Тихая размеренная жизнь, может, и скучна, а все равно имеет неоспоримые достоинства. Достоинств этих становится все больше, когда к этой жизни начинаешь понемногу привыкать. Никаких тебе неожиданностей. Все в твоей власти. Захочешь поехать на звериную ловлю — едешь, и медведя матерого для тебя обложат, и лосей загонят куда надо, н лежку диких свиней разведают. Захочешь, скажем, в бане попариться — велишь затопить и, пока не растопят, можешь позволить себе немного померзнуть (зимой, во дворе, в одной тонкой нательной сорочке), чтобы потом аж застонать от наслаждения, нырнув в банный душистый жар. Как вкусен обед, когда его с утра дожидаешься! А за обедом уже знаешь, что будешь есть на ужин. Начинаешь как-то по-детски любить мягкую постель. Подумываешь о богатой и красивой одежде — хочется, чтобы была она и красивее и богаче, чем у других.

Князь торопецкий, Мстислав Мстиславич, уже четвертый год жил такой жизнью, никуда из своего удела, жалованного ему дядей, князем Рюриком Ростиславичем, не выезжал. Когда-то, основываясь с семьей и остатками дружины в небольшом, но хорошо укрепленном Торопце, он в душе надеялся, что жить ему здесь предстоит недолго, а пока главное — пересидеть вдали от всех какое-то время, дать поутихнуть жгучему стыду. В те дни Мстиславу Мстиславичу было стыдно: свою битву он проиграл, пришлось у противника, князя Всеволода Чермного, просить пути, унижаться перед ним, целовать крест на его воле. Когда Рюрик в благодарность подарил Мстиславу Мстиславичу Торопец, тот прямо-таки ринулся сюда. Так олень, побежденный в схватке другим оленем, торопливо, не оглядываясь, убегает в густые заросли — поскорее забыть о своем позоре.

И не то чтобы горечь того поражения быстро забылась — нет, Мстислав Мстиславич все хорошо помнил. А стало легче находить оправдания своей воинской неудачливости. Это ему-то, сыну Мстислава Храброго! Тут еще добавились хозяйственные заботы: удел хоть и небольшой, а все равно, чтобы привести его в порядок, наездишься. Народом управлять — не то что дружиной. Той что прикажешь, то она и сделает, умереть прикажи, и то умрет. А народ — он сидит себе по своим селам, в земле ковыряется, по лесам промышляет, в реках да озерах мокнет, трудится и ведь что-то думает о своем князе! Ничего, Мстислав Мстиславич с этим управился, уломал народ. Добрая молва о князе пошла; наш-то, мол, не алчен, жилы из людей не тянет. Справедлив, ласков даже! Да и то сказать — отец-то у него кто? Вот то-то и оно, что сам Храбрый князь Мстислав, про которого сказки впору рассказывать. Одним словом, полюбил народ своего нового князя. Теперь чуть что — бегут к нему, подмоги ли в чем искать, защиты ли просить. Бывает, толкутся возле крыльца весь день с умильными лицами, всякий раз кланяются до земли, когда мимо проходишь. Видно: не с жалобами многие пришли, а просто на князюшку своего поглядеть да, вернувшись потом в свои села, перед бабами да детишками хвастаться, что видели. У народа жизнь скучная! Соберет вокруг себя такой дядька-охлопок полдеревни — и давай им врать, что будто бы с князем Мстиславом Мстиславичем за одним столом ел-пил. А те и верят, уже про такое и раньше слыхали, что князь своими людишками не брезгует, как солнышко — всякому светит. После таких рассказов иной староста в затылке чешет: то ли с дяди-охлопка подать по-прежнему брать, то ли поубавить маленько, раз он с князем в такой дружбе находится. И смех и грех! Да ладно, людская любовь порой бывает дороже любой подати.

Со временем Мстислав Мстиславич свыкся со своим новым положением и даже научился вполне искренне думать, что худа без добра не бывает: не воинской ли неудаче он обязан тем, что впервые в жизни сделался сам себе хозяин? Приходилось ему жить и в Смоленске, и в Овруче, и в Киеве, и много еще где — а все при старших, при дядьках, сначала при князе Давиде, потом при Рюрике. Не в неволе жил, конечно, а все будто под присмотром, пусть и родственным.

Наследного удела не оставил Мстиславу Мстиславичу его отец, князь Мстислав Ростиславич, прозванный Храбрым. Не тому его жизнь была посвящена — наследство детям копить. Не тем сердце его пылало. Был он защитник справедливости, враг вероломства, слава и гордость русской земли. Таким и запомнился навеки. А о детях своих думал мало, всегда занятый либо войнами, либо подготовкой к ним. Дружина — вот была его настоящая семья. Ей он оставлял всю добычу, взятую у врага, с ней всегда держал совет, часто пренебрегая мнением людей умных и опытных — лишь потому, что те не бывали прославлены воинскими подвигами. Юный Мстислав Мстиславич после смерти матери при живом отце жил вроде сироты — родителя видел редко, а мачехе, новой жене Храброго, мало было дела до пасынка: она сразу принялась рожать мужу наследников, а семилетнему Мстиславичу — сводных братьев: Владимира, потом, незадолго до кончины Храброго, — Давида. Внезапно почувствовав в Новгороде, что умирает, Мстислав Ростиславич просил боготворивших его новгородцев не оставлять вдову с детьми, и почему-то особенно просил за Владимира. За первенца своего, Мстислава, наверное, не так сильно просил.

Поддержка новгородцев помогла Владимиру в жизни: его с матерью и братом-младенцем Давидом пустили в Псков, под опеку князя псковского Бориса Романовича, приходившегося Владимиру и Давиду двоюродным братом. Мстислава же увезли в Смоленск. Нынче Владимир Мстиславич — князь псковский, на Новгород не глядит, своей воли ищет, с рижским епископом Альбертом породнился — за брата его, Дитриха, дочку выдал. Того и гляди — к ордену меченосцев на службу перейдет, онемечится. А что? Орден силу набирает, рыцари его храбры и отважны, с такими и русскому князю не зазорно дело иметь.

Мстислав Мстиславич больше всего ценил в людях отвагу. Сам был храбрым воином, то знал и гордился тем. Со своей небольшой, но крепко спаянной дружиной ходил на поганых, когда тех нужно было отогнать подальше от русских земель. В схватку бросался впереди всех, не пугаясь многоголосого половецкого визга, в беспощадной сече сохранял точный расчет движения и удара, оставался трезвым среди общего боевого опьянения.

Только в воинских делах и был честолюбив. Будучи сыном Мстислава Храброго, внуком и правнуком великих князей Киевских, никогда и в мыслях не держал такого — возвыситься над другими князьями Руси, не искал, подобно многим и многим, ни киевского, ни иных высоких столов. За отца Мстиславу Мстиславичу мстить было некому: тот умер никем не побежденный, всех врагов победивший — был сражен внезапной болезнью, словно разом растратив все силы, коими так щедро одарил его Господь. Пока юный князь Мстислав Мстиславич рос и набирался сил, раздоры и споры, бывшие между князьями его рода — Мономаховичей, никак его не касались. Может быть, поэтому, а может быть — из-за своего добродушного и открытого нрава он к зрелому возрасту не нажил себе врагов. Многие сильные и владетельные князья любили его еще и потому, что не видели в нем соперника.

Мстислав Мстиславич на судьбу не жаловался, считал свою жизнь достойной, никому не завидовал, кроме как знаменитым витязям былых времен. Кормление имел в смоленских землях — наследственных уделах Ростиславичей. Было ему и где голову приклонить — к его услугам всегда была большая часть княжеского дворца в Смоленске, отдельные, хоть и невеликие, палаты в Рюриковом Овруче, правда, там он жил редко. Главное же — душа пребывала в покое: уж и до седых волос дожил, а русской крови пролить не пришлось. В свой срок женился, по своей воле, взяв за себя полюбившуюся ему половецкую красавицу — дочь самого хана Котяна. То было время большого замирения с куманами, и брак русского князя с ханской дочерью стал словно бы подтверждением этого замирения; был он выгоден всем — и Ростиславичам, чьи люди могли хотя бы на время вздохнуть спокойно и жить, не опасаясь половецких набегов, и, конечно, Котяну-обе, который, породнившись с сыном Мстислава Храброго, имел теперь гораздо больше веса в глазах соплеменников, и в особенности — стареющего уже Кончака. Половецкая степь давно ожидала того дня, когда могучий повелитель отправится в заоблачную страну вечного кочевья и тучных пастбищ, и, готовясь к перемене власти в степи, каждый мало-мальски влиятельный хан не прочь был обзавестись новыми союзниками. Половецкая княжна, крещенная Анастасиею, родила Мстиславу Мстиславичу красивых и здоровых детей: сначала Елену, следом Василия, потом Анну.

Линия жизни Мстислава Мстиславича круто поменяла свое направление, когда дядя его, князь Рюрик Ростиславич, воспрянувший после смерти Романа Галицкого, от которого претерпел многие унижения и даже был насильно пострижен в монахи, вновь решил овладеть киевским столом, а если хватит сил, то и галицким. Так началась война между Рюриком и Всеволодом Чермным. Кончина галицкого князя Романа Мстиславича и Чермному открывала путь к власти над киевскими и галицкими землями.

В этой войне волей-неволей пришлось принять участие и Мстиславу Мстиславичу. Хоть и не лежала душа, а все же не мог он отказать князю Рюрику — своему благодетелю, второму отцу и старшему среди Ростиславичей.

Чермный тогда собрал огромное войско, призвал на помощь половцев, всегда готовых к тому, чтобы пограбить русскую землю. По Днепру, по всей обширной Рюриковой волости пошло злое нашествие. Ростиславичи отбивались, но сил у Чермного было больше. Оставил Киев и убежал в свой Овруч князь Рюрик, в Белгороде запросил пощады князь Мстислав Романович. Дольше всех держался Мстислав Мстиславич.

Ему выпало защитить небольшой городок Торческ. Отрезанный от союзников, со всех сторон окруженный врагами, Мстислав Мстиславич защищался умело и храбро. В городе установил железный порядок: собрал все припасы под свой присмотр, чтобы расходовать их бережно и всем по справедливости. Выгнал всех жителей, которые были способны держать оружие или перевязывать раненых, на городские стены и заставил их трудиться наравне со своей дружиной. Да особенно-то и заставлять никого не нужно было. Жители знали, чем для них обернется сдача города противнику — под Торческом стояли в основном половцы, и со стен хорошо были видны сотни телег, ожидающих добычу, да и сами поганые, похваляясь, показывали — сколько у них заготовлено длинных кожаных ремней, чтобы связывать вереницей захваченных пленников и гнать их потом в степи.

На третью неделю осады под Торческ прибыл сам Чермный. Он знал, с кем имеет дело, и, не пуская в бой свою дружину, несколько дней развлекался, глядя на бессильную злобу половецких воинов. Трудно им было понять — почему они, столь удачливые в схватках с мирным крестьянским населением, такими беспомощными оказываются перед небольшой, но хорошо организованной русской силой. Чермный для виду жмурился и покачивал удрученно головой, но в душе смеялся, наблюдая, как с визгом падали со стен поганые, сшибаемые точными ударами дубин и топоров. Половецкая ярость разбивалась об умелую русскую работу.

Наибольшую злобу у врага вызывал, конечно, сам Мстислав Мстиславич. Его можно было видеть везде, на всех участках обороны. Приобретя некий опыт, поганые уже не решались карабкаться на стену в том месте, где среди защитников мелькали серебряный шлем и красный с золотым оплечьем кафтан отважного князя. Половцы поняли, что там, где Мстислав, — там особенно ожесточенный отпор. Неуязвимый, казалось, для стрел и камней, князь начинал наводить на них суеверный страх.

Мстислав Мстиславич будто помолодел в эти дни на добрый десяток лет. Не чувствуя усталости, с утра до позднего вечера он непрерывно находился в движении, переходя с одной стены на другую, все время подбадривая свое воинство, ввязываясь в возникающие то тут, то там схватки. Он был счастлив тем, что десятки восторженных глаз были обращены на него и многие уста благоговейно повторяли его имя. И одно то, что ты находишься рядом, заставляет людей, еще вчера тихо-мирно занимавшихся своими житейскими делами, превращаться в бесстрашных и даже искусных бойцов.

Он был уверен в победе. На многочисленные предложения сдаться отвечал презрительной отмашкой руки. Ему кричали снизу, что сопротивление по всему Приднепровью уже сломлено, что Рюрик Ростиславич, за которого сражается Мстислав, давно бежал в свой Овруч и не может помочь племяннику. Все было напрасно. Мстислав Мстиславич знал, что до наступления осенних холодов продовольствия ему хватит, что половцы не крепки на осаду и длительное стояние под неприступными стенами им не выгодно, и рассчитывал удержать Торческ сколь угодно долго, пока откуда-нибудь не придет подмога. Не бросят же его Ростиславичи! Горели окрестные деревни, вытаптывались поля, от копоти почернели стены Торческа, но Мстислав Мстиславич держался.

На беду, Всеволод Чермный, хорошо зная своего противника, знал и его слабую сторону — ведал злодей, что не любит Мстислав Мстиславич, когда проливается русская невинная кровь. Едва лишь Чермному наскучило насмехаться над безуспешными попытками поганых занять город, он посоветовал им подействовать на князя Мстислава по-другому.

Для начала половцы подвели к стенам — так, чтобы осажденным было лучше видно — десяток плененных мужиков и, словно играя, отсекли им головы. Стены ответили горестным криком: в городе поняли, чем поганые собираются брать. А половцы взялись за дело с большой охотой — гораздо легче ведь рубить безоружных, да еще и связанных мужичков, чем бегать на стены, дышащие смертью. Следующими жертвами для казни были приготовлены бабы с малыми ребятами. Их тоже посекли всех, но не так быстро, как до этого мужиков, — старались и себе продлить удовольствие, и чтобы осажденным было на что посмотреть.

Такого Мстислав Мстиславич не мог вытерпеть. Он кричал со стены Чермному, просил его прекратить невиданное злодейство и, наконец, сообщил, что сдаст город, если Чермный заступится за пленных.

Чермный за пленников заступился и на следующий день въехал в Торческ — обсуждать с Мстиславом Мстиславичем условия сдачи. Удалось выторговать пощаду жителям Торческа, в обмен на что те обязывались заплатить половцам, сколько те скажут, и на этом Чермный целовал крест. Мстиславу же Мстиславичу открыли путь — куда он пожелает. Унизительно было соглашаться на такое, тем более что близкие Мстиславу люди уверяли его, что Чермный не сдержит обещания — и не лучше ли всем умереть здесь с честью, но позора не принимать? Он все же решился уйти, надеясь, что жители будут пощажены. Зачем Чермному город без горожан? Итак, война была закончена, Всеволод Святославич Чермный получил во владение все приднепровские города, в том числе и Торческ, половцы увозили огромную добычу и множество пленных — сколько русских невольников появится на базарах полуденных стран! — а Мстислав Мстиславич получал жизнь, целой отпускали и его небольшую дружину. И еще он получил муки совести, невыносимый стыд и жаркое желание когда-нибудь Чермному отомстить.

За отважную защиту своего бывшего города князь Рюрик Ростиславич наградил племянника уделом торопецким. Так началась для Мстислава Мстиславича мирная зажиточная жизнь, со своим тягучим, привычным распорядком, со своими малыми радостями и огорчениями, с хлопотами и суетой, с тайными мечтаниями о другой жизни — жизни воина и защитника несправедливо обиженных. Такие мечтания причиняли князю Мстиславу много беспокойства, но понемногу их — как светлую воду в лесном озерце — затянула тина обыденных забот, у отца семейства и хозяина их немало ведь бывает!

Тихо жил Мстислав Мстиславич, незаметно, а между тем сподобился войти в родство с самим великим князем Владимирским Всеволодом Юрьевичем, хотя нарочно к этому родству не стремился. Великий князь сам заслал сватов, прослышав о красоте старшей дочери Мстислава Мстиславича — Елены, и решил женить на ней своего третьего сына, Ярослава-Феодора. Незадолго до того Ярослав также был унижен Всеволодом Чермным — изгнан им из Переяславля с позором, и великий князь, должно быть, надеялся, что, женившись и став главой семьи, Ярослав сумеет превозмочь свое юношеское малодушие и станет достойным храбрым мужем. Свадьбу играли во Владимире, Мстислав Мстиславич был первым гостем на ней, одарен был сверх всякой меры подарками, но в глубине души чувствовал, что большой дружбы с великим князем Всеволодом у него не получится — им, своякам теперь, даже вроде и поговорить было не о чем, не получался разговор. Разный ум был у них со Всеволодом Юрьевичем, да к тому же, наверное, переносил великий князь на Мстислава Мстиславича невольно свое отношение к Рюрику, к которому был весьма холоден, если не сказать больше. Ну, как бы то ни было, свадебные торжества благополучно закончились, Мстислав Мстиславич, распрощавшись с дочерью, возвратился к себе в Торопец — и жизнь потекла по-прежнему.

Василий, сын, понемногу подрастал, требовал от отца все больше внимания. Вот уже мечты о собственных подвигах на поле брани стали все чаще у Мстислава Мстиславича сменяться смутными надеждами на то, что Василий сможет взять у судьбы гораздо больше, чем удалось отцу. Ничего удивительного — ростом и статью он князю не уступал, оружием владеть учился с малых лет. И смешно и радостно было глядеть, как он, еще не умеющий говорить младенец, тянулся ручонками к отцовскому мечу. На охоте от отца не отставал, зверя не пугался и крови не страшился. За подраненным оленем или буйволом мог целый день гнаться, пока не настигал. Вот на звериной ловле-то и случилась с ним беда.

Поначалу даже думалось: да не такая уж беда, дело обычное, подошел близко к убитому лосю, а тот, видно, еще жив был — вот и получил Василий тяжкий удар копытом в грудь. И когда очнулся — даже засмеяться в себе нашел силы. Ну, думали — ничего, отлежится, в бане отпарит ушибленное место. Только на пользу пойдет. Впредь станет осторожнее, поймет, что осторожность отваге не помеха. Раны да ушибы — что в бою, что на охоте — лучше всяких поучений ума прибавляют.

Василия и в бане парили, и травами целебными обкладывали, и бобровым салом грудь растирали. Но до конца он, так и не поправился — от прежнего молодого князя словно половина осталась. Высох, исхудал, слабый стал совсем. Чуть что — кашляет. На коня своего любимого забирается с трудом — тот только глазом удивленно косит: куда девалась прыть хозяина, ведь раньше, бывало, птицей в седло взлетал! Ах, горе пришло в дом с болезнью Василия! Хотя дух молодого князя остался таким же, как и раньше — старался он всегда выглядеть веселым и над недугом своим посмеивался только, — но, вместилище-то духа, юное тело служило князю Василию все хуже и хуже. Кроме матери, наверное, никто уже не надеялся, что он выздоровеет. Надежду потерял и сам Мстислав Мстиславич, а вместе с надеждой на выздоровление сына потерял и душевный покой. Зачем теперь была вся его жизнь? Если даже Господь пошлет ему еще одного сына — хватит ли оставшихся лет, чтобы увидеть его достойным преемником отцу и деду? Ведь к этому времени Мстиславу Мстиславичу было уже без малого сорок! И мысль о том, что придется свои дни доживать в тихом Торопце, похоронив сначала сына, а потом дожидаясь следующих смертей, одна из которых окажется твоей собственной, стала приносить князю Мстиславу неслыханные душевные мучения.

Он стал много пить. Не на пирах со своими приближенными и дружиной, а один — затворившись в верхних покоях дворца. И княгиня Анастасия, и немногочисленная прислуга, и все прочие, кто допускался в таких случаях наверх, заставали князя Мстислава в одном и том же положении: он сидел возле окошка и все глядел куда-то вдаль с застывшим лицом, словно о чем-то тяжело и безуспешно думая; его, казалось, вполне устраивало, что сквозь слюдяные пластинки окна мало что можно было разглядеть вдали — открывать окошко он не велел. И так просиживал целыми днями, изредка прикладываясь то к чаше с хмельным напитком, то к блюду с соленьями, которые он предпочитал всем другим заедкам. И добиться от князя Мстислава вразумительных ответов на вопросы нельзя было, он вроде бы и не понимал, о чем его спрашивают. К вечеру хмелел так, что с трудом мог держаться на ногах, и тогда, больше знаками и мычанием, чем словами, приказывал вести себя в опочивальню. Тоскливый день заканчивался, а на следующее утро все повторялось сначала.

Пьянство продолжалось неделю, затем выдавалось несколько дней передышки — и опять неделю, а то и полторы. Почти целое лето пролетело за этим занятием. С приближением осени молодому князю Василию немного полегчало — утихли хотя бы непрестанные тягучие боли в груди, да и кашлять стал пореже. Снова мог сопровождать отца на звериных ловлях, в хозяйственных разъездах, которых Мстиславу Мстиславичу в предзимних хлопотах приходилось делать много. Ездили в зажитье по селам, брали дань с купеческих обозов за свободный проезд по княжеским землям — торговые пути перед наступлением осенней распутицы были особенно оживленными, и товару всякого купцы везли много: в Новгород, в немецкие земли и оттуда — на Русь.

Понемногу жизнь налаживалась: и Мстислав Мстиславич поверил, что колесо его судьбы, выскочившее на житейском ухабе из привычной колеи, снова вернулось на прежнее место. Но — всего лишь на прежнее, в мягкую, хорошо укатанную колею благополучия и тихого доживания до старости. Он за это не сетовал на судьбу. Беда, случившаяся с Василием, так потрясла Мстислава Мстиславича, отняла столько душевных сил, что теперь ему уже думалось, что такое тихое существование и есть то, к чему нужно стремиться. Даже если ты и сын знаменитого отца, и вроде бы должен стать продолжателем его славных дел.

Князь Мстислав становился богатым человеком. Полнились зерном его кладовые, в бретьяницах зрели душистые меды, множились на мирных пастбищах его стада, в резных ларцах появлялось все больше серебра и разного золотого узорочья, сработанного и немецкими и новгородскими мастерами, и хитрыми искусниками из далеких полуденных стран. Дружина князева тоже богатела — ей Мстислав Мстиславич отдавал большую часть своих доходов. Не занятые ратными трудами дружинники обрастали хозяйством, Строили себе просторные хоромы, заводили челядь, псовые охотничьи своры не хуже князевых, как княгинь или боярынь разодевали в дорогие ткани жен и дочерей своих. Не военная добыча кормила воинов, а мирный кропотливый труд крестьян на земле, не терзаемой ни набегами поганых, ни княжескими междоусобиями.

Однако были и недовольные. Те, кто, воюя под знаменем князя Мстислава, стали воинами по сути своей, познали восторг битвы и на службе у князя надеялись испытать его еще много раз. Им хотелось, чтобы князь Мстислав Мстиславич не сидел сиднем в Торопце, а водил свою дружину, куда ему честь и долг велят. Разве спокойно на русской земле? Многие думали вначале, что князь не простит Чермному своего унижения, да и за всех Ростиславичей встанет — и готовились к большим и славным походам, ждали только приказа. На пирах жадно вслушивались в речи князевы: когда скажет? В какие земли позовет? Но Мстислав Мстиславич никуда свою дружину не звал и не говорил даже о грядущих походах. А время шло и шло, делая вечную и неизменную работу, уносило своим течением все насущное куда-то вдаль, затягивало песком забвения, словно текущая вода, что меняет русло: глядишь — а на том месте, где недавно было глубоко, теперь — отмель, и водоросли шевелятся на песке, а там, где раньше виднелось дно, нынче темнеет черной водой новый омут.

Кто был нетерпелив — ушел от князя искать другой службы, отговорившись разными причинами. Прочие же потихоньку привыкали к спокойной жизни, вместо воинских подвигов удовлетворяясь ожиданием этих подвигов и долгими разговорами о них за чашей пенного меда из княжеских погребов. Потом и сами стали у себя заводить такие погреба. От добра добра не ищут — при такой хорошей жизни неловко как-то жаловаться на неудавшуюся ратную судьбу. Всего дружины у князя Мстислава в Торопце насчитывалось три десятка человек. Чем мельче озерцо, тем скорее оно травой зарастает.

Так и продолжалось бы сытое и пресное существование торопецкое, если бы не произошел один случай, заставивший Мстислава Мстиславича вновь потерять покой.

Как-то раз явившийся к князю для ежедневного доклада о делах сотник Ларион сказал, что о встрече просит некий юноша, прибывший из Новгорода. Просит почтительно, но весьма настойчиво. У княжеского крыльца вместе со всеми толочься не желает, а хочет личного свидания, похоже, что с глазу на глаз. С этим он обращался к Лариону уже несколько раз, но Ларион, считая такую встречу для князя неважной, хлопотать за юношу отказывался. Пока наконец сей отрок, робея и смущаясь, не предложил Лариону некоторое количество серебра. Целых десять гривен предложил юноше за одну такую возможность поговорить с князем Мстиславом. Ларион рассказывал об этом князю как о случае, способном позабавить. И, приберегая самое смешное напоследок, трясясь от мелкого хохота, поведал, что юноша этот новгородский больше всего мечтает о том, чтобы поступить на князеву службу простым дружинником. никаких милостей других не хочет и готов не только служить не за страх, а за совесть, но даже и сам согласен платить князю — лишь бы находиться рядом с таким великим человеком и знаменитым воином.

Князю Мстиславу следовало рассердиться на Лариона — ну что же смешного можно углядеть в столь благом порыве юноши? О службе под началом прославленного князя могут и должны мечтать все русские юноши, если они хорошего рода. Смеяться над этим — значит и князю наносить обиду. Но Мстислав Мстиславич не рассердился на верного своего Лариона: он слишком был удивлен его рассказом, чтобы обратить внимание на некоторый ущерб своей чести. Он вдруг страшно удивился тому, о чем и не вспоминал давно уж: а ведь к нему с такой просьбой — принять в дружину — не обращались много лет. Да еще с таким горячим желанием! Конечно, бояре да зажиточные горожане пристраивали своих отпрысков в дружину, но они лишь числились дружинниками, являлись два-три раза в году на смотр, если князю приходила мысль проверить деятельность воеводы и готовность своего войска, а жили-то эти вновь принятые дружинники все равно при своих родителях, подворьях и хозяйствах. Но этих можно не считать, так уж было заведено от веку — стараться устроить свое чадо поближе к сильным мира сего. В просьбе же неизвестного юноши Мстислав Мстиславич почувствовал совсем другое. Да и Ларион тоже что-то такое, видно, чувствовал, может быть, поэтому и подсмеивался? Человеком-то он был совсем не смешливым Сам не понимая, почему волнуется, Мстислав Мстиславич распорядился юношу позвать немедленно.

Взгляд юного новгородца заставил душу Мстислава всколыхнуться. И вспомнилось не столь давнее, но, оказывается, крепко забытое прошлое: вот так же, с такой же восторженной надеждой смотрели на него, князя Мстислава, сражавшиеся рядом с ним защитники Торческа. Словно дохнуло из прошлого пряным и свежим ветром молодости!

Мстислав Мстиславич с любопытством стал рассматривать юношу.

Тот был высок ростом — пожалуй, на целую голову выше самого князя, — не по возрасту статен и красив. Одет в добротную одежду, но без излишнего щегольства: синего плотного сукна кафтан, порты бережно заправлены в высокие сапоги красной, умело выделанной кожи — сразу видно, что и мягки и прочны. У пояса — меч, да такой, что сразу хочется его в руках подержать, ладонь так и просит удобной резной его рукояти. Меч-то, однако, надо было юноше в сенях оставить, сотник Ларион, лично доставивший нежданного гостя в княжеские покои, впопыхах забыл об этом. Но юноша и сам, войдя, догадался, снял пояс вместе с оружием и бережно, как ребенка, передал стоящему рядом Лариону. И лишь после этого повалился князю в ноги. Мстиславу Мстиславичу такое начало понравилось.

Оказалось — юношу зовут Никитой, был он из знатного рода, сын невинно убитого Олексы Сбыславича, вятшего мужа новгородского. Этого Олексу знал и любил сам Мстислав Храбрый. Был когда-то Олекса в составе посольства, призвавшего Мстислава Ростиславича на новгородский княжеский стол — хоть и молод был, а удостоился такой чести. С Храбрым ходил на войну в городском ополчении, сражался рядом и был им отмечен. И всегда держал в новгородском совете вятших сторону любимого князя. Хотя — кто тогда в Новгороде был против него? Никто.

Никита, испросив разрешения, заговорил сбивчиво, но страстно. Из его рассказа выходило, что Новгород, лишившись по воле Божией правления Храброго, память светлую о нем хранит, но живет с тех пор все хуже, не имея защиты и теряя былое величие. Попал он теперь в кабальную зависимость к Суздалю и Владимиру, к великому князю Владимирскому Всеволоду. Бояре Всеволодовы в Новгороде хозяева. От их рук погиб отец Никиты, и самому ему стало в родном городе жить невозможно: чуть не убили и его. Поэтому, отчаявшись найти в мире справедливость, Никита решил посвятить свою жизнь сыну Храброго, князю Мстиславу Мстиславичу, тем более что мечтал об этом с юных лет и будет счастлив, если жизнь его, Никиты, князю понадобится. Все необходимое для воинской службы у Никиты есть: и доспех, и оружие, и конь. Все, кроме, может быть, боевого опыта. Так ведь и самые опытные воины когда-то начинали неумелыми юношами. Была бы отвага в сердце! А отвага у Никиты есть, пусть князь проверит, если пожелает, поручив ему какое-нибудь опасное дело.

Ах, князю любо было слышать такие разговоры! Нужды в воинских услугах у него в то время не было — откуда? Но не заметил, как и сам загорелся: что бы такое опасное можно было выдумать для горячего юноши? Попросить, чтоб голову половецкую в седельной сумке привез? Лучше — владимирскую, с готовностью ответил Никита, и в глазах его загорелся огонь надежды: неужели князь Мстислав поручит ему это? Было видно — тотчас готов исполнять, на завтра не отложит.

Тут Мстислав Мстиславич спохватился и построжел. Большой грех это — напрасно проливать христианскую кровь. Видал князь на своем веку всяких людей, попадались и такие, которым убить человека — наслаждение. К этим душегубам он относился даже с какой-то брезгливостью и в своей дружине их не держал. Впрочем, молодой новгородец Никита был, кажется, не из таких — просто сильная злость у него, похоже, в сердце была, да и на службу к князю поступить ему очень хотелось.

Дело получалось и простое и сложное одновременно. Взять человека в дружину недолго, особенно если для этого ничего не требуется, кроме обоюдного согласия. На Никиту и тратиться не нужно было — все привез с собой. Но для Мстислава Мстиславича дружина была как вторая семья, каждого своего воина он знал, словно родного брата, на каждого мог положиться во всем и был уверен — ни один не подведет. Воины его старшей дружины все были уже люди степенные, и всех он сам выпестовал, отобрал, научил чему мог — для себя готовил. Это ничего, что они теперь слегка поотвыкли от походной жизни — все равно остались такими же, какими были. Нового человека, да еще со стороны — примут ли? Полюбят ли его? И есть ли нынче такая необходимость его в дружину брать? Войны-то нет и вроде бы не предвидится.

Сам не понимая почему, Мстислав Мстиславич задавал себе разные такие вопросы, будто желая продлить состояние некой нерешительности, хотя уже знал — Никиту возьмет обязательно. Больше того — знал, что постарается приблизить его к себе. И еще больше чувствовал, что приход Никиты — событие важное, привела его в Торопец чья-то непреодолимая сила, и сила эта может в жизни Мстислава Мстиславича все изменить. Князь, не умея ничего объяснить, нюхом чуял эту силу, исходившую от юноши. Нечто подобное, казалось, чувствовал и сотник Ларион, присутствовавший при разговоре, — он стоял столбом возле дверей, забыв сделать шаг к лавке, на которой обычно сидел, и с несвойственным ему удивлением поглядывал то на Никиту, то на своего князя, как бы видя того в первый раз.

Оправившись от первого впечатления, Мстислав Мстиславич вдруг почему-то захотел воспротивиться этой силе — то ли восстало чувство хозяина, которого сгоняют с насиженного места, то ли душа воина, привыкшего ударом отвечать на удар. Он попытался разозлиться на этого юнца, пришедшего к нему с неведомой чужой волей. Чтобы вызвать злость, позволил себе даже неправедную мысль: вот, мол, явился неизвестно откуда молокосос, ведет себя нагло, хоть и с видимой почтительностью, а родной сын, надежда и наследник, молодой князь Василий, по прихоти судьбы вынужден вянуть и угасать в цвете лет! А ведь Василий-то, наверное, ровесник этому выскочке новгородскому. Именно от сына ждал Мстислав такого душевного толчка, какой ощутил с появлением Никиты. Несправедливость, обида, унижение чести. Рвануть меч из ножен да и ударить с оттяжкой! Или позвать людей, отволочь наглеца на конюшню, разложить, да всыпать плетей крученых. Или велеть розог намочить и всыпать ему ума в задние ворота. Сотню розог! Или десять для первого случая. А то — вытолкать со двора взашей под улюлюканье и свист челяди. Нет — велеть, чтобы сам ушел. И больше не возвращался. Хотя — зачем ему уходить? Юноша ладный, хорошего рода, воспитанный и, видать, храбрый. Сотнику Лариону было велено Никиту в этот же день к службе определить.

Так новгородец Никита стал князевым дружинником, а Мстислав Мстиславич потерял душевный покой. Жизнь вроде бы шла без изменений, но среди повседневных забот появилась новая, неотвязная — следить за тем, как устраивается Никита на новом месте, как приживается в дружине. И самое главное — Мстислав Мстиславич обнаружил у себя давно забытую потребность в действиях. Удобное и привычное существование вдруг стало казаться ему невыносимо скучным. Он начал ловить себя на том, что все, что ни делает, — вплоть до разговоров за столом в гриднице на участившихся в последнее время пирах с дружиной, — все словно примеряет на Никиту: одобрит ли он, понравится ли ему? Нечто похожее князь Мстислав испытывал раньше неоднократно, и если вспомнить, то связано это было с важными событиями его жизни. Так он мальчиком даже в отсутствие отца соотносил свои поступки и слова с отцовским одобрением или, наоборот, неодобрением. Так он старался показаться хорошим перед молодой женой, в самом начале их супружества. Так он желал удивить меткостью в стрельбе из лука маленького Василия, когда в первый раз взял его с собой на охоту. С таким чувством он ходил по крепостным валам и стенам Торческа — под взглядами сотен восторженных и в то же время требовательных глаз.

Перемены, происходившие в душе князя Мстислава, каким-то образом отразились и на его окружении. Дружина его оживилась, все чаще люди стали в разговорах намекать на то, что если князю захотелось бы поискать себе новой воинской славы и чести, то воинство будет этим весьма обрадовано.

Бывает так, что камень, покатившись вниз с горы, увлекает по пути за собой другие камни — все больше и больше, особенно если они плохо держатся и гора достаточно крута. И начинается большой обвал, который уже ничем не остановить. Что-то вроде этого произошло и в Торопце. Слух о предстоящих военных походах вышел из дворца, покатился дальше — и вскоре об этом уже говорил весь город. Жители будто вспомнили, что их князь — сын и прямой наследник знаменитейшего в русской земле воина и правителя. Все готовились к походу, даже не зная еще, с кем придется сражаться. Надеялись, что при малочисленности своей дружины князь не обойдется без городского ополчения, и доставали из домашних ухоронок тронутые ржавчиной брони, завернутые в овечьи шкуры мечи, топоры, сулицы. Кто конным собирался идти — щупал коням бабки, чинил-проверял сбрую, кто шел пешим — мазал салом сапоги да на всякий случай укладывал в походный мешок пару кожаных бродней — мало ли что. Поход мог оказаться дальним. Некоторые утверждали, что Мстислав Мстиславич двинет рать на Чернигов — наследственную вотчину Ольговичей. Должен же он отомстить Всеволоду Чермному за давнее поражение. Такое дело все считали не только справедливым, но и весьма выгодным. Думы о богатой добыче приятно будоражили население Торопца.

Сам же князь Мстислав будто и не замечал настроений, появившихся в городе. Даже с дружиной своей напрямую ни о чем таком не говорил — изредка лишь позволял себе соглашаться, когда наиболее рьяные из приближенных, на пиру, скажем, заводили беседы о том, что меч, мол, от долгого лежания в ножнах ржавеет и тупеет, а честь княжеская без славных битв тускнеет. Да, новые настали времена. Совсем недавно еще такие разговоры были в княжеском дворце под негласным запретом. Теперь же Мстислав Мстиславич видел, что старшая дружина его вся охвачена и сплочена желанием войны.

Новый дружинник, новгородец Никита, понравился всем. Даже самые привередливые, поначалу смотревшие с недоумением на новичка: как это он среди них оказался? за какие такие заслуги князь ставит его на одну доску со старыми, заслуженными воинами? — скоро привыкли к его присутствию за пиршественным столом, а немного погодя уже и не брезговали общаться с юношей. Был он не горделив, умел дать понять, что считает для себя честью находиться среди столь славных витязей. И самое главное — он умел и любил слушать их рассказы о былых сражениях, восхищался смелостью князевой дружины и — видно было — хотел у них научиться всему, что они умеют, не скрывал перед ними своей неопытности. А что для старого воина может быть слаще, чем рассказывать о своих подвигах и показывать свое искусство? Те, кто видел в Никите Князева любимчика, подлипалу и возможного наушника, тоже оставили свои подозрения: юноша на глаза князю не лез, держался скромно, и, кроме желания узнать их боевой опыт, его ничто не занимало.

Так и шло время — в неопределенности, и больше всех эту неопределенность, наверное, ощущал сам Мстислав Мстиславич. С появлением Никиты одна мысль захватила его — мысль, поражающая дерзостью и простотой. Господь привел этого юношу, думал Мстислав. В Новгород надо идти. В Новгород.

Великий и славный господин Новгород! У князя Мстислава будто глаза раскрылись после долгого и глубокого сна: открыл — и вот он, ясный день. А пока спал — и не знал, что уже солнце встало. Нет, не к Чернигову, не на Ольговичей идти надо. Как же раньше-то об этом не думал? Теперь ему удивительно было, что не пришла в голову эта мысль раньше. Ведь само напрашивается! Потомку Мстислава Храброго на новгородском столе сидеть!

Не мелким стычкам с половецкими отрядами, не поддержке Рюрикова тщеславия должен был посвятить свою жизнь князь Мстислав. А должен был он с юных лет добиваться стола новгородского! Память об отце еще жива в Новгороде. После кончины Мстислава Храброго кто только не попирал новгородские вольности! А теперь и вовсе великий город под тяжелой рукой Всеволода Юрьевича — поди-ка сядь на княжеском столе. Рать владимирская неисчислима, перед великим князем все русские князья головы склоняют. Ему ли, князю Мстиславу, прозябающему в безвестности, с небольшой дружиной на такое замахиваться? Сомнения одолевали, но не могли одолеть странной уверенности Мстислава Мстиславича в том, что новгородский стол он добудет. И возвеличится среди всех властителей русской земли.

А это можно было сделать. Разумеется, сначала подготовиться — и дружину свою укрепить, и самому духом укрепиться, и по возможности — тайно от всех. В таком отчаянном деле вся сила князя Мстислава должна многократно возрасти от внезапности, дерзости и тонкого расчета. И еще — чем дальше, тем тверже верил Мстислав Мстиславич в покровительство высшей силы, которая всколыхнула его сонное бытие и уже не давала снова задремать, разжигая в груди честолюбивые замыслы. И праведность задуманного дела окрыляла князя Мстислава. Это будет справедливо — вернуть Новгороду старинную честь и достоинство.

Однако спешить с походом не следовало. Известно ведь — чем гуще туча, тем сильнее молния из нее бьет. Князь Мстислав стал тщательно обдумывать свои предстоящие действия, разведывать обстановку. Для начала — отказался от созыва городского ополчения и вообще — от внешне заметных приготовлений к войне. Слух о том, что в Торопце собирается большая военная сила, мог дойти до Владимира, и в таком случае для великого князя Всеволода Юрьевича разгадать замыслы Мстислава не составило бы труда. Он тут же принял бы меры, и тогда можно было снова вешать меч на стену, залезать на печь — и спать, ожидая лучших времен. А на печь не хотелось, Мстислав Мстиславич уже корил себя за то, что, поддавшись порыву, не пресекал разговоров о предстоящем походе и позволил молве об этом выйти за пределы двора. Молва разносится быстро и далеко: услышал на торгу заезжий гость от словоохотливого горожанина, что, мол, князь-то вроде как воевать собирается, а через неделю, много две — тот гость уже в Новгороде, хвастается перед знакомыми: вот чего, мол, узнал. На некоторое время нужно было затаить свои помыслы. И ждать, пока все возможные слухи поутихнут.

Так прошли лето, осень. В Торопце все было спокойно. Князь Мстислав занимался повседневными делами — ездил на охоту, в зажитье, заложил деревянную церковь Пресвятой Богородицы — в хорошем месте, на высоком берегу Двины. Никакими приготовлениями к войне не занимался. Много времени уделял сыну Василию, возил его по монастырям, где монахи служили молебны о здравии болящего — и это очень помогало. Василий стал оживленнее, веселее и хоть прежнего здоровья не набрал, но почти не жаловался на боли, начал лучше есть и даже немного потолстел, что очень радовало Мстислава Мстиславича. Тревожные мысли о скорой смерти сына поутихли. Ничего — люди и не с такими недугами живут.

И время теперь работало на князя Мстислава. Дела новгородские были таковы, что уверенность его в успехе задуманного стала незыблемой. Новгороду жилось плохо. После тех, прошлогодних волнений, когда новгородцы скинули посадника Димитра, великий князь сильно на них рассердился. До Мстислава Мстиславича доходили известия о том, что Всеволод Юрьевич не пускает в Новгород ни одного воза с хлебом из суздальской земли, купцов новгородских велит задерживать и все товары их отбирает, сына своего, юного князя Святослава, который нынче сидел на новгородском столе, окружил владимирскими боярами, они-то и правят. Да еще как лютуют — и все именем великого князя, как щитом, прикрываются. Город Новый Торг, или, по-простому, Торжок, исконная вотчина новгородская, стал владимирским пригородом. Там люди великого князя сидят. Новгород за горло схватили, заступили все пути. Неужели не понимает князь Всеволод, что так нельзя с вольным городом поступать?

Зимою Мстислав Мстиславич решил, что условия для похода сложились самые благоприятные. Мешкать более не следовало. В два дня он подготовил дружину — собрал четыре десятка человек, самых надежных и умелых. Обоз собирать не велел — не нужно, только задерживать в пути будет, а для смелого предприятия князя Мстислава требовалась стремительность. Василия он с собой в поход не брал, поручив ему остаться в Торопце и на всякий случай быть готовым собирать все возможное войско — если на то будет знак от Мстислава Мстиславича.

За эти два дня он преобразился. Стал собран, жёсток, не говорил, а лишь приказывал — и никогда еще его приказы не исполнялись с такой быстротой. С таким князем Мстиславом дружина была готова идти куда угодно, хоть против всего света воевать. И вот день похода настал.

Из города отряд выехал рано утром, когда до рассвета было еще далеко. По накатанной дороге им предстояло двигаться совсем немного — князь Мстислав решил вести дружину скрытно, окольными путями, когда можно, то и лесом. К Торжку им должно было подойти незамеченными.