В этой дурацкой камере мы с Мунчайлд провели целую неделю. Заняться было нечем, только курить дурь и трепаться. И из нашего подкуренного БББ я в конце концов прилично узнал про эту тощую девицу и ее жизнь.

Родилась она на пригородной ферме, которые теперь выросли на окраинах некогда главных, а теперь опустевших городов. Она не знала точно, кто были ее биологические отец и мать, потому что возле все время крутилось примерно по шесть человек каждого пола, которых она называла папами и мамами.

Когда Мунчайлд подросла, ее приставили к делу, и она стала выполнять работу по дому, собирала жуков с листьев, пропалывала грядки. (В ее Америке сельское хозяйство в основном было экологически чистым, небольшим по объему и требовало больших затрат труда.) В школу Мун ходила преимущественно зимой и освоила математику и чтение в достаточном объеме, чтобы составлять гороскопы и разбирать головоломки «Книги перемен». Она была мастерицей по части макраме и умела заводить патефон. Единственной песней, которую она знала, был заезженный шлягер тридцатилетней давности. Рок-н-ролл как форма искусства был сжат и высушен до крайнего конформизма.

– Так вы, ребята, никогда не слушали панк?

– Это песни малолетней шпаны?

– Не совсем. Были такие ребята, «Рамонес», – ну да ладно, забудь, – ответил я.

Такими косноязычными – косячноязычными – были все наши разговоры.

В мире Мунчайлд не было ни электричества, ни того, что требовало бы электропитания. Тут не было телевизоров, не было проигрывателей, не было радио, не было телефонов, не было света, не было обогревателей. Не было даже электрогитар! (Само собой, они даже мечтать не могли о CD-плеерах, факсах, персональных компьютерах или мобильных телефонах.) Строительство окончательно замерло и вся инфраструктура медленно умирала. Не было ни самолетов, ни поездов, моторизованного транспорта осталось крайне мало. Ангелы, столь ценные хранители статус-кво, катались на своих «харлеях», используя тающий дореволюционный запас бензина, выделяемый Головами, в чьем распоряжении имелся также небольшой парк машин, используемый ими для собственных целей. (Я догадывался, что некоторое количество бензина могли импортировать с Ближнего Востока уже после войны, но доказать это не мог.)

– Ого, – выдохнул я в одно прекрасное утро. – Прям Безумный Макс...

– Ты хочешь сказать, Максвел Силверхаммер? – откликнулась Мунчайлд. – Или Питер Макс?

В мире Мунчайлд недоставало антибиотиков и контрацептивов (были только кондомы из овечьих кишок). В совокупности с официальной государственной политикой Свободной Любви все это привело к всплеску венерических заболеваний. С ранних лет Мунчайлд видела немало уродливых случаев запущенного сифилиса и тому подобного. Вместе со всем прочим это склонило ее отвергнуть секс.

Да и ее сверстники не торопились волочиться за ней. Единственным, кто хотел, чтобы она занялась сексом, было государство.

– Давать нужно всем и вся, с восемнадцати, как только расколешь свою вишенку. Но я не смогла заставить себя. Головы дали мне после совершеннолетия еще год, чтобы наверстать упущенное, но ничего не вышло, и вот я тут.

– И куда тебя собираются отправить?

Мунчайлд всхлипнула и постаралась принять бравый вид.

– В траходром. Там обычно находятся около года. Это что-то вроде публичного дома, куда ходят те, кто не может снять себе цыпку или мужика. Я слышала, что там заставляют заниматься этим даже с сорокалетними!

Несмотря на официальное заявление, что все «старики» имеют равные права с остальными, я подозревал, что люди за тридцать подвергаются нарастающей дискриминации.

Я не стал объяснять Мунчайлд, сколько лет мне самому.

То, что я шпик из другого измерения, уже делало меня в ее глазах достаточно жалким.