Вернувшись во Владимир, великий князь думал с тоской о том, что впереди предстоит долгая зима, когда от нечего делать придется находить себе занятия — много есть, много спать, убивать время, которое хоть и тянется медленно, но с годами летит все быстрее. Зимой почему-то острее ощущаешь свой возраст, стареющее тело предъявляет новые недомогания и признаки надвигающейся немощи, мысли с большей охотой устремляются в будущее — туда, к самому концу. Пятьдесят три года — расцвет или уже увядание? Что для человека в этом возрасте более ценно — наслаждение достигнутым или стремление достичь нового?

Великий князь знал, что может еще добиться всего, чего захочет. Для этого у него достаточно сил, ума, богатства и всего прочего, что делает государя подлинно великим. Но он также понимал, что больше не станет стремиться к осуществлению мечты, когда-то не дававшей ему покоя. Он и так много сделал за свою жизнь и был доволен сделанным. А что скучно — это не беда. Скука — верная спутница душевного равновесия. Счастливым себя великий князь тоже не ощущал. Был когда-то счастлив — с молодой женой, на поле битвы, у колыбели детей. Видно, всему свое время. Подчини он себе хоть целый мир — былого счастья не воскресишь в душе. Разве только жениться еще раз на старости лет? Может, чужая юность оживит душу, вернет желания и мечты?

Великий князь оставил Константина при себе, не разрешив ему возвращаться в Новгород. Одарив новгородскую дружину, Всеволод Юрьевич велел ей возвращаться домой без князя и передать, что за заслуги новгородцев возвращает, им древнее право самоуправления. Отныне Новгороду предстояло избирать своих правителей и самому расправляться с обидчиками.

Новгородская дружина отправилась домой в некотором удивлении, а во Владимире в залог дружбы и верности великий князь оставил семь знатных новгородских горожан и посадника Димитрия.

Многие считали, что Всеволод Юрьевич, предвидя большие народные возмущения, просто захотел избавить от них Константина, дать ему возможность во Владимире переждать новгородскую смуту. Но это было не совсем так. Смута в Новгороде уже не занимала великого князя так сильно, как раньше, Константина он оставил при себе, чтобы иметь собеседника, а новгородских горожан задержал во Владимире по совету боярина Михаила Борисовича — для того чтобы спасти им жизни. Все эти новгородцы, пользуясь покровительством великого князя, много обид нанесли своим землякам, и как раз против них и посадника Димитрия должна была быть направлена грядущая смута. Особенно Димитрия новгородцы готовы были обвинять во всех своих бедах.

И действительно — вскоре в Новгороде забушевали веча, на которых Димитрию и его родственникам был вынесен приговор. Весь город кинулся грабить Димитриево имущество. Много было у Димитрия серебра — даже после того, как некоторые из наиболее рьяных судей сумели огрузиться награбленным, остальным горожанам вышло каждому по три гривны. Великий князь, узнав об этом, не удивился: опять страсти разгорались не столько из-за попранной справедливости, сколько из-за трех гривен. Этот мир был все тот же и не хотел меняться к лучшему.

Новгородский посадник Димитрий вскоре умер во Владимире — может, от раны, полученной при осаде Пронска, а может, от огорчения по поводу того, что лишился имущества. Тело Димитрия, привезенное в Новгород, стало причиной новых волнений: горожане, получившие по три гривны, видимо, расценили возвращение мертвого посадника как напоминание о содеянном ими. И хотя Димитрий, отличавшийся при жизни строгостью, уже никак не мог отомстить новгородцам, все же собралась большая толпа, гроб с телом у сопровождавших отобрали и уже несли его к мосту, чтобы сбросить в Волхов. Архиепископ Митрофан сам вышел к неистовым горожанам, остановил их, долго упрашивал не совершать такой глупости и в конце концов убедил. Тело топить не стали, а предали земле.

Вольная новгородская жизнь продолжалась весьма короткое время. Великий князь уже не мог отказаться от власти над Новгородом. Всего несколько месяцев прожив без князя, горожане опять приняли у себя Святослава Всеволодовича. Двенадцатилетний Святослав снова сел в княжеском дворце и почти не выходил оттуда, как и во время первого своего княжения. Бояре, бывшие со Святославом, прежде всего взыскали с горожан полагавшуюся новому князю часть имущества посадника Димитрия. И поскольку Новгород все еще жаждал крови оставшихся в живых родственников бывшего посадника, их от греха подальше отправили в Суздаль. Дальше началась привычная жизнь: народ понимал, что указы, издающиеся Святославом, на самом деле пишутся во Владимире и придумывает их великий князь. Никаких древних вольностей новгородцы себе не вернули. Единственное, что смогли сделать к своей пользе за короткий срок кажущегося безвластия — это пригласили в Псков младшего сына Мстислава Храброго — Владимира Мстиславича. Юный Владимир Мстиславич должен был управлять новгородским войском, чего не умел Святослав. И он управлял им весьма успешно, отбивая на западе литву, не давая ей грабить новгородские пределы.

Без князя не осталась и Рязань. Все Глебовичи собраны были под Ярославль, в небольшой городок Петров, рязанская область полностью была подчинена великому князю, а в саму Рязань Всеволод Юрьевич отправил сына Ярослава, незадачливого князя переяславского. Какое-то время все было спокойно.

Но рязанцы стали тосковать о своих исконных князьях. Не то чтобы при Ярославе им жилось хуже, чем при Романе, но, видно, старые господа всегда лучше новых. Народ зароптал. Возмущались боярами князя Ярослава, обижавшими беззащитных жителей. Очень скоро, забыв, как недавно давали великому князю клятву во всем повиноваться, рязанцы подняли бунт. Князь Ярослав не смог им противостоять или не хотел проливать крови. Некоторые бояре его были схвачены и брошены в темницу, где от неизвестных причин вскоре умерли. Ярослава никто не трогал, даже делали вид, что признают его за князя и повелителя. Он, не зная, что предпринять, попросил помощи у отца. Вскоре из Владимира доставили ответ, что великий князь готовит войско и сам решил возглавить карательный поход.

Об этом стало известно, Рязань объял ужас. Стояло лето, дороги были сухими, ничто не могло преградить путь великому князю. И так как пример Глебовичей был еще достаточно свеж, рязанцы вполне могли себе представить, что их ждет. К Ярославу стекались выборные со всего города, и епископ Арсений пришел. Просили князя быть им заступником. Обещали юному Ярославу, что уж теперь-то никогда не нарушат его воли, если он уговорит великого князя пощадить Рязань.

Однако было поздно, потому что владимирское войско находилось уже в двух днях пути. Ярослав, растроганный уверениями рязанцев в покорности, мог еще выйти навстречу отцу и попробовать его уговорить вернуться назад. Но в душе юный князь не верил, что отец вернется. Это могло быть многими понято как слабость или излишнее добросердечие великого князя. Все же Ярослав собрал посольство из знатных горожан, взял с собой епископа Арсения и выехал из Рязани навстречу отцу и его дружине.

Они встретились. Великий князь был рад видеть Ярослава живым и здоровым — среди многих донесений из Рязани было и такое, что князь Ярослав со своими боярами томится в темнице. Но с другой стороны, сын возглавлял посольство мятежников, а это уже не могло понравиться Всеволоду Юрьевичу. Он сразу понял, что Ярослав стал игрушкой в руках рязанцев, сумевших обольстить его ложными посулами. Ярослав стал убеждать отца в обратном: недавний бунт пытался представить как частное дело, как ссору, возникшую из-за того, что кто-то кому-то нанес бесчестье, ну, а когда стали считаться — тут и началось. А волю великого князя Рязань чтит и исполняет.

Ярослав говорил очень убедительно и, вполне возможно, сумел бы смягчить отца. Но тут случилось такое, чего Ярослав от своего посольства никак не ожидал.

Послы — а среди них находились те самые мужи рязанские, что уморили владимирских бояр, — повели себя нагло. Не то им затмило ум, что они смогли так легко уговорить Ярослава, не то родная земля придавала им сил, но они не стали валиться в ноги великому князю. Не стали каяться, рвать на себе волосы или хотя бы оправдываться. Они заявили, что великому князю-де в Рязани делать нечего да и сына своего он может забирать от них, а им пусть вернет князей, что ныне безвинно отлучены от подданных. Рязанцы стояли перед великим князем и излагали свои требования, а он смотрел на них с удивлением. Такой наглости он еще не видел.

Тут же на рязанцев были надеты цепи, и все посольство вместе с епископом Арсением отправили на простых телегах во Владимир. С сыном Ярославом Всеволод Юрьевич вообще не разговаривал, будто его и не было. Впрочем, Ярослав, сгорая от стыда, сам старался не попадаться на глаза отцу. Войско тут же двинулось к Рязани.

По всей Рязани звонили приветственные колокола, ворота города были не просто открыты, а распахнуты настежь: приходи, великий государь, и владей нами, а мы будем тебе с радостью повиноваться. Ни о какой битве с горожанами, подставлявшими свои покорные шеи под меч великого князя, речи идти не могло. Великий князь оказался в затруднительном положении.

Он сомневался недолго. Рязанцам объявили, что город будет сожжен. Им предлагалось, взяв с собой необходимые вещи, выйти из города и ждать дальнейшей участи. Дружина вошла в город — затем, чтобы помочь жителям поскорее выполнить приказание великого князя. Все телеги и повозки, которые только были в городе, также было велено жителям взять с собой.

Такое великий князь наблюдал впервые: целый город, и не какой-нибудь Ожск, а сама Рязань-матушка стояла перед ним на коленях. Тысячи людей, разместившихся на обширном лугу у Оки, стоя на коленях, протягивали к нему руки. Многие поднимали грудных детей, чтобы грозный князь владимирский мог их увидеть и смягчиться сердцем. Тысячеголосый вой и плач поднимался, казалось, до самого неба. Людям не хотелось лишаться родного крова.

Но великий князь не смягчился. Он поднятием руки утишил рыдания горожан и объявил, что они будут расселены во Владимирской земле и отныне станут его прямыми подданными. Наверное, великий князь думал, что это поможет рязанцам легче перенести разлуку с городом, в котором они родились и жили. Но это не помогло, они продолжали рыдать и молить его о пощаде. Он велел жечь город.

Еще дружинники выносили из городских ворот приглянувшееся им имущество, а противоположный конец города уже курился дымом. Легкий ветерок играл одиночными дымными облачками, потом эти облачка загустели, выросли, потемнели — и Рязань полыхнула. Вопль народный тоже полыхнул, но теперь уже никто не глядел на великого князя — лица жителей были обращены к пылающему городу, вместе с которым горела вся их прошлая жизнь.

На следующий день то же самое случилось с Белгородом рязанским. Белгородцы, уже знавшие о том, что постигло Рязань, частью разбежались, частью же сидели на телегах, груженных добром, недалеко от городской стены. Так что дружине понадобилось немного времени, чтобы обшарить пустой город, взять в нем кое-что и поджечь остальное.

Владимирское войско возвратилось домой с невиданным полоном: целых два города с собой привели. Во Владимире, однако, мало кому из рязанцев удалось остаться — в основном их гнали дальше, за Суздаль и Ростов, к Волге, где им предстояло расселиться уже в качестве подданных великого князя, а точнее — приписных людей бояр.

Но до покоя на Рязанской земле было еще далеко. Из плена удалось уйти одному из князей — доблестному защитнику Пронска Изяславу Владимировичу. Он ушел в Чернигов, где встретился с бывшим пронским князем Михаилом, и они, получив у Всеволода Чермного подкрепление Михайловой дружине, отправились мстить. Что они могли поделать с великим князем, имея в своем распоряжении несколько сотен ратников? Однако отважные князья тревожили рязанские города, где сидели посадники великого князя, брали на дорогах владимирских купцов, а потом, и вовсе осмелев, перенесли свои действия на владимирские земли. Ходили к Москве, сумели сжечь несколько сел, но самой Москвы не взяли. Великому князю пришлось послать против них войско. Повел его князь Георгий Всеволодович. Это был первый военный поход Георгия, и он успешно справился с обязанностями военачальника — разбил Глебовых внуков наголову и отогнал их далеко от владений великого князя — за реку Пру.

Не давал Всеволоду Юрьевичу покоя и Новгород. В это время не у дел оказался князь торопецкий Мстислав, сын Мстислава Храброго. Он во многом походил на отца своего, за что снискал себе прозвище Удалой. Только недавно он воевал против Чермного на стороне Рюрика и Мстислава Романовича, защищал Торческ и вынужден был покинуть его. Вернувшись в Торопец, он долго не мог найти применения своей отваге, но наконец нашел, выбрав противника себе по плечу — самого великого князя. Удалой Мстислав решил добиться новгородского стола, на котором когда-то сидел его отец. Храбрый, а сейчас прозябал не имевший своей воли Святослав Всеволодович.

Мстислав знал, что память о его отце в Новгороде хранится до сих пор. Пожалуй, Храбрый был единственным со времен Гостомысла князем, полностью удовлетворявшим строгим новгородским требованиям. Он не посягал на древние вольности, был чужд стяжательству, заботило его всю жизнь только одно — воинская слава, добываемая на службе отечеству. При Храбром литва, эстонцы и чудь были приведены к покорности и даже платили дань, а новгородские купцы получили свободный проход к иноземным городам. Лучшего Новгород не желал.

Удалой поразмыслил и решил воспользоваться народной любовью к своему отцу. Он внезапно осадил Торжок — ключевой город Новгородской земли, из которого недавно волею великого князя был изгнан брат Удалого — Владимир Мстиславич. Взял Торжок, заковал в цепи Святославова наместника и тут же послал своего боярина в Новгород. Боярин, прибыв в древнюю столицу, передал мужам новгородским желание своего господина стать их князем. Мстислав сообщал, что не может спокойно смотреть, как владимирский князь попирает права народа, как его бояре и тиуны грабят новгородцев. Напоминал горожанам о том счастливом времени, когда ими управлял его отец, ныне лежавший в могиле у Святой Софии. И конечно, обещал — в случае если новгородцы его призовут, — восстановить их вольности и быть им в дальнейшем надежной защитой.

Нечего и говорить, что Новгород встретил предложение Мстислава Мстиславича ликованием. Юный князь Святослав вместе со своими боярами был извлечен из княжеского дворца. Всех их не убили потому лишь, что находились в радостном настроении по случаю прибытия нового князя. Святослава! с боярами поместили в архиерейском доме, послали к Мстиславу сказать, что путь свободен и княжеский стол дожидается его. Через несколько дней под восторженные крики Мстислав Удалой въехал в Новгород.

Он не стал, однако, предаваться радости: понимал, что поднял руку на великого князя, который не прощает обид. Мстислав начал готовиться к войне, объявил об этом горожанам, и очень скоро было создано ополчение, способное противостоять великому князю. Предупреждая удар Всеволода, Мстислав двинул свои полки к границам Владимирского княжества.

Навстречу ему двинулась рать под началом Константина Всеволодовича.

Но прежде битвы великий князь поручил Константину предложить мир. Всеволод Юрьевич по-прежнему не хотел воевать с новгородцами, против которых у него было гораздо более действенное оружие, чем меч, оружие это было — хлеб. Да к тому же великий князь боялся за Святослава— ведь его могли убить, узнав, что началась война.

«Ты мне сын, а я тебе отец, — велел передать Мстиславу великий князь. — Отпусти Святослава, а я отпущу всех новгородских торговых людей. И будем жить в мире и согласии». Мстислав был доволен. Он без промедления доставил Святослава и его бояр к князю Константину. Обе рати разошлись, не обнажив мечей. Мстислав возвратился в Новгород победителем, а Константин привел Святослава к отцу.

Великий князь знал, что все равно Новгород покорится ему. Так было уже много раз — оголодав, новгородцы признавали, что дружба с великим князем выгоднее вольностей. Святослав вернулся домой невредимым — чего еще желать любящему отцу?

Всеволод Юрьевич стал мало внимания уделять как рязанским, так и новгородским делам. Появилась другая забота: великий князь решил вступить во второй брак.

Он чувствовал себя еще вполне сильным мужчиной, ему надоело одиночество, и, в конце концов, ему просто захотелось обладать свежей юной девушкой — ласкать ее, баловать, может быть, выполнять ее прихоти, если они не окажутся чрезмерными. Ему захотелось жениться, чтобы избежать греха плотского, на который его все время тянуло. Хотел доказать сыновьям своим, что еще молод и полновластен.

Сыновья не стали возражать. Только Константин, как и ожидал великий князь, был заметно огорчен: он до сих пор в душе своей неразрывно связывал отца с памятью о матери. Хотя и был взрослым уже мужчиной и должен был понимать, каково жить одному. Наверное, думал, тоска по своей женщине свойственна лишь молодым, а в возрасте великого князя о многом пора бы и забыть.

Итак, о намерении было заявлено. Теперь оставалось найти подходящую невесту.

Едва ли не вся Русь вскоре знала, что великому князю владимирскому понадобилась молодая княжна. Отцы, имевшие взрослых дочерей, засуетились. Шутка ли — породниться с великим государем! Во Владимир отовсюду потянулись посольства — выведать, как и что. Вслед за посольствами поехали князья. Прибывали в стольный город вместе с семьями — женами и детьми. А как еще можно было устроить, чтобы взгляд великого князя остановился на которой-нибудь из дочек? Были и такие, что приезжали по прямому приглашению: сведения о красавицах поступали к Всеволоду Юрьевичу исправно, и он желал убедиться — правдивы ли они? Глаза разбегались от такого количества девичьей красоты. Из множества выбрать было трудно, казалось, следующая девушка будет еще лучше.

Всеволод Юрьевич остановил свой выбор на дочери витебского князя Василька Брячиславича. Ей было пятнадцать лет. Звали ее Любовь.