— Люблю Островского, — сказал Губский, разливая вино в бокалы. — И могу сказать, за что. У других драматургов все крутится возле ерунды — любовь там, честь, ревность… У теперешних вообще рацпредложение в центре интриги может быть. А у него гвоздь программы — денежки. Вот к чему интерес никогда не упадет!

— Как сказать…

Ярчук, которого сосед затащил к тебе чуть ли не силой, с любопытством осматривался. С тыльной, дворовой стороны дома Губского была широкая открытая терраса, перекрытая навесом с балюстрадой, где очевидно, также был балкон; по квадратным кирпичным столбам завивался виноград. Здесь-то и разглагольствовал гостеприимный хозяин.

— То ты еще не вкусил жизни, молодой человек. Как тебе мой замок?

— Впечатляет.

— Умеют жить люди зрелого возраста… Клавдия, где ты там?

На террасе появилась сухопарая женщина в переднике с напряженной улыбкой на увядшем лице; в руках она держала подносик с закуской. Губский небрежно представил ей гостя. Все так же улыбаясь, жена Губского с некоторым трудом разместила поднос на маленьком круглом столике, где, кроме бутыли с домашним вином громоздилась ваза, заполненная фруктами, как символ благодатной поздней поры дета.

— С нами не присядешь? — Вопрос был задан ясно для проформы.

— Угощайтесь, — сказала Клавдия и ушла. Губский смотрел вино на свет, оно переливалось на солнце ярчайшим рубином.

— Есть люди такие, крутят носом от домашнего вина. А я не такой. Могу хоть сейчас выставить батарею «Винимпекса». Но предпочитаю это, хотя здоровье и ограничивает…

Хозяин вздохнул, будто с некоторой грустью. Хотя, глядя на него, нельзя было отнести этого полного загорелого здоровяка к разряду подточенных болезнями унылых пенсионеров. Его лицо несколько монгольского склада чуть портила розовая черта посреди лба — след ранения, как подумал Клим. Мускулистые плечи, еще не тронутые дряблостью, ладно охватывала легкая ворсистая рубашка, щегольские брюки из светлого льна сшиты были явно на заказ, вообще Иван Терентьевич Губский выглядел как человек, живущий со вкусом и широко.

— Ну, что ж, сосед. За знакомство.

— Ваше здоровье.

Они выпили: Ярчук залпом, как привык на студенческих вечеринках, Губский с наслаждением, с паузами, с причмокиванием… Вытер рот салфеткой и озабоченно хлопнул себя по нагрудному кармашку.

— Номер! Сигареты кончились… У тебя нет случайно?

— Дома забыл. Могу смотаться, недалеко ведь.

Губский остановил его мановением руки, крикнул, адресуясь куда-то вверх:

— Лина! Линка! Хватит валяться, поделись с отцом сигареткой…

И — Ярчуку:

— Сейчас дочка снабдит. Отсыпается после ресторана, сегодня заявилась в шесть утра. Как говорится, что за комиссия, создатель…

Губский явно был ценителем классики. В мансарде хлопнула дверь, скрипнули легко ступени, и перед ними возникла девушка — кареглазая блондинка, легкая, но с круглыми крепкими плечами, немного выше среднего… Ярчук украдкой рассматривал ее, пока она молча вручала отцу глянцевую пачку. Очевидно, она уже давно была одета для выхода и причесана, брюки из фиолетового велюра обтягивали бедра, словно вторая кожа, голубая блуза «сафари». Отцовских черт Лина почти не унаследовала, разве что монгольский разрез глаз. Она явно была чем-то озабочена, и, отдав сигареты, тут же было повернулась уйти.

— Куда, гуляка? Побудь немного с нами. Это, Линочка, наш новый сосед. Ярчука покойного сын. Вот так с отцами бывает — пока живой — никому не нужен, а как похоронят — тут же и наследники отыщутся…

Камешек бы не в его огород, но Клим все же заметил:

— Я не отыскивался специально. Меня отыскала юрколлегия.

Лина глянула на него с мимолетным интересом.

— Мне некогда, па. Сейчас должен подъехать Томик.

— Снова Томик! Он хоть протрезвел после вчерашнего? — Губский закурил и протянул сигареты Климу. — А то влетите где-нибудь… на вашей двуколке.

Дочь снисходительно улыбнулась.

— Профессионалы в аварию не попадают…

Повернулась и пошла к дверям: Клим смотрел вслед, хотя и знал, что это не особенно прилично. На его взгляд, она делала больше движений, чем это нужно для ходьбы.

— И еще один экземпляр есть, почти такой же, только в другом роде. В городе проживать изволит. С отцом, видите ли, несходство взглядов… Доченьки, доченьки, доченьки мои… А-а, давай повторим!

Губский, помрачнев, с хрустом закусывал яблоком. Клим решил, что сейчас, пожалуй, самое удобное будет откланяться, ему и так было не совсем по себе от этого назойливого гостеприимства, тем более что хлебосольный Губский вроде бы собирался оставить его обедать. Он было поднялся, однако хозяин вновь усадил его жестом. Не прекращая жевать, Губский показал Климу в гущу яблоневых зарослей на его участке. Там что-то мелькнуло и исчезло.

— Собака? — предположил Клим.

— Если б то. Все время кто-то шастает по твоей усадьбе, не первый раз гоняю — на правах соседа, конечно. Ну и люди! Чуть что без надзора мало-мальски — они уже тут как тут, особенно детвора.

— Пускай, — отмахнулся Ярчук. — Там одни голые стены и старый хлам.

Сквозь листву виден был лишь один сарайчик с запущенной, ободранной стрехой. Клим испытывал некоторую неловкость за сирый вид унаследованных владений. Будто отвечая на его мысль, Губский сказал:

— Да-а, молодой человек… Смотришь ты сейчас на все это запустение… Но не всегда здесь было так. — Он пустил тоненькую, задумчивую струйку дыма. — Все меняется, как сказано было, панта рей. Меняется внешность, меняется личность. К примеру, когда я здесь только поселился со своей Клавой — твой отец был совсем другой человек — дельный, хватка мужская. Хату, считай, своими руками слепил, да еще и нам помогал строиться… А время тогда было труднее, чем теперь. Но, знаешь, одному человеку всегда труднее, чем когда он с кем-то.

Он поддел вилкой ломтик сыра. В алых георгинах за оградой возились, гудели шмели.

— Одинокий человек неустойчив в принципе. Для чего живет — неизвестно, поговорить ему толком не с кем, приятели сам знаешь какие — собутыльники. Болезнь — проблема, старость — так вообще катастрофа… С вами-то он хоть переписывался?

— Нет. Может, мама в первые годы… Впрочем, уверен, что нет.

— Вот-вот, наверное, у него тогда еще обнаруживались такие заскоки… Словом, невозможной стала совместная жизнь. Да-а… А в последние годы уже совсем… как это психиатры говорят — мания преследования. Все время кого-то опасается, всех подозревает, всякую рухлядь прячет-перепрятывает… В общем, что говорить — выжил человек из ума окончательно. Не я один, вся улица это видела…

Губский, будто на что-то негодуя, яростно задавил окурок в пепельнице. Ярчук слушал, не перебивая. Это было нечто новое.

— Вот так и погиб — от собственной подозрительности.

— Да… Мне говорили, что несчастный случай.

— Так оно и было. Сигнализация от воров — это ж смех один! Ну что у него красть? А ночью, видать, блукал по дому в потемках и ненароком замкнул рукой. День прошел, пока хватились… Да ладно, как говорили древние романцы, де мортиус аут бене, аут нихиль. Или хорошо, или ничего.

Истомный послеполуденный воздух задрожал от могучего рева, и на мощеную площадку перед террасой вылетел красный спортивный мотоцикл — будто бык, увешанный побрякушками, с никелированными рогами. Широкоплечий парень одним движением угомонил свирепую машину, поставил ее в тени раскидистой черешни и легко вспрыгнул на помост. Лет двадцать восемь — тридцать, определил Клим. У парня было угрюмое лицо, слабо украшенное черными усиками, почти утрированно спортивная фигура. Он молча пожал обоим руки, повесил шлем на спинку стула и уселся сам, без приглашения.

— Как дела, Том?

— Как в танке, — мотоциклист бегло, без всякого выражения глянул на Ярчука.

— Сделал, что я просил?

— В порядке…

Видно было, что этот Томик здесь давно свой человек.

— Есть хочешь?

— Больше пить…

Он отхлебнул воды прямо из запотевшего графина. Застучали каблучки, и вышла Лина, сияя своими карими глазами навстречу Томику. Ярчук вдруг остро позавидовал этому хмурому верзиле, представил, как здорово в эту августовскую жару мчать куда-нибудь на мотоцикле среди душистых полей… Упругий ветер в лицо, за спиной — прелестная девушка.

Но Томик, похоже, не разделял мечтаний Ярчука. Он вразвалку сопроводил Лину к мотоциклу, и некоторое время они вполголоса беседовали о чем-то, судя по всему, не особенно приятном. Губский перевел взгляд с них вновь на Клима и вдруг спросил:

— Так что, молодой человек, какие у вас планы на будущее?

Сказал шутливо вроде бы, однако в тоне вопроса была какая-то фальшь. Пара возле мотоцикла прекратила свой спор и уставилась на Ярчука, словно он невесть что должен был изречь. Даже робкая хозяйка дома высунулась из проема двери.

— Да как сказать, — Клим был озадачен всеобщим вниманием. — К землевладению у меня особой тяги нет.

— Это ты еще не разобрался, что к чему. А все-таки, как же поступишь с майном?

— С имуществом? Продам, скорей всего, если кто купит…

Климу показалось, что Губский и Томик переглянулись. Напряжение будто спало, это все ему показалось из-за хмелька.

— Куда тебе спешить, — продолжал Губский, — поживи, осмотрись. Что, разве хуже, чем в Сибири твоей?

— Там иначе. И мне скоро в университет, я же вечерник.

— Вечерник? Это ж каторга, я слыхал. Но если так тебе хочется иметь высшее, переводись к нам. Здесь такого добра хватает, миллионный город, как-никак.

— Посмотрю, подумаю, — ответил Ярчук уклончиво. И вновь уловил во взгляде хозяина непонятное напряжение…

Мотоцикл взревел, повернулся на одном колесе, расшвыривая гравий, и исчез — будто ветром сдуло парня и девушку, слившихся на ревущем механизме. Треск двигателя постепенно замирал за дачами.

— Племяш мой… пятиюродный, — рассеянно заметил Губский, думая о чем-то своем. — Кроссмен. Ездит как бешеный, но уверенно. Дочку ему не боюсь доверять.

— Понятно, — неопределенно ответил Клим.

— Значит так, юноша, — сказал Губский, вставая наконец из-за стола, — какие там будут у тебя осложнения, затруднения — сразу ко мне. Я за тебя теперь, вроде, ответственный. Экс темпоре, как говорится, без размышлений — ко мне. Надумаешь жить — живи, буду только раз такому соседу. Надумаешь продавать — подыщем покупателя, проследим, чтоб тебя не облапошили, знаешь сам — людей порядочных не так уж много…

— Чего там, хватает. А за предложение спасибо, непременно воспользуюсь. Мне надо до сентября со всем этим раскрутиться.

— Ага. Ну, ты, я вижу, парень твердый. Видать, есть там какая-то сибирячка…

Балагуря так, Губский проводил Клима до самой калитки и здесь распрощался с подчеркнутой сердечностью. «Что же ему все-таки от меня надо? — подумал Ярчук, бредя к своему неказистому домику. — Ведь такие зря в гости не зовут, голову наотрез дам. И где работает — даже не заикнулся. Но зато Лина!..»

В саду под яблоней чернела гора свежевырытой почвы. Кто-то копался здесь в его отсутствие.