На территории Испании исследователи выделяют четыре этноязыковых ареала, обитателей которых в научной литературе обычно называют собственно испанцами, каталонцами, басками и галисийцами. Рубежи этих ареалов редко где совпадают с границами так называемых исторических областей (Астурии, Андалусии, Арагона, Валенсии, Кастилии, Леона, Эстремадуры и др.), в делении на которые отразился восходящий к средним векам процесс образования Испанского государства.

В силу исторических особенностей общественно-экономического развития страны в интересующий нас отрезок времени ее население — прежде всего сельское — сохраняло в своей жизнедеятельности значительную приверженность ко многим из тех образцов, которые принято называть традиционными. Это пестрое, мозаичное многообразие локальных традиций стало одним из объектов систематического исследовательского интереса испанских этнографов примерно с 1880-х годов, когда в различных областях страны появились региональные общества по изучению местного «фольклора» (т. е. народных обычаев и нравов, представлений, мифологии, поэтического и музыкального творчества, диалектальных особенностей и т. д.).

Сведения собирались не в последнюю очередь путем рассылки в адрес представителей сельской интеллигенции (медиков, учителей, священнослужителей) специальных вопросников. Апогея этого рода деятельность достигла в ходе получившего заслуженную известность — в силу своей масштабности — анкетирования, предпринятого в 1901–1902 гг. влиятельным мадридским культурно-просветительским обществом «Атенео» и посвященного народным обычаям, связанным с тремя наиболее значительными вехами жизненного цикла: рождением, вступлением в брак и кончиной. В настоящее время в Мадридском этнологическом музее хранится где-то около трети (чуть менее 19 тыс.) ответов на вопросы анкеты, остальные безвозвратно утрачены. Однако сохранившийся материал вкупе с источниками иного рода (наблюдениями исследователей, записками путешественников и пр.) представляет поистине уникальную информацию об интересующем нас предмете — брачной обрядности.

Позднее, по оценке современных испанских ученых, наступил долговременный перерыв в подобных исследованиях; они не были повторены, а собранные «Атенео» данные не обрабатывались должным образом. Между тем такая обработка могла быть весьма полезна для историко-этнографического районирования территории Испании, а в отношении традиционной обрядности — углубить наши представления о происхождении и эволюции многих ее элементов. К настоящему времени многие из вышеупомянутых материалов опубликованы в специальных периодических изданиях, столичных и провинциальных; они нашли свое отражение в затрагивающих этнографическую тематику трудах — как общеиспанских, так и посвященных отдельным регионам — ряда испанских исследователей. К сожалению, автору данной статьи оказалась доступной лишь часть указанных данных.

В силу этого те описания, которыми удалось воспользоваться, носят за некоторым исключением разрозненный характер. Кроме того, многим из них присуща черта, отмеченная одним из нынешних испанских этнографов: почти полное отсутствие культурно-исторического контекста, что уподобляет полученные сведения, по его же поэтическому сравнению, увядшей розе. Помимо всего прочего, они не позволяют поставить очень важный вопрос о различиях между этнокультурными ареалами основных народов страны, которые принято с ней ассоциировать (собственно испанцев, каталонцев, галисийцев и басков). И наконец, характер находящегося в нашем распоряжении материала диктует целесообразность отказа от предваряющего статью целостного анализа социально-экономических и семейных отношений в Испании XIX — начала XX в., их многочисленных локальных особенностей и эволюции. Это не снимает, разумеется, основной задачи: показать содержание и последовательность элементов традиционной свадебной обрядности населения Испании в самом общем соотнесении с социально-экономическим контекстом; необходимые для ее осуществления сведения приведены по ходу изложения.

В данном случае уместно будет, по-видимому, отметить, что существенной составной частью «социального фона», на котором разворачивались обряды свадебного цикла, была семья двух типов: простая и сложная. Со вторым типом тесно связан обычай единонаследия, в соответствии с которым основная часть имущества, включая землю и всю прочую недвижимость, передавалась одному из наследников в момент его бракосочетания. Его братья и сестры могли оставаться под родительским кровом лишь будучи холостыми. Подрастая, они чаще всего уходили: одни в дом мужа, другие в примаки. Кто-то шел в монастырь или уезжал на чужбину в поисках счастья и т. д. По отношению к ним, а также к родителям наследник давал обязательства определенной материальной поддержки, которые фиксировались в брачном контракте. В доме, таким образом, могли одновременно проживать представители трех, а то и четырех поколений, связанные между собой как прямым, так и боковым родством, но не более трех брачных пар (по одной в каждом поколении).

Отношение испанцев и представителей других этносов Пиренейского полуострова к браку вряд ли выделяло их в ряду европейских народов. Они традиционно считали, что земное предназначение человека полностью реализуется лишь в том случае, если он создаст семью и подарит жизнь потомству, как можно более многочисленному. Тем не менее имелись исключения из общего правила, и не столько случайные, объяснявшиеся особенностями индивидуального жизненного пути или личными качествами, сколько институционализированные, т. е. признанные обществом и составлявшие неотъемлемую часть его социальной базы. Так, в северной части полуострова, в районах мелкого и среднего крестьянского землевладения и землепользования, где издавна существовал обычай единонаследия, братья и сестры наследника, по каким-то причинам не покинувшие отчий дом, обычно проживали на положении полуслуг-полуприживалов, лишенных права обзаводиться семьей. В этих случаях ущербность личной жизни холостяка как бы дополняла неполноценность его социально-имущественного статуса. Еще более существенно то, что коллектив, к которому причислял себя индивид (чаще всего жители селения, иногда его части, а в ряде случаев прихода), приветствовал и санкционировал отнюдь не всякий брак, а лишь приемлемый с его точки зрения. Рамки этой приемлемости в каждом конкретном случае могли быть более или менее широкими и зависели от разных критериев — от географических до возрастных, социальных или индивидуальных. При этом община, как правило, располагала эффективными средствами, позволявшими навязывать свою волю индивидам, которые осмелились посягнуть на местную традицию.

В целом же социальная среда успешно формировала у молодых людей ориентацию на заключение брака, создание семьи, рождение и воспитание детей. Индивидуальным устремлениям к браку способствовали сочувственно-снисходительное или презрительно-насмешливое отношение к холостякам, а также разного рода обрядовые стимулы. В числе последних обращают на себя внимание игры-жеребьевки или лотереи деревенской холостой молодежи, нередко проводимые в последний день года. Бывало, что в ходе этих игр по воле случая составлялись пары, которым предстояло весь следующий год играть роль жениха и невесты. И настоящим наказанием, например, у каталонцев была роль, уготованная тому, кто женился позже всех в году: все последующие 12 месяцев этот несчастный (abat dels boigs, т. е. «аббат дураков») должен был исполнять на свадьбах роль шута вплоть до последнего дня года, когда он передавал свои обязанности следующему.

В испанской деревне, как и в других уголках европейского традиционного сельского мира, юноши и особенно девушки обращались к гаданию с целью выяснить, суждено ли им судьбою вступить в брак, и если да, то с кем именно. Нередко прибегали и к магическим приемам для скорейшего обретения желанного спутника жизни. Этого рода действия достигали своего апогея в определенные дни года, признанные наиболее благоприятными, например, на рождество, Иванову ночь, праздники некоторых святых, считавшихся покровителями брака (Сан Фелипе Нери в Кастельоне, Сан Жузе и Сан Никулас в Каталонии, богоматерь дель Пуэрто в Мадриде и др.)

Вот что происходило, к примеру, в Иванову ночь в Андалусии. Девушки стремились увидеть лицо будущего мужа: они пристально глядели на гладкую поверхность чистой воды, налитой в лохань. В Эстремадуре и Сории с этой же целью смотрели в зеркало, причем девушке следовало быть обнаженной и держать в обеих руках по свече. Юные каталонские крестьянки выливали в освященную воду свежий яичный белок и пытались истолковать форму, которую он принимал: если белок напоминал очертания стола, предстояло выйти замуж за писаря, лодки — за моряка или рыбака, плуга — за пахаря и т. д. Валенсийские нетерпеливицы сажали фасоль в горшок с землей и ставили его под кровать в надежде на появление к утру ростка, что будет означать обретение жениха в течение года. Нечто подобное делали канарские юноши, только они зарывали в землю фиги.

На северо-западе страны в эту ночь девицы пытали счастья в поисках сказочного «водяного цветка», якобы появлявшегося всего на несколько мгновений на поверхности воды с наступлением рассвета и сулившего нашедшей скорое и счастливое замужество. В тех же местах очень популярны были огромные костры: вначале вокруг них вели хоровод, медленное движение которого постепенно переходило в стремительный бег, а за этим следовали лихие прыжки через огонь, девушек — с одной стороны, парней — с другой. В Астурии, к примеру, девицы при этом пели:

Прыжок, при котором языки пламени не коснулись удальца, сулил ему или ей скорый брак. Если столь же удачно прыгали, обняв друг друга за пояс, симпатизировавшие друг другу юноша и девушка, им предстояло сыграть свадьбу не позже чем через год.

Не менее разнообразными были обрядовые действия, не связанные с Ивановой ночью, в частности обычай галисийских девушек подниматься на знаменитую «Гору ведьм», откуда видны земли девяти приходов. На горе они расчесывали свои волосы, 7 раз читали молитву и 9 раз поворачивались вокруг себя. Нечто подобное проделывали молодые басконки, разумеется, на «своей» горе, на вершине которой нужно было трижды обойти с молитвой венчавший ее монументальный крест. На галисийском побережье имелся заветный пляж, куда девицы приходили купаться ночью, причем здесь им нужно было, войдя в воду, принять на себя одну за другой девять волн.

Большие надежды незамужние девушки обычно возлагали на новобрачную в день свадьбы. Коснувшись ее одежды, получив цветок из свадебного букета, булавку из прически невесты или бант, которым был украшен подаренный ей женихом баран (в Наварре), обменявшись подвязкой или зашив волос новобрачной в складку своего платья (в Севилье), незамужняя девушка, по ее убеждению, сразу увеличивала свою привлекательность и шансы на выход замуж.

Интересно, что скорый брак обещало девушке также попадание камешками в голову одной из статуй в известном каталонском монастыре Монсеррат; в другом монастыре претендентка в тех же целях прыгала, опираясь на руку юноши, в находящуюся здесь же каменную купель. Юные астурийские паломницы были уверены, что выйдут замуж не позднее, чем через год после того, как им удастся разбить камнем хотя бы одну черепицу на крыше местной часовни св. Иларио (сообщают, что многие годы на этой крыше не было ни одной целой черепицы). Обращаясь к уже упомянутым святым — покровителям брака, в одном случае слегка подскакивали на коленях после каждой из обязательных трех молитв, а затем — чтобы святой не забыл — записывали свою просьбу на стенах часовни, нечто вроде: «Славный, благословенный господин святой, дай мне, недостойной, какого-нибудь муженька». Иногда вежливо просили: «Святой Николай, выдай меня замуж, пожалуйста» и т. д.

Особое значение придавалось некоторым объектам, контакт с которыми должен был принести пользу. Среди них источники, из которых следовало напиться или омыть лицо, веревка колокола (в Толедо) или сам колокол (в Гранаде), которых нужно было коснуться, большой наклонный камень, по которому надлежало съехать на землю (в Лериде) и т. д.

Заключению брачного альянса в традиционном сельском мире нередко предшествовало обязательное вступление в своеобразную корпорацию, объединявшую юношей данного селения. Возрастной вехой для вступления в ассоциацию парней обычно считалась какая-то «внешняя» — чаще всего хозяйственная — функция, в выполнение которой вовлекался подросший «отрок»: самостоятельный выпас скота, участие в жатве (в Кастилии) или других работах и т. д. Лишь с этого момента молодой человек получал право на закрепленные традицией контакты с молодыми девушками, только теперь он мог пользоваться защитой и поддержкой коллектива в качестве потенциального или фактического жениха. Разумеется, и формы объединений, и «абсолютный» возраст вступавших в них, а также сама зависимость юноши от общины на столь ответственном этапе жизни различались — и порою очень сильно — в тех или иных уголках Испании, в городе и на селе, в зависимости от классовой и профессиональной принадлежности и т. д.

Далеко не везде четко проявлялась санкция коллектива; наиболее характерно это было для северной части полуострова. Здесь существовало нечто вроде иерархии или системы социально-возрастных групп с ритуально обставленным переходом из одной в другую по мере взросления. Каждая из них представляла собой организацию или общество со своими выборными руководителями («алькальдом», «королем», «мажордомом» или просто «старшим парнем») и должностными лицами. Претендент на членство в этой ассоциации должен был не только заплатить вступительный взнос — деньгами, вином или тем и другим, — но и подвергнуться испытаниям, порой достаточно суровым. Они призваны были удостоверить мужество, выносливость и другие необходимые качества юноши, которому таким образом предстояло пройти самые настоящие обряды инициации.

Объединения, в чем-то сходные с юношескими, но значительно более аморфные, кое-где существовали и у девушек, для которых основанием для вступления в группу потенциальных невест становилось начало менструаций.

Одной из функций, может быть даже основной, мужских и женских союзов являлось регулирование контактов молодых людей обоего пола как внутри селения (юноши, например, получали право разговаривать с девушками, посещать сборища прях зимними вечерами, петь серенады и т. д.), так и при общении жителей разных деревень. Это делалось для того, чтобы защитить интересы односельчан и поддержать нравственность (в ее местном понимании).

Тенденция к локальной эндогамии отмечается в различных районах Испании. В выборе брачного партнера большую роль играла принадлежность к сельскому коллективу (будь то небольшая деревня, или сравнительно крупное — как в Андалусии — селение, или приход — в Галисии). В некоторых местностях взаимные браки жителей двух соседних сел казались просто немыслимыми. Парень, отважившийся ухаживать за девушкой из другой деревни, рисковал не только здоровьем, но и своей жизнью. Будучи обнаруженным тамошними обитателями, он неминуемо подвергался жестокому избиению; девушку-«изменницу» односельчане всячески травили. Конфликты такого рода часто служили поводом для ссор, порою переходивших в подлинные побоища с участием мужчин и даже женщин в местах, где ярмарки и праздники сводили вместе жителей соседних деревень.

Интересно отметить, что односельчане, противясь — и порою очень активно — тому, чтобы чужак «увел» местную девушку, дружно помогали своим парням, пытавшим счастья в других селениях или приходах.

Почти повсеместно сложилась традиция своеобразного выкупа, который требовался от жениха-чужака для компенсации местных потенциальных женихов, терпевших ущерб в результате подобной конкуренции. Как правило, пришелец избавлялся от преследования, выставив угощение в местной таверне. Иногда помимо выкупа или вместо него жениха бросали в воду, после чего уже не трогали, удовлетворившись этой почти символической расправой. Кое-где чужаки норовили завести знакомых и друзей среди местных парней, чтобы с их помощью избежать неприятностей и преодолеть сопротивление остальных. Во многих случаях возможность действенного сопротивления матримониальным поползновениям извне была уже настолько мала, что чужаки отказывались подчиниться традиционному требованию о выкупе, бесстрашно вступая в единоборство со здешней молодежью. Последняя, в свою очередь, могла отомстить, более или менее успешно, а могла и просто отступиться, смирившись. И наконец, кое-где существовало лишь слабое представление о предпочтительности брака в своем селении перед союзом с чужаком.

Что касается городов, то там в интересующее нас время, как правило, сохранялись — если они вообще были — лишь отголоски ограничительной практики. Это проявлялось, например, в попытках парней или даже женатых мужчин взыскивать «плату за квартиру» — вином или деньгами на угощение — с жениха, «ощипывавшего индюшку», т. е. ухаживавшего за девушкой «через решетку» в их квартале или на их улице.

Вместе с тем имеются сведения, что (в соответствии с местным традиционным порядком) в баскской исторической области Гипускоа юноши одного селения должны были искать невест в другом, определенном обычаем, селении. В Кантабрии жених нередко появлялся в доме девушки на выданье первоначально в качестве наемного работника. На Ивисе (один из Балеарских островов) оригинальные смотрины-фестейжи, о чем будет сказано ниже, как правило, собирали юношей со всего острова.

Кроме локальной существовала тенденция и к другого рода эндогамии, более широкой, осуществлявшейся в рамках различных этнокультурных, социально-культурных и социально-профессиональных групп. Полная или частичная замкнутость сохранялась в результате неприязненно-отчужденного отношения к ним соседей. Таким было, например, положение скотоводов горных областей Астурии («вакейрос») и Кантабрии («пасьегос»), образ жизни которых резко отличался от образа жизни окрестных земледельцев. Жители ряда деревень одной из областей Леона — Марагатерии (так называемые марагатос) также находились в своеобразной изоляции. «Аготес» баскских провинций на протяжении многих веков подвергались всевозможным ограничениям и унизительной дискриминации со стороны соседей. «Шуэтас» Мальорки третировались на своем острове как потомки крещеных евреев и т. д. Чаще всего выходец из такого ареала, переехав в другую область, избавлялся от тяготевшего над ним на родине предубеждения, как это было с «шуэтами», перебиравшимися с Мальорки на полуостров. Однако нередко долгое жительство и деятельность за пределами общины не нарушали эндогамии, юноши специально приезжали в родные места, чтобы жениться на односельчанках.

С момента зарождения симпатии между молодыми людьми коллектив односельчан брал под контроль, и порою весьма суровый, их отношения. Они не упускались из виду вплоть до самого дня свадьбы. Молодую пару, стремившуюся сохранить свои чувства в тайне хотя бы до определенной поры, публично «разоблачали». В таком случае, например, не ленились ночью прокладывать соломенную дорожку между домами влюбленных.

Сильное влияние, иногда на грани принуждения, община оказывала на тех парней, которые, по бытовавшим представлениям, обязаны были жениться, однако уклонялись от этого. Как правило, речь шла о женихах, пытавшихся прервать отношения тогда, когда дело зашло уже слишком далеко, и не имевших для этого, с точки зрения окружающих, веских оснований. Угроза возмездия за «предательство» оказывалась настолько серьезной, что жених, который все же решался на разрыв без повода со стороны невесты, норовил делать это в письменной форме, по возможности отдалившись от родного селения (воспользовавшись службой в армии, отъездом на заработки, эмиграцией и т. д.) и нередко смирившись с тем, чтобы больше не возвращаться туда.

Мнения родителей и односельчан при выборе брачного партнера не всегда совпадали. Это было обусловлено тем обстоятельством, что община стояла на страже интересов группы и ее устойчивости. Следовательно, в своих действиях она стремилась к соблюдению выработанных ею норм. Родители же оценивали каждую конкретную кандидатуру со своей точки зрения. Отдаваемое ими предпочтение могло соответствовать требованиям общественного мнения, а могло и противоречить им. Бывало, что родители противились существовавшему порядку и отвергали, например, молодого жениха, предпочтя ему человека, годящегося их дочери в отцы. Иногда, вопреки общественному осуждению, они соединяли браком двоюродных брата и сестру или, к примеру, брали в зятья — проявляя несомненную широту взглядов — понравившегося им своим усердием, трудолюбием и почтительностью батрака. Чаще всего отход от традиционных норм диктовался материальными соображениями. Во многих же ситуациях родители и не мыслили поступить иначе, чем от них ожидали односельчане, даже если это и шло во вред чувствам кого-то из членов семьи. Так, на Канарах обычай (так называемая фатига) требовал, чтобы мать «согрешившей» девушки бегала от дома к дому и криками оповещала жителей селения о семейном позоре; в андалусийском селении мать жениха, медлившего с предложением своей невесте, уже имевшей от него ребенка или беременной, прилагала все усилия для совершения брака, крестила малыша и просила руки молодой женщины от имени своего упрямившегося сына.

Роль родителей явно больше ощущалась там, где экономическая зависимость от них детей была сильнее. Особенно ярко это проявлялось в районах, где господствовал обычай единонаследия, и тем более в той его форме, которая предоставляла родителям свободный выбор наследника или наследницы. Последние, как правило, вступали в свои права именно с женитьбой или выходом замуж. Не случайно, например, в Каталонии, где система единонаследия была детально разработана, наследник, становившийся владельцем большей части семейного достояния, как правило, женился не по своему выбору, а в интересах семьи, которая и подбирала подходящую партию. Попытка настоять на своем могла окончиться ссорой и лишением наследства в пользу другого сына или дочери.

Таким образом, стремление детей завоевать расположение родителей становилось очень важной картой в той игре, где выигрышем был наиболее предпочтительный в данной среде социальный статус. Проигравший, если он не хотел оставаться в доме на весьма незавидных условиях, уезжал, и часто навсегда.

Вместе с тем и при иной системе наследования, как, например, на юге, где каждый отпрыск получал равную с другими долю, от родителей зависело очень многое. В андалусийском селении прежде чем повести девушку под венец, будущий супруг должен был вручить ей определенную сумму денег, достаточную для обзаведения хозяйством и обустройства собственного очага. Поскольку молодой человек, как правило, не обладал нужными средствами, он нередко подчинялся воле отца и матери, решивших женить его на богатой, хотя и малопривлекательной девице.

Описано немало печальных ситуаций, когда длительное время «женихавшиеся» молодые люди принуждены были отказаться друг от друга по той причине, что их родители, собиравшиеся накануне свадьбы для разрешения имущественных вопросов, не смогли договориться между собой о какой-нибудь мелочи.

Обычно от доброй воли родителей зависело прислушаться к чувствам своих детей или пренебречь ими. В этом смысле положение юношей и девушек мало чем отличалось. «Властного приказа матери» было достаточно, чтобы заставить 16-летнюю девушку принять предложение богатого дяди, и точно так же отцы могли женить сыновей, не спрашивая их согласия. Молодые жители Марагатерии в силу хозяйственной специфики своей общности (мужское отходничество для перевозки грузов и розничной торговли) были рассеяны по стране. Раз в году они съезжались на праздник в родные селения, и многие из них обнаруживали, что ничего не остается, как подчиниться достигнутой родителями по своему усмотрению договоренности о скором браке.

Нередко родители выступали в роли арбитров, воздействуя на выбор девушки или санкционируя его уже в ходе noviazgo (жениховства, ухаживания). В городах юга и центра страны семейный совет, наведя соответствующие справки, решал, допускать или не допускать в дом молодого человека, — долгое время ведшего с их дочерью ночные беседы «через решетку». Иногда вмешательство старших принимало несколько курьезный оборот, когда они, опасаясь за будущее своей слишком разборчивой дочери, под окном которой сменилось уже несколько воздыхателей, выдавали ее за последнего кандидата в женихи.

Существовали, однако, и традиционные формы жениховства, которые формально исключали или ограничивали влияние старших и были направлены на то, чтобы добиться расположения самой девушки. На острове Ивиса фестейжи, по сути дела, представляли собой своеобразные конкурсы с равными условиями для всех участников; примерно то же происходило и в Астурии. Обычай порою многолетнего «ощипывания индейки» также предоставлял относительную свободу выбора. Действительно, и девушка могла менять novios (женихов-ухажеров), отвергая недостаточно красноречивых (нередко она так и делала), и парень вряд ли смог бы годами достойно выполнять хлопотные и обременительные обязанности, руководствуясь одним лишь расчетом.

Случалось, что непослушание детей проявлялось в отказе от грядущих материальных выгод и приводило к ссоре и даже разрыву с семьей. В некоторых местностях протест сына или дочери выражался в обусловленных обычаем формах. Так, например, в андалусийских селениях девушка, желавшая выйти замуж за неугодного родителям юношу, решалась на побег с возлюбленным, с которым она должна была провести хотя бы одну ночь вне селения. После этого родители, как правило, смирялись, и с течением времени прощали ослушницу (поскольку она не могла бы уже выйти здесь ни за кого другого).

В Испании, как, очевидно, и в других странах, привлекательность девушки определялась ее соответствием бытовавшему в той или иной местности идеалу. В городах юга страны считалось нормой, когда юноша, очарованный внешностью девушки, не разговаривавший с ней до той поры и никогда ее прежде не видевший, претендовал на то, чтобы стать ее женихом. Не менее, а может быть и более, важными оказывались такие черты, как женственность, обаяние, умение себя вести; какая-нибудь юная валенсийская крестьянка сводила с ума местных парней тем, что «взгляд ее манил», в то время как сама она прикидывалась изящно-робкой, слабой и загадочной. Иное дело, когда отношения, по местным представлениям, заходили слишком далеко или когда наступало время женить сына или выдавать замуж дочь. Тогда уже вступали в силу критерии оценки юноши или девушки как кандидатов для брака. Эти критерии оказывались, как правило, жесткими и труднопреодолимыми.

Повсеместно господствовало стремление не потерять свой социальный статус, поэтому поощрялось заключение брачных союзов в «своей» среде. Но поскольку общественная структура в разных частях страны имела свои особенности, различались и критерии социальной приемлемости. Так, в Андалусии, где существовало четкое разделение на señoritos (власть имущих, богатых и образованных), крестьян-землевладельцев и крестьян безземельных и малоземельных, т. е. батраков, браки между представителями даже двух последних категорий наталкивались на серьезные препятствия.

Даже предусмотренное обычаем бегство молодых людей из селения на одну ночь могло окончиться — если бежала юная дочь хозяина и его батрак — не свадьбой, а обращением в суд отца девушки. Он готов был скорее посадить парня в тюрьму и лишить дочь шансов на замужество в будущем, чем согласиться на их союз. Иное дело в Стране Басков или Кантабрии, где «добрачная служба» мужчин не такое уж редкое дело, и в одних случаях хозяева выдавали дочь за пришедшегося им по сердцу батрака, а в других — работника заведомо брали в дом, где была молодая девушка, с матримониальными видами. Можно полагать, что социальный разрыв между «хозяевами» и батраками ощущался (и действительно был) на севере страны меньше, чем на юге. На севере и те и другие нередко происходили из одних и тех же семей, тогда как на юге бедняки и батраки уже невесть в каком поколении наследовали свое жалкое положение.

Тесно связан с социальным и имущественный критерий, действие которого ослабевало разве что там, где всеобщая бедность властно устанавливала экономическую однородность.

Что касается возраста вступления в брак, то он, естественно, зависел от многих факторов, начиная от региональных и социальных традиций и кончая всевозможными индивидуальными обстоятельствами, и изменялся с течением времени. В рассматриваемый нами период женщины выходили замуж чаще всего в 18–23 года, мужчины женились в 25–30 лет.

В добрачных знакомствах молодых людей в сельской местности важная роль принадлежала коллективным работам, в особенности сбору урожая и первым стадиям его обработки (молотьба, веяние и др.). Многие из этих работ нередко сопровождались музыкой и пением, а то и танцами, они традиционно включали элементы игры, подчеркивавшей одновременно различие и взаимный интерес полов. Так, в андалусийских селениях молодежь, сидя кружком, шелушила кукурузу, и всякий раз, когда девушка находила в предназначенной для очистки куче редкий початок с красными зернами, она ударяла присутствовавших парней рукояткой ножа по лбу. Если же красный початок находил юноша, он получал право обнять по очереди всех девиц (одной рукой — за плечи, не более того).

Удобным местом для встреч и знакомств были мельницы, а также источники, куда девушки обычно ходили за водой с кувшинами и где они задерживались на целые часы, в особенности когда приходили парни. Большой популярностью пользовались сборища прях — фактически это были вечеринки — в доме одной из соседок. Сюда охотно являлись молодые люди обоего пола (в некоторых местах, например у басков, им позволялось приходить лишь раз в неделю). Атмосфера, царившая здесь, — с солеными шутками, играми с поцелуями, стихотворными импровизациями и фривольными диалогами между молодыми мужчинами и женщинами — настолько шокировала блюстителей нравственности, что в XVIII в. эти собрания запрещались церковью.

Первые контакты молодых людей — особенно в городах — часто возникали во время воскресных и особенно праздничных народных гуляний с их танцами, хороводами и игрищами, ярмарок и широко распространенных массовых паломничеств к близлежащим и более отдаленным святым местам, а также свадеб (именно отсюда каталонские поговорки: «Свадьбы приносят свадьбы», «Из одной свадьбы выходят сто» и т. д.)

Некоторые праздники, такие, как страстна я неделя в Севилье и праздник тела господня в Гранаде, традиционно включали, помимо основного содержания, элемент «ярмарки невест», на которую привозили девушек на выданье даже из Мадрида: только в эти дни года множество юных затворниц могли, не уронив своей репутации, выйти из домов и присоединиться к веселящейся толпе.

В городах Каталонии «ярмарки невест» бытовали вплоть до конца прошлого века. На них в определенные дни собиралось множество молодых людей из ближних и дальних мест. Прогуливаясь небольшими группами (парни и девушки — отдельно), они приглядывались друг к другу и заводили знакомства, с которых начиналось жениховство. Наконец, обычай предусматривал и знакомство «на улице» — по дороге в церковь, к источнику или на работу, — предъявляя, разумеется, строгие требования к поведению молодых людей. Иностранцы-наблюдатели с удивлением отмечали, что испанцы как будто умышленно создают препоны для выхода своих дочерей замуж, однако исследователи возражали против этого: в Испании при наличии «строгих и вполне ощутимых барьеров» между юношами и девушками им легче было видеться друг с другом на людях и наедине, ибо улицы здесь играют ту же роль, что бальные залы в других странах.

Одни обычаи ухаживания с незначительными вариациями практиковались едва ли не по всей стране, другие, сходные по сути, имели много существенных различий в зависимости от местности, и наконец, третьи существовали лишь в определенных районах. Так, почти повсюду были известны так называемые «рондас» — групповые ночные прогулки-обходы юношей. Останавливаясь под окнами любимых девушек, они исполняли в их честь серенады, хоты и другие песнопения под аккомпанемент бандурильи, гитары (особенно на юге), волынки (в Астурии и Галисии), свистульки и барабана (в Басконии и Сантандере). Нередко песни содержали признание в любви. Появление девушки в окне означало ее благосклонное отношение к исполнителю; если же она оставалась равнодушной, то не подходила к окошку. Бывало, что в последнем случае уязвленный соискатель тут же мстил ей за невнимание обидными и даже оскорбительными куплетами. Своеобразным дополнением к этому обычаю частенько оказывались конфликты между группами парней, столкнувшихся у одних и тех же окон.

Несколько иначе обстояло дело с «уличным знакомством». Юная горожанка из «приличного общества» Кордовы или Мурсии прогуливалась вечерами по улицам родного города, непременно в сопровождении другой женщины. Кокетливо поглядывая на встречных мужчин, она тем не менее с негодованием отвергала всякую попытку заговорить с ней. Молодой человек, на которого она произвела впечатление, должен был молча идти следом до ее дома и прохаживаться возле него в надежде, что она своим появлением в окне или выходом на балкон разрешит ему начать ухаживание. Иное дело какой-нибудь галисийский рыбачий поселок или валенсийское селение, где такие «уличные» разговоры отнюдь не возбранялись, хотя и здесь обычно соблюдались определенные правила: девушка не покидала свою группу (подруг или родственников), а лишь шла с краю или в некотором отдалении от нее, как, впрочем, и от своего собеседника, не смевшего приближаться.

Рис. 5. Новобрачная (Португалия).

Рис. 6. Новобрачные из земли Вюртемберг (Германия).

Рис. 7. Одевание невесты (Венгрия).

Рис. 8. Сундук для приданого (Франция).

В ряде случаев ухаживание исключало предварительный выбор со стороны девушки, а, напротив, предусматривало его как конечную цель. На острове Ивиса группа молодых людей, имевших виды на какую-либо девушку, приходила к ее отцу и просила назначить время для фестейжа. Если отец соглашался, он выделял по своему разумению один-два дня для посещений женихов и заранее ограничивал время их пребывания в доме (в зависимости от количества претендентов). В условленные дни по вечерам в одиночку и группами, распевая песни и наигрывая на музыкальных инструментах, к дому девушки сходились парни, намеренные оспаривать ее симпатии. «Прием» в зависимости от погоды происходил или во дворе (или на кухне) при обязательном присутствии отца девушки. Сидя в углу или у очага в праздничном наряде, она вела беседу поочередно с каждым из соискателей, тогда как остальные ждали своей очереди, примостившись вдоль стен и болтая между собой. Порою вечер проходил под музыку флейты и барабана, разговоры время от времени прерывались для танцев. Молодые люди ревностно следили за тем, чтобы никто из них не задержался возле девушки ни на миг дольше, чем остальные, в противном случае нахала оттаскивали силой и конфликт мог окончиться дракой, а то и убийством. Девица не должна была отдавать видимого предпочтения никому из женихов, пока не сделает окончательного выбора (означавшего и конец сборищ). Однако до этого момента могли пройти месяцы и даже годы.

Эта любопытная форма ухаживания находит аналогии и в других местах, например в Астурии, где она, разумеется, имела свои особенности. Так, свой приход (а равно и уход) парень возвещал здесь оглушительным воплем «ijujú!» (по мнению некоторых авторов, древним боевым кличем). Прежде чем впустить женихов, девушка вела с ними обусловленный обычаем диалог через дверь, соглашаясь открыть ее лишь после таких, например, уговоров и комплиментов: «Ты, должно быть, не хочешь показать свою красоту, чтобы луна и звезды не скрылись, увидев ее?» (при ухаживании предпочитались стихотворные импровизации). Как и на острове Ивиса, с момента выбора девицей жениха ее дом закрывался для всех остальных претендентов, хотя иногда их поползновения на этом не прекращались и уже избранному жениху приходилось пробиваться к свадьбе «сквозь строй ножей и пистолетов».

В других случаях «коллективное ухаживание» осуществлялось в индивидуальной форме: на севере страны молодой горец-пастух, находясь в доме девушки, оставлял у наружной двери свой посох, что означало недвусмысленное требование к другим парням не входить, пока он остается внутри.

В большинстве случаев выбор, сделанный девушкой, имел значение предварительного условия для собственно новьясго, которое по сути дела лишь после этого и начиналось, а «субъект» и «объект» его отныне получали наименование новьос (novios), т. е. жених (novio) и невеста (novia).

Местные традиции обусловили поддержание многих несходных между собой, а зачастую просто курьезных моделей поведения новьос. Там, где обязанностью жениха были ежевечерние многочасовые разговоры с невестой через специальную решетку на окне ее комнаты (он — снаружи, она — внутри), ее семья — если комната девушки находилась не на первом этаже — договаривалась с живущим внизу соседом об использовании его комнаты. В противном случае жениху приходилось кричать вверх через два или три этажа. Как утверждал английский автор, господство таких порядков (до 20—30-х годов XX в.) препятствовало, в частности, строительству высоких домов в городах юга, поскольку никто не стал бы снимать квартиру наверху, чтобы не рисковать замужеством своей дочери.

В ряде андалусийских провинций место оконных решеток и балконов заменяли «гатерас» — предназначенные для кошек небольшие отверстия над самой землей в двери, выходившей на улицу. В этих случаях новьос беседовали, растянувшись или скрючившись, соответственно парень — снаружи, девушка — внутри.

Испанские исследователи считают, что андалусийский обычай ухаживать через решетку распространился с юга в центральную часть полуострова и на его восточное побережье — хотя с точностью определить время этого процесса, его ход и даже пределы не представляется возможным. Что же касается сельской местности, то там (даже в Андалусии) встречи женихов и невест обычно не требовали решетки между ними. Это, впрочем, отнюдь не исключало суровой регламентации и жесткого контроля со стороны окружающих. Кое-где существовало как бы табу на визиты жениха в дом невесты, пока он не сделает официального предложения, т. е. не попросит руки девушки у ее родителей. До той поры семья невесты делала вид, что не замечает парня, даже если тот постоянно торчал в дверях. Есть сведения, что раньше с приближением отца девушки жених должен был немедленно скрыться (по крайней мере, в Андалусии).

В других случаях посещение дома невесты не возбранялось, хотя и требовало соблюдения определенных правил. Так, в одном из эстремадурских селений первые визиты парня проходили в молчании, и лишь с течением времени он начинал вступать в общий разговор, а в дальнейшем подсаживаться к девушке и беседовать с ней, но не иначе как в присутствии кого-то из ее родных. В Астурии новьос, правда, оставались наедине в комнате над кухней, где собиралась вся семья, но при условии, что жених непрерывно будет стучать своим посохом в пол комнаты (т. е. в потолок кухни).

Манера общения жениха и невесты также имела существенные региональные особенности. Так называемые «пиро пос» — комплименты, любезные слова — были в большом ходу во многих местах, но особенно там, где ухаживание требовало умения поддерживать разговор, иногда ежедневно и по нескольку часов. Не случайно у тех же андалусийцев предложение юноши девушке стать его невестой обозначалось выражением «просить о разговоре». Несомненно, многое зависело от красноречия и при уже упомянутом «коллективном ухаживании», когда всего несколько минут давалось на то, чтобы попытаться заинтересовать девицу и выделиться в ее глазах (в особенности если комплименты полагалось рифмовать). В Эстремадуре, не довольствуясь человеческой речью, парень время от времени принимался ворковать по-голубиному. Зато в Кантабрии или Мурсии новьос, просидев бок о бок несколько часов, могли не обменяться и полудюжиной слов.

Повсеместно окна любимых девушек в канун праздников женихи украшали цветами, ветвями и плодами, а кое-где подвешивали еще всякого рода сладости, сдобы, корзиночки с яйцами и даже шелковые платки. До пробуждения своей избранницы даритель вынужден был все это охранять. Своеобразные способы сделать приятное невесте практиковались на востоке страны. В Валенсии участники ронд кроме гитар брали с собой еще и ружья. Жених, просунув ствол в окно возлюбленной, стрелял в потолок ее комнаты. А на острове Ивиса молодой человек, неслышно подкравшись к своей любимой по дороге из церкви, салютовал ей, выстрелив в землю у ног избранницы из большого мушкетона, причем делом чести для девушки было не испугаться внезапного оглушительного грохота. Выстрелы в честь невесты звучали здесь и в других случаях, например во время танца с ней или при прощании в ее доме.

Подарки, которыми обменивались молодые люди в период новьясго, были обычно скромными. Это объяснялось не только скромными возможностями, но и характером отношений, которые могли быть прерваны в любой момент. Кроме того, всегда имелась возможность дурного истолкования окружающими дорогостоящего подарка. В некоторых местах традиция регламентировала как дни взаимных подношений, так и их номенклатуру (баранья нога на праздник всех святых, кусок кулича в пасхальный понедельник и т. д.). Обременительность обязанностей новьос состояла в необходимости соблюдать строгий кодекс поведения; за этим следила вся община.

Молодые люди становились в каком-то смысле рабами друг друга: танцевать они могли лишь вдвоем, свободное время полагалось проводить вместе и т. д. Ежевечерние разговоры под окном тоже были не только правом жениха, но и его долгом. Особенно трудно приходилось девушке: в Арагоне, например, простой разговор со знакомым парнем на улице или даже появление в окне, когда мимо дома проходил чужой мужчина, могли скомпрометировать ее и повлечь за собой разрыв с ревнивым женихом.

Кое-где, например в Каталонии, о прекращении отношений между женихом и невестой и о том, что они теперь свободны, было принято уведомлять местное общество, как правило, в символической форме: парень вдевал цветок в петлицу, девушка привязывала его лентой к руке. Желающий выказать насмешливое отношение к бывшей возлюбленной цеплял к петлице или шапке вместо цветка кусок колбасы.

Целомудрие в общении жениха и невесты зиждилось, по-видимому, не столько на решетках и неусыпной бдительности окружающих, сколько на всеобщем убеждении (вполне разделявшемся и самими новьос) в том, что, потеряв невинность, девушка совершает грехопадение и теряет шансы выйти замуж за кого-либо, кроме того, кто ее обесчестил. Известно немало случаев, когда жених, страстно домогавшийся своей невесты и с огромным трудом улестивший-таки ее, немедленно отказывался от всех обещаний и оставлял девушку, искренне убежденный, что нельзя жениться на столь легкомысленной и безнравственной особе. Девушки воздерживались и от поцелуев, чтобы не уронить себя в глазах жениха и не потерять возможности в случае разрыва найти другого. Самое большее, что позволяли себе новьос (да и то не везде), это держаться за руки, отступая друг от друга при появлении посторонних.

Однако есть сообщения и о том, что в некоторых местностях добрачные половые отношения даже для женской половины молодежи не были препятствием при вступлении в брак, и общество относилось к ним вполне терпимо. Так, в ряде районов севера страны невеста, «согрешившая» с женихом, а затем так и не вышедшая за него замуж, могла тем не менее найти новых поклонников и среди них будущего мужа. Галисия и соседняя Астурия дают любопытные примеры «ухаживания в постели», когда невеста, «бронированная» множеством нижних юбок, с ведома родителей впускала в окно жениха, делившего с нею ложе. По мнению некоторых испанских исследователей, интимные отношения при этом полностью исключались. Совместный ночлег парня и девушки отмечался на летних пастбищах в западной части Астурийских гор, в то время как родители оставались в селении; все это отнюдь не вредило последующему замужеству. И наконец, нельзя не привести сообщения об экзотическом обычае леонской Кабреры. Здесь в начале мая после танцев при большом скоплении зрителей между парнями, закутанными в шкуры, с бычьими рогами на головах происходила яростная борьба из-за девушек. По завершении ее они с «добытыми» девушками парами отправлялись в «пахарес» (ометы, сараи для соломы), где и спали вместе на протяжении нескольких месяцев, после чего могли либо вступить в брак, либо разойтись. Есть упоминания о подобных обычаях — также не порождавших брачных обязательств и никого не компрометировавших — в прошлом в горных деревнях Кантабрии, где 3-месячное сожительство начиналось после коллективного паломничества к местным святыням.

Последний этап новьясго наступал после официального предложения, сделанного женихом или от его имени (так называемая petición de mano, т. е. «просьба руки»). Если оно принималось, то брак считался делом решенным. Нередко тогда же назначали время свадьбы (через несколько недель или месяцев), и расторгнуть новьясго было почти невозможно.

Формы предложения были достаточно многообразны. В подавляющем большинстве случаев оно делалось родителям девушки, согласие которой, очевидно, подразумевалось самим фактом новьясго. Впрочем, известны некоторые ритуализованные формулы предварительного обращения жениха к ней. «Ну, что ж, барышня, если ты никому не давала слова и хочешь дать его мне…» Или через нее к родителям, как у кантабрийцев, когда молчаливое ухаживание неожиданно прерывалось словами: «Если твои родители согласны, давай назначим оглашение…» Чаще всего согласие родителей достигалось в результате сватовства с участием как самого жениха, так и его родителей или других близких ему людей, в особенности пользовавшихся репутацией красноречивых и достойных. От лица жениха нередко выступали профессиональные посредники — сваты и свахи. Сват, называвшийся в Галисии chufón, в Астурии — embustero, т. е. обманщик, в Каталонии — ponderador, т. е. тот, кто склонен преувеличивать, и т. д., сопровождал жениха и всячески расхваливал его членам семьи девушки. В роли посредников часто выступали те, кто по роду своих занятий периодически посещал многие дома в округе, — лесники, портные, сборщики церковных пожертвований и др. Тот или иной ответ невестиной стороны нередко сопровождался соответствующей символикой: отказывая сватам, им выносили тыкву; в Каталонии в случае отказа начинали нарочито небрежно подметать пол, так чтобы пыль летела на жениха. В Мурсии жених приходил свататься с посохом, украшенным яркими лентами, и отец невесты мог с порога отказать ему, вышвырнув посох за дверь (отдать же его дочери, чтобы та повесила на стену, значило принять предложение).

Стремление избежать слухов и позора, связанного с отказом, зачастую заставляло стороны проводить предварительные переговоры втайне. При положительном их исходе сватовство приобретало характер праздничного обнародования свершившегося факта: в домах обоих новьос в этот день готовили угощение и собирали гостей. Сваты вручали невесте расшитую сумку с деньгами (в соответствии с принятыми нормами) и другие подарки; визит завершался застольем. Существовали и другие способы оповестить о помолвке: в Сеговии на воскресных танцах жених показывал всем какую-либо вещь своей невесты, а в Таррагоне друг жениха, отплясывавшего на площади со своей невестой, взрывал петарды у ее ног до тех пор, пока юбка на девушке не загоралась снизу.

В тех районах севера, где превалировало мелкое и среднее крестьянское землевладение, имущественное соглашение доминировало в обычаях предсвадебного цикла. Это соглашение (именовавшееся при официальном юридическом оформлении capitulaciones matrimoniales) было тесно связано с бытовавшей в тех местах (в отличие от юга и центра) традицией единонаследия и подписывалось при женитьбе наследника. В нем детально определялись не только размеры имущества, передаваемого родителями наследнику (и следовательно, привносимого им в брак), но и сроки этой передачи (немедленно и целиком, или по частям, или после смерти родителей и т. д.), а также ее условия (обязательства содержать всех домочадцев, а также выделить определенную часть средств тем братьям и сестрам, которые захотят жениться или покинуть отчий дом). Во многих районах Каталонии свадьбу без соглашения воспринимали как отклонение от нормы и называли «цыганской свадьбой». Однако среди бедняков, т. е. тех, кому особенно нечего было оставлять своим детям, этот обычай не практиковался. Браки бесприданниц называли «святыми» или «как у Иосифа и Марии».

Место «деловой части» среди других обычаев варьировалось в зависимости от сложившейся традиции. Иногда она как бы сливалась со сватовством: галисийский чуфон от славословий в адрес жениха переходил (если встречал поощрение родителей невесты) к обсуждению материальной стороны дела; саламанкский жених после традиционной формулы предложения сообщал о своем имущественном положении и т. д. В ряде мест официальное сватовство фактически сводилось к выработке условий для подписания брачного контракта; реже имущественное соглашение выделялось в самостоятельный этап и могло совершаться за неделю и даже накануне свадьбы (в Ла Манче), однако в любом случае лишь его утверждение обеими сторонами означало их санкцию на брак.

Встреча могла происходить в доме одного из новьос, в местной таверне или у нотариуса, помогавшего улаживанию споров и оформлявшего итоговый документ; в Верхнем Арагоне собираться полагалось на нейтральной территории под дубом, желательно на равном расстоянии от обоих домов. Жених и невеста обычно не принимали в этом участия, с трепетом ожидая решения своей участи. Случалось, они с грустью расходились, возвратив друг другу скромные подарки, поскольку считали себя обязанными уступить амбициям не сумевших договориться отцов. Зато успешные переговоры отмечались застольем.

Там, где система единонаследия отсутствовала, а также среди многочисленного малоимущего населения дело упрощалось. Подразумевалось, что жених, явившийся свататься, располагает суммой, необходимой для устройства собственного очага, и принятие предложения обязывало его тут же передать эти деньги невесте.

Помимо соглашения о материальной стороне брака, в каждой местности существовала своя номенклатура вещей, требовавшихся от каждого из новьос. В Андалусии, где ответственность за исходную экономическую базу молодой семьи фактически ложилась на плечи жениха, невеста должна была обеспечить только кровать и постельное белье. Случалось иногда, что из-за бедности ее семьи кровать оказывалась низенькой, а матрац — набитым соломой или сухими листьями. У восточных басков при достижении дочерью 13-летнего возраста отец выделял ей участок земли, на котором та сеяла и выращивала лен, а затем, собрав и обработав его, собственноручно шила полотняную одежду и постельное белье, что вкупе с кухонной и столовой утварью составляло ее приданое. В кастильской провинции Авила стороны делили расходы на изготовление матраца для брачного ложа: невеста оплачивала материю, жених — шерсть для набивки. В провинции Толедо полученный невестой от жениха свадебный наряд зачастую был именно тем нарядом, в котором выходила замуж его мать, в свою очередь получившая его от своего будущего супруга.

Одежда невесты и жениха, в частности у каталонцев, помещалась в специальные сундуки, различавшиеся по материалу и украшениям у богатых и бедных. Мулы, нагруженные этими сундуками, составляли характерную часть свадебной процессии.

Помолвка обычно сопровождалась обменом подарками между самими новьос, а также членами их семей (также в соответствии с определенным регламентом). Эти подарки были гораздо более весомыми, чем в период «неформализованного» новьясго, и по сути дела дополняли собой приданое (dote от лат. dare, т. е. давать, дарить) обеих сторон, составляя практически неотделимую от свадебного цикла статью расходов. Представляли же они собой одежду, украшения, съестное, а также деньги. Так, в провинции Толедо жених должен был закупить обувь для всех родственниц невесты. Иногда ей самой дарили веретено или ножницы, намекая на то, что от нее ждут трудолюбия и т. д. Весьма часто накануне свадьбы приданое невесты выставлялось на всеобщее обозрение, иногда в форме представления жениховой родне, с подробным перечислением и подобающими случаю прибаутками; здесь же могли демонстрироваться и ее подарки жениху.

В своеобразный ритуал превращался — во всяком случае, в некоторых северных районах — перевоз приданого к месту жительства новой семьи. Так, у басков его везли на скрипучей повозке, запряженной быками, причем вещи были сложены так, чтобы все венчала, например, прялка с пучком льна. К бычьему ярму подвешивали колокольчики, а впереди гнали баранов с раскрашенной шерстью и позолоченными рогами, обвязанными лентами.

Договариваясь о дне свадьбы, учитывали, что ей должны предшествовать три воскресных оглашения в церкви — так называемые «амонестасьонес» (amonestaciones). Обычай такого рода публичных оповещений о предстоящем событии к XIX в. широко распространился, хотя нередко сочетался с другими, выполнявшими ту же функцию (как, например, поездка новьос на ярмарку или поклонение святым местам верхом на одной лошади). Церковным оглашениям сопутствовала определенная обрядовая практика. Так, в провинции Авила, как и во многих других местах, присутствие в это время в церкви жениха и невесты считалось дурной приметой. Зато в день первого оповещения в доме жениха устраивалось пышное застолье, на которое он должен был, сопровождаемый родными и близкими, лично пригласить невесту и ее окружение; второе и третье оповещения отмечались там же, но уже не пиром, а всего лишь обедом, на который приглашали только невесту с подружкой. В Арагоне выделялось второе оглашение, после которого жених устраивал для всех танцы и угощение, в Наварре — третье, когда односельчане отправлялись поздравить семьи новьос и выпить за их здоровье.

Обычай устраивать прощальные холостяцкие пирушки широко бытовал в Испании, хотя и не был повсеместным, а тем более единообразным. В одних местах их устраивали только женихи, в других — женихи и невесты раздельно, каждый для своих друзей. У басков в канун свадьбы местные юноши и девушки приходили к дому невесты, распевая подходящие случаю грубоватые куплеты с разного рода эротическими намеками, за что и получали угощение. Вечеринки в домах каждого из новьос могли сливаться в единое предсвадебное торжество, и веселая компания переходила от одного застолья к другому, разыгрывая при этом церемонию выкупа невесты у ее родных для жениха. Устройство холостяцких сборищ далеко не всегда зависело от доброй воли новьос: попытка уклониться могла повлечь за собой серию «кошачьих концертов», погребальный звон и заупокойные молитвы по их адресу и даже прямое физическое насилие. Кое-где, созывая «мальчишник», откупались тем самым от необходимости приглашать его участников на свадебный пир следующего дня.

На свадьбу (boda, возможно, от готского vidan — соединять, связывать) приглашали чаще всего сами новьос, вместе или порознь, в сопровождении друзей и подруг, а иногда при участии кого-либо из «чинов» предстоящей свадьбы. Считалось необходимым, чтобы гости — в особенности близкие люди — были приглашены заранее, лучше до первого оглашения в церкви. Нарушение этого условия расценивалось как обида и могло дать основание для отказа от участия в торжестве.

Зафиксирован ряд любопытных обычаев, преимущественно в северной части страны, относившихся ко времени, непосредственно предшествовавшему брачной церемонии. В Леоне жених накануне свадьбы совал свой посох в окно невесты, которая должна была возвратить его, украсив лентами, на следующий день. В Астурии жених проводил предсвадебную ночь в доме невесты, сидя у кровати девушки, завернутой в простыню; здесь же находилась ее крестная мать.

В традиционной сельской Испании, как и во многих других областях Европы, наиболее предпочтительным временем для свадеб была осень, когда после горячей поры сбора урожая появлялась возможность, с одной стороны, несколько «расслабиться», а с другой — устроить свадебный пир с наименьшими (в сравнении с прочими временами года) затратами. Однако такая «хозяйственная привязка» разумеется, не была жесткой, и хотя ноябрь, похоже, оставался наиболее «урожайным» по числу заключенных браков, свадьбы игрались и в другие месяцы: в конце лета, после жатвы (в Эстремадуре), в ярмарочный период начала осени или весной (в Арагоне), преимущественно зимой (в провинции Авила) и т. д., т. е. практически на протяжении всего года (тем более что региональные традиции проявлялись лишь в тенденции, допуская всевозможные индивидуальные отклонения). Правда, во многих местах несчастливым в этом смысле считался май («майские свадьбы смертельны», — гласит поговорка жителей Менорки), но так думали отнюдь не всюду. У галисийцев, и, очевидно, не только у них, дурным предзнаменованием было жениться на пасху.

При выборе дня свадьбы почти всеобщим правилом было стремление избежать вторника, предвещавшего несчастье, что отразилось в известной поговорке: «Во вторник не женись и не отправляйся в путь». В какой-то степени сказывалось влияние местных традиций, в соответствии с которыми женились, например, в понедельник, субботу или в те дни, названия которых содержат букву «r» (miércoles — среда, viernes — пятница) и т. д.

Иначе обстояло дело с выбором времени суток. Вошла в обычай практика, согласно которой венчание совершалось в определенные часы (например, у галисийских рыбаков — в 6–7 часов утра, в саламанкской Альберке — в 9 утра, в провинции Авила — в 10–11 и т. д.). Это, кстати, облегчало тайные браки, заключавшиеся в неожиданное, «внеурочное» время. Однако в ряде районов момент венчания зависел от имущественного положения новьос и, видимо, обозначился как фактор престижа: чем позже происходила церемония, тем больше следовало за нее заплатить, так что утром или днем женились бедняки, вечером и ночью — те, кто побогаче.

Свадебные наряды новьос, в особенности невест, чрезвычайно разнообразны в пределах Испании. Почти повсеместно в день бракосочетания невеста облачалась в особое свадебное платье, которое не полагалось надевать в ином случае и прежде всего накануне самого торжества. По традиции свадебный наряд, который невесте преподносил (или оплачивал его покупку) жених, выделял ее среди всех прочих своей пышностью. Так, в селении Лагартера (провинция Толедо) он включал, в частности, несколько различавшихся по цвету (белых, голубых и черных) и по фактуре (шерстяных и бархатных) коротких юбок, на которые сверху надевалась еще одна — черная, обшитая разноцветными лентами — юбка, а также богато орнаментированный фартук, пестрые чулки и кофейного цвета башмаки с рисунком и серебряными украшениями. Девушка, получившая подобный многоцветный наряд от будущей свекрови через своего жениха, считала необходимым добавить к нему еще хоть одну вышивку и какой-нибудь дорогой камень.

Судя по имеющимся данным, в XIX в. в одежде новобрачных многих испанских регионов преобладал черный цвет, который для невесты где более, а где менее интенсивно вытеснялся белым — явно под городским влиянием. Внешний облик новобрачной благодаря неординарности ее наряда выделял ее среди других женщин: так, на андалусийской свадьбе невеста могла блистать белым платьем, тогда как одежда ее подруг была разноцветной, а всех прочих женщин — черной. Но нередко свадебные наряды новьос представляли собою всего-навсего праздничную одежду (в соответствии с традицией данной местности), и в таких случаях новобрачные внешне почти или вовсе не отличались от своих молодых гостей. Некоторые авторы усматривают в этом желание, смешавшись с группой себе подобных, обмануть злые потусторонние силы. В ряде мест, где уровень жизни был особенно низок, обычай обходиться без специального свадебного убранства объяснялся просто нуждой.

Один из свадебных чинов в Испании — это так называемые падринос де бода (padrinos de boda, т. е. по сути своей посаженые родители). Церковный канон не требовал их участия в брачной церемонии, и во многих городах Каталонии, например, свадьбы обходились без них. Однако на большей части территории страны традиции, как правило, включали падринос де бода, хотя принцип их выбора и функции существенно варьировались. На роль падринос де бода (пары, составленной из падрино и мадрины) могли быть приглашены, к примеру, мать жениха и отец невесты, отец жениха и мать невесты, старший брат жениха с женой, крестные родители, друзья и др. Более или менее последовательная тенденция отмечалась лишь на юге страны и проявлялась в практике избрания обоих падринос только со стороны жениха.

Посаженые родители повсеместно выступали в роли организаторов и наиболее активных участников свадебной процедуры на всех ее этапах, а также в качестве опекунов жениха и невесты. Эта опека выражалась не только в постоянном сопровождении новобрачных: в свадебной процессии, во время венчания, где падринос в ряде случаев оказывались единственными женатыми участниками церемонии, за праздничным столом и т. д., — но и в предсвадебных наставлениях и советах, которые получали будущие молодожены, проводя свою последнюю «холостую» ночь в доме, соответственно падрино и мадрины, а также в их охране и защите от предусмотренных обычаем шутливых покушений. Так, у горцев Кантабрии именно падрино должен был выкупить невесту, схваченную местными парнями при выходе из церкви.

В крестьянских общинах севера в деятельности падринос де бода явно превалировала организаторская, «обрядовая» сторона, и каких-то особых расходов они не несли, хотя иногда и должны были преподнести особо ценный подарок или устроить угощение вскоре после свадьбы, т. е. в целом отправление этой должности было не столько обременительно, сколько почетно. Однако в других местах прослеживалась тенденция к тому, чтобы возложить на падринос де бода ощутимую часть затрат на свадебный пир, что определенно влияло на принципы их избрания. В Арагоне, например, местный богач, приглашенный в посаженые отцы к молодой крестьянской паре из не слишком состоятельных семей, предоставлял свой дом для свадебного застолья и оплачивал угощение. При этом полагалось, чтобы о хлебе, вине и масле, а также посуде, столах и стульях позаботились сами виновники торжества. Особенно недвусмысленный обычай установился на юге страны, в районах концентрации безземельных и малоземельных крестьян. Для этих бедняков вопрос о выборе посаженых родителей сводился именно к тому, чтобы найти кого-либо, кто возьмет на себя расходы по церковному бракосочетанию. И потому в этом качестве частенько выступали местные богачи — работодатели и землевладельцы.

В качестве организаторов и действующих лиц мероприятий свадебного цикла выступали ближайший друг жениха (холостой) и наиболее близкая подруга невесты (незамужняя), которые в таком случае в Эстремадуре, например, назывались «второй жених» и «вторая невеста»; в Каталонии из друзей или молодых родственников выделялся el fadri major (старший парень); в других местах подруга невесты получала название jarrera (подвязка) и т. д. Они всюду сопутствовали новобрачным, вместе с ними возглавляли свадебную процессию, верховодили за столом, «стимулировали» гостей на подарки молодым, первыми пускались в пляс и вообще всячески развлекали присутствовавших на свадьбе.

Эту постоянную функцию в Каталонии добросовестно осуществлял уже упомянутый «аббат дураков». В ожерелье из ложек и вилок, со множеством колокольчиков на поясе он возглавлял свадебную процессию, а за пиршественным столом ему следовало быть самым шаловливым и буйным, и чем эксцентричнее и отчаяннее оказывались его проказы, тем лучше, по всеобщему мнению, он исполнял свои обязанности.

Разумеется, помимо «формально ответственных» за веселье на свадебном обеде, публику потешали признанные местные шутники, от которых ждали, что они блеснут остроумием и фантазией: скажут или споют что-нибудь нестерпимо двусмысленное, подсунут невесте под видом подарка какого-нибудь зверька или птицу, напугав девушку до полусмерти, затеют бросаться фруктами за столом и т. д.

В некоторых местах было принято, чтобы ранним утром, еще до церковного венчания, новьос отправились на исповедь, после которой они расходились по домам и ожидали там назначенного для церемонии часа. Кое-где, например в Эстремадуре, этот поход превращался в более заметный этап свадебного цикла: молодые люди, исповедовавшись и причастившись, отправлялись — в сопровождении друга жениха и подруги невесты — в дом последней на завтрак, а затем жених возвращался домой.

Свадебная процессия обычно разделялась большими и меньшими временны ми интервалами на ряд этапов, и ее традиционный маршрут пролегал от дома жениха к дому невесты, оттуда — в церковь, затем к месту праздничного застолья и, наконец, к дому жениха. Многое зависело, естественно, от того, в одном или в разных селениях проживали жених и невеста, какой именно дом выбран для свадебного пира и для совместной жизни молодоженов, когда полагалось перевозить невестино приданое и т. д. Почти универсальной, насколько можно судить, была тяга к тому, чтобы устраивать и венчание, и праздничный обед на «невестиной территории»; этот обычай особенно тщательно соблюдался, когда она проживала в другой деревне, если же речь шла об односельчанах, его практически не придерживались.

Званые на свадьбу гости сходились незадолго до венчальной церемонии к дому того из новьос, чьей семьей они были приглашены. У горцев Сантандера, к примеру, родных и друзей жениха, собиравшихся во дворе его украшенного по случаю торжества розами и тимьяном дома, поили без ограничения вином под звуки волынок; тем временем кто-нибудь уже спешил в церковь звонить в колокола. В некоторых селениях Астурии к дому невесты сходились девушки со всей округи в белоснежных нарядах, с бубнами в руках.

В назначенное время партия жениха отправлялась за невестой. Друг жениха стучал в дверь ее дома, что было сигналом для выхода невесты с ее окружением, и обе группы шли к церкви. Значительно реже новьос и их свиты встречались на площади, по дороге к храму; в городе встречу могли назначить непосредственно у дверей церкви.

В свадебной процессии в одних случаях участвовали все многочисленные гости с обеих сторон, в других же случаях существовали труднообъяснимые ограничения относительно определенных лиц (например, родителей, матери невесты, незамужних девиц, или, напротив, женатых людей и т. д.). Во главе шествия выступали волынщик (у галисийцев), «аббат дураков» (у каталонцев), священник и другие, но чаще всего невеста или жених с ближайшим окружением. Обычно новьос могли приблизиться друг к другу лишь у церковных ворот, перед самым началом венчания, а до этого от дома невесты к церкви они двигались хотя и в одной процессии, но порознь. Шествие на этом отрезке пути во многих селениях организовывалось по принципу разделения полов, так что жених, его друг и падрино возглавляли мужскую группу, а невеста с подругой и мадрина — женскую (обе группы обычно следовали одна за другой, но в Саламанке, например, они двигались двумя длинными параллельными вереницами).

На обратном пути порядок мог сохраниться прежним, но кое-где он намеренно изменялся: на смену разделения полов приходило смешение: там, где в церковь первой шла женская группа, теперь она уступала свое место мужской и т. д. В Каталонии на церемонию бракосочетания каждого из новьос сопровождали его родители, а обратно — родители только что обретенного супруга. Свадебная процессия часто шествовала под музыку и пение; в Лагартере ее сопровождал многочисленный хор и струнный (гитары и бандурильи) оркестр, составленный из парней селения. Нередко хоровое пение сопровождало все этапы свадебного цикла. В песнях комментировались действия его участников и даже те чувства, которые, как предполагается, они должны были испытывать. В Галисии невеста в определенные моменты вступала с «сольной партией».

Широко известен обычай запускать ракеты и стрелять из ружей по пути следования свадебной процессии. В Арагоне собравшаяся у церкви толпа приветствовала ружейным салютом утвердительный ответ вступающих в брак на вопрос священника об их желании стать супругами. Но особенно усиливались шум и всеобщее ликование по окончании церемонии, на пути из храма. Новобрачных осаждали жаждущие их поздравить, гремели аплодисменты и здравицы в их честь, звучали свадебные песни; молодых людей осыпали зерном и горохом (в Андалусии) или конфетами (в Каталонии), причем порою делали это даже в церкви, не дожидаясь конца церемонии венчания. В Эстремадуре «обстрелу» пригоршнями зерна подвергалась одна лишь новобрачная. По завершении церковного обряда в толпу гостей и зрителей, к радости ребятишек, бросали засахаренный миндаль. Ненасытная детвора не отставала и от уже двинувшейся процессии, вымогая любимое лакомство криками: «Бросайте, бросайте еще, иначе помрет ваша молодая!» Кое-где шествие на обратном пути вновь разделялось на «невестину» и «женихову» группы, каждая из которых отправлялась в дом «противоположной» партии с поздравлениями.

Интересно, что в некоторых местах бытовал обычай своеобразного дублирования официального обряда: перед его началом у церковных дверей посаженые родители надевали на будущих супругов ярмо, публично их таким образом соединяя. Известны селения, где вся официальная церемония проходила на церковной паперти. В одном из местечек Каталонии жениху полагалось находиться снаружи, а невесте — внутри церкви.

Необходимость ехать за невестой в другое селение видоизменяла ритуал и дополняла его целым рядом компонентов, возможно более архаичных, как бы подчеркивавших, что речь идет уже не о соглашении двух семей, а о соприкосновении двух общинных коллективов. У арагонцев, к примеру, поезд жениха следовал на богато украшенных, покрытых нарядными попонами лошадях. Впереди везли свадебное платье, предназначенное для вручения невесте, следом ехал жених со своим другом — espadero («меченосцем»), и уже за ними — прочие, по степени близости. До прибытия на место и встречи с невестой не полагалось ничего есть. В ее доме приехавшим представляли поочередно всех женщин, начиная с самой пожилой, и в последнюю очередь невесту. Во многих селениях вековая традиция побуждала жителей устраивать испытания и чинить препятствия жениху-чужаку. Так, в Галисии, когда он, не сходя с седла, пил во дворе своей суженой поднесенное ею вино, все собравшиеся старались напугать лошадь, швыряя ей под ноги что попало, чтобы она шарахнулась и вино пролилось; если парень оказывался на высоте и не допускал этого, брак обещал быть многодетным. В Сантандере уже на пути к церкви местные парни имитировали засаду, нападение и захват невесты, однако их требования отступного были вполне реальны, и несговорчивый чужак рисковал тем, что свадьба могла не состояться. В Каталонии от всех преград на пути к венцу оставалась лишь лента на дверях церкви, но и ее убрать можно было, лишь заплатив выкуп.

Примечательный элемент церковного бракосочетания в Испании — обычай передачи женихом будущей супруге так называемого «арра са» (arrás) — 13 монет, которые только что благословил священник вместе с обручальными кольцами. Эти монеты полагалось хранить всю жизнь и тратить лишь при крайней нужде.

Завершающий этап свадебной процессии — переезд новобрачной с приданым в дом жениха (он был характерен преимущественно для северных областей полуострова) — также, как правило, давал повод к вмешательству окружающих. Поезду преграждали дорогу уже при выходе из церкви, затем при выезде из селения и при въезде в другое, т. е. в то, в котором она должна была теперь жить, или просто лежавшее на пути. Чтобы получить право ехать дальше, поезжанам приходилось раскошеливаться. Если препятствие символизировалось лентой, то после уплаты «дани» невеста украшала себя ею, и тогда по прибытии на место ее платье пестрело целым ворохом разноцветных лент.

На острове Менорка помехи на пути свадебного поезда были отнюдь не символическими. Их преодоление новобрачными считалось обязательным, и от него нельзя было откупиться. Дорогу загромождали груды камней, поваленные деревья, кучи колючих веток, сучьев и сухой травы, которую поджигали при приближении праздничной кавалькады. Все хлопоты по устройству «встречи» по большей части брали на себя все те же молодые парни. На разных этапах свадебного цикла за этой группой признавались особые права. Яркий тому пример среди прочих — каталонский обычай, согласно которому невесту, перед тем как ей отправиться из дому под венец, целовали все юноши — участники процессии. Интересно, что в одном из селений эту обязанность — обниматься и целоваться с парнями — выполняла местная распутница, специально приглашенная на свадьбу.

В источниках упоминается ритуал ввода новобрачных во владение домашним хозяйством. Так, в Арагоне отец или дед представляли новому наследнику домашних животных, то же самое делала старшая хозяйка по отношению к молодой жене. Распространенным символическим действием была передача невестке свекровью большой разливательной ложки; другими атрибутами домашней власти, владелицей которых в торжественной обстановке становилась молодая хозяйка, могли быть ключи от дома, висячий замок, серебряный колокольчик (на Балеарских островах). В Басконии свекровь подносила входящей новобрачной освященную воду, в Каталонии встречала на первой ступеньке крыльца, обнимала и таким образом вводила в дом; здесь же, но в других местах невесте, прежде чем войти в дом, полагалось поцеловать его порог.

Одним из проявлений вполне понятного отношения к свадьбе, как к событию, далеко выходящему из ряда будничных дел и забот, можно считать широко бытовавшее в Испании стремление устроить свадебное пиршество с приличествующим случаю размахом. При этом основным стимулом, похоже, часто оказывалось не только и не столько желание самих новьос (главным образом, конечно, членов их семей) «не ударить в грязь лицом», соблюсти традицию и продемонстрировать свою имущественную состоятельность, сколько заинтересованность самой общины в проведении праздника и участии в нем как можно большего числа односельчан. За это говорит существование целого комплекса закрепленных обычаем мер, призванных, с одной стороны, не позволить члену коллектива уклониться от своего долга, а с другой — оказать ему возможную помощь, в какой-то степени возместить экстраординарные затраты (вплоть до того, что во многих селениях обязанностью определенной группы людей считалась организация свадьбы практически в складчину для соседей-бедняков).

Застолье, как правило, имело различные варианты; оно могло быть скромным, а могло быть и весьма пышным, что существенно влияло, в частности, на традиционный регламент. Так, при скромной свадьбе устраивали только обед, а при богатой еще и ужин. Более того, уже выработалась практика подразделения гостей на две категории: одни получали приглашение на праздничный пир, другие — лишь на официальную церемонию, причем если последних можно было оповестить накануне, то первых во избежание обиды и отказа требовалось пригласить заранее. Публика, званная только в церковь, тут же у порога храма или несколько позже, у дверей дома, где стояли накрытые для более узкого круга столы, получала легкое угощение, состоявшее из шоколада, галет, сигар. Кроме того, она могла принять участие в танцах по окончании застолья.

Вошел в обычай и ряд других способов облегчить тяжелое бремя расходов, связанных с бракосочетанием: деление их поровну между двумя сторонами, устройство пиршества последовательно в домах обеих семей (в Галисии, например, за обед «отвечала» семья жениха, за ужин — семья невесты) и т. д. Вместе с тем на первом месте оставался в этом плане сбор пожертвований с односельчан. Сидевшие за столом гости, хором напевавшие: «Из одной руки в другую — ступай к невесте», передавали подарки, а невеста, на которой кончался этот импровизированный конвейер, должна была тут же демонстрировать все, что получала, и благодарить. Существовал определенный порядок как в отношении очередности поднесения подарков, так и их количества, а также «ассортимента». Широко практиковался сбор денег на поставленный посреди стола поднос. В провинции Саламанка корзины овощей, зерна, орехов, корнеплодов и т. д. вручали молодым после свадебного пира и каждый сделавший подарок получал право танцевать с невестой.

В Эстремадуре и Леоне после пира все собирались на сельской площади, где на специально принесенном столе уже были приготовлены корзины с люпином и кувшин с вином. Под звуки тамбурина даритель за свое подношение получал стакан вина и горсть люпина, после чего пускался в пляс с новобрачной, а порою она так и танцевала с кожаным бурдюком в руках, из которого очередной партнер отпивал глоток. В одних случаях невеста получала в руки деньги, в других — картофелину с зарубками по количеству обещанных монет. Иногда монеты вкладывали в специально разрезанное яблоко (и танец с невестой там так и назывался — manzana, т. е. яблоко), или целое яблоко утыкивалось монетами так, что походило на ежа. Порою претендент подходил с монетой в зубах, и так же в зубах невеста должна была держать эту монету во время танца с ним. Зачастую почетное право потанцевать с молодой больше напоминало неизбежную обязанность, уклонение от которой воспринималось как тяжкая обида. Мало того, кое-где подлежал оплате и танец с женихом.

Не довольствуясь подарками, полученными от многочисленных гостей, а также деньгами, собранными во время застолья, «на башмачки для первенца», за танцы с невестой и т. д., молодые в сопровождении «свиты», а иногда и музыкантов обходили все селение, собирая «дань» с неприглашенных земляков. Постучав в дверь, они обещали выглянувшим хозяевам: «Бог вам за это воздаст». После этого укладывали в мешки и сумки полученные дары (деньги, хозяйственную утварь, продукты и т. д.)

Угощение на свадебном пиру должно было соответствовать значимости момента. Возможно, не является преувеличением утверждение, что гости на свадьбе в селении Лагартера съедали больше мяса, чем все жители этого селения в течение месяца. Для подготовки праздничного стола, как правило, приглашали наиболее опытных стряпух-односельчанок с тем, чтобы свадебная трапеза была не только обильной и разнообразной, но и вкусной. Разумеется, подававшиеся гостям блюда в каждом случае обусловливались местной традицией: в Галисии, к примеру, это был суп из вермишели, приправленный шафраном, горы трески и мяса, рисовая каша с молоком, слоеные пирожки; в Эстремадуре — трипикальо, т. е. жаркое из козьего мяса с картофелем, рисом, рыбой и др.; в Валенсии — знаменитая рисовая паэлья (род плова) с цыпленком, бульон, настолько густой, что его «можно резать ножом», и настолько острый, что «может поднять мертвеца»; в Кастилии — косидо, блюдо из мяса и овощей с большим количеством гороха; на Канарских островах — похлебка из мяса семи видов животных с горохом и картофелем и т. д. Приготовление некоторых из этих блюд имело настолько обязательный характер, что свадьба без них просто не мыслилась.

Наряду с прямым или косвенным «коллективным участием» односельчан в обеспечении свадебного торжества существовала и иная практика. Нередки сообщения о том, что свадебные расходы брал на себя касик, помещик или другой богач (особенно на юге, в меньшей степени в других местах), причем если он этого не делал, то молодые люди вынуждены были «женихаться» или неофициально сожительствовать (как андалусийские батраки) годами, а то и всю жизнь. Эти сообщения свидетельствуют, видимо, о том, что роль сельского коллектива там, во всяком случае в данном аспекте его функционирования, была невелика либо по каким-то причинам существенно ослаблена.

Упрочившееся кое-где обыкновение отмечать заключение брака без особой пышности, сводить его лишь к храмовой церемонии или довольствоваться вместо пира скромным и не слишком долгим обедом в кругу семьи, можно было бы рассматривать как результат ставшей привычной — в силу определенных социально-исторических условий — бедности. Однако не всегда традиция умеренности может быть прямо связана с экономическим положением. Примечательны, к примеру, запреты на особо крепкие вина и даже курение за столом в арагонских горах; напиваться на свадьбе допьяна почиталось здесь большим бесчестьем. Французский путешественник, попавший на простой и скромный свадебный обед к крестьянам острова Менорка, сообщал, что если бы не случайно оказавшееся у него с собой вино, участники пира удовлетворились бы чистой водой.

Особое место в свадебной обрядности — и отнюдь не только на пиру — занимал свадебный хлеб, необычный по форме (например, украшенный вылепленными из теста фигурками или просто представляющий собой человеческую фигуру), размерам и способу изготовления. В кастильской провинции Куэнка для выпечки свадебного хлеба смешивали муку, принадлежавшую обеим роднившимся семьям, в провинции Лерида (Каталония) его должны были делать сами новобрачные, а в окрестностях города Толедо — все девушки, приглашенные на свадьбу. Часто хлеб несли к алтарю для благословения священником, который иногда, благословив, и съедал его: в иных местах это делали сами новьос и другие участники церемонии, а то и все желающие без исключения. Если это происходило по окончании свадьбы, то раздача кусочков хлеба превращалась в своеобразный обряд, сопровождавшийся традиционными или импровизированными куплетами под звуки бубна или другого инструмента. Раздачу предваряла целая процессия: изделие из теста несли на растянутом платке, держа его за концы, четверо парней. Этому действу придавалось настолько большое значение, что на него колокольным звоном созывали народ со всего селения. Равным образом невесте-чужачке полагалось при въезде в селение жениха раздавать кусочки свадебного пирога своим новым соседям (в Астурии).

Украшавший свадебный стол хлеб или пирог мог послужить призом, достававшимся, например, победителю застольного песенного состязания, соревнования тостов или соперничества в беге, причем счастливец, как правило, делил свою награду со всеми участниками. Хлеб мог стать и предметом аукциона, компенсацией гостям за их подарки и т. д. Как бы там ни было, особая ценность этого хлеба ни у кого не вызывала сомнений.

Застольный регламент варьировался в зависимости от местных традиций, развлекательный характер одних моментов не исключал серьезности других, но общим фоном оставались игры, песни, стихотворные импровизации, веселые тосты, всякого рода шутки и розыгрыши. Далеко не всегда они были безобидны, нередко отличались скабрезностью и даже грубостью, прежде всего по отношению к молодым. Вполне можно было ожидать, что невесте подадут в качестве угощения огромную обглоданную кость или же супницу, под крышкой которой находились живые крысы, новорожденные котята или готовые с шумом взлететь птицы.

Существовал обычай совместной трапезы новобрачных из одной тарелки, при этом гости приветственными возгласами, песнями и тостами выражали им свою радость и симпатию. В Каталонии, незаметно забравшись под стол, с ноги невесты стягивали туфлю, передавая ее затем из рук в руки и делая таким образом сразу многих соучастниками похищения, а значит, и претендентами на выкуп, который жениху следовало уплатить похитителям. Так что не в его интересах было долго упрямиться. Здесь же у невесты похищали подвязку, и этот трофей немедленно делили на части среди парней и девушек. В одном из районов Астурии уже упоминавшийся свадебный хлеб именовался «хлеб плача», так как немедленно после его раздачи в конце торжества для невесты наступало время покинуть родительский дом. В соответствии с обычаем она искренне или притворно плакала, отказываясь уходить, цеплялась за скамьи, а ее родственницы и подруги тоже поднимали крик. В конце концов жених силой выводил девушку на улицу.

Из обрядовых действий, совершавшихся молодоженами, известен обход ими селения, в котором происходила свадьба. В одних случаях это делалось под вечер в день торжества, и по дороге они должны были танцевать, в других — поутру на следующий день на повозке в сопровождении местных парней, угощавшихся по дороге на счет присутствовавшего здесь падрино.

Свадебное застолье не обходилось без танцев. Когда за стол садились несколько раз в течение дня, «антракты» нередко заполнялись танцами, они же и завершали свадебный пир. Хотя право на участие в них имели все жители селения, начинать полагалось молодоженам, причем в разных вариантах: друг с другом, невеста со священником или с падрино, невеста с подружкой, а жених с падрино и т. д. В иных случаях невеста танцевала медленно и с серьезным видом, тогда как все остальные носились и прыгали вокруг нее под быструю и веселую музыку.

Существовала, впрочем, и прямо противоположная традиция, по которой новьос вовсе не полагалось танцевать на собственной свадьбе. Не должны были танцевать и участники свиты жениха (в селении невесты) и сопровождающие невесту (в селении жениха).

Отнюдь не шуточный, а скорее жестокий и варварский характер, на взгляд стороннего человека, имели те обычаи, в согласии с которыми новобрачные подвергались преследованиям окружающих (особенно молодежи). Зачастую внешне они более всего напоминают все то же дозволенное традицией веселое вымогательство. Так, в провинции Авила под конец свадебного празднества падринос старались ни на миг не оставлять молодых супругов во избежание их похищения, которое сделало бы невозможной первую брачную ночь; от агрессивных похитителей приходилось откупаться. В провинции Саламанка молодожены вынуждены были платить отступное — вином и шоколадом — насильно удерживавшим их шутникам.

Однако в других местах выкуп во избежание «законных» издевательств не практиковался, что указывает на иную, очевидно, значительно более сложную и древнюю их природу. Единственное, что могли сделать новобрачные — попытаться спастись бегством, но их мучители заранее — еще до окончания пира — запирали окна и двери. Если же жениху и невесте все-таки удавалось бежать, то на них устраивалась настоящая облава. Пойманных усаживали на осла во главе шутовской процессии, иногда привязав спинами друг к другу; их могли посадить в повозку и колоть острыми палками, разрывая одежду, могли самих впрячь, как быков, в плуг и заставить пахать деревенские улицы (провинция Самора). В одних селениях довольствовались тем, что просто секли жениха, в других молодоженов сажали в лохань с водой, после чего жених должен был трижды крикнуть петухом, а невеста, скорчившись для большего сходства с курицей, прокудахтать три раза и т. д.

Особенно привлекала молодых озорников возможность испортить своим друзьям первую брачную ночь. Если тем не удавалось скрыть место своего ночлега, эта ночь могла превратиться для них в серьезное испытание. Так, в Арагоне после того как подруги невесты готовили брачное ложе, парни напускали туда муравьев, насыпали соли, колючих семян, щетины, мелко нарезанного конского волоса, подвешивали колокольчики и старые котелки. Иногда они делали так, чтобы кровать обрушилась, как только на нее лягут, или же прятались под ней, чтобы напугать молодых. С той же целью прятали в их комнате осла и т. д. Мало того, к уединившимся молодоженам постоянно стучались и врывались, принося шоколад или куриный бульон с торчавшей в нем ножкой «для придания сил и бодрости», горланили под окнами серенады, а то, взломав запертую дверь или выбив окно, выволакивали новобрачную из дома и силком водили ее полуодетую по улицам и окрестным полям.

Не меньше неприятностей причинял молодым супругам и как бы противоположный по своей направленности и явно отличный от предыдущих по происхождению обычай их насильственной изоляции. В особенно отчетливой форме он сохранился на Балеарах. На Менорке «домашний арест» длился несколько дней, и выходить разрешалось только ночью, а на Мальорке парни бесшумно замуровывали дверь дома, где новобрачные проводили первую ночь, и соглашались выпустить их, лишь вдоволь насладившись криками, бессильными угрозами и униженными просьбами.

Во многих местах Испании новобрачных разлучали после свадебного пира. Кое-где им приходилось мириться с присутствием в своей спальне бодрствовавшего стража, следившего за соблюдением полового табу (роль надзирателя могла быть возложена, например, на женщину, вышедшую замуж последней в истекшем году).

Когда жениху удавалось, наконец, осуществить свои супружеские права, он получал возможность вознаградить добрачную девственность своей суженой. В восточных областях страны ей вручался особый подарок, на который в некоторых местах полагалось отвечать тоже подарком, хотя и меньшей стоимости.

Достаточно широко известный обычай торнаб о ды (tornaboda — возвратная, повторная свадьба) состоял в повторении застолья. Однако на сей раз оно не принимало большого размаха и проводилось в один из следовавших за свадьбой дней: на второй день (Эмстремадура, Валенсия), через три дня (Сеговия), в первое воскресенье (Аликанте) или первый праздничный день после свадьбы и т. д. Обычно такой пир устраивался в узком кругу ближайших родственников и друзей или только для молодежи, с вином и танцами. В Арагоне торнабодой называлось угощение, которое родители того из молодоженов, кто переехал жить к своему супругу, устраивали для сопровождавших свадебную процессию односельчан по их возвращении в родную деревню. Таким образом, здесь застолье происходило без участия новобрачных.

Торнабоду можно отнести к обычаям «послесвадебного цикла» (если она непосредственно не сливалась со свадьбой, превращаясь в ее продолжение и финал). К ней примыкает вышеупомянутый объезд селения молодыми и их гостями, если он совершался на следующий день после свадьбы. Тогда же новобрачные и их близкие навещали могилы предков и заказывали заупокойную службу в церкви.

К послесвадебным обычаям могут быть отнесены, очевидно, и те, которые так или иначе регламентировали начало семейной жизни молодых супругов. Один из них — уже известное нам затворничество на острове Менорка. В соответствии с другим обычаем, андалусийским, в течение первого года замужества дочь продолжала жить в доме своих родителей. Местные жители объясняли это желанием помочь молодой семье или компенсировать годовыми «отработками» потерю пары рабочих рук прежней семьей.

Известные в разных странах Европы «кошачьи концерты», выражавшие различные оттенки негативного (от неодобрительного до резко отрицательного) отношения к определенным бракам, широко бытовали и среди крестьян Испании. В числе предосудительных с точки зрения общества фигурировали союзы вдовцов, людей пожилых или с большой разницей в возрасте, а также совершавшиеся в нарушение установленных норм (например, втайне от односельчан). «Кошачьи концерты», или «сенсеррады», как их здесь называли, происходили отнюдь не стихийно: их проведение вменялось в обязанность определенным группам людей, чаще всего это были те же «молодежные союзы», но кое-где, возможно, существовали «узко специализированные» организации, возглавлявшиеся «генералом сенсеррад», на время исполнения своих обязанностей надевавшим специальную форму.

Благодаря усилиям распорядителей, опиравшихся на дружную поддержку множества людей, травля несчастных молодоженов нередко превращалась в своеобразный всеобщий (в масштабах селения) веселый (для подавляющего большинства) праздник. Возможность откупиться от издевательств существовала, по-видимому, не везде. Порою требуемый выкуп превышал, с точки зрения новобрачных, разумные пределы. Случалось, какие-то пары возбуждали против себя прямо-таки озлобленность. Известны просто изощренные сенсеррады, длившиеся непрерывно по многу дней. Их участники — мужчины, женщины и дети — делились на группы, чтобы, сменяя друг друга, ни на час не оставлять в покое «виновников торжества». Звон множества колокольцев, рев рогов, грохот и звяканье сковород, металлических ступок, консервных банок, оскорбительные выкрики и распеваемые хором поношения сливались в адский шум. Нередко для вящего посрамления жениха и невесты мучители использовали элементы обычного свадебного ритуала, но в карикатурной форме: устраивали издевательскую процессию с балдахином из одеяла на палках над их головами, окуривали молодых едким дымом тлеющего перца; провозглашали «оповещения о свадьбе», полные непристойностей, и т. д. Нередко самодеятельные постановщики и актеры разыгрывали кончину и похороны молодоженов, пародируя соответствующие церковные обряды и сжигая в финале два соломенных чучела.

В заключение хотелось бы отметить, что рассмотренный здесь материал дает некоторые основания различать, с учетом некоторых существенных элементов, «северную» и «южную» модели свадебной обрядности. Однако этот вывод может быть сделан лишь в самом общем виде, т. е. без выявления типов, без их детального — хотя бы по главным показателям — сопоставления, без указания сколько-нибудь четких границ их распространения, форм и тенденций взаимовлияния. Это взаимовлияние породило многочисленные черты сходства в самых разных уголках страны практически на всех этапах свадебного ритуала.

И еще один вопрос необходимо оговорить. Заголовок нашего очерка как бы подразумевает обязательство автора рассмотреть этнические особенности свадебной обрядности, и читатель вправе ждать попытки воссоздания четырех — в соответствии с количеством коренных народов — ее вариантов. Но приходится сказать, что привычный для нас, приведенный в начале, перечень народов Испании достаточно условен, так как основан на языковом принципе, без учета самосознания. Подлинная же этническая структура населения страны оказывается на поверку гораздо сложнее и требует еще скрупулезного исследования. Лишь после этого возможно взяться за выявление этнической специфики брачного ритуала и в итоге подтвердить или опровергнуть существование в свадебной обрядности элементов, которые наличествовали бы у всех групп данного народа, отличая его от иноэтничных соседей.