Вместо большого ополчения из Новгорода прибыло большое посольство.

Весть об осаде и взятии Торжка одновременно дошла до новгородской дружины, возглавляемой князем Владимиром Святославичем, и до новгородских жителей. Владимир Святославич вместе со Святославом, отцом своим, в то время охотился в окрестностях Пскова.

Посягательство Всеволода на Торжок Святослав расценил как прямой вызов лично ему и продолжение войны, поэтому тут же велел сыну идти воевать с владимирцами. Новгородская дружина отправилась защищать свою землю. Поскольку сил у Владимира Святославича для войны с великим князем было недостаточно, войско отправилось сначала в Новгород — собирать новые полки.

Прибыв в свой город, князь Владимир Святославич, к досаде и удивлению, не увидел того гнева, что так легко обычно охватывал новгородских граждан, когда они узнавали о нанесенных им обидах. На этот народный гнев князь Владимир сильно рассчитывал, втайне от отца надеясь с помощью новгородцев разбить Всеволода, то есть совершить то, чего не смог добиться Святослав с огромным войском.

Новгород же, казалось, был мало озабочен падением Торжка и бедствиями Ярополка. Посадник, тысяцкий и знатнейшие бояре в ответ на требование своего князя Владимира Святославича немедленно собирать большое ополчение отвечали уклончиво: да, конечно, надо бы наказать князя Всеволода за беспримерную дерзость, да вот только дел много, и средств на войну мало, и люди воевать не хотят. Князь Владимир Святославич опасался показать влиятельным новгородским мужам свое недовольство — знал, что криком и угрозами с этими людьми ничего не добьешься.

Он решил действовать по-другому и приказал собирать вече на Ярославовом дворище — месте, где со времен Ярослава Мудрого решались самые важные государственные дела. На таком вече, думал Владимир Святославич, новгородцев легко будет зажечь призывом к защите их исконных вольностей, ущемления которых со стороны Всеволода Новгород давно опасался. Князь Владимир был совершенно уверен в успехе, так как за ним стоял его отец — великий Святослав, старший среди всех Ольговичей. Волей или неволей, но свободолюбивые новгородцы должны будут подчиниться.

Получилось же совсем по-другому. Большое вече выслушало речь Владимира Святославича в неприятном для него молчании и откликнулось на нее весьма неожиданно. Один за другим выступали знатные горожане, бояре, и все, как один, высказывали общее мнение: Новгороду не обойтись без сильного заступника и покровителя. Князя Святослава же новгородцы таким заступником считать отказались. Открыто сравнивали Святослава и Всеволода, рассуждали о действиях того и другого в последние годы. При явном одобрении огромной толпы граждан, собравшихся на вече, Святослав был признан слабодушным и вероломным властителем, Всеволод же, как государь юный, твердый душою и могущественный, объявлялся чуть ли не благодетелем Новгородской земли. К тому же Святослав находился далеко, в Киеве, а Всеволод был соседом. Благодаря Святославу, не гнушавшемуся нанимать поганых, Новгород видел их у себя, и многие жители от них пострадали. Всеволод же не только не нанимал половцев, но мог считаться надежным защитником от них в дальнейшем. И вообще род Мономаховичей был предпочтительнее рода Ольговичей, ведь новгородцы еще не забыли светлых дней княжения Мстислава Храброго, спасшего их от литвы и чуди.

Кончилось тем, что прямо на вече князю Владимиру Святославовичу было предложено возвращаться к отцу, покинув новгородский стол, и передать Святославу, что Новгород больше не признает его своим господином и отныне заключает союз со Всеволодом Юрьевичем. И тут же, в присутствии своего, уже теперь бывшего, князя, новгородцы стали выбирать послов во Владимир — бить челом Всеволоду, просить его дружбы и требовать от него себе нового князя.

Посольство отправилось на следующий же день, дождавшись вначале, когда город покинул бывший князь. Владимир Святославич, сгорая от стыда и бессильного гнева на новгородцев и почему-то на родного отца, князя Святослава, покинул город ранним утром, чтобы как можно меньше людей на городских улицах увидело его позор. Он ехал, думая, что скажет Святославу, как оправдается перед грозным отцом за потерю Новгорода — такого лакомого куска, владение которым столь тешило Святославову гордость. Ошибался Святослав — никто этими людьми владеть не может, управляет ими лишь их собственная воля, и за эту волю теперь ему, Владимиру Святославичу, предстоит расплачиваться. Из владетельного князя, повелителя огромного, древнейшего на Руси княжества, он опять становился княжичем, находившимся в полном подчинении отца. Ему приходилось возвращаться в южные земли, раздираемые усобицами, поделенные между многочисленными Ольговичами и влиятельными смоленскими Рюриком и Давидом — отцовскими противниками, которые могут не позволить ему, Владимиру Святославичу, спокойно сесть в каком-нибудь небольшом днепровском городишке. Незавидная доля…

Новгородские послы прибыли ко двору Всеволода Юрьевича спустя две недели: быстрее двигаться посольству было нельзя, степенность их продвижения по Суздальской земле должна была подчеркнуть их дружеские намерения, поэтому много времени посольство уделяло разъяснениям всякому, кто имел право интересоваться целью их появления, куда они едут и зачем. Кроме того, послы должны были впереди себя пустить благоприятные о себе слухи, чтобы по прибытии во Владимир быть встреченными доброжелательно.

И они были приняты с почетом. Всеволод принял их ласково, задал пир в честь такого важного события, не скупился на похвалы Новгороду и совсем очаровал послов. Те требовали себе князя, винились перед Всеволодом за то, что по глупости своей не принимали его дружбы и давали приют его врагам, ругали Святослава и сына его, обещали вечно служить великому князю как отцу своему и благодетелю.

Свои благодеяния Новгороду Всеволод начал оказывать сразу же: велел освободить и отпустить всех пленных жителей Торжка, вернув им часть имущества, выдав телеги и коней, наградив каждого за перенесенные лишения серебром и шкурками. Эти затраты были весьма полезны, во всяком случае — пока. Всеволод знал, что благодарность живет в людских сердцах недолго, но вернувшееся в Новгород посольство не должно было по пути забыть о щедрости и великодушии великого князя и сообщить о том новгородцам. Послы также получили весьма дорогие подарки.

Великий князь был доволен. Он еще раз мог убедиться в правильности своих действий: Новгород подчинился ему без войны. Не стоило, конечно, обольщаться на этот счет, дружба Всеволода с новгородцами только начиналась, ее предстояло долго еще укреплять, и, зная непостоянство новых друзей, великий князь мог ожидать всякого. Но все равно на душе было радостно.

Начиналась новая жизнь — на какое-то время можно было забыть о войнах и междоусобных распрях и просто наслаждаться покоем и семейным счастьем. Князем в Новгород Всеволод послал свояка, Ярослава Владимировича, жившего в Суздале.

Сей князь, хоть и был внуком Мстислава Великого и приходился Всеволоду свояком, отличался необыкновенной глупостью. В свое время самовластец Андрей Боголюбский, как и брата, Всеволода, женил его на племяннице богемского князя Шверна, полагая этим укрепить родственные связи с западными владетельными мужами. Но из этого так ничего и не вышло: князь Ярослав Владимирович, не в силах понять, что от него требуется, вернулся в Суздаль, где и жил с тех пор. Супруга его Анна, двоюродная сестра княгини Марьи, казалось, тоже поглупела от общения с мужем. Во всяком случае, Марья, раньше любившая Анну, теперь совершенно к ней охладела и ограничивалась посылкою сестре небольших подарков к праздникам. Когда Всеволод укрепился на владимирском столе, его свояк стал намекать, что неплохо бы часть великокняжеского бремени переложить на его, Ярослава Владимировича, родственные плечи. На каком основании? На том основании, что раз они со Всеволодом женаты на сестрах, то и править Русской землей должны вместе и особенно — пользоваться плодами этой земли. За просьбами свояка явно стояла воля его супруги, потому как Ярослав Владимирович до такого не додумался бы. Всеволоду пришлось поставить его на место, так же намекнув, что присутствие Ярослава Владимировича в столице великому князю неприятно. И с тех пор свояк тихо жил в Суздале с супругой и немногочисленной дворней, ни во что не вмешивался и ничем не тревожился — бурные события последних лет его миновали, так как великий князь ни разу не потребовал от свояка какой-нибудь службы.

И вот теперь служба потребовалась, да какая! Достойная самых великих мужей, славившихся умом и храбростью, требовавшая особых качеств, присущих прирожденным государям. Разумеется, ни одним из таких качеств Ярослав Владимирович похвастаться не мог. Но Всеволод выбрал именно его.

Дружба с Новгородом у великого князя только начиналась. При всех заверениях новгородского посольства в вечной покорности Всеволод понимал, что его отношения с вольнолюбивым городом пока строятся по желанию самих новгородцев: мы тебя, великий князь, попросили — ты нам дал. Через некоторое время Новгород передумает и скажет: забери, великий княже, от нас своего ставленника. Так пусть уж этим ставленником будет такой, какого не жалко. Всеволоду нужны были совсем другие отношения с Новгородом: я пожелал видеть на вашем столе такого-то князя, и вот я вам его даю. Гордых новгородцев следовало приручать постепенно. И князь, если уж он поставлен в Новгороде из руки Всеволода, должен ему быть во всем послушен, а главное — лишен способностей затевать козни против своего повелителя. Так что лучше князя Ярослава Владимировича и не придумаешь. Всеволод вызвал его из Суздаля, ошарашил приятной новостью, и вскоре новый новгородский князь, сопровождаемый посольством, отправился в путь — занимать древний княжеский стол.

Как только Ярослав Владимирович утвердился в Новгороде, Всеволод решил помириться со Святославом. Сын Святослава Глеб до сих пор содержался в темнице, в том самом помещении, где сидел Глеб Рязанский. На этот раз по приказанию великого князя на узника были надеты цепи, это говорило о том, как разозлен был Всеволод коварством Святослава. Теперь же злиться больше не стоило. Глеб Святославич был раскован, выпущен из темницы, обласкан и щедро одарен.

Однако Всеволод не торопился отправлять Глеба Святославича к отцу в Киев. Не нужно, чтобы это выглядело как обычное вызволение узника из темницы, совершенное по государевой воле. Глеб должен был вернуться к Святославу как друг Мономаховичей, еще лучше — как родственник.

Поселив Глеба в своем дворце, окружив его слугами, позволив ему охотиться в окрестностях Владимира, для чего старший княжеский ловчий Прокша поступал в распоряжение гостя, великий князь всячески оттягивал отъезд. Надо сказать, Глеб быстро понял: такой роскошной жизни, какую он ведет здесь, у Святослава ему не видать, и сам не особенно рвался домой. Тем временем Всеволод занялся поисками невест для Святославовых сыновей: с врагами следовало породниться. Святослав стар, и после его смерти останется много бойких наследников. Всеволод, заглядывая в будущее, думал не о Святославе, а о его сыновьях, с которыми ему предстояло жить в соседстве. Один из сыновей Святослава — Владимир — уже был женат на племяннице Всеволода. Та же участь — породниться с великим князем Владимирским — должна была ожидать и других Святославичей.

Невеста для Глеба вскоре нашлась, ею стала дочь Рюрика Ростиславича. Великому князю было непросто убедить Рюрика: еще на остыли обиды, нанесенные ему и Давиду Святославом. Но желание укрепить мир оказалось сильнее обид, и Рюрик Ростиславич дал свое согласие.

Невесту для другого Святославова сына подсказала Всеволоду жена. У отца Марьи, князя Шварна, было несколько дочерей, и сейчас как раз подросла младшая — Христина. Самое время жениться настало и для младшего Святославича— Мстислава. Этот брак мог иметь далекие последствия, благоприятные для Всеволода, и теперь уже можно было опасаться несогласия Святослава: захочет ли тот столь близкого родства с владимирским князем? Разговорам о браке предшествовала переписка. Всеволод уверил Святослава, что забыл бывшую между ними вражду, хочет жить в дружбе и любви, не посягает на Киев; последнее было хорошо известно Святославу, кроме того, ему льстило, что непобежденный Всеволод сам предлагает породниться, в глазах Ольговичей это могло скрасить неудачи, которые потерпел от владимирского князя Святослав, — проигранную войну и потерю Новгорода. Святослав согласился.

В конце зимы 6690 года в Киеве были заключены оба брака.

Хотя Всеволод на свадьбу не поехал, незримое его присутствие ощущалось всеми. На свадебных пирах владимирские послы, объявляя о том, какие подарки прислал Всеволод молодым, неизменно провозглашали здравицы в его честь, и вообще, несмотря на присутствие Святослава, Рюрика и других Ольговичей, выглядели едва ли не главными гостями.

Пробыли в Киеве, однако, недолго и вскоре отъехали во Владимир, что могло означать: некогда нам тут с вами бездельничать, ждут нас более важные дела, а именно — служение нашему государю, который вам не чета. Получалось, что все эти киевские торжества — с богослужениями, с широкими пирами — состоялись только благодаря милости великого князя Всеволода Юрьевича.

На Русской земле наступил мир. Мечи были вложены в ножны, горечь обид залита вином и до времени забыта.

Самым старшим и сильным среди всех князей безоговорочно был признан Всеволод.

Для него это было время торжества и зрелости. К своему тридцатилетию он подходил едва ли не самым могущественным и владетельным государем из всех, какие были когда-либо на Руси. Ему подчинялись большие княжества, а те, кто ходил в своей воле, не помышляли о том, чтобы помериться силой со Всеволодом. Он был богат: дань стекалась во Владимир отовсюду. Всего этого Всеволод добился сам. При этом он не проливал понапрасну людскую кровь, не сдирал с подданных семь шкур, не запятнал себя вероломством, коварством, клятвопреступлениями.

Настала пора великому князю подумать о прожитом и свершенном. Доволен ли он? Того ли добился, чего хотел? Только ли могущества, богатства, власти и покоя? И сколько всего этого нужно человеку? И как жить дальше — в роскоши и праздности, подобно византийским императорам, или продолжать стремиться к чему-то недостижимому, не находить покоя и гореть как Божья свеча, подобно князю Мстиславу Храброму?

Приближенные великого князя радовались победе своего государя, народ владимирский ликовал: всем было ясно, как распорядиться хорошей жизнью, которая наступила благодаря Всеволоду. Крестьянам — пахать землю, сеять и убирать хлеб, боярам — жиреть и богатеть, собирая налоги с крестьян. Священникам — служить Господу, крестить и отпевать прихожан, прихожанам — молиться в церквах, рождаться и умирать, когда придет срок. Златокузнецам — выделывать хитрые узорочья, а красавицам их носить. А что делать стоящему над всем этим великому князю — пить, есть, охотиться и ждать смерти?

Лишившись врагов, Всеволод словно потерял видимую цель в жизни. Пока ему грозила опасность, сомнений не было: в преодолении этой опасности великий князь видел свой долг и предназначение. Нынче, примирившись с врагами, он растерялся. Мысль о том, чтобы стать единовластным государем всей Руси, больше не приходила к нему: Всеволод понял, что будь он и вдесятеро сильнее и проживи хоть два века, хоть три — все равно этого не добьется. Да и для кого стараться? Сыновей у него нет, потрать он всю жизнь на завоевание соседних княжеств — кому это все достанется после его смерти?

Зима прошла, наступило лето, принесло обычные летние занятия: выезды на охоту с дружиной, боярами и княгиней, игры на открытом воздухе — долгие, шумные, с песнями, величаниями и славословиями. Великий князь, как замечали все, предавался развлечениям не с той страстью, что раньше, был задумчив. Охотно возвращался домой под разными предлогами.

Стал много читать. Особенно часто перечитывал греческие сказания, описывавшие жизнь Александра Македонского, какое-то время только о нем и говорил. Очевидно, видел в нем душу, родственную своей. Более же всего восхищало Всеволода в Александре не то, что он мечом своим завоевал огромные пространства, а что когда-то, разглядев главную опасность для мира в многочисленном потомстве колен Измаиловых, ополчился на них, изгнал далеко в северные пределы и там заточил всех в горе высокой. Об этом можно было думать как о сказке, но уж очень походило на правду. Откуда-то ведь берутся поганые? К тому же — пророчество Иезикииля, гласящее: придут от стран полунощных на землю Израилеву Гог и Магог.

Прошло лето, осень, наступила зима. Чтения стало больше, и времени для размышлений прибавилось. У великого князя стала понемногу зреть мысль о походе на соседних поганых — волжских булгар. К весне мысль окрепла и превратилась в желание.

Всеволод начал готовиться к войне. Помимо тайной причины, толкавшей его к этой войне, о которой кроме самого Всеволода, может, знала лишь княгиня Марья, существовало еще несколько причин, и они делали предстоящую схватку с Гогом и Магогом неизбежной.

Причина первая: следовало напомнить о себе. К сожалению, без войны князь не мог достигнуть славы, ему умелая хозяйственная деятельность, цветущие города, сытый и довольный народ в расчет не принимались. Русь, признавшая Всеволода могущественнейшим из князей, ждала от него подвигов, соразмерных его величию.

Причина вторая: земли, лежавшие на восход солнца, очень привлекали Всеволода. Там текли огромные реки, высились могучие тысячелетние леса — благодатный край для русского человека! И кроме того, расширять свои владения можно было лишь за счет этих земель.

И третья причина, самая главная. Вооружаясь в течение нескольких лет для защиты от врагов, Всеволод собрал огромную дружину. В мирное время тысячам дружинников приходилось существовать на жалованье, и хоть оно было немалым, все же возможная военная добыча, ожидавшая его в богатой булгарской земле, не давала покоя.

Все настойчивее дружина требовала от великого князя войны. Воевода Ратишич предупреждал Всеволода, что настроения в войске ненадежные. Многие открыто призывали начать войну, а именно поход на поганых, и если князь почему-либо откажется, собирались сделать это без князя. Имена особо рвущихся в бой подстрекателей были известны, но что толку? Утихомирить одних — начнут мутить воду другие. Вдобавок содержание такого большого войска понемногу опустошало государеву казну, а в мирное время ее можно пополнить только новыми поборами с населения — значит, вслед за дружиной недовольство начнет проявлять и весь народ. Поход был решен и назначен на лето.

Дождаться лета Всеволод хотел, чтобы впервые попробовать провести войско по реке — на ладьях, как он давно задумал. Для этой цели было построено несколько сот вместительных судов, которые ждали своего часа.

Как только вопрос о войне решился, задумчивости у великого князя как не бывало. Он повеселел, стал деятельным. Сам готовил дружину, вникая во всякую мелочь. Написал Святославу, прося прислать сыновей для святого дела — войны с погаными. Святослав прислал сына Владимира, того, что был женат на Всеволодовой племяннице. «Дай Бог, брат и сын мой, — писал Святослав, — в наши дни сотворить нам брань на поганых». То, что Святослав написал «в наши дни», особенно понравилось Всеволоду, потому что отвечало его душевному движению. Давид Смоленский прислал сына. Из южного Переяславля прибыл юный племянник великого князя, Изяслав Глебович. Глядя на племянника, горевшего страстью сразиться с врагами земли Русской, Всеволод вспоминал себя в таком же возрасте, — а Изяславу было пятнадцать лет. Почему-то именно Изяславу великий князь поведал свои тайные мысли: целую ночь просидели они в покоях Всеволода, и юный князь горячо соглашался с рассуждениями о высоком предназначении, соглашался с тем, что русское оружие должно служить русским, а не убивать их, — и верил в Гога и Магога.

Всеволод очень полюбил племянника и решил во время похода последить за ним — чтобы не лез в пекло.

По велению своего государя явились во Владимир рязанские князья — Глебовичи. Им воевать не хотелось, к тому же было видно, что между собой они в ссоре, — никак не могли поделить вотчинные земли, но деваться некуда: великий князь приказал — и пришли, приведя с собой сотни по две конных.

Когда лето было в разгаре, войско под началом Всеволода тронулось в путь. На ладьях плыли долго, наконец, будучи уже в булгарской земле, решили идти сухим путем. При впадении в Волгу небольшой речки Цевцы обнаружили большой остров, там и оставили все ладьи и с ними для охраны белозерскую дружину, помогли ей разбить стан для отражения возможных нападений врага и дальше двигались уже на конях, держа путь в Великому городу. Так называли свою столицу здешние булгары, сами прозываемые «серебряными».

Великий князь впервые был в тех местах, как и большинство князей и дружинников, идущих с ним. Но, наверное, лишь у одного великого князя сердце билось с таким волнением: впереди достойная цель, сам Александр Македонский не мог бы желать лучшей. Всеволоду рассказывали о булгарах, об их большом городе, и он вполне верил рассказам, только про себя думал, что стоит ему самому взглянуть на поганую твердыню, как зрением души он увидит то, чего не разглядели другие. Он обязательно узнает во врагах не просто врагов, а ту темную силу, против которой ему самой судьбой предназначено поднять меч. До Великого города оставалось каких-нибудь два-три дня пути.

Через день в степи была замечена конница. Далеко — не разглядеть чья. Вот они, подумал Всеволод, и отдал приказ изготовиться к бою. Сам для такого случая надел доспехи, окольчуженный шлем, велел своему немому телохранителю приглядывать за юным князем Изяславом. Собирался первым броситься вперед. Войско также не выказывало колебаний.

От той далекой конницы отделились пять человек и на-,Правились к войску великого князя. Всеволод почувствовал — раздражение: значит, битва откладывалась, предстояли переговоры, может, торг, не так все должно было получиться. С темной силой надо сразу начинать сражение, не слушать мольбы о пощаде, не поддаваться хитростям, а рубить и гнать ее до полного уничтожения.

Но дело обстояло и вовсе не так, как думалось. Подъехавшие пятеро оказались обычными половцами-куманами, к тому же сносно говорившими по-русски. Спешились, упали на колени перед Всеволодом и объявили, что они воины хана Емяка-обы, ведет их на Великий город один булгарский князь, чтобы отомстить родичам за какие-то обиды. И этот князь булгарский просит позволения служить такому большому войску и готов встать под начало большого князя.

В это мгновение Всеволод почувствовал себя будто просыпающимся от стыдного сна, когда первым желанием становится оглянуться, посмотреть — не видел ли кто только что происшедшего со мною во сне? Вот тебе и силы адовы! Все здесь точно так же делается, как и на Руси. Так же режут друг дружку князья-родичи, так же готовы нанять себе в помощь хоть самого черта, так же становятся под чьи угодно знамена, если воевать можно с выгодой.

Нет, понял Всеволод, если этих несчастных булгар, затворившихся сейчас, наверное, в своем Великом городе, считать силами тьмы, то тогда надо воевать со всей Русской землей. Просто все везде одинаково. Может, где-то получше, где-то похуже, но суть одна. Всеволод понял, что никакой священной войны нет, а идет обычный военный поход за добычей. Надо же куда-то дружину водить, чтоб не застоялась.

Он тут же потерял к походу всякий интерес. Однако отменить поход было нельзя, да и не стоило, раз прошли такой долгий путь. Булгарскому князю с его половецкими наемниками было милостиво разрешено присоединиться к войску великого князя Владимирского. Восхищение булгарина и Емяковых воинов — о, они, конечно, слышали про великого князя — не польстило самолюбию Всеволода. Он уже забыл о своих мыслях, мучивших его почти целый год. К счастью, он умел быстро забывать, если хотел: сумел справиться и со стыдом за самого себя — чего только не придет в голову от безделья, хорошо еще, что никто не знает об этом. Он понял, что и булгарский князь, и хан Емяк вполне могут как-нибудь сговориться и пограбить его вотчину или рязанские уделы, и надо бы им внушить, что дело это безнадежное и гибельное.

Великий город серебряных булгар, открывшийся перед войском Всеволода, выглядел как все города, приготовившиеся к осаде: закрытые ворота, высокие стены, сложенные из камня, без деревянных накатов, как на Руси, но с бойницами. Перед главной городской стеной еще были построены земляные укрепления — невысокие валы, перед ними рвы — преграда для конницы. За каждым валом поблескивали во множестве шлемы и наконечники копий — булгарская пехота готовилась во всеоружии встретить врага.

Стало ясно, что с лету город не взять. Решили, как обычно, разбить стан и готовиться к долгой осаде. Как только его шатер был поставлен, Всеволод созвал совет: рассудить, как вести осаду, расспросить булгарского князька, что там у них в Великом городе за укрепления, откуда их сподручнее взять и сколько примерно войска может быть на стенах. Булгарский князек готов был отвечать, но тут снаружи послышался шум битвы, и весь совет вышел из шатра — узнать, что происходит.

Всеволод ощутил, как сердце упало: это, конечно, юный князь Изяслав со своими тремя сотнями дружинников не стал ждать окончания совета, ринулся на земляные укрепления. Не уследил за племянником великий князь. Ничем не смог помочь Изяславу и немой телохранитель Всеволода, бросившийся по знаку его спасать юношу. Через несколько минут приступ как бы сам собой закончился, дружина Изяслава откатилась назад, оставив на валу и рогатках несколько мертвых тел и бьющихся лошадей, а самого молодого князя принесли к шатру со стрелой под сердцем. Князь Изяслав хотел оправдать высокое предназначение, о котором ему столько твердил Всеволод, и теперь прощался с молодой жизнью, так ничего и не оправдав.

Для Всеволода война сразу закончилась. Он передал управление войском воеводе Ратишичу, велел внести племянника в шатер и целых десять дней не отходил от него, пытаясь хоть как-то загладить свою вину перед умирающим Изяславом. Осада продолжалась, но попытки приступа больше не было.

На десятый день великий князь велел снимать осаду и уходить. Вид неприступного города уже успел охладить самых рьяных охотников до добычи. Обратно двигались быстро, Всеволод надеялся доставить Изяслава домой живым. Возле того места, где они оставили свои ладьи, виднелись следы большой битвы, которую белозерская дружина вела здесь с булгарами, пока все войско топталось под стенами Великого города. Белозерцы разгромили поганых, несмотря на свою малочисленность. Изяслав умер. Он так и не смог ничего больше сказать в своей жизни.

Всеволод с небольшим отрядом сопровождения повез тело племянника во Владимир. Белозерцам приказал гнать ладьи обратно, а войско с воеводой отпустил в Мордовскую землю за добычей, чтобы хоть этим оправдать поход.

Во Владимире Изяслава похоронили со всем почетом у соборной Успенской церкви. Вскоре вернулся Ратишич с дружиной, приведя пленных и множество скота. Теперь пути в булгарские земли были дружине ведомы, и ее можно было время от времени туда посылать, чтобы не скучала.

Прошел еще год. Русь, на время забывшую о внутренних распрях, беспрестанно тревожили здешние враги. На западе литва опустошала новгородские владения, и князь Новгородский Ярослав Владимирович, не зная, что противопоставить врагу и как это делается, все больше раздражал и восстанавливал против себя своих подданных — новгородцев.

На юге против половцев объединились Рюрик и Святослав, разбили их, взяв семь тысяч пленных и самого хана Кобяка, которого вскоре казнили на Святославовом дворе в Киеве. Победа была полная, поганые далеко отступили в степь. Еле спасся знаменитый хан Кончак.

Великий князь Владимирский не принимал участия ни в войне с литвой, ни в битве с Кончаком. Когда новгородцы прислали сообщить Всеволоду, что больше не хотят иметь у себя князем его ставленника, Всеволод не почувствовал обиды, которая еще год назад, несомненно, вспыхнула бы в нем от такого известия. Новгород избрал себе в князья сына Давида Смоленского — Мстислава, ходившего со Всеволодом на булгар. Великий князь удовлетворился тем, что Давид спросил у него согласия, прежде чем отпустить Мстислава в Новгород.

Всеволод после неудачи булгарского похода и гибели любимого племянника, которого он хотел усыновить и в чьей смерти винил себя, перестал заниматься умствованиями по поводу великих целей своей жизни. Он стал больше времени проводить с княгиней и дочерьми, уже подросшими прелестными девочками, снова увлекся охотой, полюбил бить острогой рыбу, часто устраивал пиры, где пил больше обычного, с увлечением слушал рассказы очевидцев событий, происходивших на севере и на юге, и только радовался, что его земель война не коснулась. Он не посылал дружину на помощь союзным князьям, но легко отпускал ее на грабеж Булгарии и Мордвы. Большие дела, казалось, перестали заботить великого князя. Что-то умерло в нем — он это с грустью чувствовал. Ему не было любопытно, что ждет его впереди.

Одно обстоятельство, правда, сразу подчинило себе все помыслы и чувства Всеволода: осенью выяснилось, что княгиня Марья беременна.