Томик закладывал один вираж за другим. Придорожная посадка выбрасывала навстречу свету фар диковинные в ночи, словно гипсовые, ветки-руки, эти руки, чудилось Томику, тянулись охватить, смять его. Все еще стояло в глазах зарево вспышки выстрела, сверлил уши смертельный взвизг пули. Выставил чалдону на съеденье!

Уииииииии!

Верещали шины, его почти сдернуло с руля на повороте. Эта рокада в поле вовсе не была рассчитана на такую езду. Обернулся — хвоста пока не было. Томик гнал почти четверть часа, и что-то в этом отсутствии погони казалось ему настораживающим.

— Поднял ментов своей музыкой и напоролся, гусь. Дуру вез для этого дела, мать его, мститель кровный!

Ощерясь, он вглядывался в бешено проносившийся мимо светлый край асфальта, как в свое время на ралли, в ночных пробегах; так он точнее определял место на дороге. Запоздалая влюбленная пара, шедшая по обочине, шарахнулась в сторону. Белесый силуэт зайца мелькнул через дорогу впереди. Томик стиснул зубы — хватит с него дурных примет. Главное — почему старый хотел свалить его? Не потому ли, что сам…

Машина, приседая, вылетела на мост. По спокойной реке полз туман, редкие огоньки рыбаков, приткнувшихся в палатках под берегом, отражались в воде… Холеный, ухоженный автомобиль Губского выл в чужих, варварских руках, визжал на поворотах покрышками.

— Лахудра… не удержала фраера! А касса уже была в руках…

Томик выругался и притормозил. В километре за рекой был пост, чтобы миновать «крючка», он свернул на проселок и заковылял в старых ухабах. Машина билась днищем о кочки. Он миновал скопление окраинных домиков; разбуженные псы заходились от лая. Где-то здесь должен быть поворот на Москали, а оттуда уже рукой подать до центра. В этот же момент Томик заметил в зеркале две искорки света, ныряющие далеко позади на скверной дороге. Он прибавил газу…

* * *

…Будто притягиваемый какой-то центростремительной силой, Томик несся по касательной. Где-то в средоточии этой силы находился невидимый Пан. Он даже не знал толком, где его теперь искать.

Он влетел на Рыбную, ныряя сквозь сонные проходные дворы, умудрился выскочить в верхней части города, напротив Нового театра. По ярко освещенному проспекту бежали редкие такси, светофоры были выключены, над перекрестками монотонно вспыхивали мигалки. Он решил не бросать машину до самого последнего момента, когда уже некуда будет деться. Рванул на подъем, изнемогая от света ртутных ламп, словно сова под солнцем, быстро свернул на Казачий спуск и, дребезжа шинами по брусчатке, скатился к темной набережной. Здесь шоссе было пустым и широким, черные непроглядные куртины стриженых кустов сирени закрывали дорогу от домов. Он мчал по пологой дуге набережной, вдоль тротуара с чугунной оградой. Над рекой справа высился огромный собор, и Томику — вот тебе раз — вдруг захотелось перекреститься.

— Похоже, сбросил хвостов…

И тут же заметил на дороге впереди отблески настигавших чужих фар. Резко, насколько это еще было возможно, ушел вперед, а за поворотом, прикрытый деревьями, выскочил на газон и вкатился в самую средину шарообразных кустов. Выключил зажигание и сидел, не шевелясь в этом укрытии, пока два пятна света не пронеслись мимо. Возможно, это были и не оперативные машины… Надо было снова двигаться, но Томик сидел расслабившись в теплой темноте, слегка пахшей бензином и алкоголем.

* * *

Он подтянулся на кирпичной стене и внимательно оглядел дворик, окруженный низкими крышами. В нем было пусто и спокойно, лишь двое алканов спорили негромко друг с другом на лавочке, да в окне Михая значился свет: сеанс одновременной игры.

Томик сполз со стены и нырнул в дверь подвальчика, в кромешную тьму. Обернулся на пьянчуг: одни еще что-то бормотал, второй молча растянулся на лавочке.

В конце коридора стукнул в дверь, обитую замызганным дерматином. Знакомая девка тут же открыла Томику, она дремала у входа в парусиновом складном шезлонге. На трех столах шла карта — волны табачного дыма ходили под потолком. Это был все знакомый ему народ, и он с кривой улыбкой смотрел, как вытягивается, бледнеет рожа у Дональда — утенок почуял беду в его приходе…

— Шо влетаешь, как балахманный? На, выпей.

Хозяин, лысоватый мужик в пижаме, сунул ему нечистый стакан: Томик машинально выпил.

— Играть сядешь?

— Я по делу, — Томик кивнул Дональду, тот подошел.

Хозяин понимающе отворил дверь в клетушку, где стояла лишь железная кровать с панцирной сеткой. Томик накинул крючок, погасил свет и выглянул в окно.

— Пока тихо.

— В чем дело? Чего паникуешь?

— Дай-ка сигарету с кайфом, — Томик будто не слышал вопроса. — Где Пан?

— Почем я знаю? Со склада убрался, ты же знаешь сам…

— Старый мне нужен… — Томик озирался, будто ища чего-то. — Мотать надо, быстро, возле Губского большой шмон.

— Да ты что!

— Чего их здесь еще нет — удивительно! — он, казалось, говорил сам с собой. — Понял, гусь? Двигай ногами, подставили нас… А Пана я сам найду.

Дональд Дак вскочил.

— Без понта? Тогда я…

— Стой! — Томик рванул его назад. — Не через двор. Там, думаю, менты, — он все не отпускал Дональда. — И вот… Ты как, в выигрыше сегодня?

— Какое тебе дело… Ах, шакал!

Томик выкрутил руку утенка и ударил его коленом в живот. Навалился, обчистил карманы — у Дональда оказалась жидкая пачка мятых бумажек.

— Бабки нужны, кореш. Срок пахнет, а ты, может, еще пролетишь… по другой статье. Бывай!

На сетке, всхлипывая, ругался утенок Дональд. Томик вылез в окно и выбрался из приямка. Когда он хлопнул дверцей, дремавший алкан сказал второму:

— Давай сигнал, Коршунов…

* * *

На этой точке Пана тоже не было. Клавка, расхристанная, заплаканная, в порванной комбинации, закрывалась от его оплеух.

— Не знаю, не знаю, не знаааю!!!

Постучали в стену: видимо, шум разбудил соседей. Женщина вырвалась наконец из рук Томика и упала на ковер, глухо рыдая. Он огляделся в роскошной спаленке, но — что возьмешь с этой бабы? И, кажись, не врет, сучка, в самом деле не знает.

Томик прошел на кухню и открыл холодильник. Нарезал, кромсая, ветчину, и быстро умял огромный шмат ее, запивая холодным кислючим рислингом. Зазвонил телефон. Томик вздрогнул, выглянул, жуя, в комнату. Клавка лежала ничком там же.

— Телефон! Оглохла, падаль! Если он — спросишь, откуда звонит.

Он слегка толкнул ее ногой. Клавка встала, запухшими от слез глазами глянула ненавидяще, бочком прошла к аппарату.

— Слушаю…

Было слышно, как после паузы часто запикало в трубке.

— Не тот номер…

Она прошла к туалетному столику и тяжко опустилась на пуфик перед зеркалом — раскорячась, уперев локти в колени, обвиснув начавшими уже дрябнуть телесами. Смотрела в залапанное стекло, будто пытала его о будущем — свет мой, зеркальце, скажи…

Томик дожевал ветчину, сунул плоскую флягу со «Славутичем» в задний карман. Подошел к женщине, сомкнул пальцы у нее на шее. Она, не сопротивляясь, глядела на его отражение.

— Спрашиваю последний раз…

И вдруг Клавка разлепила запухшие губы и выговорила вяло, словно под гипнозом:

— В садах он. Хотел утром отбыть…

Пальцы Томика разжались. Она машинально поправила волосы, встала и побрела в ванную, придерживаясь за стенку. Возле двери остановилась и, не глядя на Томика, сказала:

— Только не успеть. Это милиция звонила, я такие вещи чую…

— Что ж ты, лярва, молчала! — Он замахнулся, но уже щелкнула задвижка двери. — Продали, тихари, утопили в параше…

Томик схватил телефон со столика и шваркнул им о паркет. Выскочил на площадку, оставив дверь в квартиру распахнутой настежь, и бросился к лифту.

…Он мчался по касательной: радиус круга все уменьшался.