Плаванье на легкой лодчонке по течению, да еще при хорошей погоде, да на сравнительно сытый желудок, да с осознанием того, что ты с каждым гребком весла приближаешься к родным местам, какие уже и не надеялся увидеть когда-нибудь в жизни, — такое плаванье может со стороны представиться верхом удовольствия. На самом же деле складная байдарка оказалась на удивление верткой, утлой посудиной, ежесекундно норовившей перевернуться и сбросить меня в воду — правда, это был не тот ревущий поток, что чуть не поглотил меня на плато, а спокойная гладь кристально чистой талой воды с температурой градуса два, так что я вряд ли смог бы продержаться на плаву даже несколько секунд. Поэтому я, чтобы не искушать судьбу, не рискнул использовать по назначению полотняную скамеечку-сиденье, а после двух-трех проб решительно уселся прямо на упругое днище и багаж поместил впереди себя, под пологом. Каноэ стало куда устойчивее. Тонкой бечевкой я привязал весло к лодке (на случай, если я его вдруг случайно уроню), окинул взглядом бережок — не забыл ли что-нибудь — и оттолкнулся от него. Спокойная речка равнодушно повлекла мое суденышко меж близких берегов, слегка покручивая в частых водоворотах — от недалекого водопада, в сторону низкого солнца, слабо розовеющего над этой пустынной тундрой.

Впрочем, недолго пришлось любоваться солнцем — сильный стоковый ветер натянул на небеса сеть мелких барашков, вскоре слившихся в сплошную дождливую облачность. Я набросил на себя брезент у горловины сиденья и теперь греб лишь изредка, стараясь только держаться по оси фарватера: мне очень не хотелось, чтобы какая-нибудь случайная дрянь — обломок арматуры или угол ржавого железного листа — вдруг пропорола тончайшую, уязвимую лодочную ткань.

А этого добра было достаточно и под водой, и на берегах — стоило лишь взглянуть вокруг. Я никак не мог взять в толк, откуда такое огромное количество индустриального лома, вывернутых с корнем железобетонных фундаментов, перекрученной арматуры, сплющенных ржавых резервуаров, подобных рваным стальным калошам… километров погнутых, сплющенных труб… То ли это было специфическое моренное отложение ледника, то ли поток время от времени прорывал нараставшие плотины хлама на ледниковом ложе — не знаю. Во всяком случае, у другой оконечности страны льдов, где нас вел незабвенный Португал, ничего подобного не было и в помине: почти нетронутый альпийский ландшафт, да еще с городком в придачу.

Дождь постепенно прекратился, хотя вот в таких приполярных районах скверные атмосферные процессы иной раз затягиваются на целые недели. Я как раз энергично отталкивался от здоровенного железобетонного короба, с журчаньем омываемого стремниной, когда уловил еще один звук, куда менее мирный, — отчетливый дальний рык бурлящей воды. Я тут же причалил, выплыл на плоскую широкую плиту, вытащил лодку подальше и прошелся вниз по руслу, перепрыгивая, перелезая через всевозможные обломки. Так и есть: между двумя циклопическими бетонными строениями (то ли сухой док, то ли градирня) образовалась запруда; в теснине поток сужался до нескольких метров и, прихотливо извиваясь между непоколебимых блоков в настоящих зарослях арматуры, ревел и пенился. О том, чтобы эти пороги преодолеть вплавь, не могло быть и речи.

Я вернулся к лодке и подплыл к запруде как можно ближе, без риска оказаться втянутым в жерло потока. Мое пасторальное путешествие вниз по течению внезапно и грубо прервалось неприятной необходимостью — нужно было перенести багаж и лодку до спокойной воды. Ничего особенного, банальное препятствие, известное всем странникам со времен Ноя. Правда, не мешало предварительно наметить хотя бы приблизительный маршрут и разделить груз на две ходки, но я положился на авось — и в результате чуть не завяз в трясине меж смятых гулких газгольдеров. Но все обошлось, и каноэ вновь заскользило по широкой плоской воде.

При таком ходе на то, чтобы достичь обитаемой полосы Терминатора, по моим прикидкам, понадобилось бы не менее недели — а припасы были почти на нуле. Теперь я все чаще с искренним сожалением вспоминал, что часть их пришлось отдать болтливому киллеру Теофилу: уж лучше б его пристрелить в единоборстве. Это была уже не деликатная, стерильная, тщательно упакованная пища с Галакси, а вульгарные полуфабрикаты ночников, годные разве что для затирухи с солониной; но когда припасы подходят к концу, и такое начинаешь ценить.

По мере удаления от ледника поток мелел и распадался на множество протоков, а вот развалин и обломков как будто стало меньше. Появились обширные участки голой почвы, заросшей все той же жухлой травкой — здесь она была погуще. Каково же было мое удивление, когда в очередном растерзанном силуэте я угадал не экскаваторный ковш, не блок-комнату, а плавающий танк, которых после Великого Стопа сохранилось великое множество, и были они на вооружении у всех сторон. За исключением Галакси, разумеется. Танк и танк, казалось бы, чему тут удивляться на этой бесконечной выставке материальных остатков прошлого, но дело в том, что искорежен он был (судя по виду) совсем недавно: сгоревший передок непроницаемо черен от свежей копоти, а гнездо сорванной башни поблескивало полированной сталью, только-только начинавшей ржаветь. Отсюда не удавалось определить его принадлежность, да и огонь сожрал почти всю краску, но, по всему, это был танк южан.

Уяснение этого факта далось мне с трудом. По одному из многочисленных трудных соглашений с южанами, Рассветная зона брала на себя военный контроль над приполярной областью, продолжая, таким образом, быть буфером между антагонистами — ночниками и южанами. И если их танк оказался здесь, то это либо нарушение соглашения, либо война. То есть вся эта милитаризация ночников, Кшиш-генералиссимус, и в самом деле связаны с боевыми действиями? А может, просто очередная акция Крамера, разведка окраины ледника, вовремя пресеченная каким-нибудь Эйкином?

Озадаченный этой встречей, я еще с полчаса плыл, стараясь держаться в русле наиболее широкого протока. По-видимому, мне следовало быть поосторожнее — возможно, уцелевшие члены экипажа рыскали неподалеку. Я достал из багажа автомат и положил его поближе. Ощущение, что я в полной безопасности кочую по безлюдным краям собственной страны, исчезло. Я начал высматривать место для привала — достаточно укромное, чтобы его не заметили, и достаточно неприступное, чтобы, заметив, не напали врасплох. После долгих смотрин я выбрал каменистый островок на обочине главного русла, втащил лодку под валун, приготовил мизерную порцию затирухи на спиртовке, поужинал и, не ставя палатки, влез в спальный мешок — змейка задернута не полностью, рука на ложе автомата. Проваливаясь в сон, отметил — на чистом бледном небе уже не заметно звезд.

* * *

Все то же небо простиралось надо мною, когда я очнулся от сна. Некоторое время я просто лежал на спине, бездумно глядя вверх, и, будь со мной та самая гипотетическая тетрадь для записей, туда можно было бы занести такое:

«Меня страшно тревожит судьба старины Эла. Как ни странно, я думаю о малозначительном, например о том, что у Наймарка совсем недавно была сломана рука, только на Галакси сняли гипс, и вот он опять втравился в какие-то головоломные приключения. Тут уж, конечно, не о руке надо думать, а о жизни. Что-то мне подсказывает, что старикан цел и невредим, во всяком случае — хочется этого.

Невозможно вспомнить о ветеране без того, чтобы не подумать о Норме — а эти мысли я гоню от себя, мне достаточно неприятностей. Теперь главное — добраться домой.

Припасов остается — при крайне экономном их расходовании — дня на два. Я начинаю присматриваться к этой чахлой поросли, что встречается на островах. Какие-то виды полярной растительности, говорят, можно употреблять в пищу».

Следовало бы спешить, но меня охватила странная апатия, равнодушие к собственному будущему — а может, уже сказывалось недоедание? Я снова запаковал спиртовку и кулек с провизией, скатал мешок, погрузил все в лодку, осмотрелся — не оставлены ли следы — и выгреб на стремнину.

Когда плывешь к солнцу — отраднее. Мимо бежали берега, все больше напоминавшие заливные луга, да и травка на них стала погуще и позеленее. И хотя громада ледника позади отодвинулась от меня не так уж и далеко и шапка сизого тумана не слезала с западного горизонта вот уже вторые сутки, я начинал обвыкаться в человеческом климате родного края, где не было ни свирепых морозов, ни песчаных жарких бурь, ни черного бездыханного космоса совсем рядом, за стенкой каюты. Я как бы заново оценивал Рассветную зону после вынужденной разлуки — и она мне нравилась еще больше, даже в этих безлюдных местах. Но автомат держал под рукой.

Пролетела стайка каких-то полярных куличков — первые птицы за все время. Я проводил их взглядом и снова сосредоточился на русле — здесь проток резко поворачивал среди больших валунов, петлял и даже запенивал буруны. Когда я уже миновал последний камень и готов был расслабиться на спокойной воде, откуда-то прозвучало:

— Эй, приятель! Ну-ка причаливай!

Я поискал взглядом говорившего — никого. Хвататься за автомат было поздно.

— Давай, не то продырявлю и лодку, и тебя!

Еще до того, как я его увидел (в пятнистом комбинезоне, почти сливавшемся мастью с валуном, поросшим лишайником), я уже знал, что это — свой, по характерному выговору, который так и выдавал наше сельское происхождение. Дозорный (что выяснилось потом) оказался предупрежден о возможном моем появлении, ночники дали радиограмму, но основная его задача была боевая.

Это был веснушчатый малый примерно моего роста и возраста, очевидно не новичок в дозорном деле. Он первым делом выставил меня из лодки, обыскал и разоружил — даже мой пистолет-сувенир не остался незамеченным. После этого, не спуская с меня взгляда, связался со своим начальством. Затем полчаса мы молча восседали друг против друга; все попытки заговорить с ним дозорный категорически пресекал. Посвистывал ветерок, да журчала речка, а я все время подавлял желание беспричинно улыбаться — в самом деле, мне был приятен этот первый соотечественник, даже в образе вот такой нерушимой бдительности. В паузе между моими попытками заговорить издали, с равнины, долетел характерный треск: маленький разведывательный гидроплан пронесся над нами, заметил, сделал круг и тут же сел на поверхность длинного озерца неподалеку. Оттуда сразу же выбрались двое и побежали в нашу сторону; надо ли говорить, что один из них — я это и отсюда понял — был Полковник!