Вечером того же дня я еду к маме. Мы сидим в гостиной. Мама играет с Лизой, отчим, уставившись в телевизор, смотрит российские новости.
– Ты только послушай их, а! Еще пятнадцать лет назад с нами считался весь мир, а теперь? На чем мы летаем? На чем будем летать? Они скоро развалят весь авиапарк! Мы стали людьми второго сорта из страны третьего мира!
– Ты-то точно! – не отвлекаясь от внучки, шутит мама.
– Мам, я вчера познакомился с соседкой…
– С той старушкой?
– Ага.
– И как она тебе?
– Много интересного рассказала.
– Та женщина, риелтор, говорила, что соседка наша много лет провела в лагерях.
– Правда?
– В лагерях, в лагерях! Сперла, наверное, что-то, вот и села! – острит отчим.
– Гриша, смотри телевизор…
– Мам, и что рассказывала риелтор?
– Да ничего особенного. Сказала, что соседка у вас хорошая, что сидела в лагере, а потому не думайте долго, покупайте квартиру – приличных соседей теперь не так легко найти.
– Приличные соседи! У вас все, кто сидел, теперь приличные! Ты откуда знаешь, что она приличная? Может, она убила кого?
– Она в Москве в МИДе работала…
– А разве достойные люди работают в МИДе?! Там же одни шпионы! Всю жизнь шушукаются, а потом договариваются с америкашками, детей своих к ним на учебу посылают, а сами…
Я молчу. Глядя на маму, я пытаюсь понять, зачем она переехала в Минск к этому кретину. Батя, конечно, тоже не подарок, но этот-то совсем лапоть. Красивая, с хорошим чувством юмора, господи, что она могла найти в этом человеке? Отчим же не унимается.
– Все разворовали! Все! Хорошо, у нас Батька появился, он быстро порядок наведет! А в Россию бы Сталина! Он бы сейчас всех поставил к стенке, и дело в шляпе!
– Съели вашего Сталина.
– Что?
– Съели, говорю, вашего Сталина, невкусный он.
– Сань, ты о чем?
– Да так, ни о чем. Слушайте, дядя Гриша, я все хотел у вас спросить: а летчики пьют за штурвалом?
– Конечно, пьют!
– Но как? Вас же проверяют перед вылетом.
– Перед вылетом-то да, но во время-то и после нет! Нам стюардессы приносят. Думаешь, как мы с твоей мамкой-то познакомились?
– Ясно… Мам, слушай, я, наверное, сегодня не буду у вас оставаться. Надо к новому дому привыкать.
– Хорошо, милый, как знаешь. Ты, кстати, с работой что-нибудь решил?
– Да, обещали помочь.
Поцеловав маму и дочь, я выхожу на улицу. Вечерний Минск кажется не таким уж и страшным. Мне нравится, что здесь спокойно. Машины спрятались, люди, по возможности, тоже. Возвращаясь домой, включив плеер, я слушаю Венгерскую рапсодию Листа. Вспоминая все, что мне рассказала соседка, я думаю, что человеческая жизнь никогда не подорожает. Самая дешевая из вещей. Будут меняться аранжировки, но не мотив. Кровь по-прежнему будет литься, ибо так устроен человек. Кровь будет литься вечно, потому что, если кровь в организме вдруг остановится, человек умрет. Так говорит мой друг Паша.
В метро я рассматриваю людей и рекламные объявления. Яркий плакат настойчиво предлагает мне приобрести игровую приставку и прилагающийся к ней футбольный симулятор. «Недоработанная игра, – думаю я. – Странно, почему разработчики до сих пор не придумали режим, в котором вы можете быть арбитром? Сейчас есть возможность играть одному, можно играть с несколькими друзьями, более того, открыв пиво, вы вправе наблюдать за тем, как искусственный интеллект сражается сам с собой, но вот рефери… Неужели разработчики спортивных игр до сих пор не понимают, что быть арбитром – это одновременно и самый захватывающий, и самый сложный режим?..»
Ничего не меняется. Вернувшись домой, я вновь встречаю на лестничной площадке соседку. Стряхнув с куртки капли дождя, я понимаю, что она не узнает меня.
– Вы что, здесь весь день стоите?
– Вы кто?
– Меня зовут Александр. Я ваш новый сосед.
– Правда? Очень приятно познакомиться! А я Татьяна Алексеевна – это я нарисовала на вашей двери красный крест. У меня болезнь Альцгеймера. Пока страдает только короткая память, но совсем скоро я начну забывать и то, что случалось со мной на протяжении всей жизни.
– Мне очень жаль, – в который раз зачем-то повторяю я.
– Не переживайте! Со мной только так все и могло закончиться. – Соседка делает паузу, но в этот раз я не спрашиваю «почему».
– Так вы теперь будете здесь жить?
– Да.
– Один?
– С дочерью.
– А кем вы работаете?
– Я футбольный арбитр.
– Надо же! Должно быть, интересная работа! Мой муж очень любил футбол! Он чуть-чуть успел поболеть за «Спартак». Это сложно?
– Болеть за «Спартак»?
– Нет-нет, я имею в виду, быть арбитром? Быть судьей сложно?
– Иногда непросто, да.
– Все это давление, да?
– И это тоже, – облокотившись на перила, со вздохом отвечаю я.
– И как вас учат с этим справляться?
– Вам это действительно интересно?
– Конечно! Иначе зачем бы я спрашивала?
– Ну как учат… Когда вы только решаете стать арбитром, вам вручают книжечку с правилами и рассказывают об ответственности. Вам объясняют, что, не участвуя в игре, вы влияете на ее ход. В общем, некоторое время вам рассказывают довольно банальные вещи, а потом в один прекрасный день разъясняют одну простую истину: «Срешь?! Сри уверенно!»
– И правда, хорошая истина… Жаль только, что ее в большей степени усваивают наши руководители, а не судьи…
– Тут с вами сложно не согласиться. Ну да ладно, уже поздно. Добрых снов вам, Татьяна Алексеевна!
– И вам всего хорошего, Саша!
– Кстати, я тут купил кое-что из продуктов. Здесь молоко, хлеб, сахар – если вам нужно…
– Спасибо, но я не ем сахар – у меня диета красоты!
– Ну а все остальное?
– А все остальное, Александр, я смогу купить себе сама – мне всего девяносто один…
– Девяносто один и полное непонимание, где находится магазин.
– Не грубите мне, молодой человек!
– Ладно-ладно, не буду! Но если что – вы обращайтесь, пожалуйста, я всегда рад вам помочь.
– Правда?
– Да.
– Тогда я действительно хотела бы вас кое о чем попросить. Вы же не откажете?
«О черт…» – думаю я.
– Вы не заглянете ко мне?
– Да-да, конечно…
Вновь оказавшись в ее квартире, я решаю не повторять вчерашних ошибок. Татьяна Алексеевна проходит дальше, но я остаюсь в коридоре. Спустя несколько минут она возвращается с листком бумаги.
– Что это?
– Эпитафия. Я бы хотела попросить вас выгравировать эти слова на моей могиле. Я не знаю, кто похоронит меня. Раньше я рассчитывала на Ядвигу, но она теперь сильно болеет.
Развернув бумажку, я читаю четыре слова и, улыбнувшись, обещаю, что обязательно выполню ее просьбу.
– Значит, я могу на вас рассчитывать?
– Да, не переживайте.
– А с кем вы собираетесь здесь жить?
– Один, – отвечаю я.
– Один? А как же ваша жена? Вы такой красивый – мне почему-то кажется, что у вас обязательно должна быть жена.
– Черт, Татьяна Алексеевна, прошу вас, не начинайте!
– А что я такого спросила? Так есть у вас жена или нет?
– Да… была.
– Была да сплыла, да?
– Черт, да!
– Что ж вы нервный-то такой, Саша, а? Все у вас черт да черт. Как вы познакомились?
– А какая разница?
– Разница, милый мой, большая! Когда люди знакомятся – это всегда прекрасно, а вот беды случаются позже…
– Да как все познакомились…
– А «как все» – это как?
– На вечеринке, на обыкновенной вечеринке.
– Здесь, в Минске?
– Нет, в Екатеринбурге.
– Ну так расскажите!
– А я не хочу…
– А я прошу вас!
– Татьяна Алексеевна, да говорю же, что как все познакомились! Можно я пойду?
– Вас старуха просит – вам сложно? Вот расскажете, а потом идите хоть на все четыре стороны!
Я тяжело вздыхаю, ставлю на пол пакет с едой и, прижавшись к двери, говорю:
– Я вообще не собирался туда идти, но меня друг пригласил. Сказал, что будут крутые девчонки…
– И она оказалась самой крутой, да?
– Да. На самом деле это была не обыкновенная вечеринка – там собирались местные знаменитости: парень, который пел про победу Аргентины над Ямайкой; поэт, написавший «Прежде чем на тракторе разбиться, застрелиться, утонуть в реке». Музыкант, чье творчество мне никогда не нравилось, оказался на удивление приятным парнем, а вот талантливый поэт, напротив, – тяжелым пассажиром. Стихи его мне очень понравились, но вел он себя странно.
– Это нормально для поэта.
– Его поведение было нормальным для шпаны, ну да ладно. Признаться, я довольно странно себя чувствовал. Знаете, все эти провинциально-светские беседы… тот еще коктейль вашего Молотова. В общем, я потоптался немного и уже было собирался уходить, как вдруг ко мне подошла она.
«Покидаете нас?»
«Да, завтра на тренировку», – ответил я.
«Вы спортсмен?»
«Не совсем. Я – арбитр».
«В самом деле? Значит, вы должны знать, как важно соблюдать правила».
«И?»
«И не уходить с поля раньше времени».
«Меня здесь и быть-то не должно было. Друг дозаявил меня в самый последний момент».
«Значит, своим будущим замужеством я обязана вашему другу?»
«Вот это да! – подумал я. – Совершенно потрясающая женщина, знает меня меньше минуты, а уже флиртует».
«Кажется, мы совсем не знакомы», – смущенно заметил я.
«С моим первым мужем я была знакома с первого класса – это не спасло наш брак. Не хотелось бы наступать на те же грабли».
«Поэтому вы решили выйти за меня?»
«Да, а почему бы и нет? Вы скромный, симпатичный, к тому же, судя по всему, часто бываете в разъездах».
«А вы собираетесь мне изменять?»
«Нет, никогда. Я неудачно пошутила…»
«Сбежим отсюда?»
«Я уж боялась, вы не предложите…»
Так и познакомились. Обыкновенная прогулка. Смущенный он, смелая она. Я пытался шутить, и Лана, кажется, даже смеялась. Хороший вечер. Несколько часов, которые в фильме показали бы одним длинным кадром. Музыка светлой радости, контрабас и щеточки. Я обгонял ее, что-то рассказывал о футболе, и она улыбалась. Переулки, рука в руке и пиджак на крючке указательного пальца. Следующим же вечером Лана переехала ко мне.
– Лана – это сокращение от Светлана?
– Нет, это такое славянское имя.
– И что оно означает?
– Земля.
– И Лана была красивой?
– Очень! После нашей первой ночи, по пути на игру, я думал, что она похожа на последнее желание. Если бы меня приговорили к высшей мере наказания, если бы только согласились исполнить мою последнюю волю – я бы попросил еще раз посмотреть на нее. Закрывая глаза, я улыбался и понимал, что отныне бесстрашен, что нет больше силы, способной меня напугать, как нет смерти, потому что есть Лана. Я не мог поверить собственному счастью. Когда Лана впервые поцеловала меня, я подумал, что произошла ошибка. Метровый офсайд! Восемьдесят тысяч человек на стадионе видели, что я влез в положение вне игры, но линейный арбитр почему-то не поднимал флажок. Черт, Татьяна Алексеевна, это было так славно…
– Ну а что потом?
– А потом счастье, совпадение. Мы говорили и ни в чем не разочаровывались. Болтали и соглашались, улыбались и радовались. Лана забеременела в ноябре двухтысячного, во время нашей поездки в Париж. Ну разве может быть что-нибудь прекраснее и пошлее?
– И?
– Что и?
– Вы сказали, что жена сплыла…
– Это вы сказали.
– Хорошо, я спрошу еще раз: что случилось с вашей женой?
Я замолкаю. Опускаю глаза. Смотрю на собственную грязную обувь. Глупость! Глупость покупать замшевые ботинки осенью. И недели не проносил, а они уже выглядят так, будто им несколько лет. К тому же холодные… Я думал, что осень в Минске будет мягче… «Буду носить их на теплый носок», – думаю я.
– Александр!
– Да?
– Я спросила, что случилось с вашей женой?
– Так я ведь сказал вам – она забеременела…
– И это конец истории?
– Середина. Вместе с чудесной новостью пришли первые боли. Исследование показало, что у Ланы рак. Я помню, как мы сидели в кабинете моего друга, того самого, что пригласил меня на вечеринку, и, рассматривая снимки, он тихо объяснял, что ситуация безнадежна. Почти как любовь. Теперь я понимаю, что в тот день меня поразил не диагноз даже, но то спокойствие, с которым он говорил.
«И сколько мне осталось?» – спросила Лана.
«Сложно сказать. Мы знаем много удивительных случаев, но я бы не закладывался больше чем на три месяца…»
«Три месяца?»
«Да… ну, максимум четыре. Опухоль неоперабельная. Здесь, собственно, нечего предпринимать. Выражаясь понятным языком, раковые клетки съедят твой мозг. Единственное, что я сейчас вам могу посоветовать, – позаботиться об обезболивающих. К счастью, в Екатеринбурге с этим проблем нет».
«Да, мы все найдем. Значит, ты прогнозируешь пять-шесть месяцев?»
«Я сказал три-четыре».
«Да, милый, он сказал три-четыре».
«Какой у тебя срок, Лан?»
«Пара недель…»
«Мы сделаем аборт…»
«Нет!»
«Что значит нет?»
«Я не хочу делать аборт…»
«Послушай, это не вопрос выбора. Я бы мог построить эту беседу иначе. Вывернуть все как варежку и начать с того, что следует сделать аборт, потому что беременность может ухудшить твое состояние и даже привести к смерти. Ты бы догадалась, что диагноз плохой, но я не думаю, что так следует говорить с пациентом и, тем более, с близким другом. К сожалению, в твоем случае момент упущен. Точнее, и не было никакого момента».
Я помню, как мы сидели на скамейке возле больницы. Я держал Лану за руку и пытался понять, почему беда свалилась именно на нас? Болело в груди, к горлу подкатил ком. Чтобы не расплакаться, я водил языком за щекой.
«Мне кажется, мы должны попробовать…» – спокойно сказала Лана.
«Конечно! Я уверен, что у нас получится».
«Нет, милый, я не об этом. Все ведь и так понятно… Я о другом – мне кажется, я успею родить ребенка…»
«Да, но…»
«Что но?»
«Химиотерапия и все лекарства, которые ты теперь будешь принимать… Беременным и так стараются не давать ничего лишнего, а на тебя обрушится настоящая химическая атака!»
«А я не буду ничего принимать. Проживу ровно столько, сколько бог даст».
«Почему бы нам не попробовать побороть болезнь, а потом сделать еще одну попытку?»
«Потому что ее не побороть. Пройдет сто лет, и люди будут смеяться над нами, возможно, жалеть. Я уверена, что когда-нибудь рак будут лечить легко, но вот видишь, не сегодня, не теперь. Прошу тебя, давай не будем говорить об этом. Ты слышал, что сказал Максим. Не будет никакой второй попытки, не будет борьбы. Ты не можешь пробежать сто метров за семь секунд, а я не смогу обмануть смерть. Дай мне хотя бы шанс побыть мамой! Я всю жизнь об этом мечтала! Пожалуйста, не бросай меня…»
Лана сжала мою руку, и я замолчал. В моей жизни были только университет и судейские курсы. Таких ситуаций мы не разбирали. Задача без правильных решений. Я соскребал краску со скамейки указательным пальцем и сглатывал слюну. Лана гладила себя по животу, и, опустив глаза, я смотрел на трещины в асфальте.
Следующим же утром мы отправились в загс. Подали заявление и вновь поехали к врачу. Лана объявила, что, несмотря ни на что, хочет сохранить ребенка. Макс постарался быть спокойным:
«Дело ваше, но я еще раз объясняю, что вы не успеете. Вместо одной смерти будет две. Мне очень грустно об этом говорить, но все закончится гораздо раньше, чем вы можете предположить…»
«Все вообще всегда заканчивается гораздо раньше, чем мы можем предположить…»
Лана не отступала. Сказала, что это ее окончательное решение.
«Если ты не поможешь нам, я найду другого врача!»
«Я с удовольствием бы сам отрекомендовал тебя, но это не тот случай».
«Может, мне куда-нибудь уехать? В Англию или Швейцарию?»
«Нет… не думаю, что в этом есть смысл».
«Но они же наверняка могут продлить мою жизнь на какие-то полгода?»
«Нет, никто не сможет…»
«И что ты мне предлагаешь? Лечь тут и умереть? Я ведь не за себя прошу!»
«Я предлагаю сейчас сделать аборт, а дальше мы сделаем все, чтобы облегчить твою боль…»
«Какую боль? Физическую?»
Лана не согласилась. Спустя месяц мы расписались. Это была очень скромная церемония. Без белого платья и гостей. «Залетела, наверное», – подумала опытная сотрудница загса. Все так, да. Мы продали мою машину, и этих денег хватило на необходимые лекарства. Здесь нужно сказать, что Максим очень помог нам. Вы же знаете, врачи, как правило, не любят тратить время на списанных пациентов. Если за кого и браться – то только за интересных. Лана таковой не была. С ней было все ясно. Более того, судя по всему, болезнь опережала график. Великая предсказуемость. Коэффициент на победу один к миллиарду. Впрочем, друг сумел убедить коллег, что моя жена заслуживает достойной смерти.
«Поверьте, она очень хороший человек».
Хорошие люди достойны спокойной смерти… Так у нас появилась палата. Крохотная, но своя. Макс дал добро, и, сделав косметический ремонт, я повесил на окна жалюзи и перетащил из дома книги. Лана была молодцом. Всякий раз заходя в палату, я заставал жену в хорошем расположении духа. Она не жаловалась и не хандрила. Безусловно, мы часто говорили на тяжелые темы, но даже в такие моменты Лана находила в себе силы шутить.
«Знаешь, я сегодня прочла у Солженицына, что рак любит людей, что если кого полюбил, того уже никогда не отпустит. Выходит, у меня с ним любовь. Выходит, я собиралась тебе девочку подарить, а сама налево гуляю. Ты ведь меня простишь, милый, да?»
«Очень смешно!»
Теперь я понимаю, что часто не мог найти нужных слов. По вечерам, когда жена засыпала, я отправлялся в бар или на домашние вечеринки. Все тот же поэт читал:
Собравшиеся лениво аплодировали, и я спрашивал у Макса, как мне разговаривать с женой. Друг успокаивал и объяснял, что даже врачи не знают, что говорить в таких ситуациях.
«Ты просто кивай и молчи. Это не так уж и сложно».
Следующим же утром, войдя в палату, я заставал жену сидящей на подоконнике. Лана поглаживала живот и спокойно говорила дочери:
«Не волнуйся, милая, папа тебя заберет… А вот, кстати, и он! Посмотри, какой он у нас красивый!»
Лана шептала: «Папа тебя заберет», и в этих словах было столько спокойствия и уверенности, что они передавались даже мне. Я вытирал мокрые глаза и подходил к жене:
«Вот же ты дурень! Плакал бы здесь! Если бы вам, мальчишкам, с детства не запрещали плакать, этот мир был бы гораздо гармоничнее и добрее. Кстати, про этот мир… Нам с тобой нужно решить, где мы встретимся – я же должна вас где-то ждать…»
«Ну… наверное, там, на небесах, сложно разминуться…»
«Нет-нет! Так нельзя! Неужели ты не понимаешь, что нужно точное место?!»
«Ты же помнишь – я не мастер выбирать места…»
«Может быть, Марс, а? Что скажешь?»
«Да, кажется, неплохая идея. Почему бы и нет?»
«И еще мы должны подумать про имя… Ты хочешь, чтобы мы выбрали его вместе или ты уже потом, сам?»
«Я бы, наверное, хотел, чтобы ты выбрала имя».
«Может быть, Надя, а? Что, если ее будут звать Надежда?»
«Лан, ты издеваешься?! Хватит так шутить!»
«Ну ладно-ладно, а чего ты у меня такой серьезный?! У тебя что – жена умирает?»
«Лан, иди в задницу!»
«Я уже в ней… Так что с именем?»
«Может, назовем ее Ланой?»
«Как меня? Нет! Давай только без этого! Появится новый человек, а не продолжение старого. Пообещай мне, что будешь сильным, что сможешь с самых первых дней с этим жить…»
«Обещаю…»
«Вот и славно, а теперь уходи, пожалуйста, я должна побыть одна».
«Уже?»
«Да».
Когда начинались боли – я выходил за дежурной сестрой и не возвращался в палату в течение нескольких часов. Лана не хотела, чтобы я видел ее в таком состоянии.
Всю зиму мы провели в палате. Весной я много судил. Из-за нашей погоды, как правило, в залах и мини-футбол. Любительские, взрослые и юношеские турниры. Лишние деньги мне бы не помешали. Во время одного из таких кубков, как раз в перерыве, позвонил Максим и сказал, что Лана умерла. Пятый месяц… Друг сообщил, что соболезнует, и объяснил, что все прошло хорошо…
«Я могу досудить игру?»
«Да, все в порядке. Можешь спокойно раздавать свои красные карточки и после игры приезжать».
Красная карточка. Удаление.
Я помню, что в тот день обслуживал любительский турнир, организованный местной радиостанцией. В моем матче сражались команды каких-то семинаристов и милиционеров. Силы правопорядка, как это у нас и заведено, чувствовали свою безнаказанность, а потому постоянно грубили и включали локти. Семинаристы терпели, но во втором тайме стали фолить в ответ. В какой-то момент я задумался и упустил игру. Как результат, на поле случилась настоящая драка.
У футболиста всегда есть право на ошибку. Он может отдать неточный пас, пробить мимо ворот или «обрезать» – у арбитра же такой возможности нет. Если ты рефери, то должен понимать, что всегда находишься в центре конфликта. Когда ты выходишь на поле – у тебя двадцать два соперника. И ты играешь против них. И весь вопрос только в том, кто кого передушит – или ты заставишь их играть по своим правилам, или они уничтожат тебя. Игроки как народ, если только почувствуют капельку крови – тебе хана.
Самое важное для арбитра – выбрать методику наказания. К сожалению, понимание уровня допустимой жестокости приходит к нам лишь с годами… Игроки должны четко знать, каков допуск: за что ты будешь их карать, а за что нет. Я называю это восприятием справедливости. Да-да, все как у тирана или бога. К каждому твоему решению футболисты относятся чрезвычайно болезненно. Им кажется, что ты засуживаешь их. Важно найти в команде вменяемого человека и через него объяснять остальным, что происходит на поле. Игра есть живой процесс, и не всегда нужно быть на стороне закона – гораздо важнее правильно применять закон. Если судья будет примитивно следовать правилам – поверьте, очень скоро он выпустит из рук нить игры. Собственно, в тот день так и произошло. Думая о смерти жены, я не вникал в суть происходящего, а буквально следовал правилам. Впрочем, когда началась драка, я просто остановил матч, раздал карточки и, составив протокол, ушел в душ.
Внешне ничего не изменилось. Лана будто бы и не умирала. Приборы продолжали работать, и я видел, что у моей жены по-прежнему есть пульс. Человек умер, но сердце бьется…
Войдя вслед за мной, Макс некоторое время постоял за моей спиной и лишь затем, взяв меня под руку, вывел из палаты. Мы сели напротив. В коридоре было так тихо, что я слышал, как бьется сердце моей только что скончавшейся жены. Правой рукой, словно платком, Максим протер глаза и спокойно заговорил:
«Значит, сейчас происходит все, о чем мы с тобой говорили последние недели. Лана скончалась. Фактически Лана умерла. Все, ее мозг погас, перестал работать, и на этом точка. Как личности Ланы больше нет, поэтому все происходящее не должно вводить тебя в заблуждение. Мы больше никогда не вернем ее, и разница сейчас лишь в том, что похороны ее состоятся через несколько месяцев, а не завтра, ты это понимаешь?»
«Да», – тихо ответил я.
«Хорошо. Значит, с этим понятно. Теперь о том, что касается девочки. Она в хорошем состоянии. Мы не были до конца уверены, но сердце Ланы продолжало биться, поэтому мы решили рискнуть. Попытаемся спасти девочку. Все будет происходить ровно так, как я тебе описывал. Мы будем поддерживать жизнь в организме в течение нескольких месяцев, будем помогать работе сердца и почек, будем следить за всеми процессами в Ланином организме. Еще раз: работу органов будем поддерживать искусственно – применим аппарат вентиляции и очень сильные циркуляционные лекарства. Медсестры будут следить за плодом двадцать четыре часа в сутки, и когда ребенок будет готов – мы сделаем кесарево сечение».
«Значит, через два-три месяца?»
«Да, как только это будет возможно».
«А как ребенок будет чувствовать себя? Он понимает, что мама умерла?»
«Нам сложно ответить на этот вопрос. Мы никогда не делали ничего подобного».
«Но Лана же не будет разлагаться?»
«Нет. – Максим едва заметно улыбнулся, но не ситуации, конечно, а моему дилетантскому вопросу. – Я же тебе все сто раз объяснял, дурачина! Умер только мозг. Все процессы в организме будут поддерживаться искусственно, и Лана, если так можно выразиться, будет выглядеть словно во сне. Думаю, будет славно, если ты не перестанешь заглядывать сюда».
– Погодите, Саша, я не совсем поняла… Значит, ваша жена умерла, но врачи приняли решение сохранить ребенка?
– Да. Максим думал, что Лана умрет в конце мая или начале июня. Когда в июле, несмотря ни на что, Лана была еще жива, стало понятно, что за жизнь девочки можно побороться. За несколько недель до смерти Ланы Макс вошел в палату и сказал, что раз плод на таком сроке, он хочет кое-что предложить нам. Максим ничего не обещал, но объяснил, что мы можем попробовать. По его словам, раковые клетки затронули только мозг, а значит, все остальные органы даже после смерти мозга с большой долей вероятности смогут продолжить свою работу.
– И Лана согласилась?
– Да, она была счастлива. Собственно, о большем мы теперь не могли и мечтать. Со временем стало понятно, что Лана не дотянет даже до семи месяцев, и теперь мы надеялись только на врачей.
– Боже…
– Вечерами, возвратившись домой, я включал телеканал «Дискавери» и смотрел документальные фильмы о покорении космоса. Известный актер рассказывал о подготовке новых крестоносцев и экспедиции на Марс. Это отвлекало и завораживало. Уже следующим утром, возвратившись в палату и сев рядом с женой, под аккомпанемент приборов я рассказывал дочери, что путешествие на Марс более чем возможно. Я рассказывал, что марсианские сутки составляют 24 часа 37 минут 35,244 секунды и это очень близко к земным. Аппараты продолжали пикать, и я рассказывал, что на Марсе, как и на Земле, есть смена времен года, а на их экваторе бывает до +20. У Марса, продолжал я, есть атмосфера и вода. В общем, можно жить, ребята, можно жить.
Спустившись во двор больницы, я задирал голову, смотрел на пролетающий самолет и представлял, что однажды, быть может, лет через двадцать, дочь моя отправится покорять Марс. Я представлял, что спустя четверть века, когда будут решены последние из нерешенных проблем, когда фармацевты предпочтут зарабатывать на чем-нибудь новом, а исчерпавший финансовый потенциал рак будут лечить, подобно насморку, наша девочка возглавит первую экспедицию на Красную планету и найдет там маму.
Почему? Потому что несколько недель назад мы договорились об этом.
– Это было тяжелое время?
– Непростое. Больше похожее на сон. Когда по городу поползли слухи о смерти Ланы – стало тяжелее. Едва ли не каждый день мне приходилось обсуждать случившееся с разными людьми. В больницу стали приходить ее друзья и родственники. Все они хотели проститься с Ланой, но, к счастью, Максим запретил пускать их дальше приемного покоя. Приходили журналисты и, кажется, обыкновенные зеваки, которые выдавали себя за Ланиных старых друзей. Как-то раз завалился ее бывший. Он положил на стул гвоздики и обнял меня так, будто мы дружили всю жизнь. Хренов актер. Человек, от которого Лана ушла, вдруг вывалил на меня поток собственных переживаний, из которых следовало, что он никогда никого так не любил. Напоследок этот кретин промямлил что-то вроде того, что чувствует, что этот ребенок в какой-то степени и его…
На следующий день пришел мой отец. Несколько минут он говорил на отвлеченные темы, после чего озвучил единственный волновавший его вопрос:
«Что ты будешь делать?»
«В каком смысле, бать?»
«Надо бы тебе хорошенько подумать обо всем, Сань…»
«А над чем тут думать?»
«Говорю же: над всем…»
«Ты что, не хочешь стать дедом?»
«Я-то, может, и хочу, но какая-то странная ситуация получается… Люди разное говорят…»
«А что люди говорят?»
«Что нехорошо это все…»
«А что здесь нехорошего-то?»
«Ну не по-людски это как-то…»
«Жизнь спасать не по-людски?»
«Да нет же… Ты не перебивай меня… Выслушай спокойно… Лана же умерла… Господь призвал ее к себе… выходит, призвал к себе сейчас и вместе с девочкой, а вы воле его противитесь…»
«Бать, ты чего несешь?»
«А что такого? Сань, давай прямо: я понимаю, что для тебя… да для всех нас это большая беда, но нельзя же так! Мы же знаем, что уже через два часа после смерти в организме начинаются необратимые процессы…»
«Ты давно у нас врачом стал?»
«Я, может, врачом и не стал, но понимаю, что вы тут какой-то ерундой занимаетесь. Ты сам посуди: каково этому ребенку будет житься? Во-первых, без мамки, во-вторых, в школе, когда узнают о ее судьбе, – ты же сам прекрасно понимаешь, что затюкают же!»
«Не затюкают! Я уже решил, что мы уедем отсюда…»
«Куда вы уедете?»
«Да хоть куда…»
«Ну не знаю… Решать, конечно, тебе, но ты подумай хорошенько. Все-таки, может, лучше схоронить Лану, а?»
«Ты предлагаешь ребенка заживо похоронить?!»
«Как можно похоронить того, кто еще не родился?»
«Бать, девочка там, внутри, и она жива».
«Но если вы отключите Лану от аппаратов, она сразу умрет».
«Так ты предлагаешь ее убить?»
«Я предлагаю поступить по-людски. Сам посуди, даже сейчас, когда мы тут с тобой спорим, она не похоронена. А как ее душа может обрести покой, если мы так поступаем? Ты понимаешь, что взял жену в плен собственного горя?»
«Я понимаю, что ты находишься в плену собственного невежества, бать».
«Злишься?! Я же спокойно пришел поговорить. Я понимаю, что первый год тебе тяжко будет, но что уж тут поделаешь – такой уж твой крест».
«Бать, спасибо, что зашел».
Вслед за отцом приходил батюшка. Ничего хорошего от этого визита я не ожидал, но, к счастью, ошибся. Батюшка оказался человеком добрым и спокойным. Он пришел поддержать меня и, к удивлению моему, был отзывчив:
«Сейчас, Александр, люди вам многое будут говорить, возможно, даже подкреплять свои глупости какими-нибудь цитатами из Писания, но вы на это дело внимания не обращайте. Вы молитесь, молитесь, Александр! Вы молитесь, и я буду молиться за вас! Вы знайте, что ничего плохого не делаете, напротив, спасаете новую жизнь, – а это единственно важное и ничего важнее этого нет!»
«Спасибо, отец…»
«Отец Сергий…»
«Спасибо, отец Сергий! Жаль только, я не очень верю в вашего шефа».
«Это я понимаю… это ничего… я буду молиться за вас! Вы, главное, не сдавайтесь!»
Операция прошла успешно. Лиза родилась весом чуть больше килограмма, и ее сразу же поместили в отделение интенсивной терапии. «Теперь ждем заново, – похлопав меня по плечу, сказал Макс. – А вообще-то я тебя поздравляю, отец!»
Тридцать дней дочь была подключена к аппарату, еще месяц провела в больнице. За это время я начал подготовку к переезду в Минск и похоронил жену. Как бы странно это ни прозвучало – похороны мне понравились. Это была очень спокойная и достойная церемония. Никто не кричал, не заливался слезами. Я сейчас не вспомню точно, но мне показалось, что отец Сергий произнес какие-то простые и понятные слова…
– Саша… – шепчет Татьяна Алексеевна, – простите меня! Я старая дура! Вы правы, я вечно лезу не в свои дела…
– Да нет… ничего… ерунда…
Мы сидим в коридоре. Молча. Я и моя соседка. В одинокой лампочке мигает свет. Какое-то время мы безмолвствуем, затем Татьяна Алексеевна зачем-то говорит:
– Вы сильный человек, Саша. Даже представить сложно, что вам пришлось пережить…
– Глупости…
– Да, поверьте мне! Я многое видела! Я понимаю, что вы сейчас чувствуете…
– Ну, может, и так… Не знаю… Слушайте, я вот о чем хотел вас спросить…
– Да?
– Я хотел спросить… как вы попали в лагерь.
– Откуда вы знаете, что я была в лагере?
– Вы мне рассказывали.
– Правда? Я совсем этого не помню…
– Это случилось в 42-м, когда пришли списки?
– Я и про списки вам рассказывала?
– Да.
– Нет, в 42-м они не тронули меня. В 42-м мне повезло. Ничего не произошло. Живи как жила. Иди на работу, Тата, иди на работу, ну что ты стоишь?!
Татьяна Алексеевна продолжала трудиться в НКИДе, и после встречи с каким-нибудь посланником секретарь Лозовского (чей почерк она ненавидела) бросал на ее стол очередной «дневник» разговора. Скрывая собственное волнение, она набирала еще один, тысяча какой-нибудь внутренний документ:
Прием шведского посланника Ассарссона
6 июля 1942 г.
Ассарсcон как-то мялся, неохотно говорил на эту тему. Он сказал, что также не доверяет фашистам, а затем заявил, что он хочет переговорить со мной по другому, более общему вопросу. Папа римский просил шведское правительство обратиться к правительству СССР с предложением организовать при посредстве Ватикана информацию заинтересованных лиц о положении советских военнопленных в Германии и немецких и итальянских военнопленных в СССР. Папа римский уверен, что он получит благоприятный ответ от германского правительства, и надеется также на благоприятный ответ правительства СССР. Ассорссон добавил, что посольство охотно взяло бы на себя посредничество в этом, причем он полагает, что соглашение по этому вопросу произвело бы очень хорошее впечатление, так это как это является делом общечеловеческим и гуманным.
Я ответил Ассарссону, что передам его заявление своему правительству, но, по моему личному мнению, это предложение неприемлемо. Мы в данном случае имеем дело не с обычным правительством, а с бандитами и убийцами, которые истязают, пытают, убивают военнопленных, стариков, женщин и детей. Эти убийцы нарушают все нормы международного права, но они, однако, не против использовать международное право в своих интересах. Я сомневаюсь, что Советское правительство пойдет на это предложение. С этими гангстерами даже и через посредство Ватикана нельзя иметь никакого дела.
Ассарссон начал меня уговаривать, что в наших интересах пойти на это предложение святого отца, что каковы бы ни были причины преступления германских фашистов, но ведь таким образом можно будет получить информацию и дать сведения тем русским семьям, которые хотят знать, в каком положении находится их близкие
На это я ответил ему, что нам близки страдания советских людей, но с убийцами, стоящими во главе Германии, нельзя иметь дело, потому что они могут сообщить на запрос, что такой-то жив, зная заведомо, что гестаповцы его убили уже много месяцев тому назад.
Ассарссон начал убеждать меня, что это вопрос небольшой и мы сделали бы большое общечеловеческое дело, согласившись на это.
Я ответил ему, что это вопрос не маленький, это вопрос принципа. Когда гитлеровское правительство убивает сотни тысяч военнопленных, истребляет гражданское население, то с таким правительством нельзя вступать в какие-либо отношения. Я снова подчеркнул, что это мое личное мнение, и обещал передать предложение шведского правительства моему правительству.
Прощаясь, Ассарссон заметил, что уходит от меня огорченным.
На этом прием закончился.
Времени скучать не было. Завод тайн, мануфактура секретов. Помощник Лозовского появлялся вновь и вновь и, протянув ей очередной лист, давал десять минут «на все про все». Татьяна Алексеевна протирала глаза и продолжала работать. Так, день за днем, она печатала документы и, опираясь на все в них изложенное, пыталась представить, в каком положении находится ее муж.
CCCР
Народный комиссариат иностранных дел
Начальнику центрального бюро
по персональному учету потерь
личного состава действующей армии
Препровождаю Вам германские, румынские и итальянские списки советских военнопленных и списки умерших советских военнопленных, полученные НКИД через Международный Комитет Красного Креста.
Обращаю при этом Ваше внимание на тот факт, что на неоднократные предложения со стороны Международного Красного Креста об обмене сведениями о военнопленных с немцами и их союзниками мы не отвечаем. Это обстоятельство Вам необходимо учесть при использовании указанных выше списков и ни в какую переписку с Международным Комитетом Красного Креста по этому вопросу не вступать.
Одновременно сообщаю, что обмен, по соглашению воюющих, военнопленными, особенно тяжело раненными, предусматривается рядом международных конвенций, например, Гаагской конвенцией 1907 г. о законах и обычаях сухопутных войн – ст. 14 приложения к этой конвенции; Конвенцией 1929 г. о военнопленных – ст. ст. 68 и 72 (тексты указанных статей этих конвенций прилагаются).
Однако, ввиду грубого и систематического нарушения Германии и ее союзниками международных законов и обычаев войны, а также соответствующих договорных обстоятельств, мы не реагируем на обращение к нам по этому вопросу и никаких переговоров и переписки относительно обмена военнопленными не ведем ни с Германией, ни с ее союзниками.
Приложение:
• Германский список советских военнопленных на 297 чел. (один список).
• Румынские списки советских военнопленных на 640 чел.
• Итальянский список советских военнопленных на 117 чел. (14 листов).
• Общие списки умерших советских военнопленных на 17 чел.
• 10 схем могил.
• Выдержки из международных конвенций, упомянутых в тексте.
Алексея в новых списках не было. Ни среди пленных, ни среди мертвых. Идет война, Таня, не время унывать! Приходи на работу, храни свою тайну и день за днем набирай:
Товарищу Молотову В. М.
Международный Красный Крест сообщил, что британское правительство разрешает закупать продовольствие в Африке для посылок русским военнопленным в Германии и перевозить его на судах Международного Красного Креста. Фонды, необходимые для этих закупок, могут быть предоставлены МККК Банком международных расчетов в Базеле.
Международный Красный Крест просит нас сообщить свои соображения по этому поводу. Полагаю, что по примеру вашего решения в связи с недавним предложением о распределении пожертвованного сахара среди русских военнопленных в Германии и Румынии (см. приложение) – и на это новое обращение МККК отвечать не следует.
Вышинский
+