Почему-то по приезду он смеялся вообще много. Мария с надеждой посмотрела на хозяйку. А та с улыбкой разглядывала Виссариона.

– Ну и, в чём беда-то у вас? – спросила Пелагея, словно не веря в наличие каких-либо проблем у такого замечательного и весёлого крепыша.

И Марию прорвало. Она рассказала всё, от начала до конца, припоминая сонмище пустых мелочей и несущественных деталей. Так был велено – всё, до изнанки. Да и – не будь указания, она бы всё равно выговорилась по полной. Такова уж природа женская – делиться горем до дна, изливая до последних капель и удерживаясь, чтобы не нырнуть вслед за ними. Пелагея слушала внимательно, переводя взгляд с Марии на сына, а порой и на Игоря.

Когда рассказ дошёл до описания недуга, выражение лица Пелагеи сменилось. Она недоверчиво посмотрела на Висса, ничуть не веря, что жизнерадостный карапуз способен внезапно превратиться в бессловесную одеревенелую куклу. Но прерывать Марию не стала. А Мария уловила смену настроения хозяйки и завершила рассказ, не вдаваясь уже в горестные перипетии хождений по мукам.

– Так, ну что же, давайте посмотрим, – старая женщина не спеша подошла к столу, на котором продолжал радостно размахивать всеми своими конечностями Виссариончик, похожий в этот момент на маленького жучка.

Она наклонилась над малышом и всмотрелась ему в глаза, а потом протянула руку и провела по кудряшкам волос. И тут что-то случилось. Её качнуло, словно порывом ветра, дыхание сбилось, вырвавшись резким выдохом.

Пелагею ощутимо повело, и Игорь рванулся, было, поддержать и помочь, но ведунья властно махнула рукой, пригвождая гостя к неосмотрительно покинутой лавке.

– Ох, Гос-с-с-поди… – изумлённо, будто не веря, но теперь уже в совершенно иное, выдохнула Пелагея. – Ой, ты, чудо расчудесное, да как же так-то, как я тебя не разглядела-то. Вот старая, совсем уже. Дожилась, – голос дрожал от внутреннего волнения. – Ох, и дожилась, вправду… – она повернулась к Марии, и та удивилась выражению лица хозяйки. Глаза Пелагеи светились радостью, да и всё лицо стало расслабленномечтательным. Таким, каким оно бывает у людей в минуты внезапно обретённого счастья.

Пока ничего не понимая, мать переводила взгляд с ведуньи на малыша, который притих и внимательно наблюдал за хозяйкой дома, словно увидев в ней новую загадку. А Пелагея встряхнула ладони, и взяла Виссариончика на руки, вместе с покрывалом, укутав его одним движением, легко и нежно. И плавным движением прижала малыша к груди. Так берёт ребенка мать, привычно и без оглядки. И стала его покачивать, ласково глядя в глаза. А потом перевела взгляд на родителей.

– Вы, почему сынишку назвали Виссарионом? – вопрос был неожиданным.

– Имечко ведь из старых, не называют теперь так ребятишек-то.

– А мы у него спросили, – Мария несмело улыбнулась, не зная, как вести себя дальше. – Спорили с мужем, спорили, как сына назвать, он тогда ещё не родился даже. А потом просто решили спросить у него. Взяли именник, Игорь руку на живот мне положил и стал читать – имя за именем, вслух. Громко и отчетливо, – она нервно засмеялась. – Не знаю, как такое в голову пришло, может где-то увидели или услышали. В общем, как только Виссарион произнесли – нас обоих теплом окатило, как солнышко взошло. И он меня, изнутри, как погладил. Не пнул ножкой, а как котёнок – потёрся так. И мы поняли – это вот его имя и есть. Просто поняли и всё. Странно как-то, – закончила Мария рассказ. – Вправду странно, мы к нему потом уже по имени обращались и разговаривали, и он всегда нам отвечал, тепло так. Правда-правда.

Пелагея улыбнулась.

– Вот и правильно, что сына послушали. Имя – оно силу имеет, и если неправильное выбрать, то жизнь наперекосяк пойдёт. А вашему-то как раз это подходит, и только это. И не горе у вас, а счастье большое. Да только, счастье такое всегда тяжко нести. Вы хоть знаете, что имя означает у сына вашего, или нет?

– Нет, мы просто именник брали, там имена, по алфавиту, много-много. Всяких разных, половину и не слышали даже. А что?

– Да, ничего. Такого ребёнка родили, который себе имя сам выбрал, и даже не посмотрели, что в нём, имени том. Ох, куда мир катится. – Пелагея вздохнула. – Дающий жизнь, вот что имя означает, что ребёнок ваш выбрал. И не просто выбрал, а назвал себя, суть свою показав. Что с вас взять, городские. Идите за мной. Покажу я вам, то, что и сама не сразу увидела. Больно уж чудной у вас ребёнок-то. Думала – и не увижу уже никогда, на старости лет, ан нет.

Пелагея повелительно махнула рукой в направлении дальнего угла комнаты, в котором вдруг обнаружился проход в другое помещение.

Игорь недоверчиво посмотрел туда ещё раз, он точно помнил, что не видел там при входе в комнату никаких проёмов и дверей.

– Да вы не смотрите так, словно домовой привиделся. Не надо было б, так и не увидели бы. Мой дом, что хочу, то и кажет, – усмехнулась хозяйка, глядя на растерявшихся гостей. – Пойдём, пойдём.

Виссарион заливисто засмеялся, и, выпростав руку, замахал в направлении прохода, показывая всем, что отличное понимает всё-всё, о чём говорят вокруг него, и совершенно не имеет ничего против. Пелагея тоже рассмеялась, и плывущей походкой двинулась к проходу, покачивая малыша на руках. Мария с Игорем нерешительно пошли за ними.

Открывшаяся им комната, или, вернее сказать – помещение, было совершенно другим. Здесь не было окон. И стены не поражали белизной, они были заняты полками, а на свободных местах – увешаны всякой всячиной, от пучков травы, до чего-то непонятного. В углах висели светильники, в которых билось настоящее пламя. В воздухе стоял запах чего-то тёплого и чего-то ещё, на грани ощущений – словно сама комната являлась живым существом, впустившим в себя посетителей. Точно так же, в центре, здесь стоял широкий прямоугольный стол, столешницу которого, как разглядел Игорь, кто-то искусно сделал из одной плахи, очень толстой и широкой. Поверхность стола, потемневшая и гладкая, походила на лакированную, но Игорь ясно видел, что это настоящее, не покрытое ничем дерево. Просто древесину выгладили за долгие года, и теперь она больше походила на полированную кость. И по поверхности стола причудливо бегали пятна света от пляшущих в светильниках языков огня.

Пелагея захлопнула широкую тяжёлую дверь, на которую Игорь не обратил внимания при входе, и ощущение живого чрева стало ещё сильней. Свет, запах, атмосфера какой-то ирреальности, отдающей старой-старой сказкой – всё это было очень необычно. Мария тоже притихла, разглядывая комнату, не веря, что такое могло сохраниться на свете.

Пламя в светильниках стало ярче, его уже не тревожили потоки воздуха из другой комнаты. Мир замкнулся.

– Ну что, осмотрелись? – Пелагея спросила мягко, суровый тон куда-то ушёл, сменившись напевным грудным голосом, со слегка баюкающими нотками, словно посетители превратились для неё в испуганных детей и нуждались в ласке. – Не бойтесь и не удивляйтесь. Это комнатка моя, для разного… Чужих не пускаю обычно, но с вами случай особый. Садитесь.

Мария и Игорь оглянулись по сторонам и увидели колченогие табуретки, стоявшие у входа. Странной формы и разной высоты, изготовленные из цельных кусков узловатых стволов, а может и корневищ, они блестели, как и столешница. Гости осторожно сели на них, боясь упасть, но табуретки стояли надёжно.

Пелагея, что-то тихонько нашёптывая Виссариону на ухо и поглаживая его по голове, подошла к столу и усадила малыша прямо в центре. Мальчонка притих и сидел спокойно, словно понимая важность происходящего.

Теперь Висс походил на маленького божка, вознесённого на пьедестал, и в честь которого зажгли жертвенные огни. Пламя отражалось в ультрамариновых глазах рыжим золотом и отсвечивало ото ржи волос.

Мария с Игорем завороженно смотрели на маленькое чудо, замерев от непонятного чувства. Пелагея же отошла в дальний угол комнаты к небольшому столику, и что-то там начала перебирать, затем донеслось журчание воды и звуки помешивания. После этого она повернулась к гостям и быстро к ним подошла, держа в руках небольшую чашу.

Протянула чашку Марии, и, убедившись, что та крепко её держит, отошла и встала где-то позади.

– Вы сейчас не пугайтесь, хорошо? – голос тёк лёгким шёлком, заставляя расслабиться, отдаться на её волю. – Сейчас я вам покажу кое-что, потом и поговорим. Не бойтесь, расслабьтесь. Выпейте то, что в чаше. Выпейте.

Она полуобняла их обоих. Руки мягко легли на спину Игорю и Марии, ладонями между лопаток, пальцами к шее. Что-то зашептала, быстро и напевно, меняя ритм и высоту голоса. И следом за этим голосом разум Марии и Игоря потёк куда-то в неизвестное. Они осторожно, совершенно не задумываясь о том, что делают, выпили до дна содержимое чаши. Мир закружился…

И вдруг ручеёк голоса Пелагеи остановился, а ладони превратились в цепкие птичьи лапы, впившиеся когтями куда-то в затылок.

– Смотрите, – где-то далеко позади них выдохнула Пелагея. – Я держу Взор, смотрите и запоминайте.

Мария услышала, как сдавленно охнул муж. И открыла глаза. Нечёткий мир внезапно обрёл фокус и резкость, как будто она смотрела сквозь волшебную призму. В центре всего парил Виссарион.

Её малыша окружало сияние, но это был не ровный свет, похожий на тот, что исходит от обычной лампы. Нет, сына окружало бурлящее нечто глубоко-синего цвета, в котором шумели круговороты и взрывались сверхновые. Это колыхающееся нечто окружало сына, образуя неровный кокон, на полметра выступающий во все стороны. В толще «стенок» кокона плавали комки и жгуты чего-то более плотного, словно медузы в море или далёкие звёзды. От кокона вверх уходили толстенные фиолетовые жгуты.

Глаза Виссариона в окружающем сиянии выглядели провалами белого пламени, жгущими, словно зев мартеновской печи. А лицо его было безмятежным лицом Будды, каким его изображают на статуях – бесстрастное и безвременное. Ребёнок смотрел на неё, на отца, на Пелагею… обволакивая их всех своим теплом и любовью. Мария потянулась к сыну – желая прикоснуться, зачерпнуть, нырнуть…

Где-то далеко резко хлопнуло, и мир снова превратился в плоскую картинку.

Мария заморгала, сгоняя слёзы, градом катящиеся из глаз. Рядом мучительно кашлял Игорь, отряхивая точно такие же слёзы. А Пелагея уже стояла рядом и участливо заглядывала в глаза.

– Как вы, нормально?

Мария лишь кивнула, и рывком бросилась к сыну. И прижавшись к нему, разрыдалась бурным плачем облегчения. Она ещё не понимала, что увидела. И не знала, что это значит. Но – почему-то теперь она твёрдо знала, что сказанное Пелагеей о сыне – правда. И что у них, на самом деле, нет беды, – тоже.

Пелагея отвела её назад, сняла Висса со стола и присела с ним на лавку. Ребёнок тотчас принялся ковыряться в её косе, пытаясь вытянуть прядь побольше. Она ласково пощекотала его, но отводить шаловливую ручку не стала.

– Ну что ж, малые мои. Вот вы и посмотрели. И, надеюсь, увидели.

Увидели же? Что именно, расскажете?

Мария с Игорем согласились, и поощряемые Пелагеей, рассказали о своих впечатлениях. Говорила Мария, а Игорь лишь хмыкал в подтверждение. Пелагея выслушала их, и одобрительно хлопнула ладонью по скамейке, как только они закончили.

– Да, увидели вы не всё, но и этого вам за глаза. Я вижу, что у вас сейчас в голове не укладывается увиденное, а ещё вижу, что боль твоя, Мария, и страх за сына поутихли, так ведь?

Мария судорожно дёрнулась, выражая согласие, и хотела продолжить уже словами, но Пелагея предостерегающе подняла руку.

– Пока слушайте, неча разговоры говорить. Так вот. Беды у вас, как я уже сказала – нет. Если только вы за такую счастье не посчитаете. А счастье ваше в том, что ребёнок ваш не простой, а из Людей. Из тех самых, что некогда сотворены были, и жили в согласии и единстве со всем миром. И сами миром являлись. Не отгораживаясь ни от чего, и не боясь никого.

Видя каждую струнку души мира, каждой его частицы, каждого существа, что населяет наш мир. И не только наш, ведь жизнь есть и далеко отсюда, даже звёзды в какой-то степени являются живыми существами. И Люди все это могли видеть и ощущать. А при желании – и разговаривать. Не было ни зла, ни страха. Ни злобы, ни ненависти. Им не было чему завидовать, ведь каждый из них являлся частичкой всего, всем и ничем. Вот.

Пелагея перевела дух, поворошила волосы Виссариона, и продолжила:

– Но потом Людей становилось всё меньше, зато всё больше появлялось человеков. Те произошли от Людей, и ничем от них не отличались внешне, кроме одного – они не имели связи с миром, что-то ограждало их от него. Почему это произошло и как так вышло – загадка, а может на это знание кто-то наложил табу в начале веков, ответа нет. Но мировая душа и её струны оказались недоступными для мелких чувствами существ, что начали плодиться и размножаться безмерно и безоглядно. И человеческое в мире стало доминировать. Хотя, Люди не исчезли безвозвратно, всё-таки человечество произошло от них, и кровь их, пусть и разбавленная веками и поколениями, живёт в каждом из нас. И иногда на свет появляется человек, который не совсем обычен, потому что может зрить незримое и ощущать неощущаемое. В разные времена их называли по-разному. Когда богами, когда колдунами. Иногда певцами, а иногда – врачевателями. А они были простыми Людьми. Настоящими. И жили долго, их век всё-таки не так короток, как у ограниченных потомков. Но, и они ведь не бессмертны – и исчезали с лица земли, а мир снова замирал в ожидании следующего чтеца его души. Правда, многие из них оставляли учения о Мироздании, и о том, как найти в себе сверхчеловеческое. Эти учения быстро становились тайными, или наоборот – настолько известными и обыденными, что человечество не уделяло внимания их постижению. Это стало уделом одиночек, но иногда они образовывали сообщества. Такие личности прославлялись, как медиумы и прорицатели, как великие врачеватели и полководцы. Некоторые становились знахарями и ведунами. Это были времена волхвов и друидов. Иисуса. Бодхидхармы. Магомета. И многих других, канувших в небытие под прессом человеческого безразличия. Возможно, даже и сейчас на Земле живёт множество Людей, но их присутствие не ощущается.

Виссарион чихнул, а потом и зевнул. Пелагея прервала рассказ и перехватила малыша удобнее для него. Похоже, сон наступал на ребёнка с неодолимой силой, и мешать этому стоило. Понизив голос, женщина всё же решила завершить рассказ прямо сейчас:

– Сама я – обычная. Просто мне было дадено Знание. Давным-давно. Так уж получилось, что в обмен на великое горе я познала Мир. А он – меня. Вот так и живу, помогаю всем, кому необходимо, это моя стезя. Понимаете, я вижу мир и его жителей. И вижу не просто глазами, но и душой. Вы ведь знаете про ауры, сейчас все о них знают, это уже каждая собака слышала. Так вот – у всех своя аура. А у таких, как я, и у Людей – уходит в синеву, и чем глубже цвет, тем глубже обладатель в суть Мира погружён. А ваш Виссариончик – вы сами видели, глубже уж и некуда. Да и в ауре у него следочки других сущностей видны, что богам присущи. Ну, таких раньше богами считали. Вот, а верева эти, что в небо уходят, это и есть каналы, по-настоящему, и через них сын ваш к такому доступ имеет, что мне даже страшно представить, скуден мой разум супротив такого.

Мария не выдержала и перебила женщину, приблизившуюся к больной теме.

– Так что же дальше-то? Что у него за приступы, как их лечить? Пелагея, он ведь неживой, когда…

– Ох, Мария, Мария… Да скажу я сейчас, скажу. Ведь и начала уже, о том и говорю сейчас. Так вот, Виссарион малыш ещё, пусть и необычный, но всё равно младенчик неразумный. Не может он пока всё это видеть и понимать, но ощущать-то – ощущает. И лезет в канал по неразумию, и тогда его уносит в далёкий океан мирового знания. Вот и плавает, как головастик лягушиный – туда ткнётся, сюда. Там отщипнёт, там потрогает. А так как маленький ещё, то весь и уходит, в теле лишь дух остаётся. Но вы не бойтесь. Он у вас из настоящих, ничего с ним не случится. Я бы – сгорела, а он там свой.

Пелагея прервалась. Виссарион поворочался и сыто чмокнул губами, уже во сне. Он лежал у неё на руках и спал, маленький и такой беззащитный.

И улыбался чему-то во сне. Не улыбнуться в ответ было выше всяких сил.

– Я ему могу помочь чуть-чуть, всё-таки я гостья старая в этом мире. Он перестанет после этого уходить, но изредка будет спать, как убитый. Да, просто всё станет происходить во сне. Смотрите сами. Оно, как бы, и так ничего страшного с ним не происходит, просто неприятно видеть такое, я понимаю.

Пелагея смотрела на Марию и Игоря, ожидая их решение. Они переглянулись, словно ища ответ в глазах друг у друга. И Мария сделала выбор.

– Сделайте, как говорите… это ведь не во вред?

Хозяйка улыбнулась и неуверенно двинула плечом:

– Не во вред, но и не на пользу. Просто станет чуть по-другому. И запомните, это никак не повлияет на его будущее. Да и будущее это целиком зависит от вас и от него самого. Он не мессия какой, не стоит так думать. Ни в коем случае не думайте так. Он вообще может остаться обычным. А может стать кем угодно, хоть Богом. Но это каждому доступно, на самом-то деле. В общем, давайте – выходите из комнаты и посидите там, пока мы тут с ним побеседуем, он как раз спит.

– Побеседуете? С ним? К-как?

Мария вдруг испугалась. Всё происходило слишком быстро и необычно, и не давало расклеиться именно из-за скорости событий и мощного потока информации, перегрузивших сознание и блокирующих здравомыслие. Ей стало страшно оставлять сына наедине с этой загадочной старухой, которая наговорила сейчас столько необычного, что любой сказочник рыдал бы, выпрашивая возможность использовать сюжет. Она живо представила, как в полутьме комнаты лежит её сын, а старуха, заперев дверь, достаёт откуда-то огромный чёрный нож и заносит над маленьким тельцем…

– Ай-ай, – Пелагея усмехнулась. – Вот так вот человеческое и одолевает нас. Приехали ведь, значит верили. А тут, раз – и испугалась, да ещё и мерзость удумала. Гони такие мысли прочь, не место им здесь.

Мария очнулась от внутреннего созерцания сцены из какого-то дешевого ужастика и виновато улыбнулась. А потом взяла за руку Игоря, и встала, увлекая мужа за собой.

– Это… это долго? – нерешительно спросила она уже на пороге комнаты.

– Нет, недолго. Только, вот что – не вздумайте дверь отпирать или стучаться, пока я сама с сыном вашим не выйду. Нельзя. Что бы вам ни привиделось, что бы вам ни послышалось – нельзя и всё.

И дверь захлопнулась.

Минуты тягучим сиропом ползли одна за другой. Казалось, что проходят часы и года. Снова подступили страшные фантазии, и Мария сидела теперь, как до этого сидела в машине – раненой птицей, готовой броситься в атаку для защиты своего ребёнка. Её трясло, она бы плюнула на запрет, в конце концов, и рванулась в истерике на ставшую невыносимо ненавистной дверь. Но рядом дышал теплом Игорь, который в этот момент стал невероятно чутким, сам удивляясь открывшимся ему мелочам. Он крепко обнимал жену, и шептал что-то на ухо, ласковое и тёплое, вытаскивая из затягивающего безумия ожидания. Неожиданно для обоих, эти минуты ещё сильнее скрепили их единство, сцементировав уже иной, зачарованной силой. И каждая минута была тягостно сладка своей болью.

Игорь был скептиком, но сейчас он решил, что лучшей помощью станет выполнение всего, что сказано Пелагеей. Слишком уж потрясла картина парящего в синеве ребенка с лицом Будды. И обещанное облегчение состояния Виссариона, пусть и несущее в себе ничего лечебного – обнадёживало. Он с надеждой смотрел на дверь, за которой сейчас ковалось их будущее.

Вопреки обещанию Пелагеи, прошло уже несколько часов. Игорь уже и сам находился на грани, но уговаривал себя и Марию, выискивая всё новые слова, способные хоть как-то поддержать и помочь им. Он уже пару раз подходил к двери, пытаясь услышать хоть что-то из происходящего за ней. Но старая древесина намертво блокировала все звуки. И становилось страшно.

И вдруг дверь отворилась, беззвучно и величаво. В комнату вышла Пелагея с Виссарионом на руках. Малыш озорно хихикал и снова играл с тяжёлой косой, уже не закрученной на голове, а распустившейся тяжёлым полозом на груди пожилой женщины. Ведунья выглядела необычно – словно и постарела и помолодела одновременно. Как это могло быть – Игорь не понимал, но ощущалось именно так. В глазах Пелагеи появилась иная глубина, а вокруг глаз и губ выметнулись новые суровые складки. И вместе с тем, в осанке появилась новая, молодая струнка.

– Ох, и задал он мне жару, – устало, но весело, выговорила ведунья. – Вечереет уже, а мне – как минуты прошли. Поспорили мы с ним чуточку. А потом не я, а он меня по миру провёл. Не понимая ни капельки, просто взял меня за руку и потащил. Веселится он так, понимаете ли. Полетали, да назад, а там и получилось всё. Так что, как я вам и обещала – не будет он больше баловать неразумно. Ему теперь сны подвластны, в них и поразвлекается, разум свой в путешествия отпуская. И будет вам счастье.

Она широко улыбнулась.

– Я тоже теперь слегка изменилась, в другой уровень перекинулась, горизонты иные он мне открыл, сын ваш. Омыл такими водами, что как заново родилась, да только знаний прибавилось столько, что пригибает с непривычки. Но ничего, я сильная. Принимай сына, мать.

Мария приняла Виссариона на руки и, уложив на стол, начала одевать. Малыш озорничал, не давая руки и ножки, но она сноровисто управилась с разыгравшимся неслухом. И вот он уже снова одет в городское, лишь скомканное белое полотнище на столе напоминает о недавнем.

– Вот ещё что, – Пелагея привлекла их внимание. – Не знаю, как вам это понравится, но это очень полезно, а в чём-то и необходимо.

– Что? – испуганно спросила Мария, прижимая Виссариона к себе.

– Да не пугайся ты, всё уже. Ничего больше не надо делать с ним. Просто я вам хотела посоветовать кота завести. Кошки – они во всех мирах сразу живут, хоть в этом, хоть в каком другом. Сейчас здесь, а за угол зашёл – совсем в другом месте вышел. И зло они всякое видят, и не-зло. Тут уж сказки не врут. Будет он сыну вашему проводником во снах, да защитником в жизни, пока малыш растёт ещё.

Мария неуверенно посмотрела на Игоря. Заводить кошек дома они никогда не думали, хоть там и просторно, но… Эта шерсть. И когти. Она вздохнула… А Игорь широко улыбнулся и сказал вдруг:

– А и заведём. Я старый кошатник, в душе.

Пелагея погрозила пальцем.

– Ты не ухмыляйся, кот тоже не всякий пригож. А то возьмёте охальника, почище сыночка. Будет вам в доме кавардак тогда.

– А как выбирать-то? Присоветуйте уж.

– А я вам и советовать не буду ничего, лучше предложу сразу, пригожего да умного. У меня Мурка недавно окотилась, удачный помёт. Возьмёте?

Игорь коротко кивнул. Пелагея подошла к выходу и, отворив дверь, позвала протяжно:

– Мурка-а-а-а.

Раздался недовольный мяв, а затем в комнату впрыгнула крупная кошка. Длинная чёрная шерсть стояла на спине гребнем, отчего она походила на маленького пушистого динозавра. Большие зелёные глаза кошки внимательно обшарили комнату, ища причину по которой её посмели оторвать от котят, и остановились на Виссарионе.

Прижав уши, кошка присела, а потом завалилась на бок, перекатилась на спину и закувыркалась на месте, словно ловя невидимую бабочку. А Висс протянул руку к ней и вдруг мяукнул котёнком, отчего кошка снова уселась и уставилась ему в глаза.

– Вот и хорошо… Мурлыся, это Виссарион, ему бы спутника. Понимаешь, милая?

Пелагея присела около кошки и погладила её. Та недовольно дёрнула спиной и обернулась к хозяйке.

– Ну, Мурлыша, ты ведь понимаешь всё… – Пелагея ещё раз погладила кошку, и та разжавшейся пружиной метнулась к выходу.

Спустя несколько минут кошка вернулась, сжимая зубами загривок котёнка. Точно такого же, как она – чёрного и пушистого, уже с раскрывшимися глазами, полными голубого огня. Она прошла прямо к ногам Марии и там отпустила мяукающее чадо на пол, требовательно мявкнув и царапнув лапой половицу.

Машина неслась вперёд, мягко покачиваясь на неровностях дороги. Они могли бы ехать быстрее, но не торопились, ведь нужда спешить уже отпала. Обновлённая семья возвращалась домой.

В кресле ровно посапывал спящий Виссарион, и в ногах у него, свернувшись комком, дремал маленький чёрный котёнок.