сравнительной антропологии Аквондакуррского университета. Совмещает научную деятельность с медицинским обслуживанием заложников.

Черные Эхайны

АНДИРАГАРН – т’гард, капитан группы захвата в офисе гранд-адмирала.

ГРОНАХАХХ – адмирал, командующий Второй Космической армией «Урэргоннары – Драконы Пространств».

НАУЧНЫЙ СПЕЦИАЛИСТ станции слежения на планете Троктарк. Записной алкоголик и раздолбай.

КВОРКСАРК – старший механик станции слежения на Троктарке.

НЕНХАРН – офицер связи станции слежения.

ТЕТМИОРХ – т’шегр, командир подразделения «Детей Печали», направленных на уничтожение группы «Марсианки».

ТИЛЛАНТАРН – см. МОРОЗОВ, Северин.

ХНУДУБКУТТОРН – т’шегр, консул Черной Руки в звездной системе Сутахтана.

ХЭЙХИЛГЕНТАШОРХ – бывший капитан-командор отдельного тридцать восьмого полка сарконтиров, попавший под действие приложению номер три точка два к особому распоряжению Директора Бюро ВКР. Начальник станции слежения на Троктарке. По понятным причинам не в восторге от нового места службы.

ЭВРИТИОРН, Тултэмахиманору Эварн – Справедливый и Грозный гекхайан Черной Руки Эхайнора. Действительно грозен и не всегда справедлив. Склонен к злым шуткам, любитель рискованных пари.

Светлые Эхайны

ЮНГНУНРАР – т’монг, главный инспектор Директората колоний и поселений Светлой Руки.

Представители иных разумных рас

НКАНТР «МАХОВОЕ ПЕРО» НКАНРУРУК – магистр локации, руководитель миссии тшарилхов в пределах Черной Руки. Связан отношениями «учитель-ученик» с гекхайаном Эвритиорном.

ХИРОН – мейал, причастный к очень многим событиям на Земле и в Эхайноре на протяжении тысяч лет.

Упоминаемые персоны

АНДЕРССОН, Отто – официально признаваемый отец Ледяной Дези. Инженер, специалист по сверхтяжелой энергонасыщенной сервотехнике.

ВИФСТРАНД, Карин – мать Ледяной Дези. Доктор химии, специалист по органическим композициям.

ВРЕВСКИЙ, Роберт – Президент Департамента оборонных проектов, доктор исторических наук. Оперативный псевдоним «Голиаф».

ДАЛЬБЕРГ, Донни – доктор, руководитель клиники в Гетеборге. Специалист по детской психологии.

ДЖОНС, Маркус – доктор, наблюдающий за реабилитацией бывших заложников на острове Ла Грасиоса.

ДЕКЛАМАТОР ПТИНХЕНМУТ – персонаж нравоучительных историй, рассказываемых рядовым Юлфедкерком, оппонент и друг Назидателя Нактарка; очевидно, вымышленная персона.

ДХАЛАН ДХАУНДА ТВАВАА – наварх одной из разведывательных миссий эдантайкаров, в ходе которой более шестисот эхайнских лет тому назад была открыта планета Троктарк.

НАЗИДАТЕЛЬ НАКТАРК – постоянный персонаж нравоучительных историй, рассказываемых рядовым Юлфедкерком; с большой долей вероятностью вымышленная персона.

НИШОРТУНН, Нигидмешт Оармал – Справедливый и Беспорочный гекхайан Светлой Руки Эхайнора.

ОЗМА – сценический псевдоним Ольги Эпифании Флайшхаанс, великой певицы с планеты Магия, подруги гекхайана Нишортунна.

СЕЙФЕДДИН – техник орбитальной базы в Поясе астероидов.

СЛАВИНА, Ида Израилевна – доктор медицины, главный специалист Федерации по медицине катастроф и экстремальных ситуаций. Известна также под прозвищем «Плоддерская Бабушка». Почтенная леди огромной личной отваги, с годами обнаружившая признаки избыточного перфекционизма.

ФОЛЛОРН – капитан, предшественник Ктелларна на посту начальника колонии заложников.

ХАНСТРА, Фред – начальник спасательной миссии Галактического Братства на планете Сарагонда.

ХАРОН – см. ЮНГАРД Эрни.

ЮАККУ – трехкратный чемпион Взморья Анаптинувики по ножевому бою.

ЮНГАРД, Эрнст-Кристиан (Эрни) – Харон, ангелид. Результат несанкционированного эксперимента неустановленной негуманоидной расы по ксеномиксису. Обладал паранормальными способностями, но был практически асоциален. Легко подавил суицидальные наклонности Кратова в критический момент его жизни.

 

Некоторые топонимы, этнонимы и специфические термины

ААРОГГ – мертвый язык Черной Руки, имеющий ограниченное применение в культе Десяти Стихий.

«АДМИРАЛ ШВИРАБАРН» – военно-космический корабль Эхайнора (ВККЭ), штурм-крейсер соединения Истребителей Миров в системе Троктарк.

АКВОНДАКУРРСКИЙ университет – крупнейшее учебное заведение широкого профиля в метрополии Черной Руки.

АМРИТА – планета Федерации с богатой биосферой и сложными тектоническими условиями. Общественное устройство немногочисленной колонии зиждется на индуистских религиозных практиках нового поколения.

АНАПТИНУВИКА – планета Черной Руки, давно и плотно заселенная в центральной континентальной области с комфортными климатическими условиями. Административный центр – мегаполис Хоннард. Остальная часть суши с более суровым климатом не заселена вовсе либо отведена под пенитенциарные поселения.

«АНАПТИНУВИКА-ЭЛЛЕСК» – грузо-пассажирский гражданский космопорт на планете Анаптинувика.

АТРАНИ – Душа, одна из десяти Стихий религиозного пантеона Черной Руки. Олицетворяет собой кротость и всепрощение, то есть все, что в дефиците у обычной эхайнской натуры.

«БЕЛЫЙ ЗМЕЙ» – флагманский корвет в составе космической когорты империи Ярхамда в системе Троктарк.

ВИАВЫ – одна из древнейших цивилизаций Галактического Братства, гуманоиды с высокой степенью антропоморфности. Известны своей симпатией к человечеству, добрым нравом и наклонностями к разного рода авантюрам.

«ВОИН ПРОСТРАНСТВА АГАРМАГГ» – тяжелый планетарный галатрамп Светлой Руки.

«ГНЕВ СТИХИИ» – рейдер секретной группировки Истребителей Миров в звездной системе Хетрангунн.

ГХОРОГР – необитаемая планета Черной Руки с крайне тяжелыми климатическими условиями. Цель последней исследовательской миссии гранд-адмирала Линталурна, в ходе которой он пропал без вести.

ДЕАМЛУХС – планета Черной Руки, предмет старинного территориального спора между Черными и Красными эхайнами. Родовое гнездо Тиллантарнов.

ДЕМОН-АНТИНОМ – см. Юагрморн.

ДОХРУДЕСС – «Зануда», оперативный псевдоним, присвоенный Константину Кратову в разведывательном сообществе Черной Руки Эхайнора.

ЗЕФИР – одна из периферийных планет Федерации.

ИГАТРУ – малоизученная гуманоидная раса, коммуникативно несовместимая с человечеством.

КАКХАНГИМАРХСКИЙ СВЕТОЧ – религиозная святыня Светлой Руки, покровительствующая солдатам на поле боя.

КВАРРХУ – разумные семигуманоиды, населявшие планету Сарагонда.

КЕВИАГГ – гигантская приливная волна океанского побережья Эхитуафла.

КАМЕННЫЙ КЕВИАГГ – масштабная деформация ландшафта, вызванная гравитационными возмущениями в близлежащем космическом пространстве.

КЕЛУМЕНТАРИ – темное слово, каким обозначается существо, наделенное не присущими обычному эхайну, почти сверхъестественными свойствами, которые, в зависимости от точки зрения, интерпретируются в негативном либо позитивном смысле. Факт существования келументари официальной наукой Черной Руки упорно отрицается. Причиной тому могут быть внеисторические, религиозные корни представлений о келументари либо глубокая и вполне понятная засекреченность имеющейся на сей счет информации. Ошибочно полагать келументари этнической группой. Скорее речь может идти о генетических мутациях.

КНАКАБУМ – солдатский жаргон, межрасовый социолект низовой армейской субкультуры.

КСУХЕГРИ – вторая по численности, после арарэйби, большая раса Черной Руки Эхайнора. Как и арарэйби, делится на южную и северную группу, и также в зависимости от распространения на территории Эхитуафла. Внешне ксухегри не столь брутальны, как классический тип эхайна, отличаются даже по эхайнским меркам высоким ростом, более светлой кожей и сглаженными чертами лица, близкими к человеческим.

КХЭРИ – этническая группа, компактно проживающая на Анаптинувике. Самостоятельным этносом не является, представляя собой исторически сложившийся сплав различных этнических групп, участвовавших в колонизации планеты. Относительно малый рост и особенности внешнего облика вызваны неблагоприятными природными и социальными условиями среды обитания. Кхэри неприхотливы, наблюдательны, отличные следопыты. По причине скверного нрава и социопатических наклонностей они часто вызывают недоверие и отторжение большей части эхайнского общества.

«ЛУЧ ДОБРА» – корвет империи Ярхамда, патрулировавший регулярный экзометральный портал в системе Троктарк.

ЛФЕРРЫ – проксигуманоиды с планеты Гнемунг, звездная система Муфрид (Бета Волопаса). По земным понятиям отличаются безобразным обликом, отчего в просторечии называются «орками». Были уличены в проведении на Земле запрещенных экспериментов по ксеномиксису.

ЛЬЕРГАЭ – живые организмы, условно относимые к растениям, распространяющие вокруг себя труднопереносимый химический запах. Используются в качестве естественных заграждений.

МАГИЯ – обитаемая планета в составе Федерации. Климатические условия близки к земным. В экономике доминирует аграрный сектор. Основной язык – новолат, модернизированная латынь с примесью интерлинга и некоторых традиционных европейских языков. Великая певица Озма – уроженка Магии.

МАЙРТЭНТЭ – каторжное поселение в болотистой местности Анаптинувики. Побег по суше практически нереален из-за кольца непроходимых и слабо картографированных топей. Сложная эпидемиологическая ситуация располагает к высокой смертности, а осознание безысходности является причиной регулярно возникающих бунтов.

МАРОКСИ – эхайнское племя, обитающее в Тиралингской саванне, ведущее полудикий образ жизни.

МЕЙАЛ-МУН-СИАР (мейалы) – древняя галактическая раса, около пятидесяти тысяч лет тому назад из гуманитарных соображений разъединившая три земные расы, оставив Землю людям и эвакуировав неандертальцев и «Утраченную Ветвь» в удаленные звездные системы.

Н’ГИОХУ – поселение-метрополия цивилизации тшарилхов или Журавлиных Наездников на планете Тшарилх в звездной системе Охиуфсоар.

НХЕТИКМИНИ – эхайнский слабоалкогольный напиток, продукт брожения специальных грибковых культур и некоторых пищевых злаков с высоким содержанием местного аналога сахарозы.

ОЛИМП – потухший марсианский вулкан, высочайшая вершина Солнечной системы и Федерации – 26,2 км от основания.

ПАНБУКАВАНЫ – квазигуманоиды устрашающей внешности, населяющие Планетарное герцогство Эгдалирк. Славятся отчаянной храбростью и легким нравом.

ПЕЛЛОГРИ – одна из больших рас Черной Руки. Для них характерно массивное телосложение, смуглый цвет кожи, темные, иногда черные, волосы, насыщенно-коричневый цвет ириса глаз. Психологически чрезвычайно устойчивы, отчего в сравнении с прочими эхайнами слывут отпетыми флегматиками.

ПИГАКЛЕТАЗМ – темное слово.

ПИГРИНЫ – двоякодышащие обитатели морских побережий Сиринги, покрытые водоотталкивающим мехом. Строят жилища и запруды из стеблей растений.

ПЛОНГОРН – старинный замок, резиденция Оперативного дивизиона Бюро ВКР Черной Руки Эхайнора в метрополии.

ПРЕФЕНГУ – периферийная планета Черной Руки, место дислокации Второй Космической армии.

ПТАЛАНГ – звездная система, в которой эхайны проводили некий фатально завершившийся эксперимент («Пталангский инцидент»).

ПУШРАПУРА – национальный парк на Амрите, известный водопадами и прочими водоемами дивной красоты.

РИАРАЙГ – «отступник», обозначение лиц, осужденных за государственные и воинские преступления, на языке Светлой Руки.

РОНДАДД – планета Светлой Руки с пригодной для дыхания атмосферой и малокомфортными условиями обитания. Место ссылки особо опасных преступников.

РОРГОМАРН – старинный замок в одноименном закрытом районе Эхайнетта, памятник древней архитектуры, резиденция гекхайана Черной Руки.

САРАГОНДА – планета, опустошенная «генетической чумой» – пандемией эруптовируса. Спасательная миссия Галактического Братства желаемых результатов не принесла.

САРИКРОРК – «Змеиное Гнездо», пригород Эхайнетта, рассадник нелегального бизнеса и сомнительных увеселений.

САРКОНТИРЫ – «Полевые Скорпионы», специальные подразделения вооруженных сил Черной Руки для выполнения наземных полицейских операций.

СИРИНГА – обитаемая планета голубого ряда. Некоторое время была предметом спора между Федерацией и цивилизацией тоссфенхов. Досталась Федерации по праву «пришедшего первым». Впрочем, тоссфенхам было предложено паритетное участие в освоении Сиринги.

СКЕРН – сокращение от «скернкуррон», «Глаз Ярости». Эхайнское импульсное ожоговое оружие. Существует в широком спектре модификаций. Так, полицейские силы, в частности – охрана поселка заложников, используют легкие скерны нелетального действия. На вооружении армейских соединений находятся вполне смертоносные тяжелые скерны.

СКУНГАК – пригород Хоннарда, главного города планеты Анаптинувика. Знаменит своим морским портом, где царят криминальные нравы самого дурного пошиба.

СТОРВЕРК – периферийная планета Федерации.

СУТАХТАНА – звездная система, населенная рептилоидной расой ко’осгрэ, входящая в состав Галактического Братства. Поддерживает контакты как с Федерацией, так и с Эхайнором. Это, в частности, позволяет Федерации без хлопот избавляться от эхайнских военнопленных.

Т’ГАРД – «граф», эхайнский аристократический титул.

Т’ШЕГР – «барон», младший эхайнский аристократический титул, предшествующий т’гарду.

ТАРТЕГ – искусно выполненный медальон из сплава благородных металлов, свидетельствующий о принадлежности хозяина к аристократическому роду Черной Руки. В тартеги нового поколения вмонтированы микросхемы, реагирующие на генетический код владельца, а также контролируемые системами безопасности, что делает практически бессмысленным подделку или хищение. Тартег может также служить носителем конфиденциальной информации, выступая в качестве своеобразного интеллектронного ключа.

ТВУАНА – один из экваториальных этносов Красной Руки.

«ТИНКАД ВГТ» – эхайнский военный галактический транспорт оперативного назначения. Способен перемещаться в экзометрии, активно маневрировать в космическом пространстве и совершать самостоятельную посадку на поверхность планет с атмосферой.

ТИРАЛИНГСКАЯ САВАННА – национальный парк на Эхитуафле, известный живописными ландшафтами и прекрасно сохранившейся живой природой.

ТИТАНУМ – обитаемая планета Федерации со сложными климатическими условиями. Титаниды, потомки первопоселенцев, славятся цельностью натуры и силой характера. Помимо активной колонизации, здесь ведутся ксенологические исследования останков древней исчезнувшей цивилизации.

ТОССФЕНХИ – разумная рептилоидная раса с планеты Тоссханн. При глубоком внешнем различии (у тоссфенхов, к примеру, шесть рук и две ноги), люди и тоссфенхи испытывают взаимную симпатию и охотно сотрудничают. Спор за планету Сиринга, например, безболезненно разрешился при помощи старинной настольной игры.

ТРАТТАГ – «утюг», эхайнский тяжелый военный грузовоз на гравигенной тяге.

ТРОКТАРК – периферийная планета Черной Руки.

ТУЙНАРАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ – учебное и научно-исследовательское заведение на Титануме.

ТХОНГАН – личное оружие сарконтиров, тонкий нож-пила.

ТШАРИЛХИ – «журавлиные наездники», гуманоидная цивилизация закрытого типа, населяющая планету Тшарилх в звездной системе Охиуфсоар и несколько небольших окрестных миров. Практикуют мистические ритуалы и обладают некоторыми сверхъестественными с традиционной точки зрения способностями. Охотно делятся с другими цивилизациями, не исключая Федерацию и Эхайнор, теми своими искусствами, которые доступны рациональному объяснению.

УРАНГАУ – Огонь, одна из десяти Стихий религиозного пантеона Черной Руки. Покровительствует горению во всех смыслах, а также всякому активному действию.

УРЭРГОННАРЫ – «Драконы Пространств» Вторая Космическая армия в составе военно-космических сил Черной Руки, дислоцированная на планете Префенгу.

УСКАРРИ – малонаселенная планета Черной Руки, известная своими морскими пляжами. Место отдыха эхайнской знати.

ХАТАГХАДАЙХА – один из экваториальных этносов Красной Руки.

ХЕТРАНГУНН – периферийная планета Черной Руки.

ХИРРЭ – то же самое.

ХОКСАГ – личное оружие нелетального действия в виде тонкого стека с декоративной рукоятью и внутренним энергоразрядником.

ХОМАННАРЫ – «Дети Печали», элитное подразделение полицейских сил Черной Руки, занимающееся карательными акциями против гражданского населения.

ХОННАРД, мегаполис – крупнейший населенный пункт и административный центр планеты Анаптинувика.

ХРИЗОНЫ – сирингийский фрукт с тонким ароматом и незабываемым вкусом.

ЦЕРРЕГ – компактный носитель конфиденциальной информации, исполненный в виде декоративного медальона с эмблематикой владельца. Используется в качестве интеллектронного пропуска или хранилища секретных предписаний.

ЦЕРФЕСС – эхайнский пищевой злак, в силу неприхотливости распространенный по всем обитаемым мирам Черной Руки.

ЦКУНГ – сокращение от «цкунгавашт», тяжелый парализатор дальнего боя, энергоразрядное нелетальное оружие, способное однако же причинить серьезные ожоги при полной мощности разряда и попадании на незащищенные участки тела. Тяжелым называется не из-за веса, а скорее из-за конструктивных особенностей, придающих ему вид чего-то массивного и несоразмерного.

«ЧЕРНАЯ ЗВЕЗДА КЕТЛАГГ» – штурм-крейсер соединения Истребителей Миров в системе Троктарк.

ШЛСАЙГ – неприхотливая кормовая культура, разводимая на некоторых планетах Черной Руки.

ШОКХАГА – периферийная планета Черной Руки, с разреженной атмосферой, непригодной для дыхания, и каменистой поверхностью.

ШТРОНХИ – презрительное прозвище негуманоидов-инопланетян на языке эхрэ.

ЭГДАЛИРК, Планетарное герцогство – гуманоидная цивилизация, входящая в Галактическое Братство. Военный союзник Федерации.

«ЭГУТААНГ ВЕЛИКИЙ» – орбитальный док Черной Руки, сооружение циклопических масштабов. Использовался для строительства тяжелых грузо-пассажирских транспортных кораблей для задач колонизации. Был передан на баланс Бюро ВКР и переоборудован для проекта «Стойбище».

ЭДАНТАЙКАРЫ – галактическая раса, в свое время проводившая активную космическую экспансию по преимуществу исследовательского типа.

ЭРШОГОННАРЫ – «Истребители Миров», стратегические ударные подразделения военно-космических сил Черной Руки, располагающие планетарным оружием тотальной разрушительной силы. Планетарная торпеда Истребителей Миров способна уничтожить внушительный планетоид; полного боезаряда одного штурмового корабля достаточно, чтобы пустить на дно целый континент и причинить невосполнимый урон экосфере.

ЭТЕЛЕКХИ – прозвище людей на языке эхрэ содержащее презрительные коннотации.

ЭХАЙНАГГА – главный город планеты Эхайнуола, столица всего Эхайнора.

ЭХАЙНЫ – обобщенное название представителей гуманоидной расы Homo neanderthalensis echainus, ведущей происхождение от неандертальцев, эвакуированных с Земли 50 000 лет назад.

ЭХАЙНЕТТ – главный город планеты-метрополии Эхитуафл, столица Черной Руки Эхайнора.

ЭХАЙНОР – «Мир эхайнов», общее название всех звездных систем, населенных эхайнами.

ЭХАЙНУОЛА – планета-метрополия Красной Руки и всего Эхайнора.

ЭХИТУАФЛ – планета-метрополия Черной Руки Эхайнора.

ЭХЛИАМАР – планета-метрополия Светлой Руки Эхайнора.

ЭХОЙЛАН – язык Красных Эхайнов, официальный язык Эхайнора.

ЭХРЭ – официальный язык Черных Эхайнов.

ЭХХЭГ – официальный язык Светлых Эхайнов.

ЮАГРМОРН – контрстихия, одна из десяти Стихий религиозного пантеона Черной Руки. Олицетворяет собой всякий разлад, ложь, противоречие. Персонифицируется в образе некого демона-антинома, ответственного за все зло во вселенной.

ЮКЗААН – «Дочь Океана», вторая по значимости обитаемая планета Светлой Руки. Административный центр – город Гверн.

ЮРСЕНКОНТЭ – местность на Деамлухсе, где произошел один из крупнейших внутренних вооруженных конфликтов Черной Руки.

ЮФМАНГИ – потомки «Утраченной Ветви», одной из трех гуманоидных рас, некогда населявших Землю. Как и эхайны, были эвакуированы с планеты 50 000 лет назад. Поскольку мужчины-юфманги весьма уродливы, женщины фантастически прекрасны, а образ жизни они ведут подземный, становится очевидно происхождение в человеческом фольклоре образов гномов и фей.

ЯННАРР – почтительное обращение к аристократам мужского пола или персонам, вызывающим уважение, в языке эххэг.

ЯНРИРР – аналогичное обращение в языке эхрэ.

ЯНТАЙРН – почтительное обращение к аристократам женского пола либо женщинам, вызывающим преклонение, во всех языках Эхайнора.

ЯРХАМДА, империя – рептилоидная цивилизация Галактического Братства, военный союзник Федерации. Привносит в военные действия элемент высокотехнологичной игры, сводя таким образом потери живой силы и мирного населения к впечатляющему минимуму.

 

Кнакабум: краткий словарь

«Кнакабум» – социолект, распространенный среди рядового и унтер-офицерского состава вооруженных сил Черной Руки.

БАХРЫЖИТЬСЯ – переживать, заботиться о чем-либо сверх необходимого.

БУШЛО – отребье, оборванцы.

ГНЯЧКА – слабый, низкокачественный растительный наркотик, употребляемый в виде сухой курительной смеси.

ЖЕЖУВЫКНУТЬСЯ – проехаться, прокатиться.

ЗУЗЫРЯГ, ЗУЗЫРЬ – качественный наркотик растительного происхождения, употребляемый в виде сухой курительной смеси.

КОКТЫ – конец, финиш.

КУГАЖМУЗНЫЙ – глупый, идиотский.

МИСХАЗ – сброд, отбросы общества.

МИСХАЗЕР – подонок, поганец.

МУДОРНЫТЬ – свора, сброд.

МУЗДРЯГ – дешевый во всех смыслах бордель для низшего командного состава.

НУХРЫДА – пугало, чучело, кукла для отработки приемов рукопашного боя.

ОХЫРЛО – ротовое отверстие.

ТЕЛЕБОКНУТЬСЯ – зарваться, превысить полномочия.

ТИБРЯЗ – «черепушка», голова.

ТУМЕЗНЫЙ – высококлассный, забористый.

ТЯМАХ – кирпич, каменюка, нечто твердое.

УЖМОХЛЫЙ – жалкий, убогий, черствый.

ФИКАВА – повсеместно распространенное мелкое животное, ведущее ночной образ жизни и питающееся отбросами. Аллегорическая фигура пронырливости, трусости, нечистоплотности.

ХЕРЮЗГА – ерунда, недоразумение, нечто абсурдное.

ХМУДЛА – орава, толпа.

ЧУРУХАЗЫЙ – гонористый, спесивый.

ШЕКСЯЗИТЬСЯ – маячить, слоняться, мозолить глаза, в переносном смысле – заноситься.

ШЛАПЕРИК – маломерная емкость.

ШРЕХНА – вздор, чепуха, нечто не заслуживающее серьезного отношения.