Узнав о пленении сына своего, Глеба, Святослав пришел в ярость. Всегда старавшийся на людях выглядеть спокойным и приветливым, теперь выпустил свой гнев на свободу: не стесняясь присутствия бояр и двоюродного брата, князя Новгород-Северского Игоря Святославича, он изрубил мечом стол, за которым любил обедать, переколотил дорогую посуду. Лицо Святослава, будто стянутое книзу узкой седеющей бородкой, дергалось, уста извергали непристойные проклятия. Не так было жаль сына — с сыном, конечно, ничего не случится, — как невыносимо жаль уходящей власти, уходящей силы, утекающей жизни.

Злоба, за последние годы накопившаяся в душе, теперь требовала действий более решительных, чем Святослав предполагал. Не хитростью можно одолеть мальчишку Всеволода, а только силой. Правда, этот выскочка, византийский выкормыш, стал необычайно силен. Только и разговоров что о владимирском князе: всех он побеждает, удивляет умом и великодушием. Хитрости и лукавству, уверениям в дружбе он не поверит. Значит, настало время скрестить мечи. Война неизбежна. Предлог достойный — отец желает спасти любимого сына. Нужно немедленно собрать родичей. Собрать войско и ударить — а там пусть Бог рассудит.

Святослав метался по огромному обеденному залу княжеского дворца. Нарочно наступал на осколки посуды, чтобы хрустели под ногами. Ближние бояре не смели глаз поднять на своего князя. Знали его жестокость и коварство, тем не менее никто из них ни разу не видел Святослава в таком состоянии. Лишь бывший за обедом князь Игорь Святославич смотрел на князя без страха, с сочувствием. Этот прямой и честный взгляд, на который все время приходилось наталкиваться взбешенному Святославу, понемногу успокоил его. В самом деле, негоже великому князю Киевскому терять княжеское достоинство. Святослав несколько раз глубоко вздохнул, утишая гнев, сел. Меч еще до этого вложил в ножны, хотя рука так и тянулась рубить все, что подвернется. Обратился к Игорю Святославичу:

— Что скажешь, князь Игорь? Теперь войны нам не миновать.

— Что скажу, князь Святослав? — Игорь, к досаде Святослава, не называл его ни великим князем, ни государем. — Война с Мономаховичами — дело большое и трудное. Ее начать легко, а закончить? Это тебе не с погаными воевать.

Замечание князя Игоря насчет поганых было сделано не случайно. Он как бы ненавязчиво, чтобы не выглядело упреком, напоминал Святославу о победе над Кончаком. Эту победу Святослав одержал с помощью Рюрика и Давида Ростиславичей, а также их брата — Романа Смоленского. Они и есть Мономаховы потомки. С владимирским князем Всеволодом да с Волынскими князьями — как раз половина Руси. Доброе ли дело будет — воевать с половиной Руси, со вчерашними союзниками?

— Не пойдут за ним Мономаховичи, — быстро ответил Святослав. Не надо было даже пояснять — за кем. Речь шла, конечно, о Всеволоде.

— Пойдут или не пойдут, а все же с войной подождать надо, — сказал Игорь Святославич. — Князь Всеволод много раз мир предлагал. И ты, князь Святослав, ему предложи дело миром решить. От большого горя убережешь землю русскую.

Нет, зря Святослав затеял этот разговор с Игорем. У таких, как Игорь Святославич, только доблесть да честь на уме. Ты им одно говоришь — они тебе другое. Не понимают того, что скоро все могут перейти под руку Всеволода. Хотя им, может, все равно, под чьей рукой ходить — киевского князя или суздальского. Ведь они Русь защищают.

— Да, князь Игорь, твоя правда, — стараясь говорить печально, произнес Святослав. — От наших распрей Русской земле мало хорошего. Напишу князю Всеволоду, попрошу сына отпустить.

Князь Игорь сразу почувствовал, что Святослав притворяется и, может быть, недоволен им. Ссориться со Святославом ему не хотелось.

— Как ты решишь, князь Святослав, так пусть и будет. Ты старший из нас, ты — наш отец, а мы — твои дети.

И в этот день о Всеволоде больше не говорили. Вскоре Игорь Святославич отбыл к себе, надеясь, что разум Святослава и его знаменитая хитрость и жизненный опыт подскажут киевскому князю такой выход из положения, при котором не пострадает честь и можно будет не начинать войну. Хотя Игорь и принадлежал к роду Ольговичей и, точно так же как Святослав, был внуком Олега Гориславича, а значит — исконным противником потомков Мономаха, владимирский великий князь Всеволод Юрьевич нравился Игорю. Нравился своей, несмотря на молодость, воинской удачливостью, своим великодушием, которое порой — увы — ценилось ниже полезной хитрости. Но и хитростью своей Всеволод тоже нравился новгород-северскому князю. То была хитрость государя, заботившегося о благе своих подданных. Игорь Святославич много знал о делах Всеволода и почему-то, думая о его успехах и укреплении могущества владимирского князя, не видел угрозы ни себе, ни своей земле, ни своим родичам. Сила Всеволода была какая-то словно родственная, спокойная, не в пример силе его брата Андрея, князя Боголюбского, что не давала Ольговичам жить спокойно. Во всяком случае, Игорю не хотелось бы встречаться со Всеволодом на поле брани. Правда, еще Игорю не хотелось, чтобы кто-нибудь из его родичей узнал об этом.

Проводив князя Игоря, Святослав стал думать.

Более всего злило Святослава то, что он был перед Всеволодом виноват. Зная желание владимирского князя жить в мире со своим неспокойным соседом — Новгородом, Святослав всячески настраивал новгородцев против Всеволода. Это удавалось настолько легко, что совесть могла быть спокойна: Новгород и так не жаловал молодого князя, вообще не любил Суздаль и Владимир.

Зачем Святославу это было нужно? Какая у него была забота столько хлопотать о расстройстве дел в далекой Суздальской земле? Своих хлопот хватало. Киевский великокняжеский стол — такое место, что, сидя на нем, знай поворачивайся: как бы не согнали.

А зачем было великому князю Киевскому связываться с Глебовым отродьем, князем Романом? Вероломство отца его, князя Глеба, было притчей во языцех, и сын отцу, пожалуй, не уступит. Опять науськивая князей на Всеволода, надеялся Святослав чужими руками уничтожить ненавистного владимирского князя. Сына с дружиной послал ему в подмогу, Романа. Теперь сын — пленник, а Всеволод, наверное, посмеивается, — мол, умнее всех оказался. И вот из-за того, что Святославова хитрая игра больше не является тайной, из-за того, что, лишившись возможности строить козни Всеволоду, Святослав будто лишился привычной почвы под ногами, сжигает его душу злоба.

А как не злиться? Все свое приходит в упадок. Нет больше прежнего богатства киевского, нет пышности, скудеют поля, никем не обрабатываемые — в людях недостаток. Поганые в Киевской земле — как у себя дома. В самом Киеве — пожары, этот год чуть Софийский собор не сгорел. Киев полон нищих, голодных, погорельцев. Уходят безвозвратно те благословенные времена, когда слово киевского князя было законом для всех.

Молодой город Владимир растет и крепнет. А юный князь Владимирский становится все сильнее. Хоть и воюет, а из каждой войны выходит с прибытком. Того и гляди, начнет всех забирать под свою руку. Не родича ли своего, князя Рюрика, норовит в Киеве посадить?

Благополучие Всеволода мешало жить Святославу куда больше, чем бедствия его собственных уделов. Казалось Святославу — если убрать Всеволода, то и всей Руси станет легче. А почему — Святослав даже себе бы не смог объяснить. Как он жалел теперь об упущенной возможности! Ведь Всеволод в пору гонений со стороны Боголюбского был у Святослава гостем — и в Чернигове жил, и в Киеве. Знать бы тогда! Мало ли что могло случиться: напоролся бы на копье юный князь во время охоты или заболел бы да и не выздоровел, да мало ли еще чего?

А Святослав по душевной своей доброте не только не применил ни одного такого способа, но и помогал юному Всеволоду, наставлял его — как можно занять владимирский стол. Не на пользу обернулись самому Святославу эти советы! Правда, тогда Святослав действовал так из собственной выгоды — против сильного Андрея Боголюбского. Хорошо, пусть так. Но ты помни добро, помни услуги, оказанные тебе, признай Святослава как старшего среди всех князей, поклонись Киеву. Он же не хочет кланяться, плюет на древний киевский стол, сам хочет быть всем князьям главою. Можно ли такое стерпеть? Стерпеть такое нельзя.

Пока Святослав решил не торопиться, великого войска не собирать. О сыне, томящемся в плену, на время забыл — будто бы князь Глеб по собственной воле отправился к Роману, а значит — сам пусть и выпутывается. Просить за сына — лишний раз признавать силу Всеволода. Надо подождать, собраться с мыслями, выбрать удачное время — и тогда уж ударить. Время само подскажет случай.

Через несколько дней, захватив с собой княгиню, любимца своего Кочкаря и кое-кого из дружины, Святослав поехал на охоту в окрестности Днепра.

Осень в этих теплых краях еще только начиналась. Охота была славной: много зверья кормилось в тучной днепровской пойме. Стада непуганых оленей подпускали ловцов совсем близко. Плавни кишели жирной, отъедавшейся перед отлетом птицей.

Святослав любил охоту и, несмотря на возраст, обладал отличным зрением и метко стрелял из лука. Здесь, на свободе, далеко от Киева, Чернигова и прочих городов, ему не нужно было бороться за власть. Но если бы он не был уже отравлен этой властью, жаждой подчинять себе, завистью к более удачливым! Святослав не пил даже вина — ему достаточно было того опьянения, что испытывал он, зная, как круто может изменить чью-то судьбу, возвысить одного, уничтожить другого. Потому даже в разгар погони за зверем, даже прицеливаясь в тяжелого белоснежного лебедя, Святослав не забывал о власти, о борьбе за нее. Здесь, на звериной ловле, просто было немного посвободнее, но ощущалась и некая пустота, словно недоставало чего-то, к чему стоило приложить усилия. Святослав не мог слишком много времени посвящать праздным занятиям.

В день, когда было уже решено заканчивать ловлю и возвращаться домой, Святослав обратил внимание на Кочкаря. Тот явно хотел сказать что-то важное своему князю, но не решался в присутствии других людей. Святослав хорошо знал своего любимца — был Кочкарь для него и оруженосцем, и постельничим, и наушником, перед Святославом трепетал и никогда бы не отважился беспокоить его по пустякам. Что такое мог знать Кочкарь, что нужно утаивать от дружины? Когда Святослав остался с Кочкарем один на один, спросил без обиняков:

— Что таишься? Говори.

— Не знаю, как и сказать тебе, княже…

— Говори как есть. Я ведь вижу, случилось что-то.

— Ничего не случилось, княже, — пробормотал Кочкарь. — Тут недалеко, дня ходу не будет, Давид Ростиславич на ловле с княгиней своей. — И, помолчав, добавил: — Людей у него мало. Десятка два всего.

Святослав молчал, пораженный внезапной мыслью. Решение всех вопросов, так мучивших его в последнее время, вдруг вспыхнуло перед ним, простое и ясное. Вот он, тот самый случай, от которого зависит судьба. Сам Бог, видимо, подсказывает Святославу, как победить. Может, и не Бог, а дьявол. Но будто нарочно подбрасывает Давида. Убить его! И сразу идти на Рюрика и его убить. И конец Ростиславичам. Ну и что же, что они союзники Святославу, все равно они Мономаховичи, а значит, убить их будет праведным делом. Начинай убивать с ближних — и доберешься до самого дальнего. Без Ростиславичей князь Владимирский останется в одиночестве. Роман Рязанский его предаст, Роман Смоленский слишком мягок — Всеволоду не подмога. Волынские князья далеко, да и не до Всеволода им — венгров бы удержать. Один, один останется Всеволод Юрьевич. Тут-то и собрать войско да ударить на него. Святослав представил, как Всеволода в цепях приводят к нему в Киев… Нет, рано еще.

— Подбери кого понадежней, — приказал он Кочкарю. — Всем скажи, пусть снимаются и возвращаются домой. Кого подберешь, оставь здесь. Остальные пусть обоз и княгиню до Киева сопровождают.

— А спросят если, почему, мол, князь остается?

— Не спросят, — уверенно ответил Святослав. — А княгине я сам скажу.

Кочкарь постарался. Вскоре княжеский стан был свернут, и обоз и княгиней и частью дружины отправился к Киеву. Со Святославом осталось тридцать человек дружинников, которым ничего не надо было объяснять. Знал Кочкарь княжескую дружину — кому можно злое дело предлагать, а кому нет. Дождались, пока обоз скрылся вдали, и тогда двинулись на поиски князя Давида Ростиславича.

Нашли его только на следующий день, к вечеру.

Стан князя Давида расположился на самом берегу Днепра. Святослав велел поднять свою хоругвь, чтобы Давид не встревожился раньше времени, видел, что киевский князь не таится, ведь они как-никак союзники. На виду у Давида Ростиславича неторопливо приближались, стараясь не выказывать никаких враждебных намерений.

Князь Давид не обеспокоился, завидев Святослава с его людьми. И дружине своей не дал никакого знака. Они с князем Святославом много раз встречались на охоте, вместе гонялись за дичью. Никакой вины перед Святославом князь Давид не чувствовал. Наоборот, Святослав был ему обязан за помощь против половецкого нашествия в прошлом году. Хорошее было время! Крепко наказали поганых. И вот теперь могут наслаждаться мирной жизнью. Сейчас сядут у костра, поднимут чаши, вспомнят былое.

Святослав заранее приказал своим: князя не трогать, рубить дружину. Князя Давида Святослав хотел убить сам. Храня на лице улыбку, подъехать поближе, потом, как это делаешь, чтобы не спугнуть гуся или утку, медленно наложить стрелу и медленно прицелиться в незащищенную грудь, уже видя наливающиеся сначала удивлением, потом Смертным страхом глаза, и — ударить. Так оно, может, и получилось бы. Но Святослав, думая о князе Давиде как о жертве, обреченной на заклание, забыл, что Давид был опытным воином. И улыбка Святослава его не только не успокоила, но по этой улыбке он все понял. Когда Святослав выстрелил, а дружина его кинулась рубить не успевший опомниться Давидов отряд, Ростиславич успел вскочить на ноги и закрыться лежавшей рядом с ним сырой оленьей шкурой, которую стрела хоть и пробила, но князя не задела. Как видавший виды боец Давид осознал, что его людей уже не спасти, — они, застигнутые врасплох, падали, не успевая ответить ударом на удар.

Давид едва успел вытащить из шатра супругу, схватив ее за руку и прикрываясь все той же шкурой, добежать до воды, прыгнуть в лодку и оттолкнуться от берега. Стрелы впивались в борта лодки, дырявили шкуру, одна попала Давиду в руку, одна — в ногу, но лежавшую на дне лодки княгиню не задело.

Мощно загребая веслом, князь Давид отводил лодку все дальше от берега, пока не оказался недосягаемым для стрел. Ему было видно, как беснуется и трясет кулаками князь Святослав. Несколько дружинников Давида все-таки сбились в небольшую кучку и вчетвером или впятером приняли бой. Это помогло князю уйти вниз по течению, скрыться до темноты в прибрежных зарослях.

Спустя некоторое время в ладьях, взятых на месте побоища, проплыл Святослав со своими дружинниками вниз по течению, к Вышгороду. Князя Давида не заметили.

Давид понял, что Святослав надеется найти его в Вышгороде, следовательно, туда идти было нельзя. К брату Роману в Смоленск — нельзя, через черниговские земли не пройти. Он решил пробиваться к Рюрику в Белгород. Вернулись с супругой к своему разоренному стану, поймали там несколько коней и направились к Белгороду.

Святослав всю ночь просидел под Вышгородом, ожидая князя Давида. Но не дождался. С утра кинулся искать Давида, обшарил все окрестности, но тщетно. Злоба обуяла Святослава: такое дело провалилось… Где теперь искать князя Давида? Откуда ждать возмездия? И возвращаться ли самому в Киев, который теперь может оказаться ловушкой? Может, Давид уже в Смоленске и с помощью брата князя Романа собирает войско? Святослав знал, что один он Киев удержать не сможет, да и вообще дела складывались таким образом, что речь шла уже о гораздо более значительных битвах, чем оборона Киева.

Недолго раздумывая, Святослав стал собираться в свою исконную вотчину — Чернигов, предварительно разослав гонцов к родичам с приказом прибыть к нему на совет.

В Чернигове сидел князем брат Святослава Ярослав Всеволодович. Через несколько дней туда съехались, послушные зову старшего из Ольговичей, дети Святослава князья Олег и Владимир, князь Всеволод Курский и брат его Игорь Новгород-Северский, единовластно занявший этот знаменитый на всю Русь княжеский стол по смерти брата Олега.

Совет был недолгим. Князь Святослав, не жалея черной краски, расписывал вероломство князя Давида. Но поскольку он знал, что родичам все уже известно, то и не стал весь свой гнев — о, гнев его был искренним — относить к случаю на звериной ловле. Князья, чувствуя, что дело здесь не только в этом, ждали главного. Наконец Святослав перешел к этому главному:

— Я князю Всеволоду благоволил всегда, и вы это знаете. Много добра ему сделал. Но ни ему, ни Ростиславичам верить ни в чем нельзя. Сколько знаю их проклятое племя — столько пакостят они мне. Пришла пора отомстить Мономахову отродью. Чтобы и мне и вам жить спокойно. Для того и позвал вас, чтобы объявить свою волю: собирайте дружины свои и ополчение и покончим с Ростиславичами и князем Всеволодом.

Единственным, кто мог возразить Святославу на этом совете, был Игорь. Для новгород-северского князя приказ начинать войну не был неожиданностью. С того последнего разговора со Святославом князь Игорь долго думал о предстоящей войне — слишком хорошо он знал Святослава, знал, как завидует он молодому великому князю Владимирскому. Знал князь Игорь и то, что среди всех Ольговичей никто так не стремится раздувать угли давней вражды между потомками Олега Гориславича и Мономаха, как Святослав. Об этой вражде юным князьям рассказывали с детства, как только они начинали что-то понимать. Возможно, если бы сам князь Игорь не был воспитан в такой же вражде ко всем Мономаховичам, он бы мог задуматься о том ущербе для Руси, который эта вражда приносила. А уклоняться от битвы, с кем бы она ни была, не позволяла князю Игорю его честь воина. И он ответил Святославу за всех князей:

— Теперь, князь Святослав, я вижу, что война необходима. Скажу прямо: горькая это необходимость. Ты, князь Святослав, должен был мир охранять. Думали мы, что ты только об этом и заботишься, ан нет.

Говоря это, Игорь смело глядел на Святослава, лицо которого сделалось красным и злым. От слова Игоря многое зависело. И Святослав не посмел бы наказать новгород-северского князя, если бы тот ослушался: слишком силен стал Игорь.

— Впрочем, мы готовы повиноваться тебе, — закончил Игорь. — Ты нам как отец, ты старший из всех нас, и наше дело — служить тебе.

У Святослава отлегло от сердца. И хотя он знал, что когда-нибудь припомнит князю Игорю эти речи, сейчас почувствовал нечто вроде благодарности — согласие Игоря придавало его затее благородную окраску, возводило мелкую, мстительную затею до высот справедливой борьбы за спокойствие на Руси.

Вслед за Игорем войну одобрили все. Князей, включая и Святослава, конечно, путала огромность войны, какой Русская земля, может, еще не видела. Но если они хотели победить, начинать должны были первыми, и поэтому решено было немедленно собирать войска. Вооружить всех, кого можно, в том числе и поселян, закончивших к этому времени все крестьянские работы.

Чернигов, где теперь находился Святослав, стал походить на осажденный город. Каждый день тысячи вооруженных людей — конных и пеших — собирались под его стенами, раскидывали станы. Дружины младших братьев Святослава и сыновей его вместе с полками — Трубчевскими, Переяславльскими, Путивльскими, Киевскими — образовали, пожалуй, не такое уж большое по численности войско. Трудно было набирать людей в разоренных областях Ольговичей, но если учитывать, что во главе этого все же огромного войска стояли прославленные воины, такие, как Игорь и Всеволод Святославичи — князья Курский и Новгород-Северский, — то силу этого войска следовало увеличить по крайней мере вдвое.

В это время князь Давид Ростиславич, ослабевший от ран, добрался до Белгорода, где его удивленно встретил еще ни о чем не знавший брат Рюрик. Рассказ брата о том, как Святослав напал на него, потряс Рюрика, который превыше всего ценил княжескую честь и вероломство считал самым гнусным преступлением. Однако следовало заканчивать бесславное сидение на краю Руси, в Белгороде, окруженном степями, — эта мысль приободрила Рюрика. Настало великое время для Ростиславичей, понял Рюрик.

Кровь брата должна быть отомщена. Киевский стол вновь по праву достанется Рюрику. Славные битвы предстоят!

Едва дав подлечиться Давиду, Рюрик стал его торопить. Не имея пока никаких известий ни из Смоленска, ни из своих днепровских городов, нельзя было начинать военных действий. Давид и сам горел желанием сразиться, но рука, раненная стрелой, может, самого князя Святослава, еще болела, и ему пока не хотелось покидать Белгород.

Братья понимали, что вдвоем и даже с помощью Романа, старшего брата, одолеть Ольговичей будет трудно. Напрашивался вывод, о котором ни Давид, ни Рюрик не хотели говорить. Но говорить пришлось: полки великого князя Всеволода Юрьевича были уже столь известной на Руси грозной силой, что обойти их упоминанием в мыслях о предстоящей большой битве было невозможно.

Но стоило ли обращаться за помощью к Всеволоду, даже в такое тяжелое время? Не будет ли это означать, что, покончив со Святославом и Ольговичами, можно потерять свою независимость и попасть под руку владимирского князя?

Этот вопрос давно уже волновал братьев Ростиславичей, особенно ценивших то, что они не подвластны ни чьей воле. Они давно почувствовали желание Всеволода главенствовать. Попросить у него военной помощи? Порешили на том, что пока нужно от этого воздержаться, попробовать справиться самостоятельно, тем более что Смоленская земля во главе с братом князем Романом была очень сильна, а князь Роман, понимая значение войны со Святославом, выступит на их стороне.

Тут пришло известие из Киева: стольный град стоял пустой, без князя. Теперь уже дожидаться, пока у Давида заживут раны, стало некогда.

Рюрик, бросив свой Белгород, побежал со своей дружиной к Киеву. Может, это было с военной точки зрения не самым удачным поступком, но, зная, что можно беспрепятственно сесть на вожделенный киевский стол, Рюрик ничего не мог с собой поделать.

Давид отправился в Смоленск к Роману, чтобы там собрать большое войско.

Заняв Киев, Рюрик немного успокоился и стал размышлять более здраво. Подвергать город очередной осаде, не имея, может, достаточных сил для ее отражения, ему уже не хотелось. Но и ко Всеволоду за помощью обращаться ему, гордому, было невмоготу. Он написал в Галич волынским князьям Ярославу Галицкому, зятю своему Роману Мстиславичу и стал ждать от них благоприятного ответа и помощи.

Эта война для обоих Ростиславичей — Рюрика и Давида — началась с великого горя. Давид прибыл в Смоленск как раз ко гробу, в котором лежал только что усопший князь Роман, старший из всех Ростиславичей, вслед за Мстиславом Храбрым оставивший этот жестокий и несправедливый мир.

Давид унаследовал смоленское княжение. Вот он стоит вместе со смоленским епископом Константином в храме Святой Богородицы, принимая власть над огромнейшей русской областью. Горе от потери брата, которого он очень любил за доброту и кротость, как бы смягчалось сознанием своей силы. Ему и жаль было князя Романа, и в то же время он не мог не думать о том, что Роман умер вовремя.

Ростиславичи — один в Киеве, другой в Смоленске — собирали войско, ожидая Святославова нападения и выбирая время, когда самим можно будет напасть.

Наступила зима, а война все еще не начиналась. Святослав и его родичи пока не думали беспокоить Ростиславичей. По разным известиям, получаемым из Чернигова, братья начинали представлять себе картину назревающей войны несколько по-иному, нежели вначале. Все больше и больше они убеждались в том, что главным станет удар Святослава по владимирскому князю, и основная суть этой войны — не спор между ними и Святославом из-за полуразоренных днепровских городишек, а противоборство старой и новой Руси, сшибка двух сил настолько великих, что сами Давид и Рюрик могли считать себя лишь мелким сором на пути двух этих сил. Святослав как бы пренебрегал ими; никаких предложений помощи не делал и Всеволод.

Так начался новый, 6699 год.

Огромная рать Святослава двинулась к Владимиру. Помимо русских дружин, немалую часть войска составляли половецкие полки, нанятые Святославом, прельщенные возможностью пограбить богатые залесские города.

Тьма и горе надвигались на Владимирскую землю. Великий князь Всеволод Юрьевич двинулся навстречу Святославу многотысячной ратью, сопровождаемый небольшими дружинами рязанских Глебовичей. Отойдя на сорок верст от Переяславля-Залесского, на крутых берегах небольшой реки Влены Всеволод расположил, словно огромный щит, свое ополчение. К этому же месту вышел Святослав. Опять противников разделяла река. Началось великое стояние. Никто не хотел нападать первым.