– Почему они так вели себя?
– Кто?
– Молотов и все эти люди…
– Я думаю, что они действовали согласно своей позиции…
– Что это за позиция такая – не спасать собственных солдат, попавших в плен?
– Я и сама хотела бы узнать, но думаю, что они мыслили следующим образом: во всем виновата Германия! Немцы подписали Женевскую конвенцию, а в ней было сказано, что забота о пленных лежит на тех, кто их захватил (даже если вторая сторона не является участником конвенции). Германия, по мнению Советского Союза, и должна была отвечать за наших военнопленных. Тут нужно понимать, что и СССР, и Германия были странами, которые никому не верили и давно не видели смысла в международных соглашениях. Поймите, Саша, международные обязательства работают только в том случае, когда за их несоблюдение вас могут наказать. А кто мог наказать СССР или Германию? Впрочем, я, как всегда, отвлеклась. Вы, кажется, спросили, как они арестовали меня?
– Да.
– Это случилось довольно неожиданно… Стремительно и вместе с тем торжественно. Чекисты пришли за мной вместе с Победой. Мы радовались тому, что папа вот-вот вернется домой, но вдруг оказалось, что победа эта не наша. Впереди нас ждала новая, личная, но от того не менее разрушительная война.
Меня арестовали в июле 45-го. Советские граждане переживали невероятный подъем, и чекисты пришли в мой дом под аккомпанемент победных маршей.
Приехали в полночь. Татьяна Алексеевна только уложила Аську. На пороге стояли трое. Те самые, выросшие, большеротые птенцы. Один остался перетаптываться против нее, парочка принялась потрошить квартиру.
«Собирайтесь!» – ковыряясь спичкой в зубах, спокойно сказал мужчина.
«Когда мы вернемся? Я попрошу соседку посидеть с дочкой».
«Девочка поедет вместе с вами, поднимайте ее!»
«Может, это и хорошо», – подумала Татьяна Алексеевна. Возвратившись к Асе, она принялась будить дочь. Поглаживая девочку по щеке, она заметила, что один из чекистов собирает ее рисунки.
«Что можно взять с собой?»
«Что-нибудь теплое. И для ребенка тоже».
«Может быть, это и хорошо?» Во всяком случае, они позволили мне остаться с Асей. Советские люди. Двое злых, но один хороший. Все никак не мог выковырять что-то, что застряло в его зубах.
«А это можно взять?»
«Да, возьмите и это…»
– Вам позволяют собрать вещи, и, трясясь от страха, вы думаете, что эти люди гуманны. Даже арестовывая вас, они разрешают взять теплый свитер. Добрые люди! Заблуждение… Голая правда заключалась в том, что великое государство было не способно обеспечить одеждой всех арестованных.
«Надо же, – думала я, – вот это машина!» Спустя столько лет они все же добрались до меня. Какие молодцы! Так тщательно работать с документами. Упорству этих людей можно было только позавидовать. Вы только подумайте, 1945 год!
Татьяна Алексеевна собралась довольно быстро. Еще с полчаса, с Асей на руках, она наблюдала, как двое взрослых мужчин распарывают одеяла и вытряхивают перья из подушек. Все это могло бы выглядеть очень смешно, если бы не было так страшно. Около двух часов ночи машина наконец покинула двор.
Рассматривая темные дома, Татьяна думала, что их везут в тюрьму. Ася спала у нее на руках, и Татьяна Алексеевна полагала, что после короткого допроса их отпустят спать. К счастью, они позволили ей остаться с ребенком – ко всему прочему, казалось, она была готова.
Не успев проехать и трех кварталов, машина вдруг остановилась. Работали слаженно: человек, что всю дорогу молча сидел на переднем сиденье, резко выскочил и открыл заднюю дверь. Тот, что сидел рядом с арестованной, вырвал ребенка и побежал в сторону набитого напуганными детьми автобуса. Татьяна закричала, попыталась выбраться из машины, но получила удар в затылок.
«Как вам не стыдно? Что вы себе позволяете? Оставайтесь советским гражданином – не травмируйте детей!»
– Я попыталась вырваться, но теперь уже тот, что открывал дверь, забрался в салон и принялся душить меня. Я чувствовала, как расширяются зрачки. Ася закричала: «Мамочка!», и я попыталась выкрикнуть ее имя, но чекист закрыл мне рот.
«Хватит визжать! Успокойтесь! С ней ничего не будет! Государство о ней позаботится! Мы с вами сейчас поговорим, вы нам все расскажете и отправитесь домой. И вытрите кровь – не пачкайте автомобиль!»
Нам даже не позволили проститься.
Татьяна Алексеевна попробовала успокоиться. Ей показалось, что, если она будет вести себя сдержанно, эти люди пожалеют ее. Позже она узнала, что такое поведение арестованных чекисты называли «синдромом зайца». Никогда не следует обманываться относительно волков.
Спустя полчаса ее привезли на Лубянку и бросили в камеру.
– Я помню, что меня сильно трясло. От страха. За Асю. Куда ее везут? В какой детский дом? Сколько они продержат меня? Справится ли дочь без меня два-три дня? Взяли ли они ее вещи? Нет, ведь, кажется, вещи были у меня… Может быть, они отвезут ей их позже?
Как бы не так! Два-три дня! Смешно! Они вызвали меня на допрос лишь спустя неделю. Все не могли с кем-то кончить. Следователю было не до меня. Дела… да уж, большие дела!
Совершенно обессиленную, со связанными руками, ее усадили на стул. Подняв голову, она вдруг засмеялась. После недели в камере одним видом своим следователь натурально рассмешил ее.
– Человек по фамилии Кавокин. Я запомнила его на всю жизнь. Даже Альцгеймер не выбьет из моей памяти это существо.
Маленький, плюгавый, лысеющий мужичок лет сорока. Исключительно безликий, не человек даже, но моль. Он говорил коротко, отрывисто и немного гнусавил.
– Думаю, не раз, возвращаясь с работы, человек этот подвергался насмешкам дворовых мальчишек. Кавокин натурально нуждался в должности следователя. Лишь возможность пытать других людей могла примирить это ничтожество с самим собой. Позже, в лагере, я пойму, что вся эта система, вся эта огромная машина строилась на закомплексованных людишках вроде него. Сами по себе эти существа ничего не представляли из себя, но становились значимыми в государстве себе подобных.
Началось с анкеты. Кавокин спрашивал о родителях, загранице и всяком таком прошлом. Затем он объяснил, что арестовали ее не просто так, что просто так они никого не берут. После часа нелепых вопросов следователь вдруг вытащил стопку ее рисунков и открыл настоящий, многочасовой допрос.
«Это вы нарисовали?»
«Да».
«Зачем?»
«В каком смысле?»
«Для каких целей вы с такой точностью зарисовывали улицы Москвы?»
«Это обыкновенные рисунки. Я люблю рисовать».
«И это?»
Что тут ответить? Я сижу со связанными руками. Передо мной стол, стул и лампа. Следователь размахивает рисунком НКИДа, и я думаю: «Господи, какой же нужно было быть дурой, чтоб зарисовывать здание государственного учреждения!»
Кавокин задает, по сути, одни и те же вопросы.
«Для чего вы рисовали это? А это? А вот это? А Кремль?»
Я старалась не раздражать его, пыталась отвечать спокойно, но получалось плохо. Во-первых, он все еще смешил меня, во-вторых, какое ему было дело до моих ответов?
Спустя, наверное, часа два он перешел к следующему вопросу:
«Вы отправляли рисунки мужу?»
«Куда?»
«Вы получали письма от мужа?»
«В самом начале войны, да».
«В самом начале это какой год?»
«Это 41-й, если вас подводит память!»
«Не вздумайте грубить мне! А после? После вы получали письма?»
«После нет. Только в самом начале войны, всего два».
«Вы знали, что ваш муж перешел на сторону врага?»
«Нет».
«Так вот знайте!»
«Алексей не мог перейти на сторону врага. Более того, я уверена, что Алексей никогда бы так не поступил. Мой муж всегда был настоящим коммунистом».
«Не тебе, сука, решать, кто есть настоящий коммунист, а кто нет! Поняла меня?!»
«Ого! – подумала я. – Вот это поворот! Это ничтожество умеет еще и кричать!» К этому моменту я успокоилась и теперь совершенно не испытывала страха перед человеком за столом.
«Кто-нибудь говорил ему, что он смешон?»
Кавокин продолжил что-то кричать, но Татьяна Алексеевна перестала слушать его. Ей стало неинтересно. Глядя на брызжущего слюной человека, она вдруг вспомнила последние слова отца:
«Будь храбра, Тата, но без глупостей. Не клади голову на плаху. Будь хитра и не стыдись отступить. Будь мудра! Умей соглашаться и бежать. Не доказывай человеку с ножом, что ты смелая. Всегда молчи. Не объясняй дураку, что он дурак, ибо не рассказываешь же ты дереву, что оно дерево. Не ворчи, не бухти и не ной. И всегда оставайся здравоцентристом!»
«Павкова! Павкова! Павкова, смотрите на меня!»
«Да…»
«Да, гражданин начальник!»
«Да, гражданин начальник…»
«Павкова, связывался ли с тобой твой муж Павков Алексей в последние недели?»
«Что?»
Только в этот момент она поняла, почему они арестовали ее!
«Лешка жив!»
Спустя несколько лет она опять повторяла эти слова. Они арестовали ее не потому, что нашли старые списки, но потому только, что освободили ее мужа из плена.
«Связывался ли с тобой твой муж в последние недели?»
– Из донесений наших агентов я знала, что, заходя в немецкие лагеря, американцы рекомендуют русским солдатам не возвращаться домой, потому что дальше, зачастую, их ждут не родные и близкие, а фильтрационные лагеря.
«Наших солдат пугают пытками и допросами, – сообщал советский сотрудник, – а потому настоятельно рекомендуем провести разъяснительную беседу с представителями американского дипломатического корпуса».
«Так вот почему они арестовали меня! Жив! Жив! Жив! Лешка жив! Они вышли на меня не потому, что нашли румынский список, но потому только, – вдруг осенило меня, – что где-то там, далеко-далеко, моего мужа освободили из плена!»
Вы не поверите, Саша, я так обрадовалась, что чуть было не обняла эту собаку Кавокина.
«Павкова!»
«Да?»
«Да, гражданин начальник!»
«Да, гражданин начальник…»
«Так твой муж, я тебя, суку, спрашиваю, выходил на тебя или нет?»
«Нет…»
Кавокин продолжал орать, и Татьяна Алексеевна испытывала нечто необъяснимое. Плотность эмоций, которую ни с чем не сравнить. Колоссальный пресс чувств.
– Наверное, так действуют только наркотики. Кто бы дал воды? Одновременно я переживала страх и физическую боль, волнение от разлуки с дочкой и счастье от обретения мужа. Я не понимала, какой у меня пульс, но просила собственное сердце только об одном – милое, не остановись!
Следователь продолжал гавкать, и я не могла поверить собственному счастью:
«Значит, это правда?»
«Что правда?!»
«Значит, вы арестовали меня, потому что Алексей жив?»
«Твой муж, контра ты поганая, арестован, потому что перешел на сторону врага, а вопросы здесь задаю я!»
«Жив! Выходит, точно жив!» – ликовала она.
– Я не знала, что со мной будет через час, не знала, что будет с дочерью и мужем уже завтра, но, сидя на первом допросе, несмотря на весь ужас происходящего, радовалась тому, что наша семья пережила войну.
Вот уж глупость, правда? Человека пересаживают с одного «Титаника» на другой, а он, не понимая этого, рад, что пока еще не ушел на дно. Вряд ли я смогу с точностью вспомнить те минуты, но теперь мне почему-то кажется, что после очередного вопроса следователя я вновь рассмеялась в голос.
«Я сказал что-то смешное, сука?!»
«Вы нет, гражданин начальник, но судьба…»
Не уверена, что это внесли в протокол. Не думаю, что он вообще его вел. Мои ответы, как, впрочем, и смех, и слезы, следователя вряд ли волновали.
«А ну пошла отсюда!»
Так закончился первый допрос. Разговор внезапно прервался, и арестованную препроводили в камеру.
– Мне показалось, что раз уж все так быстро закончилось, раз уж этот самый Кавокин так скоро отпустил меня – значит, понял, что я невиновна. Всю ту темную, длинную ночь я не могла уснуть – мне, идиотке, казалось, что все обошлось.
Следующим вечером Кавокин вновь вызвал Павкову на допрос. Она долго ждала, пока он закончит дописывать какой-то документ, и когда это наконец случилось, с улыбкой произнесла:
«Добрый вечер, гражданин начальник!»
«Кто тебе, сука, слово дал?»
«Что с моей дочерью?» – спросила я.
«Я тебя еще раз, контру поганую, спрашиваю, кто тебе дал слово?»
«Слушайте, а почему вы так разговариваете со мной?»
Ошибка. Кавокин ударил ее. Татьяна почувствовала, что следователь выбил ей зуб, и прикрыла рот рукой. Будучи человеком маленьким и с виду хлипким, Кавокин оказался обладателем хорошего удара. Долгие годы тренировок не прошли без следа.
«Ты знала, уродина, что твой муж попал в плен?»
Кавокин задал этот вопрос спокойно, и она на секунду задумалась: почему он постоянно перескакивает с «ты» на «вы»? Почему то кричит, то будто бы слушает ее?
«Достоверно нет, но я могла предположить…»
«Исходя из чего ты могла это предположить?»
«Когда письма от мужа перестали приходить, мне хотелось верить, что он не погиб, но попал в плен».
«Значит, тебе, контре поганой, хотелось верить, что твой муж предатель?!»
«Я уверена, что мой муж всегда сражался храбро».
«Храбрые солдаты не попадают в плен!»
«Я думаю, что бывают разные ситуации. Можно попасть в кольцо врага…»
«Всегда можно последней пулей убить себя!»
«Даже если на секунду представить, что он этого не сделал – при чем здесь я?»
«Как это, при чем здесь ты? Ты же его жена, сука!»
«С каких пор жена подозреваемого становится обвиняемой?»
«С тех пор, как это написано в советской Конституции, которую я тебя, паскуду, требую уважать!»
«Я уважаю советскую Конституцию, – спокойно ответила я, – но все же не могу понять, почему я должна отвечать за поступки своего мужа?»
«Потому что ваш брак есть подтверждение сговора!»
«Вы сейчас серьезно?»
«А ты что, сука, хочешь сказать, что вышла замуж без предварительного сговора? Здесь тебе не царская Россия – в Советском Союзе люди выходят замуж по любви, а значит, ты, сволота, знала, что полюбила врага!»
– Все это было так нелепо! Я вновь рассмеялась, и это, кажется, окончательно вывело следователя из себя. Впрочем, перед тем как совсем уж довести его, я успела подлить масла в огонь. В очередной раз рассмеявшись, я сказала ему:
«Слушайте, ну вы же сами понимаете, что все то, что вы тут говорите, – полная чепуха! К тому же вы еще и выглядите при этом так смешно. Ну что вы сделаете? Опять ударите меня?»
Да.
«Ах, тебе смешно? Смешно, да? Коля, а ну-ка, иди-ка сюда!»
Кавокин выпрыгнул из-за стола и, подскочив к Татьяне Алексеевне, ударил ее еще раз. Она попыталась встать, но какой-то человек за ее спиной положил руки на плечи.
«Тебе смешно, сука, да?! Сейчас посмотрим, как тебе будет смешно».
Кавокин принялся расстегивать ремень и ширинку. Арестованная закрыла глаза. Что-то касалось ее лица, но теперь она не хотела думать, что это.
Тот, что был за ее спиной, резко поднял Татьяну Алексеевну и бросил на пол. Тяжелый человек сел на нее и задрал платье. Кавокин попытался овладеть ею, но не смог. Он кряхтел, пытался возбудить сам себя, но ничего не получалось… несколько дней.
Каждый вечер следователь Кавокин вызывал Татьяну Павкову в камеру для допросов и пытался изнасиловать. Четыре дня у него ничего не получалось, а потому он просто избивал ее. В конце концов, на исходе четвертого дня, он повалился на стул и приказал помощнику «сделать это». Тот подчинился.
+