Солнце еще не собиралось показываться на горизонте, и у солдат майора Райнера еще оставалось время для передышки, написания писем домой и несколько часов для отдыха. Райнеру не спалось. После краткого инструктажа с офицерами он вышел из своего блиндажа и медленной, уставшей походкой брел вдоль окопа, оглядывая солдат. Каждый из них был грязнее черта, и от всех исходил запах застоявшегося и прогорклого пота и грязи, издававшей зловоние. Майор посмотрел на луну, что висела над землей, словно приколотая булавкой или чем-то острым. Как и у многих, его голову заполняли мысли о возможной гибели в предстоящей атаке: как бы ты ни старался, но ты не сможешь выгнать эти мысли, и последние часы перед атакой являются самыми томящими и долгими. Он чувствовал ответственность за каждого своего солдата, ему казалось, что родные матери не простят ему, если с их сыновьями что-то случится. От его действий зависела жизнь нескольких сот человек, и с этим нелегко было смириться. Когда они все погибают, а ты остаешься в живых, то перед твоими глазами всегда будут эти лица, в памяти навсегда сохранятся имена. Где-то в конце толпы тебе всегда будут мерещиться эти люди, которым ты пообещал жизнь, но отправил их на смерть. Майор понимал, что это будет его последняя атака. Настроение слабым огнем подогревала пришедшая недавно новость, что атака будет совершена не одним батальоном Райнера, а двумя. Такое решение Плессен принял в последний момент. Идя по траншее, он увидел одиноко сидящего солдата, пишущего письмо.

– Как дела, солдат? – спросил Райнер с улыбкой, кладя руку на плечо.

Солдат оглянулся, но не стал вставать, сил уже не было.

– Спасибо, майор. Вот, стараюсь написать письмо жене. Не знаю, что ей рассказать.

– Напиши просто, что любишь ее, и когда все это закончится, ты обязательно вернешься к ней.

– Я написал, что люблю, но боюсь давать обещание о возвращении. Если бы вы знали, как я скучаю по дому, по нашей гостиной. Я сам выстроил камин, поставил перед ним кресло, в котором вечерами читал любимые книги. Представляете, а жена подходила сзади, обнимала меня и говорила самые теплые и нежные слова – это было обычной жизнью, но я бы все отдал, чтобы оказаться сейчас дома.

– Да, миллиарды людей в мире ведут простой образ жизни, который теперь для нас является раем. Я тоже никогда не думал, что мне придется скучать по мягкой подушке. Это обыденности, но на войне они становятся запретным плодом, который особенно сладок.

– У вас есть дети, майор?

– Да, две дочери.

– Сколько им лет?

– Старшей восемь, а младшей месяц назад исполнилось шесть. Я сражаюсь, чтобы они смогли жить в мире. Надеюсь, что в этом мире больше не найдется умников, которые развяжут мировую войну.

– Войны еще будут, пусть и не на нашем веку, но земля еще впитает кровь своих сынов. Майор, можно вам задать личный вопрос?

– Насколько же он личный, боец? Ты задай, а я уже решу: отвечать или нет.

– В ротах и взводах все гадают, чем вы займетесь после войны, и кто-то уже делает ставки.

– Я не люблю загадывать, но скажу честно, мне уже осточертела война. Я хочу купить ферму и осесть там, встретить старость вдали от людей. Спокойная жизнь меня привлекает больше, чем карьера военного. Устал я.

– Как вы думаете, мы вернемся завтра живыми?

– Конечно, рядовой, и речи быть не может. Это наш долг, и мы обязаны его выполнить, но главное – береги себя. Что бы ни случилось, заранее выбирай цель и прячься за каждым укрытием, которое увидишь.

– Я слышал, что 102 дивизия вчера шла в атаку на северном берегу, и в живых осталось всего лишь пятьдесят человек. Представьте себе, пятьдесят – из нескольких тысяч. Каковы шансы наших трех сотен?

– Не бери в голову, солдат, это деморализует. На севере обстановка куда сложнее, чем у нас. Наша задача более локальна, чем у частей севернее.

Сказав это, майор Райнер положил солдату руку на плечо, встал и ушел дальше по окопу.

* * *

Утро, к несчастью, оказалось коварным и хранило в себе немало сюрпризов. В 8:00 начался обстрел опорного пункта Биаш, который находился недалеко от воронки Вернера и был полностью виден из нее. Немец и француз наблюдали страшную картину небытия, словно земля провалилась в ад, и все перемешалось, неся только страх и хаос. Разрывы снарядов были настолько частыми, что их уже нельзя было различать. Биаш словно сотрясался от разрушительного землетрясения. В нескольких километрах вокруг чувствовалось, как дрожит земля. Вся осевшая пыль в радиусе километра, резко поднялась, словно выбивали ковер размером с целый город. Края воронки осыпались, Вернер вжался в скат на ее дне и, прикусив кулак зубами, кричал от страха. Француз также вжался вниз, но, не подавая виду, что боится, готовился к любой ситуации. Пусть даже сейчас здесь появится что-то неземное – он не растеряется и будет выполнять свою задачу, как его учили. Канонада превратилась в монотонный гул, давящий на уши.

– Обстреливают город, – Франсуа пытался перекричать обстрел, – нас не заденет.

В траншее майор Райнер готовился вести людей в последнюю свою атаку, навстречу ветру и всей своей судьбе. Солдаты стояли в линию по всему окопу, примкнув штыки к винтовкам. Обстановка была накаленная, словно вот-вот что-то произойдет безвозвратное, и батальон стоял, словно на иголках, ожидая начала атаки. Кто-то из солдат выкуривал последнюю сигарету. Другие молвили про себя: «Ну, быстрее же, давайте уже, идем», – и это можно было прочесть по их губам, которые без звука шевелились, выговаривая слова. Издерганные и измотанные воины смотрели на солнце в последний раз, перед тем как они покинут окоп и уйдут в неизвестность. Где-то в далеких городках Германии женщины пели одинокие песни, ожидая своих детей дома, у домашнего очага, а сыновья в последний миг вспоминали о своем родном месте, запоминая каждый уголок своего дома. В эти моменты они были особенно близки с домом. В памяти всегда напоследок сохраняется лицо матери. Никто из них не гневается на свою судьбу. Они покорно принимают ее, как данное богом.

Каждую минуту младшие офицеры дергали Райнера, подстрекая его на атаку, чтобы он не томил людей, а майор лишь спокойно отвечал:

– Спокойно, господа, еще целая минута.

Секунды выглядели минутами, а одна минута целой вечностью. Натянутые струны нервов, казалось, вот-вот лопнут. Бойцы теребили свои винтовки, пребывая в напряжении. Наконец, минута прошла.

Райнер взобрался по лестнице и, свистя на всю траншею в свисток, взмахом руки ознаменовал начало атаки. Солдаты взобрались на бруствер, и одной шеренгой, одновременно первая линия побежала в сторону укрепленного пункта Биаш. Весь батальон выбрался из своей норы, в которую он был заключен. Из последних сил бойцы, держа винтовки наперевес, бежали в сторону своей цели, как вдруг из ближайшего же дома отозвался очередью пулемет, и в случайном порядке немецкая пехота начала падать замертво. Эта лавина бежала прямо на Вернера и Франсуа, словно стадо буйволов, разрушающих все на своем пути.

– Господи, наша атака, – с растерянностью проговорил Вернер. Издалека слышались крики и стоны, захлебывания и проклятия в адрес врага.

– Вот и посидели, только чая не хватало, – ворча, ответил Франсуа.

Французское командование прекрасно осознавало ценность Биаша и упорное желание немцев захватить этот пункт. Для обороны города сюда был переброшен резервный батальон, которому была поставлена задача перейти в контратаку в случае наступления. Примкнув штыки, французы покинули свои окопы и ринулись навстречу солдатам Райнера. Это была жестокая схватка, где каждый не желал уступать.

Вернер и Франсуа находились между двух огней, и столкновение через минуту было неизбежным.

– Примкни штык, парень, – напомнил Франсуа.

Вернер начал искать вокруг себя штык и полностью растерялся от начавшегося сражения. В эту секунду он не смог бы вспомнить даже своего имени. У него была всего минута, чтобы запомнить ночную беседу, все советы Франсуа, вспомнить его рассказ о мальчишке из Вердена, который погиб по собственной неопытности. Пришло время проявить характер, который до этого сидел где-то глубоко в душе. Это надо было сделать сейчас, в данный момент, а не когда захочется или когда будет настроение. Хочешь ты или нет, но ты примешь правила игры, которые установила мать-природа, или ты умрешь. Вернеру надо было встать и проявить те качества, которые он никогда не проявлял ранее. В обычной и мирной обстановке люди меняются годами, да и то не у всех получается, а здесь всего минута – и нужно принять то решение, к которому ты никогда не готовился. Словно выйти на сцену перед многотысячным стадионом, зная, что ты не умеешь петь, и опозориться – ведь не каждый решится на это. Пришел час действовать, а не придаваться сладким мечтам. Если в этот момент он не встанет и не соберется, то никогда не узнает тех вещей, о которых до сего момента и не догадывался. Если он не соберется, то так и не узнает, что Агнет никогда не была девушкой Хайнца и всегда противилась его ухаживаниям. Если он не встанет и не будет сражаться, то так и не узнает, что автором любимой книги его будущего внука был человек, сражавшийся против него в этой битве. Если он не встанет, то не увидит это место через много лет. Он так и не поймет многих вещей, о которых ему говорил Франсуа, он не поймет эту жизненную философию, он не познает цену потерям. Если он сейчас не будет сильным, то никогда больше не увидит Агнет. Если он не подымется духом, то тьма навсегда предстанет перед его глазами, и никогда больше он не увидит света, никогда больше он не сможет радоваться утреннему солнцу. Если он не решится сейчас собраться, то все потемнеет и не прояснится больше никогда. Вперед, Вернер!

Немецкие и французские пехотинцы, словно волна об волнорез, столкнулись друг с другом в нескольких десятках метров от воронки. Завязалась страшная рукопашная, не на жизнь, а на смерть. Озверевшая людская масса смешала в себе всю злость этого утра. Через несколько секунд Вернеру предстояло убить или быть убитым.

– Удачи, Вернер, – улыбнулся Франсуа и выскочил из воронки.

Вернер высунулся и смотрел, как Франсуа убивает его товарищей, озаряясь в солнечном свете, который прорезался сквозь людей. Когда-то он был нежным и отзывчивым семьянином, любящим отцом и самым любимым мужем. Но сейчас это уже не человек, а бесчувственная машина для убийств, для которой жизнь потеряла всякий смысл. Ночью он позволил себе расслабиться, но даже эта секунда слабости доказывала, что Франсуа закрылся от мира, стал каменным в душе. Вглядываясь в сражение из воронки, Вернер не решался сражаться, пока его не заметил француз. Подняв штык, он побежал на Вернера с криком, острие штыка было направлено прямо на Вернера. В ошеломлении Вернер смотрел на приближавшуюся смерть, держа в руках винтовку, и где-то в глубине подсознания прокручивал рассказанную Франсуа историю о нелепо погибшем мальчишке под Верденом. Но Вернер пообещал себе, что он вернется домой. Подняв винтовку и наведя ее на врага, он выстрелил. Француз был сражен прямо в сердце и, опустив штык, но оставаясь на бегу, он врезался в Вернера, и они, столкнувшись, вместе упали на двухметровую глубину – на самое дно воронки. Франсуа в этот момент колол уже третьего немца, показывая мастерское владение оружием. Вернер, лежа под тяжелым телом, выбрался из-под убитого, выпученными и испуганными глазами посмотрел на свою ладонь и увидел кровь. От испуга и отвращения он чуть не закричал. Медлить было нельзя. Вновь взобравшись наверх, Вернер схватил валявшуюся винтовку и, вспомнив все матерные и нецензурные слова, побежал в гущу событий. Звериные крики сменялись похабными фразами с обеих сторон. Сотни голосов проклинали друг друга одновременно с ударами. В хаотичности боя Вернер увидел, как какой-то француз налег на лежащего немецкого солдата и пытался заколоть того ножом, но немец сопротивлялся одной рукой, держа руку врага с ножом перед собой, однако нож медленно приближался к его грудной клетке. Увидев это, Вернер ничего уже не соображал. Убив человека, он почувствовал одурманивающий вкус крови, он перешел грань и заповедь, нарушив многие свои принципы, которыми он жил все эти годы. Адреналин бурным потоком хлынул в кровь и сконцентрировал всю энергию мальчишки на сложившейся ситуации. Вернер ринулся на помощь и воткнул штык в спину врага с такой силой, что винтовка выскользнула из рук, когда француз издал истошный вопль и замертво упал на землю. «Я… я убил человека», – опомнилось его подсознание, забыв обо всем, что происходило до этой минуты. Но через мгновение эта мысль испарилась, когда кто-то сильно толкнул Вернера в плечо. Обстановка царила ужасная. Людей резали и кромсали, штыки кололи куда угодно: в пах, глаза, протыкали шею. Большинство солдат бросали винтовки и хватались за лопатки, ими было легче орудовать. Так, один француз, воткнул лопату в лицо немецкого солдата, прямо по вертикали, лопата так и застряла в его раскроенном черепе. Люди убивали людей словно скот на бойне, не испытывая при этом никакой жалости и милосердия. Это были банкиры, цирковые акробаты, юристы, учителя, врачи, повара, инженеры, писатели, маляры, строители, детские воспитатели. Кто-то впадал в психоз и откусывал нос противнику, другие выкалывали пальцами глаза. В жизни у них у всех есть семьи, дети, они любят их, ласково укладывают спать, но здесь они – безжалостные животные, убивающие чтобы не быть убитыми. Немец, которого спас Вернер, продолжал лежать на земле, в состоянии шока оглядывая штыковую, будто на последнем ряду кинотеатра.

– Вставай, идиот, а то убьют. – Крикнул ему Вернер.

Неожиданный и сильный удар пришелся Вернеру прямо в лицо. Щека оказалась рассечена и кровь хлестнула, заливая все лицо. Вернер почувствовал жжение, потерял координацию и упал на землю. Это был удар Франсуа. Приложив Вернера кулаком, он лопатой рассек шею другому солдату.

Придя в себя, Вернер увидел картину, которая навсегда осядет в его памяти. В нескольких метрах от него, в человеческой мясорубке, он вновь заметил Франсуа. Он видел его так отчетливо, что мог прочесть каждую эмоцию на его лице. Француз стоял в боевой готовности перед молодым немецким солдатом. Винтовка в руках новобранца дрожала. Испуганные глаза на детском лице были полны страха и чувства безысходности. Их глаза были уставлены друг на друга. Франсуа уже приготовился сделать выпад, как шрапнель прошила ему предплечье и руку, и его повело чуть в сторону. Новобранец воспользовался этим коротким моментом, и острый штык вошел в тело Франсуа. Оскалив зубы от боли, Франсуа тяжело задышал, лопата выпала из его руки. Новобранец спокойными глаза смотрел на умирающего француза, держа винтовку в руках. Выдернув штык из тела, он убежал, растворившись в толпе. Франсуа упал сначала на колени, потом на спину, поджав ноги, и головой ударился о землю. Каким бы грубым и циничным он ни был, но сущность человека всегда проявляется, когда он умирает. Его губы дрожали, а зубы стучали друг об друга. В этот момент с ним были Вивьен и Жаклин, он отправлялся к ним.

Вернер подполз к раненому другу.

– В-вернер, – чуть слышно простонал Франсуа, взяв немца за руку.

– Мсье, Вы держитесь, молчите, и набирайтесь сил. Скоро они отступят, а мы останемся тут, притворившись мертвыми, и доползем до воронки.

– Ле… кие, – захлебываясь в крови, проговорил Франсуа.

– Что, мсье, что у Вас?

– Л-л-легкие, Вернер, это к-конец. Ты, главное, береги себя, ты еще молод, и у тебя вся жизнь впереди. Не забывай наших бесед.

– Конечно, мсье, я никогда не забуду, – отвечал Вернер.

– Вернер, запомни, нет ближе союзника, чем враг.

– Боже, мсье, у Вас кровь идет изо рта, молчите, ничего не говорите.

– Мама, мама… мама… Вивьен… Жакл… – уже легким шепотом проговаривал Франсуа, уходя куда-то в далекий край.

– Вивьен и Жаклин, – повторил Вернер. – Я запомню их имена, обещаю вам.

Но Франсуа уже ничего не слышал. Его зрачки расширились, как у Руди Байера, а взгляд сделался стеклянным. Вернер понял, что это лицо смерти.

Среди беспорядочных криков, воплей и лязга оружия отчетливо слышался свисток и французская речь, призывающая к отступлению. Рукопашная начала смещаться и спустя минуту немецкая пехота уже бежала вперед, догоняя отступавших.

На соседнем участке в поддержку Райнеру в атаку поднялись обещанные Плессеном пехотинцы баварского полка.

Вернер, собрав все силы, схватил винтовку и с криком побежал вперед, в атаку, держа в мыслях человека, который мог убить его в этой толпе, но стал для него самым близким. Он крепко сжал винтовку в руках, словно это была вся его непутевая жизнь. Ощущение свежих сил придало ему смелости. Боевой клич соратников дарил надежду на скорую победу, но о ней думать было еще рано. Предстоял еще долгий бой на улочках городка. Вернер, чувствовал сильную головную боль. Он вбежал в Биаш одним из последних, но его переполнял адреналин, словно хотелось еще и еще.

Улицы города предстали разоренными руинами. Стены домов были единственным, что уцелело. Оборона города не удалась и французы стали отступать. Позиции в городе защищал только один арьергард, прикрывавший отступление своих солдат. Но и прикрывающие тоже вскоре были уничтожены.

Немецкая пехота заняла круговую оборону в ожидании контратаки. Выстрелами были полны все окрестности вокруг города. В городе же все стихало. Солдаты стали оглядываться, ожидая дальнейших приказаний, но майора Райнера нигде не было. Командование на себя взял его заместитель – капитан. Он приказал перенести французские пулеметы на обратную сторону городка, опасаясь, что французы предпримут попытки вернуть Биаш и занять окопы, окружающие городок. Майора под руки привели на центральную улочку города, куда сносили большинство раненых. Он получил легкое ранение в ногу и во время атаки остался лежать на нейтральной территории, но после того как его принесли, он организовал оборону, обеспечил связь с дивизией. Опорный пункт Биаш был взят! Но потери Райнера составляли больше половины, а оставшаяся часть была измотана окончательно. Произойди французская контратака, то она смела бы несколько десятков солдат майора обратно на их позиции. Райнер еще будет проигрывать, но это будет в будущем, а сейчас он победил, это была его маленькая, хотя и Пиррова, победа. Оставшаяся горстка героев – кто они? Те, кто останутся в живых, разбредутся через несколько лет по своим домам, а их имена никто и не вспомнит.

Трупы убитых французов растаскивались в наиболее глубокие воронки и закапывались слоем земли, перемешанной с камнями, кровью и тем, что лежало на поверхности. Тела немцев были отправлены в тыл для захоронения. Город был настолько маленьким, что с одного конца на другой можно было дойти за каких-то десять минут, и Вернера удивило, что за несколько разрушенных улочек сегодня полегло столько народу. В город вбежал уже батальон прикрытия, и безопасность опорному пункту была обеспечена.

* * *

Рядовой Гольц шел улицами разбитого города, которые вывели его на главную площадь. Некогда красивая площадь теперь лежала в руинах. От маленькой аллеи не осталось и следа. Фонтан в центре был разбит прямым попаданием. Через всю площадь извилистой змейкой тянулись траншеи, кое-где покрытые досками. Эта площадь совсем не похожа на ту, по которой Вернер гулял в Йене. Она была мертвой. Разрушенная церковь перед площадью давала понять, насколько это место было красивым, пока сюда не пришла война.

Вернер увидел деревянный ящик из-под снарядов и, почувствовав бессилие, опустился на него. Адреналин сражения постепенно выветривался и на первый план выходило осознание. Все его мечты испарились, и он все-таки стал тем, кем когда-то себя представлял, – он стал героем, но этим героизмом он не гордился. Реальный же героизм вызывал у него тошноту и слабость. Он наконец-то увидел реальность, и она была суровой, кровавой. Он увидел изнанку жизни, через которую прошел самостоятельно, взяв ответственность за себя и свои поступки. Подсознание уже не уничтожало Вернера своими обвинениями, а лишь беседовало с ним: «Я убил человека. – Он задумался. – А если он был чьим-то отцом и вскоре семье придется узнать трагическую весть. Я видел страдания Герхарда и не смогу смириться с тем, что принес такую же боль кому-то. Это война. Но… я спас жизнь другому человеку. Помни, что говорил Франсуа и совесть не будет тебя мучить. Бывают моменты, когда иного выбора просто нет. Если я отобрал у этого мира жизнь, то обещаю подарить ему новую достойную жизнь».

Вернер впервые стал задумываться о тех вещах, которыми раньше никогда не интересовался. Ему захотелось семью, детей. Он был одним из немногих, кто не потерял человеческого облика, в ком еще жили душа и надежды на будущее. Он не стал тем отважным героем, изменившим ход войны, не убил много врагов и не спас страну. Он увидел настоящую войну, которая окутала его своими лапами, только высвободиться из этих лап, будет почти невозможно уже никогда. Он – маленький Вернер, от которого ничего в этом мире не зависит. Кем бы он ни был в своих мечтах, но здесь он – обычный человек. Какие бы образы он себе ни придумывал и кем бы себя ни представлял, он всегда будет знать, что есть госпожа Реальность, и в любой момент она может прийти и показать ему, кто он на самом деле. Можно рассуждать о своем величии где-то далеко от войны, в тихой и темной комнатке, но реальность всегда следит за тобой. Жизнь – это не речка, мостик и луга. Это злая собака, бегущая за тобой всю жизнь, и она укусит тебя именно в тот момент, когда ты меньше всего этого ждешь. Что бы ты ни сделал в своей жизни, какие бы миллионы ты ни заработал, какую должность ни получил, умирать ты всегда будешь так же, как и любой бедняга, не имеющий даже корки хлеба. Заставь идти в атаку на пулемет президентов и королей всех стран, и все они будут умирать так же, как и Руди Байер, как Франсуа Дюфур, и все их требования и права исчезнут в одно мгновенье. Для кого-то война является концом пути, а для других – это уроки, которые, хочешь или нет, но ты выучишь. Вот что понял Вернер здесь, на войне. Он вечно чувствовал себя изгоем общества, думал, что он отсталый и не вписывается в этот мир. Два месяца назад Вернер не имел никакого понятия о своем месте в этом мире и война, протянувшая руки в каждый дом, мало заботила его. Он представлял войну романтичной, битвы он видел поэтическими страницами людской истории из мира «Илиады» Гомера. Он мечтал, спасая на войне незнакомую девушку, умереть во имя любви, но о войне и смерти тогда он знал столько же, сколько и о самой любви. Но некогда далекое чувство стало теперь целой жизнью.

Вернер поднял отяжелевший взгляд после бессонной ночи и увидел дерево, растерзанное снарядами, черное от огня, но живое. Он, как и всегда, грустно улыбнулся ему. Глаза этого стеснительного мальчишки по-прежнему выдавали детский максимализм и наивность. Его брови, как всегда, были чуть приподняты вверх, словно он нашкодил и признает это. Все его миловидное лицо было покрыто черной копотью, но источало жившую в глазах человечность. Целую ночь он прожил с единственной мыслью скорой смерти. В душе стало настолько спокойно, как не бывало никогда. Вернер опрокинул голову на руки, закрыв ладонями лицо.

Вся площадь Биаша словно заснула, отдавая дань уважения павшим на ней воинам. Вокруг было тихо-тихо, лишь только солдаты, проходившие рядом, своими разговорами нарушали минуты тишины. В город вбежал третий батальон для поддержки и укрепления позиций. Все что-то кричали, перетаскивали пулеметы, растаскивали различный инвентарь. На войне они – сила, хотя и имен друг друга не знают. Здесь Вернер ощутил то, что никогда не мог понять там, в другой жизни. За кафедрой университета ему не давали списать те, с кем он много лет знаком. А здесь незнакомые тебе люди, не знающие твоего имени, готовы были отдать за тебя собственную жизнь, прикрыть и просто помочь, только потому, что это их долг, и война стала для Вернера домом больше, чем родная Йена. Здесь его понимали и любили. Но война уйдет, окопы заплывут землей, он вернется в родной город и будет слушать от студентов, которые и хлопушек не слыхали, как надо поступать в критической ситуации. Ему будут хамить в библиотеках, в магазинах. С ним вновь будут общаться как с ничтожеством. Но все это впереди, а сейчас Вернер Гольц просто сидит. Он медленно закрыл глаза, и из них потекли слезы, сильно отличающиеся от тех, что были ночью и до призыва. В этих слезах были свобода и умиротворение. Мимо площади проходил строй солдат, они тянулись медленной колонной куда-то в другой конец городка.

В начале площади, на ступеньках жилого дома сидел фельдшер с листом бумаги, быстрыми штрихами он зарисовал Вернера, сидящего в одиночестве на небольшом клочке земли, закрыв лицо руками. Врач не стал подходить с просьбой позировать, а просто нарисовал откровенную сцену, где человек остается один на один с самим собой, и о чем он там себе думает, знает только он сам. Врач рисовал его со всей откровенностью – маленького человека большой войны.

– А-а-а, Гольц, ты живой, оказывается.

Вернер резко открыл глаза и увидел, как к нему подошел солдат из соседнего взвода, с которым он общался, когда прибыл сюда.

– Клаус, и ты живой, – с легкой улыбкой проговорил Вернер.

– Как видишь, солдат. Как ты себя чувствуешь после такого, Верн? Вижу и тебе досталось, тебе нужен врач, – с весельем в душе спросил закаленный в боях солдат.

– Это неважно, щека заживет, я даже не чувствую. Только вот друг погиб, – с досадой ответил Вернер про Франсуа.

– Да, понимаю тебя, я сам потерял сегодня хорошего товарища, ему прострелили горло. Слава богу, все закончилось. Это же твой первый бой, страшно было?

– Да как-то не успел понять, Клаус, все произошло настолько быстро.

– Да, французы побежали как крысы с корабля. Ты где вообще был? Я тебя вчера весь день и всю ночь в окопе искал. Сам же умолял научить тебя в скат играть и удрал куда-то.

– Да я видимо заснул, а ты меня не заметил, народу-то много в траншее, – с улыбкой сказал Вернер.

Клаус встал и, похлопав Вернера по плечу, пошел к своему взводу. Уходя, он крикнул:

– Кстати, Верн, сегодня вечером нас сменяют. Так что тебе повезло, научу тебя играть в скат.

– Да, конечно.

В воздухе витал легкий, почти незаметный дым от пожарища. Вернер стал дышать ровно, хотя боль в голове не проходила. Он поднес руку к рассеченной щеке, из которой сочилась кровь…