Я спросил у Дяди Феди: «Почему машина едет?» Дядя Федя нос потер И сказал: «У ей мотор». Я поправил дядю Федю: «Не у ей, а у нее». Возмутился дядя Федя: «Ах ты, сука, е мое!» Я на всякий случай в руку Взял осколок кирпича И ответил: «Я не сука. Я – орленок Ильича!»

Все очень хорошо и даже здорово! Над крышами, над шпилями вчера Я видел пролетающего борова, Летел он, как огромная пчела.  Гигантская пчела парнокопытная Нахально полоскалась в небесах И хрюкала, но самое обидное – Три пополудни было на часах, И никакой мистической туманности, Природы аномальной никакой Не видел я, в лазоревой реальности Кружился боров жирный, золотой.  И жаворонка вытеснив, и ласточку, И грозного орла, и соловья, Все небо заняла, как баба лавочку, Гордящаяся крыльями свинья.

И в трезвый час, и с бодуна, И в ломотухе, и в олрайте – Не посылайте ближних на… И дальних на… не посылайте. Судьба на пакости вольна, Но, стоя сотый раз в офсайде, Надежду на удачу на… Пожалуйста не посылайте.  И пусть обидит вас страна, Не забывайте о престиже, Страну не посылайте на… Не посылайте, будьте выше! И даже, если вам хана, Подсолнухом в дерьмо врастайте, Но будьте мужественны – на… Действительность не посылайте.

Когда прольются серные дожди Над радиамутирующим садом, Пластмассовые клапаны в груди Сожмутся от тоски по серенадам.  И кибера затрахает во рву Нетрезвая, но страстная зазноба. И в Красной книге выделят главу Для самого последнего микроба.

Пейзаж в окне. Размашистый. Безвкусный. Нагой проспект. Безликие дома. Плакаты в ряд. Пустырь. И жидкий кустик. И свалка всенародного дерьма. Четыре общежития напротив. И шлягер заводной, очередной – На всю катушку, ночью. Я не против, Но чуть потише, днем и… за стеной. Коротенькое северное лето, Как мини-юбка. Вроде есть она, А смотришь вниз. Прошла. Какого цвета Уже не помнишь… Осень, пелена Тягучего тумана, слякоть, стужа И ветра бич, и серые плащи. Пейзаж в окне. И шум всосался в уши. И нижняя соседка варит щи.

Везли мороз по небу волоком. Сковало небо льдом, как реку. И ледяным корявым облаком Сломало крылья человеку. Скорей к врачу, но ошарашено Таращась из дверей больницы, Хирург ответил пострадавшему, Что профиль клиники – не птицы. Ветеринар – с яйцо испариной Покрылся, словно слон в простуде, И разорался, как ошпаренный, Что профиль клиники – не люди. А крылья покрывались язвами И заживо на теле гнили. Нет, крылья не были заразными, Но человека обходили… И муки жгли, его испытывая. Напившись, был от боли трезвым… И как-то в ночь острейшей бритвой Он крылья сгнившие отрезал. И раны затянулись шрамами, И стали через месяц гладки, И на спине торчали – самыми Обыкновенными – лопатки. А небо по весне оттаяло И человек рожденный небом Стремился ввысь, взлетал отчаянно, Но он уже крылатым не был.

Ты была за деревом. Дерево мешало. Вертикально дерево В воздухе лежало.  Было утро синее В белой паутине. Мы с тобой усиленно Дерево будили. Были губы пряные, А в глазах рябило. Дерево упрямое С места не сходило.  Улетали стаями В будущее птицы. Дерево оставили Мы – пускай проспится. Но, взмахнув растерянно Сонными ветвями, Покачнулось дерево И пошло за нами.

Ах, при чем, при чем тут бабы?! Не по ним я тоскую, братцы. Вместо баб отварные крабы Мне все чаще ночами снятся. Снится мне, что не в антимире, Не в столичном валютном баре, А в простом волостном трактире Я жую осетрину в кляре. Долго можно, меняя марши, Поклоняться трибунной гниде. Снится мне то бекон, то спаржа, То севрюга в копченом виде. А еще снится мне ночами Мерзкий пес, что надел овчину, И до власти дошел задами, И Россию низверг в пучину. С ним похабные рядом хари, То визжат они, то картавят, А потом, как всегда в кошмаре, Эти твари друг дружку давят. И гляжусь я в рассвет багряный, Сыт по горло отборной пищей. Засыпал я в России пьяной, А проснулся в России нищей.

Ну вот и летняя гроза, И можно отдохнуть, И на мечте, закрыв глаза, Рвануть куда-нибудь, На море или на Кавказ, Не важно, хоть куда! Ведь главное: и в этот раз Ты выжил в холода. И не дотронулись виска Ни пуля, ни кастет. И только голая тоска Оставила свой след.

Опять в окне грохочет гром И сердце молния слепит, И век, в котором мы живем, Как пыль со стекол, будет смыт. И нет пророка на земле, Кому известно наперед, Что ожидает нас во мгле, А ливень… ливень льет и льет.

Я вас… А вы… Увы… на две затяжки Хватило вас и ваш огонь погас… Как хороши, как свежи были ляжки! И как широк был импортный матрас… Летели дни… О, вечное движенье Проклятых стрелок… Как-то поутру Я встретил вас, вы были в положенье Задумчивом, как профиль кенгуру. Вы шли мешком и муж был рядом с вами. Мы поровнялись около ручья. «Спасибо вам», — шепнули вы бровями, «Спасибо вам», — подумал мужу я.

На столе – сухой огрызок хлеба, Карандаш, невымытая вилка… За окном – полупустое небо, Словно недопитая бутылка. Всюду пыль. Разбросана одежда. Груда книг, исписанных тетрадок… Умерла последняя надежда И в душе такой же беспорядок

На ватмане снега, Как будто лекало, Свободная кошка Спокойно лежала. Сбежав из квартиры, В подвалах рожая, Была она счастлива Тем, что – чужая. Чужая – Мальчишке бегущему с клюшкой. Чужая – Девчонке с пищащей куклюшкой. Чужая – Раскормленной бабе С авоськой. И прущему шкаф мужику С папироской. Чужая – автобусам, таксомоторам. Пижонам с пробором, Девицам, которым Пижоны цветы преподносят Пажами. Чужая – Профессору в жирной пижаме. Чужая – Песок насыпающим в ящик, В неволе ласкающим, Вволю кормящим. Чужая – Застенкам домашнего рая И стерилизации – Тоже чужая! На ватмане снега, Как будто лекало, Лежала, Котят подзывала, Лизала Свободная кошка, Соображая: Жизнь – не чужая! Земля – не чужая!

Что за чудная картина: Осень, полночь, полумрак, Образованный мужчина Орошает парадняк. Иссякая помаленьку, Бьют янтарные ключи, Со ступеньки на ступеньку Ручеек журчит в ночи. Подоконник. Пиктограмма. Рыба. Плавленый сырок. Образованная дама Под собой не чует ног. Дама в гневе – мало водки. Села задницей на снедь И пытается колготки Через голову одеть. Гнев прошел. Трясутся груди – Вот умора: зад в сырке… Образованные люди Сладко спят в парадняке.

«Позвони мне, позвони…» Но она не позвонила. И пролил я на пол дни, Как вино или чернила. И запомнить я не мог Ни восхода, ни заката. И звонил мне только Бог По ночам из автомата. И рассказывал ему О любви я безответной. И смеялся он в дыму, Очевидно, сигаретном. И шептал мне, но слова Забывал я почему-то. Шелестели, как трава, За минутою минута. И чернела ночь в окне, Как сгорающая спичка. И хотелось выйти мне, Но судьба не электричка.

В эпицентре страны я люблю, как ни странно, смешенье Языков и плащей, генотипов и архитектур, Где, устав от себя, я вступаю по горло в броженье, В непорочную связь, в общепит одиноких фигур. И бабулька с мешком, и посольский откормленный ниггер Никогда не поймут, что здесь выше всего и ценней, Как шикарный модерн, безусловный сегодняшний лидер Никогда не затмит самоцветы Российских церквей. И скользит поутру лабиринтом сквозных переулков На простор площадей ослепительный солнечный час. И соборы Кремля, не внимая речам недоумков, Извиняются ввысь от чужих и невидящих глаз. Только вот у Кремля по ночам – очертанья погоста, Редкий крик воронья режет черную ткань тишины И над склепом стены спят на башнях кровавые звезды, Снятся сны им, а мне страшно думать – о чем эти сны.

За городом сыро. По насыпи тают сугробы. Корявые ветви грозятся проснуться листвой. Усохшая бабка с пучком молодого укропа Сидит на платформе, качая во сне головой. Промозгло и тихо. Лишь изредка с визгом и гулом Проносится скорый, взметая сороку в кустах… И крестится бабка… И кажется небо сутулым, Сутулым и серым, как жизнь, в этих странных местах.

Ханжа – борец за нравственность. В итоге И жить, вдыхая воздух, неприлично. Но женщина раздвинувшая ноги Естественна в ночи, а не цинична. И орган размножения не хуже Отточенностью линий или цветом, Чем, скажем, оттопыренные уши. И все таки не принято об этом.

Я давно к невезенью привык. Привыкают и к большему злу. Я навеки к терпенью приник, Словно в дождь – головою к стеклу. Я живу от весны до весны Точно так же, как всякий другой Там, где в доме четыре стены И звезды не коснуться рукой.

Они опять пошли другим путем. И многие в боях лишились целок. Взять – банки. Это – главное. Потом Прибрать заводы – оптом, за бесценок. Останкино купили на корню. И триколор масонского разлива Воткнули охреневшему Кремлю, Сменив портвейн на баночное пиво.  Пока страна была навеселе, Они по братски скважины прибрали. А по ночам летали на метле, Но этот факт пока не доказали. И снова вождь конечностью мотал. Короче, фарт. И дело было чистым. Чекисты покрывали криминал, А криминал открыл общаг чекистам.  Они в порыве дьявольском  слились. «Замочим всех!» - взревел потомок Вия. И пьяно лобызались, и клялись… Так родилась единая россия. Пока я думал о добре и зле, Взор устремляя ввысь, туда, где шпили Печально тонут в бело-синей мгле, Они страну на пальцах поделили.  Пока любовь и молодость пропив, Я горестно рыдал над унитазом, Вполне бандитский кооператив, Кормил полмира лесом, нефтью, газом.  Доход – в бюджет? Помилуйте! Сперва - Себе, своим. Известно - из бюджета Растащит все партийная братва, Как жрачку из кремлевского буфета.  Жирел олигархический нарост, Скупая все: от Выблюйска до Ниццы. И рос поток текущий на погост, И школы закрывались, и больницы. И как всегда лизал интеллигент Седалище. Тошнило, но мужался. И сапогом в лицо студента мент С размаху заряжал, и не смущался.  А старикам бутылки собирать Полезно для здоровья и для жизни. Вас обманули, что отчизна – мать. Склонитесь в пояс мачехе-отчизне!  Здесь каждый создает себе уют По мере сил. И тонут в море водки. Здесь вытащат из танка, и сожрут, И переплавят танк на сковородки.  Здесь все, что не прибито – унесут, А что прибито – выкорчуют с мясом. Здесь вор в почете. Вор – не раб. А труд, читайте Маркса, труд – презренным массам.  А вора – в мэры, в думу, в мавзолей! Украл страну – достоин мавзолея. И жить, в натуре, стало веселей, Да что там, с каждым днем все веселее!  Штампуют геи шоу для страны. Когда-то из-за них Содом с Гоморрой Огнем и серой были сожжены, Но мало кто знаком сегодня с Торой.  Сверкает куполов на солнце медь. Опять, увы, опять торгуют в Храме. Как долго будут Ангелы терпеть Сгущающийся смрад над куполами?