Новая угроза Южной Руси — Всеволод Святославич Чермный — была, пожалуй, опаснее, чем ляхи или половцы. Этот князь вознамерился овладеть всем, и для достижения своей цели у него не было запрещенных средств.

Чермного сильно огорчила потеря Галича. Он не мог в ближайшие годы рассчитывать овладеть этим городом — там сидели Ольговичи, дети Игоря Северского. Не то чтобы Чермный не решался выступить против своего племени, но он побаивался Владимира и Святослава Игоревичей, во многом унаследовавших черты своего отважного отца. Биться с Игоревичами, кроме того, означало навлечь на себя гнев всего рода, а также полоцких князей, давних союзников Ольговичей. Приходилось делать вид, что рад счастью Владимира и Святослава, получивших галицкое княжение как подарок — ни за что.

Злость на Игоревичей, опередивших его, Чермный должен был обратить на кого-то иного. Кроме бывших союзников — Мстислава Романовича, смоленского князя, и Рюрика Ростиславича, — никого более подходящего не было. Еще не остыл от поцелуев крест, на котором клялись когда-то в дружбе, как Чермный обрушился на друзей своих.

Рюрик и Мстислав были тогда в Киеве и сильно удивились, когда друг и союзник начал их оттуда выбивать. К тому, чтобы держать осаду, они не были готовы и еле спаслись. Мстислав увел свою дружину в Белгород, куда дядя Мстислава, Давид, бежал в старые годы от союзника же своего — Святослава Всеволодовича. А Рюрик, кляня судьбу за столь многочисленные удары, удалился в Овруч.

Во все днепровские города Чермный посадил своих наместников, в том числе — в Остерский Городец, принадлежавший великому князю. Таким образом, потерю Галича Чермный возместил себе с лихвой — он стал в несколько дней владетелем огромных земель.

Мстислав в Белгороде кусал локти: он остался один с двумя сотнями дружинников, и не к кому было обратиться за помощью. Так вот оно какое — наказание за измену! Весьма поучительно. Недавно еще был в дружбе с великим князем, сидел в Смоленске и мог никого не бояться. А нынче в Смоленск и не попадешь — Чермный не пустит. Лучше ему в руки не попадаться. А уж если попадаться, то с непременным условием крестоцелования — что не убьет. Хотя все равно может убить. Эх, крикнуть бы, чтобы в Суздальской земле слышно было: «Государь! Великий княже! Спаси слугу твоего верного от супостата!» Крикнуть можно. Вот только ответа не дождешься, разве что посмеется великий князь над незадачливым своим сватом. Не кусай руку, кормящую тебя!

Однако страхи Мстислава и Рюрика были преждевременными. Чермный не собирался пока их трогать. Не хотел напрасно тратить силы на пустяки. Он их не боялся нисколько.

Силы Чермному были нужны для другого. Не получив сопротивления в днепровских областях, он вошел во вкус и пожелал взять себе Переяславль. А в Переяславле княжил Ярослав Всеволодович, сын великого князя. Обижать его было опасно. Но Чермный все же решился. Он хорошо помнил, как Ярослава не пустили в Галич, а великий отец юного князя оставил такое бесчестье неотомщенным. Чермный понял, что с Ярославом можно поступить и более жестко. Возможно, для великого князя не так важен Переяславль, как то, что Ярослав получит хороший жизненный урок. Ну а если решит князь Всеволод отомстить за бесчестье свое и сына, то ведь из Переяславля так же легко будет уйти, как из любого другого города, который не можешь удержать.

И Чермный осадил Переяславль. Изумленному князю Ярославу, пославшему спросить Чермного — как это следует понимать, он ответил с нарочитой грубостью: «Пошел вон к отцу своему! В Переяславле мои дети будут сидеть! А если не послушаешься моего повеления или, как раньше, станешь домогаться Галича, то пожалеешь об этом». Ярослав не стал сопротивляться, просил только об одном — чтобы ему дали беспрепятственно уйти с дружиной. Чермный обещал, и Ярослав ушел к отцу. Посадив сына своего, Михаила, в Переяславле, Чермный вернулся в Киев, где хотел отпраздновать свою удачливость.

Но праздновать было рано. Пока он возился с Ярославом обиженные Рюрик и Мстислав сговорились и объединили свои небольшие силы, которых, однако, оказалось достаточно, чтобы Чермный, в один прекрасный день увидя их под стенами Киева, немедленно бежал оттуда.

Он бежал, чтобы вернуться, и вскоре привел союзников — из Галича позвал Владимира Игоревича и конечно же пригласил половецкую орду. Поганым была обещана полная свобода в днепровских областях. Рюрик опять укрылся в Овруче, а Мстислав — в Белгороде, не мечтая уже ни о какой помощи, слезно моля Чермного отпустить его в Смоленск. Чермный его не задерживал. Он опять сел в Киеве, теперь уже имея основание торжествовать.

Что делали половцы на берегах Днепра? Пожары, грабежи, резня валом прокатились по землям, принадлежавшим Чермному, который, казалось, ничего не имел против опустошения своих уделов. Люди бежали в леса целыми деревнями, селами, прятались в непроходимых чащах. Поганые были ненасытны — толпы за толпами невольников уводились в степь, а половецкие отряды рыскали в поисках все новых и новых жертв. Дружина Чермного пировала в Киеве вместе с князем своим.

У загнанных в леса жителей оставалась одна надежда — на великого владимирского князя. Люди, кто мог, пробирались во Владимир, попав к Всеволоду Юрьевичу, рассказывали ему о бедствиях, переживаемых Южной Русью. Во Владимире таких беженцев принимали сочувственно, с ужасом слушали рассказы о зверствах поганых, о коварстве Чермного. Имя его повторялось повсюду. Владимирские горожане требовали наказания вероломного князя. То, что творилось под Киевом, владимирцам представлялось особенно несправедливым, потому что сами они уже забыли, как это бывает. Мирная жизнь делала их более отзывчивыми к чужому горю.

Выборные от сословий, старосты концов и улиц также ходили к великому князю, просили заступиться за Русскую землю. Свои бояре — не все единодушно, но многие — тоже требовали похода на Чермного. Напоминали о бесчестье, нанесенном Ярославу.

И наконец великий князь объявил, что терпение его лопнуло, что он больше не намерен спускать Чермному. Как государь, он чувствует ответственность и за Южную Русь, так как это и его отечество.

Был назначен поход на Киев. Для придания этому походу более широкого значения, великий князь не стал, как и раньше, ограничиваться участием в нем только своей дружины. Он дал знать о предстоящих военных действиях Константину в Новгород, потребовал его участия. Константин без промедления повел дружину на соединение с отцовским войском.

Кроме того, великий князь приказал идти с ним рязанским князьям — Роману и Святославу Глебовичам. Роман и Святослав — только двое сыновей мятежного князя Глеба осталось на Рязанской земле. С ними подались к великому князю дети покойных Игоря и Владимира Глебовичей. Дружины рязанские князья с собой привели немного — великий князь требовал от них не военной помощи, а личного участия в походе. Недалеко от Коломны на берегу реки Оки был разбит большой стан, где предполагалось обговорить будущие действия и, как обещал Всеволод Юрьевич, хорошенько попировать перед тем, как двигаться на Киев.

Но никто не догадывался об истинных причинах, заставивших князя Всеволода собрать войско.

Беды жителей Приднепровья на самом деле мало заботили Всеволода Юрьевича. Давно уже он решил про себя не вмешиваться в южнорусские дела. Пусть себе князья режут друг друга — нрав их все равно не изменишь, а сил на это можно положить много. По-настоящему великого князя беспокоили лишь собственные дела.

И сейчас Всеволод Юрьевич гневался не на Чермного, а на рязанских князей, которые не подозревали об этом. Давно уже приближенные великого князя доносили ему, что Роман и Святослав Глебовичи тайно держат сторону Ольговичей. Сын покойного князя Всеволода Глебовича, Михаил, к тому же приходится Чермному зятем, и Чермный через Михаила вступает с Глебовичами в тайные сговоры. И Глебовичи будто хотят, соединившись с Чермным и другими Ольговичами, отойти от великого князя, которому так и не простили былых своих унижений. Не верить этим сведениям было нельзя: исходили они от самых преданных людей — от князя Давида из Мурома, от боярина Михаила Борисовича.

Разумеется, ни о каком совместном походе на Киев с князьями рязанскими не могло быть и речи. Не хватало только великому князю на себе испытать их предательство, когда он будет находиться в чужой земле. Михаил Борисович всячески предостерегал от этого, советовал быть осторожным. Да великий князь и без него знал, что надо делать. Для всякого изменника самое опасное — застать его врасплох, когда он уверен в своей безнаказанности. Поэтому рязанских князей следовало пока держать в неведении относительно того, что великому князю все известно об их предательстве.

В ставку великого князя Глебовичи прибыли первыми. За ними явился из Мурома князь Давид. Дожидаясь Константина, не стали пока устраивать военных советов. Стояла ранняя осень, самая пора звериной ловли, пиров на свежем воздухе, когда легко дышится, хорошо пьется, не жарко и комары не заедают; Этим и занимались — носились за оленями по окрестным лесам, метали сети, обкладывали медведей, спускали соколов на лисиц и зайцев. А по вечерам пировали. Все были веселы, особенно великий князь. Он был как никогда ласков и приветлив с Глебовичами, и они, непривычные к таким отношениям со своим строгим государем, млели от счастья и на пирах громче всех кричали великому князю славу.

Наконец прибыл Константин с новгородским полком. Решено было устраивать последний совет, веселиться, а там уж — идти на Киев. Великий князь рад был видеть сына: Константин возмужал, почти утратил юношеские черты — становился настоящим грозным князем. Всеволод Юрьевич чувствовал небольшую вину перед сыном — из-за отцовского вмешательства в новгородские дела Константину пришлось туго. По поводу казни боярина Олексы Сбыславича в Новгороде случились волнения. Собиралось большое вече на торгу, ходили к княжескому дворцу, требовали объяснений. Олексу в городе уважали. Константин же не знал, как объяснить, — сам не понимал, почему такой важный боярин, ничем себя не запятнавший перед великим князем, обезглавлен. С трудом удалось Константину утихомирить толпу, чего только не наобещав новгородцам. Его не стали вышибать из Новгорода, но наверняка доверие к Константину уже было подорвано. Напрасно, наверное, убили Сбыславича этого. И великий князь, встретив Константина, был рад что сын не только ни в чем не упрекает его, а вообще hi о чем не спрашивает. Хороший сын, послушный.

Как приятно обнять родную кровь после долгой разлуки, прижать к отцовской груди. Ощутить, с какой любовью и почтением сын прижимается к отцу — точно так, как делал это маленьким.

— Ну, здравствуй, здравствуй, сын. Здравствуй, князь новгородский, — чуть насмешливо, чтобы скрыть смущение, говорил великий князь. — Пришел отцу помогать? Молодец, что пришел, молодец, спасибо.

— Что ты, батюшка, — говорил Константин. — Твоя воля, ты приказываешь. Мы тебе служить рады.

— Устал с дороги-то? Ничего, сейчас отдохнешь. В баню сходи, тут баню хорошую сладили.

Пока Константин располагал дружину на отдых — ставили походные шатры, кормили коней, — великий князь все хотел спросить сына о чем-то, что показалось ему странным в приезде Константина. Никак не мог понять — что. Потом понял:

— Князь Константин! А что, боярина твоего, Юрятича, нет с тобой?

— Нет, батюшка.

— Случилось что? Как же он тебя одного отпустил? Отец его при мне неотлучно находился.

— Он, батюшка, не смог пойти, — вроде бы смущенно ответил Константин.

— Заболел, что ли, Юрятич? Что-то не верится. — Великий князь с прищуром взглянул на сына. — Такой богатырь, а от войны бегает?

— Да, занемог. В груди, говорит, ноет у него. — Константин отвел глаза.

— Врешь, сын. Ничего он не заболел. Не захотел пойти, что ли?

Великий князь рассердился, забыл сразу о приветливости.

— Помыкают тобой, князь Константин. Это что же? Это если все так отказываться станут — с кем тогда и воевать? Отец его, Юрята мой, во всех походах со мной был, ни на шаг не отходил от меня. Жизнь мне спасал! А Добрыня болеет, когда князю нужен!

Константин не отвечал отцу. В чем-то, наверное, отец был прав.

— Да ведь он, Добрыня, не родной сын Юряте был, — презрительно произнес великий князь. — Боярином-то я его сделал, а он смердом был, смердом и остался. Ты его прогони, князь Константин.

Константин поглядел на отца и понял, что дело это решенное. Обиделся великий князь на Добрыню и теперь не забудет, не потерпит его рядом с сыном. Вспомнил Константин, как Добрыня просил его от этого похода избавить. Не верил, что великий князь пойдет на Чермного. Говорил, что здесь не обошлось без боярина Михаила Борисовича, как в случае с Олексой. Убеждал Константина быть осторожнее с этим Мишей, не связываться с ним: слишком большое влияние на отца имеет Михаил Борисович. Добрыню же он стойко ненавидит, и Добрыня его — тоже. И нахождение Добрыни возле Михаила Борисовича может самому Константину сильно повредить. «Мой меч, княже, принадлежит тебе, — сказал Добрыня. — И я за тебя голову положу, ты это знаешь. А от этого похода уволь. Никогда тебя ни о чем не просил, а сейчас прошу». Константин и не стал особенно настаивать. Ну, не хочет Добрыня идти — ладно. А получилось вон как. Что-то подозрительно быстро рассердился отец. Наверное, Михаил Борисович этот нашептал ему про Добрыню.

Подумать невозможно было о том, чтобы прогнать Добрыню, как велел великий князь. Константин решил, что не сделает этого, даже если прогневает отца. Если на то пошло, Константину самому жить, самому и друзей заводить. Отец, если хочет, пусть сколько угодно окружает себя людьми вроде Михаила Борисовича.

Однако способов проявить упрямство существует много, и с великим князем надо их использовать все.

— Прости, батюшка, — сказал Константин. — Мне отдай гнев свой, а на Добрыню плохого не возводи. Он мне друг и верный слуга, а в поход не пошел по болезни. В груди ноет у него, дышать трудно. Ему и кровь пускали.

— Кровь пускали, — повторил великий князь. — Вот пошел бы с тобой на войну и пускал себе кровь на доброе здоровье.

— Я за своего боярина ручаюсь.

— Ладно. После поговорим, — уже почти миролюбиво сказал великий князь. — Теперь отдыхай. Я насчет ужина распоряжусь.

Константин, поклонившись, ушел. Всеволод Юрьевич направился к своему шатру.

Шатер был большой, вместительный, он предназначался для застолий. В нем был поставлен длинный стол и удобные широкие лавки. Для себя же, чтобы ночевать, великий князь велел устроить в шатре небольшую полстницу, куда удалялся, когда пир наскучивал ему. Полстница эта была удобна еще и тем, что, располагаясь в ней, великий князь мог хорошо слышать, о чем говорили в большом шатре подпившие князья и бояре, не желавшие пока расходиться. Все знали, конечно, что великий князь их может слышать, но вино есть вино, и оно всегда развязывает языки.

Возле шатра великого князя уже поджидал Михаил Борисович. Он был печален и строг перед важным событием. Обо всем они с великим князем уже договорились, но Михаилу Борисовичу, как ревностному слуге, хотелось еще раз уточнить подробности — и чтобы не оплошать, и лишний раз перед государем показать свое рвение.

— Что, Миша? — спросил Всеволод. — Не забыл?

— Не забыл, государь. Все будет, как ты велел. Ты знак только подай.

— Какой там знак. Уйду к себе — и начинайте. Людям скажи, чтоб подошли поближе — на всякий случай. Людей подобрал надежных?

— Люди мои верные. Со всеми уж договорились.

— Ладно. Ну, что ж, князь Роман, князь Роман. Поглядим, как ты отвертишься. — Всеволод Юрьевич усмехнулся недобро.

— Не отвертится, государь. Уж мы его прищучим.

— Ну, Миша, — построжел великий князь. — Смотри. Иди, зови всех. Начинать пора.

Охрана возле княжеского шатра была немногочисленной. Но когда князья соберутся, шатер будет взят в плотное кольцо. Можно, конечно, и без этих предосторожностей — князья Роман и Святослав не посмеют открыто противиться великому князю. Мелковаты они против отца своего. Недоброй памяти князь Глеб был боец славный и норовом крут.

По всему стану уже загорались костры. Наступал вечер. Пора было и за стол.

Все князья собрались в шатре веселые. По случаю приезда князя Константина ожидалось, что Всеволод Юрьевич будет в хорошем настроении, и пиршество получится шумное, — какое и полагается устраивать соратникам перед большим походом.

И правда — сегодня великий князь улыбался, охотно принимал славословия себе и молодому князю Константину, шутил, смеялся, когда шутки присутствующих касались незадачливых Мстислава и Рюрика: они-де ждут нас не дождутся, а мы вот вино пьем, а как допьем — пойдем их выручать. Юный сын Игоря Глебовича, Ингварь, по просьбе Святослава изобразил Чермного: надул щеки, запыхтел, вытаращил глаза. Не было похоже, но все смеялись от души — вот он какой, Чермный-то! А мы его руками возьмем и сожмем! Он и лопнет! Великий князь, посмеявшись, вдруг слегка огорчил всех, сказав, что устал сегодня и пойдет отдохнуть. Но пусть князья на это не смотрят, продолжают гулять. Если им будет весело — и великому князю будут хорошие сны сниться.

Всеволод Юрьевич обошел всех князей, прощаясь. Сердечно обнял Романа Глебовича, отчего тот даже растерялся: никогда еще такой ласки от великого князя не видал. Потом великий князь обнял Святослава Глебовича. Потом — двух его племянников, Ингваря и Козьму. Напоследок обнял Глеба и Олега Владимировичей. И направился к себе в полстницу.

Тут же выбрался наружу — у полстницы имелся отдельный вход. Махнул рукой, подзывая Михаила Борисовича. Тот был тут как тут.

— Ну, Миша, иди. А то заждались тебя. А где князь Давид?

— Вот он стоит, государь. Мы вместе зайдем. И люди сейчас подойдут.

Все. — Великий князь повернулся и зашел обратно в полстницу.

Он поудобнее устроился на лежанке, рядом на всякий случай положил меч.

Вскоре из-за полотняной стенки, отделявшей великого князя от пирующих, донеслось:

— Здорово, князья!

Ага, Миша начал нарочно грубо, чтобы сразу ошеломить. Ну, послушаем.

В шатре смолкли звуки застолья — видимо, князья не знали, как ответить на боярскую наглость. Все-таки боярин — приближенный самого великого князя. Ну его — связываться.

— А, князь Давид! Приехал? — послышался голос Романа. Видимо, Роман решил не замечать Мишиной грубости, разговаривать только с Давидом. — Что ж поздно-то так? Великий князь только что ушел. Садись с нами, князь Давид!

— С тобой рядом не сяду, князь Роман! — донесся глухой голос Давида. И сразу же:

— Не сядет он с тобой, князь Роман! — Это уже Михаил Борисович.

— Да ты что, князь Давид? — после некоторого молчания растерянно спросил Роман Глебович, — Умом тронулся?

— Ты не на князя Давида, ты на себя посмотри, — нагло сказал Михаил Борисович. — Изменник!

— Пойди проспись, боярин! — загремел Роман Глебович.

— Сам проспись, собака! И нечего на меня глаза пучить! Скажи лучше — что ты князю Чермному обещал?

Послышался грохот и звон падающей посуды, пыхтение. Князь Роман, видимо, выбирался из-за стола, а его держали. Правильно, что великий князь не велел им на пир с собой оружия брать — было бы сейчас дело.

— Что ответишь, князь Роман? Или ты, князь Святослав? Вы оба Чермному писали! Мы все знаем!

— Ах ты, ах ты пес! — задыхался Роман Глебович.

— А обещал ты ему, князь Роман, со всей дружиной передаться! Сколько тебе платит Чермный-то? — Голос Михаила Борисовича звенел от справедливого гнева.

И вдруг произошло то, чего великий князь не ожидал.

— Верно! Изменник ты, князь Роман!

— От Чермного люди у тебя были, грамоту взяли от тебя!

Это были голоса племянников князя Романа — Олега и Глеба Владимировичей. Быстро сообразили. Поняли, что дядю защищать невыгодно, и накинулись на оторопевшего Романа. А может, и знали, что так будет. Миша с ними поговорил, что ли?

— Князь Глеб! Князь Олег! — кричал Роман. — Что же вы говорите? Ведь вы оба сыновцы мои! Князь Давид! Ты-то хоть заступись!

— Не буду за изменника заступаться, — пробубнил Давид Муромский. — Все правда, князь Роман, уговор у тебя был с Чермным! Признайся лучше!

За стенкой опять завозились. Может, князь Роман тщетно искал оружие? Вот вскрикнули тонко. Это, наверное, Святослав или из молодых княжичей кто-то. Да, не сладко им сейчас приходится.

— Государь! Великий княже!!! — так громко вдруг завопил князь Роман, что Всеволод Юрьевич невольно вздрогнул, и рука дернулась — схватить меч. — Оговорили нас! Богом клянусь, святым Спасом! Не было того!

Тогда великий князь встал и, отодвинув занавесь, вошел в шатер. Уже и дружинники здесь были — держали крепко за руки Романа, Святослава, племянников. При появлении государя все замерли. Великий князь заметил направленный на него удивленный взгляд Константина, который за время свары не произнес ни слова. Но сейчас переглядываться с сыном было некогда. Великий князь оглядел изменников. Толстое лицо Романа светилось надеждой, Святослав в руках двух крепких дружинников поник, опустил голову, юноши смотрели на великого князя испуганно. Надо же — такие молодые, а уже с врагами государя своего дружбу водят. Это все семя Глебово проклятое! Всю жизнь на великого князя они ножи точили!

— Не верю тебе, князь Роман, — жестко сказал Всеволод Юрьевич. — То, что ты изменник, мне доподлинно известно.

Надежда на лице князя Романа угасла, оно сразу постарело, на великого князя будто глядел из прошлого старый заклятый враг — князь Глеб. Если у Всеволода Юрьевича могли оставаться какие-то сомнения, то сейчас они исчезли.

— Как ты мог, князь Роман, так отплатить мне за все? — спросил он, брезгуя смотреть на раскисшее лицо Романа. Ешь мой хлеб и против меня же козни строишь? Я терпеть этого больше не буду!

Он еще раз окинул взглядом схваченных князей и добавил уже устало:

— В цепи их всех. Отвезти во Владимир. Дружину их разоружить. Кто сопротивляться станет — убивать на месте.

И сел на лавку рядом с Константином, глядя, как выводят князей. Глеб и Олег Владимировичи тоже суетились, помогая дружинникам. Их самих никто не пытался вязать — значит, они не были виноваты перед великим князем.

Когда князей увели, Константин, не решаясь ни о чем спрашивать у отца, тоже собрался уходить. Но великому князю не хотелось пока оставаться одному.

— Посиди со мной, князь Константин, — не то попросил, не то повелел он. Впрочем, это было одно и то же. — Разбросали тут все. — Великий князь оглядел, разгромленный стол. — Ну, ладно, после уберут. Что скажешь, сын? Видел, какие изменники бывают?

— Позволь, батюшка, тебя спросить. То, что они к врагу хотели перейти, — это твой боярин тебе сказал?

— Не только он. И другие доносили. А что? — с подозрительностью посмотрел Всеволод Юрьевич на сына. — Думаешь — навет на них?

— Тебе виднее, батюшка.

— То-то, что виднее. Тебя, князь Константин, еще на свете не было, а эта порода уже меня извести мечтала — Глебовичи-то. Им верить ни в чем нельзя. Как они друг дружку-то сами не перерезали?

— Теперь, значит, на Киев без них пойдем? — спросил Константин.

— А мы не пойдем на Киев, — ответил великий князь. И, видя, что в глазах сына опять появилось удивление, пояснил: — Самые страшные враги, сынок, не те, что далеко, а те, что рядом. То, что мы Глебовичей взяли, — это полдела. Гнездо-то их целое осталось. — И закончил: — Мы, князь Константин, завтра на Рязань двинемся, на Пронск.

И тут Константин понял, почему Добрыня Юрятич так просил не брать его с собой в поход. Он больше ни о чем не стал спрашивать великого князя, отговорился тем, что хочет спать, поклонился отцу почтительно и ушел к себе.

Решение великого князя изменить цель похода удивило войско, но возражать никто не стал. Дружине было, в сущности, все равно, где воевать, на Рязанской земле даже предпочтительней, потому что ближе к дому, да и добычи можно было там взять гораздо больше, чем в разоренных днепровских землях. Бояре же и воевода сочли за лучшее промолчать, а многие открыто высказывали одобрение, громко восхищаясь проницательностью и мудростью государя, сумевшего разглядеть хищников в стаде своих подданных. Немногочисленная дружина Глебовичей частично была разоружена, частично перешла под знамена великого князя. Самих же Глебовичей ночью погрузили, окованных цепями, на телеги и увезли во Владимир. Через день объединенное войско выступило.

Осадили Пронск, встретив неожиданно сильный отпор. Бывший князь пронский Михаил, зять Чермного, удрал к тестю, чем подтвердил, что Глебовичи имели связь с врагом. Но покинутый Михаилом город стал оборонять князь Изяслав Владимирович, родной брат Олега и Глеба Владимировичей, которые, изобличив дядю Романа, присоединились к войску великого князя, желая наказать зло. На приступ владимирской дружины Пронск ответил так ожесточенно — и стрелами, и камнями, и даже смолой, — что вынуждены были возле мятежного города задержаться надолго.

Великий князь злился. Неудачи выводили его из себя, и он каждый день велел повторять приступ. И каждый новый приступ оказывался неудачным; дружинники великого князя не могли взять стен, не могли пробить ворота, окрашивали стены своей кровью, падали везде, куда могла достать стрела или долететь копье из осажденного города. Стан наполнился ранеными, многих даже пришлось отвозить во Владимир, чтобы им хоть умереть и быть похороненными на родной земле.

Великий князь не в первый раз стоял под Пронском, да и многие знали про заветный ключ к взятию города — воду. Хотя покойный князь Глеб и выстроил свой город на очень выгодном и удобном для обороны месте, но не учел одного; в Пронске не оказалось ни одного колодца, ни одного источника. Князь Глеб строил город, чтобы сражаться в нем против великого князя, укрывать за стенами дружину, держать в городе запасы на случай войны. А о воде-то и не подумал. Пришлось строить водопровод от речки Прони. По деревянной трубе, закопанной в землю, в Пронск и поступала вода.

Достаточно было перекрыть эту трубу, что великий князь и приказал сделать. Конечно, полазили по реке, поискали заросшую землей, илом и водорослями трубу. Но в конце концов нашли и забили ее деревянной пробкой, обмазав глиной.

Уже через несколько дней начались ночные вылазки из города. Открыв потихоньку ворота, жители пробирались к реке, жадно напивались сами, наполняли водой принесенные с собой сосуды, нечаянным звяком поднимая переполох в стане великого князя. Выяснив причину таких ночных беспокойств, Всеволод Юрьевич велел на ночь выставлять у ворот Пронска охрану.

Теперь жителям негде было попить воды. И погода стояла сухая, ясная — без дождей. Середина осени, а с неба — ни капли. Тем не менее оборонительный пыл горожан не угас, и все попытки взять мучимый жаждой Пронск оканчивались кровавой неудачей. Пятнадцать приступов, шестнадцать, семнадцать. Великий князь велел на виду у осажденных поставить ведра и бадьи с водой и приставить к ним людей с черпаками, чтобы целый день только этим и занимались — переливали из полных ведер в пустые, повыше поднимая черпаки: пусть изнывающие от жажды дружинники князя Изяслава и горожане досыта насмотрятся на прозрачные, сверкающие под солнцем струи.

И это подействовало лучше кровавых приступов. Пронск сдался. Великий князь смотрел, как открылись ворота и люди побежали, поковыляли, поползли к реке. Среди жаждущих, сосущих речную воду, находился и князь Изяслав Владимирович, который, напившись вдоволь, подошел затем к шатру великого князя и, стараясь не смотреть на братьев — Олега и Глеба, — признал себя пленником. Великий князь поступил с отважным Изяславом сурово. Прямо при нем, столько сил отдавшем защите города, Всеволод Юрьевич объявил князем пронским Олега, а Изяслава велел заковать и отвезти во Владимир, к остальным Глебовичам.

Теперь на очереди была Рязань. Если небольшой Пронск оказал такое сопротивление, то чего можно было ожидать от стольного города? Осаду Рязани Всеволод Юрьевич рассчитывал вести долго, может, и до зимы. Это его вполне устраивало: на войне ему было не так скучно, как дома.

Осада Рязани большим войском требовала больших припасов, приспособлений, осадных орудий. По Оке начали подвозить все необходимое. Стан строили с учетом того, что придется, может быть, в нем зимовать.

Князь Роман Игоревич, Глебов внук, пытался захватить суда великого князя, идущие по Оке. Но двоюродный брат князя Романа — Олег Владимирович, словно в благодарность за Пронск, разбил дружину Романа Игоревича, пришедшую с ним из Рязани.

Теперь Рязань была беззащитна. Ее спасало пока лишь то, что никак не замерзала Ока. По реке шла шуга — переезжать на лодках было опасно. Стали ждать, когда замерзнет.

Но тут рязанцы выслали навстречу великому князю послов. Во главе посольства был епископ Арсений, недавно утвержденный самим константинопольским патриархом по просьбе великого князя, пожелавшего основать епископат в Рязани. От имени всех горожан Арсений просил государя сжалиться, не рушить и не брать города. «Государь! — сказал он. — Удержи руку мести, пощади храмы Всевышнего, где народ приносит жертвы небу и где мы за тебя молимся. Верховная воля твоя да будет нам законом». Вместе с посольством уже в качестве пленников великого князя находились все остальные рязанские князья с княгинями и детьми. Все они были тут же отправлены во Владимир. Семя Глебово нужно было искоренять.

Тут подоспели вести из Киева, которые и решили на этот раз судьбу Рязани. Великий князь узнал, что Рюрик все-таки выгнал Чермного из Киева и злобный враг удалился пока в Галич — отсиживаться у Игоревичей. Дороги были еще слабые, зима наступала медленно. Не стоило начинать войну с Чермным, если не начали ее сразу. Великий князь, не тронув Рязани, вернулся во Владимир.

На этот раз народное ликование по поводу возвращения государя было весьма сдержанным.