Victoria Перевод. И. Гурова, 2005.

 

 

1

Полуночная политика

Трубочка из сверкающей латуни, прикрепленная зажимом к лабораторному кронштейну, торчала вертикально над углом письменного стола с ножками в виде львиных лап и обтянутого сверху наилучшим сафьяном. На высоте пятнадцати дюймов шарнир подсоединял к ней вторую трубочку, обеспечивая ей почти полное сферическое движение. Третья трубочка, подсоединенная к первым двум еще одним шарниром, завершалась насадкой, подогнанной по руке пишущего, – паз для большого пальца и четыре противолежащие выемки для остальных четырех. Из конца насадки высовывался кончик пера автоматической ручки.

Мерцающий свет газовых рожков, шипящих по стенам уютного увешанного картинами кабинета, озарял этот механизм по всей его длине, придавая ему зыбкий маслянистый блеск. За пышными гардинами больших окон царствовал насыщенный холерой лондонский туман: густые клубы раскручивались и расползались наподобие византийских заговоров. Тоскливый бесприютный перестук копыт упряжки лошадей, влекущих последний омнибус линии Уимблдон – Мертон – Тутинг, доносился в кабинет едва-едва, усиливая ощущение приятной уединенности от всего мира.

Под кончиком пера, завершающего систему трубок на кронштейне, помещалась наклонная платформа. Платформа эта ползла по сложной системе зубчатых рельсов на крышке стола и приводилась в движение вращением ручки слева. В чугунной скобе у верхней части платформы медленно вертелся рулон бумаги. Бумага, проползая пространство, отведенное для письма, затягивалась валиками в нижнем конце платформы. Валики эти также вращались ручкой синхронно с движением платформы по рельсам.

На полу в глубоком пространстве между тумбами обширного стола стоял многогаллонный стеклянный жбан, полный чернил. От плотной крышки жбана резиновый шланг тянулся к латунным трубкам и, следовательно, к перу. Ножной насос гнал чернила из жбана в систему, сколько их требовалось.

В центре этого механизма для письма помещался его хитроумнейший, эксцентричный двигатель.

Космо Каупертуэйт.

Каупертуэйт был худым молодым человеком с румяным лицом и светло-рыжими волосами. Одет он был щеголевато, что указывало на приличный доход: пластрон из узорчатого кашемира, вышитый жилет, элегантные панталоны.

Вытащив из жилетного кармашка большие серебряные часы луковицей, Каупертуэйт поставил стрелки по моменту проезда тутингского омнибуса – одиннадцать сорок пять. Возвратив часы в их кармашек, он одернул натуропатический жилет, который носил непосредственно на теле. Эта громоздкая панацея со множеством вшитых вместилищ для целебных трав имела обыкновение подскакивать от его талии к подмышкам.

Теперь довольно-таки лунообразное лицо Каупертуэйта приняло выражение абсолютной сосредоточенности: он полировал свои мысли, прежде чем доверить их бумаге. Правой рукой сжимая перо на конце третьей трубки, левой рукой стискивая ручку, держа правую ступню наготове над насосом, Каупертуэйт пытался совладать со сложными эмоциями, порожденными последним визитом к его Виктории.

Наконец он, казалось, привел в надлежащий порядок свои мысли. Наклонившись, он погрузился в писательство. Ручка вертелась, насос качал, платформа по-крабьи ползла поперек стола, описывая конхоиду Слюза, трубки раскачивались туда-сюда, бумага двигалась под пером и чернила растекались словами. Только с помощью этого фантастического механизма, который он был вынужден изобрести сам, Каупертуэйту удавалось успевать с требуемой быстротой за своим лихорадочно-пылким мозгом натуралиста.

25 мая 1838

В. в своем новом жилище как будто счастлива, насколько я способен заключить по ее маловыразительной – хотя и магически привлекательной – физиогномии и горловым звукам. Мадам де Малле заверила меня, что ее не слишком утруждают как в смысле количества посетителей, так и в смысле их знаков внимания. (Там имеются другие мордашки, более напрактикованные и закаленные, чем моя бедняжка В., к которым старуха де Маме бдительно отправляет более, скажем, требовательных клиентов.) Правду сказать, бедное создание словно бы расцветает под воздействием физического внимания. Когда я инспектировал ее сегодня, она, бесспорно, выглядела здоровой и веселой, и ее прекрасный гладкий эпидермис так и манит к нему притронуться. (Мадам де Малле, видимо, скрупулезно выполняет веемой инструкции касательно необходимости поддерживать кожу В. постоянно увлажненной. На видном месте стоит большой пульверизатор французского изготовления, и В. поняла, как им надо пользоваться.)

Щупая ей пульс, я вновь поразился хрупкости ее костей. Когда я нагнулся над ней, она приложила одну руку с тонкими, чуть перепончатыми пальцами к моему лбу, и я почти лишился чувств.

Нет, я вновь признал про себя, что самое лучшее – не держать ее у себя дома. Лучше для нее и, главное, лучше для меня, для уравновешенности моих нервов, не говоря уж о моей телесной организации.

Что до ее питания, то уже установлена надежная связь с компанией местных уличных оборвышей, которые за двухпенсовик ежедневно каждому охотно ловят требуемых насекомых. Я также обучил их тому, как зачерпывать студень лягушачьей икры в многочисленных миазматических стоячих водоемах, разбросанных по беднейшим кварталам города. Плата мальчикам вычитается из заработков В., хотя я дал понять, что в случае, если ее клиентура когда-либо сократится, покрытие всех расходов, связанных с ее содержанием, я, разумеется, возьму на себя.

Прискорбно, что моему эксперименту суждено завершиться подобным образом. Бесспорно, я не мог знать, что плотские потребности скрытожаберников, в просторечии именуемых гуляками, окажутся столь не поддающимися сдержанности, а ее разум – столь не поддающимся развитию. Я испытываю ощущение трансцендентной вины из-за того, что принес в этот мир такую монструозную игру природы. Моя единственная надежда, что жизнь ее продолжится недолго. Хотя относительно, средней продолжительности жизни ее более мелких родичей я пребываю в сомнении, ибо авторитеты сильно расходятся в этом вопросе.

Боже Всемогущий! Сначала кончина моих родителей, а теперь вот это, причем обе страшные случайности прямо восходят к моим злополучным посягательствам на Законы Природы. Неужто мое честное желание улучшить жребий рода человеческого – на самом деле всего лишь своего рода пример роковой гордыни?…  

* * *

Каупертуэйт опустил голову на платформу и тихо зарыдал. Он не часто предавался подобной жалости к себе, но поздний час и события дня вкупе возобладали над его обычным суровым научным стоицизмом.

Это временное погружение в уныние прервал властный стук в дверь кабинета. Поза Каупертуэйта мгновенно изменилась. Он сел прямо и отозвался на стук с видимым раздражением.

– Да, да, Коготь, войдите же.

Дверь отворилась, впуская слугу Каупертуэйта.

Коготь Макгрош – экспатриант-американец, бахвалившийся историей жизни, которая могла бы лечь в основу целой мифологии, – был незаменимым фактотумом каупертуэйтского домашнего очага. Конюх, кучер, дворецкий, дворник, повар, телохранитель – Макгрош выполнял все эти функции и более с восхитительным умением и пользой, хотя и в фамильярной манере.

Но сейчас Каупертуэйт увидел на физиономии Макгроша, застывшего в дверях, выражение непривычной почтительности. Прежде чем заговорить, он потер щетинистый подбородок.

– К вам посетитель, старый цилиндр.

– В такой непотребный час? Визитная карточка у него нашлась?

Макгрош приблизился и вручил ему картонный прямоугольничек.

Каупертуэйт не мог поверить своим глазам. Карточка докладывала об Уильяме Лэме, втором виконте Мельбурнском.

Премьер-министр. И если верить скандальным сплетням, в настоящее время полыхающим по Лондону, любовник хорошенькой девятнадцатилетней королевы Англии, занимающей трон с прошлого года. И в настоящее время, пожалуй, самый могущественный человек в Англии.

– Он сказал, что ему нужно?

– Не-а.

– Ну, Линнея ради, не торчите тут! Просите его войти! Макгрош направился к двери, но сразу же остановился.

– Ужин-то я съел давно, как вы не любите, чтоб вас беспокоили. Но вам кое-что оставил. Пирог из угря. Не такой смачный, какой бы я сварганил, будь у меня под рукой свеженькая гремучка, но есть можно.

С этим он удалился. Каупертуэйт снисходительно покачал головой. Не тронут цивилизацией, но зато по-собачьи предан.

Минуту спустя виконт Мельбурн, премьер-министр империи, почти опоясывавшей земной шар от Ванкувера до Хайдерабада, уже пожимал руку ошарашенному Каупертуэйту.

В свои пятьдесят девять лет Мельбурн все еще сохранял сногсшибательную красоту. Среди тех многочисленных женщин, чьим обществом он наслаждался, особое восхищение вызывали его глаза и посадка головы. Он был обладателем редкостных светских талантов, его остроумие было оригинальным и едким.

При всех этих достоинствах и блистательной карьере Мельбурн не был счастлив. Собственно говоря, Каупертуэйту тут же бросилась в глаза прославленная Меланхолия Мельбурна. Источник ее был ему достаточно известен, как и всему Лондону.

Вопреки желаниям своей семьи Мельбурн женился на прелестной, эксцентричной и своевольной леди Каролине Понсонби, единственной дочери леди Бессборо. Превратив себя в скандальную притчу во языцех безответной страстью к распутному повесе и поэту Джорджу Гордону лорду Байрону (с которым, по иронии судьбы, ее познакомила собственная свекровь Элизабет Лэм), она в конце концов вынудила Мельбурна разъехаться с ней вопреки его легендарным терпению, терпимости и готовности прощать. Затем леди Каролина становилась все более необузданной, пока не сошла с ума и не умерла десять лет назад, в 1828 году. Их сын Огестес, единственный их ребенок, оказался слабоумным и умер год спустя.

Как будто этого недавнего скандала было мало, Мельбурну все еще приходилось противостоять толкам, ходившим уже более полувека, будто на самом деле его отцом был кто-то другой, а не первый виконт Мельбурн, и, значит, титул этот ему по справедливости не принадлежит.

Более чем достаточно трагедий для одной жизни. И тем не менее Каупертуэйт почувствовал, что Мельбурн находится на грани новых ударов судьбы, быть может, личных, быть может, политических, быть может, тех и других вместе.

– Прошу вас, премьер-министр, не благоугодно ли вам сесть?

Мельбурн придвинул себе стул с сиденьем, обтянутым бязью, и устало опустился на него.

– Говоря между нами, мистер Каупертуэйт, сведения, которые я намерен сообщить вам, требуют елико возможно меньше всякой официальности. А потому называйте меня Уильямом, а я буду называть вас Космо. В конце-то концов, я был шапочно знаком с вашим батюшкой и чтил его заслуги перед нашей родиной. Так что мы с вами не совсем посторонние люди, разделенные социальной пропастью.

Голова Каупертуэйта шла кругом. Он понятия не имел, почему премьер явился к нему и что намерен сообщить.

– Ну разумеется… Уильям. Не желаете чего-нибудь выпить?

– Да, пожалуй, не откажусь.

Каупертуэйт с радостью воспользовался случаем встать и овладеть собой. Он приблизился к переговорной трубке, торчавшей из вделанной в стену латунной панели, подергал по очереди несколько рычажков с ручками из слоновой кости, помеченными различными помещениями в доме, пока звон колокольчика в кабинете не известил его, что Макгрош обнаружен. Последний рычажок, за который он дернул, был помечен «нужной чулан».

Из трубки пискливо донесся отдаленный голос слуги:

– Чего еще, Кос?

Каупертуэйт прикусил язык от такой фамильярности, подавляя вполне заслуженный выговор.

– Не будете ли вы так любезны принести нам два шэндигаффа, Коготь?

– Бу сделано, командир.

Макгрош появился незамедлительно, неся поднос с напитками. Из его губ торчала костяная зубочистка, а рубашка свисала поверх штанов. Он непринужденно поставил свою ношу на стол и удалился.

После того как они с наслаждением отхлебнули смесь пива с имбирем, премьер-министр приступил к объяснению:

– Если не ошибаюсь, Космо, вы, как бы это сказать, опекун твари, известной как Виктория, которая в настоящее время проживает в борделе, содержимом мадам де Малле.

Каупертуэйт раз-другой поперхнулся своим шэндигаффом. Мельбурн встал и похлопал его по спине, пока он не перевел дух.

– Как… как вы?…

– Ну, послушайте, Космо, вы же не можете не знать, что бонтон оказывает внимание де Малле и что ваши отношения с этой тварью не могли не стать достоянием гласности через два-три дня, как вы поместили ее туда.

– Я не подозревал…

– Должен сказать, – продолжал Мельбурн, водя мокрым пальцем по краю своего бокала и вызывая до чрезвычайности противное повизгивание, – что тварь эта обеспечивает совершенно новые сенсуальные ощущения. Я полагал, что испытал все, что может дать акт копуляции, но совершенно не был готов для вашей Виктории. Видимо, я не единственный ценитель ее, насколько я понимаю, абсолютно бездумного искусства. Только за прошлую неделю я столкнулся у де Малле со многими значимыми фигурами, которые завернули туда исключительно ради ее услуг. Эти писаки Диккенс и Теннисон, Луи-Наполеон и американский посол. Несколько членов моего собственного кабинета, включая старых хрычей, которых я уже считал абсолютно целомудренными. Вам известно, что даже одухотворенный и беззаветно преданный искусству господинчик Джон Рэскин тоже был там. Его привели какие-то его друзья. Первый его опыт, и они умудрились внушить ему, будто все женщины так же безволосы, как ваша Виктория. Если он когда-нибудь женится, предвижу всякие неприятности.

– Я не ответственен…

Мельбурн перестал тереть свой бокал.

– Скажите мне… что она, собственно, такое?

Понятия не имея, к чему вели разглагольствования Мельбурна, Каупертуэйт почувствовал облегчение, едва от него потребовали научных сведений.

– Хотите верьте, Уильям, хотите нет, Виктория это тритон.

– Тритон? Такая саламандра?

– Именно. Говоря точнее – «гуляка», скрытожаберник Cryptobranchus alleganiensis, вид, обильно водящийся в Новом Свете.

– Как я понимаю, она была… э-э… значительно модифицирована…

– Разумеется. В моих опытах с местными тритонами мне, видите ли, удалось дистиллировать то, что я называю «фактором роста». Полученный из гипофиза, щитовидной железы и эндокринных желез, он дает результаты, которые вы наблюдаете. Я решил применить его к гуляке, поскольку в естественных условиях они достигают длины в целых восемнадцать дюймов, и сумел получить несколько особей через тамошнего посредника.

– Однако она не выглядит просто исполинским тритоном. Одни груди…

– Да-да, ее внешность – результат смешений саламандрового и человеческого факторов роста. Свежие трупы…

– Прошу, остановитесь на этом. Хотя я здесь полуофициально, но все-таки остаюсь представителем закона.

– Моим намерением было измерить глубину ее разума и проверить, не сумею ли я его развить. В конце концов она показала себя плачевно не поддающейся никаким усилиям. Не желая ее уничтожить, я, за неимением другого выбора, был вынужден поместить ее у де Малле.

– Почему, если мне дозволено спросить, вы назвали ее Викторией? Неудачная шутка? Понимаете ли вы, что в результате можете быть повинны в lese majeste ?

Каупертуэйт растерялся.

– Нет-нет, ничего подобного. Случайное сходство с новой королевой. Желание посвятить ей мои научные изыскания…

Мельбурн поднял ладонь.

– Я вам верю. Можете не продолжать.

Несколько минут в кабинете царила тишина. Затем Мельбурн заговорил, словно бы сменяя тему:

– Когда год назад королева взошла на престол, она была невероятно наивна и простодушна. Хотя природным умом она не обижена, ее мать, герцогиня Кентская, воспитывала ее в удушающей монастырской атмосфере. Бог мой, она могла вести беседу только о лошадях и плетении кружев! Она была абсолютно пришита к юбке своей хитрой маменьки и ирландскому любовнику герцогини Джону Конрою.

Я скоро понял, что в нынешнем ее состоянии она никогда не станет матриархом нашей страны. И мне надлежало во имя блага империи сформировать ее характер на более царственной основе.

Я знал, что самый быстрый способ потребует стать ее любовником.

Не стану утомлять вас остальными моими тактическими приемами. Достаточно сказать, что, по-моему, мне удалось отточить ум и инстинкты королевы в такой мере, что теперь она будет превосходной правительницей, возможно, самой великой из тех, кого знал этот державный остров.

– Но я не вижу…

– Погодите. Еще не все. Я постепенно и неуклонно увеличивал рабочее расписание королевы, так что теперь у нее весь день занят чтением депеш и выслушиванием ее министров. Я думал, что она держится восхитительно. Однако теперь я опасаюсь, что слишком поторопился. Герцогиня Кентская и Конрой последнее время назойливо докучали ей всякими неприятными мелочами. Кроме того, она очень нервничает из-за своей коронации, назначенной на следующий месяц. Последнее время в постели она жаловалась мне на то, что чувствует усталость и слабость, тоску и дурноту. Боюсь, я отмахнулся от этих жалоб, как от пустой болтовни.

– Но неужели вы не можете дать бедной девочке передышку?

Мельбурн провел рукой по лбу.

– Боюсь, уже слишком поздно. Видите ли, как раз сегодня королева сбежала с трона.

Каупертуэйт не поверил своим ушам.

– Немыслимо! А вы уверены, что ее не похитили, что ее не сбросила лошадь во время прогулки верхом? Необходимо отправить на ее розыски…

– Нет, бесполезно. Она не лежит без чувств на какой-нибудь тропе для верховых прогулок, нет, она затаилась где-то, как хитрая лисичка, какая она и есть. Исчезли некоторые ее личные вещи, в том числе дневник. Устроить широкие поиски – значит обеспечить, чтобы через час-другой ее отречение стало достоянием гласности. А при нынешнем политическом положении Британия не может позволить себе хотя бы временно остаться без монарха. Шлезвиг-Гольштейн, ландграфиня Мекленбург-Стрелицкая, Испанское Престолонаследование… Нет, мы ни в коем случае не можем сообщить об ее исчезновении. Среди аристократии найдется немало таких, кого подобный скандал более чем устроит. В частности, я думаю о лорде Чатинг-Пейне. А кроме того, я не хочу, чтобы Виктория лишилась трона. Я верю в эту девочку. Я думаю, она будет великолепной королевой. Это юное безрассудство не следует ставить ей в вину.

– О, я согласен, – от всего сердца сказал Каупертуэйт. – Но почему вы пришли ко мне? Чем могу помочь я?

– Я прошу вас одолжить вашу Викторию. Она нужна мне в качестве дублерши королевы, пока подлинная Виктория не найдется.

– Это смехотворно, – возразил Каупертуэйт. – Тритонша на троне Англии? Нет, не отрицаю, в парике и в отдалении она может обмануть взгляды, но вблизи? Никогда! Почему просто не найти какую-нибудь человеческую женщину, пусть из низших сословий, которая изображала бы королеву, а потом хранила бы молчание за солидное вознаграждение?

– И рисковать будущим шантажом? Или, быть может, тем, что такая актерка из каприза злоупотребит своим временным положением? Нет, благодарю вас, Космо. И вопреки тому, что обо мне болтают люди в связи с Толпаддлскими Мучениками, у меня нет ни малейшего желания пойти из политических соображений на убийство такой женщины ради сохранения тайны. Нет, мне требуется марионетка, нечто абсолютно послушное. Подходит только ваша Виктория. Одолжите ее мне, а остальное я беру на себя.

– Все это так странно… Что еще могу я сказать?

– Просто скажите «да», и страна, а также и я, будем у вас в неоплатном долгу.

– Ну, если вы так ставите вопрос-Мельбурн вскочил.

– Великолепно. Вы и представить себе не можете, какое я испытываю облегчение. К тому же, возможно, моей Виктории успело надоесть играть в верноподданную, и она даже сейчас уже на пути в Букингемский дворец. Но пока отправимся извлечь вашу Викторию из ее постели в заведении де Малле. Вы понимаете, забрать ее придется вам, так как нельзя допустить, чтобы кто-нибудь увидел, как ее увожу я.

– О, конечно…

Только когда они громыхали через город в зашторенном ландо с Мактрошем на козлах, а между ними увлажненно сидела женственная тритонша Виктория под вуалью, целомудренно скрывавшей ее удлиненные черты, Каупертуэйт спохватился и сообщил Мельбурну об особой диете своей подопечной.

– Мухи? – сказал премьер-министр с сомнением.

– Наисвежайшие, – сказал Каупертуэйт.

– Полагаю, конюшни…

– Я понимаю, сэр, почему вы стали премьер-министром! – Каупертуэйт сделал Мельбурну этот комплимент со всей искренностью.

 

2

Прямой поезд до Китая

Трибуна была задрапирована веселенькими тканями, голубыми с золотом. Местные именитые персоны, политики и члены железнодорожной корпорации восседали чинными рядами на деревянной платформе. Дамы в пышных бомбазиновых юбках защищали себя от летнего солнца кружевными зонтиками. Духовой оркестр играл бодрые мелодии. Птицы заливались контрапунктом на соседних деревьях. Толпа фермеров и торговцев, их жены и дети заполняли широкий луг, окружавший трибуну. Всюду сновали лоточники, предлагая лимонад и леденцы, цветы и безделушки-сувениры.

Местом была деревенька Летчуорт к северу от Лондона, годом – 1834-й, вскоре после утверждения Закона о Бедных, который затем преобразил сельские ландшафты, секвестировав их нищих в соответствующие заведения. Поводом было торжественное открытие новой железнодорожной линии, ветки железной дороги Лондон – Кембридж.

В нескольких ярдах от платформы блестели новые рельсы, тянущиеся за горизонт. Каменный фундамент станции, кирпичное здание которой было не достроено и окружено лесами, обрамлял эту картину с юга.

На рельсах – массивный, гордый, могучий – стоял локомотив революционного устройства. Неподалеку нервно переминался с ноги на ногу его революционный создатель Космо Каупертуэйт в возрасте двадцати одного года.

Рядом с Каупертуэйтом стоял молодой человек лишь немногим его старше, но обладающий куда большей развязностью и явной уверенностью в себе. Это был двадцативосьмилетний Изамбар Кингдом Брунел, сын знаменитого архитектора и изобретателя Марка Изамбара Брунела, чей гений обеспечил создание Туннеля под Темзой, при прокладке которого впервые был применен метод проходческих щитов.

Близость между Каупертуэйтами и Брунелами длилась уже второе поколение.

Клайв Каупертуэйт, отец Космо, был помолвлен с прелестной Констанцией Уинкс. Незадолго до их уже назначенного бракосочетания на данном Королевской ассоциацией инженеров и архитекторов балу Клайв застал свою невесту в компрометирующей позе со старшим Брунелом в нише, частично занятой бюстом Архимеда. Оскорбленный жених – вдвойне взбешенный совместным поруганием и его будущей супруги, и древнего мудреца – немедленно потребовал дуэли. Брунел согласился.

Однако в промежутке между вызовом и поединком оба молодых человека случайно обнаружили единство своих интересов. Сначала ледяным тоном, все более теплевшим, они начали обсуждать свою взаимную мечту о мире, объединенном железными дорогами и паровыми судами, о мире, ужавшемся и аккуратно упакованном великолепными изобретениями их века. Дуэль не состоялась. Клайв и Констанция поженились в намеченный срок. Марк Брунел стал и деловым партнером Каупертуэйта, и близким другом, часто гостившим у него вместе с собственной женой и юным сыном. После рождения Космо он и маленький Изамбар Кингдом («И. К.», или Икки) росли вместе, прямо-таки как братья.

И теперь молодой Каупертуэйт повернулся к своему другу и сказал:

– Ну, Икки, что скажешь? Он стоит под полными парами всего на нескольких унциях топлива. Чудо, разве нет? Стефенсоновская «Ракета» – ничто в сравнении с ним.

Икки, неизменно практичный, ответил:

– Если это сработает, ты положишь конец всей угольной промышленности. На твоем месте я бы оберегал свою спину от грязного кайла какого-нибудь недовольного шахтера. Или, что куда более вероятно, от серебряного столового ножа владельца его шахты.

Космо погрузился в задумчивость.

– Этого аспекта моего открытия я как-то не учел. Тем не менее никто не в силах остановить прогресс. Если бы я не нашел способа очистки нового металла Клапрота, его, конечно же, отыскал бы кто-нибудь другой.

В 1789 году Мартин Генрих Клапрот открыл новый химический элемент, который назвал ураном в честь недавно обнаруженного небесного тела, названного Ураном. Другие ученые, в том числе Эжен-Мельхиор Пелиго, начали искать способ его очищения. Космо Каупертуэйт, унаследовавший таланты отца, выросший в атмосфере практического изобретательства, преуспел первым путем удаления тетрахлорида урана с помощью калия.

Ища новые способы использования этого увлекательного элемента, Космо наткнулся на идею применить его свойство выделения тепла для замены обычного средства получения пара на одном из паровозов своего отца. Клайв Каупертуэйт неохотно дал согласие, и в этот день предстояло первое испытание переделанного паровоза.

– Пойдем, – сказал Космо, – мне следует в последний раз проинструктировать машиниста.

Они влезли на паровоз. Паровозная бригада в будке встретила их довольно холодно. Старший машинист, человек в годах с моржовыми усами, без конца кивал в такт словам Космо, но молодой изобретатель чувствовал, что тот пропускает их мимо ушей.

– Запомните, угля в топку этой машине не подбрасывать. Ничего к топливу не добавлять. Нажатие на этот рычаг сближает две доли урана и дает больше жара, тогда как вытягивание его увеличивает расстояние и уменьшает жар. Заметьте, как эта цапфа с насадкой препятствует рычагу продвинуться в опасную зону…

Космо испуганно умолк.

– Насадка, она треснула и вот-вот отвалится! Это выглядит нарочитой порчей всей моей предохранительной системы. Кто ответственен за этот саботаж?

Бригада лениво уставилась в потолок будки. Один наглый кочегар засвистел мелодию, в которой Космо узнал неприличный народный мотив под названием «Шампанский Чарли». Космо понял, что сейчас бесполезно искать виновников.

– Пойдем, Икки. Мы должны исправить поломку до начала испытания. – Они спустились с паровоза. На некотором расстоянии от них на платформе Клайв Каупертуэйт только что поцеловал жену и поднялся на трибуну, чтобы произнести свою речь.

– Я сожалею, что моего партнера сегодня нет здесь, но я уверен, что смогу говорить достаточно длинно за нас двоих…

Толпа ответила легким смехом.

Космо был не в настроении разделить это веселье.

– Где мне найти инструменты? – в отчаянии спросил он у Икки.

– Почему бы не у кузнеца в деревне?

– Отличная мысль. Дай я только скажу отцу, чтобы он задержал запуск машины.

– Просто сбегаем. Ты же знаешь, как долго твой отец разглагольствует. Времени у нас в избытке.

Космо с Икки поспешили в деревеньку.

Еще в кузнице они услышали, как снова заиграл оркестр, который сделал перерыв на время речи Клайва. В тревоге Космо с Икки бросились наружу.

В тот же миг чудовищный взрыв опрокинул их на землю и выбил все стекла в деревеньке. Горячий ветер покатил их по земле. Когда они кое-как поднялись на ноги, то увидели высоко в небе громоздящиеся остатки грибообразного облака.

В неистовой тревоге, к которой примешивалось немало страха, друзья поспешили назад к месту торжества.

Еще на дальнем расстоянии они наткнулись на край колоссального дымящегося кратера, который уходил в остекленелые глубины – начало туннеля, нацеленного на Азию.

Космо взывал перед этой задымленной безжизненностью:

– Отец! Мама!

Икки положил руку ему на плечо.

– Бесполезно, Кос. Никто не мог уцелеть. Их всех твое изобретение отправило к Иегове. Я усматриваю в этом перст Провидения, которому даже обычное многословное красноречие твоего отца не составило препоны, – перст, указующий, что мир еще не готов к подобным открытиям, если вообще когда-нибудь будет к ним готов… Утешься же мыслью, что такая смерть, слава Богу, должна была быть безболезненной. В любом случае, смею сказать, тут не отыщется человеческого пепла в количестве достаточном, чтобы заполнить подставку для зонтиков.

Космо пребывал в шоке и ничего не ответил. (Но с этих пор его старинная дружба с Икки навсегда осталась подпорченной из-за подобной душевной черствости последнего в свете такой катастрофы, в которой он, как ни поглядеть, был частично повинен.)

Почему-то чувствуя, что медлить там было бы неразумно, Икки поторопился увести своего друга подальше.

По возвращении в Лондон после нескольких дней полубесчувственного состояния Космо, теперь единственный наследник каупертуэйтского имени, мало-помалу вновь обрел умственные способности. Первое, что он заметил, были какие-то странные язвы у него на теле. Оказалось, что Икки также страдает от этой памятки о пережитом им – как и несколько уцелевших жителей деревеньки. С помощью фармацевта Каупертуэйт составил натуропатический пластырь, который при плотном накладывании на кожу, казалось, отводил чуму. (Четыре года спустя все язвы почти исчезли, однако Каупертуэйт продолжал носить свой натуропатический жилет более из предосторожности, чем по каким-либо научным соображениям.)

Позаботившись о собственных недугах, Каупертуэйт понял, что ему надлежит устроить церемониальное погребение своих родителей. И в один прекрасный день он вознамерился посетить местного гробовщика. Открыв парадную дверь, он был ошеломлен тем, что снаружи нее уже кто-то стоит.

Молодчик, пониже среднего роста, был жилистым, цепкоглазым и одетым по небрежной американской моде. Он энергично приветствовал Каупертуэйта.

– Друг, я следил за вами в вашей тяжкой утрате, как вы бродили обалделым и оглушенным по энтому вот самому городу, и я пришел к выводу, что вы нуждаетесь в моральной поддержке и опоре.

Каупертуэйт никак не мог понять, что это за субъект.

– Вы из заведения гробовщика?

– Куда лучше, паренек. Я из Съеденных Штатов чертовой Америки, и я могу сделать все, чего ни прикажете.

Подавленный виной и смятением Каупертуэйт с надеждой ухватился за это предложение.

– Как… ваше имя?

– Коготь Макгрош, командир, с вашего разрешения. Черт, и без него тоже. Наречен так, поскольку я покрепче любого моего тезки и вдвое острее. Отдайте свои дела в мои руки и живите без забот. Мы покажем этому городу поминки, и похороны, и прием после них, каких тут не видывали с тех пор, как старичина Генрих Восьмой, играя в кости, выбросил два очка.

Каупертуэйт принял решение. Макгрош был нанят, не сходя с места.

Держа слово, нахальный американец устроил первоклассный кортеж в честь Клайва и Констанции Каупертуэйт. Черного крепа хватило бы на то, чтобы обтянуть Вестминстерский собор сверху донизу.

После такого доказательства Каупертуэйт уверился, что Макгрош и правда не мошенник, а просто человек, нуждающийся в постоянном месте и снисходительном нанимателе. Видимо, Каупертуэйт отвечал всем его требованиям.

Макгрош выполнял свои новые обязанности с лихостью. С тех пор таким же незаменимым он показал себя в сотне случаев, и Каупертуэйт порой видел в нем скорее старшего, более опытного брата, чем слугу.

Его внешность и непринужденность не входили в число его привлекательных качеств. Макгрош был дерзок, саркастичен, а иногда пускал в ход ругательства: отнюдь не рекомендация для хорошего слуги. Он принял манеру одеваться в стиле первопроходцев, своего рода дендизм закоренелых бродяг. Макгрош пренебрегал бритьем, и никто не видел, чтобы он мылся, – недостаток, отчасти компенсировавшийся обильным потреблением туалетной воды наиболее крепкой дистилляции. Макгрош, как он любил напоминать Каупертуэйту через краткие интервалы, был «стодесятипроцентным американцем». Цветистая история его жизни часто приводила Каупертуэйта в недоумение: каким образом, если принять прошлое Макгроша за типичное, одна нация, пусть даже такая большая, могла включать миллионы подобных индивидуумов.

Макгрош утверждал, что участвовал в экспедиции Стивена Остина на территории, носящей название Техас. («ОВТ», или «Отбыл В Техас», на текущем американском жаргоне означало бегство от преследований закона, и Каупертуэйт прикидывал, не таковыми ли были побуждения Макгроша.) Кроме того, он утверждал, что был принят воином в племя индейцев чикасо после того, как спас жизнь вождю Икке-мотуббе, и охотно сражался против своих собратьев-белых, которые стремились согнать этих индейцев с их соблазнительных земель на Миссисипи. (Перманентный рубец у него на заднице, с энтузиазмом выставляемый на обозрение любой случайной знакомой, как бы ни уклонялась она от созерцания голых мактрошевских ягодиц, якобы являл собой особый племенной знак.) Он похвалялся тем, что в Новой Англии был грабителем, и после долгих упрашиваний показывал, подмигивая, маленький плоский золотой слиток, так называемый слиток контрабандиста, который аккуратно умещался в его жилетном кармашке.

Каупертуэйт так никогда и не узнал, что побудило Макгроша искать постоянного убежища в Англии, но подозревал, что причиной было какое-то незаконное деяние титанического размаха.

В общем и целом человек замечательных пропорций, наименьшую из которых составляла культура, а также товарищ, который, как чувствовал Каупертуэйт, служил противовесом его собственной склонности к мечтательным абстракциям.

Под управлением Макгроша года проходили довольно приятно. Икки и его отец занимались объединенными предприятиями «Каупертуэйт и Брунел» без его участия, обеспечивая Каупертуэйту как пассивному компаньону гарантированный доход и позволяя ему предаваться научным изысканиям. Незачем говорить, что он утратил всякий интерес к дальнейшему развитию транспортных средств на урановой основе.

Обратив свое внимание на вопросы биологии, он полагал, что уж тут ему никакая опасность не угрожает. Собственно говоря, что может быть опасного в экспериментах с крохотными амфибиями?

Но вот размерами со взрослую женщину… Каупертуэйт начал подозревать, что это совсем-совсем другое дело.

 

3

Человек с серебряным носом

В дни, последовавшие за водворением лже-Виктории на трон, когда май ускользнул в июнь, Каупертуэйт порой переставал верить, что премьер-министр действительно нанес ему столь странный визит в час ведьм или что продукт его лаборатории теперь восседает на царственном престоле, предназначенном для членов ганноверской династии. Слишком уж это смахивало на сон или кошмар, вызванный посещением опиумного притона вроде «Тигриной бухты» или «Полей Голубых ворот» в части города, примыкавшей к Старому порту.

Впрочем, такие периоды сомнений недолго выдерживали натиск суровых и неопровержимых фактов. Саламандровая Виктория больше не жила под кровом де Малле. Белые бархатные подушки в ландо покрывали невыводимые пятна. Депеши о развитии событий Мельбурн присылал ежедневно в инкрустированных шкатулках, в которых обычно доставлялись официальные государственные документы. Привозили эти послания курьеры королевы, особые агенты, которым доверялись самые секретные бумаги.

1 июня

У. Л.

Все еще никаких следов подлинной В. Я поручил поиски нескольким доверенным агентам, внушив им, что они якобы ищут мою незаконнорожденную дочь. Натурально, они начнут прочесывать все наиболее очевидные убежища, включая бордели вроде заведения де Малле. Если они потерпят полную неудачу, возможно, я буду вынужден включить в поиски Ярд.

По вечерам, когда псевдо-В. надежно заперта у себя в опочивальне, я сам рыскаю по многолюдному городу, но до сей поры безрезультатно.

С надеждой,

3 июня

У.Л.

Свел соприкосновение В. с ее министрами до минимума. Объявлено, что «невралгия» королевы препятствует ей принимать участие в государственных делах. Все церемониальные функции отложены на неопределенный срок. Не верю, что кто-то заподозрил подмену, хотя В. все-таки съела насекомое прилюдно. Я невозмутимо продолжал говорить и рассеял всеобщее ошеломление. Труднее всего отбиваться от фрейлин. Среди них много шпионок Конроя и прочих. Предупредил их, что королева испытывает крайне тяжелый и затянувшийся менструальный период и, вооружившись пистолетом, угрожает пристрелить всякого, кто увидит ее нагую, раздувшуюся от воды фигуру. Фрейлины, все до единой, как будто поняли суть. Однако как долго смогу я убедительно продолжать?

В напряжении,

5 июня

У. Л.

Все еще ни единого луча света. Значительная часть времени, которое я мог бы посвящать поискам, уходит на удовлетворение хищного любострастия В., чтобы держать ее в послушании. Ее неутолимость внушает благоговейный ужас. Я совсем иссушен. Теряю надежду.

В отчаянии,

Каупертуэйт читал эти послания с нарастающей тревогой. Все его эксперименты были отложены и забыты. Даже восьминогие телята из Летчуорта не привлекли его внимания. Его мысли были заняты дилеммой Мельбурна. Дилеммой нации, хотя население в целом даже понятия о ней не имело. Что произойдет, если подлинную Викторию не отыщут ко дню ее коронации? Будет ли тритонша торжественно помазана архиепископом Кентерберийским как королева Англии? Для Англии это обернется похуже, чем папство папессы Иоанны обернулось для римско-католической церкви.

А какие жуткие невзгоды терпит подлинная Виктория? Девушка, которой за всю ее короткую жизнь не разрешалось даже по лестнице подниматься в одиночестве из опасений, что она может споткнуться и упасть. А теперь она бесприютна в урбанистической грязи, именуемой Лондоном. Каупертуэйту не удавалось отгонять от себя новые и новые образы унижений и осквернений, которые одновременно и тревожили, и странно возбуждали.

В конце концов из-за этих галлюцинаций он почти перестал спать и понял, что ему необходимо предпринять что-то, чтобы избавиться от избытка нервичности. Наука временно утратила свое очарование. Оставалось одно: самому принять участие в поисках Виктории. Иначе его до конца дней преследовало бы чувство, что он не сделал всего, что мог.

Однако сообщать об этом Мельбурну не стоило. Премьер-министр как будто был несколько против дальнейшего втягивания Каупертуэйта в происходящее, а молодой изобретатель как лояльный верноподданный не хотел получить четкое запрещение вносить свою лепту.

Вот почему в один туманный вечер девятый удар высоких напольных часов, украшавших переднюю, застал Каупертуэйта в плаще, накинутом на плечи, нерешительно застрявшим в дверях своего мейфэрского особняка.

Где следует начать поиски? Где в конце концов окажется сбежавшая юная девушка в этой метрополии греха и алчности? Если не считать борделя – а Мельбурн уже все их обыскал… Каупертуэйт вдруг понял, что понятия не имеет.

Каупертуэйт ощутил ладонь на своем плече и, обернувшись, почти столкнулся с Когтем Макгрошем. Его слуга оделся для ночной прохлады, обмотав в остальном обнаженное горло грязным красным платком, и явно намеревался сопровождать Каупертуэйта.

В подтверждение Макгрош сказал:

– Не беспокойся, Кос, все заметано. Я тебя одного не пущу. Я знаю всю трагическую историю – знал с первого же вечера, когда подслушивал у двери кабинета. И хоть мне-то начхать – для урожденного демократного американца, как я, ваша обожаемая монархия одно блям-блям-блям и боле ничего, – я не могу сидеть-посиживать и допустить, чтобы ты лез на рожон всяких опасностей. Тебе требуется, чтоб, когда дело дойдет до дела, рядом с тобой был когтючий кугуарчик вроде меня. Как я сказал Майку Финку, когда мы трюхались на одной барже по Большой Мутной Реченьке: «Майк, в жизни нет ничегошеньки поважнее дружбы». Как раз перед тем, как я вышиб дух из подлого вонючки и свалил его за борт.

Каупертуэйт испытал величайшее облегчение и выразил его тем, что тепло пожал руку Макгроша.

– Ваше благородное предложение принято, Коготь. Так идемте.

Уже на пороге взгляд Каупертуэйта остановился на трости из ротанга, которая торчала из слоновьей ноги, служившей подставкой для зонтиков, и он схватил ее.

– На всякий случай, – сказал он Макгрошу и подмигнул.

– А не зря, командир? В прошлый-то раз…

– Я ее с тех пор усовершенствовал.

– Будь по-вашему.

Когда они оставили позади себя фешенебельный квартал, который Каупертуэйт избрал местом своего проживания, улицы все более и более наполнялись горожанами всех пошибов: слепые нищие, элегантные дамы, уличные шлюхи, шарманщики, поводыри танцующих медведей, субъект с передвижным тиром, в котором стрельба велась пульками из пружинных ружей, а мишени двигались при вращении рукоятки, как платформа на письменном столе Каупертуэйта. Между двумя девчушками, торговавшими спичками, завязалась драка, и одна опрокинула другую в колоду с водой для лошадей. Это был наименее примечательный эпизод из тех, свидетелями которых непрерывно становились Каупертуэйт и Макгрош. Когда они дошли до Окефорд-Серкес, Макгрош знаком показал, что им надо перейти улицу. Каупертуэйт заколебался.

Подлинные лондонские улицы в подавляющем большинстве представляли собой широкие сточные канавы и мусорные свалки. Отбросы и навоз слагались в препятствия глубиной по щиколотку. Этот феномен породил зарабатывающих на нем «уличных метельщиков» – бездомных мальчишек и девчонок, которые за малую мзду разметали перед обывателем тропочку поперек улицы. Видя, что его хозяин не решается погрузить свою обувь в эту грязь, Макгрош тут же нанял метельщика.

– Эй ты, рыжая башка! Давай расчисть нам дорогу!

Босой мальчуган, которому адресовалось это обращение, тотчас подбежал к ним. Одет он был в лохмотья, ему недоставало нескольких зубов, однако он широко улыбался и излучал простодушное счастье. Его единственное имущество, видимо, исчерпывалось метлой, обтрепавшейся почти по самую палку.

Почтительно сняв шапчонку, он сказал:

– Кликуха Типтопф, джентльмены. Разумные цены и быстрые услуги, такой вот мой девиз. Всякий раз, как окажетесь поблизости, обращайтесь ко мне.

Без дальнейших предисловий мальчуган вступил босыми ногами в жидкое месиво и принялся рьяно мести. Каупертуэйт и Макгрош следовали в его кильватерной струе.

На той стороне улицы Каупертуэйт спросил:

– Сколько?

– По пенсу с рыла, если вам подходит, джентльмены. Каупертуэйт вручил мальчугану шиллинг.

От такой переплаты метельщик впал в экстаз.

– Спасибочки, хозяин, спасибочки. Ну уж и элегантно я нынче пошамаю.

Каупертуэйт и Макгрош пошли дальше. Изобретателя мальчуган, видимо, растрогал, и наконец он счел нужным высказаться по этому поводу:

– Вот пример теории просачивания материального благополучия , Коготь. Благодаря плодам, приносимым предприятиями «Каупертуэйт – Брунел», я получаю возможность повышать доход тех, кто не столь взыскан судьбой. Вздымающийся прилив поднимает все корабли.

– А я слышал, как энто самое просачивание сравнивали с воробьем, которому достается весь непереваренный овес в лошадином дерьме.

– Грубая и неточная аналогия, Коготь. В любом случае благодаря науке придет день, когда улицы Лондона будут очищены от органических отбросов, а такие бедные оборвыши, если они вообще сохранятся, будут поддерживаться богатым и благодетельным государством.

– Эйюх, – лаконично отозвался Макгрош.

Около получаса они продолжали свой путь в молчании по влажным улицам – в такую погоду Виктории-самозванке не понадобился бы ее пульверизатор, – и наконец Каупертуэйт сообразил осведомиться, куда, собственно, они направляются.

– Ну, – сказал Макгрош, – я так полагаю, старику Навозингу всегда нужны люди крутить ножные мельницы. Может, вашу дамочку спровадили туда.

Каупертуэйт умудренно кивнул, хотя так ничего и не понял.

По мощенным булыжниками улочкам, мимо оборванных бесформенных фигур, привалившихся к разбитым дверям в сумрачных арках, игнорируя протянутые руки и более сладострастное клянченье оборванных прохожих, следовал Каупертуэйт за Макгрошем. Казалось, они двигались в направлении Темзы. И Каупертуэйт не сдержался:

– Куда мы, собственно, идем, Коготь?

– На насосную станцию Навозинга.

Вскоре воздух перенасытили миазматические запахи реки, которые струились по городу подобно жидкой свалке. Вода плескала через невидимые опутанные водорослями ступеньки где-то рядом. Каупертуэйт услышал приглушенные удары весел, предположительно одного из речных мусорщиков, которые добывают скудное пропитание, вылавливая из реки различные предметы – не исключая и человеческие трупы.

В смрадном тумане замаячило какое-то здание. В щели ставен пробивался свет. От здания исходило непонятное погромыхивание, словно там работали огромные машины. Макгрош постучал загадочным стуком. Пока они ждали отклика, слуга успел объяснить Каупертуэйту характер предприятия своего друга:

– Навозинг прослышал, что требуется кто-то, чтоб поставлять воду в энти новые особнячки в Белгрейвии. Ну, он положил на кое-какие лапы старички-дублончики и получил контракт. И с тех пор обзаводится все новыми клиентами. А каждый клиент, конечно, требует дополнительной рабочей силы.

Каупертуэйт был поражен.

– В Белгрейвии пьют воду из Темзы? Так ведь это же одни миазмы.

– Да нет, ничего такого страшного. С тех пор как во всасывающих трубах установили решетки, ничего крупнее крысы они не засасывают.

Дверь отворилась, и высунулась воинственная рябая и бородатая рожа. Прищурившись, открывший узнал Макгроша.

– Входи, входи, Коготь. Новенький доброволец для ножной мельницы, как погляжу. Ему требуются еще уговоры? – Навозинг взмахнул увесистой дубинкой.

– Вот уж нет, старина. Энто мой кореш Космо. Ищет свою дамочку и подумал, может, она украшает твое заведение.

– Ну так пускай посмотрит. Только чур, не сбивайте их с ритма, а то напор слабеет, и их милости жалуются.

Навозинг проводил своих гостей через затянутые паутиной аванзалы в тускло освещенный пещерообразный главный зал. Здание это, вероятно, прежде было пивоварней или складом. Однако теперь поперек пола площадью примерно в четверть акра протянулись пять дюжин ножных мельниц, подсоединенных сложной системой передач, кулачков и шатунов к ряду огромных насосов. Мельницы приводили в движение изможденные оборвыши, прикованные цепями к своим местам. Вооруженные хлыстами надсмотрщики расхаживали взад-вперед, применяя уговоры, если происходила заминка.

Каупертуэйт гневно обернулся к Навозингу:

– Христос мой! Это же, любезный, полное варварство! Паровая машина, от силы две, легко превзойдут всех этих бедняг.

Навозинг погладил густо волосатый подбородок.

– А капиталовложения, братец? Чертовы насосы и так меня разорили. И к тому же чем бы эта голь разнесчастная занимала свой досуг? Напивались бы до бесчувствия и валялись в канавах. А тут у них есть крыша над головой и в день три еды, хотя обычно из того, что налипает на решетки.

Макгрош положил руку на плечо Каупертуэйта.

– Сейчас не время для социальных реформ, Кос. Нам надо найти дамочку. – И они стали расхаживать между рядами, высматривая пропавшую королеву. Для уточнения Каупертуэйт захватил с собой ее силуэт, который вырезал из газеты.

Безрезультатно. Навозинг пригласил их осмотреть спящую вторую смену, что они проделали очень быстро, торотись покинуть пропахший уриной и кишащий клопами дор тyap.

Навозинг проводил их до двери.

– Не забудь, Коготь, десять шиллингов за голову. Город этот до того разрастается, что мне через год не миновать удвоить насосы.

Дверь захлопнулась за их спинами, и Каупертуэйт минуту постоял в неподвижности, ошеломленный и обескураженный тем, что увидел. Подобные трясины и клоаки бесчеловечности! Как можно даже думать, что королева все еще жива, невредима и может быть отыскана? Задача выглядела безнадежной…

Макгрош зашептал на ухо Каупертуэйту:

– Не подавай виду, но за нами кто-то следит. Слева от тебя, вон за теми ящиками.

Каупертуэйт медленно повернул голову. Блеснуло что-то серебряное.

– Беру на себя, – шепнул Каупертуэйт, поднял трость и добавил громко: – Выходи и назовись, любезный!

Из тени появился гигант. Смуглый сын Индии, он выглядел на все семь футов, хотя частью такого роста, возможно, был обязан многослойному головному убору. Одетый в пестрые шелка, он щеголял кривой саблей на боку.

– Святый Энди Джексон!

– Ничего не бойся, – возгласил Каупертуэйт дрожащим голосом. Изобретатель поднял свою трость и нажал на пружинку в набалдашнике. Нижняя часть трости унеслась прочь, прихватив и скрытое лезвие, а Каупертуэйт остался с набалдашником в руке.

Они ждали, что вот индус шагнет вперед и обезглавит их обоих одним могучим ударом.

Вместо этого к головорезу в тюрбане присоединился еще некто.

Человек-с-Серебряным-Носом. Лорд Чатинг-Пейн.

На исходе пятого десятка Чатинг-Пейн сохранил атлетическое телосложение олимпийца. Безупречно одетый,владелец обширного фамильного поместья Каркинг-Фарделс, когда-то он слыл самым красивым мужчиной своего поколения. Было это до его дуэли с австрийским бароном Леопольдом фон Шиндлером.

Как-то вечером в году 1798-м восемнадцатилетний Чатинг-Пейн, единственный отпрыск своего древнего рода, угощал обедом всевозможных послов в чаянии осуществления своих честолюбивых политических надежд. На обеде присутствовал и его государь, сумасшедший король Георг Третий. Австрийский барон фон Шиндлер, под хмельком, и отличаясь вздорностью нрава, с тевтонским остроумием раскритиковал вина Чатинг-Пейна перед его августейшим почетным гостем. Беспредельно оскорбленный Чатинг-Пейн немедля вызвал фон Шиндлера стреляться с двадцати шагов.

Фон Шиндлер, показав себя трусом и подлецом, выстрелил, когда Чатинг-Пейн еще поворачивался, и отстрелил ему нос.

Презирая каскады крови, струившейся по его лицу, Чатинг-Пейн тут же хладнокровно просверлил сердце фон Шиндлера.

Ювелирная фирма «Ранделл, Бридж и Ранделл» – создатели новой короны легкого веса для использования в приближающейся коронации хрупкой Виктории – была приглашена растопить малую толику семейного серебра и изготовить серебряный нос-протез взамен утраченного Чатинг-Пейном носа из плоти и крови. Ювелиры употребили все свое искусство, и результат их трудов был поистине чуждом. Приклеенный гуттаперчей, этот нос, как говорили, был Способен взволновать самую пресыщенную женщину.

Однако обретением нового носа дело отнюдь не завершилось. Под давлением австрийцев король Георг отдал Письменное распоряжение об аресте Чатинг-Пейна, и тот был вынужден бежать из страны. Как рассказывали, в конце концов он оказался в Индии в провинции Майсур, в то время все еще независимого княжества. Повернувшись спиной к своей родине, Чатинг-Пейн присоединился к магарадже Типу-Сагибу и его французским подстрекателям против англичан. Он прожил в Майсуре год, пока княжество не было захвачено объединенным наступлением английской армии и войска маратхов.

Бежав из осажденного Серингапатама, Чатинг-Пейн затем путешествовал по другим независимым индийским государствам – Синду, Раджпутане, Пенджабу – до смерти Георга Третьего в 1820 году. Каким-то образом он приобрел достаточное состояние, чтобы подкупить короля Георга Четвертого и добиться отмены давнего распоряжения о своем аресте. Он вернулся на родину более десяти лет назад – окутанный загадочностью Востока, осмугленный солнцем, скорее черномордый, чем лимонщик .

Несправедливо обездоленный дедом Виктории Чатинг-Пейн проникся сокрушающей ненавистью ко всему их роду. Как Мельбурн дал понять Каупертуэйту, этого человека более чем устроил бы любой скандал вокруг трона.

– Мистер Каупертуэйт, если не ошибаюсь, – сказал сереброносый лорд странно резонирующим голосом. – Не думаю, что мы когда-либо имели удовольствие познакомиться. Мое имя, полагаю, вы знаете. Разрешите представить вам моего слугу Ганпатти.

Ганпатти поклонился, Каупертуэйт что-то просипел. Эта необычайная пара совершенно выбила его из седла.

– Что увело вас так далеко от ваших реторт и перегонных кубов, мистер Каупертуэйт? Ищете новых амфибий для новых опытов в мутной тине? Кстати, а где сейчас находится ваше последнее творение? Я заметил, что у де Малле ее больше нет.

– Она… Мне… То есть…

– Не важно, она ведь не единственная пропавшая уникальная особа. Во всяком случае, так докладывают мои соглядатаи.

– Я… я не понимаю, о чем вы…

– Да неужели? Позволю себе не согласиться. Собственно говоря, полагаю, мы оба заняты одними и теми же поисками, мистер Каупертуэйт. Чтобы оставить в неведении весь этот сброд, будем между собой называть ее Ви, согласны?

– Вы… вы галлюцинируете.

– Отнюдь, мистер Каупертуэйт. Хотя не могу утаить, что ваш меднолобый болван-слуга, видимо, незаконнорожденный отпрыск дикаря Нового Света и бородавочника, действительно напоминает некоторые из моих наименее приятных кошмаров.

– Щас я тебе покажу, Жестяная Рожа! Давай на кулаки. Чатинг-Пейн подергал свои белые перчатки, чтобы они плотнее облегали руки.

– Скажите вашему слуге, Каупертуэйт, что последний, кто вступил со мной в кулачный бой, теперь кормит могильных червей и что ему лучше держаться подальше от тех, кому он неровня. Ганпатти, подай экипаж. Мистер Каупертуэйт, пока прощайте. Я чувствую, что наши пути опять «крестятся.

Минуту спустя фаэтон лорда Чатинг-Пейна загромыхал прочь. Каупертуэйт почувствовал, как к нему понемногу возвращается способность мыслить, и испытал горькое унижение из-за того, что позволил Чатинг-Пейну обойтись amp;ним и с Макгрошем столь презрительно.

Видимо, не менее смущенный, Макгрош сказал:

– А я думал, вы сказали, что усовершенствовали энту вашу трость.

– Я осуществил то, что намеревался, – величественно возразил Каупертуэйт. – Если бы она поразила этого ласкара, так он бы рухнул замертво.

– На будущее советую тактику попрямее, Кос. Ганпатти энтот не из тех, кого подшибешь летающей палкой.

– Совет учтен, Коготь.

 

4

Женщина по имени Отто

Каупертуэйт намазал мятный джем на булочку. Прозрачная зеленоватая субстанция напомнила ему икорный мешок гуляки. Он еще не забыл трепетный экстаз, который испытал, получив от своего американского компатриота С. Д. Гулда, гарвардского профессора, ящик со стеклянными пробирками, наполненными свежей икрой гуляк и уютно покоящимися в деревянных подставках, засыпанных опилками и обложенных соломой для трансатлантического путешествия. А после – множество ночей, занятых лихорадочными экспериментами, бесчисленные неудачи и тератологические кошмары, которые приходилось уничтожать, уточнение приемов, доведение очистки до совершенства – все, что привело к созданию несравненного чуда, которым явилась Виктория… Его захлестнула волна грусти и ностальгии. Увидит ли он когда-нибудь вновь свое творение, или она останется навеки замурованной внутри Букингемского дворца, рабыней государственных нужд?

Единственный выход – отыскать подлинную Викторию, существо не менее сказочное, чем ее земноводная копия. Где, о, где она может быть? В течение трех дней после их визита к Навозингу Каупертуэйт ломал голову и напрягал мозг, пытаясь вообразить, в каком убежище могла она укрыться, но тщетно. Даже и в эту минуту Макгрош по распоряжению Каупертуэйта обыскивал столицу в поисках.

В дверь кабинета загремел стук. Каупертуэйт одернул под халатом свой натуропатический корсет, поправил шелковый шарф, окутывавший шею, и отозвался:

– Да? Кто там?

Дверь распахнулась, и вошел Макгрош, толкая перед собой гнусного субъекта. Субъект всеми пальцами обеих рук выставлял перед собой мятую фуражку, прижимая ее к груди почти у горла. Такая позиция его головного убора определялась тем, что правая рука у него имела в длину всего несколько дюймов. В компенсацию его нормальная рука являла собой грузное чудо мускулатуры.

– Кос, энто вот Короткоручка. У него швейное заведение в Севен-Дайлс. Короток, расскажи командиру, что рассказал мне.

Короткоручка попытался придать своим чертам подобие невинного простодушия, но только приобрел сходство С лисой, чью морду облепили куриные перья.

– Это, значит, так вот. Есть у меня дочка, такая милашечка…

– Бедняжка у него от старшей дочки, так что она ему приходится и внучкой, – перебил Макгрош.

Каупертуэйт брезгливо поморщился.

– Да-да, продолжайте.

– Это, значит, ей уже шесть сровнялось, так я подумал, ена уже в возрасте свой хлеб отрабатывать. Не то пришлось бы ей кушать воздушный пирог, если понимаете, о чем я. Ну, я и посадил ее в мастерскую брюки шить…

Тут перебил Каупертуэйт:

– Вам, конечно, известно, что таким образом вы прямо нарушили Фабричный закон лорда Олторпа, касательно найма несовершеннолетних.

Короткоручка наморщил лоб в искреннем недоумении.

– Да вроде бы я, сэр, ни про какой Фекричный закон не слышал, и она у меня как раз совершенно летом родилась…

Каупертуэйт вздохнул.

– Прошу вас, продолжайте.

– Ну, значит, вечером, к семи дело шло, как раз, когда девочки работу кончали и получали на заедки ремня, врываются, значит, эти две бабы. Одна, дама постарше, а лицо остроносое, сразу видать, что добродейка, ну, я и понял, что плохо мое дело. Другая так вроде много помоложе, но точно не скажу, потому как на ей вуаль была, да не кружевная, а вроде из муслина, и дырки для глаз прорезаны.

Я и оглянуться не успел, как старшая стервоза… звиняюсь, сэр, дама, завернула мою хорошую руку с ремнем мне за спину, чуть не сломала. Сильна, черт!

«Сестры, – говорит она, – я здесь, чтоб предложить любой из вас, кто захочет, убежище в моей школе. Кто из вас пойдет со мной?» Не успел я и глазом моргнуть, как все мои девочки вопят-надрываются: «Меня, меня! Я пойду, меня возьмите!» Даже собственные мои две дочки вопили в этом трагическом хоре.

Короткоручка умолк, похлюпал носом и утер слезу.

– Выразить не могу, хозяин, как меня в самое нутро это поразило. Только подумать, сколько внимания, и денег, и жратвы самого высокого качества я на них тратил, и чтоб они так против меня пошли. В самое сердце ранило.

– Коготь, не понимаю, какое все это имеет отношение к нашим поискам…

– Потерпи, Кос, сейчас-сейчас! – Макгрош ткнул Короткоручку, и тот продолжил свой рассказ:

– Старшая поворачивается ктой, что под вуалью, и говорит: «Викки, проводи девушек к экипажам». А как моя мастерская опустела, она пинает меня так, что я бьюсь головой об стену. Прочухался только через полчаса, а их тогда и след простыл.

Едва Каупертуэйт услышал имя помощницы под вуалью, по его нервам пробежала молния. Стараясь не выдать своего нетерпения, он порылся в кошельке, чтобы вознаградить владельца потогонной мастерской, и извлек пятифунтовую банкноту.

– Черт, пятерочка! Премного вам благодарен, сэр. Этого будет достаточно, чтоб пополнить мою рабочую силу, так сказать. – Короткоручка повернулся, чтобы уйти, но остановился. – Э, коли отыщете моих девочек, старшая ваша, и на здоровье. Она маленько поистрепана. А вот младшенькая… – Короткоручка непристойно почмокал губами.

Каупертуэйт взвился со стула.

– Коготь, вышвырни это животное, пока я не выдрал его хорошенько!

Макгрош поднял Короткоручку за штаны и рубаху.

– Я только этих слов и ждал, Кос.

Когда Макгрош, вышвырнув их посетителя, вернулся, Каупертуэйт расхаживал по кабинету, потирая руки. Он остановился и ухватил Макгроша за локоть.

– Коготь, все становится на свои места. Королева, обескураженная замороженной неподвижностью своего правительства и своей удаленностью от простого народа, вступи-;ла в союз с самостоятельной благотворительницей и теперь собственноручно ищет исцелять беды своих подданных! ^ благородный порыв, указывающий на возвышенность ее натуры, однако мы должны найти ее и убедить, что, восседая на троне, она сможет творить больше добра.

Макгрош задумчиво потер обросший подбородок. – Думается, это труда не составит, Кос. Школу, где умещаются десятки девчонок, от соседей не утаишь.

– Вот именно, Коготь. Так начнем наши розыски.

И к вечеру того же дня вдохновенные разнюхивания Макгроша увенчались успехом. Каупертуэйт сжал в руках Картонку с именем, фамилией и адресом поблизости от Кенсингтона:

ЛИЦЕЙ И ГИНОКРАТИЧЕСКАЯ МИССИЯ

ЛЕДИ ОТТОЛИН КОРНУОЛЛ

НОМЕР ДВЕНАДЦАТЬ НОТТИНГ-ХИЛЛ-ГЕЙТ

ОБРАЗОВАНИЕ, ОСВОБОЖДЕНИЕ, ПОДДЕРЖКА

«SORORAE SE FACIUNT ID» – SAPPHO [7]

Каупертуэйт поспешно выхватил из подставки для зонтиков у двери большую кленовую трость.

– В путь, Коготь, пока еще светло. Макгрош подозрительно уставился на трость.

– Просто тросточка для прогулки, Кос, или опять какая-то адская машина?

Каупертуэйт хихикнул.

– Боюсь, второе, Коготь. Смотрите! – Каупертуэйт отодвинул заслонку, и открылся крупнокалиберный патрон. – Спусковой крючок вот тут, в набалдашнике. Держу пари, даже образчик сверхчеловека вроде Ганпатти не сумеет так просто отмахнуться от подобного заряда.

– Авось сегодня мы не напоремся на энтого нехристя с полотенцами, наверченными на башку. А пока не тыкай этой своей тростью в беззащитного торговца, если он запросит пару лишних пенсов за свой товар, как у тебя в заводе.

Пара покинула особняк Каупертуэйта. На тротуаре они узрели знакомое лицо – щербато-улыбчивую физиономию Типтопафа, маленького уличного метельщика.

– Приветик, добрый сэр. Я видел, как ваш человек шастал по городу, ну и взял на себя смелость выследить его досюдова. Квартальчик очень даже и вроде бы без метельной конкуренции. Так что я тут и обоснуюсь.

– Божьи стигматы! Вы… вам нельзя устраивать биваку моих дверей. Это же все-таки Мейфэр, а не Ковент-Гарден. Что скажут соседи?

– Уж конечно, они останутся у вас в неоплатном долгу, сэр, что вы обеспечили помощь для сохранения обуви чистой.

Демонстрируя свою полезность, Типтопф выскочил на мостовую и принялся разметывать большую кучу накопившихся отбросов, посылая залпы навоза направо и налево, забрызгивая пешеходов, которые останавливались, чтобы поразмахивать кулаками и изрыгнуть бранные эпитеты.

– Прекратите, прекратите, достаточно! Послушайте, не возьмете ли вы эти деньги и не уйдете ли отсюда?

– Звиняюсь, сэр, только мне надобен твердый доход, так уж я порешил.

– Ну хорошо, хорошо. Дайте подумать… Вы имеете что-нибудь против того, чтобы жить в моей конюшне с Лошадьми?

– Лошади – это же мой хлеб с маслом, как говорится, сэр. Ничего против не имею.

– Отлично. Будете жить в конюшне и получать еду, а также еженедельное пособие при условии, что заниматься своей профессией вы будете где-нибудь в другом месте.

– Идет. С условием, что вашей чести мои услуги будут предоставляться немедля и безочередно.

Они закрепили сделку рукопожатием. Затем Каупертуэйт сказал:

– Я не могу долее медлить тут. Мы идем искать женщину.

– С этим я тоже могу поспособствовать.

– Нет-нет, мы обойдемся. А пока всего хорошего, Типтопф.

– Дозвольте мне немножко сопроводить вас, сэр.

Во главе с Типтопфом, вертевшимся с метлой, будто дервиш, Каупертуэйт и Макгрош направились в сторону Кенсингтона, расставшись со своим эскортом в окрестностях Гайд-парка, где слияние нескольких транспортных потоков обеспечивало его метлу плодотворной деятельностью.

Номер двенадцать по Ноттинг-Хилл-Гейт оказался внушительным зданием в раннем георгианском стиле с чисто вымытым крыльцом и накрахмаленными занавесками на окнах, не позволяющими заглядывать внутрь. Воспользовавшись дверным молотком в форме лабриса, ил и двойной критской секиры, Каупертуэйт возвестил о своем желании войти. Вскоре дверь полуотворила пожилая горничная – ровно на ширину короткой, но крепкой цепочки.

– Мужчинам посещения возбраняются, – сказала она и захлопнула дверь.

Каупертуэйт растерялся и слегка рассердился.

– Послушайте… – И он снова застучал. Дверь снова отворилась, на этот раз открыв толстый ствол большого старинного пистолета, целящегося ему в лоб.

Суровый, хорошо поставленный женский голос произнес:

– Быть может, вы не поняли слов моей горничной. Мы не разрешаем мужьям, отцам, братьям, дядьям, нанимателям или любовникам доступа сюда. Мы приняли вашу жену, дочь, сестру, племянницу, нанятую или любовницу в трагическом положении, каковое ваше присутствие только усилит и усугубит. Теперь вы удалитесь, или мне придется прострелить вам голову?

Гнев Каупертуэйта возобладал над страхом.

– Сударыня, я не знаком ни с кем из девиц или дам под вашей опекой, если только одна из них не окажется той, кого я ищу. Мое имя Космо Каупертуэйт, и я всего лишь хочу поговорить с вами о… э… пропавшей супруге одного моего друга.

Пистолет опустился.

– Вы сказали – Каупертуэйт?

– Да, так я именуюсь.

– Автор монографии «Половой диморфизм у иглокожих на примерах Asteroidea и Holothurioidea ?

– Он самый.

– Одну минуту.

Дверь захлопнулась, цепочка зазвякала, дверь широко распахнулась.

Открылась внушительная женская фигура. Облаченная в странный белый хлопчатобумажный балахон, завершавшийся на локтях и коленях, эта дама отличалась шестифутовым ростом, пышной грудью и очень большими кистями и ступнями. Полосатые фильдеперсовые чулки и практичные башмаки на низком каблуке довершали ее наряд. Волосы были загнаны под простой чепчик. Серые глаза излучали жгучий ум. Полные неподкрашенные губы изгибались в улыбке. Она покачивала опущенным пистолетом.

– Вы и ваш слуга можете войти, мистер Каупертуэйт. Но не забывайте, что вы здесь только потому, что я делаю вам одолжение, и вы можете быть вышвырнуты – или хуже того, – если заслужите это недостойным поведением.

Каупертуэйт был несколько смущен откровенным костюмом этой странной женщины, но попытался подстроиться к ее пренебрежению условностями.

– Сударыня, заверяю вас, вы имеете дело с двумя джентльменами высочайшей добропорядочности и общественного положения.

– Когда подумаешь о делах, ежедневно творящихся именем общества, это определение – не такая уж хорошая рекомендация. Но входите же, прошу вас.

Переступив порог, Каупертуэйт сказал:

– Полагаю, я имею честь говорить с владелицей этого введения?

– Разумеется. Я леди Оттолин Корнуолл, и это моя школа. Быть может, вам будет интересно взглянуть на нее в действии?

– Безусловно. Меня уже крайне заинтриговало то, что я услышал о ваших методах привлечения учениц.

– Отчаянные времена требуют отчаянных мер, мистер Каупертуэйт. Я не из тех, кто верит, будто пассивными сетованиями и бездеятельным сидением сложа руки можно чего-то достигнуть. Когда я вижу зло, я прилагаю все силы к его исправлению. В этом мире много зол, но я ограничиваюсь смягчением горького жребия женского пола. Я вложила все семейное состояние в это учебное заведение, предназначенное для помощи несчастным девушкам и девочкам всех слоев общества. Из трущоб Ламбета до гостиных моего собственного фешенебельного квартала я забираю поруганных и замученных и стараюсь привить им сознание того, чего они стоят на самом деле.

Леди Корнуолл уже привела их к закрытой двери, в которую теперь тихонько постучала, а затем открыла ее. Каупертуэйт увидел ряды парт, за которыми сидели девочки и девушки разного возраста, все одетые совершенно так же, как их директриса. Перед классом стояла учительница. Каупертуэйт впился в нее глазами, ища сходства с пропавшей королевой, но был разочарован.

– Тут вы видите часть учениц, делающих уроки. Латынь, греческий, французский, география и еще многие предметы, в особенности естественные науки. Для этих последних мы пользуемся некоторыми вашими монографиями, мистер Каупертуэйт.

Каупертуэйт был польщен и не знал, куда девать глаза от смущения.

– Я… это меня изумляет, леди Корнуолл. Мои монографии не предназначались для профанов… э… профанок.

– Нашим девочкам они вполне по плечу. Благодарю вас, мисс Фэрберн, можете продолжать.

Закрыв дверь класса, леди Корнуолл повела их дальше в обширный бальный зал. Он был полон всевозможных гимнастических приспособлений: гантели, скакалки, боксерские груши. Тючки сена с мишенями на них позволяли девочкам упражняться в стрельбе из лука, буде они того пожелают.

– Я не оставляю в небрежении и физическое развитие. моих подопечных. Восемь часов сна еженощно в наших хорошо проветриваемых дортуарах, обилие здоровой пищи и физических упражнений, а также разумная практичная одежда – никаких корсетов или стеснительной обуви – творят чудеса с их представлениями о самих себе.

Когда Макгрош увидел лук и стрелы, его лицо просияло.

– Прах меня побери! Я ни лука, ни стрелы в руки не брал, как ушел от чикасов! Э-эй, мисси, не так вы его держите. Дайте-ка я покажу вам, чему вождь Иккемотуббе научил меня.

Тут же Макгроша окружили полные энтузиазма юные амазонки. Высунув язык из уголка рта, он послал стрелу в яблочко. Затем нагнулся, обратил к мишени свои филейные части, выстрелил у себя между ногами, и вторая стрела расколола первую.

Аплодисменты и восторженные крики заполнили зал. Леди Корнуолл сказала:

– Ваш слуга как будто нашел себе занятие. Может быть, мы удалимся ко мне в кабинет и обсудим, что вас привело сюда?

– Весьма охотно.

Сидя в святая святых леди Корнуолл, держа рюмку красного портвейна, Каупертуэйт обозрел грозную даму, прежде чем заговорить. Она произвела на него глубочайшее впечатление остротой ума и силой воли. Он знал, что должен выбирать слова с осторожностью, чтобы не разгневать и не оскорбить ее.

– Леди Корнуолл…

– Простите, я презираю титулы. Называйте меня Отто. А я буду обращаться к вам тоже по имени.

– Да… э… Значит, Отто. Отто, разумно ли предположить, что вы с одобрением и надеждой ожидаете вступления на престол нашей новой королевы как пример компетентности женского пола?

Леди Корнуолл презрительно фыркнула.

– Миновал год, а она пока не доказала, что представляет собой что-то сверх куколки виконта Мельбурна. Я еще сохраняю надежды. Но чтобы заслужить их, ей придется сделать что-то большее, чем до сих пор.

Каупертуэйт изучал глубины своего портвейна.

– А если бы я сказал вам, что королева в желании утвердить свою независимость убежала из дворца?

Леди Корнуолл стремительно вскочила.

– Я закричала бы «браво»!

– Прошу вас, Отто, успокойтесь. Хотя гипотетическое бегство королевы созвучно романтической стороне вашей натуры, оно, если вы взглянете с практической точки зрения, дает больше причин для сожалений, чем для радости. Если мы не хотим видеть, как королева лишится трона, ее следует уговорить вернуться на него.

Опустившись в свое кресло, леди Корнуолл почтила Каупертуэйта взвешивающим взглядом и сказала:

– Но в каком отношении это может касаться меня и моей школы?

Отбросив все тонкости, Каупертуэйт сказал:

– У меня есть причины полагать, что у вас служит женщина под вуалью, называемая Викки. Не может ли она быть той, о ком мы говорим?

– Что, если я отвечу вам «нет»? Тогда, полагаю, вы потребуете от меня представить бедняжку Викки вам на обозрение, чтобы вы убедились. С какой стати я должна подвергать бедняжку Викки вашему мужскому самовластию?

Каупертуэйт не нашел ответа. Леди Корнуолл просверлила его взглядом, а потом сказала:

– Космо, я уважаю вас как человека науки, мужчину, чей интеллект и самоконтроль возвышают его над животным уровнем его пола.

От этих слов Каупертуэйт затрепетал: что она о нем подумает, если узнает про Викторию-тритоншу и о том, как он удовлетворял с ней свои низменные плотские страсти?

– А потому я позволю вам поговорить с моей Викки, но при одном условии. Вы сейчас же сопроводите меня для выполнения миссии, которая, быть может, откроет вам глаза на истинное положение женщин на этом острове. Что скажете?

– Ну, если это единственный способ…

– Да.

– Я согласен.

– Превосходно! – Леди Корнуолл встала, сняла с крючка платье и непринужденно надела его. Сменила обувь, затем сняла чепчик, высвободив длинные каштановые локоны. Нахлобучив на голову плоскую соломенную шляпу и схватив ридикюль, она сказала:

– Ну так пошли.

– Но мой слуга…

– Вы боитесь отправиться без сопровождения туда, куда я отправляюсь одна?

– Отнюдь!

– Тогда в путь.

Выйдя через черный ход, Каупертуэйт и леди Корнуолл направились к остановке омнибусов и вскоре уже катили по городу.

– Куда мы, собственно, едем?

– В Бартоломью-Клоуз на Смитфилдском рынке, центральной бирже краденых вещей.

Каупертуэйт нервно потрогал свою трость.

Они высадились у обветшалого трехэтажного здания с остатками претенциозной отделки, нижний этаж которого служил мясным рынком. Каупертуэйт почувствовал себя дурно от вида такого количества сырого красного мяса и запаха крови животных.

– Мы ищем Лайзу, цветочницу. Обычно она стоит здесь, хотя сейчас я ее не вижу. Я много недель убеждала ее родителей отдать девочку в нашу школу. И чувствую, они вот-вот согласятся.

– И что теперь?

Леди Корнуолл прижала ладонь к подбородку.

– Придется отправиться к Лайзе домой. Пропетляв по зловонным проулкам, они наконец вышли к ветхому трущобному дому. Леди Корнуолл без колебаний вошла внутрь, Каупертуэйт нерешительно последовал за ней.

Наверху в темном коридоре, куда свет еле просачивался сквозь затянутое паутиной грязное оконце, директриса постучала в какую-то дверь.

Дверь чуть приоткрылась, и наружу высунулась бородатая, чумазая физиономия.

– Которая семья? – спросил мужчина ворчливо.

– Боффифлоу.

– Значит, один пенс за проход через жилье Суиндлов, один пенс Скрупсам и третий пенс Снайпам.

– Хорошо. Мы заплатим. Теперь впустите нас. Мужчина открыл дверь во всю ширину. Они вошли. Освещенная свечой комнатушка вмещала четыре семьи и их скудный скарб. Вышестоящие Суиндлы занимали четверть, ближнюю к входной двери, а потому сборов не платили. Затем следовали Скрупсы, затем Снайпы. Низшую ступень занимали Боффифлоу, жавшиеся – мать, отец, детишки и подростки – в самом дальнем углу.

Раздавая пенсы, они добрались до Боффифлоу.

Папаша Боффифлоу, обрюзглый субъект, сидел в колченогом кресле, нянча фонарь под глазом. Леди Корнуолл встала перед ним.

– Где Лайза?

– Да на своем тюфяке нюни распускает.

– Почему она сегодня осталась дома?

– Так цветами ж она ничего не зарабатывала, а потому я решил впредь посылать ее калекой.

– Калекой?… – Леди Корнуолл бросилась к тюфяку и подняла на руки бесчувственную девочку.

Новехонькую культю левого запястья Лайзы обматывали окровавленные тряпки. Леди Корнуолл застонала:

– И я уговаривала этих дикарей! Теперь до конца моих дней я буду жить с этим грузом на моей совести!

Она повернулась к двери, все еще держа девочку на руках. Боффифлоу преградил брюхом дорогу директрисе.

– Э-эй! Куда это вы тащите мою дочку… Каупертуэйт не успел вмешаться: грохнул пистолетный выстрел, и Боффифлоу рухнул назад в свое кресло с простреленным нутром.

Рука леди Корнуолл задержалась в ридикюле, испускающем пороховой дым через дыру, которую пистолетная пуля пробила изнутри.

– Кто-нибудь еще возражает? – спросила она. Мистер Снайп опасливо вышел вперед.

– Только не мы, сударыня, коли получим наш пенс за проход назад.

– Космо, займитесь этим.

Дрожащими пальцами Каупертуэйт уплатил требуемые сборы.

Возвращение в номер двенадцать Ноттинг-Хилл-Гейтс Каупертуэйт пережил будто во сне. Только когда он обнаружил, что снова сидит в кабинете леди Корнуолл и успокаивает нервы ромом с фруктовым соком, реальность начала обретать положенные ей измерения.

Леди Корнуолл вернулась, проводив лекарку, перевязавшую раны Лайзы, и сказала:

– Атеперь, Космо, я выполню мою сторону нашего договора. Вот женщина, которую вы хотели увидеть.

Каупертуэйт едва мог сдержать волнение при виде женщины под вуалью. Наконец-то подлинная Виктория будет возвращена на трон, а ему вернут его Викторию…

Женщина медленно подняла муслиновую вуаль.

Сперва Каупертуэйт просто не мог поверить, что видит человеческое лицо, не говоря уж – женское. Это скопление ожоговых рубцов и сморщенной изъеденной плоти скорее выглядело рожей какого-нибудь гоблина или монстра из дантова Ада.

– Сочетание кислоты и огня, пущенное в ход ее бандершей. Даже женщины способны калечить женщин, как вы видите.

Каупертуэйт искал слова, соразмерные такой чудовищной несправедливости.

– Я… мой фактор роста… возможно, с его помощью удастся что-то исправить. Не могу ничего обещать. Но регулярное применение, возможно, поможет.

– Викки была бы благодарна. Не правда ли, Викки? Женщина безмолвно кивнула, и из одного погубленного глаза пролилась слеза.

– Это все, Викки. Спасибо.

Когда женщина ушла, леди Корнуолл подошла к Каупертуэйту.

– Космо, вы прекрасно держались во время этого маленького недоразумения в Смитфилде. А ваше сочувствие Викки меня растрогало, мне хотелось бы вас вознаградить, насколько это в моей власти.

С этими словами леди Корнуолл сжала Каупертуэйта будто в железных тисках, запрокинула его и поцеловала на континентальный манер, засунув язык глубоко ему в рот.

Трость Каупертуэйта с громом разрядилась в пол.

 

5

Роковой танец

Несколько дней после посещения лицея леди Корнуолл Каупертуэйт не находил себе места, будто влюбленный школьник. Нежданный финал его визита, когда леди Корнуолл обнаружила страсть, таившуюся под ее компетентным обликом, ярко запечатлелась в его памяти, заслоняя все остальное. Даже надежда найти пропавшую королеву отодвинулась в тень.

Каупертуэйт уже годы и годы грезил о браке с идеальной подругой жизни. Женщине его грез полагалось быть умной и любезной, образованной и страстной, свободомыслящей и самой себе хозяйкой. Правду сказать, сотворение Виктории было отчасти попыткой самому создать идеальную супругу, которую ему все не удавалось встретить.

И вот теперь в лице леди Корнуолл он обрел ее. Вне всяких сомнений. Ошеломленный ее глубоким поцелуем, он был не. в состоянии думать о чем-либо, кроме того, как они соединят свои судьбы и имущество. Женщина, способная оценить «Половой диморфизм у иглокожих», встречается не каждый день.

Пожелав узнать, какого мнения о ней Макгрош, Каупертуэйт был несколько огорчен откровенным презрением, высказанным слугой:

– Она приводит мне на память некую вдову Дуглас , которую я знавал в Ганнибале в Миссури. Все время старалась направлять людей да перевоспитывать, а энто, по-моему, не умнее, чем набрасывать лассо на рога месяца в небе. А еще она уж больно любит командовать. Помяните мое слово, коли вы двое влезете в одни оглобли, она в прачечные дни поставит вас стирать ее панталоны быстрее, чем плевок на плите высохнет.

Каупертуэйт предпочел бы, чтобы Макгрош одобрил леди Корнуолл, но раз так, то Макгрошу придется это скушать, и все тут. В конце-то концов, подобный счастливый случай выпадает раз в жизни…

Когда вскоре изуродованная Викки пришла для первого сеанса лечения фактором роста, Каупертуэйт вручил ей записку для ее нанимательницы. 

Дражайшая Отто, наше приключение запечатлелось пламенем на коре моего головного мозга. Если бы вы сочли возможным вновь принять меня, я бы хотел посоветоваться с вами о превращении нашего союза в перманентный, дабы мы могли оказывать друг другу взаимную помощь и утешительную поддержку.

Космо.

Ваш глубочайший поклонник

Ответ, который принесла Викки, явившись к нему во второй раз, оказался резковатым. 

Дорогой сэр, в данное время я не склонна соглашаться ни на какой перманентный и исключительный контракт, каковой, если я поняла вас правильно, предлагаете вы. Утопим наши чувства на какой-то срок и останемся просто друзьями.

Отто.

Эта холодная вода, выплеснутая на его брачные надежды, ввергла Каупертуэйта в зеленую тоску. Несколько следующих дней он провел взаперти, читая и перечитывая абзац «Редкостные животные» Блора, посвященный Гигантской Крысе с Суматры . Мало-помалу он, однако, понял, что подобное поведение его недостойно. Отбросив все мысли о своем личном счастье, он вновь предпринял энергичные розыски своей пропавшей государыни.

Каждый час его бдения теперь отдавался все более бесплодным поискам пропавшей королевы. В сопровождении Макгроша молодой натурфилософ с силуэтом в руке прочесывал зловонные трущобы Лондона низших сословий, и его лихорадящий, лишенный сна мозг пытался уловить хоть какой-нибудь след Виктории. При свете дня и при свете газа, над землей и под ней, среди шумных рыночных толп и в дешевых меблирашках наедине с замученной работой подозреваемой женщиной, Каупертуэйт гнался за призрачной Викторией.

От благоухающего рыбой Биллингсгейта до тюремных понтонов Грейвсенда, где каторжники валялись в горячке в гнилостной тюремной воде, от адвокатских контор, где обездоленные жалобщики тщились найти справедливость, до туберкулезных лазаретов, где ангелы, подобные тому, что звался Флоренс Найтингейл , водили его от койки к койке, от замусоренных доков до роскошных игорных притонов – собственно говоря, через все круги подпольного мира, ведомый Макгрошем, обладателем поистине энциклопедических познаний о всех этих местах, – стерев Ноги до крови, странствовал Каупертуэйт во власти маниакальной идеи. И повсюду, где бы он ни искал, его подстерегала Немезида.

Лорд Чатинг-Пейн, надменный, злобный и заклятый враг трона.

Либо Чатинг-Пейн ждал его там, либо только что ушел, либо появлялся, когда Каупертуэйт удалялся. Не важно, какой это был час, жестокий, сардоничный аристократ, неизменно сопровождаемый безмолвным и страхолюдным Ганпатти, выглядел свежим и элегантным и столь же безмятежным, как спокойное озеро. В тех случаях, когда он и Каупертуэйт сходились лицом к лицу, они обменивались не более чем одной-двумя вымученными bon mot . И как ни грустно, Чатинг-Пейн почти неизменно одерживал верх в этих словесных поединках, ведь рапира его остроумия была отточена годами, проведенными среди циничных богачей.

Каупертуэйт теперь брезгливо ненавидел надменного лорда с носом из драгоценного металла, придававшим ему вид полумеханизма. Он уже считал этого человека своим демоническим двойником, и единственным утешением, которое он извлекал из этих явлений Чатинг-Пейна, была мысль, что Чатинг-Пейн, следовательно, преуспел в своих поисках Виктории не более, чем он.

Виктория. Самое это имя начинало представляться Каупертуэйту нереальным. Кем, собственно, была эта химера, эта женщина, которую он ни разу не видел во плоти? Она пребывала в самом сердце каупертуэйтовой жизни, в центре могущества империи. С одной стороны, хотя на престоле она провела лишь год, уже господствовало ощущение, что после сменявших друг друга дряхлых королей, из которых сыпался песок, в ней нашло воплощение животворное дыхание новой эры, символ расползающегося политического спрута, который простирал свои щупальца вокруг земного шара все дальше. С другой стороны, она была всего лишь еще одной женщиной среди миллионов, в конечном счете не более важной для общей схемы мироздания, чем рыбная торговка или зеленщица, которых Каупертуэйт только что расспросил, не более предназначенная для любви и преклонения, чем стоическая Викки, которую Каупертуэйт продолжал пользовать. (И с некоторой толикой успеха.)

А его собственная Виктория? Депеши Мельбурна приходили все реже, и Каупертуэйт уже несколько дней не получал никаких известий о гипертрофированной саламандре. Причем последняя была более чем неутешительной. 

10 июня

Боюсь, «черный пес» Меланхолии сжимает меня в своей пасти. Я и королевство безвозвратно погибнем, если В. не вернется. В безнадежном ожидании я созерцаю достоинства вашего создания: если бы все женщины были настолько покладисты!…

И то же тупое отчаяние сковало Каупертуэйта. В нем теплилась надежда, что премьер-министр в своей черной меланхолии не пренебрегает нуждами Виктории, но у него не было способа проверить. Как-то неловко было бы явиться в Букингемский дворец и осведомиться, достаточно ли влажной выглядит кожа королевы. Миновали три недели. Теперь до коронации Виктории оставалось менее семи дней – и по-прежнему никаких следов Виктории.

Этот вечер застал Каупертуэйта за приготовлениями к. еще одним тщетным поискам. Он уже направился к двери, как вдруг им овладел необоримый сплин. Ему почудилось, что из него вдруг удалили все кости до единой.

– Коготь, боюсь, я не в силах продолжать этот сизифов труд, во всяком случае – сегодня.

– Не могу сказать, чтоб я осудил тебя, Кос. Я и сам будто выпотрошен. Ане прогуляться ли нам к де Малле отдохнуть ночку?

– Превосходная мысль, Коготь. Хотя, боюсь, я слишком утомлен, чтобы стерпеть объятия какой-нибудь продажной красы, однако тамошняя атмосфера может оказать благое влияние.

Выйдя из двери, они наткнулись на Типтопфа, почивающего под портиком. Осторожно переступив через паренька, чтобы не разбудить его и не навлечь на себя вихри подметания, они направили свои стопы к Риджент-стрит.

В резную дубовую дверь фешенебельного заведения де Малле они постучали позолоченным молотком в виде совокупляющейся пары и были быстро впущены услужливым мажордомом. У них забрали шляпы, им подали бокалы с шампанским на позолоченном подносе, и вскоре Каупертуэйт и Макгрош уже сидели в большом бальном зале, глядя на пары, танцующие под дивные звуки Моцарта, льющиеся из позолоченного фортепьяно, и одобрительно рассматривая затянутых в корсеты шлюх, непринужденно раскинувшихся на бархатных козетках вдоль всех четырех стен.

Спокойствие Каупертуэйта омрачилось лишь на миг, когда ему почудилось, будто он заметил, как сияние свечей вдруг отразилось от странно изогнутого слитка серебра на высоте человеческого роста в противоположном углу зала. Но если серебряный блеск действительно указывал на присутствие тут лорда Чатинг-Пейна, то более весомо этот призрак не материализовался; Каупертуэйт прибегнул к своей умственной дисциплине, и вскоре ему удалось прогнать подобные страхи.

Каупертуэйт перешел от шампанского к мадере, и вскоре зал утонул в потустороннем свечении. Люстры словно покачивались и вспыхивали на манер блуждающих огней. В какую-то минуту Макгрош исчез, предположительно, чтобы показать свои чикасовские шрамы какой-нибудь пухленькой счастливице, и Каупертуэйт поймал себя на том, что клюет носом. Он задремал, а затем пробудился освеженным и бодрым, каким давным-давно себя не чувствовал. И тут к нему подошла мадам де Малле.

Высокая, пышная, обвешанная драгоценностями, быть может, чрезмерно на чей-то вкус накрашенная по былой моде, де Малле отлично сохранилась для своих семидесяти лет. По слухам, она была камеристкой Марии-Антуанетты (и порой согревала постель Людовика XVI) и лишь чудом уцелела во время Великой революции.

– M'sieu Каупертуэйт, не могу ли я предложить вам даму на сегодняшний вечер? Наш дом пополнился новым добавлением. – Тут де Малле понизила голос и перешла на шепот: – Она нечто tres speciale, un bijoux . Я не предлагаю ее tout le monde , а только избранным. Могу гарантировать, что такой случай выпадает лишь раз в жизни.

Каупертуэйт был заинтригован, но, не желая нарушить свою тихую безмятежность потугами плотской любви, в конце концов отклонил предложение. Пожав плечами, мадам де Малле сказала:

– Tres bien , как вам угодно.

Но Каупертуэйт ощутил иные позывы, исходившие от его мочевого пузыря, и сказал:

– Впрочем, от ночного горшка я бы не отказался. Мадам де Малле небрежно взмахнула унизанной кольцами рукой.

– Вы знаете, что здесь где. Однако писайте, – добавила она, – тактично и как можно тише, прошу вас. La chambre а cote du pissoir занята.

Каупертуэйт неуверенно встал на ноги. Он поднялся по парадной лестнице, выделывая вензеля и отлетая от разных пар в демонстрации броуновского движения, весьма ему импонирующего.

В коридоре третьего этажа он начал считать двери, но быстро сбился и открыл ту, которая показалась ему правильной.

И напрасно.

В комнате находились две женщины. Одна, одетая в простую рубашечку, сидела у лакированного секретера спиной к Каупертуэйту и что-то энергично писала в маленькой книжечке. Услышав скрип двери, она укрыла дневник обеими руками, словно пряча его содержимое от посторонних глаз, и уронила на него голову.

Вторая женщина, подлинная амазонка, заполняла всю измятую постель обнаженным телом, достойным Юноны. Лежа на спине, раскинув ноги, заложив руки под затылок, она, начиная с лица, являла собой картину глубокого плотского пресыщения.

– Отто! – вскричал Каупертуэйт.

Леди Корнуолл нисколько не смутилась.

– Да, Космо, это я. Чем могу вам помочь?

Каупертуэйт рухнул в удачно стоявшее кресло и зажал голову в ладонях.

– Дщерь Лесбоса. Неудивительно, что вас не заинтересовало мое предложение. Я мог бы сам догадаться по вашим мужским манерам. Как удобно ввиду вашего извращения держать под опекой всех этих беспомощных юных цыпочек…

Леди Корнуолл вскочила с кровати и закатила Каупертуэйту пощечину.

– Как вы смеете чернить мотивы моих действий! Мои девочки содержатся в целомудрии, как монахини. Как по-вашему, зачем бы я покупала любовь тут, если вы воображаете, будто я удовлетворяю мои желания в Лицее?

Леди Корнуолл села на кровать и расплакалась.

Каупертуэйт в смущении мог только пробормотать бесполезное извинение и ретироваться.

Отыскав pissoir, он облегчил свой мочевой пузырь. Какой фарс – жизнь, думал он в процессе облегчения. Пропавшие королевы, тритоны на троне, сапфические спасительницы…

Печально застегивая ширинку, Каупертуэйт вернулся в бальный зал.

Очередное музыкальное произведение как раз завершалось, и Каупертуэйт в изумлении увидел, что возле фортепьяно стоит Макгрош, подсунув под подбородок позаимствованную скрипку.

– Леди и дженты, приготовьте ваши ножки и ноги. Щас вас поразвлечет доподлинная виргинская кадриль. Наяривай, Вольфганг !

Макгрош тут же принялся с энтузиазмом пилить свою скрипку, тапер сумел схватить ритм, и зал вскоре заполнили энергично кружащиеся пары. Каупертуэйта увлекла в их гущу рыжая шлюха и завертела. Сперва он упирался, но тут же обнаружил, что зажигательная музыка была именно той панацеей, которая требовалась его утомленной крови после гнетущего эпизода на третьем этаже, и вскоре он уже отплясывал головокружительнее всех. Через минуту-другую танцующие попятились и образовали круг, в центре которого вертелись Каупертуэйт и его неутомимая партнерша.

Голова у Каупертуэйта тоже кружилась. Он не мог вспомнить, когда он чувствовал себя так чудесно. К дьяволу все докуки! Черт побери, он им всем покажет нечто незабываемое! Пусть Отто полюбуется! Ухватив партнершу за талию, он начал откалывать особенно акробатические па. Брезгливый голос произнес среди зрителей:

– Какое грубое и дикарское зрелище…

И в тот же миг Каупертуэйт споткнулся и, падая, запустил скользкими от пота руками свою партнершу высоко в воздух.

После того как Каупертуэйт подобрал себя с пола и отряхнулся, он вспомнил про рыжую девицу и поискал ее взглядом.

Ее падение ненароком смягчил своим телом лорд Чатинг-Пейн, потеряв при этом нос. И перед всем залом предстали рубцы и дырки в центре его лица. Сильные мужчины попадали в обморок, женщины истерично закричали.

Чатинг-Пейн хладнокровно взял свой нос из рук Ганпатти и прилепил к лицу. К несчастью, вверх тормашками.

– Завтра на заре в моем поместье, Каупертуэйт. Выбор оружия ваш.

Глядя вслед надменно удаляющемуся скверно собранному аристократу, Каупертуэйт быстро прикинул, не удастся ли убедить Чатинг-Пейна драться на летающих тростях с пятидесяти шагов.

 

6

Предательство в Каркинг-Фарделс

В мерцающем свете свечи Каупертуэйт прищурился в зеркало на шифоньере в прихожей и нервно поправил галстук. Было бы не комильфо встретить свою предсказуемую смерть, не выглядя безупречно элегантным джентльменом. Он не даст возможности Чатинг-Пейну, стоя над его трупом, отпустить уничижительное замечание в адрес некомпетентности его галантерейщика.

Скрипнула дверь. В зеркале Каупертуэйт увидел, как у него за спиной возник Макгрош, неся в руке что-то, завернутое в промасленные тряпицы. Он обернулся.

– Не сразу сыскал, куда я его засунул, но вот он.

– Что – вот?

– Ключ к тому, чтоб ты стер энтого вонючку с лица земли. – Макгрош начал бережно разматывать промасленные лоскуты. Вскоре взгляду открылось громадное стрелковое оружие, детище «Оружейного Производства Кольта» в Коннектикуте. Ствол его по длине не уступал французскому батону при калибре соответствующего размера. Барабан, казалось, был рассчитан для пуль величиной с пальцы Каупертуэйта.

Натуралист попытался взять пистоль, но обнаружил, что поднять его одной рукой не может, и волей-неволей ухватил колоссальное оружие двумя. Он попробовал прицелиться в чучело орангутанга в глубине прихожей. Его руки затряслись от усилия, и дуло описало полукружие в несколько дюймов.

Макгрош одобрительно заулыбался на упражнения Каупертуэйта (его еще сохранившиеся зубы были щербатыми).

– Вот так, Кос! Ты верно усек! Может, до тебя еще не дошло, но ты держишь самого лучшего в мире Миротворца. Я таскал с собой энту пичужку по всей земле, и она ни разу меня не подвела. Черт дери, тебе ж, чтоб уложить энтого скунса, вовсе не надо попасть во что-то существенное. Угоди ему в кончик мизинца, и он отбросит копыта с одного перепугу. Я как-то энтой душечкой начисто снес башку бизону со ста ярдов.

Каупертуэйт положил огнестрельное чудище назад на промасленные тряпицы. Руки у него тряслись по плечи.

– Нет, Коготь, боюсь, ничего не выйдет. Во-первых, я нарушил бы дуэльный кодекс, так как у нас нет второго, чтобы предложить его Чатинг-Пейну. А во-вторых, боюсь, я успею отправиться на тот свет, прежде чем умудрюсь поднять ваш кольт для выстрела. Нет, принесите мне дуэльные пистолеты моего отца. Нам уже пора.

Макгрош неохотно завернул своего любимца в тряпицы, испустив скорбный вздох, словно не мог постигнуть щепетильную этику Каупертуэйта, и отправился за упомянутыми пистолетами.

Вскоре он вернулся со шкатулкой красного дерева. Каупертуэйт открыл крышку. Внутри в бархатных вдавленностях покоилась пара пистолетиков с перламутровыми рукоятями.

Те самые пистолеты, которые Клайв Каупертуэйт приобрел для дуэли с Марком Изамбаром Брунелом.

Каупертуэйт пролил слезу, вспомнив мать, отца и всю трагическую семешгую историю. Подумал он и об Икки Брунеле, который совсем недавно обещал устроить ему экскурсию по «Грейт Вестерну», замечательному трансатлантическому пароходу, который скоро должен был отправиться в свое первое плавание. Теперь, видимо, ему не будет дано ознакомиться с этим чудом изумительнейшего века. О, жизнь – такая сладко-горькая штука!

– Превосходно, – сказал Каупертуэйт, закрыв крышку. – Теперь остается только завершить недоконченные дела. Коготь, храните этот документ при себе. Моя последняя духовная и завещание. Вы узнаете, что вы – мой единственный наследник. Макгрош утер глаза.

– Так, сдается, мне стоит и свое сделать, как я буду прохлаждаться в каталажке, прежде чем меня вздернут за шею.

– За что?

– А когда Чатинг-Пейн тебя прикончит, тут я его и прикончу.

– Коготь, я ценю ваши чувства, но, пожалуйста, не надо. Это запятнает фамильную честь.

– А что ты сделаешь, Кос, чтобы мне помешать? Нуда ладно, обещаю.

– Превосходно. Вот письмо для леди Корнуолл вместе с остатками моего фактора роста для ее опекаемой Викки. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы она их получила.

Макгрош обуздал свое презрение к владелице Лицея настолько, что пообещал.

– Прекрасно. И наконец, будь так любезен, приведи Типтопфа.

Когда метельщик вошел с соломой в волосах и протирая слипшиеся глаза, Каупертуэйт вручил ему конверт.

– Типтопф, тут распоряжение моему банку на выдачу пятидесяти фунтов. С этого момента ты уволен.

– Ур-р-ра-а-а! – завопил паренек. – Уеду в Австралию и разбогатею.

Каупертуэйт погладил метельщика по голове и проводил до двери. Повернувшись к Макгрошу, он сказал:

– Так едем, нельзя заставлять благородного сукина сына ждать.

В двуколке, трясясь по пустым предрассветным улицам Лондона, Каупертуэйт пытался разобраться в своих чувствах. Он был поразительно спокоен и мыслил на редкость ясно, что было тем удивительнее, что ни он, ни Макгрош не сомкнули глаз после скандала у де Малле всего несколько часов назад. Его удивило, что перспектива надвигающейся смерти ничуть его не встревожила. Наоборот, мысль, что скоро все кончится, приносила облегчение. Неудача его эксперимента с саламандрой, известной как Виктория, за которой последовали тщетные, выматывающие поиски Виктории, принадлежащей к человеческому роду, и разочарование в леди Корнуолл подорвали его силы и дух. В жизни, мнилось ему, для него не осталось ничего интересного, и вопреки своей молодости он ощущал себя седобородым старцем. Уж лучше покончить со всем этим теперь, чем влачить существование в тисках преждевременного утомления жизнью…

Вскоре они оставили расползшиеся пределы столицы позади и менее чем через час уже приблизились к Каркинг-Фарделс, родовому поместью Чатинг-Пейнов, последним прямым потомком которых был данный лорд Чатинг-Пейн, немезида Каупертуэйта. Небо светлело в золотисто-розовых тонах, птички громко распевали, и зефиры теребили туманы, извивающиеся по кустам. Прекраснейшее утро, чтобы встретить свою кончину.

Макгрош повернул двуколку на проселок, ответвлявшийся от тракта. Они катили вперед под мятно-зеленой листвой, пока не оказались перед величественными воротами. Там виднелась могучая фигура Ганпатти, застывшего в ожидании.

Наклонившись поближе к своему хозяину, американец сказал:

– Коли ты можешь ликвиднуть старую жестяную Рожу какой-нибудь научной штукенцией, Кос, валяй, а о его секунданте не думай. У меня есть мыслишка, как обратать этого фуззи-вуззи.

Каупертуэйт испустил тяжелый вздох.

– Прошу, Коготь, никаких штучек-дрючек, которые испортят мое расставание с этой смертной оболочкой.

– Просто оставьте на меня эту человеческую гору, командир, – таинственно заключил Макгрош. В каковой момент указанный фуззи-вуззи безмолвно вскочил на подножку и, держась за верхнюю часть экипажа, взмахом руки указал им направление к месту их смертоносного рандеву.

По росистому лугу, на котором двуколка оставила сверкающий след, и к опушке рощи из серой ольхи. Там Ганпатти сошел на землю и повел их вперед между деревьями.

За стволами показалась укромная полянка, шириной как раз достаточная для обусловленных шагов.

Там в небрежной позе стоял лорд Чатинг-Пейн, облаченный в утренний сюртук и гетры. Нос его занимал естественную позицию и был начищен до совершенства: Каупертуэйт увидел в нем свое отражение.

– У меня были сомнения, явитесь ли вы, – сказал Чатинг-Пейн. Каупертуэйт пропустил это оскорбление мимо ушей. Он пребывал в экстатической безмятежности и был выше мелких свар. – Надеюсь, вы привезли оружие, подходящее случаю.

Каупертуэйт молча протянул руку, и Макгрош вложил в нее шкатулку с пистолетами. Чатинг-Пейн подошел, открыл футляр и выбрал пистолет.

– Великолепный образчик, хотя и несколько устаревший. Помню, в последний раз я стрелял из такого пистолета, чтобы развлечь лорда Малмсбери. Он подбросил в воздух колоду карт, и я прострелил только те, которые обеспечили бы мне выигрыш над картами, которые он одновременно показал мне.

Макгрош сплюнул в траву. Чатинг-Пейн брезгливо фыркнул.

– Вскоре траву здесь, любезный, оросит более яркая, более жизненно важная жидкость, а потому не трать зря свои бесценные субстанции. Ну-с, откладывать долее смысла нет, не правда ли?

Макгрош и Ганпатти отошли в сторону. Каупертуэйт заметил, что его слуга что-то шепчет в преклоненное к нему ухо титана в тюрбане, и не успел он моргнуть, как оба секунданта исчезли за древесным стволом.

Но времени поразмыслить над этим их поступком не оставалось.

Каупертуэйт и Чатинг-Пейн вышли на середину площадки и встали спина к спине. Туман завивался вокруг их лодыжек.

– По счету «три» мы проходим двадцать шагов, поворачиваемся – полностью, у меня нет второго носа – и стреляем по желанию. Раз, два, три…

Двадцать шагов казались милями. Каупертуэйту почудилось, что дикий зверек внутри него пытается коготками проложить себе путь наружу к свободе, но задавил его. Скоро, скоро…

Двадцать шагов. Поворот.

Чатинг-Пейн стоял в небрежной позе, скрестив руки на груди, разрешая Каупертуэйту выстрелить первым. Изобретатель поднял пистолет, крепко зажмурил глаза и выстрелил.

Разомкнув веки, он увидел, как с дерева за спиной лорда упал мертвый реполов.

Чатинг-Пейн улыбнулся и поднял пистолет.

– Перед тем как вы умрете, мистер Каупертуэйт, я хочу, чтобы вы узнали, что я нашел наш общий Грааль. И скандал, который я намерен устроить с помощью того, что узнал, опрокинет трон и более чем адекватно вознаградит меня за оскорбления, которые я терпел. А теперь, мистер Каупертуэйт, вознесите молитвы своему Творцу.

Чатинг-Пейн уверенно прицелился в Каупертуэйта, который вновь зажмурился – в последний раз. Прогремел выстрел.

Чудом Каупертуэйт ничего не почувствовал. Как дивно… Он был прав, что не страшился. Рай, приветик! Каупертуэйт открыл глаза.

Чатинг-Пейн лежал на траве мертвый с размозженным багряным затылком.

Мало-помалу до Каупертуэйта дошло единственное возможное объяснение.

– Макгрош! Будь ты проклят, Макгрош, ты же обещал! Так не делают!

Из деревьев выступила фигура…

Виконта Мельбурна. Премьер-министр сжимал дымящийся пистолет.

– Уильям… Я не… Как? Почему?

Элегантный аристократ хладнокровно извлек гильзу из своего пистолета и вставил новый патрон.

– Не мог же я допустить, чтобы Чатинг-Пейн продолжал жить, Космо, никак не мог. После того, как он упомянул про свое намерение втянуть Викторию в безобразнейший скандал. После трудов, которых мы не пожалели, чтобы сохранить ее имя незапятнанным. К тому же вы мне нравитесь, и я был у вас в долгу. Теперь я считаю этот долг уплаченным.

– Но мне казалось, вы говорили, что отвергаете политические убийства.

– Женщин, мой мальчик, женщин. Для слабого пола правила совсем другие. Нет, боюсь, изменнические намерения Чатинг-Пейна заработали ему его смерть. Кроме того, у него нет наследников, и его поместье переходит к Короне. Я много лет к нему присматривался.

Каупертуэйта осенила внезапная мысль.

– Королева! Он знал, где она! А теперь эти сведения погибли вместе с ним.

Мельбурна, как ни странно, это почему-то не тронуло.

– Да, не слишком удачно. Но я ведь должен был уложить его без проволочек.

Внезапная тошнота овладела молодым ученым, и у него пропало всякое желание продолжать этот разговор. Он хотел только одного: вернуться домой и забраться в постель. Мысль о манящих простынях напомнила про сопутствующее дело, и он заговорил о нем с виконтом:

– Мое творение… я так давно не получал от вас никаких известий. Она хорошо себя чувствует? Не кажется ли, что иногда она… тоскует о своем прежнем доме?

Мельбурн небрежно пожал плечами.

– С ней все прекрасно. Ее потребности просты и легко удовлетворяются. То есть почти все… если вы меня понимаете, э?

Космо открыл было рот, намереваясь воззвать к премьер-министру не переутомлять химерическое создание, но Мельбурн его опередил:

– Ну, отправляйтесь-ка домой. И не тревожьтесь: никаких юридических последствий не будет. Корона во всем разберется.

Из рощи вышел Макгрош в обществе Ганпатти. Мельбурн поднял пистолет, предвосхищая незамедлительное поползновение слуги отомстить за своего коварно убитого господина. Каупертуэйт также не сомневался, что преданный индус попытается отплатить за безвременную кончину лорда Чатинг-Пейна.

Однако индус только осиял их ослепительной улыбкой! Подхватив Макгроша на руки, будто малое дитя, он радостно зарысил к ним.

– Коготь, что…

– Все заметано, Кос. Я как раз кончил объяснять кое-что очень даже благодетельное для энтого вот Гунпата. Такое, кстати, у него настоящее имя в честь какого-то ихнего языческого бога. Мне удалось внушить ему кое-какие демократные идеалы, втолковать ему, что чуть его хозяин откинет копыта, как он станет свободным человеком и получит возможность разбогатеть благодаря своей красоте и восточным замашкам. Мы думаем подыскать ему работенку у Ф. Т. Барнума , который вскорости сюда при гастролирует. Он змей заклинает – пальчики оближешь.

Каупертуэйт вздохнул. Прискорбное отсутствие раскаяния и сожалений, куда ни посмотри.

Но жизнь ведь должна продолжаться, предположил он.

Должна… не правда ли?

 

7

То, о чем знали все остальные

Каупертуэйт проспал сутки с лишним. Его сны – если они вообще ему снились – были безболезненными и забылись, едва он открыл глаза. Над ним стоял Макгрош с подносом, на котором покоилась тарелка с обилием лепешек, щедро намазанных маслом, графин с чаем и хрустальная вазочка с крышкой, полная свежайшего земляничного джема.

– Я подумал, тебе пора подкрепиться, Кос. Каупертуэйт сел в кровати, взбив подушки у себя за спиной.

– Совершенно верно, Коготь. Время подкрепить тело, прежде чем взяться за стоящие перед нами проблемы духа.

– Я б и сам лучше не сказал.

Каупертуэйт жадно принялся за завтрак. Собственный голод его изумил, ибо он предполагал, что будет испытывать остатки тревоги, сопровождаемой потерей аппетита из-за смерти Чатинг-Пейна. Однако даже сходства земляничного джема с разбрызганным мозгом Чатинг-Пейна оказалось мало, чтобы вывести его из равновесия.

Насыщаясь, Каупертуэйт размышлял над проблемой Виктории.

Чатинг-Пейн объявил, будто знает, где она прячется. Несомненно, узнал он это только-только, так как во время их встречи на прошлой неделе – в заведении еврея-ростовщика, по слухам, иногда предоставляющего приют беглым детям, – Чатинг-Пейн был, безусловно, не более осведомлен, чем раньше. Следовательно, узнал он это непосредственно перед неприятной сценой уде Малле… Уде Малле! Каупертуэйт перестал жевать. Перед его глазами и отвисшей челюстью как живая возникла старая бандерша.

«Нечто tres speciale… Такой случай выпадает раз в жизни…»

Не может быть… или может? Заведение де Малле Мельбурн обыскал бы в первую очередь. Каупертуэйт был настолько в этом уверен, что сам не потрудился… И все же…

Сбросив одеяло, Каупертуэйт разметал свой завтрак.

– Коготь! Коготь!

Макгрош вошел неторопливой походкой в тот миг, когда Каупертуэйт пытался засунуть обе нижние конечности в одну штанину.

– Коготь, мы должны с елико возможной быстротой отправиться к мадам де Малле.

Макгрош подмигнул.

– Позаботиться о некоторых других потребностях, как погляжу.

– Ах, Коготь, вы безнадежны. Просто приготовьте экипаж.

Вскоре сонный и растрепанный мажордом уже впустил Каупертуэйта в пустые залы мадам де Малле. (Макгрош остался ждать снаружи: если догадка Каупертуэйта подтвердится, нельзя было допустить, чтобы присутствие этого неотесанного грубияна смутило тонкую чувствительность и деликатность женщины, которую он должен был вот-вот увидеть, в чем больше не сомневался.) В свете дня, просачивающегося сквозь тяжелые задернутые гардины, раззолоченная мебель и узорчатые обои выглядели дешевыми и безвкусными. В воздухе стоял тошнотворный запах разлитого шампанского и застарелых телесных выделений. Совсем ничего общего с вечерним великолепием. Каупертуэйт прикинул, утреннее или вечернее впечатление было ближе к реальности, или же оба равно имели с ней мало общего.

Каупертуэйт как раз положил руку на перила лестницы, когда мажордом попытался его остановить:

– Э-эй, мистер, в такой час девочек нельзя беспокоить…

– А, заткнись, любезный! Я пришел не для того, чтобы перепихнуться. Во имя Агассиса , ну почему все так дьявольски зациклены на своих гениталиях?

В коридоре верхнего этажа что-то неотвратимо повлекло Каупертуэйта к комнате, где прежде содержалась Виктория-саламандра. Он тихо постучал в дверь. Откликнулся женский голос:

– Уже вечер? А я словно бы почти не спала. Входите, входите же, я готова…

Каупертуэйт повернул ручку двери и вошел.

Окна в комнате были плотно занавешены, и ее освещала лишь одна свеча. Спичка, только что зажегшая сальный фитилек, как раз угасла под дуновением вытянутых губ женщины в постели.

Женщины, да. Теперь она, совершенно очевидно, уже не была девушкой.

Длинные волосы Виктории были мягко каштановыми на переходе от льняного цвета ее детства к будущему более темному оттенку ее зрелости. Лицо у нее было круглое и все еще каким-то образом хранило выражение невинности, нос и подбородок несколько торчали. Она, подумал Каупертуэйт, никогда еще не выглядела такой сияющей. Он знал, этот ее облик, как и другие, вскоре будут запечатлены Францем Винтергальтером, придворным художником.

Королева обладала властным взглядом, и Каупертуэйту лишь с трудом удалось оторвать от него свой собственный. Наконец, осуществив это, он обозрел остальное дезабилье Виктории.

Она лежала, откинув одеяла, облаченная только в прозрачнейший из пеньюаров. Ее бюст и бедра были полноватыми, уже намекая на будущее ее сходство с кубышкой, и казалось, она достаточно созрела, чтобы произвести на свет много детей. Каупертуэйт внезапно ощутил глубочайшую уверенность, что в недалеком будущем страну своим появлением обрадует новый маленький принц или новая маленькая принцесса.

Однако материнский аспект Виктории все еще был хотя и неотъемлемым, но не доминирующим. А в эти минуты вид ее и вовсе не походил на материнский. Ее обворожительное тело еще не знало ни единой беременности, и в соблазнительности она не уступала ни одной известной Каупертуэйту женщине.

На карточном столике в углу виднелась наполовину собранная из кусочков загадочная картина, одно из любимых развлечений Виктории. А рядом покоился ее вездесущий дневник.

Каупертуэйт преклонил колено.

– Ваше величество…

Голос Виктории был хрипловатым. Каупертуэйт знал, что она страдает воспалением миндалин.

– Можешь забыть о титулах, глупенький мальчик. Я здесь не королева. Тут в доме столько других, знающих гораздо больше, чем я, и больше заслуживающих этот титул. Но я учусь. Подойди же, и я тебе покажу.

Виктория умоляюще протянула к нему руки. Шокированный Каупертуэйт встал, подошел к кровати и сел на край, чтобы убедительнее изложить свои доводы.

– Ваше величество, я понимаю, что обязанности вашего высокого сана причиняли вам многие досады, и только естественно, что вы искали забыть свои заботы, приняв роль блудницы. Но вы должны понять, что нация нуждается в вас. До коронации остается совсем мало времени. И не забудьте, какие личные муки вы причинили вашему премьер-министру. Виконт Мельбурн в полном отчаянии, не зная, где вас искать…

– О чем вы говорите, глупый человек? Меня сюда поместил Мельбурн.

Каупертуэйту почудилось, что его мозг разрывается на части.

– Мельбурн…

– Да. Лэмми объяснил мне, что этого требует мое образование. И как он был прав! Я же познакомилась со многими самыми видными людьми в стране гораздо ближе, чем мне это удалось бы в стерильных коридорах власти. Писатели, художники, члены Парламента, просветители. Мужчины и женщины. И даже несколько рабочих, которые копили деньги годы и годы. И беседы были почти столь же стимулирующими, как процесс любви. Тайны, которые я узнала, связи, которые я завязала, уверенность в себе, которую я выработала, не говоря уж о постижении приемов, которые, несомненно, угодят моему милому Альберту, когда мы поженимся. Все это хорошо мне послужит до конца моего царствования. И теперь меня не ждут никакие затруднения на моем пути, так я чувствую. О, это было блаженство! Такая жалость, что подошел конец.

Каупертуэйт кое-как справился со своим языком.

– Так, значит, у вас нет намерения отречься…

– Разумеется, нет. Завтра я возвращаюсь во дворец на репетицию коронации. Все предусмотрено. А теперь довольно разговоров о политических делах, милый мальчик. Иди же сюда к своей маленькой Виктории и позволь ей все устроить.

Виктория ухватила Каупертуэйта за плечи, повалила и начала расстегивать его ширинку.

Каупертуэйт сперва застеснялся, но вскоре принялся с энтузиазмом содействовать.

В конце-то концов, разве можно дерзко пойти наперекор своей государыне, чего бы от тебя ни потребовалось?

* * *

Забраться в Букингемский дворец под покровом темноты не составило ни малейшего труда. Охрана была самая примитивная. Вот один пример: в декабре того же 1838 года «мальчик Коттон» был наконец схвачен после того, как прожил во дворце несколько месяцев, никем не пойманный. Двенадцатилетний парнишка был с ног до головы вымазан сажей, так как часто прятался в каминных трубах. Этой сажей он чернил кровати, которые выбирал для сна. А еще вскрывал запечатанные письма королеве, крал мелкие безделушки и еду, а когда был пойман, на нем были панталоны Мельбурна. Каупертуэйт не повстречал «мальчика Коттона», пока в ту ночь крался по гулким коридорам к личной спальне королевы. Он следовал указаниям, которые Виктория милостиво дала ему утром того же дня после их поединка. Каупертуэйт объяснил свое участие в хитром маневре по сокрытию ее отсутствия. Оказалось, что королева ничего не знала про лже-Викторию, делившую постель с Мельбурном, и ему почудилось, что он подметил в ее тоне некоторую ревность. И нисколько не завидовал объяснению, которое предстояло Мельбурну наутро.

Кроме того, Каупертуэйт был зол на премьер-министра за его обман. И твердо решил забрать свою Викторию и поставить Мельбурна на место.

Лишь один раз кто-то попался Каупертуэйту на его пути – несущий дозор лейб-гвардеец, от которого он укрылся, нырнув в нишу с бюстом Этельреда Нерасторопного.

И вот Каупертуэйт остановился перед королевской опочивальней. И вошел без стука.

Мельбурн лежал в постели с саламандрой. Когда гуляка увидела Каупертуэйта, она испустила радостное кваканье и соскользнула с кровати на пол. Ее абсолютно безволосая фигура сочетала характерные признаки млекопитающих и амфибий в неземной красоте. Парик, в котором она изображала Викторию, украшал подставку в углу комнаты.

Мельбурн спрыгнул с кровати как был голым, и его грузное волосатое тело составило грубый контраст с эфирной, сильфидоподобной прелестью скрытожаберника.

– Сэр, – загремел Каупертуэйт, – я знаю все! Вы обманули меня самым непорядочным образом. Полагаю, вы принимали к сердцу интересы страны, однако я усматриваю в ваших поступках элемент низкой похоти. Теперь я забираю мою подопечную и оставляю вас вашей совести.

Каупертуэйт взял Викторию за руку и повернулся к двери. Мельбурн вцепился в ее другую руку.

– Нет, не забирайте ее! Вы правы. Это ваше создание свело меня с ума. С той самой секунды, как я в первый раз увидел ее у де Малле, меня убивала мысль, что ею наслаждаются и другие. Отсутствие королевы, давно подготовленное, представилось мне превосходным предлогом заполучить тритоншу для себя. Теперь я не могу без нее жить!

– Сэр, прочь руки, – неумолимо сказал Каупертуэйт, дергая Викторию к себе. – Не вынуждайте меня применить против вас силу!

Мельбурн не слушал, а продолжал тащить тритоншу на себя. Каупертуэйт дергал ее к себе, и началась игра в перетягивание, становившаяся все яростнее.

Внезапно без малейшего предупреждения Мельбурн отлетел спиной вперед к кровати и опрокинулся на нее.

Поглядев вниз, он обнаружил, что продолжает сжимать подергивающуюся оторванную руку Виктории, источающую белесую жидкость.

– Мой Бог! – вскричал премьер-министр. – Вот куда завела меня моя животная похоть! – Он уронил эту верхнюю конечность, обхватил голову руками и заплакал. Каупертуэйт посмотрел на премьер-министра с брезгливостью.

– Вы искалечили беззащитное живое существо и теперь испытываете надлежащие угрызения. Да послужит это вам уроком в том, что самые могущественные мира сего не освобождены от законов общепринятой морали. Вы можете почерпнуть утешение из того факта, что Виктория быстро регенерирует потерянную руку, ибо не утратила эту свойственную тритонам способность.

Накинув одеяло на безропотное создание, Каупертуэйт сказал:

– Я бы предпочел, дражайшая Виктория, чтобы рядом со мной сейчас была леди Корнуолл, но что толку в несбыточных желаниях? Нет, только ты и я, бедняжка, вновь только ты и я.

Каупертуэйт погладил ее по голове, и Виктория боднула его снизу в подбородок.

– Ах, моя дорогая, ты перенесла много невзгод в твоей противоестественной жизни. Как бы всякий человек ни любил свои творения, я могу лишь уповать, что твое существование не продлится слишком уж много дней. Если бы только мне была известна средняя продолжительность твоей жизни…

И это пожелание еще звучало эхом в карете, когда она покатила вперед сквозь ночь…

… сквозь десятилетия…

… сквозь шестьдесят три года до 1 февраля 1901 года, когда та же столичная магистраль, задрапированная лиловыми и белыми полотнищами (Виктория в завещании указала, чтобы черных полотнищ, которые она не терпела, не вывешивали), была заполнена плачущими толпами, глядящими, как влекомый лошадьми пушечный лафет с коротким гробом престарелой королевы медленно движется от вокзала Виктории к Паддингтонскому вокзалу на своем пути к мавзолею в Виндзоре.

Среди скорбящих виднелась согбенная фигура, одетая в черное, с лицом, скрытым под вуалью от любопытных глаз. Ее сопровождал лысый старец с лицом, как полная луна. Он опирался на трость с тончайшей линией сопряжения, намекавшей на ее смертоносную начинку. К этой паре вскоре присоединился старый беззубый хрыч, опасливо засовывая во внутренний карман не принадлежащий ему бумажник.

– Так давно! – сказал Каупертуэйт. – Но открытки приходили каждое Рождество.

– Женщины – они что слоны, – сказал Макгрош. – Никогда ничего не забывают.

Словно в безмолвном согласии Виктория откинула вуаль и проглотила пролетавшую мимо муху.