День козла

Филиппов Александр

В небольшой Уральский городок приезжает на лечение к известной народной целительнице Первый президент России. Он уже не у дел, стар, немощен. Однако именно здесь, в провинции, он должен публично назвать имя своего преемника. Однако существуют политические силы, стремящиеся не допустить этого. Покушение на бывшего президента стремится предотвратить его телохранитель полковник ФСО Коновалов. По совпадению, он родом из этих мест…

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Президентский кортеж – скромный, не в пример прежним, состоящий всего-то из трех автомобилей, – натужно ревя моторами, перевалил через пологий склон приземистой от древности уральской горы, и покатил по разбитому шоссе вниз, в долину, на дне которой обосновался заштатный городок с немилозвучным по нынешним понятиям названием – Козлов.

Именем своим городок был обязан распространенному среди жителей в прежние времена пуховязальному промыслу, сошедшему ныне почти на нет. А когда-то гремела слава местных пуховых платков – «паутинок», шерсть для вязания которых давала особая, обитавшая на здешних каменистых склонах порода коз. А какое же козье стадо без главного породопроизводителя – козла? Вот и выходило, что имя городок имел самое что ни на есть нормальное, осмысленное, но… платки, шали и полушалки вышли из моды, о главном предназначении козлов забыли, придав самцам этой породы животных исключительно бранный, оскорбительный даже в определенных слоях российского общества, оттенок, и жители Козлова называли теперь свой домашний адрес с некоторой заминкой – стеснялись.

Впрочем, полковник Коновалов, появившийся здесь на cвет без малого полвека назад, не испытывал неловкости, указывая место рождения в анкетах, коих ему пришлось заполнить за долгие годы службы великое множество. Он, если честно, сейчас вообще ничего не испытывал, кроме раздражения от предстоящей встречи с городом, где прошли его детство и юность. Он забыл Козлов, вычеркнул его из памяти, заштрихованной тысячами других встреч и событий, бесконечной чередой городов, куда заносила его беспокойная служба. Тем более, что нынешняя поездка оказалась крайне некстати. Неотложные семейные дела требовали его присутствия в Москве, но пришлось бросать все и тащиться с непоседливым Дедом в глухую провинцию, к чертям на кулички…

Сверху, со склона горы, долина, где расположился городок, напоминала корыто, в которое сгребли, сыпанув без разбора, ненужный хлам и строительный мусор – сотню безнадежно состарившихся, похожих с высоты на груду сухих щепок, досчатых домишек, десяток безликих, как куски застывшего цемента, пятиэтажек «брежневской» застройки, несколько прокопченых труб, торчащих поминальными свечами по канувшей в небытие советской индустриализации, да могильные железобетонные плиты мертвых цехов у их подножия – вот и весь пейзаж, открывавшийся перед пребывающими в город путниками. Ничего выдающегося. Таких мест сотни теперь по России. Но, к сожалению Коновалова, именно здесь, в лабиринте кривых, залитых перламутровыми помоями улочек, и жила народная целительница Дарья Душнова, слух о которой докатился даже до президента.

И теперь он мчался сюда вместе с супругой, подремывая безмятежно во взятом напрокат у губернатора этого края джипе, а полковник федеральной службы охраны Илья Ильич Коновалов сторожил его тело и сон.

Вообще-то президент перестал быть действующим главой государства еще несколько лет назад, когда добровольно сложил с себя полномочия, и передал молодому приемнику свой недостижимый для абсолютного большинства простых смертных пост, но все-таки он был первым, и потому сохранил за собой пожизненно почетный титул Первого Президента, что льстило его стариковскому самолюбию, да еще кое-какие, позволяющие безбедно существовать на пенсии, льготы, в том числе и личную охрану.

И все-таки нынешнее положение бывшего президента, или Деда, как звали его промеж собой охранники, было далеко от прежнего. Отсюда и скромный кортеж, состоящий из чужого джипа, «Волги» с четырьмя телохранителями, которыми командывал как бы вышедший теперь вместе со старым президентом в тираж полковник ФСО Коновалов, да обшарпанного милицейского «Жигуля», маячившего впереди синей мигалкой и пугавшего истеричной сиреной встречные заржавленные «Нивы» и разбитые по сельскому бездорожью «Уазики».

Когда-то такие поездки нравились полковнику, и, хотя для него, охранявшего первое лицо в государстве, сопровождались они непременно нервотрепкой, усугубляемой непредсказуемостью президента, был в той службе, напряженной до мата по радиотелефонам, веселый кураж, когда можно было по завершению визита выпить одним махом, не закусывая, щедро, с «бугорком» налитый рукой «Самого» фужер водки, а потом задремать после сытного ужина в роскошных апартаментах, под сенью величия охраняемого, но при этом спать чутко, по-cобачьи мгновенно настараживаясь на каждый подозрительный звук.

В ту пору Коновалов месяцами не бывал дома, но жена сносила его отлучки со смиренным почтением, переполненная уважением к высокой государственной значимости мужниной службы. И, хотя распространяться об этом среди родственников и знакомых ей категорически воспрещалось, вскоре все соседи по лестничной площадке их нового элитного дома начали раскланиваться подобострастно с полковником, а самые общительные подмигивали заговорщески:

– Вы уж, Илья Ильич, нашего всенародноизбранного охраняйте получше. На него, орла, вся надежда! Только он, богатырь, Россию-матушку из болота векового способен вытянуть.

К середине девяностых годов всеобщее поклонение перед Первым Президентом сошло на нет, соседи стали здороваться пренебрежительнее, суше, а однажды острая на язык старушка, жившая приживалкой этажом выше, выговорила полковнику в сердцах:

– Давеча хотела молочка купить, да как глянула, почем оно таперича, молочко-то… Хоть бы нашелся добрый человек, и твоего хозяина-паразита укокошил! Ведь как нас, стариков, обобрали…

И все-таки он гордился тем, что находился рядом с президентом все эти годы. Ведь, как любил повторять тот, «…если и случались ошибки, то только тактические. Стратегических не было. Пусть история нас рассудит!» А он, полковник, принимал в сотворении новейшей истории самое живое участие…

Не то, что теперь. Нынче он колесил, сопровождая состарившегося безнадежно Первого Президента по больницам и клиникам, иногда нашим, но чаще забугорным, холодным от пластиковой и никелированной стерильности, скучным и однообразным, как армейская казарма. Бывшего верховного правителя России принимали там с дежурным почтением, промывали и прокапывали, чистили застоявшуюся кровь и циррозную печень, пытаясь подержать жизнь в дряхлеющем стремительно, работающим с бесконечными сбоями, как автомобиль «Победа» первых послевоенных выпусков, организме.

С недавних пор, отчаявшись обрести привычные когда-то крепость тела и бодрость духа, Дед ударился в народную медицину, эстрасенсорику и прочую чертовщину. На загородной даче его замелькали плутоватые целители, доктора нетрадиционных наук, в которых начальник охраны без труда распознавал то потерявших работу и оставшихся ни у дел «итээровцев», то проходимцев, а то и просто сумасшедших, искренне убежденных в чудодейственной силе своих лекарств, приготовленных из толченого красного кирпича вперемежку с лягушачьей желчью и бычьей мочой.

Самое удивительное, что был период, когда это вроде бы помогло, Первый Президент оживился, замельтешил на экранах телевизоров, здраво высказываясь по тем или иным вопросам текущей политики, но потом годы взяли свое, и он вновь обрюзг, располнел, и с трудом передвигался шаркающей походкой, так что заклубившихся было вокруг него телевизионщиков погнали в шею, а на смену им вернулись знахари с еще более невероятными рецептами омоложения и дурно пахнущими настойками какой-то гадости.

Некоторых Коновалов терпел, позволяя до поры морочить высокопоставленного пациента, других молча вышибал пинком под зад, иногда в буквальном смысле, но они все прибывали, накатывались грязной пеной из взбаламученных реформами народных глубин, и супруга бывшего главы государства, озабоченная состоянием здоровья именитого мужа, привечала их, вступая в конфликт с недоверчивым начальником охраны.

И козловская целительница Дарья Душнова, как заранее озаботился выяснить по своим каналам полковник, была обыкновенной, хотя и знаменитой на всем постсоветском пространстве, шарлатанкой. Малообразованная бабенка, до сорока лет работавшая санитаркой в районной больнице, и вытуренная оттуда за кражу порционного сливочного масла у лежачих больных, она мгновенно сориентировалась в грянувших кстати реформах, объявила себя потомком магов, чьи корни якобы терялись в песчаных толщах древнего Египта. И хотя соседи знали ее родословную до седьмого колена, где встречались и прижимистые кулаки, и пьяницы-«золотовозы», и даже пра-прадед из крещеных татар, а вот египтян уж точно не было, если не считать бабки с мужниной стороны – польской еврейки из ссыльных, народ как-то сразу поверил потомственной колдунье и повалил к Дарье дуром, жалуясь на застарелые болячки, неверных женихов и пьющих мужей.

Душнова лечила отварами, шептала, плевала через плечо, привораживала, и люди платили ей – кто сколько мог, в итоге деньги получались немалые, на безбедную жизнь в провинциальном городке вполне хватало, а слава, невзирая на сомнительные результаты обращений, распространялась стремительно.

В конце концов кто-то подсказал адресок целительницы супруге Первого Президента. Та попыталась было заполучить Дарью к себе, в загородную резиденцию. Однако ушлая бабенка, быстро сообразив, что о ее визите на дачу к Первому Президенту, скорее всего, никто никогда не узнает, не в пример тому, если бывший глава государства прикатит к ней – городок-то маленький, все на виду, а слухами земля полнится, – уперлась и пригласила пациента к себе. Дескать, именно в Козлове существует особо целительная аура, обусловленная тектоническими разломами древних скальных пород и подземным излучением, которую она, Дарья, умеет концентрировать и направлять на пользу болезным.

И вынудила-таки, стерва, именитую чету собраться в дальнюю дорогу…

Гаишный «жигуленок» вдруг взвыл сиреной особенно истерично. Коновалов вздрогнул, огляделся по сторонам. Кортеж въезжал на городскую окраину. Областные власти, с которыми полковник накануне связывался по телефону, пообещали к прибытию высокопоставленного гостя привести городок в мало-мальски божеский вид, подлатать, где можно, заборы и обновить фасады домов, заасфальтировать проезжую часть улиц, но, как знал по опыту последних лет Коновалов, все наверняка ограничится лишь бессмысленной побелкой телеграфных столбов, стволов деревьев вдоль трассы и придорожных бордюров.

Президент встрепенулся, когда джип ощутимо тряхнуло на первой же, слегка закомуфлированной песком, выбоине в асфальте, открыл осоловелые глаза, спросил заполошно:

– Кто?! Што?! – но, успокоенный сидящей рядом женой, опять задремал, опустив на грудь тяжелую голову и занавесив одутловатое лицо седой прядью упавших со лба волос.

Коновалов с неудовольствием поймал себя на том, что разволновался-таки от встречи с родным некогда городком, попытался успокоить приступ сердцебиения, и постарался безучастно, с чисто профессиональным интересом телохранителя смотреть в окно, оценивая, не таится ли там потенциальная опасность для Первого Президента, но мало что видел из-за поднявшегося за гаишниками пушистого, как лисий хвост, столба пыли.

Как и предвидел он, бордюры там, где они сохранились, были и впрямь побелены, ямы в дорожном полотне присыпаны смесью песка и щебня, а вот на редкозубые заборы, гнилой штакетник палисадников ни сил, ни средств у муниципальных властей уже не хватило. Они зияли щербато, и деревья тянули сквозь бреши навстречу гостю грязные пятерни пыльных листьев, да лаяли неприветливо, не испытывая ни малейшего почтения к знатному гостю, отличавшиеся особой злобностью цепные козловские псы.

Сперва областное начальство предполагало поселить Первого Президента в лучшем местном отеле, выстроенном в Козлове каким-то спятивши от дурных денег «новым русским», и теперь прогоравшим тихонько на гостинничном бизнесе, ибо потенциальные постояльцы, наезжавшие в городок из сельской глубинки, по причине врожденной скромности и дороговизны аппартаментов обходили роскошные номера с сауной и пустующей биллиардной, предпочитая по традиции кучно селиться в «Доме колхозника», платя по тридцать рублей в сутки за продавленную койку.

Однако Коновалов решительно отказался от необитаемого отеля – не из-за цены, естественно, смета расходов отставного президента и не такое терпела, а из-за того, что обеспечить безопасность охраняемого лица в этом здании, расположенном в центре города, было бы затруднительно.

Идеально соответствовала целям изоляции постояльца от нежелательных контактов бывшая обкомовская дача, стоящая несколько на особицу, в старинном парке на берегу мелкой речушки, и обнесенная высоким тесовым забором.

Вообще-то полковнику по долгу службы положено было накануне визита лично побывать на месте будущей дислокации отставного президента, оценить наметанным глазом, что да как, определить систему охраны, выявить уязвимые для злоумышленников пути доступа к «телу», однако такие, и даже еще более жесткие меры безопасности предписывались только в отношении действующих высших должностных лиц государства, а президент, хоть и носивший гордый титул Первый, был все-таки бывшим, и на разведывательные вояжи его малочисленной охраны уже не хватало.

Тем не менее, по согласованию с ФСО сотрудники областного УФСБ побывали здесь за день до визита, прочесали дачку с окрестностями и гарантировали отсутствие взрывных устройств, прослушивающих закладок, а заодно наличие в городке террористических групп и маньяков, одержимых идеей убийства Первого Президента.

Водитель губернаторского джипа, прикомандированный в распоряжение Коновалова вместе с автомобилем, хорошо знал дорогу, и решительно свернул с городской улочки на грунтовое полотно, углубился по нему в чащу вековых дубов, и через минуту мягко затормозил возле длинного забора, выкрашенного в умиротворяюще-зеленый цвет, у подножия которого вольготно разрослись огромные, как слоновьи уши, лопухи.

Президент опять проснулся, заворочался на заднем сиденье. Супруга, прижимая к груди дамскую сумочку, вздохнула: «Ну наконец-то! Приехали…», и зашарила по дверце машины в поисках ручки – выходить.

Полковник, буркнув шоферу: «Не глуши!», и в сторону президентской четы: «Не торопитесь, минуточку!», первым спрыгнул с высокой подножки джипа. Огляделся, мгновенно оценивая обстановку – больше по многолетней привычке, чем из предосторожности.

Подкатила «Волга», из нее высыпали четверо охранников, закрутили головами, как учили – по секторам.

Осмотревшись, Коновалов увидел торчащий из-за плотного, доска к доске, забора, бревенчатый дом, сияющий жестянно двускатной крышей, распахнутые настежь ворота, у которых кучковалась, растянув в улыбке одинаково толстые, словно у клонированных близнецов физиономии, районное начальство, смазливеньких девчушек в длинных платьях и сверкающих разноцветными стекляшками кокошниках – не иначе как из местного ансамбля русской песни и пляски реквизированных, с пышным караваем в руках, который венчала фаянсовая общепитовская солонка. Полковник, скользнув по ним взглядом, перенацелил взор на окрестности. Со всех сторон дачу окружали высоченные дубы, ярусом ниже росли березки и клены, и только со стороны дороги пространство оставалось открытым. Там просматривались окраинные городские хибарки с зеленеющими огородами, и дальше, в километре примерно, высились здания двух крупнопанельных пятиэтажек.

И в миг, когда президент, поворочавшись внутри джипа, в стариковском нетерпении сам открыл дверцу, полез, как раздраженный медведь из берлоги, наружу, опустив на землю сразу обе ноги, благо гренадерский рост это ему позволял, в то же мгновение по глазам полковника резанул солнечный зайчик. Еще не сообразив, что к чему, определив лишь, что бликует где-то в окне одной из отдаленных пятиэтажек, Коновалов изо всех сил толкнул, вернее швырнул президента назад в машину.

И в ту же долю секунды у лица начальника охраны, там, где только что находилась голова Деда с буйной шевелюрой растрепавшихся после сна волос, тонко свистнуло. По горячей волне опалившего лицо ветерка полковник безошибочно распознал пролетевшую пулю!

– Заводи! Быстро в ворота! – заорал Коновалов водителю, и тот заполошно вцепился в баранку, газанул, а президент, завалившись спиной на жену, просипел плаксиво:

– Ты што, Илья? Охренел?! Твою мать…

Джип, с визгом крутанув колесами, сорвался с места и влетел во двор, окатив пылью едва успевших отскочить в сторону девчушек в нелепых кокошниках, и укрылся за высоким забором.

Коновалов спрыгнул с подножки, оглянулся на вбегавших в ворота охранников.

– Что случилось? – запаленно спросил, выдергивая пистолет из заплечной кобуры, один из них.

Полковник махнул рукой в сторону дачи, приказал:

– Быстро осмотреть помещения. Вы двое обшарьте все кусты во дворе. Проверьте, нет ли другой калитки, дыры в заборе. – и пояснил встревоженным сослуживцам вполголоса, чтобы не слышали посторонние, – Снайпер!

III

Выругавшись сквозь зубы, снайпер передернул затвор армейской СВД, и латунная гильза, звякнув, покатилась по полу. В комнате отчетливо запахло пороховой гарью.

Только что в перекрестье оптического прицела он отчетливо видел одутловатое, знакомое по тысячам фотографий и телевизионных кадров лицо Первого Президента, но за мгновение до того, как указательный палец нажал на чуткий спусковой крючок, оно исчезло, а еще секунду спустя вся картина смазалась, затянулась пылью, и машина, рванув, скрылась за высоким забором на территории дачи, став недоступной выстрелу, и унеся в своем объемистом чреве живую мишень.

Вторую пулю посылать было не в кого. Не в охранников же, которые – это было хорошо видно в мощную оптику – сбежались стайкой у самых ворот, крутили опасливо головами, каждый держал правую руку запазухой, готовый в любую минуту открыть стрельбу, но снайпера на таком расстоянии разглядеть они не могли. Да и звука выстрела наверняка не услышали, хотя глушитель у него был старый, дрековский, винтовка долбанула так, что сухая замазка с оконных рам посыпалась, но все-таки километр – это прилично, если и донеслось что до них, так звук не громче хлопка пробки, выскочившей из бутылки взбаламученного шампанского.

Минуту спустя из ворот на дорогу, где только что стоял президентский джип и колготилось встречавшее высокого гостя районное руководство, вышел коренастый, короткостриженный мужик, и, приставив ко лбу ладонь козырьком, пристально вгляделся в пятиэтажку, откуда стрелял снайпер. Видать, засек направление, может быть, и окно, из которого вылетела пуля.

Стрелок инстинктивно отпрянул в глубину комнаты, и, понимая, что не может быть виден с улицы, за тысячу метров, все-таки шагнул в сторону, скрываясь в полумраке неухоженного жилища, рассматривая в прицел старшего телохранителя. Ему казалось, что этот пожилой президентский охранник непостижимым образом вычислил его укрытие, и теперь пытается разглядеть снайпера, что на такой дистанции, сквозь мутное, в разводах грязи оконное стекло, конечно же, физически невозможно.

«А ведь это наверняка тот, что за мгновение до выстрела оттолкнул бывшего президента, – сообразил вдруг стрелок. – Толковый должно быть, мужик!»

Снайпер одобрительно хмыкнул. Несмотря на досадный промах, он не испытывал сейчас неприязни к опередившему его незнакомцу. Служба есть служба. Мало ли кто теперь служит, кому и за что! Ему, стрелку, нужен был только Первый Президент. Тот, в которого он уже много раз целился из винтовки по ночам в тревожных снах, и всякий раз мазал, не мог поразить, просыпаясь в холодном потy. То патрон давал осечку, то пуля, наткнувшись на невидимую, как бронированное стекло, стену, с визгом уходила в сторону. Но чаще немели, отнимались от накатившей неведомо с чего немощи, руки и надежная снайперская винтовка Драгунова оказывалась непомерно тяжелой.

И все-таки он был уверен, что, если выпадет случай, не промахнется наяву. Слишком важен был этот выстрел, ставивший точку в биографии Первого Президента, и, конечно, его, стрелка тоже. Но последнее для снайпера было уже не важным.

И вот, благодаря невероятному стечению обстоятельств – и в этом он видел предопределяющий перст судьбы – встреча, о которой он мог только грезить ночами, перекатывая горячую от опаляющей ненависти голову по влажной от пота подушке, состоялось. Не раздумывая ни секунды, не терзаясь сомнениями, он тщательно выцелил знакомый профиль, выстрелил! И – промахнулся…

Но это не беда – утешал он себя. Это только тренировка. Пристрелка. Президент пробудет в Козлове, снайпер знал это точно, не меньше недели. И стрелок дождется своего часа. Не надо только суетиться, мельтешить. И тогда… То, что делает с человеческим телом пуля калибра 7.62, выпущенная из патрона образца 1896 года, знают не многие. А он, стрелок, знает. Видел вблизи. Не привиди, как говориться, господь…

Снайпер достал из кармана куртки-«штормовки» носовой платок, и с его помощью, не оставляя отпечатков пальцев на раме, прикрыл створку окна. Нагнулся, поднял с пола еще теплую после выстрела гильзу. Потом, отомкнув прицел, сунул винтовку в длинный брезентовый чехол, из которого мирно торчали концы складных бамбуковых удилищ. Снял с подоконника и нахлобучил на голову старую соломенную шляпу с обвисшими полями, затенявшими его лицо. Поднял жесткий воротник затрапезной «штормовки», закинул чехол с неприметной среди удилищ винтовкой на плечо, подхватил стоящий здесь же садок с десятком уснувших навечно карасиков, каких ловят в старице на окраине городка и, сгорбившись, вышел из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь, в пустынный подъезд.

Он знал, что вероятнее всего, никого не встретит здесь в этот утренний час, излюбленный ворами-домушниками, а если и столкнется с кем-то на лестничной клетке – каждый примет его за не слишком удачливого рыбака, коих великое множество расплодилось в последние годы в этом истощенном хронической безработицей городишке.

В полдень того же дня начальник областного управления ФСБ генерал Родионов вызвал в свой кабинет начальника отдела антитеррористических операций майора Сорокина.

Тот, с позволительной контрразведчикам вольностью одетый в гражданское, кивнул, войдя, и вытянул руки по швам, что должно было означать подчинение и почитание старшего по должности и званию, а потом сел, следуя приглашению генерала, за приставной столик и с готовностью раскрыл перед собой обшитую кожей обложку толстого органайзера, извлек авторучку, и клюнул ее стержнем страничку, изобразив готовность записывать любые указания шефа.

Начальник УФСБ был человеком старой закалки, генералил с тех еще, кагэбэвских времен, и, хотя головокружительной карьеры не сделал, застряв на региональном уровне, пересидел-таки чудом все многочисленные реорганизации родного ведомства, с перетряской отделов и кабинетов, напоминавшие больше зачистки нелояльно настроенных чеченских сел, научился гибкости и компромиссам, мог произносить слово «демократия» искренне-будничным тоном, не вкладывая в это понятие саркастического смысла, но порою не мог сдержать раздражения вопиющим пренебрежением установленных правил секретности.

– Ты бы еще ноутбук сюда притащил и по клавишам щелкал. Чтоб все мои распоряжения какой-нибудь хакер-цэрэушник читал, – недовольно покосился в сторону новомодной записной книжки генерал.

– В следующий раз – непременно, – обезоруживающе улыбнулся майор. – Я как раз курсы обучения компьютерным технологиям прошел. Двухмесячные, платные. А платил, между прочим, из своей скромной зарплаты…

– Ты про зарплату не намекай, – усмехнулся генерал. – Раньше нам разведки чуть ли не всего мира противостояли. Да внутренние враги. Потому и платили в госбезопасности сотрудникам по повышенной ставке. А сейчас за что вам зарплату повышать? Кругом – одни друзья. Никаких врагов – ни внешних, ни внутренних. Благодать, а не служба! А ты хочешь, чтоб тебе за нее еще и большие деньги платили?! – он укоризненно покачал головой, указал прокуренным до желтизны пальцем на органайзер. – С папочкой к начальству надо входить. С па-по-чкой! Вам в канцелярии их для чего в начале года раздали? А, в папочке – блокнот. Специальный, для служебных записей. С прошнурованными страницами. – И вздохнул ностальгически. – Эх, молодежь… Не нарывались еще…

Потом, достав пачку сигарет – особо легких, бездымных почти, которые докуривал, тем не менее, до самого фильтра, щелкнул настольной зажигалкой и перешел к делу.

– Тут вот что, майор. Ты в Козлове перед визитом Первого Президента побывал? Побывал. Отчет составил?

– Составил, – насторожился Сорокин.

– И выходило по твоему отчету, – ласково напомнил генерал, – что высокой особе ничего там не угрожает.

– Так оно и есть! Тихий городок, сонный.

– А сегодня утром, сразу по прибытию, на бывшего главу государства там покушение устроили, – будто с некоторым удовлетворением от случившегося заключил начальник УФСБ. – Так вот все и бывает! Вначале пренебрегаем режимом секретности, записываем служебную информацию, где попало, а потом раз – и террористический акт. Проморгали!

– Покушение? – проигнорировав явную алогичность в умозаключениях генерала, выгнул дугой в недоумении брови Сорокин.

Генерал с презрением посмотрел на суперлегкую сигарету, сгоревшую мгновенно, как бездымный порох, ткнул тлеющим фильтром в пепельницу, сказал задумчиво:

– Нy, я лично не торопился бы именно так назвать этот… э-э… прецедент, а только начальник охраны Первого Президента утверждает, что сразу после того, как джип с высокой особой и машины сопровождения подъехали к обкомовской даче, в Деда шмальнули из снайперской винтовки примерно с километрового расстояния.

– И… что?

– А ничего. Снайпер промахнулся. В итоге Первый Президент цел, пули, как вещдока, нет, есть одна эта, как ее… эфемерность, данная нам в ощущениях начальника президентской охраны. Он вишь ли, блик от оптики заметил, и свист пули услышал. А их, как известно, к делу не пришьешь…

– Так с чего же, товарищ генерал, весь сыр-бор? Может, никакого покушения и не было? – чутко уловив отношение начальства к случившемуся, осторожно поинтересовался Сорокин. – Может, почудилось телохранителю? Мало ли что у нас на улицах свистит да блестит? Переутомился с дороги, вот и… померещилось.

Генерал вытянул из пачки еще одну сигарету, закурил и поморщился, затянувшись:

– Херня какая… – и непонятно было, относится ли это к особо легкому, бездымному табаку, или к ситуации в целом. – Тут, видишь, такое дело, – сказал он, помолчав минуту. – Мы с тобой как угодно думать про это дело можем, А мне из Москвы уже звонили. Коновалов, ну, начальник охраны Первого Президента сразу после случившегося не мне, а в свое ведомство, ФСО, стуканул. А они на наше руководство вышли. И есть четкое указание – разобраться, что к чему, и оказать посильную помощь. Мало у нас своей головной боли, так еще персона важная прикатила…

Сорокин, понурясь, кивал сочувственно, закрыв неблагонадежный органайзер, и запоминал.

– Я ведь не зря тебе про режим секретности напомнил, – продолжал между тем генерал. – День и час прибытия Первого Президента в Козлов должен был составлять строжайшую тайну. Ведь так?

– Так, – с готовностью кивнул Сорокин.

– Ну вот. А в итоге, не успело названное лицо подъехать к месту временной дислокации, как по нему из винтовки бабахнули. Вот тебе и тайна! Значит, знал кто-то, ждал…

Сорокин заерзал тревожно.

– Секретность, товарищ генерал, в данном случае – понятие относительное. Про визит многие знали. Руководство города и района – раз, – загнул майор первый палец. – Их жены и родственники, естественно, тоже… Без этого не обойдется.. Сама Дарья Душнова… целительница, то есть. А уж ей-то, несмотря на наше строжайшее предупреждение, рот платком не завяжешь. Как же! Сам глава государства, хоть и бывший, за помощью обратился! Дура она, что ли, этим-то не похвастаться… Плюс местные «силовики», – Сорокину не хватало уже пальцев на обеих руках, и он принялся разгибать их, демонстрируя генералу. – Милиция, прокуратура, ГАИ, наши хлопцы-чекисты, понятное дело. А еще областное звено, губернатор, его окружение. Какая уж тут секретность! Да у нас любой житель знает – если вдруг ни с того, ни с сего в городе начали бордюры белить и дороги латать – жди большое начальство в гости.

– Я так полагаю, что от этой гласности народу в стране погибло не меньше, чем от сталинских репрессий, – пригорюнился начальник УФСБ, а потом предложил неожиданно. – Ты, майор, книжечку-то свою открой и доложи мне оперативную обстановку в Козлове. Справочку-то я твою, конечно, читал, но лучше теперь так, на словах…

Сорокин, не притронувшись к органайзеру, зачастил по памяти:

– Общественно-политическая ситуация в городе и районе спокойная. Весной бастовали педагоги двух школ по поводу невыплаты зарплаты, но после получения денег успокоились. Высок уровень безработицы, что осложняет криминогенную обстановку. Остановлены кирпичный и механический заводы. Прошли сокращения на железной дороге. Из десяти акционерных обществ – бывших колхозов осталось на плаву только три. Остальные разорились…

– Ты мне про экономику не гони, – поморщился генерал, – такая ситуация по всей России. Есть там что… специфическое?

– Да нет, – развел руками майор. – Городок как городок. Семь тысяч жителей. Чеченской диаспоры нет. Молодежных группировок экстремистской направленности тоже. Есть пара-тройка скинхедов – пацаны, недоучки, они про Первого Президента и не слыхали, небось. Вообще, товарищ генерал, революционеров в Козлове отродясь не было. Они даже в гражданскую войну то красным, то белым сдавались. Обыватели, одним словом.

– Экскурсы в историю меня тоже не интересуют. У тебя агентура там есть?

– Есть, – с гордостью вскинулся Сорокин – Хороший агент. Пеликан его псевдоним, если помните. Вы его отчеты читали.

– Белиберду он пишет, твой Пеликан. Ахинею. Не развиваете агентурную сеть, вот и не знаете ни хера! – взорвался вдруг, хлопнув ладонью по столу генерал.

Майор обреченно пожал плечами.

– Так время такое на дворе, сами понимаете… Да и денег на вербовку выделяется – кот наплакал. Разве ж за такие гроши серьезного информатора заполосатишь?

– Мне вас учить, как источники вербовать? – побагровел генерал. – Деньги, деньги… Может, еще в баксах потребуешь стукачам платить? За деньги и дурак чего хочешь узнает. А ты с него бесплатно шкурку отбери. Возьми на компру. На шантаж. Не в институте благородных девиц работаете! Если человека за яйца схватить, да поприжать, крутануть хорошенько, он тебе все расскажет. Да еще приплатит, чтоб отпустил. Де-е-ньги… Расчувствовались при демократах… Чистоплюи!

Сорокин вскочил, вытянулся в струнку, пережидая разнос.

– Ладно, садись, – остывая, предложил генерал. – Продолжай свои измышления, которые ты мне вместо оперативной информации сейчас впариваешь.

Майор сел, заявил, набравшись смелости.

– Я, товарищ генерал, с полной ответственностью заявляю, что террористических групп в Козлове нет. Хотя не исключаю появление заезжего киллера. Но тогда концы в Москве искать нужно. Пусть там по своим каналам… провентилируют.

– Они нам навентилируют, – буркнул, отходя, начальник УФСБ. – Так навентилируют, что нас с тобой с должностей посдувает.

– И еще, товарищ генерал, может иметь место версия появления сумасшедшего. Пo статистике девяносто процентов покушений на глав государств совершают такие… чокнутые.

– Коновалов уверяет, что стреляли из окна пятиэтажки, с дистанции в тысячу метров, предположительно из снайперской винтовки Драгунова. Это серьезное оружие. Да и попасть из него в цель на таком расстоянии может только профессионал. А ты говоришь – сумасшедший.

– Сумасшествие может и не влиять на профессиональные навыки, – тактично заметил майор. – Например, обращения с оружием, меткой стрельбы. У нас столько мужиков через войны прошло – Афганистан, Чечня. У многих после этого крыша поехала. Это, между прочим, не я, а психологи утверждают.

Генерал хмыкнул, достал очередную бездымную сигарету, глянул на нее с ненавистью и предложил:

– Ну а раз ты такой умный, то сейчас же выезжай в Козлов. Обратись к полковнику Коновалову, да посмотри вместе с ним, что да как.

– Будет сделано! – вскочил молодцевато Сорокин. Генерал махнул рукой, отпуская, и лишь у самых дверей окликнул.

– Майор!

Тот повернулся с готовностью.

– Ну а если, майор, президента все-таки укокошат… Да что я тебе объясняю. Сам понимать должен. Иди.

Бывшая обкомовская дача при ближайшем рассмотрении оказалась огромной, на крестьянский манер рубленной из неохватных стволов лиственницы избой. Было в семидесятые годы прошлого теперь века поветрие в партийных кругах – такое вот хотя бы временное, в дни отдыха, единение с народом посредством деревянного, без изысков и навязчивых современных удобств жилища, и простой, матушкой-природой дарованной, пищей – жареной дичью, рыбкой осетровых пород, да икоркой из погреба, с ледника.

Помимо просторного зала с камином и широким, как теннисный корт, столом, в доме была кухня, обставленная на крестьянский манер, с дровяной печью, и нынешней, газовой, а из длинного коридора, устланного зеленой ковровой дорожкой, несколько дверей вели в отдельные спальные.

Тем не менее, туалетная комната в доме была, и натерпевшийся в дороге Дед прежде всего направился нетвердой походкой туда, при этом с лица его не сходило выражение горькой обиды. Вот, дескать, дела-то как повернулись! Был главой государства, да весь вышел. Привезли незнамо куда, в избушку на курьих ножках, всю дорогу из машины не выпускали. Ни тебе на природу посмотреть, ни с народом, понимаешь, пообщаться. Даже телохранитель… как его? Кор… Не, Коновалов, во! Теперь, понимаешь, какой-то Коновалов запросто за грудки схватить и толкануть может – сиди, мол, старый пень, не высовывайся, пока не позволят!

– Мать! А, мать? – позвал он жену, бредя потерянно по бесконечному коридору. – Где тут сортир, а?!

Та прибежала с какой-то женщиной – заведующей, видать, здешней, показала.

Дед подошел, принялся рассматривать рисунок на указанной двери. Там был изображен писающий в горшок мальчик, – Эт што, детский, што ли? – указывая на картинку, обиженно повернулся к провожатым бывший президент, но те уже ушли, их голоса доносились в одной из спален – распаковывали вещи.

Дед осторожно открыл дверь, заглянул. Туалет был обыкновенный, с фарфоровым унитазом под пластиковой крышкой, с рукомойником, снабженным полотенцем и мылом.

Справив нужду, президент зашаркал по коридору, заглядывая поочередно в распахнутые настежь двери чисто прибранных, обставленных старомодными спальными гарнитурами, комнат. Из одной вышли две полные, похожие на кукол-матрешек, женщины. Увидев перед собой Первого Президента, они остолбенели от неожиданности, потом, дружно ойкнув, шмыгнули мимо.

В следующей комнате он обнаружил давешнего телохранителя. Тот придирчиво осматривал окно, проверяя крепость запертых и даже намертво закрашенных белой эмалью шпингалетов.

– Илья! – позвал, внезапно вспомнив имя охранника, Дед. – Ты што меня давеча толканул-то?!

Телохранитель оторвался от своего занятия, повернулся к президенту и в смущении опустил глаза.

– Так птичка… – пояснил он, конфузясь. – Летела, знаете ли, под небесами, и, прошу прощения, обделалась. Если б не я – прямо на вас.

Президент пожевал скорбно губами, а потом сказал возмущенно:

– Вот безобразие! Гадят, понимаешь, прямо на голову! Никакого порядка в стране!

– И не говорите, – кивнул телохранитель. – Никакого уважения к сединам. – И опять полез на подоконник проверять форточку.

Президент пошел дальше, размышляя о нынешних нравах и отсутствии уважения к старшим. Он уже забыл, зачем приехал в этот богом забытый городок, раздражаясь, что все выходит как-то не так. Его народ с хлебом-солью встречал, а тут птичка эта, охранник… Толканули его… Да и шофер сумасшедший какой-то, газанул, чуть людей не передавил… А ведь он, президент, должен с народом общаться. Сказать ему что-то важное… Вот только что? Ладно, в другой раз скажет, не в этот…

– Ма-а-ть! Ты где? Ма-ать! – Опять позвал он жену.

Тa выглянула из спальни, всплеснула руками.

– Господи!

И кинулась к нему, нагнулась, схватила… прямо за это самое, так ему показалось.

– Ты што мать? Офанарела? – отшатнулся он, а потом глянул вниз. Ну да, точно. Забыл в туалете застегнуть брюки, и из ширинки вызывающе колом торчала смятая пола белой рубашки.

Жена заправила, застегнула.

– Во как, – растерянно пробормотал Дед, разведя руками. – То-то я иду, а на меня все так… испуганно смотрят!

– Ты ж президент, вот и смотрят, – успокоила жена. – Они, небось, на картинке-то тебя только и видели. А тут ты живой идешь, да еще с таким аппаратом! – прыснула она, указав на ширинку.

– Смеешься, да? – обиделся Дед. – А ты мне лучше вот што скажи. Когда сюда ехали, ты говорила, што я перед народом выступить должен. Што должен, я помню, а што сказать ему надо – эт я, понимаешь, забыл.

– Где ты народ-то увидел? Нет здесь никакого народа. Одна хозобслуга, – успокоила его жена.

– Как нет?! – изумился президент. – А эти… с хлебом и, понимаешь, солью…

– Ну, в другой раз пообщаешься, выступишь перед ними – увещевала его, ласково беря под руку, супруга.

– Да не помню я ни хрена, про что говорить! – всхлипнул Дед.

– А я тебе напомню, – зашептала в ухо жена. – У меня все на листочке написано. Крупными буквами. Ты только прочти не сбиваясь – и все дела. А сейчас пойди, приляг. Я тебе постель постелила. Мя-а-гонькую, – ворковала она, увлекая супруга в спальную. И потом прикрикнула в коридор. – Ну-ка, тихо все! Президент отдыхает.

Дед лежал, утопая в пуховой перине, смотрел в плотно зашторенное окно, размышляя над тем, как он оказался здесь, в этой незнакомой комнате и зачем. Потом его осенило: он приехал лечиться! И, уже засыпая, опять удивился: лечиться – от чего? Ведь у него вроде ничего не болит… А вот сказать что-то народу он должен именно здесь. Теперь бы еще вспомнить, что именно…

После полудня, когда президент уснул, Коновалов провел короткое совещание с сотрудниками своего маленького подразделения. Он разбил их на двойки, сменяющие друг друга каждые восемь часов. Одна пара должна была нести службу во дворе, блокируя и жестко пресекая любые попытки посторонних приблизиться к дому. Другой двойке предписывалось находиться внутри помещения, в непосредственной близости к президенту. Эти могли чуток расслабиться, поесть и передремать по очереди, но так, чтобы постоянно контролировать Деда.

Весь обслуживающий персонал дачи удалили, оставив лишь пожилую повариху, которая хозяйничала на кухне. Она и накормила полковника, вначале стесняясь близости высокопоставленных особ, а потом, войдя в привычную роль, потчевала настойчиво и радушно.

– Кушайте, товарищ, уж простите, не знаю, как вас по батюшке. Чем богаты, тем и рады. У нас ведь все натуральное, на земле выращенное. Без химикатов да пестицидов. И говядинка, и курятинка свежие. Не то, что у вас в Москве – говорят, все импортное. И коровы бешеные, и ножки Буша с антибиотиками… Отрава! Вы уж скажите, чего президент-то наш обожает – сготовлю. Я все умею. Может, разносолов каких? Салатик вот крабовый, только вместо крабов хвостики рачьи, вкуснотища! Речка у нас чистая, от того и раков в ней прорва, губернатор, бывалыча, приезжает и говорит: свари-ка ты мне, Ниловна, раков! Я тут все начальство кормлю. Вы только прикажите, что сготовить-то…

– Не надо ничего выдумывать, – посоветовал полковник, попробовав-таки салата с рачьими хвостиками. – Главное, чтобы продукты были доброкачественные. Сварите супчик какой-нибудь, лапшичку куриную. Пельмени, беляши… Президенту все можно есть, только с жирами не перебарщивайте.

– Вот спасибочки за подсказку, – причитала, смахивая со лба крупные капли пота повариха. – Я так и знала, что наш президент кушать любит по – нашенски, по-простому. А супруга его?

– То же, только на фрукты да овощи налегает, – усмехнулся Коновалов, – Вы ей огурцов, помидоров нарезанных положите. Если есть – яблоки, клубнику. Да, рыбу можете поджарить, только бескостную, чтоб президент не подавился.

– Значит, пельмешки на ужин? – уточнила повариха, когда полковник встал из-за стола, утирая губы салфеткой.

– Валяйте, – разрешил он.

– А это… напитки? Водочки… Или – ни-ни?

– Ни-ни – погрозил пальцем Коновалов. – Чай, соки, вода минеральная – это пожалуйста.

– Понимаю, – закивала повариха. – Я ж понимаю… У меня муж тоже, пока трезвый – золотой человек, а как напьется… – сообразив, что сболтнула лишнего, она прикусила язык и кинулась убирать со стола.

– И еще, – строго глядя в глаза поварихе, сказал на прощание Коновалов. – Чтоб никаких посторонних на кухне. А домой пойдете – не распространяйтесь, где работаете сейчас, кого кормите. Это дело государственной важности.

Повариха закивала испуганно:

– Понимаю, касатик. Нас, кто язык распускать, сплетничать любит, на такой работе не держат, А я тридцать годков руководство кормлю – и районное, и областное. Даже министры бывали!

– Во-во! – со значением подтвердил полковник и вышел. Подойдя к стоящему у ворот джипу, он забрался внутрь и приказал водителю:

– Отвези-ка меня, братец, к целительнице вашей, Душновой. Знаешь, где она проживает?

– Кто ж не знает, – с готовностью завел двигатель водитель. – Областное начальство к ней тоже частенько наведывается. И жен возит.

– Что, помогает?

– Да, по разному. Зато теперь, после президента, к ней и подавно повалят!

Коновалов помолчал, всматриваясь в окрестности, по которым катил, охая на ухабах, джип, предложил шоферу:

– Ты, парень, дорожку-то подмечай. Где какие повороты или укрытия… Мало ли что. Выбери несколько маршрутов, по которым президента возить будем. Чтоб всякий раз новым путем, с элементами, так сказать, неожиданности.

– Из соображений безопасности? – догадался водитель. А потом сказал, дрогнув от напряжения голосом. – Вы, товарищ полковник, в случае чего, можете на меня положиться. Я в армии служил, в разведке. Могу и отстреливаться, если оружие дадите. Тогда, у ворот, когда вы команду мне дали – я мигом сообразил. И газанул. – Это что… покушение было?

Коновалов искоса глянул на него. Парень сметливый, говорит искренне. Поинтересовался приветливо, протянув руку:

– Мы так толком и не познакомились. Тебя как зовут-то?

– Василий.

– А меня Илья Ильич. Я, Василий, за безопасность Первого Президента в ответе. Но и ты теперь – тоже. Как личный водитель главы государства, хотя и бывшего. В прошлый раз в нештатной ситуации ты хорошо среагировал. Считай это тренировкой… на всякий пожарный случай. И впредь внимательно слушай мои команды. Скажу «стоп» – тормози мгновенно. Скажу «вперед» – дави на всю железку. Правила уличного движения тебя в такой ситуации не касаются. Если внезапно посторонняя машина перекроет дорогу – тарань ее, бей в первую или заднюю треть корпуса и уходи, не оглядывайся. То же – если человек вооруженный на пути встанет. Если гаишник или еще кто… в форме, прикажет остановиться – жми на газ. С местными ментами договоренность есть, они твой джип знают, палками перед ним махать не будут. Всех остальных мы с тобой рассматриваем как потенциальных террористов. Уразумел?

– Здорово! – восхитился шофер.

– Ну, а если уж стрельбу по машине откроют, пригибайся и уходи из-под обстрела на высокой скорости. Сумеешь?

– Да я… я, Илья Ильич, водитель классный! Даже в авторалли участвовал!

– Париж-Дакар? – полюбопытствовал с улыбкой полковник.

– Дa не-е… – смутился Василий. – Тут, по области… На конкурсе профессионального мастерства. Второе место занял.

– Молодец! – сдержанно похвалил Коновалов. Водитель, ловко маневрируя громоздкой машиной, обогнал бричку с беззаботно дремлющим на охапке сена возчиком, обошел раскоряченный на половину дороги «Беларусь» с телегой, спросил осторожно.

– Я вот, товарищ полковник, еще у вас поинтересоваться хочу… По телевизору теперь телохранителей часто показывают – ну, у бизнесменов там разных, политиков… Они, парни-то эти, такие амбалы! А ваши ребята – уж извините за выражение… плюгавенькие какие-то. И росточка среднего. Такие из себя невидные…

– Здоровяками, каратистами да боксерами бывшими только хулиганов уличных остановить можно, – усмехнулся Коновалов. – А настоящему телохранителю серьезная подготовка нужна. Кулаками клиента от пули или взрывчатки не прикроешь. А потому в нашем деле – мозги на первом месте. Ну и огневая подготовка, конечно, и спортивная форма хорошая. Телохранитель должен опасность просчитывать, предвидеть и уметь ее избегать. Так что моим парням не до жиру…

Поддерживая беседу с шофером, полковник между тем цепким взглядом изучал маршрут, пролегающий по узким улочкам, не иначе как на гужевой транспорт рассчитанным, прикидывая с неудовольствием, что мест, где можно организовать засаду не только снайпера-одиночки, а целой террористической группы, здесь несчитано.

Вот, например, крутой поворот, за которым прямо к проезжей части примыкает высокий полуразвалившийся сарай с заколоченным фанерой окошком. Впереди – за хлипким забором заросли яблоневого сада, за ним – особняк с мансардой, с которой вся улица – как на ладони. Садись хоть с винтовкой, хоть с гранатометом и выцеливай, не спеша. А потом – огородами, огородами… Слева – церковь заброшенная, со сбитыми куполами. Колокольня – тоже идеальное место для снайпера. Справа, чуть подальше, пустырь, заросший высоченным, в рост человека, бурьяном. Из него можно спокойно oтcтреляться по машине и уйти перелеском в пойму реки. А там – сплошной бурелом, чаща.

Дом Дарьи Душновой располагался на взгорке и приметно отличался от соседних кривобоких да приземистых саманных мазанок. Был он двухэтажным, отстроенным из хорошего красного кирпича, с необычайными среди окружающей нищеты коваными решетками на окнах.

Коновалов знал этот район городка, прозванный в дни его юности «Конопли». Селился здесь в ту пору люд самый бросовый, запьянцовский, а конопля и впрямь произрастала вокруг отменная, лезла из всех щелей, забивая сытыми стеблями хилые огороды, до которых жители Коноплей были небольшими охотниками. Местные пацаны отличались драчливостью, девки – излишне вольным нравом, и добропорядочные обыватели Козлова старались не появляться в этом районе без крайней надобности.

И вот, поди ж ты, именно сюда он, Коновалов, должен доставить хоть и отставного, но все-таки президента необъятной страны!

– Тормозни-ка здесь, – приказал он водителю за сотню метров до жилища Дарьи Душновой.

Василий послушно остановил машину. Полковник вышел, оглядываясь по сторонам.

Примерно в пятистах метрах отсюда виднелось двухэтажное здание школы. С другой стороны, на таком же расстоянии, бетонной скалой нависала, подавляя окрестности, махина элеватора, И верхние этажи школы, и крыша элеватора давали потенциальному снайперу прекрасный обзор. А это означало, что всякий раз, посещая целительницу, президент будет подвергаться смертельной опасности.

Конечно, в прежние годы в сходной ситуации эти объекты были бы мгновенно блокированы службой охраны, именно их раньше всего оседлали бы специальные группы антиснайперов, но сегодня полковник не имел в своем распоряжении и десятой части потребного для проведения такой операции количества людей. Так что действовать приходилось не числом, а умением, и работать головой, о чем он так хвастливо рассказывал только что простодыре-Василию. Тем более, что на ощутимую помощь со стороны надеяться не приходилось. Московское начальство, выслушав его сообщение об утреннем инциденте, не спешило оценивать его как реальное покушение, отделалось обещанием подключить местное УФСБ, у которого с людьми тоже не густо, а реально озадачило лишь самого Коновалова, посоветовав многозначительно: «Ну ты там смотри, ориентируйся по обстановке»… А что они могли, положа руку на сердце, предпринять для бывшего президента, у которого депутаты Госдумы то и дело грозились отобрать все привилегии и в том числе еще уменьшить охрану?

Коновалов пошел пешком к дому Дарьи Душновой, присматриваясь, примечая.

Здесь было на удивление многолюдно. Очередь к целительнице начиналась еще на улице. На длинной лавочке у забора под ажурной сенью акаций сидело с десяток женщин разного возраста, некоторые с малыми детьми на руках. Здесь же калилось на солнцепеке несколько легковых автомобилей. Их владельцы ожидали приема, парясь с домочадцами, в душных салонах. Полковник неторопливо прошел мимо них к железной калитке. Его насторожило, что по кузову одной из машин – «Жигулей» девятой модели шла броская надпись: «Регион-ТВ».

«Господи, и телевидение прикатило!» – обреченно догадался Коновалов, решительно входя во двор. И здесь вдоль бетонной дорожки, ведущей к высокому каменной кладки крыльцу выстроилась шеренга посетителей, которые загомонили недовольно, видя, как, перешагивая через две ступеньки, споро поднимается к заветной двери невесть откуда взявшийся пациент.

– Я по договоренности, – туманно бросил, чтоб не баламутить нетерпеливую очередь, полковник.

У входа в дом его перехватила одетая в черное платье, закутанная в монашеский платок, женщина, заговорила, посверкивая угольями глаз.

– Ой, не спеши, касатик. Матушка наша целительница порядок любит. К ней на прием за месяц записываются.

Коновалов легко отодвинул ее в сторону, приказал.

– Я не к матушке пришел, а к гражданке Душновой. Ну-ка, проводи меня, быстро!

Упоминание о гражданке подействовало мгновенно. Монашенка забормотала подобострастно:

– Там сейчас, мил человек, телевидение работает. Про нашу матушку-целительницу передачу готовят, велено никого не впускать, пока запись идет.

– Ничего, я в сторонке постою, послушаю, – буркнул полковник и шагнул за порог.

Изнутри обитель знахарки выглядела еще более помпезно – потолки с безвкусной лепниной, аляповатые картины по стенам. На каждой из них была изображена в разных позах одна и та же, в черном одеянии, женщина. Несоразмерно длинными руками она посылала в никуда энергетические лучи. Их изображали прочерченные ядовито-желтой краской линии. При этом целительница взирала из-под низко надвинутого на лоб платка неестественно большими, как у актрис немого кино, сильно подведенными глазами.

– Матушка рисовала, – заметив его взгляд, шепотом пояснила монашка. – У нее и художницкий дар открылся. Автопортрет называется.

– Ну-ну, – кивнул Коновалов. – А сам… оригинал, где обитает?

Провожатая боязливо указала сухоньким пальчиком на распахнутую резную дверь в конце коридора.

– Там она болезных принимает, там и на телевизор снимается.

Ступая по ворсистому ковру, полковник приблизился к двери, заглянул в просторную комнату.

Прежде всего, ему бросился в глаза широкий стол, заставленный, будто в химической лаборатории, разнокалиберными хрустальными шарами, подсвечниками и прочими магическими прибамбасами. Был даже человеческий череп грязно-коричневого цвета, который злобно уставился на полковника провалами черных глазниц. За столом восседала Дарья Душнова – толстая, широкоскулая, с чудно навязанным чалмой платком на голове, с тяжелыми, как речная галька, бусами на складчатой жирной шее и огромными, с лошадиную подкову, золотыми серьгами в ушах. Возле нее, поддерживая микрофон, примостилась девчушка-пигалица в джинсовом костюме, а напротив обосновался оператор, нацелившийся на беседующую парочку громоздкой видеокамерой. В комнате царил полумрак, но установленный на треножнике софит посылал мощный луч на стол, слепя Душнову и беседующую с ней тележурналистку, что делало невидимым для них остающегося в тени полковника.

Благоговейно глядя на Дарью, девчушка бойко тараторила в микрофон.

– Здесь, в Козлове, я лично познакомилась с множеством людей, которых исцелили вы, матушка Дарья. Слава о вас давно перешагнула за границы нашей области. Подтверждением этому стал факт, который я узнала только что. Оказывается, за помощью к вам, признанной народной целительнице, обратился ни кто иной, как Первый президент России! Это правда?

Душнова улыбнулась самодовольно, откинулась на высокую спинку кресла, сказала, перебирая четки, и пристально глядя в камеру.

– Еще не будучи знакома с президентом, я по его фотографиям определила исходящую от него болезнетворную ауру. Его энергетика сильно истощена, что неудивительно при нагрузках, выпадающих на долю главы нашего государства…

– Грамотно излагает, собака! – подумал Коновалов, считавший до того Дарью недалекой, но хваткой бабенкой.

– И это обстоятельство, – продолжала между тем, перебирая зерна четок, целительница, – совершенно не учитывалось светилами официальной, как принято у нас говорить, научной медицины, которые усиленно пичкали президента бесполезными, а то и вредными лекарствами. Я же использую чудодейственные силы безграничного космоса, которые особенно активно концентрируются здесь, в районе нашего города. Моя пра-пра-прабабушка была родом из Египта. А Египет и Козлов, как известно, стоят на месте энергетических узлов, которых насчитывается всего несколько на нашей планете. В их числе наиболее известны Тибет, Пермская аномальная зона…

– Вот стерва! – кипел, вслушиваясь в ее гладкую болтовню, Коновалов, – Уже и телевизионщикам о прибытии президента разболтала!

Отступя в глубь коридора, он терпеливо дождался окончания съемки. Когда в кабинете Душновой загомонила радостно журналистка, оператор отключил слепящий софит, полковник, пользуясь суматохой, достал из кармана спутниковый телефон, вытянул гибкий отросток антенны, сказал вполголоса:

– Второй? Возьми третьего, седлайте «Волгу» и быстро мчитесь к объекту Д. Ваша задача – перехватить «Жигули» девятой модели с надписью «Регион-ТВ» по борту и изъять у находящегося в машине оператора видеокассету. Он отснял ее только что. Это интервью с объектом Д. Действуйте решительно, но корректно. Мотивируйте свои действия соображениями государственной безопасности. Как поняли?

Коновалов помолчал, сосредоточенно слушая ответ, а потом подтвердил приказ.

– Выполняйте… Что? А, это можно. Не согласится добром, дайте разок в морду. Потом отмажемся.

Усмехнулся недобро и отключил телефон.

Когда телевизионщики, смотав шнуры и сложив треноги, распрощались, наконец, с Дарьей, полковник шагнул за порог комнаты, где пахло плавленым воском, гарью свечей и еще чем-то неуловимым сладким -ароматом бумажных кладбищенских цветов, что ли?

– Входи, болезный, – заметив его, властно предложила целительница. Она подобралась, смотрела строго и сосредоточенно. Предостерегающе поднеся указательный палец к губам, предупредила – Молчи. Я сама твой недуг определю, – и забормотала угрожающе. – Вижу, вижу ауру твою. Больная у тебя аура, еле светится. И каналы энергетические засорены, чакры тромбами закупорены… Вовремя ты обратился ко мне, болезный. Еще немного – и никто б тебе не помог. Даже я…

– Об этом ты мне позже расскажешь, – грубо прервал ее полковник – Я начальник службы охраны Первого президента!

– Ой, милый – мигом растеряв магическую спесь, вскочила с кресла целительница. – Уж я ждала, ждала… Чуяло мое сердце, что приедет ко мне наш президент. Нуждается он во мне, сердешный, ох, как нуждается!

– Я лично считаю, что не слишком, – отрезал Коновалов.– Вас, гражданка Душнова, предупреждали, что этот визит носит сугубо конфиденциальный характер! А вы интервью для телевидения раздаете.

– Ой, голубь, – заворковала Душнова. – Это ж… это ж случайно вышло. Они без меня дознались…

– А раз так, – навалился на нее, не давая опомниться, полковник, – раз режим секретности не соблюден, извольте посещать президента на дому, в его резиденции!

– Так ведь, голубь, место у меня в доме святое, заговоренное… – вильнув глазами, завела свое Дарья.

– Обсуждению не подлежит! – отрезал Коновалов. – Завтра в десять за вами придет машина – синий джип или белая «Волга». Еще раз предупреждаю – о ваших… э-э… отношениях с президентом никто не должен знать! Иначе я прерву эти… сеансы по соображениям безопасности. Ясно?

– А как же, голубь вы мой, яснее ясного, – опустила блудливые очи целительница.

– То-то же, – смягчился полковник, и, легонько щелкнув по костяному лбу черепа на столе, полюбопытствовал сочувственно. – А это чей? Вашего бывшего пациента? Видать, здорово вы ему помогли…

И вышел не попрощавшись.

VII

Супруга президента тоже прилегла отдохнуть после утомительного перелета и последующей тряски на плебейской машине по провинциальному шоссе, но едва успокоилась, коснувшись головой подушки, остро пахнущей дешевым стиральным порошком, сон как рукой сняло. Слишком много забот навалилось на нее в последнее время.

Она вовсе не была такой уж простушкой, чтобы безоглядно верить в магическую силу народных целителей. Нет, она, конечно, подозревала, что существует в природе что-то такое… неизведанное пока, недоступное пониманию современной науки, например, в старинных обрядах ворожбы, или траволечении, биоэнергетики той же, но не настолько, чтобы тащить престарелого мужа и самой очертя голову мчаться в захудалый городишко, о существовании которого она и не подозревала раньше, к этой, как ее… Дарье Душновой. Таких душновых – и в Москве пруд пруди, но… Именно она, супруга, должна была устроить так, чтобы Первый президент оказался в эти дни, не вызывая ни чьих подозрений, в глубине России, самой, что ни на есть, глухомани, в гуще народных масс, где слышнее всего, на весь мир, прозвучат сказанные им слова. Те, которые потонули бы неминуемо в грохоте и суете богатой на информационные скандалы столице.

Умные люди подсказали ей этот городок, празднующий в конце недели трехсотлетие со дня основания. Эти же люди позаботятся о том, чтобы на юбилейных торжествах присутствовали корреспонденты сразу нескольких ведущих телеканалов. В числе почетных гостей, которым представят слово на площади перед началом народных гуляний, будет и Первый президент.

Текст его выступления хранился в глубине ее сумочки. Его составили и тщательно отредактировали все те же люди, которые хотели добра ее семье, не раз доказывали преданность Первому президенту и болели душой за нынешнее состояние дел в России.

Все делалось в строжайшей тайне, чтобы не только смысл выступления Первого президента, но даже сведения о его намерении высказаться по поводу текущего политического момента не просочились за пределы семьи. А потому его речь в заштатном городке должна прозвучать внезапно, как гром среди ясного неба, и покатиться по городам и весям, странам и континентам

Тем более, что второго такого шанса могло не быть. Потому что она лучше других знала, как стар и дряхл ее муж. Он еще бодрился порой на публике, хвастался безоглядно, что после игры в теннис любит поплавать в бассейне, запросто преодолевает стометровку, а по вечерам перечитывает классику, с наслаждением изучает умные книги по истории, философии… Однако, на самом деле все это было далеко в прошлом. Он даже ходил с трудом, тяжело передвигаясь мелкой, шаркающей походкой, был по-стариковски плаксив и обидчив, страдал провалами памяти. Книг он отродясь не читал, особенно художественных, тем более философских, разве что труды классиков марксизма-ленинизма перелистывал в молодости, учась в институте, но и тогда она писала за него конспекты по этим наукам.

Видя все это, она испытывала двойственные чувства. С одной стороны, ей, прожившей бок о бок с ним полвека, было жалко и страшно смотреть, как превращается в развалину, глупеет на глазах некогда умный, сильный и видный мужик. С другой, она отчетливо понимала, что есть в этом жутком своей неотвратимостью процессе перерождения изрядная доля его вины. Пусть он газетчикам и лизоблюдам, строчащим за него мемуары, рассказывает, как тяжело он переживал кризисы, то и дело случавшиеся в годы его правления страной, как бессонными ночами разрабатывал грандиозные планы и принимал стратегические решения. Черта с два! Было, конечно, всякое, и нервотрепки хоть отбавляй, однако подорвал он бычье когда-то свое здоровье не государственными заботами, а тяжелым запойным пьянством.

Он пил давно, с удовольствием и без меры, на протяжении стольких лет, сколько она знала его. Пил уже тогда, когда и особых забот-то у него не было, какие уж там заботы и огорчения в студенческой молодости! И после, у руля обкома уже, засадив с утра бутылку водки, шел на работу, и хвастался тем, что с такой дозы у него – ни в одном глазу.

Он любил спиртное, дня не мог без него прожить, и меры не знал. Уж сколько она намаялась с ним, тычков да синяков вынесла!

В то же время при всей крутости нрава муж ее не был жаден до денег. Что бы не болтали теперь злые языки, накоплений, счетов в заграничных банках у него не было. Да, другим давал воровать, кто знает, скольких одарил он с барского плеча, сколько наподписывал по самонадеянности своей и верхоглядству бумажек, приносящих баснословные доходы другим. А себе – ни-ни… И зря, между прочим. Ведь стоит ему совсем ослабеть, а то и, не дай бог, представиться – она отчетливо понимала, какая свора собак окажется спущенной с цепи, и как мгновенно и беспощадно растерзают они осиротевшую семью президента. А ведь есть дети, внуки, зятья, в конце концов, и кто должен загодя порадеть об их безопасности, как не она, бабушка, по сути, старшая теперь в семье… И когда оч-чень важные люди обратились к ней, присоветовали, что делать, она, как главная хранительница очага, пообещала употребить все свое влияние на мужа. Ему и надо-то всего-ничего: сказать несколько слов, благословить одного претендента в начавшейся предвыборной президентской кампании и отказать в своем доверии другому. Тому, которому так необдуманно передал свой пост в начале этого века. И тогда будущее ее семьи, детей, внуков и даже правнуков будет обеспеченным и счастливым. Никто не станет ворошить грязное белье, копаться в старых грехах. Да и деньги, обещанные за это, большие деньги -не лишние.

А случиться все должно здесь, в городке со странным, неблагозвучным названием Козлов…

Она все-таки задремала, и, засыпая уже, улыбнулась. Город Козлов. Символическое место, которое, возможно, определит будущую историю России!

VIII

Триста километров, которые отделяли городок от областного центра, машина майора Сорокина одолела за четыре часа. С завистью смотрел он на быстрые, сверкающие на солнце, словно трассирующие пули иномарки, то и дело пролетавшие с легким шелестом мимо его грохочущей, как ведро с гайками, служебной «Волги», давно выработавшей все мыслимые ресурсы. Разве на такой должен ездить начальник отдела УФСБ, главный борец с терроризмом на территории этого региона?

Давя на газ, и с замиранием сердца ожидая, что старый движок вот-вот захлебнется, сдохнет посреди не слишком оживленной трассы, майор вспоминал, каким безумным романтиком пришел в КГБ в начале девяностых годов, когда едва ли не все население страны дружно шельмовало эту структуру, а вчерашние стукачи, обернувшись ярыми демократами, штурмовали управление, надеясь в неразберихе найти и уничтожить свои личные дела. Сорокин был по убеждениям государственником, патриотом, но в ту пору щеголять этим было не принято. Работа в «конторе» мнилась ему, как трудная, опасная, но чрезвычайно интересная и почетная. В то, что времена губительного для страны либерализма рано или поздно пройдут, он верил твердо. И тогда такие, как он, встающему с колен государству непременно понадобятся..

Однако время шло, из старательного, но бестолкового лейтенанта он превратился в усталого майора, не за горами было и звание подполковника, а в России в принципе ничто не менялось. Да и профессия контрразведчика оказалась не столь интересной, как представлялось когда-то. Правда, секретов и тайн в ней хватало, но, как ни странно, именно они делали его работу бессмысленно-рутинной, лишенной малейшей романтики. Ибо чаще всего майору приходилось выполнять задания, связанные с глубоко законспирированными, неведомым столичным руководством разработанными операциями, ни начала которых, ни исхода Сорокин проследить не мог. Его использовали вслепую, заставляя собирать информацию, внешне вполне заурядную, значения которой он не знал. Иногда он организовывал слежку за людьми, которых в чем-то, несомненно, подозревали, но никогда не сообщали ему, в чем именно, отчего тяготы и лишения службы, к которым он готовил себя, все эти бессонные ночи, вызовы в управления в неурочный час, работа в выходные и праздничные дни казались лишенными смысла и воспринимались порой как издевательство и дурь начальства, маящегося от безделия, и придумывающего, чем загрузить подчиненных.

Правда, возглавив антитеррористический отдел, Сорокин стал заниматься более предметными вещами, но и там работа сводилась большей частью к созданию длиннющих списков потенциально опасных с точки зрения террористических актов промышленных и гражданских объектов, бесчисленных согласований со множеством ведомств, а взятые в разработку по подозрению в причастности к терроризму личности и группы при ближайшем рассмотрении оказывались заурядными уголовными бандами, использующими для решения своих проблем сходные методы – взрывчатку или пулю киллера.

От упертого патриотизма его уже к концу девяностых годов не осталось и следа. Он видел, что страна живет, несмотря ни на что, народ приспосабливается, как может, и многие из его знакомых, не озабоченные государственными идеями, ловко устроились в этой жизни, перетянув одеяло на себя, и пользуются, несмотря на очевидную паразитическую сущность свою, таким уважением в глазах сограждан, какое и не снилось ему, служаке…

Он почти уже решил для себя, что нынешнее задание станет для него последним. Бывшие сотрудники спецслужб с его квалификацией совсем неплохо устраиваются нынче в коммерческих структурах, на зарплаты, в десяток раз превышающие должностной оклад майора, И, отработав в Козлове, он присмотрит себе такое местечко. Определенные предложения уже поступали.

Сорокин не считал командировку в Козлов сложным, а тем более опасным заданием, в то, что на отставного президента покушались всерьез, он не верил. Скорее всего, это своеобразная пиаровская акция с целью напомнить общественности о существовании бывшего главы государства, выманить дополнительные средства на его содержание. Может быть, начальник охраны выдумал этот выстрел, чтобы доказать свою необходимость, повысить денежное содержание…

А если в Первого президента и впрямь бабахнули, то это сделал какой-нибудь ополоумивший от водки местный мужик. Проспится, протрезвеет, и сам ужаснется тому, что натворил. Козлов – не Техас, стрелять в президента там некому, да и незачем.

IХ

Побывав у Дарьи Душновой и вернувшись на дачу, Коновалов узнал, что его приглашают поучаствовать в совещании, которое начиналось у главы городской администрации через полчаса. Выслушав доклад подчиненных о том, как ловко, действуя больше нахрапом, чем по закону, они изъяли у перепуганных телевизионщиков видеокассету с интервью, раскрывшим тайну пребывания в Козлове Первого президента, убедившись, что обстановка вокруг резиденции спокойная, полковник отправился на встречу с мэром.

Местная администрация располагалась в здании бывшего горкома партии с непременным памятником Ленина, установленном на круглой железобетонной тумбе с двумя торчащими из нее отростками, напоминающими вытянутые руки со сложенными в кукиш пальцами. И лишь присмотревшись, Коновалов догадался, что тумба символизирует собой башню броневика, а фигообразующие отростки, соответственно, изображают стволы пулеметов «Максим». Городская площадь под их прицелом была пустынной, лишь у подножия памятника бродил мужик с краскопультом, опрыскивая ядовито-зеленой краской пожелтевшую некстати под жарким солнцем газонную травку. На странное занятие это полюбопытствовала сорвавшаяся с привязи коза с волочащейся за ней длинной бельевой веревкой с выдернутым из земли колышком на конце. Животное ткнулось бородатой мордой в свежеокрашенную траву, щипнуло, отпрыгнуло, и, возмущенно мекнув, умчалось на поиски экологически чистого корма.

– Не жрет! – кивнув сочувственно вслед козе, обратился к мужику Коновалов. – Видать, не в цвете дело, а в качестве.

– Дык, это ж наша телезвезда. Избаловалась, язви ее в душу сибирка! – охотно откликнулся тот.

– Телезвезда?

– Ну да! Нынче у нас год какой? Козы… А где коз снимать, как не в нашем Козлове? Вот, понаехали в канун Нового года телевизионщики, стали искать этот, как его… символ! А коз-то и не осталось почти. Нашли вот эту, соседа мово.

Ну и нафотографировали на телевизор. А она, стерва, опосля того зазналась. Доиться меньше стала, бродит, где ни попадя. Звезда, одним словом!

Глядя, как старательно красит мужик пожухлую травку, полковник не удержался, присоветовал:

– А вы после зеленой беленькой кое-где попшикайте. Вроде как ромашки в траве цветут. Или желтенькой – мол, одуванчики. А то им не сезон…

– Дык, ума хватит, заставят, ить, хризантемы нарисовать, – в сердцах оборвал работу мужик. – Я им говорю давеча, давайте Ильича бронзовой краской подмалюю. Пусть, блин, стоит весь золотой! А они – ни в какую. Дескать, не ко времени. Президент, дескать, Ленина не любит, вот и нехрен вождю пролетариата в нашем городе на праздник сиять, выпячиваться….

– Кто они-то? – усмехнулся полковник.

– Дык, эт-то….начальство, – туманно пояснил мужик, и, сплюнув, принялся подкачивать воздух в покрасочный агрегат.

В вестибюле мэрии в этот предвечерний час было пустынно и тихо. Лишь одинокая уборщица елозила шваброй по затоптанному линолеуму, сердито бормоча и шлепая в сердцах сырой тряпкой по полу.

– Где кабинет главы администрации? – спросил у нее Коновалов.

Уборщица махнула рукой в потолок.

– Там. На втором этаже. По лестнице. Да ноги вытирай! А то ходют и ходют…

Полковник хмыкнул. Как все-таки отличается провинция с ее устоявшимися нравами от столицы, где таких вот раздраженных теток в солидных учреждениях давно сменили вышколенные лакеи в униформе – предупредительные и бессловесные…

Он поднялся по крутым ступенькам на второй этаж. Здесь тоже было пустынно и тихо. Глянул на часы. Ну да, опоздал на десять минут. Совещание наверняка началось.

Полковник прошел вдоль дверей кабинетов, рассматривая таблички. Так… «Начальник финансового управления», «Начальник управления сельским хозяйством». Ишь, управления – не отдел какой-нибудь завалящий, – подметил он. Неожиданно в глаза бросилась отличная от прочих, кричащего бордово-кровавого цвета, табличка: «Райком КПРФ». Коновалов присвистнул. Прошел дальше. Кабинетов представителей других партий в здании администрации, по крайней мере, на этом этаже, не было.

Обнаружив, наконец, приемную с чахлым фикусом и цветущей молодой секретаршей, Коновалов представился и прошел в кабинет мэра. Там за длинным столом темной полировки уже сидело два десятка человек. Некоторые были в форме. Взглянув на погоны, полковник определил в них представителей таможни, эмчээс, пограничников и, конечно милиции, куда ж в таком деле без нее!

Начальника президентской охраны узнали, подвинули свободный стул – на почетное место, поближе к мэру.

Глава администрации своим плоским одутловатым лицом и близкопосаженными глазами, гривой густых, с проседью, волос, напоминал доброго льва из детских мультфильмов. У него и отчество оказалось подходящим.

– Сергей Львович, – протянул он крепкую, ухватистую лапу, а потом представил окружающим, – полковник Илья Ильич Коновалов. Гарант, так сказать, безопасности нашего дорогого Первого президента.

Полковник кивнул собравшимся, сел на отведенный ему стул, пододвинул к себе папочку, какие были у всех участников совещания с надписью на обложке: «План мероприятий в честь 300-летия города Козлова».

– Продолжим, друзья, – между тем предложил мэр. – Прежде всего, я бы хотел начать сегодняшний разговор с кратких итогов полугодия. Как же, друзья, сработали труженики нашего города и района в преддверии юбилея? Не могу не отметить, что мы с хорошими темпами, уложившись в агрономически обоснованные сроки, провели весеннюю посевную кампанию. Если бы не проблемы с ГCM, – глава города скосил глаза на Коновалова, – мы управились бы скорее. Цены на горючее, друзья, как известно, запредельные. И мы просим федеральный центр повлиять на ценовую политику, которую проводят нефтяные компании!

Все посмотрели на начальника президентской охраны, который олицетворял здесь в их глазах «федеральный центр», и полковник кивнул сочувственно – дескать, об этой проблеме нам хорошо известно, будем решать…

Он, привыкший к совещаниям такого рода, отключился, не вникая в цифры и факты – сколько заготовили сена и сенажа, какое количество хлеба скосили в валки, каков намолот с гектара, и, открыв папочку, начал с интересом изучать план праздничных мероприятий.

Первый президент высказал пожелание непременно побывать на торжестве в качестве почетного гостя, и теперь Коновалов пытался представить, как будет проходить празднество с тем, чтобы обеспечить бывшему главе государства максимально возможную в таких ситуациях безопасность.

Закончив свое выступление, из которого выходило, что Козлов и его жители встречают наступающий юбилей хоть и без особых экономических успехов, но вполне достойно, мер стал поднимать чиновников, отвечающих за тот или иной участок предпраздничных работ.

Долго мучали начальника местного ЖКХ – толстого, потного мужика, который, то утирая носовым платком лоб, то хватаясь за сердце, бубнил испуганно про побеленные бордюры, стволы деревьев, а больше – про нехватку денег, что не позволяло придать рассыпающемуся в труху от старости частному жилому сектору молодцевато-праздничный вид.

Хмурый подполковник погранслужбы пообещал, что граница в эти дни будет на особо крепком замке. Главный милиционер божился, что криминальная ситуация в городе и районе находится под полным контролем правоохранительных органов. Начальник управления культуры огласил перечень увеселительных мероприятий, которыми порадуют население Козлова.

– А дети, дети будут? – листая план, спросил культорганизатора мэр. – Наше, так сказать, подрастающее поколение?

Тот, огладив «чеховскую» бородку, пообещал твердо.

– Мудот детей обеспечит.

Коновалов удивленно поднял брови, спросил шепотом у потного соседа – начальника ЖКХ

– Что за «мудот» такой?

– Муниципальный детский отдел образования и творчества, – без труда расшифровал тот мудреную аббревиатуру.

Полковник усмехнулся диковинному словечку.

– Директор полиграфическо-издателъского комбината, доложите, что у вас, только быстро, – приказал мэр.

Из-за стола поднялся грузный мужчина и, дальнозорко отодвинув от себя бумажку, начал читать.

– Напечатано поздравительных афиш – цветных, к юбилею -триста штук. Патриотических лозунгов типа «Город Козлов – наша родина», в черно-белом исполнении – пятьсот экземпляров…

Полковник представил, как можно сократить название полиграфическо-издательского комбината и опять улыбнулся, поймав на себе недоуменный взгляд чиновного люда.

–.Будем заканчивать, – предложил мэр и вдруг вспомнил, спохватился. – А где у нас коммунист? Коммунист!

– И-й-al – вскочил, вытянув руки по швам и преданно выкатив глаза, низкорослый мужичонка в кожаном, несмотря на жару пиджаке и в красной, политически выдержанной водолазке.

– Ты чего пришипился, не докладываешь? – строго глянул на него глава города. – Что там у нас оппозиция затевает?

Коммунист достал из кармана блокнот, плюнув на пальцы, перелистал страницы, быстро, как тасует опытный картежник колоду карт.

– В сквере у памятника Ленину гулящие товарищи смогут послушать пластинки из репертуара советской эстрады. Да, еще, – замявшись, глянул на Коновалова, – пикет запланирован. По случаю прибытия Первого президента. Под девизом: «Город Козлов – не для президентов – ослов».

– Козлов – с маленькой буквы? – серьезно поинтересовался полковник.

– С большой, конечно, – стушевался оппозиционер. И, покосившись на главу города, вовсе сник. – А что? Критично, но политкорректно, без указания фамилий…

– Это запрещаю, – отрезал мэр. – Песни пойте хоть до утра. А пикета не будет. Крити-и-чно… – передразнил он коммуниста. – Оппозиция должна быть конструктивной! Критиковать нынче все могут. Хватит, накритиковались. Пора революций закончилась. Давайте работать в одной упряжке!

На этом совещание закончилось. Когда чиновный люд, аккуратно придвигая стулья, покинул кабинет, задержавшийся Коновалов обратился к мэру.

– Лихо это у вас получается. С оппозицией-то.

– Присаживайтесь, Илья Ильич, – предложил тот, тряхнув львиной гривой. – Мы ведь не в столице живем. У меня все под контролем. Им, лидерам оппозиции – что правой, что левой, одно требуется. Кабинет с телефоном. Да-да, не удивляйтесь. Проверено многолетней практикой. Они ж, коммунисты да демократы, по митингам и пикетам бегают до тех пор, пока им должность в органах власти не дают. А мне что, жалко?

– А почему… коммунисты? Представителей других партий я что-то на вашем совещании не слышал.

– Да других-то и нет! Есть парочка демократов – но уж совсем чокнутых. Да, аграрии еще… Но те и без митингов при деле – там в партии в основном руководители хозяйств заправляют.

– Здорово, – восхитился полковник. – А мой-то шеф, пока у власти был, до такого не додумался. Посадил бы главного коммуниста в Кремле, и – без проблем!

– Практика! – со значением поднял палец мэр. – Мы ближе к земле, нам виднее… Как устроились, Илья Ильич? Пожелания?

– Да нет, все нормально. Есть, правда кое-что… по служебной деятельности. Мне бы с начальником местной милиции потолковать.

– Сделаем, – пообещал мэр и, нажав кнопочку громкоговорящей связи, приказал секретарше:

– Начальника райотдела милиции ко мне. Быстро.

Вечером того же дня на одной из элитных дач ближнего Подмосковья встретились двое. Кирпичный забор с рядами блестящей багрово в лучах закатного солнца, и от того еще более зловещей и неприступной колючей проволоки, видеокамеры наружного наблюдения, ворочающиеся грозно, как пулеметы на турелях, да огромные, мечущиеся без привязи тенями, словно выходцы из преисподней, кавказские овчарки, а еще бдительная охрана с зарплатой в пять тысяч баксов, и потому особо старательная и неподкупная – все это исключало появление здесь непрошенных гостей. Высокопрофессиональные спецы из службы собственной безопасности, дважды в день тщательно исследующие каждый квадратный сантиметр поверхности трехэтажного коттеджа, гарантировали отсутствие прослушивающих закладок. И все-таки собеседники предпочли уединиться в ротонде, надежно спрятанной под кроной векового, видевшего иные времена дуба, и оплетенной толстыми лозами дикого винограда.

Хозяин дачи – худощавый, седовласый, с легко угадывающейся в каждом движении военной выправкой указал гостю – человеку, судя по всему, сугубо гражданскому, с заметным брюшком и модной нынче семидневной щетиной на щеках – на кресло напротив, пододвинул скользнувший легко на колесиках столик с закуской, взял в руки бутылку коньяка.

– По рюмочке?

– Уф-ф… – выдохнул, опускаясь в кресло, его гость и энергично замотал головой.

– У нас теперь трезвость – норма жизни. В кабинетах не курят. Мужики с сигаретами по туалетам прячутся.

– Шефа боитесь?

– Еще как. Он, если заметит, и не скажет вроде ничего… А потом при случае обязательно подковырнет. Типа того, что, мол, перекуриваете часто, от того и проблемы в стране не решаются… Одним словом, гэбист. Но я вам, Сергей Иваныч, так скажу. Порядок всегда лучше хаоса – не только в армии, но и в бизнесе. А то как вспомню, какой пьяный клубок по Кремлю еще недавно катался – аж оторопь берет.

– Не жалеете? – остро глянул военный.

– Помилуйте, как можно! – всплеснул пухлыми руками гость.

– Кстати, о прежнем… – хозяин дачи все-таки плеснул коньяку на донышко тонкостенных бокалов – Вы ведь тогда неплохо на толлинге зарабатывали? А теперь эта лавочка прикрыта. Не в обиде?

Собеседник взял протянутый бокал, подышал тонким ароматом коньяка, пригубил, почмокал губами, сказал искренне.

– Я, Сергей Иванович, не квасной патриот, о любви к Родине на каждом углу кричать не буду. И понимаю прекрасно, что для Запада я со всеми своими миллиардами долларов – никто. Более того, подозрительная персона, выскочка. Что мне там делать? За высоким забором виллы прятаться, как Гусинский? Или дергаться, паясничать на манер Березовского? В России я – величина, уважаемый человек. Со мной президент советуется, а там какой-нибудь дворянишко в рваных джинсах, но с графской кровью мне руки не подаст! Не-ет, только с Россией я силен. Только здесь! И за то, что делалось в нашей стране тогда… При первом президенте… Да за это в лагеря надо было сажать, по этапу!

– А я думал, вы либерал, – тонко усмехнулся военный.

– Я прагматик. А прагматики понимают, что политика либерализма – не для нашего государства. Необходим некий этап максимальной концентрации власти в одних руках… Для последующего прорыва. И это невозможно без ограничения некоторых свобод…

– Ну-ну… Нас и так черт знает в чем подозревают, – урезонил его хозяин дачи. – Вы лучше, Борис Михалыч, мне вот на какой вопрос ответьте. Доходят ли до вас слухи, что ребята… скажем так, из прежней команды… всерьез о реванше на предстоящих выборах думают.

– Доходили, конечно. Да пустое все это. Им не о реванше надо думать, а благодарить нас при каждом случае за то, что мы их по прежним делам не замели. А если серьезно, то кого они выставят? Не этих же… кудрявеньких! Кто ж за них проголосует? У нашего-то рейтинг – во! Как у Сталина!

– Я с вами абсолютно согласен. Эти ребята нам пока нужны… Для политического спектра. Вот мы их и терпим. А они бог знает что о себе возомнили. И готовят первый удар с привлечением подконтрольных им СМИ.

– Компру, что ль, вбросят? Так мы вроде им все концы обрубили. У них, кроме рязанской истории, ничего нет. Но про то даже самый отвязанный журналист не напишет. А самое главное, политических тяжеловесов за ними нет.

– Зато деньги пока есть. – Хозяин дачи долил коньяка, глотнул из своего бокала. – И тяжеловес появился. По крайней мере, один.

– Кто?

– Дед. Они его через семью задействовали.

– Так он не соображает уже ни хрена! На что он годен?

– Ну, бумажку-то, что ему подсунут, в слух прочтет. И документ любой, если надо, подпишет. Для них он – идеальный президент!

– Вы сказали, бумажку прочтет? – подался вперед, навалясь животом на стол, гость. – Какую бумажку? Некий текст-обращение? О чем?

– А вы понятливый, – удовлетворенно откинулся на спинку кресла хозяин. – Всe правильно уловили. Скажем так. Есть некий текст, смысл которого по нашим данным, заключается в следующем. Мол, дорогие россияне. В прошлый раз я, понимаешь, ошибся, оставив на хозяйстве вместо себя не того человека. Он, понимаешь, надежд моих не оправдал, повел страну не туда. Вот такая загогулина получилась! И теперь я, дорогие соотечественники, призываю вас отдать предпочтение на выборах…

– Кому? – напрягся гость.

– А хоть кому, – поднеся к губам бокал, пожал плечами военный. – Любой, кого назовет Дед, мигом окажется главным соперником нашего. Представь, как подхватят эту новость мировые информационные агентства! Как бросятся обсасывать такой финт доморощенные дурачки-политологи!

Гость взял коньяк, ахнул в один глоток, как водку, крякнул и закурил, не закусывая.

– Вот, значит, как… – задумчиво пустил он в потолок беседки струйку дыма. – И когда состоится оглашение этого э-э.. политического завещания?

– Та-ак… сегодня у нас понедельник? Вероятнее всего, в субботу, в заштатном городишке, при стечении большого количества народу, и, главное, средств массовой информации. По моим данным, некоторые телеканалы уже выписали командировочные съемочным группам. Город называется Козлов, Слыхали про такой?

– Н-нет.

– Ему в субботу исполняется триста лет. А сегодня, в понедельник, туда прикатил Дед с супругой. Якобы на лечение к местной целительнице. И пробудет там как раз до юбилея. На праздник, естественно, его пригласят – все-таки бывший глава государства, ему – все внимание. Вот тогда он и заговорит. Только…

Гость утер потный лоб.

– Господи, что еще?

– Выступление его может не состояться.

– Удастся отговорить?

– Это вряд ли. Он же упрямый, как… бык. Если что в голову втемяшится… Дело в другом. В него там сегодня стреляли.

– В Деда?! – гость едва не выронил бокал, – Кто?!

– Скорее всего какой-нибудь псих из местных. Но важен… сам прецедент.

– Что это нам дает? – взяв себя в руки, сосредоточился гость.

– Стрелка сейчас ищут. В самом факте покушения есть некоторые сомнения. Пострадавших нет, пули нет, снайпера, естественно, никто не видел. Кроме начальника охраны Первого президента. А его слова к делу, естественно, не пришьешь. Для нас, повторяю, важен прецедент. Есть некто, намеревавшийся убить Деда. И со второй попытки это у него должно получиться.

– У психа?

– У профессионала, – жестко сказал хозяин. – Который, я знаю, есть у вас для выполнения… конфиденциальных поручений. И которого вы немедленно – не позднее завтрашнего утра, обеспечив всем необходимым, командируете в город Козлов.

Гость помолчал, а потом указал на свой бокал, попенял обиженно.

– Что ж вы коньяка-то жалеете? Наливаете не по-русски, чуть-чуть… Такое дело затеяли. Нам с вами теперь без удачи никак нельзя!

Хозяин щедро налил себе и гостю, поднял наполненный до краев бокал, выцедив до дна, сказал, отдышавшись.

– А вообще-то вы правы. С разгулом преступности надо кончать. До чего докатились – президентов убивать начали! У нас, слава богу, не Америка. Мы еще можем, с учетом такого вопиющего злодейства, закрутить гайки. И трудовые коллективы, народ в целом, нас в этом поддержит!

ХI

Ночь ложилась на городок тихо, неторопливо, будто старушка одинокая спать укладывалась. Над поймой реки долго алел закат – словно плюшевый, побитый молью занавес опускался неторопливо между актами скучной пьесы. Но Коновалову созерцать пейзажи родного когда-то городка было некогда. Для него все еще длился беспокойный день.

Полковник не стал посвящать мэра в подробности утреннего происшествия, сказал лишь, что в связи с некоторыми обстоятельствами ужесточает режим охраны бывшего первого лица государства, и предложил отменить намеченное посещение Дедом местной достопримечательности – краеведческого музея с богатейшей и единственной в мире коллекцией пуховых платков. Зато начальнику горотдела милиции рассказал все как есть. Тот – хитромудрый мужик лет пятидесяти, сразу смекнул, какие неприятности грозят ему лично в случае удачного покушения на высокого гостя, и, не переставая жаловаться на нехватку личного состава – кто в отпусках, кто в спецкомандировке в Чечне, пообещал-таки оказать всю возможную помощь.

– Дело это, я так понимаю, деликатное, – говорил он Коновалову, когда они, выйдя из мэрии, остановились на площади со свежевыкрашенным газоном. – Тут покумекать надо. Вeдь в президента кто мог стрельнуть? Тот, у кого есть из чего.

– Ну, оружие-то сейчас не проблема, – пожал плечами Коновалов. – У бандитских группировок целые арсеналы изымают. У вас же бандиты есть?

– Как не быть, – пригорюнился начальник милиции. – Есть, конечно. Только стрелять по президенту они не будут.

– На чем основана такая уверенность? – полюбопытствовал полковник.

Начальник милиции замялся, кашлянул деликатно, ответил смущенно:

– Вы уж меня извините, конечно. Может, мы в провинции чего недопонимаем… Это раньше – политинформацию послушаешь, и тебе все по полочкам разложат – что да зачем в стране происходит… А теперь сами кумекаем… Так вот я так думаю. Наши бандиты в Первого президента не то что стрелять не будут – они ему, если намекнуть только, памятник из чистого золота отольют. В натуральную величину. Потому что никто кроме него уголовникам такой воли за всю историю России не давал…

– Вернемся к оружию, – сухо напомнил Коновалов.

– К оружию… я и говорю, что насчет винторезов пошуровать надо, – с готовностью подхватил милиционер. – Не из дробовика же по президенту долбанули?

– Нет, конечно. Стреляли чуть ли не за тысячу метров.

– А раз так, надо через разрешительную систему в начале поискать, посмотреть, у кого разрешение на хранение нарезного оружия есть.

– И кто же этим займется? – гнул свое Коновалов, – Нужен человек расторопный, ответственный, и… не болтун.

– Дам я вам такого человека! – оживленно пообещал собеседник, заметно радуясь, что таким образом удасться-таки переложить нежданно-негаданно свалившуюся проблему на подчиненного. – Зама своего подошлю. Подполковника Гаврилова. Правда, он сейчас в отпуске… ну ничего, справадим президента… простите, это у меня вырвалось… проводим, то есть – отгуляет оставшиеся дни.

– Гаврилова… Не Иваном зовут? – полюбопытствовал как бы между прочим полковник.

– Ну да, Иван Петрович. А вы его знаете? Да, я и забыл. Говорят, вы из нашего города родом. Земляк!

– Жил… когда-то, – вяло отозвался Коновалов.

– Так вот, Гаврилов вам и поможет. Он у меня за милицию общественной безопасности отвечает. У него все участковые под началом. Мужик он спокойный, дотошный. Да и языком бестолку не молотит. Я его сегодня же к вам подошлю. Пусть впрягается.

Коновалов поблагодарил начальника горотдела за помощь, и, отказавшись от предложения подвести до дачи, пошел пешком по знакомым с детских лет улицам.

Он шел по тенистым выщербленным тротуарчикам, которые не асфальтировали с тех еще, кажется, пор, мимо почерневших от времени заборов, и кривые ветви старых яблонь норовили задеть пыльными листьями лицо, и все здесь внешне осталось прежним, даже остов трактора «Фордзон», брошенный у обочины в незапамятные времена, рыжий от ржавчины, навечно вросший железными колесами в землю.

Коновалов хорошо знал Ивана Гаврилова, учился с ним в одном классе. В ту пору Ванька был, как говорили тогда, «активным общественником», секретарем комсомольской организации школы, носил буйную шевелюру, которую зачесывал назад, подражая известным партийным деятелям, разговаривал с собеседником набычившись, склоняя шишковатый лоб, будто бодаться собирался, отстаивая свои убеждения. Любимым книжным героем его был Давыдов из «Поднятой целины» Шолохова, он и разговаривал так же напористо, не к месту вставляя позаимствованное у бывшего революционного матроса словечко «факт».

– Ты, Илья, не комсомолец, – отчитывал бывалыча он одноклассника Коновалова. – Ты пассивный сторонний созерцатель. – И припечатывал, словно приговор выносил. – Факт!

А юному Коновалову было плохо тогда. Отец его ушел из семьи, он видел, как бьется в нищете, стремясь поставить сына на ноги, мать, работая нормировщицей на кирпичном заводе, а городок жил в ту пору, на закате социализма, в целом, неплохо. В магазинах было шаром покати, но на подворьях частных домов кудахтала и хрюкала сытая живность, которую откармливали в изобилии местные мужички краденным на мелькомбинате комбикормом. Однако на стол семьи Коноваловых от этого изобилия редко что попадало. Потому что с покупателей драли за свою продукцию оборотистые козловцы на рынке три шкуры, и над всем бытом заштатного городка витало зловещее, допускающее к закромам Родины одних, и напрочь отсекающее других, полууголовное понятие «блат».

Ни у Ильи, ни у матери его «блата» не было, перед ними наглухо закрывались те двери, куда то и дело со счастливыми улыбками на лице ныряли прочие горожане. Коновалов страдал от чувства собственной ничтожности, третьесортности, и разглагольствования Ваньки Гаврилова о достижениях социализма доводили его до бешенства.

Илья даже подрался с ним однажды, но случилось это гораздо позже, на выпускном вечере, и не на почве идеологических разногласий, а из-за одноклассницы, Зинки, за которой приударял Ванька, но которая отчего-то предпочла его, Коновалова.

Из той первой любви ничего путного не вышло. Илья уехал после школы в Москву, поступил в пограничное училище, относившееся тогда к ведомству КГБ, закончил, много мотался по стране, пока извилистая судьба не привела его в начале девяностых годов в службу охраны Первого президента.

С тех пор он только раз побывал в Козлове, десять лет назад, на похоронах матери. Примчался спецрейсом на военно-транспортном самолете, постоял на кладбище, глядя, как опускают гроб в холодную глинистую землю, и в тот же день вернулся в Москву, оставив растерянным соседкам, хлопотавшим вокруг поминального стола, пачку тысячерублевок – на обиход могилки и памятника.

С тех пор его ничто не связывало с этим городом. Потому нечаянная поездка нынешняя вызвала раздражение и легкое беспокойство. Так бывает, когда напоминает о себе наболевший и залеченный давным давно зуб. Забыл о нем, успокоился – и вдруг он опять стрельнул болью, ни с того ни с сего, заныл, разбередился…

Подходя к даче, полковник издали заметил топтавшегося у ворот высокого, русоволосого милиционера. Китель на нем был расстегнут по причине летней духоты, фуражку он держал под мышкой, вроде папки для документов. Увидев приближающегося Коновалова, шагнул навстречу, протянув большую сильную руку.

– Здорово, Илья. Сколько лет, сколько зим… – и откинул назад взъерошенные ветерком волосы, обнажив свой упрямый лоб.

– А ты, Иван, вроде не изменился, – улыбнулся Коновалов. – Все такой же… правильный. Страж порядка… Факт!

– Да уж с порядком-то нынче туго, – подметил Гаврилов. – Но стараемся, стережем…

– Не слишком у вас это выходит, – не выдержав, съязвил полковник. – Тебе начальник твой объяснил, что к чему?

– Так, в общих чертах. Отозвал из отпуска, оторвал от дома. Сказал, что поступаю временно в твое полное распоряжение.

Коновалов глянул остро:

– А ты не рад?

– Да ладно тебе… – потупился милиционер. – Мы ж товарищи все-таки… Хоть на старости лет свидились.

Из облака пыли, поднявшегося в дальнем конце улицы, вынырнула светлая «Волга», свернула к даче.

– Кого это несет? – вгляделся Гаврилов. – Номера вроде не наши, не козловские.

– Возможно, товарищ из ФСБ – пожав плечами, предположил полковник. – Он как раз сейчас должен подъехать.

И не ошибся. Тормознув, «Волга» окатила их клубом дорожной пыли. Из машины расторопно выскочил водитель в клетчатой рубашке и синих джинсах и поспешил представиться.

– Майор Сорокин, из управления ФСБ. Не подскажете, где мне найти полковника Коновалова?

– Я перед вами. А это подполковник Гаврилов из городского отдела милиции. Временно прикомандирован для совместной работы, – сделав ударение на слово «временно», и ехидно покосившись на старого приятеля, отрекомендовался Коновалов. Потом, указав на калитку, предложил. – Пройдемся. Вы, майор, оставьте машину здесь, ее мои ребята в гараж загонят. А мы с вами поужинаем, а заодно и план действий обсудим.

– Сразу видно нашего брата, чекиста, – подмигнул Гаврилову Сорокин. – С ужина начинает. Нетипично для столичного начальства. Те любят официальную тягомотину разводить – совещание, заседание… А в конце бутербродик на палочке, величиной с ноготок и глоточек винца.

– У нас тут нравы простые, провинциальные, – усмехнулся полковник. – Мы с президентом питаемся без затей. Пельмени, водочка…

– Эх, хорошо! – с чувством потер ладони Сорокин.

– А можно, это… – деликатно кашлянул Гаврилов. – На президента взглянуть? Я ж его в натуральном образе ни разу не видел. Только на фотографиях, да по телику…

– Там он лучше выглядит. – Коновалов указал на беседку в глубине сумеречного сада, подсвеченную матовой лампочкой, будто аквариум в темной комнате, – Садитесь за стол, а я насчет ужина распоряжусь.

На удивление шустрая при ее тучности повариха быстро принесла глубокое блюдо с исходящими паром пельменями, расставила тарелки, и, правильно расценив легкий кивок полковника, водрузила на середину бутылку ледяной водки, присовокупив к ней три хрустальные стопки.

– Кушайте на здоровье. Все горяченькое, сварку, – проворковала повариха и удалилась, зыбко белея фартуком в сгустившихся сумерках.

Коновалов на правах хозяина разлил водку по рюмкам, предложил, подняв свою:

– Ну, за знакомство! – а когда все выпили, подцепил вилкой пельмень, посоветовал. – Вы ешьте, ешьте. О делах после поговорим…

Тем не менее, разговор о делах начался сразу после второй рюмки, когда Гаврилов поинтересовался простодушно.

– Ты, Илья, мне вот что скажи. Президент – будь то действующий или бывший, фигура заметная. У нас, вон, простых людей чуть ли не на каждом шагу ни за что ни про что грабят да убивают. А на вашего-то желающих немало найдется. Так и пасете его, охраняете днем и ночью?

– Так и пасем, – кивнул Коновалов. – Он без нас – ни ногой…

– Правильно! – захмелев слегка, согласился Гаврилов. – Столько террористов развелось! Дома, понимаешь, взрывают, театры со зрителями захватывают. А здесь – президент! Какой– никакой…

– На террористов вы зря грешите, – неожиданно вступил в разговор Сорокин. – Я статистику изучал. Девяносто процентов тех, кто когда-либо покушался на глав государств, страдали отклонениями в психике. Скажите, Илья Ильич, я прав?!

– К сожалению, – подтвердил Коновалов. – Террористы – это всегда группа. А там, где о готовящемся преступлении знают двое, обязательно информируется третий. Остается эту информацию… м-м… скачать и принять, так сказать, привентивные меры. А вот с психами – сложнее. Такой, если ему в голову втемяшится, что виновник всех его бед – президент, может месяцами его выслеживать, просчитывать места возможного появления… И службы безопасности на таких как раз и прокалываются! Как Рейгана американские спецслужбы пасли, а в 1981 году, в присутствии сотни агентов восемнадцатилетний сопляк влепил в него шесть пуль! Правда, в президента попал лишь раз, зато умудрился ранить еще двух охранников и пресс-секретаря! Или другой пример – президент Афганистана Наджибулла. Сколько на него покушений предотвратили! И машину со взрывчаткой ему подставляли, и снайпер выцеливал. Даже отравить через пищу пытались – все охрана пресекла. А прорвалась к нему и пырнула ножом девчонка. Подносила гладиолусы, и – раз! Тоже, как установили потом, не в своем уме… На Шарля де Голля тридцать два раза покушались. Ему даже крылатое выражение по этому поводу принадлежит. Дескать, если в президента ни разу не стреляли – значит, он не популярен в народе.

– Ну, теперь с этим у нашего Деда все в порядке! – подхватил Сорокин.

– Стрелять – одно, а убить – другое, – строго поправил его Коновалов, – Я ведь догадываюсь, о чем твое, майор, начальство подумало. А не затеял ли старый президент с помощью охранника пиаровскую акцию? И выдумал покушение, чтобы рейтинг поднять? Нет, ребята. Прошу отнестись к ситуации максимально серьезно. В Деда стреляли, причем, профессионально. С расстояния тысячи метров – прямо в яблочко. Если бы я не среагировал на блеск оптики сейчас бы вы некрологи о Первом президенте во всех газетах прочли…

Коновалов говорил, убеждая не только собеседников, но и себя. Потому что, глубже окунувшись в атмосферу сонного городка, он и сам уже начал сомневаться – а не почудился ли ему тот выстрел? Может, и впрямь створка окна блеснула, а потом, ну совпало так – у лица шмель пролетел? Быстрый такой шмель, горячий… как пуля!

– Версию майора Сорокина о душевнобольном я поддерживаю, – продолжил, стряхнув мимолетное сомнение, полковник. – Но и киллера-професоионала со счетов сбрасывать не будем.

– А я так думаю, – отодвинув от себя тарелку, заявил Гаврилов, – что этого стрелка вычислить легче, чем, к примеру, уличного грабителя. А ведь мы грабежи, хоть и не все, но раскрываем! Факт!

– Ну ты, брат, сравнил, – усмехнулся Сорокин.

– А то! – разгорячился милиционер. – В этом городе половина жителей – безработные. Несколько тысяч человек! И, в принципе, любой из них, будучи лишенным средств к существованию, включая женщин и детей, может с прохожего зимой шапку снять или кошелек отнять. А вот в президента пальнуть – совсем другое дело! Тут идея должна присутствовать – раз. Оружие дальнобойное – два. Профессионализм, чтоб за километр цель поразить – три. Таких в Козлове раз-два, и обчелся…

– Идея? – насторожился Сорокин. – Почему обязательно идея? Может, под заказ… Наемник…

Правильно угадав стремление фээсбэшника отвести от себя ответственность за происходящее – идея – значит, терроризм, – Коновалов заметил не без ехидства:

– А тот, кто заказал, не террорист? Я понимаю, что чекистам выгоднее этот выстрел под другую статью подвести.

– Да я не о том, – обиделся майор. – Мы же тоже работаем, информацию получаем… У нас ведь сейчас чуть что – террористы. Как раньше – вредители. Начнем не там копать, только время упустим. Я, например, почти уверен, что стрелял сумасшедший. Или дедок какой-нибудь, на советской власти упертый и реформами обиженный. Вы фильм «Ворошиловский стрелок» видели? У нас таких профессионалов среди стариков сколько угодно. Любой фронтовик. А оружие сейчас достать без проблем можно. На улице найти…

– Насчет дедков из бывших фронтовиков, готовых Первого президента за разор в стране укокошить, вы верно подметили, – серьезно сказал Гаврилов. – Наш реформатор в этом плане покруче Шарля де Голля будет… В смысле популярности у народа.

Коновалов поднял предостерегающе руку.

– Давайте не будем отвлекаться. Так сложилось, что реальной проблемой безопасности президента занимаемся сейчас лишь мы трое. Правда, в Москве мое руководство тоже в этом направлений работает, но… сами понимаете, они далеко, а остановить киллера должны именно мы. А обязанности давайте распределим, направления, по которым начнем работать завтра с утра. Майор Сорокин еще раз через свои источники прочешет преступные группировки на предмет связей с террористическими организациями, местные экстремистски настроенные объединения, особенно молодежные… Ну и возьмет на себя проверку так полюбившейся ему версии о душевнобольном с манией убийства бывшего президента. Вполне вероятно, местные психиатры встречались с подобными пациентами… Договорились?

Сорокин обречено кивнул.

– Ты, Иван, – обратился полковник к Гаврилову, – через разрешительную систему раздобудь список лиц, а также организаций, особенно частных охранных структур, имеющих нарезное огнестрельное оружие…

– Знаешь, сколько таких наберется? – встрепенулся милиционер.

– Подключи участковых. Обратите внимание на то, как хранится оружие. Охотников, у кого есть карабины с оптическим прицелом, в городе наверняка немного, возьми на карандаш наиболее подозрительных. Например, тех же дедков упертых, о которых нам Сорокин рассказывал. Или пацанов, имеющих доступ к оружию отцов-охотников… В общем, не мне тебя учить. Если уж вы грабежи раскрываете, – усмехнулся полковник, – то наш случай можно квалифицировать как разбойное нападение с применением огнестрельного оружия. Так что действуй по привычной схеме. Ну а я с райвоенкоматом свяжусь…

– А там что за дела? – поинтересовался Гаврилов.

– Поговорю насчет ребят, которые в Чечне воевали… в других горячих точках. Особенно снайперами.

Коновалов помолчал, потом решительно разлил по рюмкам оставшуюся в бутылке водку.

– Давайте еще по одной, и спать. Ты, майор, где остановился?

– В гостинице место забронировал.

– В элитной?

– Да нет, в «Доме колхозника». Поближе, так сказать, к народу.

– Ну и добро. Завтра занимаемся по своим направлениям. Встретимся в двеннадцать-ноль-ноль. Здесь, на даче. Обсудим, что у кого прорисовывается.

– А как же президента? Покажешь? – напомнил Гаврилов.

– Спит он уже… – и, заметив, как вздохнул разочарованно милиционер, утешил. – Да увидишь еще. Случай представится.

– Хотелось бы вблизи… Так он завтра с Душновой встречается? Слыхал, на дому ее посетит.

– Возможно, – неопределенно пожал плечами полковник.

– Вот ведь сука! – ругнулся в сердцах Гаврилов. – Умеет же, сука, даже таких людей облапошить!

И Сорокин поддакнул скорбно.

– Поощряем незаконное врачевание, чертовщину всякую на самом высоком, государственном, можно сказать, уровне!

– Ладно, ладно, – примирительно пожал им на прощание руки половник. – Для правителя вера в сверхъестественное – еще не самый большой грех.

– А какой самый большой? – с хмельным упорством настаивал Гаврилов.

– Будто сам не знаешь, – буркнул Коновалов и добавил вполголоса, закрывая за гостями калитку. – Оглянитесь вокруг, олухи, в какой стране вы теперь живете, – и неожиданно для себя подытожил. – Факт!

XII

С утра погода испортилась, поднявшийся с ночи ветер нагнал клочкастые, похожие на грязные комки ваты из рваных матрацев, тучи, зачастил дождь, замутнивший оптический прицел, но стрелок все равно различал каждый кирпичик в стене помпезного коттеджа Дарьи Душновой. Слегка поведя стволом винтовки, он вгляделся в унылую очередь, тянувшуюся вдоль улицы к заветной калитке. Не менее трех десятков человек, прикрывшись зонтами, застыли в ожидании приема целительницы.

Стрелок видел их лица – угрюмые то ли из-за ненастья, то ли по причине болезни, и понимал, что от хорошей жизни к таким, как Дарья, не ходят. В государственных больницах – нищета, хамство персонала, отсутствие лекарств, бесконечные поборы. В частных – дороговизна несусветная, а в итоге нередко тоже шарлатанство, что и у Душновой, только берет она с клиентов все-таки меньше, по-божески… Это бывший президент с жиру бесится, належавшись по заграничным клиникам, даже в Китай, говорят, за здоровьем ездил, а теперь бросился к доморощенным врачевателям, надеется, небось, что они народными средствами, дедовскими способами, молодость ему вернут. У них, знатных да богатых, всегда так-то – пока в силе, носы от родни воротят, а как сбросят с поднебесных высот – куда им? Да к своим, родным, в подол плакаться. Свои-то, мол, простят, поймут, помогут… Нет, шалишь! Раньше о народе думать надо было, когда великую страну разваливал, державу тысячелетнюю, да общественное добро кому ни попадя растаскивать дозволял, когда войну начинал – глупую, на предательстве всеобщем замешанную, на которой тысячи мальчишек положил…. А теперь, вишь ты, о своем здоровье озаботился, цепляется за жизнь изо всех сил… А ты спросил, сволочь, у тех пацанов, что в Чечне под пули боевиков, твоими же подручными вооруженных, подставил, хотят ли они жить? А у тех, кто вовсе не родился из-за реформ твоих долбанных? Может, доведись им жить, они бы, в отличии от тебя, пользу стране, а то и всему миру, принесли! Ну ладно, миру, это, может, и слишком, не те масштабы, но хотя бы родителям своим стали утехой на старость! Так нет, все перечеркнул для них нетрезвый правитель! А теперь пришло его время платить по счетам. Нельзя, чтоб наворотив такого, обездолив стольких, жизнь им искорежив, почивать мирно на лаврах, по больницам да курортам раскатывать, в бассейнах теплых плескаться, есть да пить всласть!

Есть поступки правителей, – думал, нянчая винтовку, стрелок, – которые народ не может прощать. Но народ – понятие расплывчатое, как бы абстрактное. И должен обязательно найтись тот единственный, кто воплотит в себе волю большинства. Народные песни знают и поют все, но слова к ним придумывает кто-то один. Таким выразителем чаяний миллионов, мстителем за обиды, нанесенные стране, станет он, стрелок. И пусть именно здесь, в заштатном городишке, исполнится вынесенный историей справедливый приговор Первому президенту…

Дождь усилился, усеял мелкими брызгами стекло. Снайпер шире приоткрыл чердачное окно, высунул конец винтовочного ствола с насаженной на него пластиковой бутылкой в образовавшуюся щель. Самодельный глушитель мешал точному прицелу, но стрелок был уверен в успехе. С шестисот метров он, бывалыча, в спичечный коробок попадал, а тут такая мишень… В армии ее «коровой» называли. За то, что самая большая, в рост человека. Так что не промахнется. А вот грохот от выстрела ему ни к чему. Потому что, несмотря на готовность к самопожертвованию, он все-таки надеялся уйти незамеченным после поражения цели, раствориться в кривых улочках городка. Для этого ему хватит пяти минут. Охрана у бывшего президента немногочисленная, он теперь точно знал это. После выстрела они, конечно, впадут в замешательство, бросятся оказывать помощь пострадавшему, и лишь убедившись, что врач отставному президенту уже не поможет, кинутся на поиски снайпера. Подтянут милицию, оцепят квартал… На все это уйдет не менее четверти часа. К тому времени он будет далеко от места происшествия. А может быть, и нет. Может быть, подойдет ленивой походкой к толпе, потусуется среди зевак, бросив ставшее ненужным оружие. Ведь винтовка – «левая», через нее стрелка никогда не вычислят… Да, надо поступить именно так. Стреляный заяц, повстречавший охотника, бежит прямо на него. Так в косого труднее попасть. Ну, а если все-таки схватят? Что ж, он знал, на что шел. И даже письмо-завещание приготовил. Его непременно найдут, когда все откроется. Там он подробно написал, почему решился на этот шаг. Да они и сами сразу поймут, едва порог его дома переступив. Ребята неглупые…

Но живым он не сдастся. На этот случай во внутреннем кармане пиджака у него «Макаров» припрятан. С патроном в стволе. Стоит только опустить флажок предохранителя, и – бах! Нет, в тех, кто попытается его остановить, стрелять он не будет. Он ведь не убийца, а мститель. Да, если хотите – палач. Это все-таки разные вещи… А потому, если засветится, то из пистолета – в себя. Вот сюда, чтоб наверняка…

Снайпер невольно потер тронутые сединой, влажные от пота волосы на виске. Потом взглянул на часы. Без четверти десять. Пора бы и президенту появиться!

А вот и он. В дальнем конце улицы вынырнул из-под мутного занавеса дождя приметный синий джип, закачался, как крейсер в штормовом море, на ухабах, тяжело плюхаясь в глубокие лужи.

Стрелок клацнул затвором, вгоняя в патронник тяжелый и маслянистый, будто золотой желудь, патрон. Прильнул к окуляру, поймал машину в перекрестье прицела.

Джип остановился у калитки, обдав брызгами обреченно-безразличную очередь. Снайпер затаил дыхание, ощущая кончиком указательного пальца холодную сталь спускового крючка. Вот сейчас откроется дверца машины. Первым выйдет, конечно, охранник. Осмотрится, определяя потенциальную опасность для бывшего президента, но притаившегося на чердаке стрелка, отдаленного от дома целительницы более, чем на пол-километра, конечно же, не увидит. Вероятнее всего, телохранитель будет смотреть на очередь – понурую и равнодушную. А потом, убедившись, что президенту ничто не угрожает, выпустит его из машины. На то, чтобы прицелиться, у снайпера уйдет две-три секунды. Затем чмокнет приглушенный расстоянием и усеянной мелкими дырочками пластиковой бутылкой выстрел…

Но ни охранник, ни президент из джипа не вышли. Машина застыла, сверкая чужеродно посреди убогой улочки. Зато из калитки выпорхнула Дарья Душнова. Прикрываясь от дождя большим черным зонтом, она сказала что-то, махнув рукой, в сторону очереди, затем подошла к джипу, открыла дверку, и, живо вскочив на подножку, скрылась внутри. Автомобиль взревел, стрельнул облачком белого выхлопа и тронулся с места.

Глядя вслед удаляющейся в дождливую хмарь машине, стрелок понял, что просчитался. Не президент пожаловал в это утро к целительнице, как о том судачили шепотком козловские обыватели, а она помчалась к нему на недоступную пули снайпера дачу!

Стрелок выругался сквозь зубы, опустил винтовку. Заговоренный этот старый хрен, что ли?!

Отсоединив пластиковую бутылку, он спрятал винтовку в длинный брезентовый чехол. Плотно прикрыл створки окна, задвинул для верности шпингалет. Потом поднял с пола лежащий у ног моток шпагата с привязанной на конце килограммовой гирькой, сгибаясь под пыльными балками, зашагал по скрипучему шлаку к выходу с чердака. Запер за собой дверь на простенький висячий замок, и пустынными в этот каникулярный период коридорами школы прошел в каморку, где обитал завхоз.

– Ну как? – озабоченно поинтересовался тот, вставая ему навстречу из-за обшарпанного стола.

– Все нормально. Дымоход в порядке. Вот ключ от чердака. А это квитанция о проведении профилактических работ. Распишитесь.

Завхоз глянул с сомнением на мятый клочок бумаги, исписанный неразборчивыми каракулями, потом на протянувшего его мужика – тоже потасканного изрядно, в брезентовой штормовке, с перепачканным жирной сажей лицом, и, обреченно вздохнув, подписал.

– Все? – поинтересовался он настороженно. – Счет потом пришлете?

– Потом, – хмуро подтвердил мужик. – Пока все.

– И даже на магарыч не попросишь?

– Так ведь все равно не дашь! – белозубо, как шахтер в кинохронике прежних лет, вдруг улыбнулся мужик.

– Не дам, – радостно кивнул завхоз. – Мы ж школа… Бюджетники… Сам понимаешь.

– Ну и хрен с вами, – беззлобно мотнул головой трубочист и вышел из кабинета, волоча за собой инструмент – моток веревки и какие-то палки в брезентовом чехле.

XIII

После полудня на дачу, где временно обитал бывший президент, пришел Гаврилов и вручил Коновалову распечатку данных о владельцах нарезного оружия.

– Ребята из разрешительной системы в компьютер слазили, и в пять минут всех нашли, – не без гордости пояснил подполковник. – Передовая технология! Не то, что прежде – листали бы свои гроссбухи три дня. А теперь – вишь как! Я-то стар уже обучаться, по интернетам скакать…

– Да ничего сложного в этом нет, – успокоил его Коновалов, усадив за столик в саду и просматривая распечатку. – Автомобилем управлять сложнее, чем компьютером. Тэ-экс, что тут у нас… Два карабина «Тигр», «Сайга… Ух ты, СКС!

– Гладкоствольные ружья мы отмели, – пояснил Гаврилов. – Пистолеты ведомственной охраны, само собой, тоже. Есть еще две берданки у сторожей РАЙПО, так мы их не указали. От ржавчины рыжие, патроны дробовые, тридцать второго калибра…

– У вас и райпотребкооперация сохранилась? – удивился полковник.

– А как же! Кто ж соль, керосин да спички по деревням развозить будет? Не частник же… Там одни бабки глухие остались, живут, как при каменном веке – без света, с керосиновыми лампами. Провода-то жулики давно посрезали…

– Ты сам список-то этот видел? – перебил его Коновалов. – Можешь ли указать, кого плотнее… изучить надо?

Гаврилов сдвинул форменную фуражку на лоб, поскреб затылок.

– Если по списку ориентироваться, то глухо. Владельцы карабинов – народ серьезный. Практически все – богатеи местного масштаба. У одного – придорожный ресторан, вы мимо его наверняка проезжали… манты, пельмени, другой скупку цветных металлов держит. Такой, между нами говоря, гад! В половине района электропровода со столбов посрезали – и все к нему. В разгар уборочной, жулики с пяти комбайнов крышки с бензобаков отвинтили – и в скупку. Они, оказывается, алюминиевые. А комбайны три дня простаивали.

– Ну не он же, скупщик-то этот, крышки отвинчивал? – усмехнулся полковник. – И горожанин в поле комбайн курочить не приедет… Ваши же крестьяне и воровали!

– Конечно, – вздохнул милиционер. – Народ, ити его в душу…

– Но в президента этот… гад-перекупщик стрелять не будет?

– Да что ты! Твой шеф ему вроде отца родного! Разве ж без помощи первого президента предприниматель этот, комсомоленок бывший, в инструкторах райкома штаны просиживавший, в богачи бы выбился? Да ни в жизнь!

– А СКС в чьих руках? Оружие боевое, серьезное. Как оно вообще к частнику попало? Гражданину Соловейкину… – прочел имя владельца Коновалов.

– Это депутат местный. Он карабин Симонова себе, когда в облсовете заседал, выхлопотал. Демократ первой волны. В случае коммунистического реванша обещал на баррикадах с оружием в руках общечеловеческие ценности защищать.

– Горя-я-ч, – цокнул языком полковник. – Ну, этот-то, если твой подход к потенциальным убийцам президента верен, только в Сталина мечтает стрельнуть. А как насчет его окружения? Мы ж из истории знаем, что у таких ультрарадикальных родителей и детишки тоже… с приветом. Вдруг его отпрыск с папой в политических взглядах расходится? Или у самого народного избранника крыша съехала? Я на таких-то в Госдуме насмотрелся…

Гаврилов усмехнулся победно.

– Вы, товарищ столичный полковник нас, провинциалов, не дооцениваете. Я же не только список владельцев нарезного оружия составил, но и проверку его хранения с утра пораньше организовал! Мои менты всех подучетных обошли, каждый ствол пощупали, понюхали на предмет запаха пороховой гари. Все чисто! Карабины либо вычищены, сияют, как зеркало, либо наоборот, в таком состоянии, что сразу видать – из них давно не стреляли. И у депутата этого… тоже. Политический режим его идеалам, видать, соответствует, вот он и запер свое оружие правозащитное в железном ящике. Оно там заржавело уже. Так что если кто и покусится на завоевания демократии – он из СКС на баррикаде стрелять не сможет. А вообще-то мои ребята-участковые работают, разнюхивают, что да как. Уже всех жильцов пятиэтажки, из которой по твоему уверению, в президента бабахнули, опросили.

– Что, прямо так и спрашивают – мол, граждане, не видали, тут убийца заезжего президента не проходил? – съязвил Коновалов.

– Ты за кого меня держишь? – разобиделся Гаврилов. – Я ж моих ментов… как это у вас, чекистов, принято выражаться… вслепую использую. Дал им наводку – дескать, президент приехал, хотя и бывший, но меры безопасности соблюдаться должны. И есть, говорю им, сведения у меня, что возле той пятиэтажки вчера мужик с ружьем болтался. Охотничий сезон закрыт, чего ему со стволом по улицам расхаживать? Как бы не вышло чего. В таком вот духе проинструктировал. Походите, мол, по квартирам, поспрашивайте жильцов, не видел ли кто чего? А ты…

– Дa ладно, ладно, – примирительно хлопнул его по плечу Коновалов. – А как, никто ничего?

Милиционер удрученно кивнул. А потом вдруг вскинулся, заволновался, ткнул пальцем, указывая на что-то за спиной полковника.

– Вон он, вон! Посмотри!

Коновалов крутанулся резко, сунул руку подмышку, будто пистолет собирался выхватить, а потом плюнул с досадой.

– Тьфу ты, черт, напугал! Я уж думал, сюда киллер с винтовкой пожаловал… Это ж всего-навсего президент! Что я, Деда не видел? – и рубанул себя ребром ладони по шее. – Он у меня уже вот где. А ты – «смотри, смотри!»

– Гуляет… – выдохнул заворожено Гаврилов.

По дорожке сада, присыпанной ради приезда почетного постояльца скрипучим речным песком, брел Первый президент. В руках он держал несколько яблок падалиц, крупных, зеленых до оскомины, простреленных по бокам червоточинами.

– Вот, Илья, угощайся, – улыбаясь, протянул яблоки начальнику охраны Дед. – Я сам собирал. И вы возьмите, товарищ милиционер, – вручил он одно Гаврилову.

Тот взял растерянно, не сводя глаз с Первого президента.

– Ешьте, ешьте, – добродушно потчевал тот. – Она мытые. Я их в бочке дождевой водой сполоснул. Хорошие яблоки, кисленькие. В них, понимаешь, сплошные витамины! Не стесняйтесь, кушайте, я себе еще наберу. Их в саду много растет. Все яблони усыпаны!

Загребая огромными ботинками песок, Дед заковылял дальше, а Гаврилов крутил в руках незрелое, с коричневой вмятиной от удара о землю яблоко, не зная, что с ним делать.

– Спрячь в карман, дома покажешь, – предложил Коновалов, и, оглянувшись, зашвырнул свое украдкой в кусты.

Подполковник сунул яблоко в боковой карман кителя, пообещал серьезно:

– Засушу… на долгую память, – а потом предложил. – Не желаешь на ту квартирку, из которой вчера стреляли, взглянуть? Там весь вечер вчера оперативно-следственная группа работала.

– Нашли что-нибудь?

– Да до черта, и даже больше! И следы обуви, и отпечатки пальцев, частички пороховой копоти на оконном стекле, а зацепиться не за что!

– Как это не за что? – весело изумился Коновалов. – Порох на стекле означает, что выстрел был! Так что теперь вы этот факт на мою мнительность не спишете!

– Выстрел-то был, – пожал плечами Гаврилов. – Дело за малым – найти того, кто стрелял…

– А следы? Отпечатки пальцев, обуви…

– Да там алкаш местный живет! У него каждый день гопкомпании собираются. Отпечатков пальцев – сотни. Вот со следами обуви интереснее. У самого окошка кирзачами наследили. Сорок третьего размера.

– Вот и ищи эти кирзачи! – посоветовал Коновалов.

– Знаешь, сколько мужиков козловских в таких щеголяют? Тысяч пять, не меньше. И сорок третий размер – самый ходовой. – Гаврилов скептически глянул на свои форменные ботинки, – У меня, между прочим, тоже.

– И у меня, – вздохнул полковник. – Но искать стрелка надо.

– Куда ж мы денемся? – согласился милиционер. – Поищем…

Сложенная из бетонных панелей пятиэтажка вблизи теряла свой городской, чужеродный для бревенчатого да саманного Козлова вид. Там, где обычно разбивают газоны и сажают приятные для глаз жителей мегаполиса деревца, раскинулись огороды. Они начинались прямо под окнами первого этажа, из которых свешивались блестящие жирно на солнце мокрые резиновые шланги, и, змеясь, скрывались в гуще сытой ботвы. Двери подъездов, не в пример бронированным и запертым наглухо в больших городах, здесь были распахнуты настежь, кое-где висели на одной петле. Вход в них охраняли вечные обитательницы лавочек – старушки да толстые, очумевшие у кухонной плиты домохозяйки.

– Нам сюда, четвертый этаж, – указал Гаврилов на второй с торца подъезд, и первым зашагал наверх по ступенькам.

Коновалов, чуть задержавшись на железобетонном крылечке, глянул по сторонам.

Двор довольно пустынный, посторонний человек заметен сразу. Обернувшись к одинокой старушке, глядевшей на него безучастно сквозь толстые линзы очков, полковник сказал вежливо.

– Здрас-с-сте…

– Ась?! – прижала к уху ладонь та, и, нацелившись очками куда-то мимо Коновалова, пожаловалась. – Глухая я, мил человек!

– И слепая, – буркнул вполголоса полковник и поспешил вслед за милиционером.

Дверь в одну из квартир на четвертом этаже была приоткрыта.

– Эта? – кивнул на нее Коновалов и мельком осмотрел вывернутый из паза простецкий замок. – Давно вышибли, – заключил он, коснувшись пальцем потемневшей от времени щепки. – Так она, квартира эта, совсем, что ли, не закрывалась?

– Выходит, совсем, – согласился Гаврилов. – Я ж говорю, блат-хата, проходной двор… Кто тут только не побывал! Так что ворам украсть нечего.

– А хозяин где?

– У меня в кутузке сидит. Но он явно ни при делах. Мы его еще накануне визита президента закрыли… Знаешь, ведь, готовились… всяк на свой лад. А милицию мэр озадачил антиобщественные элементы подальше с глаз долой спрятать, Чтоб, значит, не портили своим антисоциальным видом праздничный облик Козлова. Ну, мы и постарались. Закрыли откровенных -бомжей… до выяснения личностей. И таких вот… домовладельцев.

Гаврилов пнул дверь ногой, распахнул, пропуская вперед полковника. Тот шагнул за порог. В нос шибанула застоялая вонь табачного дыма, векового будто водочного перегара, потерявших первоначальную полосатость от грязи и плоских, как промасленный блин матрасов, прилипших к двум раздолбанным, деревянным кроватям с захватанной жирными пальцами, исцарапанной полировкой.

В детстве Коновалову доводилось жить в бараке, который, должно быть, и теперь сохранился в неизбалованном строительством новых микрорайонов Козлове, и то, что увидел он в этой «нехорошей квартире», напомнило ему тогдашние детские впечатления. Нищета, заставленные рухлядью коридоры, гулкие корыта, развешенные по заросшим паутиной, давно не беленым стенам, печной чад и запах канализации из-под сгнивших полов. Не хватало лишь пьяненьких мужичков с приклеенными к нижней губе замусоленными чинариками «Беломора», сидевших на корточках у дверей своих комнатушек, их визгливых, истерзанных неурядицами жен и худосочных, с заедами вокруг вечно голодных ртов, детей.

«Наверное, – думал грустно полковник, – вся жизнь моя была, по сути, бегством от того барака, ужаса перед ним.» И даже тогда, когда судьба вознесла высоко – немыслимо высоко, если учесть, что стартовать пришлось с приземистого, на дне котлована расположенного Козлова, – подспудно помнил всегда, откуда он родом, и служил еще лучше, добросовестнее, чтобы никогда сюда не вернуться.

Коновалов прогнал отвлекавшие от главного дела мысли, присел на корточки, осмотрел давно не мытый с ошметками засохшей грязи не иначе как с весенней распутицы, пол.

Полковник не сомневался, что следственно-оперативная группа из райотдела обшарила все здесь на совесть. Не тот случай, чтобы филонить. И то, что следов снайпера они не нашли, лишь подчеркивает, что в данной ситуации приходится иметь дело с профессионалом. Ни оружия, ни стреляной гильзы. Отпечатков пальцев, следов ног – сколько угодно. Пока прошерстят всех, кто побывал здесь, идентифицируют, пройдет несколько дней. А второй выстрел может раздаться в любое время.

Коновалов подошел к мутному от пыли окну с чистой полосой на стекле – с этого места, должно быть, брали смыв на наличие пороховых газов, – кончиком пальца зацепил створку, распахнул, глянул наружу. Бывшая обкомовская дача отсюда была не видна, лишь блистала на солнце как новое колодезное ведро ее покатая крыша из оцинкованного железа. Зато подъездная дорога и крашеные зеленой краской ворота – как на ладони. А если наблюдать в оптический прицел – то и нитевидные щелочки в плотном, доска к доске заборе, наверняка разглядеть можно.

Конечно, в прежние времена еще за неделю до визита президента подобную квартирку очистили бы от сомнительных обитателей, закрыли наглухо, под пломбу, но теперь, при скудной охране таких неприкрытых ничем гнезд для снайпера в Козлове могло оказаться сколько угодно. Стреляли из этого окна, а сколько еще таких в старой пятиэтажке!

– Я бы отсюда не промахнулся! – сказал неожиданно за спиной полковника Гаврилов.

– И ты туда же! – усмехнулся, отходя от окна, Коновалов. – То же мне. Ли Харви Освальд нашелся! Лучше в Шерлока Холмса поиграй. Или в Коломбо… Глянь по сторонам, и с помощью дедукции обрадуй меня. Дескать, стрелял гражданин Пупкин, живет в таком-то доме, по такой-то улице.

– Если б попал – легче было искать, – пожал плечами Гаврилов и, поймав взгляд полковника, пояснил смущенно. – Я в том смысле, что выстрел был бы классный. Таких стрелков – раз-два и обчелся. А мазил – несчитано…

– Этот снайпер не промахнулся, – буркнул хмуро Коновалов. – Если б я на блеск оптики не среагировал… Опоздал на долю секунды… – он махнул рукой обреченно. – Хоронили бы сейчас Первого президента со всеми подобающими по статусу почестями…

– А с тобой бы что было? – полюбопытствовал милиционер.

– Черт знает, – покачал головой Коновалов. – Писал бы, наверное, объяснительные… А потом выперли бы по служебному несоответствию.

Гаврилов причмокнул сочувственно, спросил простодушно.

– Интересно, если бы… Ну, покушение удалось… Его бы у Кремлевской стены схоронили?

– Это врядли. Он же всегда против выступал. И Мавзолей все порывался закрыть. Хотя… мне кажется, жалеет теперь. Место уж больно престижное. Туда абы кого не кладут. Только революционеров да реформаторов, – грустно заметил полковник, а потом предложил внезапно. – А давай-ка, Ваня, хозяина этой квартирешки навестим. Он ведь у вас в каталажке сидит? Пойдем, покалякаем, что да как. Авось, идейка-то какая-никакая и прорежется!

XIV

Обустраиваясь в городке, Сорокин решил не выделяться особо из невеликого ручейка командированного люда, и, проигнорировав пустой, бросающийся в глаза провинциальной помпезностью отель, поселился в демократичном Доме колхозника. По причине традиционной невзыскательности и неприхотливости клиентов подобных заведений, одноместных номеров здесь изначально не существовало. Были двух, четырехместные и совсем дешевые, казарменного типа, восьмиместные комнаты, в которых койка за сутки равнялась по цене пачке недорогих отечественна сигарет. Майор, представившись инспектором управления образования области, поселился в двухместном.

Соседом его оказался лысый и толстый, как подрумяненный колобок, добродушный дядька, который при виде нового постояльца сразу полез в холодильник «Морозко», извлек оттуда бутылку водки и толстенный шмат слоистого копченого сала.

– Прошу перекусить со мной за компанию, – по-простецки указал он на стол, домовито пластая перочинным ножом сало и хлеб. – Мы, аграрии, привыкли без церемоний, по-деревенски…

Впрочем, после первой порции холодной водки, разлитой в мягкие пластиковые стаканчики, выяснилось, что хлебосольный дядька вовсе не из деревни, а из самой матушки-Москвы, зовут его Николаем Прокопьевичем и работает он в государственной хлебной инспекции при правительстве России.

– Начинал агрономом на Алтае, – охотно повествовал он, подвигая Сорокину тарелочку с щедро нарезанным, остро пахнущим дымком и специями, салом. – Потом защитил кандидатскую. Безотвальная вспашка, предотвращение эррозии почвы… В общем, не специалисту трудно понять. Пригласили в столицу… Так и превратился в Арбатского фермера. Но связи с селом никогда не терял. Уже лет двадцать по командировкам. Все житницы объездил – вначале всесоюзные, теперь вот российские. Хлеб, он ведь всему голова. Основа продовольственной безопасности государства! Вот вы, к примеру, кто будете? – ткнул сосед пальцем в грудь Сорокина, который, оглушенный с устатка доброй порцией водки, привычно встрепенулся, услышав про безопасность.

– Я… по линии образования, – забыв, как на грex, свою должность-прикрытие, туманно пояснил он.

– Во, я ж говорю – несытое брюхо к науке глухо!

– А великие считают наоборот – как раз-таки сытое, – помотал головой Сорокин. – Вспомните Горького: «Человек – выше сытости!»

– Э-э, батенька! Попробуйте-ка нежрамши учиться! Никакие новые технологии, интернеты в голову не полезут. Американцы не дураки. Они вначале свой народ накормили, а потом сверхдержаву построили. А мы в Союзе все умеренность в еде пропагандировали. И где он теперь, тот Союз? Народ все завоевания социализма, всю великую державу на колбасу и гамбургеры променял!

– Ор-ригинальная точка зрения, но похожа на правду, – поддакнул Сорокин.

– А потому мы, аграрии, и есть главные хранители народной сытости, – витийствовал то ли в шутку, то ли всерьез, Николай Прокопьевич. – А следовательно, государственной мощи. А где, скажите, эта народная сытость хранится?

Майор пожал плечами растерянно.

– Да я… в сельском хозяйстве не очень… в полях, наверное?

– Э-э, с полей еще продукцию получить надо, – довольно заулыбался сосед. – Земелька, она, конешно, кормилица… Но не тот урожай, что в стерне, а тот, что на столе… Хранится народная сытость, батенька, в кладовых наших – элеваторах. Золотой стратегический запас страны – хлеб! И мы, хлеб-инспекция, к охране этого золотого запаса приставлены.

Сорокин кивал понимающе, выпивал послушно – по чуть-чуть, дел на завтра запланировано много, но к водке он устойчив был, этому его в свое время учили, – и думал с завистью о том, что есть же счастливые люди, любящие свое ремесло, которые могут вот так же, как Николай Прокопьевич, публично гордиться своей профессией, жить с душой нараспашку, и взахлеб рассказывать о себе первому встречному, не таясь и не маскируясь.

.– Хлеб, он ведь что? Вернее, кто? Живой организм! – просвещал его, между тем, сосед. – Зерно, оно ж дышит, чувствует. И нуждается при хранении в бережном уходе. Как младенец. И, ежели уход плохой – помереть может. А потому его вовремя поворошить, проветрить, просушить требуется. Согреть в холод и в жару остудить. Следить, чтоб микробы не расплодились, от хворей разных лечить. Все это на элеваторах должно делаться. Не приведи бог, какой катаклизм, а он вот он, хлебушек-то, зерно к зернышку, в целости и сохранности. Но на элеваторах тоже люди работают. Со всеми свойственными им, так сказать, слабостями. Проще говоря – разгильдяйством. Вот я и налетаю на них время от времени – с инспекцией. Что да как, в целости ли общенациональное достояние, в сохранности?

– Так ведь все теперь вроде частное, – удивился Сорокин. – И элеваторы, и запасы зерна.

– – Э, нет! – со значением погрозил ему пальцем собеседник, – на здешнем хлеб из госрезерва хранится. Но это – тс-с-с, – прижал предостерегающе палец к губам Николай Прокопьевич, – большая государственная тайна!

Выболтав майору еще несколько стратегических тайн того же масштаба, сосед повалился на койку и заснул, беззаботно всхрапывая, а Сорокин еще долго ворочался, мучимый бессонницей, которая, конечно же, была следствием хронического стресса, и думал о том, что по выходу на пенсию не пойдет ни в какие коммерческие структуры, а купит избушку где-нибудь в лесной чаще… заимку, да, именно заимку, и будет жить там отшельником, разводить, например, пчел, а временами проверять элеваторы… А потом на него вдруг навалился толстый сосед, принялся душить, и, дыша перегаром, впиваясь сильными, привычными к сохе пальцами в беззащитное горло майора, подвывал злобно:

– К-куда дел золотой запасец?! Слопал?! Вот я нутро-то твое вскрою и верну общенародное достояние!

Сорокин проснулся в ужасе, открыл глаза, по которым резанул беспощадно бьющий в окно солнечный свет, и понял, что наступило утро. Глянул опасливо па соседа, но он, по-видимому, ушел уже давно, встав, как всякий аграрий пораньше и аккуратно заправив за собой койку.

«Нервы», – жалея себя, подумал майор и, нашарив в сумке бритвенный прибор, отправился в туалетную комнату.

Сорокин еще в самом начале служебной карьеры застал период всесилия КГБ, имевшего агентуру практически в каждом мало-мальски значимом учреждении, предприятии, но те времена безвозвратно миновали. Граждане свободной России на контакт со спецслужбами шли неохотно, от сотрудничества отказывались, никакие идейные соображения государственной безопасности их не вдохновляли, а денег на работу с негласными информаторами отпускали столько, что на них позариться мог разве что бомж или ни черта не знающий, выживший из ума пенсионер. А начальство давило, требовало с оперативников списки «доверенных лиц», и те, не мудрствуя лукаво, заносили в них под вычурными псевдонимами ничего не подозревавших родственников, а отпущенные на поощрение «источников» средства пропивали или пополняли ими скудный семейный бюджет.

И все же настоящие агенты были – в основном с той, советской еще, поры.

Встречу с одним из них, известным под конспиративной кличкой Пеликан, майор накануне по телефону условным кодом назначил в кафе на первом этаже Дома колхозника.

Пеликан работал учителем в местной школе, с КГБ, а затем его приемником – ФСБ сотрудничал давно. Лет двадцать назад его подловили на гнусной истории, связанной с любовными играми тридцатилетнего преподавателя и пятнадцатилетней ученицы, пригрозили судом /«вы знаете, что делают с осужденными по этой статье в зоне!»/, оглаской /«с профессией учителя распрощаетесь навсегда!»/, распадом семьи. Впрочем, семья Пеликана и так распалась, жена, будто почуяв неладное, ушла, забрав с собой сына, а вот спецслужба вцепилась намертво и вела, несмотря на смену общественно-политического строя в стране, передавая от одного резидента другому.

Сорокин ранее с Пеликаном не встречался, знал его только по фотографии да редким, в основном пустяковым оперативным отчетам, и потому, когда в бар вошел худой высокий мужчина с длинным клювовидным носом – и впрямь пеликан, – узнал его сразу и помахал приветливо:

– Вениамин Георгиевич! Коллега! Пожалте к моему столику!

Пеликан, в чьей квартире накануне вечером раздался звонок, и безликий голос поинтересовался буднично, можно ли зарезервировать столик в кафе Дома колхозников часиков в десять утра, и ожидавший встречи с оперативником, изменился в лице. Присев на свободный стул, он зашипел заполошно, прикрывая губы рукой.

– Какой я зам коллега?! Вы с ума сошли? Раскрыть меня хотите?! У вас же на физиономии гэбистская принадлежность написана. Как у нашего дорогого президента Путина! Присылают на связь кого ни попадя… Так и ценного агента провалить недолго!

– Ну, Вениамин Георгиевич, чего это вы так перестраховываетесь? – Сорокин кивнул на соседние столики. – Гляньте, вокруг люди командированные, завтракают, пивком похмеляются, и ни о каких секретных делах наших с вами не думают. Я тоже – из управления образования. Инспектирую готовность школ к новому учебному году. Могу и документ соответствующий показать.

– Знаю я, с какого вы… управления, – нервно утирая потный лоб несвежим платком, пробормотал агент.

– Угощайтесь, – пододвинул к нему непочатую бутылку пива майор и подмигнул заговорщески, – для конспирации!

– Для конспирации лучше б водочки, – наливая себе в стакан, буркнул Пеликан.

– Не время, – строго отрезал Сорокин, а потом напомнил задумчиво. – Вот вы, Вениамин Георгиевич, давеча себя ценным агентом назвали…

– Я?! – поперхнулся Пеликан.

– Ну да. Провалите, мол, ценного агента, то да се… Что ж, у вас появилась возможность подтвердить еще раз свою полезность… для органов.

– В смысле? – напрягся тот,

– В смысле дать информацию по интересующим нас вопросам.

– Вот где у меня ваши вопросы, – резанул себя ладонью по худой шее Пеликан. – Думаете легко столько лет вести двойную жизнь, стукачить…

– Ну-ну… – поморщился майор. Он терпеть не мог такого вот интеллигентского самоедства сексотов, и, часто сталкиваясь с подобным по долгу службы, знал верный способ борьбы с муками совести агентуры. – Да, кстати, Вениамин Георгиевич, совсем забыл… Тут для вас… хм… премиальные. – Сорокин достал из внутреннего кармана пиджака тощий конвертик, протянул через стол собеседнику. – Три тысячи рублей. Понимаю, не густо. Но у государства сейчас, как вы знаете, трудный период…

– Вечно у вас… периоды, – оттаял при виде конверта Пеликан. – Раньше, бывалыча, тоже на временные трудности эпохи социализма ссылались. Сунут две сотни рублей – и крутись, как хочешь. А настроения антисоветские в обществе нарастали. И я, между прочим, о том постоянно сигнализировал.

– Расписочку… Вот здесь псевдонимчик черкните, – подсунул ему заранее заготовленный текст майор. Спрятав расписку в карман, он откинулся на спинку стула, с удовольствием осушил стакан пива, и, утирая губы бумажной салфеткой, сказал. – А интересует меня, коллега, информация об экстремистских и террористических организациях в вашем городе.

Учитель икнул, вытаращил глаза испуганно.

– Эк… экстремистских?!

– Ну, это, конечно, громко сказано, – успокоил его Сорокин. – Я имею в виду группировки какие-нибудь тайные… В молодежной среде. Нацболы, троцкисты, маоисты и прочие революционеры…

Учитель тоже приложился к пиву, облизнулся – язык у него оказался удивительно длинным. Не пеликан, а ящер какой-то… Птеродакль! – усмехнулся сравнению майор.

– Сейчас у многих молодых людей мозги набекрень, – грустно кивнул Вениамин Георгиевич. – Наркотики, секс… кхе… да! Ну и социальное неравенство юные умы будоражат. А тут еще взрослые… Некоторые, носящие святое звание учителя… масло в огонь подливают. Наша историчка, например. В КПРФ состоит, и на уроках детям о преимуществах социализма рассказывает. Или математичка, Эсфирь Абрамовна. Тоже… выражения допускает. Однажды Россию страной дураков назвала. Ученикам двойки беспощадно лепит. Недавно по соросовской программе компьютер в личное пользование получила и в класс принесла. Для пропаганды ихнего образа жизни… Ну, вы меня понимаете… вполне вероятно, на ЦРУ работает. Или Моссад…

Сорокин вдохнул обреченно.

– Об этом вы, Вениамин Георгиевич, позднее в отчете напишете. А сейчас меня другое интересует. Что, например, в народе о визите Первого президента говорят? Не высказывает ли кто угроз в его адрес?

– Да разное говорят, – с жаром зашептал Пеликан, забыв уже, что минуту назад комплексовал по поводу своей стукаческой участи. – Ругают в основном. Та же Ксения Спиридоновна… ну, я вам говорил про нее, историю в нашей школе преподает, такое про него буробит…

– Я имею в виду высказывания экстремистского характера, – перебил бесцеремонно майор, понимая, что нужной информации у агента нет. – Займитесь вплотную молодежными группировками.

– Постараюсь узнать, внедриться! – с готовностью кивнул Пеликан, заботливо поправив в нагрудном кармане рубашки конверт с деньгами – не дай бог, выпадет!

– Внедряться не нужно, – охладил его пыл Сорокин. – Так, поспрашивайте невзначай у школьников, учителей. У вас, кстати, доверенные лица среди учащихся есть? На чьи сообщения можно положиться?

– А как же! – с гордостью вскинулся Пеликан. – Есть у меня стукачи… в паре-тройке классов. Растим, так сказать, достойную смену…

Сорокин похвалил сдержанно:

– Вот вы оказывается какой… инициативный… Так вот и поинтересуйтесь у них о настроениях в молодежной среде. И завтра мне – сообщение в письменном виде, встретимся здесь же, в шесть часов вечера.

– Конечно, – подобострастно кивнул Пеликан, и, поняв, что разговор окончен, добавил вежливо. – До свидания, э-э… мы с вами так и не познакомились?

– Зовите меня Семен Семенычем, – серьезно отрекомендовался майор и поднялся из-за стола. – Я выйду первым, а вы посидите чуток. Допейте пиво, пока холодненькое, и – за работу,

Сорокин покинул кафе, и, идя по тенистой улочке, думал скорбно о том, что, какова страна, таковы, судя по всему, и спецслужбы. Разве можно считать Пеликана серьезным агентом? Другое дело – на западе. Там нужным информаторам несусветные бабки платят! Да что говорить об иностранных разведках, когда любая преступная группировка за важную информацию такие деньжищи отстегивает, что ему, майору, впору перевербовываться.

ХV

В горотделе Гаврилов прежде всего выслушал доклад начальника разрешительного отдела по результатам проверки владельцев нарезного огнестрельного оружия. Ничего, что смогло бы заинтересовать полковника Коновалова, она не дала. Практически у всех зарегистрированных в городе и районе охотников карабины и малокалиберные винтовки были тщательно вычищены, хранились, как и положено, в стальных сейфах, исключающих доступ посторонних. А вот депутат, Соловейкин, напротив, не сразу вспомнил, куда запрятал приготовленную для защиты демократии винтовку, а потом, хлопнув себя по лбу, вытащил ее, завернутую в дырявую мешковину, из заросшего паутиной чулана. Рыжий налет ржавчины на затворе и в канале ствола напрочь исключал народного избранника из числа подозреваемых

В ходе рейда милиционеры изъяли у населения три незарегистрированных гладкоствольных охотничьих ружья, один обрез и берданку со сломанным бойком. Все это добро лежало на столе в дежурной части, и после беглого осмотра Коновалов решил, что к покушению на президента конфискованные стволы отношения не имеют.

А вот над списком, полученным из местного военкомата, задуматься следовало, в него попало шестеро козловцев – один с афганской войны еще и пятеро с нынешней чеченской. Гаврилов подчеркнул в коротком перечне фамилий одну. Жарков Александр Николаевич, двадцать два года, сержант запаса, награжденный за участие в боевых действиях на территории Чеченской республики звездой Героя России.

– Снайпером воевал, – скупо пояснил подполковник. – Меня в военкомате насчет него особо предупредили. Импульсивный, неуравновешенный. Безработный. Выпивает крепко. Одним словом – чеченский синдром.

– Герой России – и безработный? – поднял брови Коновалов. – Да его в этой дыре на руках должны носить. Как образчик патриотического воспитания.

– Носили, – вздохнул Гаврилов, – а потом бросили. Неудобным героем оказался. Речи на собраниях говорить не умеет, да и то, образование-то у него – сельское профтехучилище на базе девяти классов. На торжественных приемах напивался и районному начальству грубости разные говорил. Насчет тыловых крыс, обозников… – подполковник сжал губы, пряча усмешку. – Ну а работа – куда ж его, низкоквалифицированного? Устроили на ремзавод, а через полгода уволили за прогулы. Выучился на шофера – права отобрали за аварию по пьяной лавочке. Тюкнул какую-то иномарку, большие деньги задолжал… Короче, выпал он из нашего поля зрения, – виновато признался Гаврилов.

– Вот-вот, уже кое-что, – оживился Коновалов, переписывая в свой блокнот данные Героя России. – Уже горячо… Давай-ка сюда квартировладельца, я с ним потолкую. А ты скомандуй своим орлам – пусть мне паренька того, Жаркова, из-под земли достанут. Немедленно!

Через десять минут помощник дежурного по РОВД лениво впихнул в комнату для допросов задержанных низкорослого кривоногого мужичонку. Одернув замызганный пиджак со свернувшимися в трубочку лацканами, доставленный с интересом глянул на Коновалова, на убогую обстановку, состоящую из металлического стола в пятнах, проступающей из-под коричневой краски ржавчины, на две привинченных к полу табуретки того же тусклого цвета, сел напротив полковника, снял с головы засаленную, как у паровозного машиниста кепку и неожиданно оказался солидно лыс.

– Допрашивайте, сатрапы! – заявил он, попытавшись вольготно откинуться на несуществующую спинку воображаемого кресла, и едва не сверзился с табуретки.

– Осторожно, господин Пузырев, – заботливо предупредил его Коновалов. – Мы, хотя и сатрапы, как вы изволили выразиться, но здоровье наших сограждан для нас превыше всего!

– С чего бы это? – насторожился мужичок. – Хватают ни за что ни про что, садят в кутузку, где бациллы туберкулезные кишмя кишмят… потом о здоровье заботятся.

– Кишат, – улыбнувшись, поправил его полковник.

– Что? – вытаращил глаза Пузырев.

– Кишат, говорю бациллы. Только не в камере ИВС, которую, как меня здешнее начальство уверило, хлоркой три раза в день обрабатывают, а в квартирешке вашей. Я там побывал давеча. Такая антисанитария!

– А вы, позвольте удостовериться, кто такой будете, чтоб по квартирам чужим шарить? – важно осведомился задержанный.

– Я руководитель центра стратегических исследований социальных проблем, – представился Коновалов. – Зовут меня Владимир Савельевич Комаровский. Доктор социологических наук, профессор кафедры… Впрочем, это не важно. Мы с группой э-э… коллег проводим мониторинг… э-э… чтоб вам было понятно, скажу проще. Исследуем глубинную, так сказать, жизнь простого народа на примере малых городов, и вашего Козлова в частности.

– Ученый? – встрепенулся мужичок. – Из Москвы?!

– Из нее самой, – опять изобразил приветливую улыбку полковник.

– И что вас интересует?

– Я ж объяснил. Социальное самочувствие народа…

– Хреновое самочувствие! – веско заявил Пузырев. – Такое, прямо скажу, товарищ профессор, хоть помирай. Реформы эти долбанные народ добивают.

– Ну, народ – это слишком обще, – вошел в роль ученого Коновалов. – А вот вы, конкретная, так сказать… социальная единица. В чем заключаются ваши персональные проблемы?

– Да жить невмоготу стало простому русскому человеку! Союз развалили, государство разворовали, капиталы за границу вывозят, – начал горячо перечислять мужичок.

– Вы к себе, к себе поближе, – терпеливо урезонил его полковник. – Давайте на своем, так сказать, опыте.

Мужичок остолбенело задумался.

– На своем? На своем… Жрать нечего, – он загнул один палец на давно немытой руке. – Выпить, опять же, не на что…

– А вы пробовали… как-то вписаться в нынешнюю действительность? – неожиданно для себя всерьез заинтересовался разговором Коновалов, – Работаете где?

Мужик опять было гордо откинулся на несуществующую спинку, но вовремя спохватившись, удержался на табуретке, вцепившись в ее края грязными руками.

– Я вам так скажу, товарищ профессор. Мы, пролетарьят, изначально против капитала настроены. Его могильщики, так сказать. А потому вкалывать на буржуев не будем!

– А на государство?

– А где оно, то государство теперь? – прищурился Пузырев. – Никаких, понимаешь, социальных гарантий. Рабочих столовых с дешевым питанием нет, – он принялся опять загибать немытые пальцы, – санаториев нет, курорты богатеи захапали. Профилакториев – и тех нет.

– А раньше часто по санаториям ездили?

–.Да, считай, кажный год! Ежели бы профком, гнида, мне, рабочей косточке, путевки бесплатной хоть раз не дал – я б из него душу вынул! Даже за границей побывал. Кажись, в Болгарии… Или Чехии? – он вопросительно глянул на Коновалова. Тот пожал смущенно плечами. – Ну, где вино дешевое?!

– В Болгарии, наверно, – напомнил ему полковник. – В Чехии – пиво.

– Во, блин, значит, Болгария. Мы с ребятами из нашего цеха как перед границей всю водку заначинную выжрали, чтоб, значит, не изъяли, так ни хрена не помню, потом вином отпивались. Вино, помню, там совсем дешевое. Значит Болгария, – удовлетворенно согласился Пузырев.

– Вы раньше на заводе работали?

– Ну да, на тутошнем. Только он закрылся теперь, – охотно вспоминал мужик. – И то, сказать по правде, товарищ профессор, такую хренотень выпускали! Мы лемеха для плугов ковали. Откуем, красочкой покроем – красота! Хоть в сервант дома ставь заместо статуек. А как в поле тот плуг выйдет – бздынь! Лемеха гнутся, ломаются.

– Что ж вы их плохо делали?

– Мы-то хорошо делали, – с гордостью заявил Пузырев. – У меня зарплата знаете какая была? Четыреста рублей советских! В два раза больше, чем у главного инженера… Говорили, сталь не того качества нам поставляли. Не той марки. Да нам-то, рабочему классу, какое дело?! Тогда – не нонешнее время, когда задержки зарплаты пошли. Мы бы свои заработанные из глотки вырвали! Эх, такую страну развалили, – сокрушенно вздохнул мужик. – Не жизнь была – масленица! Одним словом – диктатура пролетариата!

Коновалов покивал сочувственно.

– А теперь на что живете? Где семья – жена, дети?

– Сын в тюрьме, – с вызовом сообщил Пузырев. – Запустили, понимаешь, молодежь, никаких тебе общественных организаций… этого, как его, комсомола! Одни видюшки-порнушки. Жена в деревню к родне уехала. На родственника-фермера батрачит. Так она ж из крестьян… Рабская психология! На любую власть ломить готовы. Все время одно и тоже – хлеб, урожай, надои… Слушать противно! Не-е, это не для меня. Мне, как пролетарию, кроме цепей терять нечего!

– А… друзья? – направил разговор в нужное русло полковник. – Они что ж… тоже пьют по идейным соображениям? А может, среди них и непьющие есть? Те, кто не на словах, а на деле… Помните? Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма… У вас в Козлове такие призраки есть?

– Да сколько угодно! – всплеснул руками мужик. – Я ж говорю – народ в отчаянье!

– Мы, социологи, изучаем общество на примере конкретных групп населения, – строго поправил его Коновалов. – Меня интересует не абстрактный народ, а ваши друзья… Ну, те, кто у вас часто бывает. А может нечасто… Один раз, например, заходил.

– Ну, те, кто часто заходит, к организованному сопротивлению режиму неспособны, – без доли самокритичности осудил собутыльников Пузырев. – Больные люди, хроники, жертвы антинародных реформ – что с них возьмешь?

– А молодежь? – поинтересовался невзначай полковник, – захаживает? У них же тоже сейчас… проблемы. Тюрьму предпочитают армии… Кстати, ваш сын не служил?

– Сел аккурат в восемнадцать, – пригорюнился Пузырев. – Да если б и служил – что толку? Вон, одноклассник его, Сашка Жарков. Героя на войне получил – а что толку? Заходил прошлый раз…

– Стоп! – вмиг сбросив с себя личину добродушного профессора, стукнул кулаком по столу Коновалов. – Когда заходил? По какому поводу? Быстро!

Мужик подпрыгнул на табуретке, изумленно хлопнул глазами, а потом осклабился, догадавшись.

– Ну вот… Я ж так и знал – сатрапы! А то все с подходцем, с хитростью… Спросили – я бы и так сказал. Три дня назад заходил. Про Ваську спрашивал – сына маво. Мол, че пишет, как там на зоне… Бутылку самогона принес. У меня аккурат Лешка Сидякин гостевал, сосед мой. Ну, на троих тот бутылек раздавили. Я уж до того поддатый был, уснул, больше ни черта не помню. Может, они еще выпивали, куда-то пошли да натворили чего – про то я, гражданин профессор, не знаю. А больше вам без адвоката ничего не скажу. Пытать начнете – в Страсбургский суд по правам человека пожалуюсь!

Коновалов надавил на кнопочку под крышкой стола, коротко бросил конвойному.

– Уведите, – и первым вышел из кабинета.

ХVI

Обитал Сашка Жарков с матерью на окраине городка, в районе, именуемом с дореволюционных еще времен «Нахаловкой», где и номеров-то на домах не было. И потому водитель милицейского «Уазика», везшего Коновалова с Гавриловым, поплутал изрядно, прежде чем по подсказке соседей нашел низкорослую мазанку Героя России. Избушка опиралась саманной стеной о ствол высоченного тополя, который не позволял ей окончательно завалиться набок.

Решительно распахнув скрипнувшую жалобно под его натиском калитку, Гаврилов шагнул во двор первым, а Коновалов подстраховывал его сзади, держа руку запазухой на рукоятке пистолета и удивляясь бесшабашности подполковника, граничащей с непрофессионализмом – все-таки главного подозреваемого задерживать шли, снайпера с боевым опытом. По-хорошему, самим соваться сюда не следовало, но все приданные милицейские силы были в разгоне – шерстили «блатхаты», проверяли поднадзорный элемент, проводили сплошные подворные обходы, устанавливая личности приезжих и набивая изолятор временного содержания при РОВД теми из них, кто вызывал подозрение.

Прокурор города, видя такое нарушение законности, встал было на дыбы, но после звонка из головного ведомства вошел в положение и согласился потерпеть правовой беспредел два-три дня – вплоть до отъезда престарелого президента. А потому Гаврилов предложил Коновалову, не отвлекая людей, «прошвырнуться» по этому адресочку вдвоем – что, мол, они, в случае чего, с сопливым пацаном, хотя и героической биографии, не справятся?

Однако умение Коновалова мгновенно выхватывать оружие и поражать противника не целясь, «от живота», на тихой улочке не потребовалось. Навстречу им с хрипатым лаем кинулась лишь собачонка, от которой Гаврилов отмахнулся небрежно сорванной по пути хворостиной. От такого пренебрежения к себе собачка и вовсе впала в истерику и забилась с визгливыми стенаниями под низенькое, в три ступеньки, крыльцо.

На лай дворняжки из дальней сараюшки вышла толстая, одутловатая тетка. Неприязненно глянув на гостей, звякнула пустым цинковым ведром, подошла, подбоченясь.

– За Сашкой пришли? Хоть бы постыдились за такую мелочь мальчишке нервы трепать. Он и так на войне контуженный, а тут еще вы… Давеча его прокурор вызывал, и участковый допрашивал. Может, посадите ишшо? За геройство-то? На войне уцелел, так теперь дома добивают…

Она неожиданно заплакала, утирая слезы рукавом застиранного халата, и Гаврилов взял ее за плечо, попросил сконфуженно.

– Ну чего ты, Наташка, чего? Я вон к тебе старого знакомого привел. Ты Илью-то помнишь? Мы ж с ним в одном классе учились. Он за тобой, на второй парте в ряду возле окошка сидел, вспомнила? Вот он, Илья-то, гляди. Мы просто так завернули, повидаться. А ты нам про Сашку, да в слезы!

Теперь и Коновалов узнал в располневшей, состарившейся безнадежно женщине одноклассницу – простоватую хохотушку Наташу Мельникову, не красавицу, но вполне симпатичную в ту пору девчонку, и содрогнулся внутренне – что делает с людьми такая вот нищенская, беспросветная жизнь!

– И впрямь, Илья! – улыбнулась смущенно сквозь слезы хозяйка. – А важный-то какой, прямо министр! В костюме, при галстуке…

– Да это так… в командировке я… проездом, – бормотал растерянно Коновалов.

– Где живешь-то?

– В Москве…

– А мы вот тут… перебиваемся… – Наташа опять всхлипнула, потом спохватилась. – Ну, айдате в дом, че на дворе-то стоять. Мы с сыном хоть и не роскошествуем, но угостить найду чем. Картошечки поджарю, сальца нарежу, зелень в огороде своя – не покупная. И выпить чего найду, за встречу-то, – став на миг прежнее, узнаваемой, озорно подмигнула она.

– Мы к сожалению, торопимся, – виновато развел руками Гаврилов. – Я говорю – проездом. А что с Сашкой-то? Я ж в милиции работаю – а что с ним приключилось, не слышал. Где он?

Наташа опять закручинилась.

– У нас ведь, Ваня, как? Пока сына растишь одна, поишь, кормишь, одеть стараешься, чтоб не хуже, чем у людей – он никому не нужен, кроме матери-то. А как вырастет – так повестки из военкомата начинают слать, мол отдавай долг Родине. А чего мы ей с Сашкой должны? Детские пособия – и те через пень-колоду платили. Раньше-то, при Советах, хоть детский садик почти дармовой был… А за комбикорм тот треклятый мы уж и штраф уплатили…

– Какой комбикорм? – удивился Гаврилов.

– Да тот, что они с соседом, Третьяковым Егором, со свинокомплекса унесли.

– Украли, что ли?

– Ну, да. Так получается. Я уж его корила-корила, зачем взял? А он: все тащат, и ничего. Что я, грит, геройством своим два мешка комбикорма не заслужил? Вот и сцапали их, с соседом-то. Тот-то старый уже, пенсионер-инвалид, от него отстали. А моего теперь затаскают. Неужто посадят за комбикорм тот?

– Не посадят! – твердо пообещал Гаврилов. – Я разберусь.

– Поросенок у нас, – всхлипывая, говорила о своем Наташа. – Как по нонешним временам без поросеночка? Мясо-то на базаре почем! А с кормами худо было. Счас-то вон картошка пошла ранняя, тыквы насадили, кабачков. Теперь-то прокормим. А тогда трудно было, с кормами-то. Так мой Сашка чужого отродясь не брал, а тут вроде общее. Оно ж акционерное общество теперь, свинокомплекс, а тот же колхоз. И все тащат. Начальство вагонами да машинами крадет, а колхозники мешками да тележками. Вот и моего угораздило. Ты… вы, Ваня, уж посодействуйте, чтобы парня не трогали. Так-то он хороший у меня. И для государства – герой! Только ты найди его поскорее, пока он беды большой не сотворил!

– А где он сейчас? – насторожился Гаврилов.

– Ой, и говорить страшно. К бандитам подался, – округляя глаза, шепнула мать.

– К банди-и-там…. – Гаврилов глянул многозначительно на Коновалова. – Это к каким же?

– Да к братьям Кабановым. Ты че ж, милиционер, а бандитов наших не знаешь? Сашка грит, с ними, если и посадят, так хоть будет за чо. У нас, грит, в стране, чем больше наворуешь, тем меньше срока дадут! Возьму, грит, oтрез и добуду нам с тобой на житье сытное!

– Отрез? – переспросил Коновалов.

– Ну да, отрез. Вон, в сарае деревяшка и железки отпиленные валяются. Вроде как от ружья. А Сашки третий день нет. – Она опять громко всхлипнула.

– Обрез, – хмуро догадался Гаврилов.

– Лихой парень, – покачал головой полковник.

– Да уж. Героя и сейчас за просто так не дают, – подтвердил милиционер. – Пойдем, поглядим, что там в сарае наш воин напилил.

На полках из неструганных досок они без труда нашли кусок приклада и обрезок ствола.

– Тулка. Одноствольная, двенадцатого калибра, – изымая вещдоки, со знанием дела пояснил Гаврилов. – Правда, на тысячу метров из обреза не пальнешь…

– Зато в упор можно, – возразил Коновалов.

– Ты уж найди его, Ваня, сделай внушение, – провожая гостей до машины, семенила позади Наташа. – Один ведь он у меня. Безотцовщина. Найдешь, а?

– Обязательно найду, – серьезно подтвердил Гаврилов, прощаясь. Усевшись на переднем сиденье «Уазика», бросил водителю. – Давай к Кабанам.

– В коттедж или на заправку? – включая зажигание, уточнил тот.

– На заправку, – и пояснил Коновалову. – У них там что-то вроде офиса. Все братки с утра собираются.

– А эти… братья Кабаны – и впрямь бандиты! – полюбопытствовал полковник.

– Теперь их занятие бизнесом называется, – скривился Гаврилов. – У братьев бензозаправка с этим, как его… мотелем, что ли, ну, вроде бара и гостиницы, два магазина, несколько шашлычных на трассе понатыкано. Ну и рэкет, само собой. Щипают мелких предпринимателей из местных. Заправляет всем старший Кабан, Стасик. Дважды судим – за изнасилование, по малолетке еще, и разбой, депутат горсовета, между прочим – не хухры мухры!

– Чего ж вы, такого-то во власть допустили?

– Народ избрал, – пожал плечами Гаврилов. – Ему, как говорится, видней.

– А младший?

– Младший, Вадим, так, на подхвате. У нас в милиции работает.

– В милиции?!

– А что? Не судим, юридический институт закончил. Так что работа в правоохранительных органах – его конституционное право. Так нам кадровики из УВД объяснили. Их, видать, неплохо подмазали. Тем более, что официально у нас на младшего ничего нет. Работает в отделе борьбы с преступлениями в сфере экономики. Дела ведет, кого-то жучит… Я так подозреваю, что тех, кто старшему Кабану не отстегивает. Но жучит по правилам, за действительные нарушения, так что формально – не придерешься… А у вас в Москве что – не так?

– Так, – скорбно согласился полковник. – У нас таких кабанят во всех ведомствах полно. И в МВД – целая свиноферма.

Бензозаправка, расположенная на въезде в город, напоминала сказочный теремок, выстроенный из свекольного цвета кирпича в новорусском стиле – с башенками, балкончиками, украшенными решетками стального литья. У парадного входа в «мотель» красовался припаркованный «Нисан» золотистого цвета. Рядом с ним стоял плотный мужик лет сорока. Из-под расстегнутой до пупа рубахи того же, что и «Нисан», оттенка, виднелась витая, с палец толщиной, золотая цепь с массивным, похожим на копченого леща, поповским крестом. Мужик, щурясь от солнца, всмотрелся в милицейский «Уазик».

– Старший Кабан, – пояснил Коновалову, выбираясь из машины, Гаврилов, и обратился к мужику, не здороваясь.

– Ну, ты Стас, прям весь золотой!

Мужик оттопырил губу, смерил подъехавших с головы до ног презрительным взглядом, сказал, поигрывая брелком с ключами – золотым, конечно же!

– Я думал, Вадька со своей ментурой приехал. А с вами мне разговаривать некогда. По делам уезжаю. Жрать хотите – идите в бар. Вас там на халяву покормят. И выпить дадут!

– Нет, Кабан, мы к тебе не за дармовой жратвой пришли, – неприязненно щурясь, заявил Гаврилов. – Разговор есть. Дело серьезное.

– Я для тебя, мент, не Кабан, а Станислав Сергеевич, – вскинулся мужик.

– Ну-ну, Кабан, чего расхрюкался, – улыбнулся недобро милиционер. – Пойдем в дом, потолкуем. Тобой вот… товарищ интересуется. Или боишься один, без дружков своих, с представителями правоохранительных органов общаться?

– Срал я на таких представителей, – огрызнулся Кабан. – В этoм городе мне бояться некого, – и зашагал все-таки, не оборачиваясь, в зарешеченный теремок.

В просторной биллиардной два здоровых парняги лениво гоняли по зеленому сукну крупные, как яблоки белого налива, шары. Те сталкивались с костяным звуком и медленно, будто нехотя, скатывались, как в гамаки, отдыхать в сетки луз.

– Мордоворотов-то убери, – предложил Гаврилов. – У нас беседа конфиденциальная.

– У меня от пацанов секретов нет.

– Зато у нас есть.

Кабан мотнул головой в сторону двери, скомандовал парням.

– Пр-с-с.

Тe, глянув исподлобья на непрошенных гостей, уложили бережно кии и вразвалку вышли.

– Где Сашка? – буднично поинтересовался Гаврилов.

– Какой Сашка? – высокомерно поднял тяжелый подбородок Кабан.

– Герой России. Я знаю, что он в твою бригаду подался.

– В какую бригаду? Ты чего, мент, мне тут впариваешь? А это еще что за пидор в галстуке? – он ткнул небрежно пальцем в грудь Коновалова, но тут же вдруг крутанулся на месте, вначале наклонился вперед, потом откинулся не полусогнутых ногах назад, захрюкал и впрямь по-кабаньи, – Ухр-хры-ы…

Это Коновалов, перехватив указующий перст Кабана, вывернул ему правую руку за спину, и, потянув золотую цепь на шее, закрутил намертво, так, что крест протестующе поднялся на кабаньем кадыке, как над могилкой.

– Перейдем к получению информации методом тактильного воздействия на источник, – легко, с усмешкой удерживая нелепо раскорячившегося огромной жабой посреди биллиардной мужика, терпеливо, будто преподаватель для непонятливой аудитории, пояснил свои действия полковник. – Ты, Иван, следи за его зрачками. Как расширятся, скажи мне. Значит, объект дозрел.

Гаврилов шагнул вперед, пристально вгляделся в налитые кровью глаза Кабана.

Кажись, расширяются.

Коновалов чуть отпустил цепь.

– Х-хры. Ты… хто такой? – удушливо просипел Кабан.

– Узнаешь… когда-нибудь, – шепнул ему в ухо полковник. – А сейчас колись. Иначе я тебе сначала руку сломаю… Вот здесь, в плечевом суставе. А потом придушу.

– Дa за меня… хр-р… тебе такое будет… – упирался Кабан.

– Ничего мне не будет, – уверил его, опять закрутив туже цепь, Коновалов. – Спишем тебя, как жертву бандитских разборок.

– В ведомстве, которое мой товарищ представляет, это запросто, – веско подтвердил Гаврилов.– Так что говори по-хорошему. Нам ведь от тебя, если разобраться, сущая мелочь нужна – Сашку сдать.

Полковник опять ослабил цепь.

– Ух-хр… – вздохнул шумно Кабан. – Что вы, в натуре, мужики… навалились…

– Давай, говори, – подбодрил его Коновалов.

– Да я… уф-ф… Я ж ничо… Сашка этот мне на хрен не нужен. Пришел, прими, грит, в братки… Я ж брать-то его не хотел… Они ж, чеченцы, после войны на всю голову отмороженные. А у нас с умом, с подходом нужно. Ну и взял его – вроде как с испытательным сроком. Думаю, будет психовать, на клиентуру дуром бросаться – выгоню.

– Где он сейчас? – напирал Гаврилов.

– Да на рынке, где же еще. С пацанами моими… стажируется.

Коновалов отпустил Кабана, и тот рухнул грузно на колени, замотал головой, массируя шею. В биллиардную осторожно заглянул один из давешних парней, вытаращил глаза на поверженного пахана.

– Пшел вон! – рявкнул тот.

Парень мгновенно, словно испуганное привидение, растворился в дверях.

– Поехали на базарчик. Тут недалеко, – не обращая больше внимания на Кабана, заторопился Гаврилов.

ХVII

Воодушевленный выпитыми с утра натощак двумя бутылками пива, а еще больше – конвертом в кармане, Пеликан вышел из Дома колхозника в приподнятом настроении. Он решил сразу же, не теряя времени, приступить к выполнению очередного задания. Никакого плана у него не было, да и быть не могло. Террористы, экстремисты, группировки какие-то… кто ж знает, где их искать? А вот послушать, что говорит народ о визите в городок Первого президента, вполне реально, Для этого всего и надо-то сходить на местный базарчик, потолкаться у прилавков, да и прислушаться, о чем люди судачат. Авось, что-то и проскользнет в их болтовне интересное.

Даже если бы Пеликана не завербовали в свое время ловкие гэбисты, он все равно рано или поздно стал бы стукачом. Ему нравилось выслеживать и вынюхивать чужие секреты. Знания о тайных пороках и дурных поступках окружающих, внешне вполне добропорядочных людей, успокаивали его, внушая чувство собственной полноценности.

Дело в том, что Пеликан, в миpy учитель естествознания Вениамин Георгиевич Воскресенский, был конченным педофилом. Эту горькую правду о себе он узнал не сразу. Ему казалось сперва, что профессию школьного учителя он избрал, исходя из высоких побуждений, с юности любя возиться с детьми, и потому стремился всегда находиться ближе к ним, сеять в их душах «доброе, разумное, вечное». И лишь годы спустя стал замечать, как неудержимо тянет его погладить маленькую головку с тонким хвостиком заплетенных в бантик косичек, как дрожит при этом его рука и учащается сердцебиение, а язык непроизвольно облизывает разом пересохшие губы.

Он долго боялся признаться себе в своем пороке, даже попробовал жениться, но, увы, двадцатипятилетняя супруга, женщина по общепринятым понятиям довольно эффектная, в сексуальном плане привлекала его не больше, чем восьмидесятилетняя старушка. Брак развалился, и с тех пор Пеликан оставался один на один со своим тайным, порицаемым общественностью вожделением.

У него хватало интеллекта противостоять этому безумному с точки зрения традиционного большинства желанию, тем более, что в последние годы появились для таких как он всякого рода виртуальные отдушины – порножурналы, видеокассеты, Интернет, но тогда, двадцать лет назад, он не выдержал, перешел дозволенную грань с девчонкой-двоечницей и… попался.

Бледный, окостеневший от ужаса, он лопотал суровым милиционерам что-то о безумной любви, приводил примеры из литературы, отчего-то Тургенева /Набоковской «Лолиты» тогда еще не читали/, следователи хмыкали скептически и, как говорится, шили дело с обескураживающей, не оставляющей надежд неизбежностью. А потом вдруг возник в мрачном кабинете улыбчивый человек в штатском, внимательно выслушал сбивчивые оправдания учителя, и все сразу устроилось. Уголовное дело прекратили, ту девчонку, довольно развязную, справедливости ради надо отметить, для своего возраста, спровадили в другую школу, а молодой улыбчивый человек, оказавшийся оперуполномоченный УКГБ, предложил Вениамину Георгиевичу взять оперативный псевдоним «Пеликан».

Платили за сотрудничество гэбисты не слишком щедро, хотя приварок к зарплате педагога оказался все-таки заметным, но Пеликан работал не столько из-за денег, и даже не из-за страха оказаться в зоновском «петушатнике», сколько из искреннего интереса, превратив стукачество в своеобразное хобби. Второе по значимости после просмотра дефицитных в те годы порножурналов.

Начало восьмидесятых годов стало для осведомителя порой расцвета. Его резидентов интересовало буквально все – что говорят и думают козловцы о партии и правительстве, о местных органах власти, об афганской войне, как комментируют в народе постановления последнего пленума, кто слушает забугорные радиоголоса и рассказывает политические анекдоты.

Свои агентурные сообщения Пеликан строчил, не выходя порой из учительской – достаточно было послушать коллег, заведя с ними разговор о продовольственном и вещевом дефиците, о прочих тяготах социалистического бытия. Правда, для его болтливых не в меру собеседников такие откровения внешне ничем плохим не кончались – никого из них не арестовали, не сослали за Уральский хребет, ну, может быть, в должности не повысили, в турпутевке за рубеж отказали – так все это мелочи, и в этом плане совесть Пеликана была чиста.

В начале девяностых о нем будто забыли на несколько лет, потом опять вспомнили, вышли на связь, но сведения о том, как ругали ельцинский режим нищенствующие учителя, новых кураторов из ФСБ уже не интересовали. И конвертики при встречах Пеликана с резидентами становились все тоньше, хотя сейчас денежки их доверенному лицу были ох как нужны! Ночные бдения у экрана компьютера, платные порносайты стоили немало.

И вот, наконец, долгожданная встреча с человеком из «конторы», солидный гонорар и задание – не так себе! От сознания того, что вновь востребован «органам», и жизнь вновь обретает некий высокий, государственный даже смысл. Пеликан засуетился, забил копытом, словно старый кавалерийский конь при звуках полковой трубы…

На базарчике, который работал лишь в первой половине дня, с утра было многолюдно. Торговали здесь в основном местной снедью – мясом, молоком, поспевающими дружно на окрестных огородах овощами, но были и заморские фрукты, которые раньше лишь в Москве купить можно было, да и то отстояв очередь, – бананы, апельсины, ананасы… Народ неторопливо плыл мимо прилавков; приценивался, торговался, взвешивал и покупал. Ни о каких президентах, террористах ни покупатели, ни продавцы не рассуждали. Потыкавшись туда-сюда и купив еще бутылку пива, Пеликан отошел в закуток между двух киосков, встал, прихлебывая из горлышка, прислушиваясь к разговору трех быковатых парней, выпивавших за пластиковым столом по соседству.

– Что-то ментуры сегодня понагнали, – досадовал один из них, смачно чавкая колбасой, откусывая куски прямо со шкуркой от увесистого батона. – Рейд у них какой, или че?

– Темнота, – укорил его товарищ – такой же плотный, короткостриженный. – У нас же этот в гостях… Ну, как его, который президентом-то был?!

– А мне все президенты по барабану, – рыгнув сытно, бросил на стол погрызанную колбасу первый. – Я политикой не интересуюсь. Давай еще водочки выпьем. За Сашину стажировку. Штоб, значит, все нормалек прошло!

– Мне тоже политика не интересна, – разлил водку на троих его приятель. – А только менты этого президента пасут, чтоб, значит, чего не вышло. Беспорядков каких, или чо. Значит, и нам осторожнее надо быть, а то заметут по запарке – отмазывайся потом!

– Кабан отмажет… А президента здесь охранять не от кого. Эти лохи, – парняга пренебрежительно мотнул головой в сторону рыночной толпы, – Любой властью довольны. И мы тоже. Я, дело прошлое, на малолетке еще при коммуняках сидел. Так там все на уши наезжали, воспитывали. Это, деточки, нехорошо, это, деточки, нельзя… И сейчас то же самое. Теперь ко мне мент без адвоката вовсе не подходи! Я свои права знаю…

– Ерунда это все! – встряхнулся вдруг осоловело молчавший до этого третий парень.

– Ты че буробишь?! – нахмурился на него первый. – Тебя, бля, на помойке нашли. Отмыли, прикид новый дали, спортивный костюмчик – «Адидас»! Фирма! Вот и сиди, слушай, чо старшие говорят!

– Я про то, что ментов для охраны нагнали, – упрямо тряхнул головой парень. – Ерунда это все! Щас знаешь как?! – он качнулся за столом пьяно, прицелился воображаемой винтовкой. – Оптика мощнейшая. За километр – бац! И нет вашего президента!

– За километр? Гы-гы-гы, – загоготал один из собеседников. – Ты че, в натуре, из пушки по нему палить будешь? Или из этой… как ее… Ракеты класса земля-воздух?!

– 3-зачем из ракеты? – обиделся парень. – Я б его из СВД запросто за километр снял.

– Что за СВД? – заинтересовался собеседник.

– Снайперская винтовка Драгунова. У меня такая в Чечне была. Я из нее на восемьсот метров в спичечный коробок попадал!

Пеликан, обмерев, слушал этот разговор, еще не веря в удачу. Вот же они, экстремисты! Сидят свободно за столиком, водку пьют, а между делом об убийстве Первого президента толкуют!

– А ты, Сашка, в людей попадал? В чечиков? – спросил один из парней.

– Попадал. Только б лучше в этого президента, который войну затеял, попасть. Тогда б ничего не было! – пригорюнился Сашка.

– Вo, блин, герой! – осклабился его приятель. – Давай за это и выпьем!

Пеликан сорвался с места, зашагал споро, раздвигая толпу, лихорадочно повторяя про себя приметы парней. «Тpoe. Все плотные, стриженые. У одного передние зубы выбиты. У другого татуировка на правой кисти – „Вован“. Третьего Сашкой зовут. Белобрысый, среднего роста. Без особых примет. Тихоня. Такие, говорят, самые опасные!»

Решив, что его куратор из ФСБ остановился, вероятнее всего, в Доме колхозника, раз и прошедшую, и предстоящую встречу назначил в тамошней забегаловке, Пеликан, распираемый важной информацией, направился туда.

Он даже заготовил фразу, которой намеревался сходу огорошить резидента: «Промедление, Семен Семеныч, смерти подобно, – заявит он ему. – Жизнь Первого президента России в опасности!»

Ворвавшись в вестибюль Дома колхозника, Пеликан сразу бросился к окошечку регистрации и только тут сообразил, что фамилии Семена Семеныча не знает, да и имя-отчество слишком похоже на вымышленные. Махнув в отчаянье рукой на вопрос регистраторши:

– Вы, гражданин, к кому? – он рванул по лестнице на второй этаж и там огляделся растерянно.

В гостиничный коридор выходило двенадцать дверей – по шесть в каждом крыле. В отчаянье Пеликан дернул одну ручку двери в унылом ряду номеров, потом другую – заперто.

«Может, подскажет кто? Семен Семеныч мужчина без особых примет… но все же! Да ведь он говорил, что работает под прикрытием инспектора областного управления образования! – размышлял судорожно учитель, – А, значит, и в гостиничной картотеке то же место работы написано! Спрошу регистраторшу – мол, где тут товарищ из области проживает? Она сразу вспомнит.»

Определившись так, Пеликан механически потянул на себя ручку очередной двери, и она неожиданно распахнулась. Заглянув в номер с намерением извиниться за нечаянное вторжение, он неожиданно увидел там такое… такое…

Ему показалось, что он сходит с ума. Но не с трех же бутылок пива! Случалось выпивать и больше, много больше, и – ничего. А тут – прямо галлюцинация. Ибо таких совпадений в реальной жизни попросту не бывает!

Отпрянув за порог, словно на него из номера кипятком плеснули, Пеликан пулей пронесся по коридору, спустился, перепрыгивая через три ступеньки, по лестнице, и выскочив на улицу, огляделся беспомощно.

«Вот она, удача! – ликовал он. – И впрямь, стучитесь, и вам откроется! Такое откроется… Теперь его, наверное, наградят. И тогда он всех их продаст и купит!»

Ошалело покрутив головой, и не представляя, куда бежать, где искать фээсбешника, Пеликан решил выпить еще бутылочку пива, привести мысли в порядок, и уж потом сообразить, спросить ли в гостинице жильца – Семена Семеновича, или сообщить в местные компетентные органы об увиденном в номере.

А увидел он такое, перед чем поблек разом подслушанный на базаре разговор трех пьяных парней. Ибо, распахнув наугад безликую дверь одного из номеров Дома колхозника, он не помнил теперь, какого именно, разглядел внутри мужчину, прилаживающего к короткой винтовке снайперский прицел!

Пеликан был далеко не дурак и сразу сообразил, что набалдашник на стволе оружья – глушитель, а значит, это никакой не охотник, да и какая может быть охота в центре городка в июле – разве только на Первого президента!

Без сомнения, это и был человек, на гипотетическую возможность существования которого намекал резидент, и которого искала милиция, и, наверное, не только она, а еще какие-нибудь спецслужбы, а обнаружил он. Пеликан! Было от чего пойти голове кругом…

А может, на фиг послать фээсбешника и напрямую обратиться в милицию? Нет, менты, даже когда сообщение подтвердится, денег за него наверняка не дадут. А толстый конверт сейчас ох как бы пригодился! Как дополнение к ордену. Может, и пенсию какую специальную назначат – за особые заслуги перед государством? Шутка ли – жизнь первого президента страны спасти!

Размышляя так, Пеликан пересек пустынную площадь, подошел к стеклянным дверям, ведущим в прохладное нутро магазина, где ждала его запотевшая бутылка пива – единственная, для прояснения мыслей, – и в тот же миг почувствовал, что его сильно толкнули в спину.

Учитель оглянулся возмущенно, ожидая увидеть неизвестного наглеца, но его качнуло вперед, потом повело в сторону. Потеряв равновесие, Пеликан скатился со ступенек магазина прямо на горячий, замусоренный раздавленными окурками, асфальт.

Уже через минуту вокруг него столпился народ.

– Доктора! Позовите доктора! – сердобольно причитал кто-то, другой вторил сочувственно.

– Такая жара стоит… Переворошили все небо спутниками, вот и печет. Так, что люди в обморок валятся!

– Пустите меня, я медсестра, – решительно приблизилась к упавшему какая-то женщина. Нагнувшись над Пеликаном, она принялась тормошить его, расстегнула ворот рубашки. А потом отпрянула вдруг.

– Тут не доктор нужен. Милиция.– Дрогнувшим голосом объявила она. – Пострадавший мертв! – и показала собравшимся свои перепачканные кровью руки.

ХVIII

Оставив новых приятелей блаженствовать, попивая водочку посреди базарной толчеи, Сашка безропотно пошел на заплетающихся ногах к милицейской машине. Гаврилов, ненавязчиво прихватив его за рукав, поддерживал парня, не давая упасть. Потом, усадив рядом с отодвинувшимся брезгливо Коноваловым, забрался на переднее сиденье, скомандовал водителю:

– Поехали!

Тот, умело крутя баранкой, провел свой «Уазик», как крейсер в бушующем море, сквозь людскую толпу, и вырулил из ворот рынка.

– В райотдел? – поинтересовался сержант.

– Успеется, – неожиданно заявил Гаврилов и, обернувшись к полковнику, предложил. – Давай-ка завернем в шашлычную, перекусим. Сашке-то хорошо, – подмигнул он осоловелому парню, – связался с братками – и уже сыт с утра, пьян, и нос в табаке. А у нас, служивых, еще маковой росинки во рту не было.

Коновалов, которому не терпелось побеседовать с героем-снайпером, удивился, но промолчал. В конце концов, Гаврилов тут хозяин, ему и решать.

Небольшое, на три пластиковых столика, летнее кафе целиком разместилось в тени кроны древнего дуба, чудом уцелевшего от людского соседства на главной улице Козлова. Легкий остужающий ветерок доносил сюда ароматный дымок от потрескивающего жарко чурбачками закопченного мангала, на который расторопный хозяин-кавказец средних лет в несвежем белом халате уже укладывал сияющие заостренными, словно стилеты, кончиками, ряды шампуров. Сашку Гаврилов усадил рядом с собой, пододвинув ближе к нему запотевшую бутылку с минеральной водой.

– Пей, Герой, прохлаждайся, – а потом полюбопытствовал у полковника. – Все забываю спросить… Насчет допросов с применением… как их… тактильных раздражителей! Этому в вашей конторе всех сотрудников учат?

Коновалов равнодушно пожал плечами.

– Один из методов сбора информации. Не основной, конечно. Так сказать, вспомогательный. Только не говори, что в милиции твоей с ним не знакомы, и предпочитают задержанных по подозрению в тяжком преступлении шашлыками кормить, – кивнул он в сторону Сашки.

– Нет, конечно, – серьезно ответил Гаврилов. – Только ведь и преступления в нашем с тобой случае как бы нет. Так… Что-то блеснуло, свистнуло… Эфемерность одна!

– В человека стрелять – это не комбикорм с фермы тырить, – покосился на Сашку полковник.

– А я вот много детективов читал, и по телевизору видел, – сняв тяжелую милицейскую фуражку и пригладив растрепавшиеся от ветерка волосы, задумчиво произнес Гаврилов, – так вот там преступником всегда оказывается тот, на кого сроду не подумаешь. А главный подозреваемый – ни причем.

– Так то – детектив, – хмыкнул полковник. – Выдумка. А у нас с тобой – самая что ни на есть реальная жизнь. И в ней положительные герои, гордость нации, – он опять глянул мельком на Сашку, – спиваются, в рэкет идут, в киллеры нанимаются, или, как бывшие воины-афганцы, взрывают друг друга, доходы от спекуляции водкой не поделив.

– А тебе не кажется, что шеф твой… которого ты так бдительно охраняешь, к установлению такого порядка в стране руку приложил? – осторожно полюбопытствовал Гаврилов.

– Каждый свой путь выбирает. И теперь, и прежде, – Коновалов плеснул себе минералки в пластиковый стаканчик, отпил. – И при социализме сколько людей по тюрьмам сидело. Ты-то вот в милицию работать пошел. А мог бы гоп-стопом промышлять, у прохожих по ночам кошельки отбирать…

– Нас воспитывали! В школе, в семье. В пионерской и комсомольской организациях! Факт!

– Да брось, – отмахнулся полковник. – Грабители да бандиты тоже в пионерах состояли. И в школе тому же, чему и ты, учились. А выучились в итоге все разному! А большинство – вовсе ничему. Ни украсть, ни покараулить…

– Эй, Ваха! – прервал вдруг спор Гаврилов, обращаясь к хозяину кафе. – Где ты там? Покормишь служивых?

Кавказец, до того молча колдовавший над шкворчащим мангалом, обернулся, хищно блеснул зубами, изображая улыбку.

– А это что еще за моджахед? – глядя на него подозрительно, поинтересовался Коновалов,

– Тутошний, – пояснил Гаврилов. – Ваха Цечоев. Когда-то, при советской власти еще, отсидел за разбой лет десять. Потом в наших колхозах шабашил – коровники строил, свинарники, тока асфальтировал. А сейчас малым бизнесом занялся – кафе вот это держит, киоск.

– И много у вас таких?

– Кавказцев-то? Да где ж их сейчас нет! Понабежали… из своих вольных республик. И армяне есть, и грузины. А Ваха – ингуш.

– А чеченцев много?

– В городе нет. А в селах несколько семей прижилось. В основном скот держат. Пока вроде тихие…

– Эх, зачистку бы здесь устроить, – мечтательно вздохнул полковник. – С тотальной проверкой личностей. А то кого только нет! Какая уж тут безопасность?!

– Да, с народом вам крупно не повезло, – ухмыльнулся ехидно Гаврилов. – Вы для него старались, старались, с президентом своим, а в ответ – ни любви, ни лояльности…

Появился Ваха, поставил на столик три тарелки с кусками обжаренного до румяной корочки мяса, щедро посыпанного резанной мелко зеленью, с крупными кольцами лука, поинтересовался деловито:

– Пить что будете, товарищи командиры? Пиво? Водку?

– Воды еще принеси. На службе, – развел руками, сожалея будто по несостоявшейся выпивке, Гаврилов.

– Может, товарищу, который президента охраняет, коньячку налить? Настоящего, армянского!

– Откуда ты меня знаешь? – неприятно удивился Коновалов.

– По телевизору видел, – обезоруживающе растянул губы в улыбке Ваха, блеснув влажно зубами. – Рядом с президентом. Все на него смотрели, только ты – в сторону. Сразу видно – телохранитель!

– Наблюдательный, – криво усмехнулся полковник.

– Очень наблюдательный, – согласился, скаля зубы, Ваха. – А еще я наблюдаю, товарищ начальник, что ты нехорошо на меня смотришь. Падазрытельно! Кавказец – значит, террорист, боевик, да-а?!

– Ладно, Вaxa, – миролюбиво поднял руки Гаврилов. – Никто ни в чем тебя не подозревает,

– А почему нэ подозревает? – вроде обиделся даже шашлычник. – Нада падазрэвать! И твоему прэзэденту на Кавказ ехать не нада. Секим башка сдэлают! А ты – военный, – обращаясь к Коновалову, заявил Ваха. – Я понимаю. Приказ, тудым-судым… Ты не виноват. Так что кушай. И Сашку корми. Он – Герой, солдат. Тоже нэ виноват. Дэнги нэ нада. Угащаю.

Сказав так, Ваха удалился с гордо вскинутой головой, а Коновалов, двигая ближе к себе тарелку с шашлыком, заметил:

– Борзые они тут у вас. Никакого уважения к титульной нации.

Гаврилов не ответил, стал потчевать Сашку:

– Ты ешь, герой. Попадешь на нары – тебя там шашлыками кормить не будут. Разве только из собачатины.

– Собак мы в Чечне ели, – заявил, будто проснувшись, Сашка. – Под Гудермесом. Сухпай не подвезли, три дня на подножном корму. А там собаки здоровые, как телята… Ну, подстрелишь одну, шкуру сдерешь – и на костер. Мировая еда!

– Может, и этот баран еще вчера гавкал? – задумчиво глядя на кусок мяса, предположил полковник.

В кармане кителя Гаврилова резко заверещал звонок мобильного телефона.

– Вот зараза, – в сердцах заявил подполковник. – Не привыкну никак к этой штуке. Везде достанут…

– А зачем носишь? Оставь в кабинете – пусть там жужжит, – предложил Коновалов.

– Казенный, – с неприязнью глядя на телефон, пояснил Гаврилов. – Мне его по случаю вашего визита выдали. Рации-то у нас сам знаешь какие – один хрип и треск, ничерта не поймешь! – он, дальнозорко отставив трубку, нерешительно ткнул указательным пальцем какую-то кнопочку, с опаской поднес к уху. – Слушаю!

Потом, кивнув хмуро невидимому собеседнику, бережно спрятал мобильник в карман, сказал озабоченно.

– Быстро доедаем, ребята, и в машину.

– Что случилось? – насторожился Коновалов.

– Ты ешь, ешь… У нас, понимаешь, труп на улице. В трех кварталах отсюда. С огнестрельным ранением… Да ты жуй, а то неизвестно, когда теперь ужинать придется… Убитый опознан. Учитель местной школы Вениамин Георгиевич Воскресенский. Застрелен пятнадцать минут назад, в центре города. Свидетелей – десяток, но выстрела никто не слышал. И убийцу не видел. Шел человек в магазин и вдруг упал с пулей в сердце.

– Снайпер?! – изумился полковник. Гаврилов пожал плечами в растерянности:

– Похоже на то…

– Поехали, – отодвинув тарелку, вскочил Коновалов. Гаврилов тоже встал, кивнул на безмятежно поглощавшего шашлык Сашку.

– Парень-то в это время с нами был…

– Ладно, оставь его здесь, – махнул рукой полковник. – Понадобится – найдем.

ХIХ

Площадь, где до сих пор лежал труп сраженного пулей учителя, являлась как бы центром городка. Узкие улочки, на которых встречные автомобили едва могли разминуться, сливались здесь в широкий проспект. По его сторонам располагались здания муниципалитета, бывшего сельхозуправления, ставшего теперь филиалом Сбербанка, прокуратура, милиция, суд, кинотеатр «Серебряное копытце», пестрящий ныне множеством вывесок и превратившийся неизвестно во что. Дом колхозника и ряд одноэтажных, не чета столичным супермаркетам, магазинчиков, пользовавшихся, тем не менее, вниманием покупателей. А надзирал за кипящей на пятачке маленького городка жизнью строгий Ильич, и пулеметы его постамента-броневичка грозно выцеливали расплодившихся неимоверно в последние годы местных буржуев.

Перед одним из приземистых кое-где сохранивших еще кованные купеческие ставни магазинчиков толпилось два десятка зевак, мигали заполошно проблесковыми маячками машины «скорой помощи» и бело-синие милицейские «Жигули». Подъехавшие на патрульном «Уазике» Гаврилов и Коновалов пробрались к телу, решительно раздвигая толпу.

Худой, довольно пожилой мужчина в сильно поношенном сером костюме лежал на спине, запрокинув голову, и на белой рубашке его, видневшейся из-под распахнутого пиджака, прямо по нагрудному карману расплылось подсохшее пятно крови.

– Стреляли в спину, – доложил Гаврилову эксперт-криминалист, стягивая с рук резиновые перчатки. – Сквозное пулевое ранение. Смерть наступила мгновенно. Остальное будет известно после вскрытия.

Словоохотливая бабка с азартом рассказывала молодому прокурору свою версию происшествия.

– Я, сынок, аккурат в магазине была. Купила, значит, пакет молока, пачку соли, спичек три коробки… Да еще вермишели полкило…

– Ближе к делу, мамаша, – черкая что-то в блокноте, поморщился прокурор.

– Я и говорю – ближе некуда. Я-то вот так стою, возле двери, а по ту сторону – он… Ты не сбивай меня, а то все перепутаю! – заявила она в сердцах, а затем продолжила на свой лад. – Значит, вермишели полкило… рассчиталась в кассе, конешно – шашнадцать рублей как корова языком слизнула… А че купила-то? Не иначе, сынок, у них в магазине гири подпилены, – перешла она на заговорческий шепот. – Ты глянь на вермишель-то! Разе ж здесь полкило? – наткнувшись на яростное молчание следователя, зачастила вновь. – Во-от… Выхожу из магазина – а навстречу мне он, сердешный. Как кто? Да вот энтот, который лежит. Я-то с энтой стороны двери, а он с той. Мне-то скрозь стекло все видать. Идет, значит, он по ступенькам, быстро так… молодой ведь ишшо, чо ж ему не ходить? Состарился бы – заковылял, небось… Да. А потом его будто толканул кто сзади. И он прямо о стекло обличьем-то – бац! Ну, думаю, выбьет! Ан нет! Выпрямился, за сердце схватился, вот так… Подержи! – бабка сунула растерянному прокурору полиэтиленовый пакет с покупками, и картинно прижала руки к груди, закатила глаза. – Схватился, значит, и упал, как подкошенный. И душа из него – вон!

– А вы не обратили внимание, – задал, наконец, вопрос словоохотливой бабке приплясывающий от нетерпения прокурор, – на улице рядом с убитым был кто-нибудь? Стоял поблизости или рядом проходил?

– Обратила, сынок, обратила, – с готовностью закивала бабка. – Врать не буду – не было никого. Ни вблизи, ни вдали.

– Машина какая-нибудь мимо не проезжала?

– Не-е, – решительно мотнула головой старушка. – Этих машин, зараз, развелось стока – улицу не перейдешь, враз давят! Особливо нас, пенсионеров. Я думаю, это специально делается, – опять понизила голос она, – штоб мы, значит, государство не объедали! А тут, как на грех, ни одной машины. Пустая площадь была – хоть шаром покати!

– А выстрела вы не слышали? – допытывался прокурор.

– Нет, не слышала. Как охнул он, сердешный, – указала она на труп, – слыхала. Как головой об асфальт – громко так, прям будто полено деревянное уронили – тырс! – слыхала. А выстрела нет. Вот те хрест! – она перекрестилась истово, поклонилась в сторону колокольни. А потом вдруг закончила неожиданно-заученно. – С моих слов записано верно, поправок и дополнений нет, в чем и подписуюсь, – и опять перекрестившись, поклонилась опешившему прокурору. Коновалов, наблюдавший эту сцену, усмехнулся,

– Ну ты, Анюта, даешь! – явно позавидовала отпущенной прокурором бабке ее товарка-старушка. – Калякала, прям как по писанному!

– Эх, разе ж это допрос! – самодовольно поправляя на голове ситцевый платок, ответила та, – Вот када я в сорок втором годе, соплюхой еще, ведро угля с платформы на железной дороге сперла – вот тада допрос был! Следователь за наган хватался – щас, грит, в расход пущу! Вот то допрос! А это… – она пренебрежительно махнула рукой, – разговор один, тары-бары!

Коновалов, проводив взглядом бывалую старушку, еще раз осмотрелся вокруг. Стрелять в учителя могли или из здания муниципалитета, или, что вероятнее, из окна либо крыши гостиницы. Сбербанк располагался гораздо дальше по улице, и при выстреле с той стороны пуля отбросила бы тело вправо от крыльца, поразив жертву в бок, а не в спину, аккурат в нижний угол левой лопатки, в самое сердце. Конечно, с помощью трассологической экспертизы можно будет выяснить даже, из какого окна Дома колхозника велся прицельный огонь, но произойдет это лишь через пару дней. А до того времени снайпер, которому не угодил чем-то заурядный школьный учитель, может добраться и до Первого президента.

«Надо немедленно собрать все сведения об убитом, – прикинул полковник. – Где-то они с этим киллером обязательно пересеклись…»

Сквозь толпу торопливо пробрался Сорокин, присел на корточки рядом с телом, долго вглядывался в его лицо, будто надеясь, что тот откроет вдруг глаза и назовет имя убийцы. Но погибший безучастно молчал. Майор встал, заметил Коновалова, и незаметно подал ему знак рукой – отойдем мол.

Полковник вслед за Сорокиным выбрался из толпы.

– Я, Илья Ильич, вообще-то не имею права об этом вам говорить, – оглянувшись по сторонам, зашептал майор, – но, с учетом сложившихся обстоятельств должен признаться, что убитый – мой человек.

– Час от часу не легче, – понимающе вздохнул Коновалов.

– Нет, конечно, это не действующий сотрудник, – шептал возбужденно майор, – вы ж раньше в нашем ведомстве состояли, так что понимаете… Он действительно школьный учитель, но время от времени выполнял… некоторые поручения…

– Ясно, – нетерпеливо кивнул полковник.

– Короче, он работал по интересующему нас вопросу, – Сорокин посмотрел на часы. – Полтора часа назад я встречался с ним в баре гостиницы.

– И что он сказал? – напрягся Коновалов.

– Да в том-то и дело, что ничего! Ни хрена он не знал! Нес обычную для мелких информаторов околесицу. Бериевских следователей она, возможно, и заинтересовала бы, но для меня не представляла никакой оперативной ценности.

– А после этого его в спешном порядке, средь бела дня, рискуя, укокошил тот самый снайпер, о котором учитель ничего не знал? – не без ехидства подметил полковник. – Или какой-то другой? Может их тут несколько, несмотря на то, что ваше начальство тря дня назад уверило меня, что оперативная обстановка в Козлове нормальная, и никакой опасности для Первого президента здесь нет? А тут вдруг стреляют на улицах, людей кладут… Может, мы на съезд киллеров нарвались? Или на симпозиум – по обмену опытом…

– Да вы погодите злорадствовать, – взорвался свистящим шепотом майор. – Я ведь прежде всего вам помочь хочу. Но… ничего понять пока не могу. Может, он что-то все-таки знал? И не сказал мне при встрече?

– Или знал, но не подозревал, какой ценной информацией, опасной для «киллера», обладает, – подсказал Коновалов. – Ты, майор, обрати внимание, как его убрали – явно в спешке, щелкнули в центре города. Уж кого-кого, а простого учителя можно было ликвидировать не так демонстративно. Зачем киллеру привлекать к себе такое внимание? Ведь цель-то его – явно не заурядный стукач, а мой подопечный. А это значит, что учитель твой что-то знал, – заключил полковник, – или узнал уже после вашей с ним встречи.

– Так у него не более часа было. Что он за это время успел?

– Вот этот-то час, майор, нужно теперь по секундочкам восстановить. Где он за это время побывал, с кем встречался, – решительно заявил Коновалов. – Сейчас переговорим с Гавриловым, наметим план действий.

– Я про учителя ему сказать не могу – уперся Сорокин. – Вы все-таки… как бы из нашей системы. Можно сказать, из одного гнезда с нами – чекистского. А он – мент. Им раньше-то серьезную информацию доверять нельзя было, а сейчас – тем более. Не успеешь оглянуться – весь город о твоем сексоте узнает.

– А когда эти самые менты установят, что незадолго до своей гибели учитель с неким гражданином встречался, и выйдут в конце концов – к вечеру сегодняшнего дня, я думаю, на сотрудника ФСБ, майора Сорокина, объясняться придется. Ты, кстати, после контакта с информатором чем занимался?

– Ну вот, вы меня еще в подозреваемые запишите, – обиделся контрразведчик.

– Я – нет, а вот следователь прокуратуры, который дело ведет – запросто. Вон он какой, молодой, розовощекий, от служебного рвения глаза горят…

– У меня железное алиби, – отмахнулся Сорокин. – Я как раз в момент убийства с местным психиатром встречался.

– И что?

– Да ничего! После того, как мировое сообщество решительно осудило карательную практику советской психиатрии, доктора с перепугу из дурдомов и кого надо, и кого не надо повыпускали. Только по этому городку на сегодняшний день более пятидесяти социально опасных психов разгуливают. И что любому из них в голову может прийти – психиатр сказать затрудняется. По крайней мере то, что кто-то из них не озадачится сверхидеей президента укокошить, доктор гарантировать не может. Это такая публика, что кого угодно в свой бред включить могут.

– Но не каждый из них владеет боевым огнестрельным оружием, – вставил полковник.

– И не каждый шиз на учете стоит, – заметил майор. – Ходит такой человек – вроде нормальный во всех отношениях. Кроме того, что президент страны ему инопланетянином кажется. Задумавшим, значит, таким образом захват нашей планеты космическим десантом из Альфы Лебедя обеспечить. И его, психа, священный долг этому помешать, спасти человечество… Это мне психиатр объяснил.

– И опять все в оружие упирается, – вздохнул Коновалов. – На Горбачева в свое время покушался такой. С обрезом дробовика. А здесь – снайперская винтовка.

– Мне тот же психиатр сказал, что нет таких преград, которых не преодолел бы одержимый бредовой идеей человек, – не без ехидства отметил майор.

– Это точно, – грустно согласился полковник. – Я с такими людьми, брат, часто по долгу службы встречаюсь.

– Где? – живо заинтересовался Сорокин.

– Да в той же Госдуме – каждый второй, с идеей. Хоть в смирительную рубашку пеленай.

XХ

Дотошный обыск в однокомнатной квартирешке Вениамина Георгиевича, известного в определенных кругах под оперативным псевдонимом Пеликан, не дал ничего. Следователь прокуратуры, сотрудники уголовного розыска и эксперт-криминалист, неодобрительно косясь на присутствовавших при сем незваных гостей с неясными полномочиями – Коновалова и Сорокина, – заглянули во все укромные уголки тесного жилища, простучали стены, переворошили содержимое ящиков, чемоданов, перелистали небогатую библиотеку покойного, и в итоге навалили на стол объемистую кучу видеокассет и порножурналов. Беглый просмотр их неопровержимо свидетельствовал о педофильских наклонностях покойного. Что совершенно естественно навело членов следственно-оперативной группы на мысль, что убийство учителя – чья-то месть за растление малолетних.

Сорокин, знающий о порочных пристрастиях своего информатора, с отвращением глянул на пачку маслянисто-глянцевых журналов, и украдкой подав знак Коновалову – не то, мол, – не стал разубеждать провинциальных коллег. А вот извлеченную на свет божий затертую тетрадочку в клеенчатой обложке, пренебрежительно отброшенную милицейскими операми, майор, осмотрев нарочито небрежно, украдкой сунул под полу пиджака.

Позднее, перечитав внимательно исписанные убористым, скаредным почерком страницы, Сорокин убедился, что Пеликан записывал в тетрадь все то, о чем порывался доложить при встрече – о коммунистке-историчке Ксении Спиридоновне, о соседе, инспекторе пожарной охраны, живущем явно не по средствам, и прочем в том же духе. И ничего, за что можно было бы получить пулю.

Осмотр Дома колхозника тоже ничего не дал. Половина номеров пустовала, обитатели остальных бледнели при одном упоминании о происшедшем поблизости убийстве. Оружия ни у кого из них, как и ожидалось, не нашли.

На всякий случай заглянули в городскую администрацию, из окна которой тоже можно было подстрелить Пеликана. Однако тамошние чиновники – в основном толстые, с астматической одышкой дамы за сорок, меньше всего походили на беспощадного снайпера, выцеливающего коварно безмятежную жертву на улице.

В банке начальник охраны, пожилой отставник, преданно выкатывая глаза и держа руки по швам синей униформы, доложил опергруппе, что в подведомственном ему здании посторонних в роковой для Пеликана час не было, а служащие финансисты стрелять в кого бы то ни было категорически не могли по причине отсутствия оружия.

Дежурный администратор гостиницы – испуганная, явно дорожащая своим местом женщина, рассказала о странных маневрах учителя по коридорам Дома колхозника за несколько минут до смерти, но, поскольку из конторки не выходила, ее слова лишь подтвердили догадку Коновалова, что Пеликан узнал что-то важное, и был застрелен сразу при выходе из гостиницы.

Прав оказался полковник и в том, что молодой следователь прокуратуры вышел-таки на Сорокина, но майор, не моргнув глазом, рассказал ему историю о том, что утром в баре к нему действительно подсел незнакомый гражданин, оказавшийся впоследствии сраженным неизвестным убийцей. Сорокин и сосед по столику обменялись ничего не значащими замечаниями о погоде, выпили по бутылке пива и разошлись по своим делам.

По виду прокурора заметно было, что он не вполне удовлетворен этим объяснением, мало верит в подобные совпадения и случайную встречу оперативного работника ФСБ с человеком, которого убивают чуть ли не по выходе из-за стола, но больше вопросов задавать не стал. С визитом высокого гостя в их городке началась такая чертовщина, что лучше не копать глубоко. Глядишь, с отъездом бывшего главы государства все как-то и образуется… Следователь прокуратуры был сметлив, хорошо разбирался в реалиях нынешнего бытия – недаром старшие коллеги пророчили ему большее будущее.

Вечером того же дня Сорокин получил приглашение от Коновалова поучаствовать в рабочем совещании, которое провели во временной резиденции Первого президента. Сели, как в прошлый раз, за столик в саду, под кружевной тенью старых, видавших и наслушавшихся здесь всякого, яблонь.

– Выпить бы, – без обиняков заявил Гаврилов, снимая фуражку и утирая высокий, с вышедшей из моды прической – «политзачесом», лоб. – Такое навалилось – голова кругом идет. А нет ли, Илья, у тебя в заначке какой-нибудь особой водочки, президентской…

– Есть, – серьезно кивнул полковник. – В специальных бутылках. Именных, с портретом Деда на этикетке. Только пить из них ты не сможешь.

– Это почему же? – поднял брови милиционер.

– Потому, что там вода дистиллированная. С запахом водки. Ну, может, градусов пять крепости. Президент-то у нас теперь трезвенник.

– Здоровье не позволяет или по убеждению? – не отставал Гаврилов.

– И то, и другое, – Коновалов посмотрел на него строго, давая понять, что время шуток закончилось, а потом подытожил. – Дело дрянь, ребята. Сегодня наш снайпер доказал серьезность своих намерений, пристрелив учителя. Отныне все разговоры о том, что покушение мне почудилось, считаю бессмысленными. Киллер сработал профессионально, пользовался оружием с глушителем. А потому версии о разных там пьяненьких мужиках и прочих сбесившихся дилетантах тоже можно смело отбросить. Надо сосредоточить силы на поисках хладнокровного, высокоподготовленного киллера.

– Ну почему же! – с жаром возразил Гаврилов. – А мне кажется, что пристрелив ни в чем неповинного учителя, убийца как раз доказал, что он псих, и готов палить во все, что движется. В Соединенных Штатах таких случаев сколько угодно, так почему же мы их должны исключать? Для нас Америка нынче – образец во всем, и для преступников, между прочим, тоже. Факт!

Коновалов пристально посмотрел на Сорокина.

– Придется, майор, сказать, – и, обернувшись к милиционеру, объяснил кратко, – Ты. Иван, не первый год служишь, должен понимать, что к чему. Короче говоря, учитель тот… тоже по нашему делу работал. Выполнял задание органов. А в таких делах, сам понимаешь, простых совпадений не бывает. Он каким-то образом получил информацию о снайпере, и тот снял его – торопливо, в центре города, но так, что мы до сих пор концов не нашли.

Гаврилов сокрушенно покрутил головой:

– Ну вы, ребята, даете! Все секретничаете… Это ж совсем другое дело! А раз так – то стреляли из гостиницы. Это ж ясно, как божий день! Надо всех постояльцев трясти. Их всего-то человек двадцать наберется.

– Семнадцать, – уточнял Сорокин, – сейчас личность каждого проверяется подробнейшим образом – через мою контору. На это уйдет дня два.

– А этих двух дней у нас нет, – отрезал Коновалов. – Послезавтра утром в Козлове отмечается день города. Откроется он праздничным митингом. На нем намеревается выступить Первый президент.

– Этого нельзя допустить! – вскинулся Сорокин.

– Мы не должны допустить выстрела снайпера, – четко проговорил Коновалов. – В этом заключается и моя, и ваша обязанность. А у президентов задача другая. Довести до народа то, что подсказывает им политическая ситуация. Причем, довести максимально доходчиво, при непосредственном общении. С цветами, рукопожатиями, а может, и поцелуями…

– А если телохранитель предупреждает об опасности и требует отменить встречу – тогда что? – живо заинтересовался Гаврилов.

– Тогда в шею надо гнать такого телохранителя, – отрезал полковник. – Он обязан либо ликвидировать источник опасности, либо свести ее к минимуму. А не диктовать клиенту, где ему появляться, да перед кем выступать. Если бы нас, телохранителей, слушались, то все мало-мальски известные политики, чиновники и бизнесмены сидели бы безвылазно в бункерах и выступали перед народом только по телевидению. И наш Дед, кстати, всегда так вопрос ставит. Вы, говорит, охрана? Вот и охраняйте бдительно, а в мои дела не суйтесь!

– Слушай, а у него двойник есть? – озаренно встрял Гаврилов. – Может, двойника народу продемонстрировать?!

– Да брось ты глупости городить, – поморщился Коновалов. – Начитался бог знает чего… Хотя, честно говоря, сейчас нам бы двойник пригодился.

– Мы бы на него, как на живца, снайпера вытянули! – подхватил Сорокин.

Все помолчали, представляя, как здорово можно было бы сработать, будь в их распоряжении президентский двойник.

– Ладно. Согласен. – заявил вдруг важно Гаврилов. – Можете меня загримировать.

– Под Первого президента?! – недоверчиво покачал головой Сорокин.

– А что?! – азартно продолжил милиционер. – Рост у нас примерно одинаковый. Одену седой парик, костюмчик президентский, пройдусь, где укажите, вразвалочку, я умею, как он – меня в прошлом году радикулит долбанул – так я ходил, полусогнутый, будто морковка застряла в заднице… Он же на таком расстоянии не поймет, снайпер-то. Стрельнет в меня – а вы его засечете!

– А ты, значит, падешь смертью храбрых? – хмыкнул Коновалов.

– Почему паду? – повел плечами Гаврилов. – Под костюмчик бронежилет войсковой надену. Он винтовочную пулю держит, с нескольких сотен метров-то. Президент потолще меня, так что как раз нормально получится. Вы, главное, стрелка засеките в момент выстрела, а там уже дело техники.

– А парик седовласый каской прикроешь? Так президенты, даже отставные, по улицам в касках не разгуливают. Можно, конечно, на голову сковороду чугунную надеть. Поискать такую – старинную, пуленепробиваемую… А сверху – шляпу. Да вот беда – первый президент шляпы терпеть не может. Непохоже получится, – развеселился вдруг Коновалов.

– Человек, можно сказать, жизнью согласен рискнуть, а ты ехидничаешь, – обиженно засопел Гаврилов.

Полковник примирительно похлопал его по плечу. – Ладно, Иван, извини. Пошутили, и хватит. План твой в принципе хорош, и мыслишь ты в верном направлении. Опять же – готовность к самопожертвованию… Но жертвы я от тебя не приму. В конце концов, это нас, телохранителей дело – объект, коль дошло до стрельбы, от пуль своими телами прикрывать. А снайпер обычно в голову целит. И никакая каска тут не спасет.

– А учителя в спину стрельнул! – возразил подполковник.

– Я ж говорю – спешил наш стрелок страшно. Да и расстояние там было плевое, полсотни шагов. Вот он и всадил ему – под левую лопатку, не опасаясь, что промахнется, в живых оставит. А в Деда он будет стрелять старательно, чтоб гарантированно, наверняка. А значит – в голову.

– Так далеко же! – кипятился Гаврилов.

– Отстал ты, брат, – покачал головой полковник, – у нас пацаны, солдатики срочной службы, в школе снайперов из винтовки Драгунова на восемьсот метров спичечный коробок дырявят. А у тебя вон голова какая. Большая, умная… как тыква!

– Эх, змей, – рассмеялся добродушно Гаврилов. – Ну нет теперь места подвигу в нашей жизни! – и, воспользовавшись моментом, напомнил. – Так водки в этом доме дадут? А то есть хочется, что выпить нечего!

– Мы еще ничего не решили, – становясь серьезным, укорил его Коновалов.

– Надо сымитировать выезд президента… на какой-нибудь объект города! – предложил вдруг Сорокин. – В музей, например. Есть в Козлове музей?

– Молодец! – похвалил его полковник. – Вот что значит контрразведчик! Только времени у нас маловато. Надо же не только утечку информации организовать, пустить слух, где президент завтра появится, но и наши силы сосредоточить. Чтоб ловушку захлопнуть, и снайпера словить. Надо успеть наметить наиболее подходящие для него объекты, удобные для стрельбы, и блокировать их своими людьми.

– Музей не подходит, – возразил Гаврилов. – Он среди старых построек располагается. Объектов, возвышающихся на местности, и, значит, привлекательных для снайпера, нет. Если он и будет стрелять, то по машине, из какой-нибудь подворотни. Нам несколько кварталов оцеплять придется, дворы, сады да огороды прочесывать. А там черт ногу сломит.

– Смотри, как соображает! – уважительно указал Сорокину на милиционера полковник. – Прямо специалист-антикиллер!

– Или киллер, – съязвил майор, но предложение похвалил. – Подполковник дельно говорит. Надо другое место для засады искать.

– Я знаю такой объект! – хлопнул по столу ладонью Коновалов. – Дом Дарьи Душновой, целительницы, мать ее в душу. Ты, майор, утечку информации обеспечишь. Заявишься сегодня вечером к Дарье под видом… Да под своим видом! И скажешь ей – под великим секретом, разумеется, – что завтра с утра к ней Первый президент пожалует. Часам к одиннадцати. Озадачишь ее, чтобы встретила, как положено – в хате прибралась, полы помыла… Ну, баба есть баба, для нее это распоряжение покажется вполне естественным. Ну, а ты вроде как из президентской команды, и посещение это готовишь. Наврешь, короче говоря, что-нибудь в этом роде – не мне тебя, чекиста, вранью учить. Но, самое главное, – поднял полковник указующий перст, – предупреди, чтоб – ни гу-гу о визите. И к утру весь Козлов знать будет, что к Дарье сам президент в гости пожалует.

– А на самом деле к ней никто не приедет! – догадался Гаврилов.

– Джип приедет с водителем. Я там бывал, рекогносцировку провел. Поразить цель возле дома Душновой, оставаясь на безопасном расстоянии, снайпер сможет только с двух точек. Из здания школы или с крыши элеватора. А уж эти две точки мы запросто заблокируем. Причем элеватор для снайпера выглядит предпочтительнее. Расстояние до дома целительницы – всего метров четыреста. И все окрестности – как на ладони. Из школы стрелять сложнее – намного дальше, и обзор – только с чердака. А на него в будний день попасть сложнее.

– Чердаки мы по вашему распоряжению еще неделю назад проверили и опечатали, – подтвердил Гаврилов. – А на элеваторе… Уборочная началась, кого там только нет. И местные работяги, и сдатчики зерна, и приезжие жучки-перекупщики.

– Вот мы втроем на элеватор и пойдем, – согласился полковник. – А школу трое моих ребят на себя возьмут. Ну и, естественно, приданные милицейские силы, – он кивнул Гаврилову:– Ты, Иван, позаботься, чтобы мы на элеваторе, не вызывая ничьих подозрений, появиться смогли.

– Да запросто. Скажу, что вы – товарищи из УВД области, из отдела борьбы с преступлениями в сфере экономики. Походите, посмотрите, как хлебные госрезервы хранятся. Я ж говорю – уборочная, так что комиссиями да проверяющими директора элеватора нынче не удивишь.

Сорокин вспомнил инспектора по хлебозаготовкам, с которым познакомился в гостинице, его бьющую через край влюбленность в свое ремесло, и позавидовал опять, что тот не ловит потенциальных убийц, а занимается спокойным, нужным для всего населения делом, о котором можно с восторгом рассказывать соседу по номеру.

– Так что за работу, товарищи, – резко прервал разговор Коновалов. – Завтра в восемь утра собираемся здесь. Определимся, где милицейское оцепление разместить, чтоб в глаза не бросалось. Думаю, в десять-половине одиннадцатого снайпер будет уже на огневом рубеже. В одиннадцать к дому Душновой подъедет джип. Водителя я проинструктирую, чтоб не высовывался. Стекла в машине тонированные, так что киллер ни черта не увидит. Будет ждать, когда президент появится. А тут мы на него навалимся – с тыла.

– А как мы того киллера от прочих граждан отличим? – простодушно спросил, протягивая для прощания руку, Гаврилов.

– Просто, – пожал плечами полковник. – Кого застанем с винтовкой в руках – того и возьмем.

XXI

Закатное солнце уже утонуло в пойменном лесу за городом, когда Сорокин, застращав целительницу предстоящим визитом высокого гостя, вернулся, наконец, в Дом колхозника.

В распахнутое настежь окно в комнату влетал остужающий ветерок. Сосед-хлебинспектор, как прозвал его про себя для краткости майор, уже был в номере. Он обрадовался шумно, сразу полез в холодильник и достал початую бутылку, тарелку с крупнонарезанными кусками копченого сала, палку остро пахнущей дымком колбасы.

– Вот, все свеженькое, местного, так сказать, производства, – хлопотал сосед. – Уж чего есть в нынешних антинародных реформах хорошего – так это то, что в крестьянских хозяйствах переработку наладили. В каждом уважающем себя колхозе или акционерном обществе мельничка своя обязательно, хлебопекарня, колбасный цех. А уж продукция – объеденье! Та же колбаска – никакой целлюлозы, что в столичных мясокомбинатах в фарш пихают. И свининка, и говядинка – наши, отечественные. На травке степной, душистой да на зерне, солнышком напитанном, нагулены. Никаких биодобавок, гормонов и прочей гадости. Да у наших: крестьян на это и денег нет! И скот, и пшеничка здоровые, натуральные, – воркуя так, сосед наливал в стаканчики из бутылки. – А вот отведайте самогоночки местной. Слеза, право слово – слеза! Я уж не удержался, принял без вас стопочку – прямо Христос босиком по душе пробежал. Градусов семьдесят – и опять же, из чистого хлебушка выгнана. Не то, что химические ретификаты. Они ж на водочных заводах только этикетки разные да красивые лепят, а спирт из одной бочки льют – технический. Продукт перегонки нефти. Бр-р-р, – содрогнулся, вспомнив, видимо, качество той водки, хлебинспектор. – Я ее казенкой зову. А самогоночка – целебный продукт! Если от водки народ бесится, друг на дружку кидается, то от самогоночки добреет душой, песни поет. От чего так русский человек патриотизмом да душевностью по всему миру славится? Да от нее, родимой, – кивнул он на бутылку.

Майор аж слюной поперхнулся, но стал отнекиваться для приличия, смущаясь того, что сосед угощает его уже второй раз, – а он, замотавшись, не догадался даже «казенки» для общего стола в магазине прихватить.

– Я, э-э, – запнулся он, вспоминая имя-отчество хлеб-инспектора, – Николай Прокопьевич, извиняюсь. Забегался. Детский лагерь труда и отдыха проверял. Ну и… только что вернулся, из поездки-то.

– Да бросьте вы, я ж понимаю, – добродушно прервал его сосед и, обняв за плечо, силой усадил за стол. – Я ж сам всю жизнь, почитай, из командировок не вылезаю. А это, – он обвел рукой яства, – не покупное. Денег я за них не платил. Так что угощайтесь, и пусть вас финансовые вопросы не мучают. У нас, аграриев, так принято. Приехал человек, тем более с проверкой – поднеси ему! Меня уж и в столовой ублажали – борщом наваристым, пельменями. И это, скажу я вам, не взятка вовсе. Я ведь их по работе досконально проверю, все на изнанку выверну, любые недостатки раскопаю. И честно в акт впишу. И они, проверяемые то есть, это прекрасно знают. Вот, звали вечером на бережок отдохнуть – на шашлыки, ушицу. Я отказался. Это уже лишнее. А в номере продукции местной перерабатывающей промышленности отведать – пожалте, почему нет.

И никакая это не взятка!

Перестав жеманиться, Сорокин выпил, закусил с удовольствием и, чтоб поддержать разговор, ляпнул зачем-то:

– А здесь, говорят, сегодня человека убили. Прямо напротив нашей гостиницы, возле магазина.

– Зарезали?! – всплеснул пухлыми руками далекий от таких дел хлебинспектор.

– Да нет, рассказывают, что застрелили.

– Да вы что?! – обескуражено схватился за голову сосед. – Ну надо же! Вот незадача! Я думал, хоть здесь, в глубокой провинции, от столичного криминала отойду. И за что, интересно?

– Да я так, мельком слыхал, – ругая себя за длинный язык, неуклюже выпутывался майор. – Мне учителя рассказали. И убитый, мол, тоже учитель.

– Ну, это скорее всего на любовном фронте разборки, – авторитетно заявил хлебинспектор. – В селах у нас, слава те господи, бизнесменов пока не стреляют. А учителей тем более. В основном, либо по пьяной лавочке, либо по любви счеты сводят.

– Мне, знаете, аж страшновато стало, – входя в роль чиновника от образования, поежился Сорокин. – Ходишь по улицам, никого не трогаешь, и вдруг – паф! И нет тебя. Ни за что, ни про что.

– Не журись, сосед! – по-свойски похлопал его по плечу хлебинспектор. – В нас-то с тобой стрелять не будут. Не того мы калибра люди. И через женский пол нам неприятности не грозят. Или как? А то, рискнем, может? Тут возле гостиницы я видел пару таких… доступных. Шучу, шучу… Давай лучше самогоночки выпьем. И для здоровья полезнее, и безопаснее. Заодно, раз уж разговор зашел, убиенного того помянем. Хоть и незнакомый нам, а все ж человек!

Майор с готовностью выпил и вторую, и третью.

«Жаль, что я тебе, милый ты мой человек, о себе рассказать не могу, – думал он, хмелея, и с симпатией вглядываясь в соседа. – И про то, что на самом деле вокруг таких, как ты, аграраев-труженников происходит. А я мно-о-го, брат, знаю! И про группировки преступные, и про террористические. В Чечне два раза бывал, один раз нелегалом, под видом шабашника-электрика высоковольтные линии восстанавливал. Такого насмотрелся! Даже орден Мужества имею и медаль „За боевые заслуги“. Да и киллера изловить – это тебе не элеватор проинспектировать…»

А потом, когда сосед достал все из того же холодильника вторую бутылку, Сорокин ощутил даже что-то вроде гордости, вообразив себя эдаким штандартенфюрером Штирлицем, вынужденным скрывать за праздной болтовней свое истинное лицо, лицо человека, чья жизнь – каждодневный подвиг во имя Родины.

XXII

А ночью разразилась гроза. Президент проснулся от орудийного грохота поднебесного грома, треска ослепительных вспышек молний, и ему показалось сперва, что это танки, выстроившись на площади, бьют прямой наводкой из башенных пушек по окнам и белоснежным стенам парламента, крошат бетон, и осколки снарядов носятся с визгом по заполненным праздной публикой улицам Москвы, разят правых и виноватых, а он, отдавший приказ об открытии огня, хочет отменить его, но чувствует себя онемевшим и обездвиженным, покинутым всеми…

Он понял, что плачет от обиды и бессилия, подвывает тонко сквозь плотно сжатые губы, как в детстве, украдкой, потому что знает: никто не должен видеть слез президента, почувствовать его слабость, иначе вмиг вцепятся привычными к грызне в своре, острыми клыками, порвут на части и заглотят мгновенно, давясь и скалясь от счастья.

Он окончательно проснулся, сел повыше в кровати, опершись ноющей – не иначе, как на погоду, спиной на объемистую подушку, и понял, что это просто летняя гроза, но все никак не мог сообразить, где он находится, и зачем.

Молнии плескали в окно вспышки света, густопереплетенные ветви деревьев жались к стеклу, секли его паутиной черных теней, и президент принял эти тени за толстые тюремные решетки. Озаренный мощным прожектором глухой забор вырастал неподалеку от окна непреступной преградой, метались под беспощадным светом струи дождя, и где-то там, возле прожектора, должна была находиться вышка с часовым автоматчиком, вглядывающимся бдительно сквозь непогоду и темноту – не появится ли на периметре сутулая фигурка отчаявшегося беглеца…

Внезапно президент понял, что находится в тюрьме. Кто и за что посадил его сюда, заперев в камеру с зарешеченным окном, он не знал, не помнил, да это, пожалуй, и не было важным. Мало ли за какие дела можно упрятать за колючую проволоку бывшего главу государства? Он всегда не исключал такой исход для себя, прогнозировал и принимал превентивные меры. Вот только какие? Он не помнил и этого…

Утерев мягким рукавом пижамы набежавшую слезу, Дед позвал тихонько:

– Мать, а ма-а-ть… – но не дождался ответа.

Что ж, думал он, лежа в могильной тишине своей одиночки, у него, конечно, были ошибки. Он всегда это признавал, но… Не ошибается тот, кто ничего не делает! А он всегда работал, не жалея себя, раскачал, растревожил, как наболевший зуб, тронутую глубоким кариесом страну, провел лечение -радикальное, можно сказать, хирургическое, где-то рассек, что-то вырвал, но корни остались! И все-таки пошло дело на выздоровление, пошло, но вот его-то здоровья завершить начатое как раз не хватило.

Мог ли он отступиться тогда, когда судьба, в которую он верил всегда, вознесла его во главу огромной страны? Мог бы, даже если бы очень захотел, поступать иначе? Ведь это только профанам, далеким от знания железных законов власти кажется, что у него была тогда свобода выбора… Да, он много говорил о свободе, считал ее главным своим достижением, но то – для людей, граждан страны. У него же свободы не было никогда. И, если подумать, он очень долгое время, практически всегда, жил в неволе. Каждый час, да что там час, каждая минута его была регламентирована обстоятельствами. Он должен был просыпаться не тогда, когда хотел, а когда было нужно. Он вынужден был общаться не с теми, кого любил, по ком скучал иногда, а с теми, с кем требовали встреч интересы дела. Да, иногда он срывался, плевал на этикет и условности, закусывал удила, и всякий раз ничего, кроме неприятностей, пересудов и насмешек со стороны окружающих лизоблюдов, из такой вольности не выходило.

Вот и сейчас… Он вспомнил внезапно, что дом этот – никакая не тюрьма, разве бывают в тюрьмах такие мягкие, будто взбитые сливки, пенистые перины, такие подушки – огромные, похожие на теплый зад рубенсовской женщины. Он приехал лечиться в этот городок, как его, дай бог памяти… Козодоев? Нет, не Козодоев, но что-то вроде этого… Да, а лечит его простая баба с физиономией и повадками деревенской шинкарки-самогонщицы. От чего лечит? От болезни, наверное. Вот спина разламывается – много лет назад в падавшем почти самолете, его здорово тряхануло, оперировался потом. Суставы ломит. Сердце, опять же – восемь шунтов – не шутка! Но тикает пока, видать, завод у пружины не кончился…

А еще он должен повстречаться с народом, и сказать ему… сказать ему… что? Разве мало он наговорил в последние десять лет? Кажется, все уже растолковал, всем, что да почему… Так нет, все лезут и лезут, то скажи, скажи это. Жена какую-то бумажку с текстом приготовила, носит ее чуть ли не в бюстгальтере, прячет от посторонних глаз, даже ему прочесть не дала – огласишь, мол, на митинге. Короче, что-то вроде политического завещания. Ну да, скоро ведь президентские выборы… Да хрен с ними со всеми, он свое отпрезидентил, пусть теперь другие попробуют! Что там, в бумажке? Очередная брехня про его железное рукопожатие и прекрасное самочувствие? Или рассказ о встречах с «друзьями» Рю, Гельмутом, Биллом? Да пошли они, такие друзья! Вот раньше, помнится, у него были друзья! С ними ж говорить ни о чем не надо было. Посидели, выпили, помолчали, и – разошлись. А хорошо-то как становилось, господи!

Ничего ему больше не надо. Он устал и хочет просто дожить, пока часики тикают, – без политики, знахарей, сук этих – журналистов. Он же старик, в конце концов. Его место – в кресле-качалке. А еще лучше – на завалинке деревенского дедовского дома, теплого, рубленного, где детство прошло, и где ты знаешь каждый сучок, каждый гвоздик – сам же вбивал. Как хорошо-то, господи… Денек летний бревнышки да косточки греет, цветочки какие-нибудь под ногами растут, травка, воробышки в пыли бултыхаются– а ты смотришь на все спокойно, прощально… А время течет медленно-медленно в неторопливом деревенском бытие, и прожить так, созерцая и понимая все мудро, можно еще и год, и два – целую вечность! А мимо тебя проходят люди, которых ты знаешь сызмальства, и они знают тебя, здороваются с уважением к твоей старости, и ты киваешь степенно в ответ… Хорошо-то как, господи! Но он лишен даже такого вот стариковского счастья. Его, бывшего президента, таскают по всей стране, везут за границу, заставляют рассказывать о себе небылицы, зачитывать длинные, подготовленные кем-то речи, давать интервью, в которых вопросы и ответы строго отредактированы заранее, предлагают подписывать якобы собственные мемуары, настроченные каким-то обалдуем, ничего не понявшим в его, бывшего президента, жизни…

А ночь все длилась и длилась, гремел по крышам чужого ему жилища железный ветер, хлестал в стекла ледяной дождь, рокотал гром, и чем ярче сверкала молния, тем беспросветней наваливалась давящая тьма.

– Мать… А, мать? Ты где? Есть тут кто живой? – позвал он опять. И опять ему никто не ответил. Он заплакал беззвучно, не утирая теплых, никому не видимых слез.

По ком плакал он в тоскливой ночной глуши? По себе, несчастному, по себе…

XXIII

Крепко выпив накануне с хлебосольным соседом, Сорокин все же нашел в себе силы проснуться в заданное время, около семи утра, и с удивлением обнаружил, что Николая Прокопьевича – вот ранняя пташка, истинный селянин – в номере уже не было. Зато на прибранном чисто после вчерашнего задушевного вечера столе красовалась бутылка запотевшего, не иначе только что из морозильника, пива и плоский, как башмачная подметка вяленый лещик.

Ахнув жадно, большими глотками, стакан пива, Сорокин, теребя соленую рыбку, едва не до слез умилялся – надо же, какой души человек! Он-то, майор, доведись ему проснуться и уйти раньше соседа, сроду бы не догадался так-то о нем позаботиться. «Ч-черт, – подумал контрразведчик, – надо к вечеру, когда все закончится, пивка да водочки прикупить, на закусь чего-нибудь. А то, действительно, нехорошо получается. Как приживалка при гостеприимном хозяине!»

Утолив жажду, Сорокин принялся собираться. Умывшись и тщательно почистив зубы – не хватало еще перегаром дышать, Коновалову это явно не понравится, вдруг заложит начальству! – он открыл «дипломат», обычный с виду чемоданчик, вскрыть который, однако, не зная кода, можно было только с помощью газовой горелки, и достал из потайной ячейки наплечную кобуру и пистолет «Макаров» с двумя магазинами. Закрепив оружие под мышкой, майор со вздохом натянул легкую куртку-ветровку. Утром, конечно, еще ничего, прохладно, а днем придется попотеть. Но, увы, другого способа скрытного ношения пистолета пока не придумали. Можно, конечно, сунуть его за ремень брюк, прикрыв сверху полой рубашки навыпуск… Сорокин вспомнил вдруг, как будучи еще молодым лейтенантом, переодетым в гражданку, проделал так-то, а потом, забравшись в переполненный троллейбус, подняв руку и уцепившись за верхние поручни, заметил вдруг округлившиеся глаза двух девчушек, сидевших напротив. Рубашка на нем задралась, и они увидели торчащую из-за пояса рукоять пистолета. Помнится, он еще хмыкнул про себя тогда и продолжал стоять так, будто невзначай, демонстрируя девицам оружие – знай, мол, наших!

Но то время давно ушло, и пистолетом за пазухой или в штанах нынче никого не удивишь, да и относится к боевому оружию, особенно после Чечни, майор стал по-иному – как к нужному инструменту, не более…

Собираясь, он по-прежнему не верил в успех предстоящей операции и считал, что давешнее покушение на Первого президента – всего лишь удачный пиаровский ход. Начал народ подзабывать престарелого правителя – и на тебе, шум, суета. Наверняка и прессу к этому делу подтянут на определенном этапе. Раз было совершено покушение – значит, рано списывать политика в тираж, он еще нужен кому-то, опасен.

Ну а Пеликан… А что Пеликан? Версия, что педофила прихлопнули за грязные делишки, вполне вероятна. Не каждый отец пострадавшего ребенка пойдет в суд. Огласка, дополнительная психологическая травма жертвы насильника, и чем дело кончится – еще неизвестно. Нынешнее законодательство к растлителям малолетних вполне лояльно. А так – пустил пулю в мерзавца, и справедливость восторжествовала. Если б над его, Сорокина, тринадцатилетней дочерью кто-то надругался, он, пожалуй, так бы и поступил. И хрен бы его менты после этого вычислили!

Майор бодро спустился по гостиничной лестнице, оставил сонной администраторше ключ от номера и вышел на улицу.

Утро вставало румяное, ласковое. В асфальтовых выбоинах блестели частые, незамутненные лужи, оставшиеся после ночного дождя, вековые тополя шелестели под свежим ветерком обновленной зеленью, и Сорокин мимолетно подумал о предстоящем отпуске, когда можно будет не спешить спозаранку на службу, а пройтись неторопливо по ранним улицам просыпающегося города, выпить, не терзаясь заботами, кружку пенного пива, и расслабиться в предвкушении длинного, не сулящего неприятностей, дня…

Коновалов и Гаврилов поджидали erо у калитки дачи. Рядом урчала, подрагивая нетерпеливо, белая «Волга». В ней уже сидели три президентских телохранителя. Чуть в стороне у забора приткнулся патрульный милицейский «Уазик».

– Диспозиция такая, – командовал полковник, – сейчас убываем по объектам. Мои ребята заезжают в горотдел, прихватывают опера, инспектора госпожнадзора, и отправляются в школу, под предлогом проверки противопожарного состояния осматривают ее и задерживают всех подозрительных. Мы втроем едем на элеватор. Без пяти одиннадцать к дому Дарьи Душновой подъезжает джип, якобы с президентом. К этому времени снайпер уже займет боевую позицию. Мы должны оказаться на элеваторе чуть раньше. Плохо, что ты в форму вырядился, – укорил он Гаврилова. – Можешь вспугнуть своим бравым видом киллера.

– Да нет, – отмахнулся подполковник, – там сейчас народу полно, и милиция без конца наезжает. И по служебным делам, и по личным.

– По личным? – переспросил Коновалов.

– Ну да. Зерно-то всем нужно. Милиционеры тоже скотину, птицу держат. А эту живность кормить надо. Знаешь ведь, какая у нас зарплата. Вот и ныряют на элеватор то за ячменем, то за пшеничкой. Если оформить, как зерноотходы, совсем дешево получается.

– Ясно, – серьезно кивнул полковник. – Значит, и наш стрелок по тому же поводу на объекте появиться может.

– Посмотрим, – пожал плечами Гаврилов.

– Что ж мы, всех подряд хватать будем? – язвительно осведомился Сорокин. – Прямо зачистка получается, а не тайная операция.

Коновалов пристально посмотрел на него, бросил сквозь зубы:

– Да уж не пиво пить собираемся. Работать. А грош вам, товарищ контрразведчик, цена, если вы колхозника от потенциального киллера не отличите. Оперативное чутье должно быть. Не первый год служите!

Сорокин скривил губы, отвернулся обиженно. Видали, мол, таких начальников, тоже мне, выискался, нотации читать! Майop в похмельном раздражении не мог скрыть того, что относится к предстоящей операции как к нужному разве что политтехнологам, глупому фарсу.

– Не нравится мне все это, – заявил он, глядя в чистые, промытые ночным дождем небеса. – Кустарщина какая-то. Самодеятельность.

– Можете не участвовать, – жестко сказал полковник. – Я вам приказывать права не имею. Вполне вероятно, что никакого снайпера ни в школе, ни на элеваторе нет.

– Но посмотреть все-таки надо, – примиряюще предложил Гаврилов. – Я с директором тамошним переговорил, он с нами по территории пройдет. Своих-то работяг он всех в лицо знает, сдатчиков зерна в большинстве – тоже. С покупателями сложнее, но… разберемся.

Майор, почувствовав, что перегнул палку, улыбнулся виновато.

– Ладно, согласен. Что-то я сегодня… не в форме. Вон, говорят, ночью гроза была. Магнитная буря какая-нибудь. А у меня в последнее время метеочувствительность повышена.

– Ну и добро, – кивнул, как ни в чем не бывало, полковник. – Оружие у всех есть? Тогда в машину! – и добавил, блеснув азартно глазами. – Главное, ребята, не расслабляться. Уж поверьте моему опыту – там он. Не знаю, как это с научной точки зрения объяснить, но я флюиды, исходящие от него, чую!

XXIV

Снайпер без особого энтузиазма взялся за исполнение очередного заказа. Более того, он содрогнулся от ужаса, узнав, кого ему предстоит убрать. Но отказаться не мог. Вернее, мог, конечно, но в таком случае его собственная жизнь не продлилась бы дольше нескольких часов. А так оставался все-таки шанс уцелеть после выстрела. И получить деньги. Большие деньги, самые большие, огромные прямо, равные той сумме, которую он заработал своей феноменальной меткостью и способностью к мимикрии за все последние десять лет.

Вопреки расхожему мнению по поводу дорожки, которая выводит человека на опасное, но чрезвычайно прибыльное ремесло наемного убийцы, он никогда не служил в частях особого назначения, не постигал снайперское искусство в армейских учебках, он вообще никогда нигде не служил, придя в экзотическую профессию из сугубо штатской жизни. Он не был в прошлом спортсменом, вроде биатлонисток – «белых колготок», зарабатывавших баксы в Чечне, никаким боком не касался криминала, а это означало, что и досье на него не существовало ни в одной спецслужбе. Он был никем, возникал ниоткуда, когда требовались его услуги, и вникуда уходил, исполнив заказ.

Феноменальную способность к меткой стрельбе открыл в нем в далеком детстве отец. Был он начальником мелкой конторы в маленьком городке и хорошим, известным в округе, охотником. Сына таскал с собой по окрестным полям и лесам лет с пяти, в семь подарил ему первое ружье – одноствольную «тулку» двенадцатого калибра. Наверное, тогда у мальчишки и зародилась привычка поражать цель с первого выстрела. Ибо второго уже не будет. На удивление отцовским друзьям – солидным мужикам, увешанным патронташами, ягдташами для дичи, вооруженным дорогими ружьями штучной работы, он, подросток, вставая на равных с ними «на номер» со своим ружьишком и горстью патронов в кармане затрапезного, «на вырост», пальтишка, нередко оказывался в конце охоты добычливей их, разя беспощадно-метким выстрелом стремительно налетавшего крякаша или поднятого внезапно гончими зайца.

Летом, когда не случалось охоты, он, выпросив у отца или мамы гривенник, шел в тир, покупал пять выстрелов по две копейки за каждый, и на спор гасил из раздолбанных, со сбитыми прицелами «воздушек» горящие свечки. Мишени поражал почти не целясь, обескураживая прочих посетителей, и вызывая уважение одноногого хозяина заведения, непременно премировавшего меткого пацана еще пятью пульками.

Снайперскому искусству его никто никогда не учил. Отец показал, как держать ружье, стрелять, а потом рассказывал ему все больше о повадках дичи, показывал следы и громко восхищался природой.

Будущий киллер, пожалуй, и сам не знал, почему не делает промахов. Он просто брал в руки любое огнестрельное оружие – в том числе и то, которое видел впервые в жизни, прижимал к плечу приклад, смотрел сквозь прорезь прицела, совмещая мушку и мишень, а потом осторожно и плавно давил на спусковой крючок. За секунду до этого он ощущал внутренний холод, который поднимался откуда-то из потаенных глубин живота, накатывал на грудь, леденил, замедляя сердце, останавливал дыхание. А потому и ствол оружия не дергался, не сбивал прицел, замирал, как влитой, и пуля ложилась точно в цель, поражая все то, на что оборотил свой беспощадный взор снайпер,

Он рос довольно слабым, болезненным мальчиком, и ему чаще других перепадали тумаки от сверстников-оторвяг. В такие дни, вернувшись зареванным с улицы, он усаживался у окна своей квартирки, расположенной на третьем этаже старинного дома дореволюционной постройки и выцеливал обидчиков во дворе с помощью воображаемой винтовки, нажимая тонким пальчиком на несуществующий спусковой крючок. «К-х-х!» – и нет больше Вовки, краснощекого пацана по кличке Синьор-Помидор. «Пф-ф!» – и не стало на свете Валерки, задиристого и крикливого, как и его мамаша-дворничиха. «Пам!» – и ему не опасен уже рослый Толик, записавшийся недавно в секцию бокса и отрабатывающий удары на окрестных мальчишках. Винтовка – если б она была тогда у него! – уравнивала всех. Да что там выравнивала – удесятеряла его силы! С ее помощью можно было решить множество проблем, а главное – незаметно и безнаказанно отомстить всем, кто сильнее, ловчее и удачливее его в этой жизни…

Года три-четыре спустя, шестнадцатилетним подростком, ему представился случай либо действительно воспользоваться своими уникальными способностями и победить, либо сглотнуть обиду и жить дальше – тихим, незаметным, незначимым.

Он влюбился. Влюбился так, как влюбляются только в юности – безрассудно, яростно до колик в печени, и… безответно. Одноклассница – первая красавица в их девятом «Б» предпочла ему, плюгавому задохлику, высокого, не по годам развитого физически парня – Сережу Полонского, ко всем прочим достоинствам, еще и отличника, умницу. Естественно, такой соперник не оставлял будущему киллеру ни одного шанса. Кроме одного.

Синим декабрьским вечером Сережа катался на расцвеченном праздничными огнями катке, в толпе мальчишек и девчонок – особенно веселых в предновогодние дни, виртуозно резал коньками лед скользя то задом, то передом, а то и вовсе непостижимо – боком. А потом, на лету, завалился вдруг на спину, замерев и не реагируя на тормошащих его со всех сторон влюбленных подружек. И лишь в машине «скорой помощи», когда врач диагностировал внезапную смерть юноши, присмотревшись внимательнее в его упиротворенно-отсутствущее лицо, она заметила тонкую струйку крови, застывшую у виска, а потом разглядела малюсенькое, не больше горошинки, пулевое отверстие.

В тот же вечер, ставя на место в кладовой, где хранились отцовские охотничьи причиндалы, малокалиберную винтовку, будущий киллер не испытывал ни тревоги, ни раскаяния. Наоборот, все его тело охватил радостный озноб, какой, наверное, бывает у спортсменов после долгожданной победы.

О таинственном убийстве подростка на катке в тех, советских газетах, естественно, ничего не писали, а разговоры ходили всякие. Но, поскольку мотивов, по которым кто-то мог лишить жизни шестнадцатилетнего мальчишку, выявить не удалось, все списали на местную шпану. Она имела обыкновение ошиваться в окрестностях катка с самопалами – «поджигами» в карманах. Кого-то из них даже арестовали, пришив убийство по неосторожности, посадили. А будущий киллер окончательно убедился, что с винтовкой в руках он может поставить кровавую точку в любой, даже самой счастливой судьбе. Причем абсолютно безнаказанно. Было бы оружие подальнобойней…

Не попав в армию по состоянию здоровья, он поступил в медицинское училище, успешно закончил его и отправился в Москву. Работал на «скорой помощи», едва сводил концы с концами, читал детективы, воображая себя на месте героев – то хитроумных сыщиков, то удачливых бандитов, но о ремесле киллера даже не помышлял. Спроса не было. Хотя обид на окружающих, сумевших лучше его устроиться в этой жизни, накопилось достаточно много.

Все изменилось, когда ему перевалило за сорок, в конце восьмидесятых годов. Как-то раз он, фельдшер «скорой», оказал неотложную помощь бизнесмену, пострадавшему в ходе разборки между кооператорами и первыми, только появившейся тогда рэкетирами. Молодой мужчина, старший, судя по всему, среди торговцев цветами в подземном переходе, получил ножевое ранение в бедро. И непременно истек бы кровью, не окажись рядом фельдшер «неотложки».

Выздоровев, кооператор, что не часто случается в медицинской практике, не забыл спасшего ему жизнь фельдшера. И пригласил в ресторан. Где-то после пятой рюмки они, одногодки по возрасту, сблизились настолько, что кооператор пожаловался на совсем задавившего его бизнес предводителя рэкетиров. И заявил в сердцах, что не пожалел бы никаких денег на устранение бандита.

– А винтовки? – как бы между прочим поинтересовался фельдшер.

– К-какой винтовки? – пьяно вскинулся бизнесмен.

– Да любой. Хотя бы мелкокалиберной, марки ТОЗ.

– Б-без проблем! – мотнул головой собеседник.

О, золотая пора зарождавшегося в России капитализма! Наивная, романтичная! – Через два дня, не опасаясь друг друга, встретились вновь. Кооператор вручил фельдшеру замотанную в мешковину пятизарядную мелкашку с горстью патронов, фотографию главаря банды рэкетиров, назвал адрес шашлычной, где оттягивались те после налетов на предпринимателей, и пачку сторублевок – еще тех, с Лениным. А еще через неделю бизнесмен увидел в вечерних теленовостях труп досаждавшего ему бандита.

Кооператор оказался малым сообразительным, щедрым, и, главное – перспективным. В своей стремительной карьере сперва в бизнесе, а затем и в политике он к началу девяностых годов достиг головокружительных высот. Но связи со странным фельдшером, располневшим к тому времени, и походившем на доброго доктора Айболита, не терял, еще несколько раз прибегнув к его услугам. А когда бизнесмен обосновался в таких сферах, куда простым смертным без спецпропусков вход был заказан, то разработал систему связи, благодаря которой киллер мог получить и очередной заказ, и своевременную, по обыкновению щедрую, оплату.»

Фельдшер тоже забурел, забросил малодоходную, к тому же мешавшую главному ремеслу медицину, числился клерком в мелкой торгово-посреднической фирме и наслаждался безбедной жизнью. В процессе работы он пользовался теперь не малокалиберной, а дальнобойными снайперскими винтовками, снабженными оптикой и глушителями: английской «Супермагнум», немецкими «Хеклер-Кох», «Маузер», израильской «Галил», итальянской «Береттой», американскими «Ремингтон», «Грендел» и отечественной СВД.

Стреляя по целям с больших расстояний – в восемьсот, тысячу метров, – он с удивлением понял, что иметь меткий глаз и твердую руку еще недостаточно. На таких дистанциях вступают в силу законы баллистики, и он едва не оплошал, смазав и достав-таки очередного клиента из отличной винтовки за шестьсот метров лишь третьей пулей, что для профессионала, конечно, не допустимо.

Пришлось засесть за изучение снайперского искусства. Он прочел все книги на эту тему, какие смог только достать. Прежде всего А. Потапова «Искусство снайпера», «Прикладная баллистика», «Приемы из пистолета: практика СМЕРША», «Огневая подготовка снайпера» и другие из того же ряда. Он узнал, например, что на дистанции в четыреста метров даже слабый ветер сносит пулю в сторону на 24—25 сантиметров. Что при стрельбе следует учитывать такие факторы, как температура окружающей среды, атмосферное давление, влажность. И усиленно тренировался, прикупив для этих целей дачу в районе ближнего Подмосковья.

Отношения с постоянным заказчиком были односторонними. То есть время от времени – не чаще двух раз в год, на его сотовом телефоне раздавался звонок. И серый, бесцветный голос интересовался, такой-то ли это номер? Киллер отвечал, что нет, запоминая, тем не менее, цифры, которые означали, на каком из столичных вокзалов он должен, набрав код, опять же включенный в «ошибочный» номер, открыть ячейку автоматической камеры хранения, и взять неприметный чемоданчик. В нем обычно лежала в разобранном виде новая, в заводской смазке, снайперская винтовка с оптикой, подробные инструкции, кого следовало устранить в этот раз, и толстый конверт с деньгами – многими тысячами долларов. Доверяя старому знакомому, заказчик отстегивал всю сумму сразу. Киллер тоже не торговался – знал, что ему дают реальную цену, так чего ж выкобениваться? Да и не смог бы, если б и захотел. Последние десять лет он видел своего партнера только по телевизору, в окружении первых лиц государства.

А еще через несколько дней, а то и два-три месяца спустя, где-нибудь в фешенебельном районе Москвы или Санкт-Петербурга, при выходе из дома или офиса в окружении бдительных телохранителей, вдруг падал, сраженный пулей, политик или бизнесмен, и киллер, бросив ненужную винтовку, спускался неторопливо из квартиры либо чердака, расположенных за квартал от места происшествия, а потом не без удовольствия смотрел в теленовостях на распростертое тело и слушал комментарии репортеров о разгуле преступности или очередном витке передела собственности.

К своим жертвам он не испытывал ничего личного. И хотя оптика позволяла отчетливо видеть их лица, они не воспринимались им в качестве живых людей, имеющих любящих родных, положение в обществе, интересные, полные побед и разочарований, биографии. Только трезвый расчет. И поворот верхнего и бокового барабанчика оптического прицела на одно-два деления с поправкой на дальность и деривацию, температуру и ветер.

Он чувствовал себя кем-то вроде бога, способного по собственной прихоти отнять жизнь у любого… Но выбирающего пока лишь тех, за кого заплачены деньги.

Он прекрасно отдавал себе отчет, что когда-нибудь высокопоставленный заказчик распорядится им так же – отдаст приказ, и… Он слишком хорошо знал, как беззащитен человек, если за ним охотится профессионал.

Однако время его, видимо, еще не пришло. Работал он четко, без сбоев, нигде ни разу не засветился, так зачем резать курицу, несущую золотые яйца?

И все-таки киллер понимал, что всему приходит конец. Однажды он получит заказ на такую фигуру, после выполнения которого его просто не смогут оставить в живых.

И такое время пришло. Это он почувствовал, когда, открыв дома извлеченный из ячейки камеры хранения очередной чемоданчик, увидел вместо привычного пухлого конверта тугие пачки долларов. Много твердых на ощупь пачек. Столько, сколько не получал он за все вместе взятые годы работы. А в прилагаемой инструкции ему сообщалось, что последнее задание позволит ему выйти из игры обеспеченным человеком. И, вопреки обыкновению, сулилось еще столько же денег после исполнения заказа. Полмиллиона долларов. А всего, стал быть, миллион. За это от него требовалось убить Первого президента страны.

XXV

Бетонная громада элеватора возвышалась скалисто над окружающими постройками, и оттуда, с подоблачной высоты, весь городок был, конечно же, как на ладони. А до приметного дома Душновой и вовсе рукой подать – метров четыреста, если считать напрямую, по траектории выстрела.

«Уазик» остановился у самого подножия рукотворного утеса, возле беленого, подчеркнуто-приземленного рядом со строением-исполином административным зданием с нейтрально-синей табличкой у входа, где золотыми буквами было написано: «Хлебоприемное предприятие. Город Козлов».

Коновалов первым вышел из машины, огляделся по сторонам.

– Ну и верхотура, – кивнул он Гаврилову на элеватор. -Это сколько ж зерна здесь поместится?

– Двести тысяч тонн, – с видом знатока доложил тот. – А вот и директор!

Из широко распахнутых ворот с маячащим у шлагбаума охранником в камуфляже вышел, заметно прихрамывая, полный мужчина лет шестидесяти, в легком сером костюме и пылающем ярко красном галстуке, заковылял навстречу гостям.

– Панасюк Никита Евграфович– шепнул Гаврилов. – Ушлый мужик. Крученный, как поросячий хвост. Но дело знает. Все хозяйства окрестные обобрал. Везут и везут ему пшеничку, а все равно в долгу остаются. А он наш хлебушек, за бесценок скупленный, за границу толкает. За валюту, естественно. В Германию, Италию, давеча ячмень в Арабские Эмираты загнал – он, говорят, любимым верблюдам тамошних шейхов шибко по вкусу пришелся…

Приблизившись, директор элеватора растянул губы в улыбке, физиономия его расплылась, замаслилась под румяным солнышком. Утирая пот со лба большим клетчатым платком, он протянул гостям для пожатия мягкую, сдобную руку.

– Уф-ф, запарился вконец. Здрась-сте, товарищи. Как насчет товарищей? Надеюсь, не обижаетесь? Мне говорили, что вы из области… А мы здесь, в провинции, по старинке живем. Без господ, – он указал большим пальцем за плечо в сторону элеватора. – Это акционерное общество. Коллективная, так сказать, собственность на средства производства. А стало быть, все как положено – трудовая дисциплина, красный флаг в честь передовиков, доска почета… Вон она, взглянуть не желаете? Лучшие, так сказать, люди…

– Ты, Никита Евграфович, насчет коллектива-то не заливай. Каждый в городе знает, что контрольный пакет акции в твоих руках. А значит, ты тут полноправный хозяин, – поправил его с добродушным видом Гаврилов.

Директор еще шире расплылся в улыбке, безошибочно угадав в Коновалове старшего, принялся объяснять, не отпуская после рукопожатия кисти полковника.

– Вот ведь, какое неправильное понимание ситуации! Ну да, шестьдесят процентов акций – у меня, но остальные сорок – у работников элеватора, фермеров, руководителей хозяйств. Можно сказать, у народа! А я к этому народному добру лишь приставлен… Вы как, сразу в бухгалтерию? Или вначале с территорией ознакомитесь? – отпустив, наконец, Коновалова, льстиво поинтересовался он.

– С бухгалтерией успеется, – великодушно согласился полковник. – У такого хозяйственника, как вы, там наверняка все в ажуре. А вот по территории прогуляемся. Посмотрим на ваши закрома… В смысле сохранности.

– С охраной у нас строго, – становясь серьезным, кивнул директор. – Элеватор – объект стратегический. Тут неприкосновенный запас зерна на нужды государства… Опять же, с хлебом нынче у соседей наших, в странах СНГ, то есть, перебои… За валюту пшеничку им продаем.

Коновалов кивнул удовлетворенно.

– Ну и добро. Хоть в чем-то наша Россия лучше других. Так что покажите нам, Никита Евграфович, свое хозяйство.

Вход на территорию элеватора осуществлялся через КПП, представлявший из себя беленую сторожку и распахнутые настежь ворота с натянутым поперек их обвисшим тросом. Выпуская из ворот грузовик с зерном, облаченный в камуфляжную форму охранник с помповым ружьем на плече опустил конец троса, и автомобиль, перевалив через символическую преграду, выехал с территории и попылил по улице.

– Не слишком впечатляет. В смысле надежности, – входя в раскрытые ворота, усмехнулся полковник.

– Ну, это видимость такая, – нашелся директор элеватора. – А настоящая охрана себя только в нужный момент проявит.

– В засаде они, что ли, прячутся? – удивился Коновалов, наблюдая, как через КПП туда-сюда шныряют какие-то люди.

– Крыша у него надежная, – буркнул хмуро Гаврилов, – Бандитская. Если тутошний работяга попытается мешок зерна утащить – разговор короткий. Морду набьют и уволят.

Никита Евграфович обречено покачал головой:

– Что ж вы так, Иван Петрович, при чужом-то человеке… Товарищ из области и впрямь подумает, что здесь не народное предприятие, а гнездо преступное… Нехорошо! Да, не без этого, бывает, и вразумим несуна по-свойски, по рабоче-крестьянски! Вы ведь, власти, законы-то какие напринимали? По ним за мелкие хищения и привлечь нельзя! Нынче не то что мешок – машину зерна укради, и то на уголовную статью не потянет. Если потакать, весь стратегический резерв страны котомками перетаскают!

– Пока они с котомками сквозь охрану пробираться будут, вы эшелонами закрома родины опустошите, – не дал ему спуску Гаврилов.

– Э, не спорьте, – попробовал утихомирить их, морщась от головной боли, Сорокин. – На Руси так отродясь повелось – воруют! И в советское время из колхозов тащили. Мужики – тележками, председатели – машинами…

Коновалов, равнодушно слушая перепалку, вглядывался пристально в окружающие строения – склады, сушилки, весовые, Все они казались приземистыми, ничтожными в сравнении с бетонной громадой элеватора. Конечно, снайпер должен находиться где-то там, в поднебесной выси.

– Эко, высота-то какая! – с притворным восхищением задрав голову, воскликнул полковник. – Никита Евграфович, не сочтите за мальчишество… Я, знаете ли, вырос в этом городке… И пацаном еще мечтал на крышу элеватора забраться, окрестности оглядеть. Не проводите на самый верх? Глянуть, так сказать, с высоты птичьего полета на родные места, где детство прошло!

– Да какие проблемы, – пожал округлыми плечами директор. – На лифте мигом поднимемся. Меня, вишь, радикулит намедни разбил. Да техника выручает. Щас вознесемся!

Он провел гостей сквозь широкие ворота, смотрящиеся на фоне высоченной стены, как неприметная калитка в бетонном заборе. Пояснил, указав на проложенную здесь железнодорожную колею.

– Сюда вагоны под загрузку подаются. А вон в тех емкостях зерно хранится. По тридцать тысяч тонн в каждой… – потом, надавив на красную кнопочку на стене, похвастался: – Лифт у нас скоростной, как в небоскребах Нью-Йорка. Тоже, между прочим, забота о людях. В прошлом году смонтировали. А раньше рабочие пешкодралом на верхние этажи забирались. Пятьсот ступеней! Теперь минута – и наверху.

Он опять надавил на кнопку. Но характерного звука двинувшегося по тоннелю лифта за этим не последовало.

– Ч-черт! – нахмурился директор. – Застрял он, что ли? Или испортился? Только-только перед вашим приездом этот лифт одного московского товарища, как на крыльях, вознес. Может, – он подмигнул Коновалову, – кто-то из вас согрешил ночью? Есть такое поверье…

– Какой гость? – игнорируя игривый тон, мигом насторожился полковник.

– Он не по вашей части, – успокоил директор. – Хлеб-инспектор из Минсельхоза. Тоже решил окрестности осмотреть.

– А-а, толстенький такой, веселый? – радостно подхватил Сорокин. – Мы с ним в гостинице в одном номере живем. Так он, значит, тоже решил на городок с высоты птичьего полета глянуть? – и осекся, встретившись с пронзительным взглядом полковника. – Твою мать!

– Гаврилов! Стоять здесь! Майор, за мной! – рявкнул, выхватив пистолет, Коновалов, – Где лестница? Другой ход на крышу есть?

– В-вон… Там… – растерянно указал на дверь по соседству директор. – Другого хода нет. А чего это вы, товарищи, так… всполошились? Обыкновенный инспектор. Дотошный. Он у меня, почитай, три дня по элеватору ходит, все облазил, везде заглянул…

Но его уже не слушал никто. Коновалов и Сорокин, перескакивая через крутые металлические ступеньки, рвались по лестнице вверх. Первым, кляня себя за непрофессионализм и ротозейство, передернув затвор табельного «Макарова», бежал майор.

ХХVI

Утро после ночного дождя выдалось тихое, ласковое. Августовское солнышко, будто извиняясь за минувшее ненастье, золотило тронутые первой желтизной кроны высоких тополей, сияло ослепительно на оцинкованной крыше бывшей обкомовской дачи.

Первый президент, проснувшись спозаранку по стариковской привычке, уже с полчаса бродил по узким дорожкам сада, скрипел, топча ногами, промытым песком. И, всякий раз, попетляв мимо толстых стволов старых яблонь, дорожки упирались в высокий досчатый забор, опутанный по верхней кромке весело блестящей колючей проволокой.

– Ну, блин, точно как в лагере! – в который раз оглядев неприступную преграду, пробормотал президент. – Заперли, сукины дети. Ну ни-ч-чо… Я им, понимаешь, не Ленин в Горках!

По ту сторону ограды, он знал это наверняка, интересовался на первых-то порах, дежурят милиционеры, прячутся в кустах, обнаруживаясь лишь при появлении посторонних, и разворачивают их без объяснения причин в сторону от охраняемого объекта, а вот внутри с ним остался лишь один телохранитель. Остальные, черти этакие, подевались не знамо куда, уехали с утра пораньше, не спросясь – по бабам, что ли? И этот, как его… Илья. Совсем распустились! Повыгонять их к едрене матери? Так взамен пришлют таких же, если не хуже. Одним словом – пенсия!

Оставшийся в одиночестве охранник не докучал особо, старался держаться подальше, но упорно топал следом за президентом, крутя головой и поглядывая то на Деда, то на высокий, отсекающий от него опасности потустороннего мира, забор.

– Эй, ты… топотун! – внезапно окликнул его, хитро прищурившись, президент. – Што, понимаешь, прячешься?! Я ж тебя все равно вижу… Карацупа хренов! Иди сюда. Я тебе… хе-хе… чего покажу!

Здоровенный парняга в жарком темно-синем костюме шагнул из-за кустов смородины, заулыбался сконфуженно, приблизился осторожно.

– Здравствуйте, господин Президент.

– Ну, как дела? – добродушно поинтересовался Дед.

– Служу Отечеству! – бодро отрапортовал, вытянувшись в струнку, парняга.

– Молодец! – похлопал его по мощной груди президент и позвал радушно. – Пойдем-ка со мной. Вон тот сарайчик видишь? Ни хрена ты не видишь! Стоишь тут, топчешься! Такой, понимаешь, Топтыгин! А не знаешь того, шта главная опасность для моей персоны в сарайчике том схоронилась!

Охранник подобрался мигом, сунул правую руку запазуху, повел настороженно головой по сторонам, потом впился взглядом в неприметный, скрытый зарослями полутораметровой крапивы бревенчатый сарай с распахнутой кривовато досчатой дверцей. Подошел ближе, глянул внутрь бочком, насторожено, сделав левой рукой предостерегающий знак президенту – не приближайся, мол.

В заброшенном строении, судя по всему, хранился когда-то садовый инвентарь, и сейчас еще в его полутемном, затянутом серой паутиной нутре можно было разглядеть ржавые лопаты и грабли со сгнившими от времени черенками. А вот дверца была еще крепкая, с засовом-щеколдой, на совесть кованной. Крыша тоже не протекала – сухо было в сарае, пылью застоялой пахло, не плесенью. Но ничего подозрительного!

Телохранитель глянул искоса на президента, усмехнулся украдкой – чудит, мол, дед. И, чтоб успокоить его окончательно, шагнул внутрь сарайчика. В тот же миг стоявший позади Дeд наподдал ему ногой, втолкнув глубже в пыльное нутро, шустро захлопнул за охранником дверь, с лязгом запер засов.

Телохранитель шарахнулся назад, ахнул в дверь кулаком, да поздно было.

– Э-эй! Эй! Что за… откройте! – рявкнул он, а потом, опомнившись, осознав, в каком положении оказался, загундел жалобно. – Господин президент… А-а, господин президент? Не балуйтесь. Откройте, а-а? – но тот не слушал его.

Косолапо загребая ногами песок, Дед улепетывал по дорожке, ведущей к калитке, и бормоча: «Вот какая, брат, рокировочка!» Проскользнув незамеченным челядью мимо дома, президент оказался на улице, где, словно поджидая его, заурчал синий джип.

Два развалившихся вальяжно на лавочке у ворот милиционера, увидев перед собой Первого президента, вскочив, остолбенели сперва, а потом дружно тараща глаза, отдали честь. Дед, притормозив перед ними, выпятил важно грудь, козырнул в ответ, коснувшись пальцами седого виска, прошествовал к машине, распахнул дверцу с правой стороны от водителя.

– Привет. Тебя как зовут?

– В-василий, – обалдело взирая на него, заикаясь, ответил шофер.

Дед с видимым трудом задрал ногу на высокую подножку, крякнув, согнул неловко скованную радикулитом спину, и, наконец, взгромоздившись на сиденье, бросил властно.

– Поехали!

У шофера аж сигарета выпала из раскрытого в изумлении рта.

– Куда, това… г-господин президент?

– На кудыкину гору! – сварливо проворчал, поудобнее устраиваясь в кресле. Дед. – Ты, к примеру, сейчас в какую сторону собирался?

– Я? – водитель растерянно взглянул на часы. – Мне э-э.. через минуту приказано выехать в направлении дома этой, как ее… знахарки, что ли… И прибыть туда ровно без десяти минут одиннадцать. Одному, – добавил он, жалобно взглянув на именитого пассажира.

– Кто приказал? – грозно нахмурил брови президент.

– Дык, этот… Телохранитель ваш… Товарищ полковник.

– А по-твоему, кто главней – я или какой-то полковник? – насел на него дед. – Ты в армии служил? Порядки знаешь? Устав. А-а?!

– Служил, – с готовностью кивнул шофер. – В Уставе сказано – выполнять команду старшего начальника.

– Вот и выполняй, – приказал президент, удовлетворенно откинувшись на спинку сиденья. – Тем более, шта я предыдущее указание не отменяю. Велели тебе ехать к Дарье – езжай. Заодно меня прокатишь. Я хоть на город посмотрю, с народишком, понимаешь, пообщаюсь. Тебя, значит, Васей зовут?

– В-васей…

– А меня знаешь как?

– Д-дык… кто ж вас не знает?!

– Ну то-то… Трогай. Надо к Душновой – поедем к Душновой. Мне, Вася, все равно. Всюду, понимаешь, дорогие моему сердцу россияне!

Джип, как застоявшийся жеребец, рванул с места, обдав клубом пыли замерших по стойке смирно милиционеров. Они лишь прикрыли глаза в смятении. Про то, что пускать на территорию дачи кого бы то ни было запрещено, им все объяснили. А вот насчет того, как быть с самим президентом – проинструктировать забыли.

Василий тоже заморочено крутил баранку, косясь испуганно на пассажира, от волнения пропустил поворот и несся теперь по незнакомой улице, ориентируясь на торчащий впереди элеватор. Подъедет к нему – а там и до дома Дарьи рукой подать.

ХХVII

Вид с крыши элеватора открывался великолепный. Прямо у подножия рукотворного утеса рассыпались, как зернышки на ладони, деревянные домики, а дальше, за темно-зеленой лентой пойменного леска, расстилалась тканная пшеничным золотом скатерть полей, сливалась на горизонте, где-то у границы с Казахстаном, с густой синевой настоянных на зное небес.

И на всем этом неоглядно-огромном пространстве то здесь, то там, копошились люди – маленькие, несоизмеримые с масштабами земли, на которой они суетились, исполняя свои маленькие людские дела.

Крохотные, как муравьи, люди утюжили зрелую ниву такими же махонькими, под стать себе, с божью коровку величиной, комбайнами, споро ползли по черным шнуркам дорог на жужжащих по-шмелиному грузовиках, и где-то совсем далеко, на пределе человеческого зрения, пробиралась торопливо, съедая пространство, зеленая гусеница пассажирского поезда.

Однако киллеру было сейчас не до красот расстилавшейся перед ним панорамы. Он не учел силы гуляющего здесь, в вышине, степного ветра – мощного, тугого, сбивающего прицел, и едва ли не вырывающего из рук легкую снайперскую винтовку. Домишко народной целительницы, до которого отсюда было рукой подать, метров четыреста, не более, прыгал в окуляре, как при землетрясении, будто все его обитатели, крепко выпив за праздничным столом, пустились разом в веселый, с визгом и топотом до дрожи стен, перепляс.

Но стрелку требовалось поразить первой же пулей не дом, а гораздо меньшую цель – президента, который – снайпер знал это наверняка, – с минуты на минуту подкатит под выстрел на синем, приметном издалека джипе.

Тот, кто сделал ему очередной заказ, передал, как всегда, подробнейшие инструкции, документы, карты местности, где будет пребывать объект, схемы его предполагаемого передвижения. Киллер внимательно изучил план городка, несколько раз прошелся по его улицам, побывал под видом пациента в доме целительницы, и выбрал две точки, откуда удобнее всего поразить цель – здания школы и элеватора. Побывав под разными предлогами в обоих, он остановил свой выбор на элеваторе. Шла уборочная страда, и на хлебоприемных пунктах в такую пору было особенно многолюдно. Проникнуть туда под чужим именем и, выбрав момент, «пшикнуть» из портативной винтовки с глушителем в престарелого президента – задача вовсе не запредельная. Тем более, как свидетельствовало приложенное к заказу досье, охрана у бывшего главы государства сейчас слабая, в поездке с ним всего пятеро, а киллеру доводилось в свое время успешно устранять и более тщательно охраняемые объекты. Главную роль всегда играло расстояние, с которого поражалась цель. Вполне безопасное для стрелка, и непреодолимое для телохранителей жертвы. А потом… Потом будет все как всегда. Бестолковая суета охранников возле тела поверженного, толпа зевак, истерические завывания милицейских и санитарных сирен. Через минуту-другую после выстрела начнутся судорожные поиски убийцы с блокированием вокзалов и выходящих из города дорог, тотальным прочесыванием окрестных дворов. Примерно через полчаса доберутся, конечно и до элеватора. Но к тому времени киллер будет уже далеко от города. Силовые ведомства нерасторопны, пока согласуют с инстанциями, введут свои планы типа «перехват», пройдет еще не меньше часа. А это сотня километров при хорошей скорости. А до границы с Казахстаном – всего пятнадцать.

Надо только успокоиться, не мандражировать – уговаривал себя киллер. Тем более, что в этом городке он уже едва не допустил фатальной ошибки. Решив скорректировать прицел, чтобы не терять времени на решающей стадии операции, он собрал винтовку прямо в номере гостиницы. И забыл при этом, идиот эдакий, запереть входную дверь! По закону подлости, именно в тот момент в номер буквально ворвался какой-то кретин. И застыл на пороге, уставясь на винтовку, хватая открытым ртом воздух. А потом, ойкнув, бросился вон. Киллер от растерянности тоже не успел среагировать сразу. И лишь секунду спустя ринулся вдогонку, но длинноногого посетителя и след простыл! Аеще через мгновение он увидел в окно, что незваный гость, сутулясь, пересекает площадь перед гостиницей. Решение созрело сразу. Мигом передернув затвор, он влепил ему пулю под левую лопатку. Потом, не мешкая, разобрал винтовку, спрятал в кейс и, выскочив из номера, покинул гостиницу через черный ход. Им никто не пользовался, но к несложному замку киллер еще накануне притер отмычку. Как говорится, на всякий пожарный случай. Спрятав кейс в самом надежном в подобной ситуации месте – в привокзальной камере хранения, он вздохнул с облегчением, Вещдоков преступления в номере не осталось, трассологическую экспертизу провинциальные менты проведут не сразу, а ему и нужны-то были всего лишь одни сутки. И вот они на исходе.

Киллер глубоко вдохнул, выдохнул. Ему надо сейчас успокоиться, прогнать из сознания любые мысли. Снайперское искусство тонкое. Даже учащенное сердцебиение сбивает точный прицел. У него все получится. Так уже не однажды бывало. Так будет и в этот раз.

Пути к отступлению он тоже предусмотрел. Лифт спустит его на первый этаж в течение одной минуты. Кабину он застопорил, чтоб в любой миг без помех оказаться внизу. И успеть затеряться там среди работяг, облаченных в грязные спецовки, с одинаковыми, перемазанными копотью, лицами – ведь зерносушилки работают на солярке. Серый «городской» костюм он заранее снял, уже здесь, на крыше, натянув взамен пропыленную «брезентуху». Винтовку он тоже бросит. Обработанные специальным составом ладони и пальцы не оставят на ней отпечатков. Да и не только на винтовке – нигде, даже в гостинице, дактилоскописты не обнаружат ничего пригодного для идентификации.

Ровно в одиннадцать десять у въезда на элеватор его будет ждать щедро оплаченный «левак», который за четверть часа окольным путем домчит киллера до границы с Казахстаном. Граница там только на карте. На самом деле – никаких постов, пограничных «секретов», следовой полосы и прочего. Та же степь, только с российской стороны распаханная, засеянная, а с сопредельной – заросшая сорняком на месте бывших целинных полей, с редкими отарами худосочных овец.

Паспорт суверенной страны у киллера тоже имеется. Счет – в надежном швейцарском банке. Весь аванс – пятьсот тысяч долларов, он перегнал накануне туда, а за оставшейся после выполнения заказа долей не поедет. Жадность, как известно, фраера губит. А ему того, что удалось скопить, до конца жизни хватит. Даже если заказчик надумает-таки убрать его на этот раз, то, потеряв след, успокоится. Дело-то сделано! Да и заляжет он на дно не на месяц, на год – навсегда. И тогда можно будет жить тихо и сыто, в свое удовольствие…

Киллер лег поудобнее, плотнее прижавшись телом к прогретому солнцем, податливо-мягкому рубероиду, раздвинул ноги пошире – так, чтобы правая составляла со стволом винтовки прямую ось, прижал пластмассовый приклад к плечу. И в этот же миг на дороге из белесого облака пыли вынырнул синий джип и поплыл, переваливаясь на ухабах к приметному дому целительницы.

Снайпер мгновенно успокоился. Цель в окуляре уже не прыгала, не дрожала. Он видел президентский автомобиль будто на экране миниатюрного телевизора – четко, явно различая в салоне две фигуры.

Киллер чуть шевельнул стволом влево, опережая мишень с поправкой на ветер, затаил дыхание. Теперь он слышал только биение собственного сердца, ощутимыми толчками гнавшего теплую кровь по пульсирующим податливо сосудам – бум, бум…

Усилием воли он заставил сердце биться реже. Бум… бум… – с интервалом в полторы секунды застучало оно. Именно в эти полторы секунды между ударами он и выстрелит. Как только президент покинет машину.

ХXVIII

– Стоп! Стоять! – выдохнул яростно Коновалов, и Сорокин, рвавшийся с грохотом по железным ступеням наверх, застыл, подчиняясь, с задранной ногой, словно охотник перед смолкшим внезапно и обретшим слух токующим глухарем. – Ломимся, как спецназ на задержание, – просипел полковник, смахнув со лба заливающий глаза пот. – Ты, майор, киллера в лицо знаешь. А потому давай вперед, но легкой поступью. Увидишь оружие в руках – стреляй сразу на поражение, никаких «руки вверх!». Мы в данной ситуации не контрразведчики, а телохранители. Нам этот снайпер живьем на хрен не нужен. Да, и патронов не жалей. Это не задержание, а нейтрализация. Всаживай в него всю обойму – чтоб наверняка. Потом отпишемся. Все, пошли!

Стараясь шагать бесшумно, они устремились по металлической лестнице, которая бесконечной спиралью уходила вверх, в мироздание, и где-то в невообразимой вышине мрачного бетонного поднебесья одинокой звездой сиял распахнутый люк на крышу.

Коновалов, как говорится, поспешал медленно, понимая, что киллер у них в руках. Через минуту-другую к дому Душновой подкатит джип, имитируя прибытие президента. Еще пару минут снайпер будет старательно выцеливать жертву, и, лишь не дождавшись ее, задергается, заволнуется, поймет, что что-то пошло не так, начнет отступление. При этом маловероятно использование им каких-то экстравагантных приспособлений, вроде спуска на тросах по внешней стене. Скорее всего, он прибегнет к лифту, который для того ж застопорил наверху, или пойдет гуляючи по лестнице, небрежно помахивая сумкой или кейсом. Ведь, если покушение не состоялось, он будет вынужден сохранить оружие – для следующего раза. Но следующего у него уже не будет. В этом полковник был уверен.

Так что спешить, рисковать, задерживая вооруженного убийцу действительно ни к чему. Все равно, даже взятый живым, киллер наверняка не сможет назвать заказчика.

Коновалов не сомневался теперь, что там, наверху – профессионал высочайшего класса, а не психопат-одиночка. А такие не колются. Пусть жгучие тайны, – какие политические силы вознамерились убрать Первого президента, – раскрывает ФСБ, прокуратура. Его, телохранителя, задача – предотвратить покушение, нейтрализовать нападающего. А потому они с Сорокиным просто пристрелят его, как бешеную собаку. Обжаловать их действия в данной ситуации тоже никто не будет. У киллеров, как правило, нет ни адвокатов, ни родственников…

Осторожно, чтобы не лязгнул громко, Коновалов оттянул затвор 9-миллиметрового «Кольта». Мощный пистолет, в отличии от отечественного «Макарова» обладал огромным «останавливающим» эффектом. Это значило, что при попадании в любую точку человеческого тела пуля сбивала с ног, валила жертву, делая ее беспомощной и безопасной, Этот пистолет подарили Коновалову американские коллеги-телохранители во время визита Первого президента в СШA еще в начале девяностых годов, и с тех пор он не расставался с надежным оружием.

Неожиданно в правом ухе полковника ожил малюсенький динамик коротковолнового передатчика, зашептал взволнованно:

– Товарищ первый! Докладывает четвертый…

Коновалов, который был уверен, что услышит сейчас сообщение от «второго» или «третьего» – сотрудников, направленных в здание школы, – о том, что киллер ими не обнаружен, насторожился, почуяв недоброе. «Четвертый» в данный момент охранял самого президента, опекал его на относительно безопасной, закрытой со всех сторон и окруженной милицейскими кордонами даче, и не должен был выходить на связь. «Четвертый», – самый молодой, неопытный сотрудник. Полковник поостерегся брать его на опасную, со стрельбой, операцию. И теперь, задрав манжет рубашки, с нарастающей тревогой, стремясь сбить одышку, прохрипел в закрепленный на запястье микрофон.

– Первый на связи. Прием.

– Я, товарищ первый, не знаю, как это вышло… – забубнил в ухо «четвертый». – Он, Дед, то есть, велел мне сарай проверить… На предмет безопасности.

– Какой сарай? К черту сарай! Короче!

– Короче, товарищ первый, запер он меня в нем. А пока я дверь вышибал, на джипе укатил.

– Куда?! – понимая уже, что случилось непоправимое, выдохнул полковник.

– Так к Душновой, надо полагать. Больше-то ему в этом городе ехать некуда.

– Сорокин! Наверх! Бегом! – рявкнул Коновалов, и сам, не таясь, помчался, гремя каблуками и хватаясь рукой за тронутые налетом ржавчины перила лестницы.

– Что так? – запалено дыша, обернулся майор. – Киллер услышит!

– Хер с ним! – поравнявшись, рванул дальше полковник. – Президент в джипе!

– Вот блин… – застыл на мгновение Сорокин, а потом, обогнав по-молодецки напарника, чаще забухал по ступенькам ногами.

До выстрела снайпера оставалось не больше минуты.

XXIX

Василий, крутя баранку мощного, но легкого в управлении «Ландровера», млел от восторга, искоса поглядывая на пассажира, и восклицал то и дело, не в силах сдержаться:

– Вот, мать честная! Расскажи кому – не поверят. Самого Первого президента везу!

А тот сидел совсем рядышком, запросто, и удивлялся простодушно, вскидывая по-стариковски лохматые брови:

– Ты, Василий, глянь тока! Вон, вишь, изба соломой крыта. Это шта такое в городе-то! Непорядок. При мне, понимаешь, народ побогаче жил.

– Да уж, дело прошлое, хорошо жили, особенно до дефолта, – поддакивал польщенный беседой шофер. – Доллар шесть рублей стоил – красота! Щас, конечно, не то. И начальство другое пошло. При ваших демократах попроще было. И за руку поздоровкаются, и, ежели, к примеру, пикничок какой – завсегда столик для нашего брата-водилы накроют, сто грамм нальют. А сейчас – как при коммунистах. Все важные – спасу нет. Водителя и не замечают, будто автопилот их машину ведет. А ведь от нас, шоферов, жизнь этого начальства напрямую зависит! Я сейчас губернатора вожу. Так, бывает, по двадцать четыре часа за баранкой. Он по области-то любит мотаться. То туда заедет, то сюда. Там позаседает, там пообедает. А мне – вперед, давай да давай! Не спамши, не жрамши. Э-эх… – в отчаянье махнул Василий рукой.

– Смотри-ка, сено в каждом дворе, – опять подмечал президент. – Скотинку-то держат!

– Как не держать, – словоохотливо просвещал Василий. – У меня отцу скоро семьдесят, а две коровы есть, телка, бычок на откорме. Хрюшек десяток. Хлопотно, конечно. То же сено – сперва накоси, потом всю зиму туда-сюда, вороши, перетряхивай. Зато все свое, с подворья. Полный, как говорится, суверенитет!

– А у тебя животинка есть? – интересовался президент.

– Не-е… Я ж в городе живу. Отец на селе остался, мать, братья. Каждый отпуск – туда. Опять же, на майские праздники – картошку садить. Думаю, вот, дети вырастут – назад в деревню подамся. Мне тетка дом отписала со всеми надворными постройками, земельный участок. Живи, хозяйствуй – чего еще надо? Не-е, жить на селе можно. Если, конечно, водку не жрать.

Президент слушая серьезно, кивал, соглашаясь.

– Я те тоже, парень, вот шта скажу. Я много где побывал, всякого повидал. А теперь понял: человеку для счастья много не нужно. Крыша над головой, садик под окнами, речка поблизости, да штоб в ней рыбка водилась. Вот это, понимаешь, жизнь! А у меня все дела, государственные, едри их, заботы… И теперь – вроде, на пенсии уже, так нет. Зовут и зовут. То в Германию, то, понимаешь, в Японию. И не откажешься ведь, черт бы их всех побрал. Болеешь, не болеешь – собирай манатки, свиту – и вперед, с государственным визитом…

– Да-а, у вас, президентов, жизнь тоже не мед, – сочувствовал Василий. – Я б, к примеру, если б мне предложили, на ваше место не пошел. На кой оно мне? Живете небось, как в аквариуме. Смотрели передачу по телику – «За стеклом» называется? Так по мне, у вас, президентов, тоже самое. Ни чихнуть, ни, извините, пукнуть! Все на людях, все нараспашку. Опять же, шпионы, небось, одолевают…

– Бывает, – кивнул растроганный сочувствием. Дед и, смахнув слезу, предложил внезапно. – А хочешь, я тебя с собой в Москву заберу? Мне немцы бронированный «Мерседес» подарили. Будешь его водить.

– Не-е, – конфузясь, мотнул головой шофер. – В Москву не хочу. У вас там движение в восемь рядов, пробки… Вон, видите, – помолчав, указал он на приметный дом впереди. – Там Дарья живет. Целительница. Мне к ней велели ровно в одиннадцать подьезжать. Минута в минуту. Постоять чуток– и назад.

– Что ж стоять-то, – удивился президент. – Зайдем, посмотрим…

– Сюрпризом! Как Гарун-аль-Рашид! – подхватил Василий. – Я в сказке читал. «Тысяча и одна ночь» называется. Слыхали? Там падишах тоже таким вот макаром, неожиданно, к народу ходил. Переоденется, и на базар. И слушает, что про него люди калякают.

– Ты про Рашидова, што ли? Который первым секретарем в Узбекистане был? – заулыбался президент. – Знал я его. Царство ему небесное. Он ведь умер…

– А-а… – заморочено удивился шофер и покосился на президента.

Но тот не шутил вроде, крутил головой, смотрел с интересом по сторонам, и когда джип подкатил к дому целительницы, сказал.

– Ну, ты подожди чуток, я выйду, пройдусь.

– Я с вами, – встрепенулся Василий. – За место телохранителя. Меня Илья Ильич кой чему научил. Так что не подведу.

– Айда! – великодушно согласился Дед, и, раскрыв дверцу, полез из машины.

Шофер все же успел выскочить первым, шустро обежал вокруг, чтобы подхватить пассажира, и тут же услышал жестяной лязг, будто кто из рогатки камешком по консервной банке попал. Он остановился и с интересом восзарился на маленькую дырочку, только что, буквально у него на глазах, возникшую на сияющем краской капоте джипа.

Василий в армии служил давно, в Советском Союзе еще, но вспомнил, что точно такое же отверстие, только в дверце автомобиля, демонстрировал им, салагам, побывавший со своим «Уазиком» в Афганистане сержант-«дембель».

– Во, видали? На два сантиметра правее – и мне бы каюк, – рассказывал он, тыча в дырку мизинцем. – А так пуля по пряжке ремня чиркнула. Из нашего «Калаша» гады, стреляли.

Все это мгновенно полыхнуло в памяти Василия, и так же мгновенно поняв, что в машину только что, секунду назад, угодила выпущенная кем-то пуля, он обхватил президента за плечи, попытался пригнуть к земле. Дед, упираясь, заворчал изумленно:

– Ты шта, понимаешь, творишь, едри твою мать!

Но Василий вцепился в него мертвой хваткой, давил, в то же время чувствуя, как что-то горячее, злое, жалит его в спину, – раз, другой, третий. Жалит глубоко, под самое сердце. Умирая, он свалил-таки закостеневшего врастопырку, так а не понявшего, что произошло, президента в кювет у дороги.

XXX

Вынырнув из распахнутого люка, Сорокин первым ворвался на крышу. Держа пистолет обеими руками, он, поводя стволом, оглядел окружающее пространство, но никого не увидел. В центре крыши возвышался массивный бетонный куб с трепетавшим на шквальном ветре триколором, венчающим элеватор и ограничивший обзор. Майор указал подоспевшему Коновалову на левую сторону сооружения – обходи там, мол, а сам, прижимаясь спиной к шероховатой поверхности, скользнул вправо. И сразу же увидел, что прямо перед ним, распластавшись у самого края крыши, лежит спиной к нему человек. По его характерной позе с раздвинутыми широко ногами, по приподнятой и склоненной к правому плечу голове Сорокин, даже не видя винтовки, сразу понял, что тот изготовился к выстрелу.

Снайпер явно не почувствовал присутствия чужака за спиной. Вспомнив наставления Коновалова стрелять без предупреждения, майop усмехнулся криво. Выстрелишь – и концы в воду. Полковнику-то, конечно, плевать, для него главное, чтобы президент уцелел… Что с него взять – охрана. Это же не оперативный работник! Другое дело – повязать-таки потенциального убийцу живым. И вышибить из него информацию. Имя заказчика он, скорее всего, не назовет, но его по цепочке проследить можно. А там, глядишь, и заговор против государственной власти раскрыть удастся. А у истоков – майор Сорокин. К тому же снайпер казался совсем не опасным. Он впился в окуляр оптики, не реагируя ни на что вокруг себя, и со спины фигурка его казалась особенно уязвимой и беззащитной.

– Брось оружие! Руки за голову! – подняв пистолет, скомандовал майор. Но голос его сорвался и прозвучав как-то сбивчиво, неубедительно. И то – сколько ступеней пересчитал, запалился окончательно. Если высоту элеватора на жилой дом прикинуть – этажей двенадцать, не меньше… Пистолет тоже прыгал в вытянутой руке, лоб покрыла густая испарина, и Сорокин, как ни старался, не мог разглядеть мушку сквозь глаза, залитые едким потом.

Плечо киллера дрогнуло от отдачи раз, другой, третий. Надо отдать ему должное – услышав Сорокина, он успел-таки отстреляться. Потом, перекатившись на спину, поднял левую руку и сказал, улыбаясь обезоруживающе:

– О-о, сосед! А я тут на досуге решил голубей пострелять. Вечерком лапшичку заварим. Мировое хлебово! А что это ты… при пистолете?

Сорокин мигом признал в облаченном в грязную спецовку, с перемазанным сажей лицом киллере соседа по номеру – Николая Прокопьевича. Приказал, стараясь, чтобы голос звучал властно и твердо:

– Брось оружие! – и не удержался, добавил для форсу, словно полицейский в боевике. – Игра окончена, господин хлебинспектор!

Краем глаза майор заметил, что из-за дальнего угла куба выскочил с пистолетом на изготовку Коновалов.

– Не стреляйте, полковник! – предостерегающе крикнул ему Сорокин. – Никуда этот тип отсюда, с крыши, не денется. Парашюта у него не… – но договорить не успел. Только сейчас он разглядел, что короткоствольная винтовка с набалдашником глушителя, которую продолжал сжимать в правой руке снайпер, непостижимым образом оказалась направлена прямо в его, Сорокина, грудь.

Глушитель, похожий на безобидную бомбошку камыша, вдруг полыхнул синим, как у газовой зажигалки, язычком пламени, и Сорокин, почувствовав сильный толчок, качнулся назад, а Коновалов, держа свой кольт двумя руками, начал стрелять надоедливо-часто: «Бам-бам-бам-бам!»

Падая на уходящую стремительно из-под ног крышу, майор успел заметать, как задергался под крупнокалиберными пулями «хлебинспектор», но из ствола его винтовки успел-таки выскочить еще один голубой огонек, и пронзил незримым лучом грудь Сорокина, от чего тот умер, едва коснувшись щекой шероховатого рубероида.

Машинально сунув пистолет в наплечную кобуру, полковник подошел к майору, наклонился, попытался нащупать пульс на сонной артерии. Потом, приподняв веко, заглянул в бездонный, словно тоннель в другой мир, зрачок. Встал, отер носовым платком пот со лба. Шагнул к киллеру. Тот лежал, распятый пулями, у самого края крыши. Коновалов присел на корточки, потрогал жирную складку на апоплексической шее убитого. Мертв.

– Первый, первый! Я второй! – ожил в ухе полковника динамик, – В президента стреляли! Что у вас там?

– Первый слушает, – раздраженно буркнул в запястье Коновалов. – Ты мне нотации не читай. Что с президентом?

– Президент жив! Лаже не ранен! А водитель джипа – убит.

– Вот хрень! – ругнулся полковник. – Ладно, отбой. Эвакуируйте президента на дачу. Остальным я сам займусь,

– А шофера куда?

– Куда-куда… – в сердцах передразнил Коновалов – Ты ж его, раз он мертвый, за руль не посадишь? Оставь на месте, милиция подъедет – разберется. Все понял? Отбой!

Из люка, хватаясь за сердце и жадно дыша широко раскрытым ртом, с пистолетом в руке показался Гаврилов. Посмотрел на Коновалова, на безучастно лежащего Сорокина, покачал головой.

– Ай-яй-яй… Нехорошо вышло… – и указал на майора.

– Мертв?

– Наповал, – скорбно кивнул полковник.

– А этот? – Гаврилов приблизился к киллеру, склонился.– Не признаю. Заезжий, видать.

– Да, с одним управились, – тоже подошел к поверженному снайперу полковник.

– С одним? – удивился милиционер. – Что, еще есть?

– Их, как минимум, двое было.

– С чего это ты взял?

– Вот, смотри, – Коновалов тронул носком ботинка винтовку, до сих пор зажатую в мертвой руке киллера.

– Странная какая-то… – разглядывая винтовку, пожал плечами Гаврилов. – Будто игрушечная.

– Оружие серьезное. На вооружении наших спецслужб состоит. ВСC, или снайперская винтовка «Винторез». Мощная оптика. Бесшумная. Можно вести огонь как одиночными выстрелами, так и очередями. Магазин на двадцать патронов. На расстоянии пятисот метров пуля пробивает стальную каску. Удобна в транспортировке. Разбирается на три части – ствол, приклад, ствольная коробка. Где-то здесь наверняка кейс должен быть – в нем ее переносят.

– Все-то ты знаешь, – причмокнул губами, уже по-другому, опасливо глядя на винтовку Гаврилов. – Будто не телохранителем, а киллером всю жизнь проработал.

– Обязан знать, чем противник вооружен, – пожал плечами полковник. – А потому и не советую расслабляться. Работа наша пока не закончена.

– О чем ты? – Гаврилов почесал затылок, сдвинув на лоб фуражку. – Вот же он, киллер, мертвее мертвого.

– Нy да. А только в первый раз в президента не он стрелял.

– А кто? Что-то много у тебя, Илья, убийц на душу козловского населения получается!

– Я ж тебе объяснил, – досадливо поморщился Коновалов. – Это– «Винторез». Прицельная дальность – четыреста, ну, от силы пятьсот метров. А по Деду в день приезда с расстояния тысяча метров будто из пушки долбанули, и точнехонько! Пуля, если б я не среагировал, точно президенту в маковку шла. Да и какая пуля! Она у моего лица как снаряд пролетела.

– И-и? – подался к нему заинтригованный милиционер.

– И это значат, что надо дальнобойную снайперскую винтовку, типа Драгунова искать! Вернее, того, кто из нее стрелял.

– А может быть, этот и шмальнул? Только потом оружие поменял, – мотнул головой в сторону сраженного киллера Гаврилов.

– Может, конечно. А только вряд ли. Этот снайпер приезжий. Сам же говоришь – не ваш. Действовал под прикрытием хлебинспектора из Москвы. А винтовка Драгунова – оружие громоздкое, армейское. Это, считай, трехлинейка Мосина образца 1862 года. Такую в дипломате не унесешь, из Москвы с собой за полторы тысячи километров не потащишь.

– А может, он ею здесь у кого разжился?

– Ну, тогда точно с количеством террористов в Козлове перебор получается, – улыбнулся полковник. – Мы не в Грозном, где оружием на базарах, как семечками, торгуют.

– Значит, напарника его ловить будем? – задумчиво глядя на убитого снайпера, уточнил Гаврилов.

– Опять ты не прав, – покачал головой Коновалов. – Если бы этот с тем, ну, который с винтовкой «Драгунова» были вместе, они и работали бы в паре. Знаешь, как профессиональные снайперы умеют? Одновременно двумя выстрелами с расстояния в шестьсот метров в цель диаметром пять сантиметров попадают! А наши, судя по всему, порознь за Дедом охотились, независимо друг от друга. И заказчики у них могут быть разные.

– Ну, теперь у тебя перебор выходит, – не сдавался Гаврилов. – Слишком много желающих Первого президента укокошить!

– Если б ты знал, сколько их на самом деле! – грустно усмехнулся полковник. – Но в данной ситуации, я все-таки думаю, следует среди местных поискать.

– Так ведь искали же. И вон кого обнаружили, – указал на киллера милиционер.

– Плохо искали, – скорбно поджал губы Коновалов. – Мне, например, сегодня утром любопытную информацию сообщили. Оказывается, есть в Козлове еще один бывший снайпер. С боевым опытом. В первую чеченскую воевал. Потом демобилизовался – вроде как по ранению. И, что самое интересное, винтовка у него снайперская имеется. Как раз такая, какую мы ищем, СВД.

Гаврилов слушал, повесив голову, потом вскинулся решительно.

– Про сына моего дознался? Ну, тогда пошли ко мне домой. Я тебя со своим снайпером познакомлю…

XXXI

Первый президент кряхтя поднялся с земли и принялся отряхивать придорожную пыль с темно-синего, жаркого костюма. Он хлопал себя по испачканным рукавам, полам пиджака, брюкам и сердито смотрел на лежавшего неподвижно в кювете водителя.

– Эй, как тебя… Василий! Вставай! Разлегся, понимаешь… Ну, упали – делов-то… Я однажды с моста, едри его, так навернулся! Прям в воду. А тут сухо, вставай, слышь-ко? Pyгaть не буду…

Однако водитель молчал, уткнувшись лицом в рыжую, выгоревшую траву, и Дед, щурясь подслеповато, склонился над ним, прихватив себя ладонью за поясницу.

– Эк ты какой неуклюжий, брат. И меня, понимаешь, с ног сбил. Аль ударился крепко? Чего молчишь-то? Мне вон скока лет, постарее тебя, а – ничего. Спина вот только, язви ее… радикулит!

Бормоча так, президент спустился в придорожную канаву, тронул водителя за плечо, повернул к себе лицом и тут же, почувствовав рукой липкое, отшатнулся, в растерянности глядя на свою перепачканную ладонь.

– Во, мать честная! Убился! – и повернувшись к дому Дарьи Душновой, позвал тонко, по-бабьи. – Лю-у-ди! Сюда-а! Тут, понимаешь, человек убился-а…

И тут же, будто из-под земли выросла, а на самом деле из облака пыли вынырнула белая «Волга». Из нее выскочили трое охранников. Двое подхватили подруки президента и бережно, но настойчиво повели к машине. Третий бросился к Василию, бегло осмотрел и забормотал что-то, прижимая к губам микрофон на запястье.

– Стойте! Отпустите, вашу мать! – заупрямился вдруг Дед. – Там человек, понимаешь, остался…

Но телохранители не слушали его, открыв заднюю дверцу «Волги», пытались втолкнуть в душное нутро, давили на плечи, пихали, будто арестованного.

– Первый, первый… – донеслись до президента бормотания в микрофон. – Я второй… Президент не пострадал… Водитель убит.

– Убит?! – изумился Дед. И задергался в руках охраны. – Да пустите вы меня! Ну-ка… -Он вдруг извернулся и изо всех сил засветил кулаком в ухо телохранителю слева, заревел, обретя начальственный рык: – А ну-ка… На хер пошли! Пошли, говорю! – и тут же достал правого охранника коленом в пах.

Здоровенный парняга охнул, отпустил руку президента, скукожился.

Дед повернулся, побежал к обочине.

– Василий! Ты што-шь, понимаешь, умер-то?!

– Стреляли, господин президент, – обнял его за плечи третий телохранитель. – Успокойтесь. Уходим. Здесь оставаться опасно.

– К-кто?! Кто стрелял! – бушевал Дед. – Как, понимаешь, посмели?! А вас где черти носили?! Где этот, как его… Илья? Тоже мне, охранник хренов!

– Коновалов этим и занимается, – проникновенно, будто с дитем малым, ворковал с президентом телохранитель. – Снайпера он нейтрализовал. Поедем на дачу, а?! Мы вам там все объясним.

На этот раз Дед покорно уселся на заднее сиденье «Волги» и, притиснутый с двух сторон дюжими охранниками, бормотал.

– Вот ведь, развели, понимаешь, демократию! На улицах в народ ни за что, ни про что стреляют! Не-е, не так Россией управлять надо… Ну погодьте… Коли вы так, то и я… Рано меня списали, елки зеленые. Я вам, понимаешь, еще покажу кузькину мать. Вот возьму, вернусь к должности и покажу!

Охранники отмалчивались хмуро, пялились в запыленные окна машины, за которыми мелькали улочки городка, на которых Первый президент так и не побывал еще толком…

XXXII

А в это время действующий президент сидел за доставшимся в наследство от предшественника столом в своем рабочем кабинете в Кремле и, подперев подбородок рукой, пристально смотрел на облаченного в форму генерал-лейтенанта, начальника федеральной службы охраны. Закончив доклад, тот стоял навытяжку, подобрав живот, и лишь подрагивающая левая нога в лакированном ботинке подсказывала главе государства, что генерал близок к обмороку.

Начальник ФСБ до дрожи боялся президента. Нет, тот никогда не опускался до крика, не устраивал разносов, не грозил отставкой, он вообще редко повышал голос, но, ловя на себе его ледянистый, выворачиващий наизнанку взгляд, генералу всегда казалось, что он на допросе у следователя. Причем такого, который знает уже всю твою подноготную, и лишь раздумывает – сейчас ли огорошить тебя обвинением во всех смертных грехах или обождать чуток более подходящего момента.

– Так сколько человек охраняют сейчас Первого президента? – тихо, но внятно спросил действующий президент.

– Сейчас? Уф… – несмотря на кондиционеры, потел генерал. – Сейча-а-с… По штату ему положено двадцать пять единиц личной охраны, включая двух водителей. Укомплектовано в данное время двадцать две. Из них четверо в отпуске. Один на больничном. Еще один оформляется на пенсию.

– Я спрашиваю, сколько сейчас находится с ним в городе Козлове?

– Четверо. То есть пятеро, если с начальником охраны полковником Коноваловым считать. Но это лучшие люди, господин президент.

– Лучшие?

– Так точно, господин президент, – втянул в себя живот и даже вроде прищелкнул каблуками генерал.

– Да бросьте вы из себя вояку корчить! – досадливо поморщился президент. – Головой работайте, а не… каблуками. Еще шпоры нацепите, да саблю! Вы что, в оперете?

– Никак нет, – опять вздрогнул брюшком генерал и, растерявшись окончательно, обмяк мешковато. – Извините.

– Садитесь, – указав на приставной столик, предложил президент и усмехнулся, наблюдая, как, торопясь выполнить команду, начальник ФСО дернул стул с высокой резной спинкой и буквально юркнул, непостижимо просочившись в образовавшуюся, явно маловатую для его габаритов, щель. А потом продолжил язвительно.

– Вы что, специально с этим вашим Коноваловым Деда под пули подставляете? Четыре человека! У нас бизнесмена средней руки лучше охраняют!

– Господин пре… – дернулся генерал.

– Сидите и запоминайте. А лучше записывайте. Немедленно вышлите в этот городок… Козлов, кажется? – спецподразделение по борьбе с терроризмом численностью не ниже батальона. Начальника охраны…

– Полковника Коновалова, – услужливо подсказал генерал, черкая что-то паркеровской ручкой в блокноте.

– Полковника Коновалова – в шею.

– Слушаюсь.

– Вылетайте сегодня же туда сами, и чтоб ни единого волоса с головы Первого президента не упало!

– Слушаюсь, – потея, кивал генерал, судорожно водя авторучкой.

– Вы что, и про волос записали? – ехидно прищурился президент.

Начальник ФСО остолбенело уставился в блокнот, не понимая, надо ли было записывать и эти слова. Подумав, кивнул.

– Записал.

– Вот и молодец. Действуйте.

Президент откинулся в кресле и генерал, вскочив, щелкнул каблуками, откланявшись штатски, бочком вышел из кабинета.

«Господи, какая тоска! – думал действующий президент, глядя вслед начальнику ФСО. – Велика страна, а опереться не-накого. Кругом – одни воры. А те, что не воры – придурки…»

Он уже вполне составил для себя картину происходящего. Семейка Первого президента, теряя экономическое влияние в стране, не придумала ничего лучшего, как заняться шантажом. Сочинили с помощью этого вонючего хиппи, зятька новоявленного, бумажку, озаглавив ее «политическое завещание», в которой Первый президент отказывает ему, своему приемнику, в моральной поддержке и просит прощение у народа за допущенную ошибку. И поперлись с этой бумажкой в провинцию – дескать, зачитана она будет в самом центре России. При невероятно большом стечении народа и СМИ. Придурки… Кто ж этот сюжет покажет? С телеканалами, слава те господи, разобрались, а прочии… У газет столичных тираж такой, что их только в пределах Садового Кольца и читают. Ах, есть еще Интернет… Но девяносто процентов пользователей паутиной ничем, кроме порнухи, не интересуются. И осталось бы выступление Первого президента на уровне придворных сплетен… Так нет, тут верные дуболомы впряглись. Правильно говорят: услужливый дурак опаснее врага. Решили шефу угодить. И Деда еще до прочтения завещания кокнуть. Ну не придурки?! Они ж из этого старикашки, которого уже никто, кроме отвязных демократов добром не поминает, посмертно Героем России сделают!

В кабинет заглянул секретарь-референт.

– Господин президент, начальник федеральной службы безопасности в приемной.

– Давай его сюда. И министра внутренних дел пригласи. Пусть по ситуации в Козлове доложит.

XXXIII

Побывать у Гаврилова удалось лишь ближе к вечеру, когда закончились скорбные формальности по отправке тела Сорокина и долгий разговор с прокурором города по поводу случившегося на элеваторе и возле дома Душновой.

Гаврилов жил все в том же досчатом, выкрашенном в зеленый цвет домике, где Коновалов бывал в молодости не раз. Только вполне деревенский пейзаж напротив – сатиновое от васильков и ромашек поле с темной кисеей пойменного леса вдали, сменился на вполне городской – свалку с горами битых железобетонных конструкций, торчащей из земли врастопырку изржавленной арматуры и прочей, ни для чего не гожей, и оттого исторгнутой городком дребедени.

Краска на стенах домика тоже облупилась, словно чешуя на снулой рыбе, из-под веселенькой когда-то, салатного цвета зелени проглядывала тут и там мертвая серость старых досок.

За железными воротами во дворе, опершись четырьмя колесами в травку, понурились изъезженные, как пожилая кляча, «Жигули».

– Тебе по районному чину давно пора в персональный коттедж перебраться, – сказал, обозрев жилище приятеля, полковник. – Вон, соседи-то вокруг как расстроились. Не дома – игрушки!

– На мою зарплату такой не построишь, – буркнул хмуро Гаврилов и указал на крыльцо. – Входи.

– Супруга-то на работе? – осторожно поинтересовался Коновалов, старательно шаркая подошвами ботинок о влажную мешковину у порога.

– Дома. За снайпером присматривает, – с непонятной горечью съязвил хозяин и крикнул в глубину дома. – Зина! Ты где? Выходи, я гостя привел!

– Зина? – насторожился полковник, а потом, догадавшись, вздохнул обреченно. – Нy да… Конечно же, Зина…

Он протиснулся вслед за Гавриловым в узенькую прихожую, затоптался растерянно на старомодной, вытертой кое-где до белых проплешин, темно-бордовой дорожке.

– Не разувайтесь, я полы не мыла, – услышал он и через столько лет удивительно узнаваемый голос, – да и тапочек гостевых нет!

Вышла навстречу хозяйка – высокая, не по-старушечьи благородно седовласая, не располневшая в свои… сколько же? Сорок семь, должно быть, лет…

– Здравствуйте, – протяжно обратилась она к гостю и осеклась. – Господи… Неужто Илья?

– Он самый, – смутясь от взгляда ее, опустил глаза Коновалов. – Вот, оказался по служебным делам… Как говорится, гора с горой не сходятся, а человек с человеком…

– Сплошь и рядом тоже, – подхватила Зина. – Проходите в зал, посидите чуток. А я на кухню – сготовлю чего-нибудь по-быстрому.

– Да я, собственно, и не претендую… – окончательно сконфузился полковник, но хозяйка прервала.

– Я тоже не претендую – в смысле поварского искусства. Но голодными не останетесь, – и ушла, вскинув гордо подбородок – совсем как прежде.

А Коновалов озаренно вспомнил эту ее манеру – как бы соглашаясь, повторять фразу собеседника, но при этом придавать ей совершенно противоположный смысл.

Комната, которую Зина назвала «залом», была явно просторнее остальных и заставлена стандартной, советских еще времен, мебелью – недорогой полированной «стенкой» с неприменными хрустальными вазочками и рюмками в серванте, широким диваном с пестрой синтетической обивкой, тесно набитыми книгами стеллажами и черным, траурного вида японским телевизором на тумбочке в углу.

Над диваном Коновалов увидел большой фотографический портрет в рамке. Короткостриженный парень в камуфляже с голубым беретом, небрежно засунутым под матерчатый погон, улыбался белозубо в объектив.

– Вот он, наш снайпер, – перехватив взгляд полковника, с грустной гордостью подтвердил Гаврилов.

– Симпатичный парень. И, судя по всему, геройский! – искренне похвалил гость.

– «Героем» не удостоили, а орден Мужества он в госпитале получил.

– Ранен был?

– В девяносто пятом еще, – сказал Гаврилов. – До сих пор околематься не может. Хочешь посмотреть?

– На орден?

– На сына моего. Сережку. Тебя верно информировали. Снайпером он воевал. Сослуживцы рассказывали, девятнадцать боевиков снял. А двадцатый – его.

– И… что? – глухо спросил полковник.

– Пойдем в ту комнату, – Гаврилов шагнул к плотно зашторенной плюшевыми занавесками двери, распахнул. – Знакомься.

Коновалов переступил порог небольшой спаленки. Сразу бросились в глаза многочисленные вырезки из глянцевых журналов, плакатики, пришпиленные кнопками к обоям. На них – пышногрудые девицы, патлатые и стриженые на голо парни с гитарами, названия каких-то популярных музыкальных групп – типичная комната мальчишки-подростка.

А посреди ее, в инвалидном кресле с велосипедными колесами сидел молодой человек. Он пристально смотрел в окно и даже не обернулся в сторону гостей.

Гаврилов подошел к сыну, погладил его по короткотриженному щетинистому затылку.

– Привет, Сережа. Как настроение?

Сын не ответил, сидел все так же, неестественно выпрямившись и неотрывно глядя в выходящее на тихую улочку окно. Там не было ничего интересного. Палисадник с привядшими прощально-желтыми розами, кустами шиповника да свалка на дальнем пустыре.

Подойдя ближе, полковник заметил в руках у парня снайперскую винтовку.

– Это ему ребята из Чечни привезли, – пояснил Гаврилов. – Она, естественно, не заряжена. Пробовали отобрать – не отдает, плачет. И все на пустырь смотрит. Может, ему там моджахеды мерещатся?

Коновалов заглянул в лицо юноши. Тот никак не отреагировал на его присутствие. Только смотрел широко раскрытыми глазами в окно, да сжимал винтовку. Над правой бровью парня полковник заметил глубоко вдавленный шрам.

– Сюда его ранило. С тех пор он такой, врачи говорят – не теряйте надежды. Бывает, что люди выходят из такого состояния… Со временем. Мы и надеемся. Уже десять лет. Так что снайпер из него сейчас – никакой, сам понимаешь, – с горечью добавил Гаврилов.

– Прости, Ваня, – подавлено кивнул Коновалов.

– Да ты-то ни при чем. А вот президент твой долбанный, который таких пацанов под пули бросал… Жаль, что давеча снайпер по нему смазал! Вот так бы его… приложить. Пусть бы жена кормила из ложечки! А то, ишь, все о здоровье печется, по целителям ездит. Хрен ли ему! При его жизни кудрявой помирать-то особенно неохота! А ты его охраняешь… – с укором закончил Гаврилов.

– Ну, положим, от киллера мы его вместе спасали, – уточнил полковник, а потом вздохнул тяжко. – Эх, Ваня… Мы с тобой как верные псы, у которых хозяин…

– Сволочь, – подсказал милиционер.

– Ну, вроде того… А они его все равно охраняют, глотку любому перегрызут. Рефлекс!

– Ладно, пойдем, пообедаем. Отдыхай, Сережа, – Гаврилов опять погладил сына по голове. – Сейчас мама придет, тебя накормит…

Зина хлопотала у шкворчащей сковороды над газовой плитой.

– Иван, спустись в погреб, достань огурцы, помидоры соленые. Свежих-то я в салатик нарезала, а к водке солененького обязательно надо.

Гаврилов подхватился и через минуту мелькнул во дворе у сарая.

– Нy, как жизнь, Илья? – спросила Зина, присаживаясь к покрытому цветастой клеенкой столу, и указывая Коновалову место напротив. – Я тебя по телевизору раньше часто видела, рядом с президентом. А теперь что-то меньше показывают.

– Так президент-то – бывший, – неуютно чувствуя себя под ее взглядом, ерзал на табуретке Гаврилов.

– С Сережей-то познакомился? Заметил сходство?

– Это… в каком смысле?

– В таком, что он – твой сын.

Полковник, понурясь, долго рассматривал незамысловатый узор на клеенке, потом выдавил:

– Что ж не сказала тогда? Не написала?

– А зачем? От тебя полгода – ни строчки. Ну и… все ясно стало. Родила. А тут – Ваня. Он за мной ведь и раньше, до тебя еще… ухаживал. Так и сошлись-сладились… Ну, а ты как живешь? – помолчав, спросила она. – Жена, дети есть?

– Есть. Тоже сын. Такой же, как ваш… наш Сергей. Только года на три помладше.

– Ну, наверное, не такой, здоровый. От армии-то своего, небось, отмазал?

– Отмазал, – виновато кивнул полковник. – Только… не здоров он. К наркотикам пристрастился. Мы уж его где только не лечили… И за границей. Я сюда, в командировку, а жена по телефону звонит – опять сорвался…. – потом, вздохнув, добавил. – Вот мы с твоим Иваном только что говорили… Служили всю жизнь, вроде как государству, всему народу… А в итоге – пшик. Даже своих детей сберечь не смогли.

Вернулся Гаврилов, с грохотом ввалился в прихожую – не иначе как специально предупредил о своем появлении, поставил на стол две стеклянных трехлитровых банки с налетом пыли, поинтересовался наигранно-бодро.

– Ну, что у нас на обед? Котлетки? А водочка есть!

– Знаешь же, там в холодильнике… – Зина обернулась к Коновалову и пояснила не без гордости. – Иван-то у меня, считай, трезвенник, другой мужик уж давным давно бы эту пол-литру прикончил, а он – нет. С майских праздников, почитай стоит. Так что кстати и выпьем по рюмочке… Илья не сегодня-завтра уедет, так когда еще свидимся?

– Наверное, никогда, – хмуро кивнул Коновалов, сосредоточенно рассматривая рисунок клеенки. Потом тронул пальцем ярко-красную, ненастоящую розу, будто хотел стереть ее напрочь – но не смог. Кровянистый цветок был намертво впечатан в плотную тканевую основу.

ХХХIV

В тот же вечер, вернувшись на дачу, Коновалов узнал, что его отстранили от должности. На военном вертолете, приземлившемся с грохотом на футбольном поле городского стадиона прибыла целая команда во главе с начальником ФСО.

Краем уха выслушав доклад полковника о предотвращенном покушении, генерал зачитал ему приказ о передаче полномочий и взял дело в свои руки.

Прибывшее с ним спецподразделение мгновенно окружило резиденцию Первого президента плотным кольцом бойцов, установило аппаратуру внешнего наблюдения, опутало досчатый забор проводами и датчиками. Громыхая боевым снаряжением, разбежались по кустам и чердакам близлежащих домов снайперы в пугающе-черных комбинезонах и масках с прорезями для беспощадных глаз, а по городским улицам разбрелись скучающей походкой припозднившихся гуляк агенты «наружки» в штатском, которых, впрочем, сразу выдавал столичный лоск и излишне-внимательный взгляд.

А город между тем усиленно готовился к завтрашнему празднику. На главной площади стучали молотки, визжали электропилы – строили досчатую сцену, расставляли турникеты, и расквартированный с незапамятных времен в Козлове отдельный батальон связи репетировал хождение строем, отчего-то крича пронзительно перед тем, как приударить по плацу подкованными каблуками: «И-и-и… раз!»

Город не спал, колобродил почти до рассвета, тюкали на площади топоры – будто эшафот возводили споро, гремела где-то, должно быть в ресторане Дома колхозника музыка и разносилась по темным улочкам с горящими через один фонарями сладострастная нездешняя песня:

– Как упоительны в России вечера-а..

Всю ночь полковник строчил объяснительные, докладные, отвечая на вопросы следователя по факту гибели майора Сорокина и неизвестного снайпера, и под утро уже сдав служебный пистолет, прихватив тощий портфельчик с личными вещами, покинул бывшую обкомовскую дачу с тем, чтобы ближайшим поездом добраться до Москвы и начать оформлять документы на пенсию.

Он даже не попрощался с Первым президентом, не без основания полагая, что тот через день и не вспомнит о нем. Мало ли у него перебывало телохранителей, которых он звал исключительно одним и тем же именем: «Эй, ты?»

Хмурый, невыспавшийся Коновалов спозаранку отравился на вокзал. Он шел по улицам родного когда-то городка, вспоминая, как рвался отсюда в юности, как сделал карьеру – не бог весть какую, но, все-таки, большая часть жизни прошла рядом с первыми лицами государства, в заботе о них, – и, по иронии судьбы, вновь вернулся в постылый Козлов на излете жизни. Городок будто отомстил ему за презрение и забывчивость.

Неожиданная отставка почти ошеломила полковника. Он, конечно, знал правила игры в верхних эшелонах власти, откуда почти невозможно спуститься, так сказать, в плановом порядке, с миром, памятным адресом в красной папочке к пенсии и дарственным самоваром, летят все больше кубарем, с ускорением, разбиваясь в лепешку, превращаясь в мокрое место, в ничто. К тому же в последнее время Коновалов отчетливо понимал, что служба его подходит к концу – достаточно было повнимательнее присмотреться к Первому президенту, чтобы понять: охрана ему потребуется еще недолго, год-два от силы. А вместе с тем – вот она, пенсия, которую так долго ждет и опасается одновременно всякий военный человек. Но чтобы так…

Полковник знал свою реальную цену, осознавал, что за два десятка лет службы стал приличным специалистом в деле охраны, как модно теперь выражаться, вип-персон, может быть, даже лучшим в стране, В телохранители к вновь избранному президенту его не взяли вовсе не из-за сомнений в квалификации, а в соответствии с неписанным законом, по которому персональный охранник, будто верный конь погибшего воина-кочевника, обязан опуститься вместе с ним в могилу забвения…

Он, конечно, не пропадет на гражданке, коммерческие структуры такого спеца с руками оторвут, денежное содержание положат раз в десять больше, чем было у него до сих пор, но… вместе с тем он превратится в заурядного, хотя и высокооплачиваемого лакея, и жизнь потеряет некий высокий, общегосударственный смысл, который присутствовал в его службе до последней поры.

И грызла, угнетала обида, что с ним разобрались так быстро, мгновенно почти, не припомнив ни заслуг былых, ни успехов…

В кассе тесного, в позапрошлом веке построенного вокзальчика, прокопченного еще с той поры угольным паровозным дымом, раздраженная непривычным наплывом пассажиров кассирша буркнула, что билеты на Москву начнет продавать только по прибытию поезда, который придет по расписанию в девять вечера, а будут ли в нем свободные места, она не знает, и знать не обязана.

Откровенное хамство, от которого он отвык уже, общаясь с вышколенным персоналом столичных офисов, покоробило его, напомнило лишний раз, что он опять – дома, будто и не было долгих лет разлуки и иной, не пропахшей всепроникающим козлиным духом, жизни.

И выходило так, что вся другая, нездешняя жизнь его как бы прошла впустую. Одного сына, только что обретя, потерял, другого сам не уберег. Тем, что Первого президента бдительно охранял, тоже хвастаться не придется. Как в анекдоте: «Только не говорите никому, что это я вас спас…»

Погуляв часок в окрестностях вокзала, посмотрев с тоской на не задерживающиеся здесь, улетающие куда-то далеко, в лучшую жизнь, пассажирские поезда, полковник вернулся в город, где уже разгорался праздник.

Площадь, на которой собирался принаряженный народ, заставили по периметру столами, заваленными всякой снедью и выпивкой. Краснолицые, явно пригубившие с утра для настроения и работоспособности продавщицы зазывали народ отведать горячих беляшей, пирожков, пельменей. Над площадью надоедливо трещал дельтаплан с прицепленным на манер павлиньего хвоста трехцветным российским флагом, и какая-то худенькая девчушка с бутылкой пива в детских руках показывала не него пальцем, удивленно крича:

– Гляньте, гляньте! Вo, бля, мотоцикл летит!

Горожане постарше налегали на водку, привычно плеская ее из пластмассовых стаканчиков в раскрытые жадно рты, молодежь прикладывалась к пиву – по-современному, на ходу, волоча за собой, как собачек на поводке, тяжелые пластиковые посудины.

Коновалову вдруг захотелось есть. Он пошел, раздвигая густеюшую с каждой минутой, наваливающуюся на площадь грозовой тучей толпу, ориентируясь на дымок шашлычной в дальнем конце. Там, возле потрескивающего углями мангала, хозяйничал Ваха. Ловко подхватывая горячие шампуры волосатыми пальцами, он, поддавшись всеобщему веселью, распевал во все горло:

– Да-а-вай за вас,

Давай за нас

И за Кавказ,

И за спецназ!

Признав Коновалова, махнул ему приветливо полотенцем.

– Ай, началнык! Садись, шашлык кушай. Сто грамм будэш?

– Буду! – решительно кивнул полковник, усевшись за пластмассовый столик.

Ваха, хлестнув по чистой столешнице полотенцем, расторопно поставил порцию шашлыка в пластмассовой тарелочке, полив ее кислым ткемалевым соусом и присыпав кольцами нашинкованного лука, щедро, с «бугорком», наполнил стаканчик водкой.

– Налей себе, да присядь, – предложил Коновалов. Шашлычник сел, плеснул себе из бутылки «Столичной».

– Давай, за мирную жизнь! – поднял стаканчик полковник.

– Давай, дарагой, Я мирный ингуш…

– А я самый мирный полковник!

Выпили, закусили подрумяненным шашлычком. Ваха опять налил.

– За Россию давай. Сепаратисты – дураки. Я весной на родину ездил, в Грозном тоже был. Объяснял братьям своим. Большая, говорил, страна – сильный народ. Маленькая страна – слабый народ. Чечня – ма-а-ленькая страна, ее на карте мира не видно. А Россия – во-о! И у чечена в России родина от Калининграда до Владивостока. Понял?!

– Я-то понял, – кивнул Коновалов. – А твои братья поняли?

– Мал-мал… – затуманился Ваха. – Один за федералов воюет, другой против…

К столику подлетел парень, облаченный в белую куртку и поварской колпак.

– Ваха Бесланович! Там братва подъехала. Двадцать порций заказала!

– Идy, иду, – поднялся шашлычник и кивнул полковнику. – Извини, брат, дела! Видал? Помощник мой, Сашка. Герой России!

– Слыхал про него, – улыбнулся Коновалов.

– Теперь у меня работает! – с гордостью заявил Ваха. – А ты отдыхай, кушай. Захочешь – еще принесу. Я пять свиней закупил – праздник!

Коновалов остался за столиком в одиночестве. С удовольствием жуя сочное, пахнущее дымком мясо, он профессиональным взором окинул площадь. И мгновенно увидел среди праздношатающейся публики агентов в штатском, разглядел снайперов прикрытия в чердачных окнах близлежащих домов, заметил, что на смену дельтаплану в воздухе закружил вертолет защитного цвета, и понял, что с минуты на минуту на трибуне появится президент.

Оценив меры безопасности, предпринятые прибывшим из Москвы начальством, Коновалов скептически хмыкнул. Потому что с их помощью защитить Первого президента от очередного покушения не удастся. Остановить стрелка, когда придет время, сможет только он, изгнанный за ненадобностью полковник…

Коновалов налил себе еще водки, неторопливо, со вкусом, выпил. Бросил в рот колечко кислого от соуса лука и поднялся из-за стола.

Теперь пора.

XXXV

Президентский лимузин – теперь уже настоящий, бронированный, доставленный спецрейсом из кремлевского гаража, медленно вырулил на площадь, рассекая, будто черный ледокол, людскую толпу. Рядом с ним трусили, по-собачьи запалено дыша и зыркая по сторонам, несколько дюжих телохранителей. Впереди и сзади торжественно рокотали двигателями «Харлеи» гаишников, принаряженных по этому случаю, несмотря на жару, в блестящие антрацитно кожаные куртки, затянутые белыми портупеями.

Подкатив к свежесколоченной трибуне, задрапированной, чтобы не навивать ненужных ассоциаций, в синюю, с явным оттенком голубизны ткань, лимузин затормозил мягко. Запыхавшийся шнырь в строгом костюме распахнул многопудовую пуленепробиваемую дверь. Первый президент неловко выбрался из пахнувшего дорогой кожей салона, и со старомодной галантностью подхватил под локоток дородную супругу, едва не запутавшуюся в подоле платья. Охрана мгновенно обступила чету, и проводила, бесцеремонно раздвигая плечами толпящуюся у трибуны привилегированную публику, до покрытой ковровой дорожкой лестницы, в конце которой, возвышаясь над прочими, уже лучилось радостными улыбками областное и городское начальство.

На первой ступени к обсиженной местной властью вершине президента встречали две рослые девицы в кокошниках с огромным караваем в руках. Дед отщипнул загорелую до негроидной черноты верхнюю корочку, ткнул ее в солонку, и, сунув в рот, скривился от хрустнувших на зубах кристалликов соли, с трудом проглотил. Шагнув, он запнулся о складку ковра, но его подхватили с двух сторон телохранители, чуть оттеснив супругу, и мигом, незаметно для стороннего глаза, держа на весу, вознесли на помост. Там слегка ошарашенный президент брезгливо жал чьи-то липкие от волнительного пота ладони, будто узнавая, хлопал кого-то по жирным плечам, улыбался, скаля фарфоровые зубы и невольно высовывая горящий от хлеба с избытком соли язык.

Его, направляя и деликатно подталкивая, вывели в первый ряд, лицом к толпе, поставили рядом с микрофоном, в который тут же заорал восторженно, багровея шеей, какой-то толстяк из местного руководства.

– Друзья! Козловчане! Земляки! Сегодня наш город отмечает знаменательное событие – трехсотлетие со дня основания. Поздравить нас с этой знаменательной датой прибыл сам Первый президент России!

– Ур-р-ра-а!!! – грянула площадь, и людское море заволновалось, запестрело флажками и букетами цветов, взвились сотни воздушных шариков – будто пузырьки газа во взбаламученном стакане пива, и вместе с ними в поднебесье ударило похмельно, как из пушек: «Ур-ра-а!!!

Президенту уступили место перед микрофоном. Он, не ожидавший, что говорить придется так-то вот, сразу, растерялся чуток. Полез во внутренний карман пиджака, достал очки в кожаном футляре, торжественно, держа за душки обеими руками, водрузил их на нос. Замешкался, пряча футляр, промахнулся им мимо кармана – раз, другой, и, отчаявшись, передал жене. Потом опять пошарил за пазухой.

– В правом боковом… – сдавленно, вытянув губы трубочкой, шепнула ему жена.

Президент, неотрывно глядя в микрофон, полез в правый карман, извлек сложенный вдвое лист мелованной бумаги, развернул, поднес близко к глазам, потом отодвинул, примеряясь, как сподручнее прочитать.

– Э-э… – начал он, старательно вглядываясь в текст. – Дорогие мои… э-э… козельчане!

Глухо бормотавший до того на площади народ, увидев перед собой Первого президента, разом захлопнул со вздохом раззявленные рты:

– А-а-ап!

А Дед, пристально вглядываясь в трепетавшую на утреннем ветерке бумажку, между тем продолжал.

– Прежде всего позвольте мне поз… поздравить вас со знаменательным юбилеем. Тр… Тры… Трехсотлетием, понимаешь, вашего пр… пре-кра– сного города…

– Ур-р-а… – многоголосо рявкнула площадь.

– И в этот… этот знаменательный… знаменательный, понимаешь, день… Я э-э… пользуюсь чаем… чаем? – поднял он удивленно брови, и, обернувшись к жене, сказал явственно, так, что разнеслось из динамиков на весь Козлов. – Вы што мне, понимаешь, херню написали… Ничо не понятно…

Площадь грянула хохотом, кто-то крикнул, поддерживая:

– Давай, дед, давай! Крой их в душу мать!

– Да ты палец убери! Ты пальцем слово закрыл! – растревоженной змеей зашипела ему в ухо жена.

Президент вздохнул, опять покорно, с прищуром, вгляделся в бумажку.

– Пользуясь чаем… Потому-шта-а… нахожусь я в самой, понимаешь, глубине России, на родине, можно сказать, я хочу объявить свою поли… литическую… – он замялся опять, оглянулся беспомощно на жену.

– Волю! Политическую волю! – забубнила она. – Палец убери, ты пальцем строчки прикрыл!

– Политическую, стал быть, волю, – послушно продублировал в микрофон президент. – Пальцем, понимаешь… – он приподнял очки, утер платком слезящиеся глаза.

– Да палец убери, там дальше текст идет, понимаешь, дальше! – в истерике шипела жена.

– Да… Палец, понимаешь… им в рот не клади! – нес околесицу президент, не в силах разобрать того, что написано на сбившейся в комок бумаге. – Откусят, понимаешь, и не подавятся! Пусть не думают, что мы с вами, братцы мои, пальцем деланы!

– Г-г-а! – орала, соглашаясь с ним, пьяная площадь, и поднаторевший за долгие годы в митинговых баталиях президент окрылился вдруг, воспрял, сунул бумажку в руки оторопевшей жене.

– На, сама читай эту хренотень, – а потом гаркнул в микрофон. – Земляки! Россияне!

– А-а-а! – не помня себя, ревом отозвалась площадь.

– Про политическую волю, про завещание говори! – в отчаянье теребила его за полу пиджака жена.

– Кызылчане! Объявляю, значит, вам свою волю!– импровизировал президент.

– Коз-лов-чане, – шептал ему по слогам в ухо с другой стороны багровый от волнения чиновник, открывший митинг.

– Да пошел ты! – грозно сверкнув очами, пихнул его локтем Дед и продолжил под восторженный вой толпы, – Тут вас, понимаешь, некоторые козлами обзывают. Но… – он хитро прищурился, поднял предостерегающе указательный палец.

– Мы с вами не козлы! Мы с вами, дорогие кизылчане, и коммунистов пережили, и этих, понимаешь, переживем. Тоже мне, хитрожопые!

Площадь грохнула хохотом так, что с крыш окрестных домов слетели и заметались по небу черными точками тяжелые, отъевшиеся к осени, сизари.

– Пришипились, понимаешь, по кабинетам, народ обобрали, в ярмо запрягли, а сами жируют! – бушевал Дед. – Скажите, хотите вы жить лучше, так, как при мне, штоб, понимаешь, доллар – шесть рублей?!

– Да-а!! – тысячекратным вздохом отозвалась площадь.

– А работать с утра до ночи хотите?!

– Не-е-т!!!

– И правильно. Будет вам, дорогие кызылкумцы, доллар два рубля стоить, или рупь. Если меня опять своим президентом изберете.

– Да-а-а! – неистовала площадь.

– И штоп, понимаешь, зарплата – не ниже тыщи долларов! – несло Первого президента.

– О-о!!! – охнула площадь.

– В неделю!

– А-а-а!!! – взревела толпа.

Президент победно оглянулся на стоящее позади местное руководство.

– Во, видали, как с народом разговаривать надо? А то развели, понимаешь, бодягу. Завещание… волю… Я што, умер? Я сам кого хочешь, похороню!

Президентская супруга, в ужасе обхватив завитую в мелкие бараньи кудряшки голову, спряталась за чьей-то спиной. Областное и городское начальство лупило красные, со вчерашней бурной встречи еще, глаза, плохо разбираясь в произошедшем. Зато телевизионщики, которых на удивление много оказалось в толпе, проявились все вдруг, ринулись скопом к трибуне, словно пиратские джонки к торговому судну, обступили, ощетинились микрофонами и объективами, застрекотали камерами.

– Кзылординцы! – опять обернулся к толпе Дед, – Объявляю вам, понимаешь свою политическую волю. Иду на выборы в президенты России! Штоп, значит, был первый президент у страны, и, понимаешь, последний, Третьего не дано. Голосуй сердцем, а то проиграешь!

И отступил под рев толпы, заключив самодовольно, ни к кому, впрочем, не обращаясь:

– Вот такая, ити вашу мать, рокировочка!

XXXVI

Снайпер видел и слышал все, что происходило на площади. Многократно усиленный динамиками голос Первого президента гремел, врывался в открытое окно, и, отражаясь от стен, оглушал стрелка.

С высоты второго этажа он отчетливо различал всех стоящих на трибуне, на площади, даже не прибегая к оптике. От президента его отделяло не более ста метров, так что промахнуться с такого расстояния мог разве что совсем уж никудышный стрелок. А он на такой дистанции, бывалыча, на спор вбивал в столб гвоздь – двухсотку, посылая пулю точнехонько в торчащую шляпку.

Снайпер прильнул к окуляру и стал рассматривать президента, увеличенного линзами, как в микроскоп. Видел каждый серебристый волосок в его буйной, не подвластной времени шевелюре, каждую морщинку на породистом, бульдожьем лице, различил даже пульсирующую жилку на атеросклеротически-багровои шее, и с удовлетворением понимал, что этот человек, которого он до дрожи ненавидел все последние годы, находится сейчас в его полной власти.

Винтовка, словно влитая, застыла в сильных руках стрелка. Он давно уже загнал тщательно отобранный, смазанный отдельно ружейным маслом, подпиленный для верности патрон в казенник, и четко осознавал те последствия, которые наступят через мгновение после того, как его указательный палец едва коснется чуткого спускового крючка. Щелкнет боек, полыхнет капсюль, и в тесном пространстве латунной гильзы взорвется серый бездымный порох, толкнет яростно пулю калибра 7,62 миллиметра – мощную, дальнобойную, и она помчится с немыслимой скоростью, ввинчиваясь в нарезы каналов ствола, вырвется с характерным грохотом выстрела, полетит, невидимая, но готовая пронзить все, оказавшееся на ее пути, даже металл, а уж в человеческую плоть войдет, как раскаленная игла в сливочное масло.

Снайпер полагал, что все на свете имеет свою цену, за все надо платить. И удар пули – стремительный, и практически безболезненный, неощутимый для жертвы, если сразу – в голову, вполне справедливая расплата за все, что совершил этот крупный, седовласый старик, читавший косноязычно сейчас перед многотысячной публикой очередную, написанную кем-то для него бумажку.

Стрелок верил в справедливость – не в расхожем, бытовом, а высоком божественном смысле, которая и правит в конечном итоге миром, уравновешивая его, не давая земному шару скатиться в ту или иную крайность. И если в отдельной человеческой жизни добро далеко не всегда побеждает зло, то во вселенском масштабе они должны все-таки присутствовать поровну. Природа наделила разумом людей для того, чтобы они своими усилиями подправляли наметившиеся перекосы. Потому-то с тех, кому на этом свете воздается втройне, втройне же и спросится…

Но стрелок на собственном опыте знал, что реальность часто не принимает такой порядок в расчет. Сплошь и рядом долго и счастливо тянется жизнь отпетых негодяев, и умирают, не пройдя и половины предначертанного пути, праведники. Гибнут, расплачиваясь за чужую самонадеянность, амбиции, молодые люди – на войне, например, а те, кто виновен в этом, пребывают в покое, неге и безопасности. И Первый президент – тому наглядный пример.

А если так, то не есть ли поступок его, стрелка, промысел Божий, восстанавливающий в мире высшую справедливость? «Мне отмщение, и аз воздам…»

Но что-то странное, шедшее вразрез со всякой разумной логикой, происходило сейчас на площади. Толпа ревела, восторженно приветствуя бывшего президента.

Снайпер сместил прицел, внимательно вглядываясь в лица людей, ради которых он решился на этот отчаянный шаг. От их имени он намеревался мстить, жертвуя собой, ибо понимал трезво, что уйти, скрыться после выстрела ему не удастся. Для того, чтобы избежать унизительного ареста, у него есть пистолет. После убийства он вынесет себе приговор сам, во имя все того же равновесия между добром и злом…

Но какое, к черту, равновесие, если народ на площади, беснуясь, отзывается счастливым ревом на каждую фразу, брошенную бывшим президентом в микрофон! Он знает, что нужно этим жителям небольшого провинциального городка, понимает их чаянья и надежды, обещает воплотить их в реальную жизнь! А они, доведись им, опять изберут его своим правителем под щедрые посулы, визгливые песни и звон стаканов. А его, стрелка, проклянут, если он помешает им в этом.

Снайпер оторвался от окуляра, поморгал утомившимся глазом, снял палец со спускового крючка и задумчиво поскреб затылок…

ХХХVII

К началу выступления президента Коновалов уже выбрался из дышащей перегаром толпы и направился к зданию горотдела милиции. Два сержанта при входе, вооруженные по усиленному варианту несения службы короткоствольными автоматами АКСУ, мельком глянув на его служебное удостоверение, беспрепятственно пропустили полковника в пустынный и тихий в этот час всеобщего ликования вестибюль.

Коновалов неспеша поднялся по обшарпанной лестнице на второй этаж, прошел длинным коридором, мягко ступая по вытертому, в разноцветных заплатках, линолеуму. Остановился у застекленного стенда, внимательно рассмотрел экспонаты. На пыльных полках вразнобой стояли и висели давно не интересные никому спортивные кубки, вымпелы и грамоты с прежних, советских еще времен.

Полковник надел очки и, приблизившись к стеклу, стал неторопливо изучать трофеи прошлых милицейских побед. Вот серебристый кубок за второе место среди сборных команд подразделений УВД области по волейболу. Рядом – такой же, только тускло-бронзовый – за победу в легкоатлетической эстафете. Еще вымпелы – за призовые места на соревнованиях по борьбе самбо, футболу. А вот и то, что надеялся увидеть Коновалов за мутными стеклами неухоженного стенда…

Он вчитался в текст выгоревших от времени, поблекших почетных грамот. За первое место по пулевой стрельбе… Первое место по стрельбе из личного оружия… И опять первое место… Звание чемпиона области… Всесоюзной спартакиады сотрудников подразделений органов внутренних дел… И на всех – четко впечатанная пишущей машинкой фамилия награжденного. Одна и та же.

Коновалов снял очки, спрятал их в футляр, сунул его в карман и не спеша пошел дальше по коридору. Найдя нужную дверь с табличкой, сел на продавленный кожаный диванчик напротив. Достал пачку сигарет, вытряхнул одну, чиркнул зажигалкой, затянулся, выдохнул в потолок струйку серого дыма.

С улицы неслись восторженные вопли толпы, а голос бывшего президента, перекрывая их, вещал все громче, увереннее.

Коновалов беззаботно откинулся на спинку дивана, попыхивал дымком, рассеянно поглядывая на дверь соседнего кабинета.

Наконец, в ней щелкнул замок, она распахнулась. На пороге стоял Гаврилов. Увидев полковника, он замер в нерешительности, почесал затылок, спросил сочувственно.

–.Давно ждешь?

Коновалов пыхнул сигаретой, сказал с усмешкой.

– А я знал, что ты не выстрелишь.

– Это почему же? – обидчиво нахмурился Гаврилов. – Думал испугаюсь?

– Да нет, – пожал плечами полковник. – Просто поймешь, что не в нем дело. А в нас.

– В нас?

– Ну да. Не только в нас с тобой персонально, а во всех нас. Понимаешь?

– Наверное, – обреченно понурился Гаврилов. – И… что теперь?

– А ничего, – безмятежно махнул рукой Коновалов, поднявшись. – Пойдем к Вахе. Выпьем по стопочке. У меня масса времени…

В тот день полковник напился так, что опоздал на поезд, и никуда не уехал. Допоздна засиделись они с Иваном за столиком шашлычной. Стемнело, давно уже не было на трибуне ни Первого президента, ни его многочисленной охраны, ни вообще начальства. Выключили – то ли по причине поломки, то ли из экономии, – праздничную иллюминацию, а народ все не расходился, все гомонил, перекатывался из края в край площади вязкой, словно расплавленный гудрон в бочке, массой, переходил от одних столов с выпивкой и закуской к другим.

И в воцарившейся кромешной тьме нет-нет да и раздавались пьяные голоса Ильи да Ивана, которые попеременно орали в ночи:

– Земляки! Козлоордынцы, понимаешь! Ура!

И площадь всякий раз глухо отвечала им дружным утробным урчанием:

– Ур-р… р-ра…