Современный исследователь, предпринявший попытку дать читателю наиболее полное представление о том, как заключался брак и праздновалась свадьба в Нидерландах и Бельгии в XIX — начале XX столетия, оказывается в затруднительном положении. Нидерландская и бельгийская литература по этим вопросам достаточно обширна, имеется положительный опыт создания крупных монографий. Вместе с тем ни одно из монографических исследований не сосредоточивается на изучении именно этого периода и не освещает его последовательно и теоретически фундированно. Можно привести десятки работ, в которых формам заключения брака и свадебной обрядности отведены лишь отдельные главы, а преподнесенный в них материал довольно фрагментарен и не охватывает в целом всего комплекса проблем.

Несмотря на эти пробелы, ученые обеих стран внесли существенный вклад в развитие данной области европейской этнографии. Считаем целесообразным остановиться на нескольких наиболее важных для нас работах.

Первая из них по времени появления — монография М. Рувера, которая в полной мере отражает и положительные и отрицательные стороны исследований такого типа. Автор ведет повествование от эпохи античности и древних германцев к Нидерландам XIX столетия, отдавая дань очень важному в истории страны периоду XVI–XVIII вв. Семейно-брачные отношения и свадебный комплекс XIX в. представлены неравномерно, некоторые моменты выпали из поля зрения автора. На наш взгляд, удачны его экскурсы в область этимологии, что позволяет выявить исторические корни не только некоторых терминов, но и обрядов.

Классический двухтомный труд нидерландского ученого Й. Схрейнена по отечественной этнографии лишь в небольшой своей части касается непосредственно форм заключения брака и свадебных обрядов. Однако автор попытался решить целый комплекс вопросов (роль коллектива, типы сватов-посредников, значение так называемой кетельмузик и т. д.), дав им подчас оригинальную трактовку. Теоретическая сторона исследования и в наши дни не потеряла своего значения.

Преемником Схрейнена в этой области можно считать нидерландского исследователя Й. Кройзингу, посвятившего свою монографию главным образом «живому», бытовавшему еще в середине 1950-х годов в Нидерландах и Фландрии фольклору. Не ограничиваясь первой половиной XX столетия, автор привлекает богатый материал по XIX в., правда, предсвадебный период и сама свадьба занимают всего одну небольшую главу.

Бельгийскую этнографическую литературу очень удачно представляет трехтомная монография А. Мариню, последний том которой посвящен преимущественно предсвадебному циклу (локальная эндогамия, «ярмарки невест», «майские» деревья). По нашему мнению, Мариню во многом воспринял теоретические посылки Й. Схрейнена, хотя и авторская точка зрения прослеживается достаточно четко.

Хотелось бы отметить две большие работы, стоящие несколько особняком в перечне этнографической литературы. Обе они исследуют современное состояние семьи, семейных отношений и брака. К. Анриан и Э. Ламбрехт делают это на материале Бельгии с помощью этносоциологических методов. Их выводы устремлены в будущее. Однако как серьезные исследователи они, говоря о видах эндогамии, воздействии религиозного фактора, роли родителей и т. д., не пренебрегают сравнительными данными XIX в. Свадьба и свадебная обрядность не входят в круг их интересов.

Изучению современной нидерландской семьи посвятил свою работу индийский ученый К. Ишваран, получивший образование в Нидерландах и опубликовавший там свою книгу. Особое внимание автора привлекают такие сложные вопросы, как типы семьи, социальная и конфессиональная эндогамия, конфессионально- и национально-смешанные браки, психологический климат семьи. Теория здесь соседствует с «живым» материалом, полученным от респондентов. Монография ценна тем, что современные процессы подводят нас к мысли об их истоках, а бытование в середине XX в. реликтовых форм (например, эндогамии) заставляет искать их в прошлом.

Эта же тема — фольклор в повседневной жизни Нидерландов — стала предметом изучения нидерландского исследователя Тона де Йоде; одна из глав его монографии называется «Между колыбелью и гробом». Тон де Йоде особенно тщательно анализирует символику свадебных обрядов, с большим знанием историко-этнографического материала он описывает ночные ухаживания, делает оригинальные выводы по терминологии.

Мы видим свою задачу в том, чтобы, опираясь на материал зарубежных работ, провести исследование брака и всего комплекса свадебных обычаев народов Бельгии и Нидерландов.

Прежде чем непосредственно перейти к этой теме, выскажем несколько замечаний о распространенных там типах семьи. Исследователи сходятся во мнении, что в Нидерландах и Бельгии XIX — начала XX в. доминировала нуклеарная (элементарная) семья (нидерл. gezin, kerngezin, гецин, кернгецин; фр. famille, фамий), состоявшая из одной брачной пары (или одного из родителей) и неженатых детей (или без них). Спорадически бытовал и другой тип: расширенная семья (нидерл. familie, фамилие), в которую входили две или более нуклеарные семьи с однолинейным родством (чаще всего это были трехпоколенные семьи, концентрировавшиеся, например, в Нидерландах вокруг бабушки со стороны матери). Гораздо реже встречалась расширенная семья с многолинейным родством, когда вместе жили не только прямые, но и другие родственники.

Народы Бельгии и Нидерландов относились к вступлению в брак традиционно положительно.

Первостепенное значение брака состояло в том, «чтобы дети были законнорожденными». Это нашло свое выражение, например, в гражданском кодексе Фландрии, одна из статей которого гласит: «Супруги договариваются друг с другом с единственной целью — обязательства кормить, помогать и воспитывать своих детей». Другой, не менее важной, целью брачного союза всегда считалось счастье вступающих в него людей.

Репродуктивная функция семьи связана не только с религиозными установками на то или иное количество детей (католики и кальвинисты ратуют за многодетные семьи «во славу Божию и на радость семье»), но и с традиционно любовным отношением к детям в этих странах. В Нидерландах считается, что семьи, где много детей, имеют больше надежды на будущее, чем опасений и страха. Поэтому безбрачие (если, конечно, на то не имелось особых причин) осуждалось в народе. Существовал целый арсенал насмешек, шуток, порой не безобидных; применялась даже физическая сила по отношению к старым холостякам. Вот как описаны подобные действия в населенном пункте Эйзендейк. Молодой человек, достигший 30 лет и не вступивший в брак, получал в день своего рождения «ключ от пастбища дураков». В центре Эйзендейка сооружалась «триумфальная» арка из соломы и капустных листьев; к ней прикреплялось изображение «дурака», а внизу писали его имя. Под музыку рожка или горна холостяк должен был выслушивать упреки в свой адрес. Затем вручался «ключ» — деревянный или выпеченный из пряничного теста. По обычаю обладатель ключа оставался его собственником, пока не подходила очередь следующего 30-летнего холостяка. Здесь же был известен другой вариант шутки: в день рождения холостяку все же предлагали «спутницу жизни», но… из соломы.

В провинции Дренте были распространены так называемые «клубы козлов» — объединения неженатых молодых людей. Член клуба, только что вступивший в брак, получал в подарок козла, с которым супружеская пара прогуливалась по улицам селения.

Не менее изощренным и злым шуткам подвергались мужчины и женщины, которые решили вступить в брак уже в солидном возрасте. Например, в провинции Северный Брабант (Влеймен) напротив дома новобрачных на дереве или прямо на крыше их жилища помещали детскую люльку.

Публично осмеивались старые девы. Во многих селениях Бельгии (например, в окрестностях Эрсо) перед их домами ставили засохшие деревья без листьев, в то время как жилища девушек украшали живыми деревьями с пышной листвой или пушистыми зелеными ветвями. Осуждались девушки, не сумевшие в течение года привлечь к себе внимание молодых людей: к дверям их домов прикрепляли ветви лавра, пихты или березы, украшенные лентами, разноцветной бумагой и мишурой (провинция Лимбург). Еще Й. Схрейнен отмечал эту важную сторону общественной жизни XIX — начала XX в.: право коллектива выносить порицание за отход от привычных традиционных норм и сложившегося стереотипа добрачного поведения.

Регулятором избрания брачного партнера из определенного круга лиц могло выступать государство, запрещавшее заключать браки кровным родственникам. Так, законодательные акты времен Республики (с 1579 г.) содержали запреты на кроскузенные браки (провинции Гелдерланд и Оверэйссел). В то же время в других провинциях страны такое родство не считалось помехой супружеству. Возможно, именно в двух названных частях Нидерландов еще действовавшие нормы обычного права повлияли на соответствующее законодательство.

Отношение народа к соблюдению общепринятых норм брачного возраста отражали поговорки, которые бытовали в начале XX в. в Нидерландах: «Дочерей и мертвых лещей нельзя долго хранить»; «Дом, полный дочерей, подобен погребу, полному прокисшего пива».

Иным было отношение к сыновьям. В крестьянском хозяйстве каждая пара мужских рук ценилась особенно высоко: мужчина — «добытчик хлеба» для семьи, и его старались подольше задержать в родительском доме. Например, в Северном Брабанте (в начале XX в.) брак сына означал для отца-фермера потерю работника, снижение дохода, а порой и невозможность перестройки хозяйства, его модернизации. Зачастую старший сын, став полноправным хозяином только после смерти родителя, мог обзавестись собственной семьей. Естественно, что в этих условиях крестьяне поощряли более поздние браки сыновей. Подтверждение этому находим в статистике за 1880–1889 гг.: средний брачный возраст для мужчин 30,2 года, а для женщин — 27,5 г. Таким образом, причины социально-экономического характера во многом определяли брачный возраст, и их воздействие порой оказывалось более сильным, чем моральный ущерб от публичного осмеяния.

В конце XIX — начале XX в. решающее слово при выборе брачного партнера, особенно в сельской местности, оставалось за родителями. Это хорошо прослеживается в Западной и Восточной Фландрии, а также в валлонских провинциях Намюр и Люксембург (в то время наименее промышленно развитых областях Бельгии). Разумеется, повсюду не исключались и браки по любви, когда молодые люди шли против воли старших. Существует точка зрения, что к середине XX столетия давление семьи на молодежь уменьшилось и постепенно стало заменяться влиянием групп по проведению совместного досуга, товарищей по учебе и работе.

Каждая девушка мечтала выйти замуж за любимого. В народе бытовало множество поверий и гаданий, связанных с предстоящим браком. В Бельгии, например, благоприятным временем для гаданий считался день летнего солнцестояния — 24 июня — св. Жан. Именно в этот праздник девушки плели венки из цветов и, бросая их на деревья, узнавали по определенным приметам, когда ждать замужества.

Кроме взаимной склонности и родительского авторитета выбор супруга был обусловлен и социально-экономическим положением семей будущих мужа и жены (значение экономического фактора в создании новой семьи сохраняется и по сей день). Брак должен был закрепить за человеком то место в обществе, которое он обрел рождением в данной социальной группе. Поэтому для нидерландцев начала XX в. само упоминание о браке между аристократами и представителями рабочего класса казалось почти чудом: настолько редким явлением это было. В сельской местности зажиточные крестьяне также пытались сохранить высокий социальный статус своих детей, регулируя семейно-брачные отношения: здесь «хозяйство женилось на хозяйстве» и «коровы вступали в брак с коровами». Браки, которые влекли за собой социальное неравенство, вызывали неприкрытое осуждение в обществе. Отмечая в начале XX в. тенденцию к большей подвижности социальных слоев, исследователи подчеркивали тот факт, что социальные группы в Нидерландах и Бельгии оставались эндогамными. Более того, по их мнению, даже в наши дни социальная эндогамия в сельских районах провинций Гронинген, Фрисландия и Северная Голландия проявляется сильнее, чем в XIX столетии.

Важным фактором сохранения социальной структуры общества являлась конфессиональная эндогамия, так как социальное положение часто ассоциировалось с определенной религией. Кроме того, именно в семье воспитывается и культивируется религиозный дух, оберегаются традиции, связанные с определенным вероисповеданием. Население Бельгии гомогенно: подавляющее его большинство составляют католики; Нидерланды характеризует наличие двух конфессиональных групп: римско-католической и протестантской (кальвинизм), соотношение между которыми менялось на протяжении столетий, в XIX в. здесь еще сохранялось значительное преобладание протестантской религии.

Вместе с тем отношение к вступлению в брак с представителями другой конфессии как в Бельгии, так и в Нидерландах было по существу одинаковым: явное предпочтение отдавалось конфессионально-однородным бракам. В Бельгии сложности могли возникнуть лишь при заключении брака между католиками-ортодоксами и более умеренными приверженцами этой религии. То же размежевание наблюдалось и в Нидерландах, где в каждой религиозной общине существовало по меньшей мере два крыла: ортодоксальное и либеральное; особенно это было характерно для протестантизма (толерантная реформатская церковь, доктринерский кальвинизм, множество различных групп и сект); поэтому нарекания часто вызывали даже союзы внутри одной религии. В стране при наличии двух главных конфессий большинство семей было (и остается) конфессионально гомогенными; интеграция очень велика и среди католиков, и среди кальвинистов. Исторически сложившееся здесь территориальное разграничение — на севере численное преобладание протестантов, на юге господство католической церкви — сохранялось и в исследуемый период. Необходимо отметить при этом, что Нидерланды всегда отличались атмосферой веротерпимости и государство никогда не препятствовало вступлению в брак лиц разного вероисповедания. Один из первых законопроектов Республики Соединенных провинций от 1579 г. устанавливал: «Никто не может быть преследуем в судебном порядке или подвергнут следствию из-за религиозных убеждений».

Наряду с этим католическая церковь строго запрещала своим прихожанам заключать брак с иноверцами (кроме случаев, когда выдавалось специальное разрешение), не отставали от нее и кальвинисты. Если же такой брачный союз создавался, то, как правило, католическая религия доминировала: один из молодоженов принимал католичество. Но к началу XX в. наметилось определенное изменение ситуации. Это позволило К. Ишварану сделать прогнозы на будущее и говорить о соответствующей тенденции в Нидерландах, где на смену традиционной модели — религиозной эндогамии — идет новая — конфессионально-смешанные браки (главным образом среди либеральных протестантов). Процесс этот, однако, очень сложен, требует самого тщательного и всестороннего изучения, и, на наш взгляд, преждевременно делать далеко идущие выводы.

Исследования, проведенные в Бельгии, показали, что молодые люди стремились выбрать спутника или спутницу жизни в родном крае; даже на региональном уровне (как, например, Фландрия, Валлония и район Брюсселя) отступления от этого правила были не так уж часты. Большинство семей состояло из жителей одной либо лимитрофных местностей, одного административного округа, одной провинции. Таким образом, при заключении брака соблюдалась локальная эндогамия, и ее степень во фламандских провинциях была традиционно выше, чем в валлонских.

На случаи локальной эндогамии и ее нарушения в период ухаживания обращали внимание бельгийские этнографы XX в. Например, А. Мариню писал о том, как парни той или иной деревни оберегали девушек от посягательств соперников из соседних селений. По его мнению, юноши воспринимают именно этот девичий коллектив как круг своих потенциальных невест. Поэтому нарушение локальной эндогамии каралось иногда даже и в середине нашего столетия. Корни этого обычая уходят к глубину веков. Так, в средневековье на территории современной Бельгии был распространен один из вариантов права жениться или выходить замуж в пределах домена — владения сеньора (le droit domanial de formariage). Если же мужчина или женщина вступали в брак вне его поместья, то должны были восполнить сеньору убытки.

Таким образом, наряду с локальной и сословной (социальной) эндогамией определяющим здесь было право господина распоряжаться судьбами своих подданных. Этот обычай исчез уже в конце средневековья, но в наиболее глухих уголках страны он просуществовал еще почти до последних дней Старого режима (т. е. до 1789 г.), а во многих местностях между реками Самброй и Маасом его отголоски чувствовались еще в начале XX в. Например, в селении Спонтен парень, женившийся «на сторону», или девушка, вышедшая замуж за чужака и покинувшая родные места, должны были уплатить определенную денежную сумму в качестве штрафа или откупного общине (а первоначально господину), которая теряла своего члена.

Установки на вступление в брак в привычной социальной и конфессиональной среде, стремление найти спутника жизни «по месту жительства» были тесно связаны еще с одним видом эндогамии — профессиональной. Подобная ориентация при заключении брака предполагала, что выбор брачного партнера преднамеренно ограничивался определенным профессиональным кругом.

Таким образом, проблемы взаимосвязи разных конфессий (преимущественно в Нидерландах), социальных, локальных и профессиональных групп были характерны для семейно-брачных отношений в обеих странах. На этом фоне вопрос о национально-смешанных браках не представлял собой острой проблемы, и специальная литература по семье не отводила ему сколько-нибудь значительного места. И все же в Бельгии и Нидерландах существовали (сохранившись во многом и по сей день) некоторые особенности заключения браков между людьми разных национальностей.

В Нидерландах, где основное население представлено тремя близкородственными народами (голландцы, фламандцы и фризы), наименьшее распространение получили браки между голландцами и фризами. Причины этого не столько в национальном отчуждении, сколько в социально-экономическом и языковом барьерах, а также в более традиционном укладе жизни фризов, хотя размывание фризского этноса шло (к началу XX в.) и за счет смешанных браков. С другой стороны, фламандцы и голландцы, наоборот, очень близки по языку и уровню социально-экономического развития, но их отделяло друг от друга вероисповедание: бо льшая часть голландцев придерживалась протестантизма, а фламандцы исповедовали католицизм.

В Бельгии, где по существу не было религиозного барьера и все население принадлежало к католической общине (за исключением небольших групп протестантов, иудаистов и др.), на первый план выступали разногласия между двумя крупными разноязычными этносами (фламандцами и валлонами), которые периодически обострялись ввиду неравномерности социально-экономического и этнокультурного развития данных этносов. Это отнюдь не способствовало процессу интеграции и в семейно-брачной сфере, хотя и не исключало национально-смешанные браки. Они не являлись в глазах населения обеих стран чем-то предосудительным.

Чаще всего добрачные знакомства молодежи происходили на сельских ярмарках, «ке рмесах», во время церковных праздников. В апреле в Стапхорсте и в деревнях Северной Голландии устраивались животноводческие ярмарки, аукционы завершались праздничным гулянием. Юноши и девушки имели также возможность познакомиться во время гуляний на праздник вознесения и на второй день троицы. Если девушка не стала невестой до осени, она непременно посещала ярмарку в Зволле, проводившуюся во вторую пятницу ноября в честь св. Маартена. Отправляясь в Зволле, девушки специально принаряжались и брали с собой пестрый мешок для дождевика и покупок. Этот мешок становился (Стапхорст) символом отношений между девушками и юношами: если парень отнимал его у понравившейся ему девушки, то вечером того же дня он заносил его хозяйке, воспользовавшись случаем для знакомства с семьей своей избранницы. Если и на этой ярмарке девушку постигала неудача, то до конца года она могла использовать еще один шанс — ярмарку в последний четверг декабря (Меппел).

Наиболее редкой формой первого знакомства парня с приглянувшейся ему девушкой можно считать посещение молодым человеком ее дома (Фландрия). Но для этого шага нужна была хотя бы малейшая зацепка: юноша старался подружиться с братом девушки и уже на правах его друга войти в дом. Подчас девушка догадывалась о намерениях гостя и предлагала ему сесть, что символизировало благосклонное отношение. В ее доме под присмотром матери совершалась своего рода «сделка» между молодыми людьми. Такой прием давал юноше право на продолжение знакомства, которое могло завершиться свадьбой.

Не в меру застенчивый, робкий молодой человек, который не мог отважиться войти в дом своей избранницы, поступал иначе: в тайне от всех он высаживал перед домом девушки так называемое «майское дерево», или дерево любви (Контих). А. Мариню считал, что посадка такого дерева не только способ выразить свои чувства, но и принятие определенных обязательств перед всей общиной.

Этикет ухаживания был особенно насыщен символикой: «майское дерево» часто ставилось на лугу, и молодежь собиралась вокруг него, отмечая приход весны и пробуждение природы. Это был праздник мая, с которым связывали надежды на удачное замужество или женитьбу. Нередко устраивались состязания в прыжках через ручей, которые были окрашены магической верой в плодотворную, живительную силу воды. А соломенные чучела разного вида и определенные породы деревьев прямо ассоциировались в сознании народа с теми или иными чувствами женихов.

В бельгийской провинции Люксембург (Виртон) отмечена весьма оригинальная манера ухаживания, известная как «взвешивание девушек». В одно из первых воскресений мая группа юношей поджидала девушек, возвращавшихся из церкви с вечерней службы. Двое парней подхватывали девицу и приподнимали ее настолько, чтобы мальчишки смогли трижды пробежать под ней. После процедуры «взвешивания», при которой нередко присутствовали и матери девушек, молодые люди могли встречаться на правах жениха и невесты.

В сельской местности взаимоотношения неженатой молодежи не оставались тайной, даже едва заметная склонность вызывала живой интерес в деревне. В этой связи характерен обычай «соединения влюбленных», бытовавший в окрестностях Мартиньи (Бельгия). В «день большого огня», в конце карнавала, деревенские парни, разбившись на две партии, поочередно выкрикивали имена девушек и юношей; таким образом составлялись пары. Если в одной паре оказывались заведомо неподходящие друг другу молодые люди, это вызывало язвительные шутки. В районе Юи-Анден (Бельгия) шуточный подбор партнеров происходил иначе: в ночь с 30 апреля на 1 мая молодежь посыпала дорожки между домами светлым песком, по которому прочерчивали тонкие линии, соединив по своему усмотрению дома юношей и девушек. Иногда оказывалось, что бо льшая часть линий сходилась у дома одной девушки, которой симпатизировали многие парни, и возле ее порога вырастал целый песчаный холмик.

Еще в последней трети XIX в. у народов Бельгии существовал обычай, ежегодно приуроченный к воскресенью, которое следовало за праздником св. Петра и Павла (29 июня). На наш взгляд, все происходившее можно разделить (разумеется, условно) на два действия. В первом совершался довольно часто встречающийся в народе выбор «королевы» («короля»). Собравшиеся вместе девушки по очереди дергают из стожка солому, и та из них, которая вытащит самую длинную соломинку, провозглашается «королевой» и увенчивается головным убором из роз; занявшая второе место считается «вице-королевой». Второе действие наполнено иным содержанием: призовые места и новое положение среди сверстниц дают право обеим девушкам выбирать «супруга на время», который должен стать «королем» или «вице-королем» и «делить власть» со своей женой. «Сроки правления» королевской четы не указаны; возможно, этот период длился целый год, до следующего праздника. Заключительная часть праздника подчеркивает элемент свободы в выборе будущего супруга, которой иногда пользовались девушки на выданье. И как прямое следствие такой свободы — вступление молодежи в фактическое сожительство. Возможно, это отголосок каких-то языческих обрядов, сопровождавших праздник в древности (в церковном календаре ставший днем Петра и Павла), допускавший свободное общение полов. Такая внебрачная половая связь не только не каралась, но даже предусматривалась нормами обычного права. То, что происходило в Бельгии XIX столетия, можно расценивать как пережиток вре менного, или пробного, брака, известного у многих европейских народов.

Для знакомства молодежи устраивались специальные «ярмарки невест» (на пасху, троицу и в другие дни), там девушки выбирали себе спутника на вечер — «ярмарочного жениха»; иногда подобное знакомство заканчивалось сватовством.

Еще в начале XX в. существовал обычай, по которому юноши оповещали во время ярмарки о своих симпатиях, проводя мелом полосы на одежде приглянувшихся им девушек.

Наиболее грандиозная, красочная и яркая, устраивающаяся до сих пор во второй день троицы брачная ярмарка в местечке Экоссин (Бельгия, провинция Эно) включает целый комплекс театрализованных представлений; собственно говоря, это не одна, а несколько ярмарок, происходящих под девизом «Улыбка!». Общественную значимость события подчеркивает специально создаваемый организационный комитет. Местная пресса также уделяет большое внимание ярмарке. Праздничная программа призывает молодых и пожилых принять в ней участие и выбрать себе спутника жизни. По заведенному обычаю улицы и дома украшены гирляндами цветов, флажками, специальными вымпелами — фаньонами; повсюду надписи: «Чтобы быть счастливыми, женитесь!» В сопровождении фанфар по улицам селения к центру движется кортеж. Под открытым небом расставлены столы для праздничной трапезы, но угощение весьма скромное: кофе и «фламандская» сдоба. Здесь же сооружены две эстрады: одна для оркестра, другая для мадемуазель-президента, которая обращается к собравшимся с речью и открывает бал.

Особое место в ряду ярмарок-знакомств занимали праздники гильдий (братств), среди которых выделялись стрелковые гильдии, распространенные во множестве по всей Бельгии и Южным Нидерландам. Ежегодные праздники стрелков из арбалетов и аркебуз, сохранившиеся в Визе (провинция Льеж) до середины XX в., сопровождались музыкой, танцами. Их отмечали по определенным дням в течение всего весенне-летне-осеннего периода. Юноши и девушки, питавшие симпатии друг к другу, окончательно договаривались о женитьбе и публично объявляли об этом.

Существовали гильдии, объединявшие только неженатых людей, живших по соседству в одном квартале и считавшихся братьями по гильдии. В некоторых областях само название «молодая гильдия юношей» подчеркивало назначение братства: это было половозрастное объединение. Женившись, член гильдии должен был выйти из нее.

Парни ухаживали за девушками не только во время ярмарок. Формы выражения симпатии были традиционны для каждой провинции и даже для отдельных местностей.

Своеобразный ритуал ухаживания отмечен в Стапхорсте, где юноши и девушки совершали так называемые «обходы», в течение недели прогуливаясь вместе каждый вечер.

Чтобы привлечь внимание своих избранниц, парни по ночам могли забираться на крыши домов девушек и сообщать им о своих намерениях (конечно, в иносказательной форме).

А вот как описаны ночные ухаживания в городе Намюре (Бельгия) XVII столетия. Кавалеры в окружении товарищей с факелами или фонарями должны были исполнять серенады даме своей мечты под аккомпанемент скрипок. В доме возлюбленной все было тихо и спокойно, как того требовал этикет, не запрещавший ей, однако, подсматривать в щель ставен. Вместе с тем, если девушка стремилась отделаться от неприятного ей жениха, на головы всей компании летели светильники и предметы домашней утвари, и в итоге под окнами нередко оставались раненые. В 1687 г. магистрат Намюра вынес специальное постановление, запрещавшее нарушать общественный порядок по ночам и облагавшее виновных штрафом.

Ночная форма ухаживания существовала на протяжении веков и в некоторых областях Нидерландов (северные районы провинции Северная Голландия, Западно-Фризские острова). Так, на острове Тексел в каждом доме, где имелась девушка на выданье, одно из окон не было застеклено — специально для ночных посещений жениха.

В провинции Зеландия, отправляясь с ночным визитом к невесте, парень припасал большой пряник, который полагалось съесть вместе, разломив на куски. В Южной Голландии и Северном Брабанте девушка могла объявить в иносказательной форме о своей антипатии к молодому человеку, если она съедала весь принесенный им пряник.

Добрачные отношения между женихом и невестой при некоторой их вольности (ночная форма ухаживания) строго регламентировались. Малейшая попытка к сближению вызывала общественное порицание. Наиболее ортодоксальные группы католического населения Бельгии всегда занимали очень твердую позицию в вопросе добрачных связей, категорически высказываясь против сексуальных отношений в течение всего периода обручения. В Нидерландах середины XVII в. брачный регламент налагал денежный штраф на жениха и невесту, находившихся в недозволенной близости даже после оглашения в церкви. Нормы социального поведения, препятствующие интимным отношениям до вступления в брак, остаются весьма жесткими до сих пор. В Бельгии флирт, который приводит к внебрачной половой связи, расценивают как «…дисфункцию по отношению к стабильности, устойчивости брака».

Этнографический материал по обеим странам свидетельствует о том, что в народе осуждалось внебрачное материнство. К примеру, во Фландрии, а также в Ате (провинция Эно в Валлонии) существовал обычай прикреплять к стене или к окну дома, где родился внебрачный ребенок, специально изготовленную соломенную куклу. Однако порой деревенский коллектив допускал добрачную связь как доказательство пригодности к браку, что подтверждалось добрачной беременностью.

Определенный интерес для исследователя представляет целая группа обычаев, которую Й. Схрейнен объединил под одним северонидерландским термином dorhoed — «сухая шляпа», «увядшая шляпа». Речь идет об обычаях, в которых односельчане выражали свое отношение к девушкам и парням брачного возраста. На троицу сельская молодежь наряжала «соломенного человека» в шутовской костюм и возила его на тележке вокруг деревни. Ночью эта процессия подбиралась к дому девушки, которая отличалась неуступчивостью или, наоборот, «меняла женихов, как перчатки», и водружала соломенное чучело на крыше дома или на стоге сена поблизости. В Южном Лимбурге слишком вольный образ жизни девушки, имевшей нескольких поклонников, считался нарушением общепринятых норм: за это крыльцо ее дома посыпали мякиной или мусором, а кое-где на дверях появлялся пучок петрушки. Парни, пренебрегавшие бедными невестами, «награждались» 1 мая женскими фигурами из соломы, одетыми в лохмотья.

Сооружение «сухой шляпы» можно расценивать, на наш взгляд, как своего рода предупреждение или напоминание общины (или иного коллектива) ее членам, которые в той или иной мере нарушили нормы обычного права и поставили себя в особое положение. Их поведение угрожало всему обществу потерей потенциальной брачной пары и, следовательно, лишением его в будущем новых членов, т. е. дискредитировались содержание и смысл жизни, цель которой — продолжение рода.

Предсвадебный цикл включает в себя, как правило, обычаи и обряды, связанные со сватовством. Важная роль в этом цикле принадлежала посреднику, или свату. В каждой провинции его называли по-своему. Так, в провинции Гронинген это был «носильщик жениха» (vrijerdrager) или «человек со шпагой» (degensman).

Наиболее распространенным названием свата было хайлигсман (heiligsman — «святой человек») или хайлигмакер (heiligmaker — «святой маклер»).

К концу XIX в. функции свата, или посредника, чаще всего выполнял специальный брачный маклер, который вел свою «партию» в сложном свадебном спектакле с искусством профессионального актера.

Сват, или посредник, готовился к предстоящему сватовству заранее, но начинал переговоры только после декабрьской ярмарки. Он составлял реестр молодых людей и девушек, желающих вступить в брак, и предлагал свои услуги их родителям в качестве официального свата. Получив согласие, он подбирал пары в соответствии с их симпатиями, общественным положением, обязательно учитывая характер будущих супругов и даже благоприятное или неблагоприятное расположение небесных светил. В день ярмарки хайлигсман знал, куда направились его подопечные, в каком кабачке или кафе они находятся. Поэтому он должен был успеть обойти всех своих клиентов, чтобы в присутствии родителей молодых людей обсудить предварительные условия свадьбы. Если переговоры завершались успешно, вся компания устремлялась на улицы селения, где шло праздничное гуляние с танцами и выступлениями уличных певцов.

После декабрьской ярмарки хайлигсман продолжал выполнять свои обязанности: он сопровождал в назначенный день претендента к родителям невесты. Успех всего дела часто зависел от приема, который им оказывали в доме девушки. Язык символов был достаточно красноречив и понятен всем: если вместо приглашения к обильному столу подавали яйца всмятку, это означало полную отставку. При благоприятных условиях сват продолжал переговоры, которые вели к помолвке и обручению.

Исследователи отмечают, что уже знакомые друг с другом молодые люди не всегда прибегали к посредничеству сватов. В южных районах Фрисландии (в конце XIX в.) с миссией адвоката перед родителями девушки выступала вдова (в то время как в провинциях Северная и Южная Голландия, Зеландия и Гронинген эту роль зачастую выполнял священнослужитель). Если миссия посредника завершалась удачно, парень посещал свою возлюбленную в отдельном домике, предварительно передав ей деньги на покупку пряников и другой еды, которую полагалось съесть вместе.

Парень мог прийти в назначенный ему день в дом девушки и сам хлопотать за себя. По манере поведения девушки он догадывался о ее решении: если она продолжала сидеть и просила остаться кого-нибудь из домочадцев, а затем (как во Фрисландии) снимала сережки и жаловалась на головную боль, да к тому же напоминала молодому человеку о времени, ему не оставалось ничего другого, как ретироваться. Таким же оказывался результат сватовства, если мать девушки бралась за каминные щипцы, чтобы подправить огонь. Отсюда поговорка: «Женихи боятся щипцов». В провинции Гелдерланд к приходу жениха девушка пекла блины со шпиком; если сало «проглядывало» сквозь тесто, это значит, что парню отказывали.

Согласно традиции, девушки во Фрисландии пользовались гораздо большей свободой, чем в других областях Нидерландов, и это очень часто давало им право самостоятельно решать свою судьбу. Старинная фризская поговорка гласит: «Как в поле девушка сама берет картофель, так сама должна брать мужа». Парень появлялся под вечер в доме возлюбленной, у очага собиралось все семейство, завязывалась общая беседа. Затем отправлялись спать младшие дети, а через некоторое время и родители. Молодые люди продолжали беседовать; если девушка поддерживала все это время огонь в очаге, сватовство можно было считать удачным. Но стоило девушке загасить огонь, юноша должен был покинуть ее дом без всякой надежды на успех: повторное сватовство возбранялось.

Особую роль в символике сватовства играла трубка. Молодой человек обычно спрашивал разрешения раскурить ее. Далее разыгрывался небольшой спектакль: девушка подавала спички, придвигала стул, подносила трубку, т. е. оказывала знаки внимания и заботы; таким образом избранница в символической форме давала согласие на замужество.

В современных Нидерландах традиционные формы сватовства продолжают жить, вобрав в себя новые черты: например, трубку заменила сигара, без которой претендент на руку девушки чувствует себя недостаточно уверенно.

Сватовство не возбранялось и вне дома. Например, во Фландрии XVII — начала XVIII в. парень приглашал девушку в кабачок и «между двумя жбанами» делал ей предложение. В случае благоприятного ответа они приобретали в глазах общества новый статус: жениха и невесты.

Если первые официальные предварительные переговоры (на декабрьской ярмарке и в доме невесты) были своего рода прикидкой, когда обе стороны присматривались и приценивались, то ровно через месяц заключался окончательный контракт. Это происходило в первый четверг января (Арлон, провинция Люксембург) на «ярмарке свадеб». Часто с помощью хайлигсмана устанавливали размер приданого (нидерл. uitzet, aanbrengst), подсчитывали принадлежности туалета; проводился как бы смотр всего домашнего хозяйства невесты. Жених вручал возлюбленной в качестве свадебного подарка не обручальное кольцо, а булавку или шпильку для волос, часто из золота или серебра. Можно было дарить кружево, перчатки, веер; если позволяли средства, то драгоценности. Полагалось также преподнести невесте букет цветов, украшенный лентами (их сохраняли до первых родов). Все подарки принимались девушкой лишь с одобрения ее родственников. Одаривал будущую невестку и свекор. Например, во Фрисландии этот подарок издавна состоял из серебряных украшений, прикрепленных к серебряной цепочке; все вместе подвешивалось к поясу. Недаром говорили: «Жениха можно хвалить, а невесту — одарить». На «ярмарке свадеб» назначали день свадьбы, которая совершалась обычно перед «пепельной средой».

За удачное сватовство посредник получал подарки от обеих сторон (деньги, новую одежду, хорошее угощение). Ему также возмещали затраты, связанные со сватовством. Видимо, в прошлом расчет с брачным маклером производился заранее, что приводило иногда к трате денег не по назначению. Поэтому в 1626 г. некоторые голландские юристы потребовали более жестко контролировать профессиональных сватов: выдавать им необходимую сумму на расходы лишь после клятвенного обещания употребить ее для пользы дела.

При составлении брачного договора могли обходиться и без свата. В этом случае главная роль отводилась родителям будущих супругов. В прошлом условия договора записывались на пергаменте и скреплялись печатями обеих семей; отныне он становился официальным документом.

Как уже говорилось выше, «ярмарка свадеб» в Арлоне упоминалась еще в 1570 г. под названием «новая ярмарка» или «новый базар», и на нее собирались парни и девушки, которые были сговорены в первый четверг декабря. Эти молодые люди считались «гезихерт» (gesichert), т. е. обещанными друг другу. Подарки, которыми обменивались жених и невеста, выполняли роль залога, своего рода гарантии того, что свадьба состоится. На диалекте провинции Люксембург «гезихерт» по значению совпадает с «фиансе » (обрученный, помолвленный, жених), распространенном в остальной франкоязычной части Бельгии, где говорят также: «Они обещаны», «они обручены».

Бывали случаи, когда молодые люди, считавшиеся женихом и невестой, расторгали взаимные обязательства. Иногда это происходило по обоюдному согласию и не вызывало особых нареканий со стороны родственников, но гораздо чаще парень менял свое решение и открыто проявлял знаки внимания к другой девушке. Тогда деревенский коллектив не оставался равнодушным и принимал «меры воздействия» по отношению к легкомысленному жениху, но заодно доставалось и девушке, ее также зло высмеивали. Причем, как и в период ухаживания, особая роль отводилась высохшей, увядшей зелени и соломенной кукле, которые прикреплялись к дому покинутой. Иной раз соломенное чучело, которое должно было изображать бывшего жениха, помещали возле дома отвергнутой невесты в субботнюю ночь. Как правило, этим занималась неженатая молодежь в возрасте от 17 до 30 лет. Таким образом все селение узнавало о случившемся. Подобные обычаи сохранялись в некоторых местностях (Фландрия и Западная Фрисландия) до середины XX в.

Отмечаются и другие локальные варианты, но смысл этих обычаев единый: осуждение сельским коллективом недостойного поведения одного из предполагаемых супругов. Во Фландрии дом виновника или дорогу к нему помечают известкой, кострой от льна или белым песком. Иногда прибегали к иносказательной форме, чтобы выразить свое отношение к вероломному поступку жениха или невесты. В условленный вечер возле дома жениха собиралась молодежь и устраивала настоящий концерт кетельмузик (ketelmuziek), т. е. «музыки горшков». Под этим термином понимают шумовое оформление вполне определенных действий, направленных в данном случае на осуждение проступка: исполняют серенады под грохот горшков, лязг цепей, звон колокольцев, гудение рожков и т. п. Народное правосудие избрало кетельмузик для оповещения всего селения о случившемся.

Хотя не произносилось ни слова, находившемуся в помещении было вполне ясно, что о нем думают. Всю ночь играли на горшках, гремели тележками, рассыпали мякину и опилки, расчерчивали стены жилища. В местностях Бек, Донк и Сомерен этот обычай называли «трапеза», а в Лимбурге — «осла погонять», «осла торопить», что, возможно, напоминает о средневековом обычае объезжать селение верхом на осле с соломенным чучелом под шум и гам жителей. С начала XX столетия для этих же целей используют экипажи, автомашины, но вместе с новыми атрибутами процессии осталось ее прежнее название.

В том случае, если жених не являлся на официальное сватовство, его ожидал отказ. Еще в начале XX в. он подвергался не только осмеянию, но и телесному наказанию; девушка надевала парню на голову корзину без дна и тащила его. По всей видимости, это отголоски древнего обычая, когда измена, отказ от своего слова уже в предсвадебный период считались тяжким проступком, за который по обычному праву полагалась физическая кара. Ведь именно обещания вступить в брак (нидер. trouwbelofte) было в древности достаточно для образования супружеского союза: в дальнейшем, как только церковь взяла в свои руки сферу брачных отношений, такая форма заключения брака утратила законность. Подтверждением этому служит тот факт, что развернутая формула «давать друг другу обещание вступить в брак» постепенно вышла из употребления, осталась лишь ее часть — «вступать в брак» (нидерл. trouwen).

Иногда провинившийся, осознав свою вину, публично обещал исправиться и отравлялся вместе с друзьями и уличными музыкантами в кабачок.

Исследователь Кройзинга отмечает, что эти, по своему происхождению сельские, обычаи проникли в трансформированном виде в городскую среду и продолжают существовать в наши дни.

Определенное место в свадебной обрядности занимает обручение: фр. fiançailles и нидерл. verloving (оба термина обозначают и обручение, и помолвку). Функциональный характер обручения обрисован четко: оно открывает испытательный период, имеет целью публичное оповещение о предстоящем браке.

Раньше период от обручения до свадьбы — бройдсдаген (нидерл. bruidsdagen) растягивался на несколько лет. Определенный отпечаток на эту сферу человеческих отношений наложила католическая религия. Делая упор на нерасторжимость брака, она предусматривала продолжительный период приготовления к семейной жизни, и самым приемлемым оказывался срок от одного года до трех лет. Правда, известны также случаи, когда бракосочетание следовало вскоре после обручения. Например, в конце XIX в. в небольших селениях Фрисландии бройдсдаген был предельно сжат, составляя всего одну неделю.

Как в Нидерландах, так и в Бельгии следующим этапом подготовки к бракосочетанию было так называемое оглашение (нидерл. ondertrouw). Традиционно в сельской местности день оглашения (нидерл. aantekendag) считался иногда бо льшим праздником, чем сама свадьба (например, в Хёйзене). Поэтому в XVII в. условия брачного контракта подписывали всего за один или несколько дней до оглашения вступающих в брак; в XIX в. эта процедура происходила уже после оглашения.

Оглашение, имевшее целью выявить, нет ли препятствий к браку, произносилось с церковной кафедры перед проповедью. Если жених и невеста не принадлежали к господствующей церкви, они стремились избежать его, и тогда это делал городской секретарь с парадного крыльца ратуши. Такая практика стала возможной в Нидерландах только после Реформации, когда в стране появилась протестантская община. Церковное оглашение полагалось делать трижды по воскресеньям. В ряде областей жених и невеста не должны были присутствовать в церкви в момент оглашения.

Наряду с церковным оглашением бытовали и другие его формы. Во Фландрии о предстоящем бракосочетании извещали неженатых мужчин за бочонком пива: один бочонок распивали в селении невесты, другой — в селении жениха. Примечательно название этого пива: «пиво плача»; этимология слова указывает на обряд прощания, сопровождавший оплакиванием выход невесты и жениха из круга неженатой молодежи.

В некоторых районах жениху следовало оставить определенную сумму денег отцу невесты для предстоящего угощения друзей в трактире (выставляли пиво, хлеб, сыр, реже — вино, рыбу и мясо).

Иногда за день до официального оглашения парни и девушки устраивали своеобразные проводы: невеста и жених подвергались «обстрелу». В старые молочные бидоны наливали немного воды и кидали куски карбида, получившийся газ поджигали через небольшое отверстие в крышке сосуда, раздавался оглушительный грохот, напоминавший орудийный выстрел. «Стрелки » получали угощение, которое им полагалось в качестве выкупа от жениха и невесты. В день оглашения производился еще один «выстрел»; как раз в тот момент, когда молодая пара проезжала мимо дома ближайшего соседа. После официальной церемонии особо знатные гости приглашались на ужин в семьи жениха и невесты; для соседской молодежи устраивалась вечеринка в ближайшем кафе. Практиковалось ответное угощение.

В Северном Брабанте под «стрельбу» выбрасывали всякий хлам из домов, да еще специально посыпали дорогу мякиной, так что путь от дома до церкви в день оглашения не был «усеян розами». И еще долго говорили: «Она вышла замуж с мякиной».

В понедельник после первого оглашения невеста принимала у себя бабушку, мать и молодых родственниц по женской линии с маленькими детьми; вечером ее поздравляли мужчины. Четверг был оставлен для подруг, которые приходили с подарками. Следующая неделя также проходила во взаимных визитах.

Традиционно неотъемлемой частью угощения в эти дни был белый пшеничный хлеб, который подавали с кофе.

Важным звеном предсвадебного цикла является подготовка к свадьбе, которая начинается за несколько дней до торжества и подчинена определенной цели: подготовить хозяйство жениха и невесты к приему гостей. Поскольку в это время обе стороны постоянно обменивались визитами, то в просторной кухне дома накрывались длинные столы, и приход очередных гостей не заставал хозяев врасплох. Одновременно шли приготовления к свадебному пиру. Особую роль играла соседская молодежь, стараниями которой дом украшался зеленью и сооружалась специальная арка из живых и искусственных цветов.

Внутренним убранством дома, где должна была происходить свадьба, занимались парни, они мастерили бумажные розы и украшали ими стены, зеркала и даже стулья для молодых. Живые цветы рассыпали также под дверью и обвивали ими дверной косяк. С эпохи средневековья дошел обычай вплетать в зеленые венки звенящие предметы, которые предупреждали о приходе гостей. В Северной Голландии, если молодые или их родители владели мельницей, ее тоже украшали гирляндами из зелени. Вечером за два дня до свадьбы ложе новобрачной устилали ветвями душистой магнолии.

В Восточной Фландрии (община Зевекоте) перед свадьбой очень часто у дома новобрачной сажали свадебное «майское дерево». Сельский коллектив принимал в этом самое активное участие. Стороны жениха и невесты выступали как две «враждующие» партии. «Хозяева» «мая» выставляли охрану, оберегая его от «врагов». К XIX в. от этого обряда осталась лишь его игровая сторона.

О. Рейнсберг-Дюрингсфельд сообщает, что еще в последней трети прошлого столетия красиво убранный «май» высаживали в Ипре (Бельгия) перед домами всех молодых женщин, вышедших замуж в текущем году не позднее 15 апреля; со своей стороны они должны были в течение лета устроить бал для односельчан. Как отмечает Кройзинга, старый обычай сажать «майское дерево» накануне свадьбы был прерван второй мировой войной. Он возобновился в апреле 1946 г. и с тех пор бытует на довольно обширной территории.

В провинции Дренте в традиционной крестьянской свадьбе большое значение придавалось ритуалу приглашения на свадьбу, сохранившему и до наших дней весьма архаичные черты. Так, в селении Схонебек эту функцию выполнял брат невесты или один из батраков. В черном костюме и высокой шляпе, с украшенным лентами посохом, который ему вручала невеста, он ходил от дома к дому и приглашал гостей (часто в стихотворной форме). Затем это действующее лицо объявляло место и время свадебной церемонии. Во Фрисландии приглашением на свадьбу занимались главным образом женщины. Обычно семьи жениха и невесты имели своих приглашающих. Согласно обычаю, все члены семьи (даже если они проживали в другом месте) получали индивидуальные приглашения. В наше время лично извещаются только родственники, живущие по соседству, остальным отправляют по почте типографски отпечатанный пригласительный билет. Вместе с ритуалом претерпел изменения костюм: на смену высокой шляпе пришла фуражка, украшенная розочками, затем исчезла и она, цветы остались лишь в петлице пиджака. Время не коснулось, однако, гостеприимства, с которым встречают принесшего радостную весть: его по-прежнему ждет угощение и традиционная рюмка.

У народов Бельгии и Нидерландов свадьба — это только одна из форм заключения брака, более поздняя по времени возникновения и самая распространенная, как у всех европейских народов, с очень сложным комплексом разнообразных и многочисленных обычаев и обрядов.

И все-таки даже современная свадьба (не говоря уже о XIX — начале XX в.) в таких индустриально развитых странах, как Нидерланды и Бельгия, не смогла полностью освободиться от некоторых элементов, которые возвращают нас в далекое прошлое и обнаруживают в свадьбе пережитки других форм заключения брака. На это указывает и нидерландское название свадьбы бройлофт или бройдлооп (bruiloft, bruidloop, т. е. буквально «побег невесты»). Возможно, этот обычай, уходящий корнями в глубину веков, связан с особой формой заключения брака — умыканием (похищением) невесты. Немецкий автор X. Рем писал, что похищение было одним из способов вступления в брак у древних германцев. Иногда родственники похищенной девушки возвращали ее домой; вот тогда-то и совершался побег невесты (нем. Brautlauf) к жениху. Видимо, перед нами уже более поздняя форма — договорное умыкание, об этом свидетельствуют и средневековые источники, сохранившие выражение, разнозначное современному Hochzeit machen, т. е. «устраивать свадьбу». Умыкание по договоренности между женихом и невестой также предполагало устройство свадьбы, но гораздо более скромной.

Иное толкование терминов дает современный исследователь Тон де Йоде. Он считает, что бройлофт (бройдлооп) связан с участием невесты в свадебной процессии или с моментом встречи будущих супругов перед регистрацией брака в ратуше.

Другая форма заключения супружеского союза — брак-покупка невесты (нидерл. vrouwkoop). Несмотря на борьбу христианской религии с языческим обычаем «покупки жены», эта форма заключения брака сохранялась в средние века, а в некоторых районах вплоть до нового времени; правда, идя на уступки церкви, родители с обеих сторон должны были обязательно дать согласие на подобный брак.

Как правило, сделка совершалась под деревом (может быть, когда-то оно считалось священным). Со стороны невесты выступал ее отец или опекун; он соглашался на брак лишь в том случае, если жених давал выкуп — лошадей, драгоценности, оружие, воинские доспехи. В средневековье у фризов жених платил за невесту определенную сумму денег. При этой форме заключения брака невеста также получала приданое, состоявшее из движимого и недвижимого имущества.

До начала XIX в. церковь единолично руководила заключением брака; в 1811 г. был принят закон о гражданском браке, но им воспользовалась лишь передовая интеллигенция, надеявшаяся с его помощью ослабить союз семьи и церкви. К середине XX в. картина изменилась только до некоторой степени: в Нидерландах большинство вступающих в брак по-прежнему освящают его в церкви. Однако каждый церковный брак должен быть зарегистрирован и соответствующим гражданским учреждением.

По традиции крестьянская свадьба на востоке Нидерландов (провинция Дренте) назначалась на 15-й день после официального оглашения брака, т. е. в субботу. Жених появлялся в доме невесты, чтобы в сопровождении родителей пешком или в повозке следовать в ратушу. Здесь происходила церемония гражданской регистрации; церковное освящение брака (во Фрисландии huwelijksinzegening) совершалось в воскресенье. Вновь жених отправлялся за невестой, предварительно собрав у своего дома родных и угостив их. Обычно экипаж был запряжен парой украшенных яркими лентами и живой зеленью лошадей (их старались подобрать с белой звездочкой на лбу).

Молодые люди торжественно, «рука об руку» выходили из дома под веселые песни и пляски и в сопровождении родных и знакомых ехали в церковь. В приморских провинциях Нидерландов жених ожидал невесту уже в церкви, куда она прибывала со своими родственниками и друзьями (иногда — по воде, на специальном «брачном судне»). Лишь после подтверждения брака в церкви жених и невеста считаются настоящими мужем и женой. Однако в протестантской Фрисландии к середине XIX в. церковное оформление брака почти исчезло.

Независимо от того, каким образом оформлялся брак — по гражданскому законодательству или церковным венчанием, — заранее готовился свадебный наряд жениха и невесты; особенно тщательно, с соблюдением всех правил была одета невеста. Ее платье выполняло сразу несколько функций: социальную, эстетическую, магическую и предохраняло девушку от всякой нечисти. Во второй половине XVI в. в Нидерландах свадебным нарядом невесты был плащ с капюшоном, окутывавший ее с головы до пят. Так же были одеты и сопровождавшие ее в процессии подруги. Злая сила, которая, по поверью, незримо присутствовала на любом торжестве, в этом случае не могла повредить новобрачной. В середине XVIII в. на смену плащу пришла просторная мантия — сак (sack — мешок), которая надевалась поверх свадебного платья. К концу XIX в. в соответствии с общеевропейской модой национальный костюм меняется (прежде всего в экономически наиболее развитых провинциях Северная и Южная Голландия). Невесты предпочитают теперь жесткие корсажи и длинные юбки на кринолине, иногда со шлейфом.

Обычай идти к венцу в белом платье восходит ко второй половине XVIII в., но повсеместное распространение он получил лишь с начала XIX столетия. Народная традиция не знала невесты в белом.

В Нидерландах четко прослеживается влияние экономических, конфессиональных и социальных факторов на изменение цветовой палитры одежды жениха и невесты, цвет свадебного наряда которых был одинаков. В новое время приток богатств из колониальных владений Нидерландов отразился и на свадебном костюме (в первую очередь зажиточных слоев): он стал ярким, праздничным. С победой Реформации в Северных Нидерландах возобладала свадебная одежда темных тонов, особенно в провинциях Голландия, Зеландия и Фрисландия. С 30-х годов XVIII в. под влиянием общеевропейской моды свадебный наряд невесты и жениха начинают шить из светлых тканей, затканных цветами. Правда, такая яркая гамма была характерна для католических районов, в протестантских по-прежнему преобладали темные тона. Поэтому еще в начале XIX в. в южных областях Фрисландии поверх светлого свадебного платья невесте полагалось носить темную одежду (нидерл. rouwkleding).

Обязательной в традиционном свадебном костюме невесты была фата, которой изначально отводилась, видимо, роль покрывала, скрывавшего лицо девушки, чтобы уберечь ее от дурного глаза и порчи. По мнению ряда исследователей, фата в самой древней форме представляла собой просто кусок материи, которой жених укутывал невесту в случае ее похищения из родительского дома. Подтверждение этой версии мы находим у северных фризов (Северо-Фризские острова), а также у живущего по соседству с ними материкового населения.

И в Нидерландах, и в Бельгии голову невесты украшала корона (нидерл. kroontje, фр. couronne). В конце XIX в. ее делали из золотой или позолоченной бумаги, иногда украшали жемчугом; в некоторых областях отмечен своеобразный головной убор невесты, напоминавший один из видов короны первой половины XVII в. и похожий на маленький капор, составленный из серебряных листьев и цветов искусной чеканки. В Нидерландах XVII в. широкое распространение получила пестро украшенная корона с изображением двух сердец или двух скрепленных рук как символов любви, брака и жизненной силы.

Уже упоминалось, что невеста надевала свой свадебный головной убор на распущенные волосы. Как правило, ее прическа не менялась: от помолвки до самой свадьбы она должна была носить неподвязанные и непокрытые волосы. Как только невеста становилась замужней женщиной, волосы заплетались и покрывались платком (нидерл. doeken). Однако в ряде мест невеста начинала причесываться как замужняя женщина уже в период между помолвкой и днем свадьбы, в таком случае корона украшала уже заплетенные волосы.

Обязательным элементом свадебного наряда невесты считались ювелирные изделия: шейные и нагрудные украшения, серьги и кольца; по их ценности определялось имущественное положение невесты и ее семьи.

К одежде жениха предъявлялось гораздо меньше требований, и ради его безопасности не затевался ритуал маскирования (хотя высокая черная шляпа могла служить и для этих целей). Городской свадебный костюм часто совпадал с праздничным туалетом мужчин и представлял собой обычный европейский костюм, да к тому же иногда взятый напрокат. В сельской местности сохранились элементы народной свадебной одежды (например, жилет).

А теперь вернемся на крестьянскую свадьбу в провинции Дренте. В день свадьбы жених со своими родственниками отправлялся на хутор, где жила невеста. Но пройти на усадьбу им не удавалось: ворота были закрыты и охранялись, свободным оставался лишь проход через гумно. Семья жениха оказывалась по одну сторону от ворот, а семья невесты и она сама — по другую. Затем партия невесты направляла делегата, который стихами приветствовал гостей, желая им веселой свадьбы. Партия жениха благосклонно выслушивала пожелания, и только после этого ворота открывались. По кругу пускали чашу с водкой для угощения гостей; полагалось отпить из чаши серебряной ложкой, которую выносили хозяева.

Вскоре под веселые песни и шутки все направлялись в ратушу; свадебная процессия растягивалась вдоль деревни: ее участники шли парами, одетые в традиционные костюмы. Как только молодые выходили из ратуши, их тут же окружала деревенская молодежь, которой полагалось угощение. Хотя оно было скорее символическим, его можно рассматривать как своего рода выкуп, даваемый за невесту, покидавшую круг неженатой молодежи. Не случайно раздаваемое угощение называлось «сластями невесты». Жених одаривал парней и девушек также мелкими деньгами. Попытка уклониться от расходов, скупость жениха и невесты не только осуждались, но и публично высмеивались. Так, в Северном Брабанте в день свадьбы особенно прижимистой пары на деревьях возле дома вывешивали деревянные башмаки — кло мпы и сатирическую надпись: «Здесь жертвуют бедному человеку, который не может выставить бочонок».

Эти строки были обращены непосредственно к жениху, а «жертва» в виде кломпов недвусмысленно намекала на соблюдение всех правил: одевайся, мол, и отправляйся за выпивкой.

Крестьянская свадьба в области Твенте не считалась полной, если к ней не была подготовлена специально купленная за несколько дней «свадебная корова» или «свадебная телка». К дому невесты ее доставляли два молодых человека, которых полагалось угостить. Украсив животное искусственными и живыми цветами, его возвращали в стадо.

В традиционной свадьбе существовало немало обычаев (некоторые из них живут и поныне), которыми сопровождался путь жениха и невесты в ратушу и церковь, а затем свадебный поезд с молодыми. Под звуки музыки свадебная процессия двигалась, возглавляемая распорядителем свадьбы, который держал ярко украшенный посох, а иногда и шпагу. В Алтене по пути следования процессии каждый встречный имел право остановить ее, преградив дорогу первому экипажу длинной палкой или деревянной стремянкой. В Руттене и Берге на дороге жгли костры из соломы, что, вероятно, было связано с очистительной магией. Только откупившись рюмкой спиртного, молодые могли двигаться дальше. Если дорогу преграждали дети, что случалось нередко, например, в бельгийском Лимбурге, то их одаривали сладостями. И вообще было принято раздавать детям лакомства, когда молодые выходили их церкви.

В Кессенихе молодежь получала денежный выкуп от новобрачных в том случае, если венчание происходило в поздний час. Возможно, это отголосок более раннего обычая венчаться ночью, имевшего распространение в некоторых районах провинций Голландия и Фрисландия. Известны специальные эдикты XVII в., которые запрещали многолюдные и шумные сборища возле церкви в ночное время. Следовательно, такие браки заключались публично. Однако до Реформации практиковались тайные браки, вызывавшие неистовые споры между духовенством и светскими властями. В XVI в. тайное заключение супружеского союза каралось денежным штрафом; с победой Реформации в Северных Нидерландах этот обычай стал противозаконным.

Интересно, что в провинции Зеландия при соблюдении традиционного свадебного ритуала до сих пор стараются обойтись без автомашин: в ратушу и церковь жениха и невесту везут в повозках; гости на свадьбу также прибывают в собственных экипажах. Нередко после регистрации брака новобрачные отправляются к фотографу; это стало модным особенно в последние десятилетия.

Издревле в Нидерландах и Бельгии, как и в других странах мира, был распространен обычай осыпать молодых зерном. Жениху и невесте вслед бросали также рис (Оверэйссел), соль (Фландрия) или разбрызгивали воду (Утрехт). Цель этих магических действий — пожелать молодым достатка, хорошего, крепкого хозяйства, многочисленного и здорового потомства. Символом плодовитости считался подсолнечник, а любовь и взаимную привязанность олицетворяли вьющиеся зеленые растения. Именно так изобразил встречу жениха и невесты их родными и друзьями известный голландский художник XVII в. Ян Стен.

К глубокой древности (мнение Э. Ферле, Й. Кройзинги) относится и происхождение другого обычая — «ложной невесты» (нем. Falsche Braut), первоначальный смысл которого заключался в отпугивании от невесты злых духов и защите ее от нечистой силы. Верили, что злые духи «теряли голову» и «шли по ложному следу», поэтому на свадебной церемонии (а иногда и раньше: на вечеринке перед свадьбой) появляется сперва старуха или подружка невесты, тоже одетая в свадебный наряд, и только после этого выходила истинная виновница торжества. Этот обычай травестизма встречается и в наши дни, но сейчас он воспринимается как шутка, забавная игра.

Многие магические обряды, направленные на защиту молодых от порчи, сглаза и других напастей, на благополучие молодой семьи, непосредственно связаны со временем устройства свадьбы. Ведь с древнейших времен свадьба была одним из самых важных моментов в жизни человека, ее приравнивали к наиболее торжественным, «высоким дням», на что указывает этимология слова hôgetidi (буквально «высокое время») у древних германцев (сравни нем. Hochzeit). Следовательно, было необходимо именно в этот период использовать всю силу магических средств. По народным верованиям, существовали наиболее предпочтительные дни и месяцы, когда, с одной стороны, магическое воздействие на всякого рода нечисть достигало наибольшего эффекта, а с другой — именно эти дни находились под покровительством богов и все, содеянное в это время, получало как бы их благословение. Недаром фламандская поговорка гласит: «Брак в четверг — счастливый брак». Четверг (нидерл. donderdag) получил свое название в честь германского бога До нара, который был известен у древних германцев не только как громовержец (donder по-нидерландски «гром»), но и как покровитель брака, бог брака. Крестьянские свадьбы в Стапхорсте (провинция Дренте) устраивались по субботам.

Своеобразный сплав древних и современных черт представляет собой обычай заключать брак во время карнавала (провинция Лимбург); шум, блеск, общее веселье этого действа становятся как бы фоном, на котором разыгрывается другое действо — заключение нового брачного союза. При этом сохраняется наиболее древний элемент свадебной процессии — настоящая лодка, в которой молодые люди в маскарадных одеждах доставляют жениха и невесту в ратушу.

Браки заключались на всем протяжении года. Особенно много свадеб праздновали осенью по окончании сельскохозяйственных работ. Однако до сих пор в некоторых областях предпочтительным временем для свершения свадебного ритуала остается май. Э. Ферле и А. Мариню видели в этом пережиток языческих верований, признававших именно май и его первый день наиболее благоприятными для бракосочетания. Христианская церковь старалась искоренить языческий обычай, в чем преуспела. Недаром в Нидерландах бытовала поговорка: «Того, кто вступает в брак в мае, ничего хорошего не ожидает».

Исследователи отмечают также приверженность к определенным числам и среди них выделяют число «7». Многие сознательно выбирали седьмой день месяца для заключения брачного союза, а если брак оформлялся к тому же в седьмом месяце, и в числовом обозначении года была семерка, то это лишь усиливало счастливые обстоятельства вступления в брак.

После торжественной церемонии заключения брака ближайших родственников и соседей приглашали на чашку кофе, а затем всех гостей — к обильному столу, составлявшему неотъемлемую часть свадебного ритуала.

По месту проведения свадебного пира в XIX в. Нидерланды можно условно поделить на два крупных региона: восточный и западный. Если для первого (куда входила и провинция Фрисландия) было характерно отмечать свадьбу в доме жениха, то для второго — в доме невесты. К началу XX в. свадьбу часто праздновали в доме, где должны были поселиться молодые, а порой и в кафе. По «фризскому варианту» невеста не сразу садилась за стол, свидетельство тому обычай, согласно которому жених, его дру жки (нидерл. speelnoots) и гости, отведав праздничного угощения, начинали под музыку «требовать» выхода невесты. Однако беспрепятственно она не могла это сделать: под ноги ей бросали метлу, затем дружки преграждали дорогу шпагой, пока молодая не выкупала свое место за столом.

К свадебному пиршеству готовились заранее, приготовлением блюд занимались, как правило, соседки. Позором для семьи считалось несоблюдение укоренившейся традиции — обильно и вкусно накормить собравшихся на свадьбу гостей. В народе бытовало мнение, что несчастливы будут хозяева, чьи гости «белы от голода, красны от ожидания, серы от духоты».

Тон де Йоде пишет, что «скромные голландцы никому не уступали по части излишеств в еде за свадебным столом». «Золотой век» Нидерландов (первая половина XVII в.) побил все рекорды в этой области, хотя по установившемуся порядку число гостей на свадьбе не должно было превышать 50, а свадебный пир мог состоять лишь из закуски и десерта. Но под «закуской» подразумевалось такое гигантское количество мяса, рыбы, дичи, жаркого из птиц, супа и проч., что все это едва размещалось на огромных блюдах (числом от 50 и до нескольких сотен). Было принято зажаривать на вертеле туши свиней, нашпигованные дичью с овощами, нередко на стол подавали целого быка с такой же начинкой. Разумеется, такими грандиозными масштабами отличались только свадьбы высокопоставленных особ и крупной знати; однако известно, что городские магистраты были вынуждены ограничивать размеры свадебного торжества и менее зажиточных слоев.

Набор ритуальных кушаний постепенно уменьшался и к середине XX в. оказался довольно ограниченным (суп, картофель с овощами, мясо и пудинг).

Нидерландские исследователи указывают на тенденцию к сокращению числа гостей: если в начале века крестьянская свадьба в некоторых районах собирала до сотни человек, то спустя полвека в свадебном застолье принимает участие не более 50. Это зависит от ряда причин: во-первых, «большая» свадьба стоит немалых денег и молодой семье приходится погашать расходы в течение нескольких лет; во-вторых, ослабление родственных и соседских связей (особенно в городах) привело к тому, что на свадебное торжество теперь приглашают лишь самых близких людей.

В старину (а кое-где до сих пор) свадьбой руководили распорядители, своего рода церемониймейстеры, каковыми могли быть два друга или брата жениха (нидерл. speeljonkers, bruigomsbroers) и две подруги или сестры невесты (нидерл. speelmeigjes, bruidszusters). Эти действующие лица должны были хорошо знать приглашенных, чтобы рассадить их с учетом взаимных симпатий и одновременно соблюсти традиционный порядок: самые важные и ближайшие родственники, которые приходили еще утром, сидели за почетным столом (нидерл. eretafel), остальные прибывали к середине дня и рассаживались по своему усмотрению, часто даже в других комнатах. По традиции им не подавали горячее, зато обильно потчевали кофе без сахара, чаем со сладостями, хлебом (сдобным, с пряностями), печеньем, пряниками, женщин обносили вином, а мужчин — крепкими спиртными напитками. Если в доме были слуги, то им разрешали угощаться остатками с барского стола.

Необходимо отметить особую роль хлеба и других мучных изделий в свадебном застолье. Среди множества сортов печенья, пряников и хлеба по своему значению выделяется белый пшеничный хлеб (нидерл. wittebrood), который в прошлом не был повседневной едой крестьянина, а причислялся к разряду ритуальных кушаний. Не случайно особенно часто его употребляли в первое время совместной супружеской жизни, отсюда и название медового месяца в нидерландском языке — «недели белого пшеничного хлеба» (wittebroodsweken). С древности хлебом, печеньем и др. одаривали детей и бедняков, что считалось своеобразной жертвой для умилостивления злых духов. По пряникам старались угадать, какой будет жизнь молодоженов: если пряник был сладким равномерно, то это предвещало им счастливую жизнь, а если его края оказывались менее сладкими, то и жизнь молодых могла не заладиться.

На свадебном пиру, обычно длившемся целую ночь, всегда царила атмосфера веселья и радости. Обязательным считалось исполнение заздравных песен с пожеланиями счастья новобрачным и их близким. Звучали здравицы в честь гостей. Ни одна свадьба не обходилась без музыки, игр, песен и танцев; для XIX в. были типичны хороводы (нидерл. rondedansen), открывавшие бал. До сих пор в почете испанский вальс и полонез, которые чередуются с более современными танцами. Как правило, невесту вводили в танец родственники-мужчины. Молодежь устраивала игры, опутывая жениха и невесту яркими лентами. Всем гостям на свадьбе и дружкам полагалось украшать свою одежду бантами.

В Среднем Лимбурге на свадьбе присутствовал особый персонаж — «отец яблочко» — старый холостяк, которого сопровождали «его дети», обычно подростки. Вся эта группа как бы случайно оказывалась на свадебном пиру, поэтому и подарок ее весьма скромный — маленькая куколка. «Отец яблочко» и его спутники делали вид, что им совершенно не хочется остаться на свадьбе и их долго уговаривали отведать угощение, но затем, «забывшись», они пытались прихватить с собой и угощение, и свой подарок. Остальные гости старались им помешать и в наказание заставляли «пройти сквозь строй», ударяя розгами. В знак примирения «отец яблочко» и подростки приглашались к свадебному столу.

Подарки жениху и невесте не всегда дарили во время свадебного застолья; например, в XVII в. считалось хорошим тоном преподносить их после него. В XIX в. подарки чаще вручали до свадьбы и их полагалось выставлять на всеобщее обозрение (иногда даже до бройдсдаген). В таком случае друзья жениха, например, могли заранее решить, что подарить ему к свадьбе (рубашку, ночной колпак, комнатные туфли). Официальные власти стремились уберечь граждан от чересчур обременительных расходов на свадебные подарки. Так, по сообщению М. Рувера, «в давние времена» власти города Неймегена (провинция Гелдерланд) были вынуждены издать специальный указ, устанавливающий предельно высокую стоимость шести крупных подарков; нарушитель подвергался денежному штрафу. В наше время дарят главным образом вещи, необходимые новой семье, или деньги.

В Дренте, покидая свадьбу, гости желают «долгой жизни молодым в блеске и славе».

На свадебном пиру не забывали о том, что новобрачных нужно всячески ограждать от злых духов. Издавна существовал обычай подвешивать над столом живого петуха, который якобы зорко следил за пришедшими и не допускал на свадьбу непрошеных гостей. Кроме того, петух как символ плодородия должен был способствовать появлению у молодой пары многочисленного потомства.

Еще до окончания свадебного застолья новобрачные удалялись по сигналу одного из родителей. Их уход обычно не оставался незамеченным; гости выстраивались в «боевом» порядке друг против друга: вокруг невесты группировались девушки и женщины, а парни и мужчины из противоположного лагеря, поощряемые женихом, пытались захватить невесту. В спальню новобрачную сопровождают мать и подружки, которые помогают ей раздеться.

В прошлом были известны случаи, когда в первую брачную ночь молодоженов подвергали довольно тяжелым физическим испытаниям. Например, в долине реки Семуа (провинция Намюр) гости развлекались и танцевали на лугу до самой ночи, а затем переправлялись за реку и сопровождали молодых до глыбы из песчаника, называвшегося «камень женитьбы». Спустя какое-то время их прикрепляли к камню или пню, которые они должны были тащить в деревню.

Один из интереснейших моментов свадьбы связан с вручением подарка мужа жене после первой брачной ночи (нидерл. morgengave или нем. Morgengabe, моргенгабе, вошедшее в научный оборот). Моргенгабе издревле знаком народам Европы. Нидерландские ученые прошлого столетия (например, Рувер), ссылаясь на античных авторов, подчеркивали отличительный характер этого дара по сравнению с другими подарками мужа: моргенгабе имел значение вознаграждения за отречение от девственности и считался доказательством того, что брак совершился не только де-юре, но и де-факто. Этимология слова (Morgen — утро, Gabe — дар, подарок) подсказывает время подношения: обычно это происходило рано утром в присутствии родственников с обеих сторон, но лишь после того, как молодые вместе завтракали «курицей любви».

За многие столетия содержание этого дара менялось, ведь он отражал социально-экономическое положение различных слоев общества определенной эпохи. В древности свободнорожденный отдавал лучшую лошадь или другой вид скота, позднее дворянин прибавлял к этому еще землю и крепостных (причем размеры подношений зависели часто от щедрости супруга и были иногда весьма внушительны). Ближе к XIX в. «утренний дар» мог принимать форму ренты или денежной суммы. После смерти супруга жена имела право свободно распоряжаться моргенгабе в отличие от другого имущества и содержать на него себя и детей. Рувер отмечал, что с течением времени термин Morgengabe был произвольно перенесен на свадебные подарки (нидерл. huwelijksgeschenken), которые жених преподносил невесте и которые по существу ничего общего не имели с моргенгабе.

Совершенно особое место занимают так называемые «свадьбы гигантов». Города многих областей Бельгии и Южных Нидерландов имеют своих гигантских кукол. Эти великаны и великанши «живут» по законам человеческого общества и, следовательно, могут, как и люди, жениться и выходить замуж. Свадьбы великанов обычно приурочены к ярмаркам по окончании основных сельскохозяйственных работ. Начиная с середины XV в., в Ате (Бельгия) в четвертое воскресенье августа совершается бракосочетание Голиафа и его невесты — мадемуазель Голиаф. С этого дня жители города принимают в свою семью новую супружескую пару. После церковного обряда Голиаф должен помериться силами с Давидом. Подобные спектакли до сих пор привлекают сотни зрителей.

Вплоть до последней трети XIX в. свадебный ритуал сохранял некоторые обычаи, коренившиеся в корпоративном устройстве бельгийских городов XVI в. Литературные источники отсылают нас к регламенту (урегулированию) Намюра 1525 г. и знакомят с «правом молодежи». Оно гарантировало молодым ремесленникам, объединенным в корпорации (перечислены профессии столяра, резчика и скульптора), право на угощение, которое им должен был выставить хозяин по случаю женитьбы сына. Оно состояло из блюда мяса и 10 кувшинов вина, но могло быть заменено денежной суммой в 16 мелких монет. Получив это, молодежь сопровождала жениха и невесту на свадьбу, «чтобы вызвать и принести им счастье».

Если семья жениха не давала угощения, то рассерженные члены цеха или брали жениха в плен или похищали невесту, когда они выходили после мессы; за освобождение молодой полагался выкуп. Такие действия строго наказывались светскими и церковными властями (вплоть до отлучения от церкви), но это было малоэффективно, только похитители стали маскироваться, чтобы их не узнали. Запрещалось также всем женихам и их родным выплачивать какую-либо сумму или даровать традиционное блюдо мяса.

В Нидерландах, как правило, молодая семья отделяется от родителей и живет отдельно, иногда уже на второй день свадьбы молодожены переходят в собственный дом.

Существовал целый ряд обычаев, отчасти сохранившихся до сих пор, которые были связаны с вступлением молодой в новое для нее жилище. Зачастую новобрачная не касается порога, в дом ее вносит муж. Разумеется, в наше время никто уже не верит, что таким образом можно обмануть злых духов и навести их на ложный след, оградив от них новую семью, но обычай продолжает бытовать. По прибытии молодой хозяйки в новый дом ей вручали большой деревянный половник — своего рода скипетр, символизирующий начало самостоятельной хозяйственной деятельности. В Сатерланде (область расселения восточных фризов в ФРГ) невеста, держа такой половник в руках, трижды обходила вокруг горящего очага.

В приморских провинциях Нидерландов в конце XIX в. господствовал обычай (по мнению Рувера, он был обусловлен сильным фризским влиянием), согласно которому приданое невесты выставлялось на всеобщее обозрение в ее доме еще до свадьбы. Особую гордость девушки составляло содержание бельевого шкафа и прежде всего штуки полотна, так как стоило это недешево. Специальная процессия во главе с молодыми торжественно перевозила приданое в дом новобрачных. Перевоз оплачивал жених, состав приданого варьировался, но, как правило, в него включали обстановку спальни, постельное белье — все купленное родителями невесты и приготовленное ею самой еще в девичестве. В сельской местности родители девушки давали ей в придачу лучшую дойную корову; важным элементом приданого была прялка (нидерл. spinnewiel), символизировавшая женское начало. И в наше время экипажи с приданым привлекают внимание своим ярким убранством.

По традиции до сих пор друзьям и близким родственникам дозволено подшучивать над молодоженами. К брачному ложу иногда незаметно прилаживается колокольчик, в простыни прячут камни. Во многих районах Северной Голландии, чтобы избежать подобных шуток, новобрачные (нидерл. jonggehuwden, jonggetrouwden) уходили тайно из своего дома и устраивались на время у кого-то из друзей.

Молодая пара сразу же стремилась завоевать симпатии соседей; поэтому, например, в Гелдропе (Северный Брабант) новобрачная устраивала угощение для соседок (обычно кофе с кондитерскими изделиями); в Эйндховене (та же провинция) распространены «визиты с блюдом вишни», когда молодая обходит с ним ближайших соседей и лишь после этого ей наносят ответный визит, одаривают подарками, т. е. соседский коллектив оказывает посильную помощь новобрачным. Известно, что замужние женщины посещали вечером в четверг после свадьбы дом жениха, а девушки отправлялись к родственникам невесты вечером в пятницу. Мужчин приглашали отдельно в трактир «на пиво». Кроме того, молодожены в первое послесвадебное воскресенье устраивают угощение для родителей, крестных, подружек невесты и шафера. Во Фландрии молодая семья в течение всего первого года совместной жизни наносит ответные визиты всем, кто присутствовал на их свадьбе, — это «возвращение свадьбы» или «повторение свадьбы».

Следовательно, торжества после заключения брака (они так и назывались «после жирного», «после тучной еды», поскольку шли после свадьбы) растягивались на весьма длительный период, не уступая по времени предсвадебным празднествам.

Иногда прием молодой женщины в сельскую общину приурочивался к какому-нибудь сельскому празднику; так происходит до сих пор в Ростерене и других местностях провинции Лимбург. А в Северном Брабанте соседи вывешивают гирлянды бумажных цветов, среди которых помещают брабантский пряник и плакат с приветствием: «Добро пожаловать в нашу деревню!» Недаром в Нидерландах бытует поговорка: «Хороший сосед лучше далекого друга».

Таким образом, вновь созданная семья как новая единица включается в общество и обретает права полноправного члена коллектива.