Если бы у меня имелась записная книжка, я бы непременно записал там:

«Третьи сутки движения по ледовому плато — никаких происшествий, кроме постоянных поломок транспорта да небольшого обморожения подвыпившего и заснувшего на посту десантника. Он таки раздобыл выпивку в городе, хотя больше никому не повезло — все винные склады разграблены подчистую. Удивительно, кто может мародерствовать в этих пустынных местах? Бывалые все валят на ночников, а я начинаю сомневаться в их существовании.

Майор Португал на совете командиров высказал опасение, что те же злодеи-ночники могут разграбить и путевые склады с горючим и припасами, устроенные агентурой южан. Браво, майор! С такой пронырливостью удастся заиметь агентуру и на Луне (кстати, луна появилась и наращивает серп, это можно только приветствовать, а то здесь темновато).

Тяготит отсутствие хоть кого-либо абсолютно надежного, на кого можно было бы в случае опасности положиться. Наймарк? Но Наймарк из южан, да и, по сути, мне до сих пор неясна его роль в этом рейде… Норма? Но она меня старательно избегает с момента того разговора…»

Тут бы самое время отложить ручку и задуматься. Полковник, человек консервативный, пытался еще в детстве заставить меня вести дневник, однако, видя, что я больше склонен к верховой езде, чем к писанине, оставил эти попытки. А вот теперь вдруг захотелось написать что-то вроде путевых записок, по которым далекие потомки, обнаружив их возле заледенелого тела, смогли бы воссоздать одно из самых нелепых путешествий двадцать первого века.

Но в этот момент вопрос о путевых заметках не стоял, более того — чуть ли не вся ватага, и я в том числе, извлекала из-под тороса и выправляла погнутую алюминиевую лыжу наших саней. Майор Португал вдрызг разносил водителя-буксировщика, а тот оправдывался:

— Что я, специально? Занесло, бывает…

Бывало и не такое, во время предыдущего инцидента передние мотонарты соскользнули-таки в трещину (на счастье, неширокую) и зависли метрах в полутора над бездной. Смертельно перепуганный водитель уцепился за руль. Его извлекли мгновенно, а вот достать покалеченную машину и привести ее в порядок заняло полдня, и все это время майор Португал неистовствовал. Решено было при первой же аварии пустить ее на запчасти. В наших краях мотонарты неизвестны, и, надо думать, жители Терминатора нисколько не прогадали, потому что машины это тяжелые, ненадежные и очень сложные в ремонте, тем более когда ремонт производится в полярную ночь, под аккомпанемент пурги. Что правда, управлять ими может любой подросток.

Ледник, объяснял мне Наймарк, особенно такой, как наш, материковый ледник, это очень простая система — он нарастает в самой холодной своей части, в центре, и под собственной тяжестью расползается к краям, концентрически. Его можно представить как огромную плоскую лепешку с рыхлыми подтаивающими кромками.

— Ясно, — поддакнул я, — то-то мы все время увязаем, — видать, недалеко от кромки.

Наймарк усмехнулся.

— Не обязательно кромка причиной. Трещины могут быть также от рельефа подстилающего ложа.

— …?

— Ну, скажем, ледник переползает через хребет, повторяя его конфигурацию. Трещины могут идти чуть ли не до самого каменного основания.

— Ого! И сколько это в нашем случае?

— Не знаю, нужны специальные наблюдения. Метров триста-пятьсот…

Трещина глубиной с полкилометра, сужающаяся книзу. Летишь в нее с перспективой не разбиться, а скорее вжаться меж ледяных глянцевых стенок метрах в двухстах от поверхности и медленно замерзать там, безо всякой надежды на спасение. Я поежился. Уж лучше — в лепешку с такой высоты. Вообще, я не любитель ледников, снегов, вьюг, морозов, не люблю полярных ночей, даже прикрашенных северными сияньями… Я также не люблю раскаленных, как сковородка, пустынь, где легко изжариться в две секунды. Мне по нраву лишь тихий сельский ландшафт с низким солнцем, с прохладным ветерком, с деревьями вдоль дорог, наклоненными все в одну сторону, словом, мне по душе лишь мой родной Терминатор, он же Рассветная зона. А мы от нее все удалялись — зигзагами, с остановками, с ночлегами мы уходили все дальше от приветливого зеленого пояска Терминатора.

Снег и снег… Его монотонное поскрипывание под полозьями, его сугробы и наветрия возле выступающих изо льда скал, его бешено мчащиеся непроглядные облака во время пурги… Это бесконечное разнообразие форм, составленных из крохотных, можно сказать, стандартных образующих — снежинок, — все это на любителя. До Великого Стопа имелись даже какие-то сообщества, что-то вроде сторонников образа жизни за полярным кругом. Я спросил об этом у Наймарка.

— Как же, как же, — припомнил он. — Там, в конечном счете, стали склоняться к тому, что такого рода предпочтения обусловлены генетически.

— Вот как! На уровне генов, значит?

— Именно на уровне генов. Разброс генных мутаций столь широк, что есть место и для обитателей полярной ночи, и для жителей выжженных плато… Один эксцентрический генетик даже пытался все это получить на практике, так сказать, вынести такого гомункулуса в лабораторной колбе. Звали его, — тут Эл Наймарк испытующе на меня глянул, — звали его Витторио Мэй, вы должны знать это имя.

— Я и знаю, — ответил я кратко, без расшифровки.

— Мэй исходил из того, что врожденная предрасположенность к определенной среде — это фундаментальное качество организма. Перемещая человека по разным средам окружения, мы все время ставим его в стрессовые ситуации, возможны срывы, вплоть до психических. И раз уж мы не можем добиться всюду оптимальной среды, то не пора ли выдать, так сказать, универсального человека для любого окружения…

Он снова блеснул на меня очками.

— Таков был известный вам генетик Витторио Мэй. Вообще перед Остановкой, да и во время ее, в ходу было огромное множество научных предположений — вам и не снилось)

Мне и вправду такое присниться не могло — наука меня абсолютно не интересовала.

В этот момент наши сани накренились и выскочили на слабо освещенный бугор, где уже торчали в знакомой позиции передние нарты со своим прицепом.

— Опять авария? — поинтересовался я у знакомого десантника.

— Ага! — почему-то радостно ответил тот. — И ночевка заодно.

И в самом деле приятная новость. Все выбрались из саней, разминая затекшие, закоченевшие ноги-руки (конструкторы саней не предполагали ведь, что туристов будут в них таскать по двенадцать часов, в условиях ледника), и тут же начали ставить палатки, под сварливое сопровождение майора Португала со товарищи. Ко всему опять поднялась пурга; пока что слабая, она обещала разыграться вскоре в хорошую непогоду. Люди спешили безо всяких понуканий.

Обычная двухслойная палатка на двадцать человек — не самое теплое укрытие в пургу, а потому все больше надеялись на компактный ветродвигатель, который в разобранном виде возили в багажнике: он и освещал, и накалял кухонную плиту, и грел радиаторы в палатках, — словом, без него бы мы все давно погибли. Вот и сейчас его быстро вращающийся диск первым вознесся над площадкой. А в безветренную погоду приходилось жечь драгоценное дизельное топливо — Португал страшно экономил, опасаясь, что его не хватит до очередной базы, — и тогда в палатках зуб на зуб не попадал.

На этот раз ночлег обещал быть сносным. Ужин прошел довольно мирно, без обычных у молодых парней стычек, — все просто устали. Когда затем я выглянул наружу, снеговые вихри уже вовсю неслись по площадке, болтались наружные фонари, а вслабо освещенной изнутри командирской палатке шла гульба: видимо, начальство тоже снабдило себя спиртным в городке. Интересно, каков железный майор Португал во хмелю, подумал я и нырнул обратно.

Интерес мой очень скоро был удовлетворен, да еще как! Примерно в полночь (условно), когда наша палатка уже поголовно спала, входная полость с треском отстегнулась, и в проем пролезло, отряхиваясь от снега, все руководство злополучной экспедиции, во главе с майором Португалом.

Железный майор был невменяем. Неверной рукой он на ощупь поймал выключатель, и сразу дежурный ночной свет обратился в яркий. Он был похож на Чингисхана, крепко перебравшего после очередной победы, во всяком случае, вся его боевая амуниция была при нем и посверкивала угрожающе. Капралы и сержант пошатывались на заднем плане.

— Тс-с-с-с! С-спать… — махнул Португал десантникам, поднявшим было головы спросонья, — это вас не касается. Мы пришли… это… мы пришли за девушками.

Он еще некоторое время постоял, уцепившись за центральный шест, затем решительно шагнул к перегородке. Я стиснул зубы и отвернулся — а, пропади все пропадом, меня это не касается. За перегородкой раздался дружный визг — это майор, обрывая ткань, свалился поперек спящих девушек и ругался, поднимаясь и падая, свита ему помогала. Девушки наспех выбрались из спальных мешков — благо спали одетыми — и в растерянности сгрудились в своем углу. Рядом со мной проснулся Наймарк.

— Что случилось, что происходит?

А дальше происходило вот что: капралы прихватили двух не особенно упиравшихся девушек и, пытаясь быть галантными, потащили их к выходу; сержант уламывал еще одну, и, наконец, Португал, не изображая никакой галантности, обвисал на отчаянно сопротивляющейся Норме. Раздался резкий звук пощечины и рык майора:

— Ах ты, стерва штабная!

Я подождал, пока сержант и капралы со своей добычей отдалятся достаточно от палатки, и в два прыжка достиг майора:

— Получай!

Такой удар — пяткой в солнечное сплетение — могла выдержать лишь его бычья натура. Только на момент взгляд затуманился — и тут же я снова увидел обычные безжалостные глаза Португала. Хмель как рукой сняло. Его рука решительно перехватила автомат…

На что я мог рассчитывать? Проснувшиеся десантники остолбенели, глядя на меня, в их глазах я уже был покойником…

Ах, как близок был я к тому, чтобы выхватить из кармана куртки мою единственную надежду, единственного друга, на которого мог положиться, — тот самый пистолет из кассы одежной лавки, — но в этот момент сразу произошло много чего. Во-первых, Норма сзади оглушила майора складным стулом. Во-вторых, снаружи донесся короткий неясный вскрик часового. В-третьих, вся задняя стенка палатки вдруг поехала куда-то в сторону, прямо по лежащим десантникам, запуская внутрь пургу, вой ветра и — главное — косматых людей в шкурах, каковых людей огромное множество вдруг заполнило палатку, оглушая нас криками, вонью овчины, заваливая всех — и стоячих и лежачих — в одну кучу малу, обезоруживая и связывая…

Короче, нас захватили ночники.

* * *

Когда я потом пытался разобраться в сумбурных событиях той ночи, я вспоминал ярко одно и то же — как нас, увязанных брезентовыми путами, гонит многочисленный конвой в длинном и широком луче прожектора, полном летящего, мятущегося снега, гонит все дальше от нашего теплого ночлега, перекликаясь между собой на каком-то тарабарском языке. И, оглянувшись назад, в снеговую муть, вижу: такая же орда орудует на площадке, споро пакуя имущество, палатки; один из косматых уже оседлал мотонарты и описывает круги возле нашего бывшего стойбища… В плотном кольце нас гнали все ближе к прожектору.

Удивительно, как легко могут сдаться люди, специально натренированные на беспощадную борьбу и убийства — до автоматизма, — как они легко могут капитулировать, понимая, что попали в руки таким же примерно по подготовке людям, да которых еще и в пять раз больше. Во всяком случае, я не помню ни одного движения, ни одного резкого жеста со стороны десантников, говорящего хоть о видимости сопротивления: так велика была внезапность, и так все были отвлечены конфликтом с Нормой. Я думаю, лишь один майор Португал мог оказаться способен на какие-то действия в тех обстоятельствах — но он был нетрезв, оглушен и теперь брел, с трудом передвигая ноги, в нашей колонне пленных, такой же невольник, как и все остальные.

Чем ближе мы подходили, тем нестерпимее слепил прожектор. И вот наконец мы с облегчением вышли из ослепительного луча и остановились возле темной громадины, силуэт которой я безошибочно узнал, — это был средний ледовый крейсер времен всеобщей войны, трехзвенный, с гусеницами метровой ширины, с высоким корпусом, со спутниковой антенной и ракетными установками, пустыми, насколько я мог видеть. Ободранный скелет такого гиганта издавна торчал у нас на болоте. При нашем подходе из кабины скатились по крутому трапу еще несколько лохматых и о чем-то перекликнулись с конвоем. Нас остановили, некто в белой шубейке начал что-то выяснять у старшего конвоя, тот отвечал, и, вслушиваясь, я вдруг понял — этот язык мне знаком, я издавна знал его, я говорил на нем в глубоком детстве. Язык этот был — славик.

В Рассветной зоне говорили на пиджин, южане также признавали только пиджин, хотя, я слышал, существовали области, где говорили исключительно на суньхо — вариации китайского, трансформировавшегося в результате смешений Великого Стопа. И вот я стал понимать диалог чужаков: горилось о том, что надо погрузить имущество в пустой отсек боеприпасов, а людей (это о нас) — и помещение для десанта. Что ж, оно и естественно — везти десантников в десантном отсеке. И пленных также.

Нас погнали в хвост стального чудища, заиндевелый хвостовой панцирь отвалился, и нас затолкали внутрь, в светлый, хотя и здорово вымороженный трюмик, облицованный искусственной кожей по броне. Люк-пандус снова задраили, и с нами остались только двое стражников, мирно болтавших о своих делах; а среди пленных южан по-прежнему царило молчание: никто еще не пришел в себя толком от потрясения, все совершилось слишком быстро.

Потом выяснилось, что ночники отнюдь не следили за нами изначально, как то предполагал майор — это был попросту очередной патрульный рейд ледового крейсера, который они, по свойственной им безалаберности, проводили далеко не по установленному маршруту, а как удобнее, — скостили путь через плато напрямик и совершенно случайно заметили наши огни. Португал, знавший об их пограничном маршруте, в дисциплинированности своей не мог и предположить такого, а посему слегка отступил от всегдашнего железного порядка. Роковое стечение обстоятельств… Тогда я еще не знал, на счастье это мне или наоборот; во всяком случае, жизнь они мне спасли, это точно.

И вот теперь майор Португал, десять минут назад повелитель нашего небольшого стада, вершитель судеб, сидел в ряду узников на жесткой стальной скамейке у борта, привалившись к стенке, и делал вид, что спит (или в самом деле пытался заснуть), но я видел: желваки ходили у него на скулах, глазные яблоки бегали под закрытыми веками, и понимал: как ни сложатся в дальнейшем наши судьбы — это мой смертельный враг, враг на всю жизнь… Я поискал взглядом Норму — Норма сидела на противоположной скамейке рядом со стариной Элом, она помахала мне оттуда рукой в варежке, и у меня потеплело на душе… Крейсер тронулся.

Я не предполагал, сколько мощи заложено было в этих реликтовых машинах. Безо всякого разгона крейсер сразу набрал огромную скорость и плавно понесся, взрывая снеговые буруны за крохотными иллюминаторами. Тонкая вибрация турбин проникала и сюда через стальные переборки, рев двигателей глушил все вокруг. Никакие трещины, никакие торосы и завалы не интересовали водителя. Нас мчало навстречу неизвестности, вглубь ледниковой страны.