Болезнь наступает. Татьяна Алексеевна уходит. Мы встречаемся каждый день, и всякая наша беседа непременно выявляет новые пробелы. Ластик памяти и ножницы судьбы. Теперь соседка не помнит, что родилась в Лондоне и однажды переехала в Советскую Россию. Она позабыла имя отца и название школы, в которой училась в Москве. Я понимаю, что у меня остается всего несколько недель, а потому все свободное время стараюсь проводить с Татьяной Алексеевной.
– Это ваша жена?
– Нет, это Лера, она живет этажом ниже. Вы ее не помните?
– Нет.
– Вы не против, если она тоже попьет с нами чай?
– Конечно, не против! Я буду очень даже рада!
– Вчера вы рассказали мне, что в середине семидесятых пытались усыновить ребенка…
– Да. И мальчика, и девочку. Мне хотелось помочь ребятам, которые обречены провести детство в советском детдоме.
– И у вас получилось?
– Нет. Мне отказали. У них было сразу несколько причин. Во-первых, по мнению специальной комиссии, я была слишком стара. Во-вторых, мое прошлое вызывало сомнения.
«Вы меня, товарищ Павкова, конечно, простите, но я хочу у вас вот что спросить: где ваш муж?»
«Вы же знаете, он расстрелян».
«Значит, вы вдова… Можем ли мы отдавать детей в неполноценную семью?»
«Мне кажется, во мне много любви».
«То, что вам кажется, нас не интересует. Мы собираемся доверить вам советских детей!»
«Я уверена, что смогу быть им хорошей мамой».
«Мы должны убедиться в том, что у вас получится. Сколько времени вы провели в лагерях?»
«Десять лет…»
«Десять лет! А это ведь оставляет свой след, товарищи! Сложно даже представить, чем все это однажды может обернуться…»
«На что вы намекаете?»
«А почему вы так раздражительны, товарищ Павкова?»
«Я не раздражительна, мне просто хочется, чтобы вы закончили ломать эту комедию! Чего вам еще от меня надо? Вы мало унизили меня? Отобрав дочь и мужа, отобрав десять лет жизни, прикарманив себе мою судьбу, вы хотите чего-нибудь еще? Так скажите! Мне не жалко! Советский Союз научил меня отдавать все. Что я должна сейчас сказать? Зачем вы издеваетесь надо мной?»
«Никто над вами не издевается, товарищ Павкова! Я просто демонстрирую собравшимся, что вы слишком вспыльчивы! Лично я не уверена, что такой человек может быть хорошей мамой».
Я встала и ушла. Не могла больше этого терпеть. Я не оправдываю себя. Я понимаю, что ради ребят, которые были в детском доме, должна была выдержать и этот экзамен, но я не смогла.
– У вас не возникало мысли покончить с собой?
– Что?!
– Я спрашиваю, почему после всего, что вам пришлось пережить, вы не покончили жизнь самоубийством?
– Потому что после срыва в тюремной больнице я пообещала себе, что проживу ровно столько, сколько мне отведено. Я должна была отыскать мужа и дочь. Узнав об их смерти – я должна была найти их могилы. Одно только то, что мой муж попал в плен, обеспечило меня заботами на всю жизнь. Я хотела помогать другим матерям и, конечно же, однажды найти его…
– Кого?
– Человека, которого подставила. Вы спрашиваете, почему я не покончила жизнь самоубийством, и я легко могу ответить вам: я жила потому только, что на этой земле меня держало последнее дело – я должна была отыскать неизвестного мне солдата и попросить у него прощения.
– Но за что вы хотели попросить прощения? – вдруг спрашивает Лера.
– Вам известна моя история?
– Да, Саша рассказывал мне.
– Тогда почему вы спрашиваете?
– Я спрашиваю, потому что не понимаю: за что вам просить прощения? Что вы такого сделали, чтобы у кого-то просить прощения?
– Я вписала фамилию другого человека.
– Ну так и что? Разве это на что-то могло повлиять? Вы что, действительно переживали из-за этого полвека?!
– А вы бы не стали переживать?
– Конечно, нет! Что за глупость! Что здесь такого?! Я понимаю, если бы вы выдумали какую-нибудь фамилию из головы, и вдруг оказалось, что такой человек действительно существует и его ни за что ни про что арестовывают. Я понимаю, если бы вы лично приговорили кого-нибудь к смерти, но вы же, насколько я понимаю, этого не сделали! Ну и что с того, что вы вписали фамилию какого-то там солдата дважды? Что с того?! Он же уже был в списке! Вы понимаете, что ровным счетом ни на что не повлияли?! Его что, по-вашему, дважды судили? Два раза отправили в ГУЛАГ? Вы думаете, энкавэдэшники особо рьяно бросились его искать и дважды расстреляли? Я правда не понимаю – вы действительно столько лет расстраивались из-за такой ерунды?!
– Я думала, что поднесла к его фамилии увеличительное стекло…
– Но это же глупость! Это же совсем не так!
– Более того, я переживала, что стала соучастницей преступления. Был список, который составила судьба, и была фамилия, которую я добавила в него лично.
– Ну и что с того? Ну добавили и добавили! Был список, вы повторили в нем фамилию, и поступок этот не мог ни на что повлиять и ничего изменить – какое же здесь преступление?
– Пятьдесят лет я полагала, что преступление против совести…
– Но это же совсем не так! Вы же не добавили эту фамилию – вы просто продублировали ее. Это как стрелять в труп! Но стрелять в труп – это обыкновенное хулиганство, а не убийство.
– Хулиганство это только в том случае, если в момент выстрела вы знаете, что человек уже труп, а, исправляя список, я этого не знала…
Я беру Леру за руку, и она понимает, что лучше замолчать. Татьяна Алексеевна несколько мгновений смотрит в окно и после тяжелой паузы продолжает рассказ:
– Так или иначе, будучи, по вашему мнению, полной дурой, я начала свои последние поиски. Обнаружив места захоронения Леши, Аси и даже Пашки Азарова, я поняла, что у меня остается один лишь последний бой. Я должна была узнать о судьбе человека, чью фамилию напечатала дважды.
– И вы стали отправлять новые запросы?
– Да. Я составляла новые обращения, но дело теперь осложнялось тем, что я помнила лишь фамилию и инициалы… Впрочем, думаю, нам лучше закончить этот разговор…
– Нет, Татьяна Алексеевна, прошу вас, Лера не это имела в виду.
– Не нужно говорить за меня. Я имела в виду ровно то, что спросила, но я не хотела вас обидеть, я просто действительно совершенно не понимаю, за что вы вините себя…
– Татьяна Алексеевна, прошу вас, расскажите, как вы все эти годы…
– Как я жила? Обыкновенно. Пока руки мои помнили – набирала самиздат. Вместе с Ядвигой мы помогали другим родственникам находить близких, и поверьте мне, Саша, порой достать информацию из наших архивов было ничуть не легче, чем вытащить самого человека из лагеря. Почти все свободное время я рисовала, и к концу 80-х картин скопилось так много, что Ядвига предложила мне сделать выставку. Я с юмором отнеслась к этой идее, но подруга настояла. С развалом Союза мои полотна начали путешествовать. Кажется, в 93-м я оказалась с картинами в Милане. Вспомнив, что всего в ста километрах, на озере Лугано меня ждет мой милый Ромео, я отправилась в небольшой городок Порлецца. Вы будете смеяться, но я нашла его. Спустя шестьдесят с лишним лет мы вновь сидели на той же Сан-Микеле. Той гостиницы, в которой я однажды пряталась от возлюбленного, больше не было, зато остались озеро и горы. Такая красота! Теперь во все это просто невозможно было поверить. Ромео не сразу вспомнил, кто я, но затем рассказал, что несколько недель действительно честно ждал меня в кафе по соседству.
– А после?
– А после все, конечно, прошло.
«Ты был счастлив?» – по-итальянски спросила я.
«Счастлив? Да, в общем-то, да. У меня хорошая семья, трое детей и восемь внуков. Я открыл здесь собственную мастерскую. Вместе со старшим сыном мы ремонтируем машины. Средний уехал во Флоренцию, младший перебрался в Локарно. Да, думаю, я счастлив. Моя жизнь прошла хорошо, разве что с командой не очень повезло. Ты же знаешь, у нас тут в деревне не могло быть нормального футбольного клуба, поэтому я выбрал “Болонью”. До войны они пять раз становились чемпионами Италии, но после сороковых порадовали меня лишь единожды. Наверное, если бы в моей жизни можно было что-нибудь изменить – я бы выбрал другую команду. Ну а ты как? У тебя есть семья?»
«Да, была…»
«Ты приехала в Порлеццу специально, чтобы увидеть меня?»
«Даже не знаю, зачем я приехала… Просто оказалась вдруг рядом… Ты помнишь, почему мы тогда расстались?»
«Нет. Кажется, что-то расстроило тебя. А ты помнишь?»
«Не-а…» – соврала я.
Я много путешествовала. Зачем-то объехала едва ли не всю Европу. Картины, на которых изображены Ася и Леша, теперь есть в частных коллекциях Берлина и Штутгарта, Копенгагена и Лиона. Кажется, только здесь, в Минске, они никому не нужны. Несколько лет назад моя выставка прошла в Женеве. Выбрав свободный день, я отправилась в архив Красного Креста. Никаких согласований, никаких долгих месяцев в ожидании ответа – я объяснила, что хочу увидеть переписку с Советским Союзом, и меня усадили в небольшой кабинет. Архивариус поставил на стол несколько боксов, и я принялась листать письма, которые когда-то отсылала сюда. Среди прочего я нашла список, в котором швейцарцы скрупулезно описывали судьбы связанных c СССР писем и телеграмм.
Телеграмма
от 23/6/41
Народному Комиссару иностранных дел о предоставлении сил МККК в распоряжение СССР, оказании нами помощи, предложении СССР составить списки раненых и военнопленных, которые мы могли бы передать противнику.
Телеграмма
от 24/6/41
В ИКРЕСТПОЛ, уведомляя о нашем вчерашнем обращении к Молотову и предлагая помощь при любых обстоятельствах (без ответа).
Телеграмма
от 9/7/41
Народному Комиссару, сообщая об отъезде Жюно в Анкару и согласии Германии, Финляндии, Венгрии и Румынии обменяться списками военнопленных в соответствии с телеграммой от 27 июня.
Телеграмма
от 22/7/41
Народному Комиссару, уведомляя о том, что Италия и Словакия дают согласие на взаимной основе об обмене списками военнопленных и раненых и что Италия будет готова применить конвенцию о военнопленных. Запрос ответа по данному вопросу и сообщение о прибытии доктора Жюно в Анкару (ответ от 8/8 от Вышинского) (отправка аналогичной телеграммы в ИКРЕСТПОЛ).
Телеграмма
от 8/8/41
От Вышинского, Первого Заместителя наркома иностранных дел, сообщающего о том, что СССР признает обязательным следование Гаагской конвенции, дающего согласие на обмен данными о военнопленных, однако косвенно отказывающегося применить конвенцию о военнопленных (см. приложение).
Письмо
от 15/8/41
Народному Комиссару, отправляя специальную заметку о принципах, принятых всеми воюющими сторонами, для передачи сведений о военнопленных (без ответа). (Аналогичная телеграмма в ИКРЕСТПОЛ от 22/8/41, без ответа.)
Телеграмма
от 22/8/41
Народному Комиссару, уведомляя о готовности Финляндии принять Гаагскую конвенцию в случае взаимной договоренности и о создании ею своего Управления (без ответа).
Телеграмма
22/8/41
От Главного Разведывательного управления в Москве доктору Жюно в Анкару, передавая уточнения, касающиеся составленных списков, и объявляя о том, что военным, захваченным СССР, разрешено отправить своим семьям сообщения о пленении.
Телеграмма 28/8/41
Народному Комиссару о признании Румынией Гаагской конвенции и составлении ею списков советских военнопленных (без ответа).
Телеграмма 18/9/41
Народному Комиссару, запрашивая согласие со стороны представителя в Иране на оказание помощи в эвакуации немецкого гражданского населения.
Телеграмма 25/9/41
Народному Комиссару с просьбой о предоставлении виз Жюно, Рамзейеру (без ответа).
Телеграмма 25/9/41
В ИКРЕСТПОЛ с просьбой ускорить отправку списков и уведомлением о запросе на выдачу виз нашим представителям (без ответа).
Телеграмма 1/10/41
В ИКРЕСТПОЛ с предложением о посредничестве Службы спасения с целью отправки русским военнопленным коллективных посылок, еды и одежды и уведомлением о том, что мы могли бы сделать покупки для советской стороны. Просьба о применении на взаимных началах статьи 15 Гаагской конвенции для немецких военнопленных в СССР с целью отправки такой же посылки (без ответа).
Письмо
13/11/41
Виноградову в Посольство Анкары с предоставлением 279 списков со стороны Румынии, подготовленных правительством этой страны без взаимных договоренностей (без ответа).
Письмо
14/11/41
Принцу Карлу, сообщая о нашем согласии с СССР об обмене военнопленными и том, что Россия не передала нам списки и не ответила на предложение об отправке нашего представителя. Просьба к принцу Карлу изложить свои предложения и рекомендации (без ответа).
Телеграмма 14/11/41
В ИКРЕСТПОЛ и Посольство СССР в Анкаре с просьбой предоставить актуальный адрес ИКРЕСТПОЛ, уведомлением о том, что итальянские власти обращаются c русскими интернированными гражданами так же, как и с представителями других национальностей, напоминанием об отправке нашей Делегацией в Анкаре списков военнопленных из Германии, Румынии и Италии (без ответа).
Телеграмма 20/11/42
Народному Комиссару и в ИКРЕСТПОЛ, информируя их о том, что мы получили списки из 2894 имен советских военнопленных в Румынии и что последующие отправки посылок будут приостановлены правительством Румынии до заключения соглашения на взаимных основах (без ответа).
Письмо
21/11/41
От мадемуазель Канш к мадемуазель Коллонтай, послу в Стокгольме, с напоминанием об обращениях МККК к русским властям и важности предоставления визы доктору Жюно (без ответа).
Письмо
2/12/41
От г-на Бюркарда г-ну Майскому с напоминанием о вчерашней беседе, касающейся действий МККК, и о вопросе предоставления виз для наших делегатов.
Телеграмма
6/12/41
В ИКРЕСТПОЛ и в Посольство СССР в Анкаре о поступлении в Женеву списка из 400 раненых и больных русских граждан в Финляндии, который мы имеем право передать только в случае встречного предложения СССР (без ответа).
18/12/41
Беседа дипломатического представителя СССР в Лондоне и г-на Бюркарда о списке кандидатов на пост представителя в СССР, который будет благосклонно изучен советскими властями.
Письмо
7/1/42
От Красного Креста США (Норман Дэвис) с уведомлением о готовности немецкой стороны и высказыванием обеспокоенности, вызванной бездействием русских.
Телеграмма
14/1/42
Народному Комиссару, г-ну Майскому и м-ль Коллонтай с предоставлением списка шведских и швейцарских представителей, готовых отправиться в СССР, вследствие переговоров с Майским (без ответа).
Телеграмма
5/2/42
Народному Комиссару с предложением о выдаче сахара русским военнопленным в Германии и Румынии и запросом о возможности отправки посылок немецким пленным в СССР (без ответа).
Телеграмма
27/2/42
Народному Комиссару с предложением о снабжении витаминами русских военнопленных и заявлением о согласии немцев осуществлять выдачу витаминов под надзором наших представителей при условии въезда делегатов МММК в Россию (без ответа).
Письмо
9/3/42
Г-ну Винану с предупреждением о том, что мы не получили никакого ответа от СССР об одобрении кандидатур наших делегатов; российские власти не высказались даже о принципах самой миссии.
Телеграмма 1/4/42
Народному Комиссару о предложении румынского правительства провести репатриацию тяжелораненых на взаимных началах (без ответа).
Телеграмма
23/7/42
Г-ну Молотову, запрашивая информацию по требованию финского правительства о военнопленных, предлагая обмен списками, указывая на отсутствие ответа на предложение отправления делегации и предлагая простой обмен сведениями. (Письмо было передано через Курвуазье, оставлено без ответа.)
Письмо
24/7/42
Г-ну Молотову, передавая просьбу финского правительства об обмене данными (ст. 14 Гаагской конвенции и ст. 4 Женевской конвенции), предлагая передачу информации с помощью нашей делегации в Анкаре в форме синхронного обмена, отправку на взаимных основах сообщений о пленении всем воюющим сторонам. Меморандум в приложении (без ответа).
Письмо
28/8/42
Г-ну Молотову о предложении румынских властей об обмене 1018 русских недееспособных военнопленных на информацию о румынских пленных (без ответа).
Телеграмма
5/10/42
В ИКРЕСТПОЛ о посещении лагерей с русскими военнопленными в Финляндии в июле, августе настоящего года и о раздаче на месте американских посылок. Сообщить в компетентные советские органы.
Я отложила список и, вытирая слезы, обратилась к работнику архива. Спустя пятьдесят с лишним лет я задала вопрос, который однажды в коридоре НКИДа моя коллега адресовала мне:
«Зачем вы это делали?»
«Что вы имеете в виду?»
«Зачем вы писали нам все эти письма?»
«В каком смысле?»
«Зачем вы отправляли нам все эти письма, если видели, что мы не хотим забирать тысячу собственных военнопленных даже в обмен на пустяшную информацию?!»
«Затем, что в этом и состоит наша гуманитарная миссия. К тому же, уверяю вас, мои коллеги не могли поверить, что вам действительно наплевать на собственных солдат. Многие сотрудники Красного Креста наивно полагали, что Москва молчит только потому, что мы неправильно оформляем документы».
«И несмотря на это, вы все равно продолжали писать…»
«Мы всегда считали, что в любом правительстве и организации можно найти человека, который отзовется. Девять человек не ответят, но десятый обязательно прочтет и что-нибудь предпримет».
«К сожалению, вы нас недооценивали».
Вы спросили, почему я жила. Почему все эти тридцать лет находила в себе силы жить. В тот день в Женеве я тоже задалась этим вопросом. Почему я все еще жила? Я жила, потому что ждала. Тридцать лет я ждала казенного письма, которое примирит меня с собой. Единственное, чего я теперь хотела, – узнать о судьбе неизвестного солдата, и 31 декабря 1999 года, всего за несколько часов до Нового года, в мою дверь позвонил почтальон.
+