За рулем моего верного, в пятницу отремонтированного железного коня, сидел другой. Мои законные возмущения оказались напрасными и глупыми. Как мне этого и не хотелось, но всё же пришлось предстать под очи завгара. Вот он и наступил, тот самый час расплаты. Ох, и неприветливы были сегодня для меня эти начальственные очи. Завгар был основательно обижен и мстительно суров. Сорванная моим безобразным поведением поездка на столичный рынок породила такие напряжения в семейной атмосфере начальника, что если б я о таковых только догадывался, то наверняка прогулял бы еще недели две, а то и больше. Завгар, выслушав мои хилые и бессвязные объяснения насчет похорон друга, разразился столь эмоциональной речью, что зашедшая случайно в его кабинет нарядчица уронила на пол кипу весьма важных документов и, не собрав их, бросилась бежать. А вот мне бежать было нельзя, и я нес свой крест, как и подобает мученику, опустив глаза и втянув голову в плечи. Когда раскаты разноса пошли на убыль, я решил поинтересоваться:

– А чего это на мой автобус другого посадили? Я чего плохо работал?

– Ну, ты наглец! – аж подпрыгнул с потертого кожаного стула руководитель. – Ты два дня в прогуле, работа стоит, и тебе еще блатное место на дежурном автобусе сохрани. Да знаешь, сколько у меня желающих на твою работу? У меня дверь в кабинете в понедельник не закрывалась от просителей. Профукал ты своё счастье, теперь на трактор пойдешь, помет на отстойник отвозить. Другой для тебя работы у меня нет, и не будет. Никогда не будет. Заруби это на своем носу. Никогда не будет. Ты понял меня?

– На трактор не пойду, – покачал я головой, реально почувствовав близость окончания своей карьеры на птицефабрике, и потому значительно осмелел. – На грузовую пойду, а на трактор нет.

– Как не пойдешь? – опять в прыжке заорал завгар. – Ты вообще обнаглел дальше некуда. Ты чего себе позволяешь? Ты на себя посмотри: не проспался еще, рожа в синяках и туда же, пойду – не пойду. У тебя выбора-то только два: на трактор или за ворота. Не хочешь на трактор, бери бумагу и пиши заявление об уходе. Умник нашелся, на трактор он не пойдет. Пойдешь, не то, что пойдешь, побежишь. Не таких ухарей ломали. Ну, молодежь, в корень все обнаглели, дальше уж некуда. На трактор он не пойдет. Сказал бы спасибо, что я тебя на фабрике оставляю, а то не пойду! Наглец!

Я написал заявление, завгар сгоряча тут же его подмахнул, но всё же у порога попросил одуматься и перестать дурить. Я этой просьбе не внял, пошагал к кадровичке и в течение двух часов оформил свое конституционное право на свободу выбора профессии. Дальше вообще случилось чудо: в фабричной кассе оказались наличные деньги и мне выдали пусть не большую, но законную расчетную сумму. Внимательно пересчитав её уже вольным человеком за проходной, я понял, что полученной суммы мне как раз хватит, чтобы рассчитаться с долгами за ремонт автобуса. Моя рабочая совесть не позволяла навсегда покинуть фабрику без полного расчета по обещанным долгам. В прифабричной торговой точке я купил три пузыря водки, судя по цене самого низкого качества, и опять двинул к только что покинутой проходной. Уже поднимаясь на вторую и последнюю ступеньку парадного входа на птицефабрику, я заволновался. А как же я сейчас пройду к своим кредиторам? Ведь пропуска-то у меня уже нет. Только волнения были напрасны: работники охраны, прослышавшие на той неделе о скорой своей замене, затосковали. Они и до этого не особо рьяно исполняли свои обязанности, а сейчас сникли вообще. Целыми рабочими сменами обиженные охранницы, в основном пожилого возраста, обсуждали свою ближайшую отставку и не обращали на окружающих никакого внимания. Я беспрепятственно вошел на территорию уже не родного мне предприятия и пошагал к ремонтным мастерским. Дяди Бори на рабочем месте не было. У его верстака, освободив на нем от различных промасленных железок небольшой кусочек площади, играли в карты два знакомых мне тракториста.

– Садись Андрюха с нами, – радушно пригласил меня к игре Леха Бобик. – Время до обеда скоротаем.

Леха был хорошо известен на нашей птицефабрике своей статью и весь своеобразным ежедневным приветствием.

– Чего мужики заколбасим на трюльничка с самого с ранья?! – радостно кричал он каждое утро, вступая на порог машинного двора.

Если перевести это приветствие на интеллигентный язык, то звучало бы оно примерно так:

– А, что господа, не испить ли нам этим прекрасным утром доброго вина из расчета одна бутылка на троих.

Я, конечно, не ручаюсь за точность перевода, но суть его мы понимали всегда правильно. Еще Бобик прославился, как ниспровергатель различных мифов о силе восточных единоборств. А пришла к нему эта слава следующим образом. Устроился к нам на практику студент. Хороший парень, только бахвал немного. Все хвалился он перед нами познаниями в японской забаве по прозванию «Карате». Ходит он, значит гоголем по птицефабрике и различные выкрутасы всем встречным и поперечным показывает: то доску гнилую ногой расшибет, то по кирпичу ребром ладони постучит. Ну, вот достучался он короче по неодушевленным предметам до легкого помрачения ума и решил подраться на фоне этого помешательства с Лехой Бобиком. Поспорили они о чем-то серьезном, практикант боевую стойку принял, но на всякий случай кричит:

– Не подходи ко мне, если жить хочешь! Каратист я!

– Не писай парень, – добродушно ответил на его предупреждение Леха, – ты каратист, а я тракторист. Разберемся.

Сказал это Леха, не спеша взял рессору от трактора и двинул её студенту по опорной ноге. Так вот, говорят знающие люди, что теперь практикант японской забавой не увлекается, а материальную часть трактора «Беларусь» усиленно изучает. Пользы больше.

От игры я отказался и спросил игроков о дяде Боре.

Про дядю Борю, они знали только то, что сами его ждут по вопросу договора о ремонте, а где он и когда будет, игрокам было не известно. Они пригласили меня еще раз присоединиться к игре, но я решил не терять времени и отправился к Смяткину, чтобы для начала хотя бы с ним расплатиться.

Тот был на месте, а рядом с ним стоял и искомый мною дядя Боря. Опять повезло мне сегодня, видно судьба решила немного загладить вину за свои беспардонные, только что прошедшие дни. Нужные мне работники ремонтной службы молча стояли, облокотившись на различные части токарного станка, и внимательно наблюдали за процессом кормления цыплят. Моё появление оторвало их от металлорежущего оборудования и вроде бы как-то заинтересовало. Интерес еще больше возбудился, когда я стал из карманов доставать долги. Дядя Боря радостно потер руки, а Смяткин деловито достал из тумбочки стакан и аккуратно дунул в него.

– Я слышал ты с фабрики уходишь, – поинтересовался ремонтник, безжалостно скручивая пробку с бутылки. – Говорят на «Забаву» пойдешь. Правильно делаешь, я бы тоже ушел. Был бы помоложе точно бы ушел. Чего здесь ловить? Пашешь, пашешь до мыльной задницы, а платят гроши да ещё при этом требуют чего-то. На днях мне главный инженер предложил ремонты ускорять. Вот хмырь. Спасибо бы говорили, что я на работу за такую зарплату прихожу, а они туда же. Дисциплину им подавай и это, как его там, слово то мудреное? Качество, вот. Видишь, какие дельные. А, они, чины везде такие. Вот тебе крест, везде. Я же не только на птицефабрике работал и везде начальники все одинаковые. Только и смотрят, побольше помытарить. Ну, чего, тебе плеснуть Смятка, как говориться для снятия устатка.

– Естественно, – отозвался токарь со стаканом. – Не пьянства для, а чтобы только не отвыкнуть в горячке суровых трудовых буден. Лей милый, не жалей.

– Молодец, – похвалил Смяткина дядя Боря, мастерски отбулькивая положенную тому долю. – Хорошо про будни сказал, а главное к месту. Уважаю тебя за это.

Пока он булькал, откуда-то возникли и трактористы-картежники, сразу же принятые в наш круг. Мы по очереди выпили по половине стакана и я, исполнив все положенные ритуалы прощания с коллективом, удалился из ремонтных мастерских к своему загадочному будущему.

В деревне было тихо, даже собаки почему-то не тявкали, наверное, разморило их от летней жары, и я решал в этой тишине, на пути к родной избе, задачу о том, когда мне идти искать новую работу: сегодня или всё-таки завтра. И вот как раз в муках этого непростого решения заметил я мучения дачника Сергея Сергеевича по починке дровяного навеса. Нерасторопный в деревенских делах житель столицы пытался заменить стойку весьма подгнившего навеса, но дело это было ему явно не по плечу. Даже больше скажу и не по рукам тоже. Во-первых, старая стойка никак не хотела покидать насиженного за долгие годы места и цеплялась за крышу так, что та тряслась уже на последнем издыхании, роняя первые гнилые щепки. Во-вторых, новая сойка явно для предназначенной ей цели не подходила, уж больно она для этой цели была худа. Жить бы ей после слома старшей коллеги несколько секунд, если бы я мимо не проходил. Я вежливо поздоровался, убрал хилого кандидата на стойку и подобрал из близлежащего хлама новую лесину. Конечно, пришлось с ней немного повозиться, но стойка из неё получилась достойная, возлагаемой крыши. Я подогнал ее к нужному месту и только после этого, аккуратно подкопав, удалил старую. Сергей Сергеевич только восторгался моей умелой работе. И было чему восторгаться: плотницким делом, пусть не в совершенстве, но всё-таки совсем неплохо я владел. С топором я близко познакомился еще в четырехлетнем возрасте, подрубив им до кости свою молодую ногу. Ох, и залился я тогда слезой, на всю деревню слышно было. От боли и от обиды, от всего сразу ревел. Больше, наверное, от обиды на коварную железяку с отшлифованной мужицкими руками ручкой.

– Не реви, не реви, – успокаивал меня дед, перевязывая застиранной белой тряпкой кровоточащую рану. – И главное на топорик не сердись, а уважением к нему проникнись. Как проникнешься, так он с тобою и дружиться станет, а станет дружиться, то в жизни с ним никогда не пропадешь. Главное не реви и на инструмент не обижайся.

И вот тут я уже забыл, как дальше-то с топором в тот день поступил, но, наверное, всё-таки уважительно, потому как в руках он у меня до сих пор послушен и любую работу я делаю скоро и без особых огрехов. Конечно, не идеально, как, например, дядя Леша Хромой – первый наш деревенский плотник, но вполне прилично и добротно.

Сергей Сергеевич даже, кажется, чересчур сердечно поблагодарил меня за помощь и предложил выпить чаю.

– Водки я тебе Андрей не налью, – вежливо сообщал он мне, провожая к крыльцу, – а хорошим чаем угощу. Чай у меня знатный по рецепту особенному приготовленный. Пойдем в дом.

В избе у него было как-то не по-нашему, не по-деревенски. Вроде всё так же как у меня: четыре окна, крашенный пол, но было чего-то не наше. Чего, я так и не понял. Хотя понять силился.

Хозяин запустил электрический чайник и стал колдовать на сухой смесью русских трав с индийским чаем, а я еще раз осмотрелся. В углу у окна стоял небольшой письменный стол, заваленный исписанной бумагой и открытыми книгами.

– А чего это Вы пишете? – из вежливости и чтобы просто так молча не сидеть, поинтересовался я.

– Книгу пишу, – ответил Сергей Сергеевич, разливающий клубящийся паром кипяток по фарфоровым бокалам.

– Детектив? – решил я немного проявить свою эрудицию.

– Почему детектив? Я серьезную книгу пишу. Даже не знаю, как тебе жанр её представить, ну, например, философское исследование на очень злободневную тему.

– Про политику? – опять попытался уточнить я.

– Да нет. Не про политику. Хотя, это с какой стороны посмотреть. Может быть и про политику. Хочу я разобраться, что человека к пьянству приводит. Ты не смейся и не говори, что про это уже давно всё написано. Может быть. Только я свое хочу написать. Именно своё. Понимаешь, мечта у меня такая появилась. Давно уж появилась.

Сергей Сергеевич достал вазочку с вишневым вареньем, и, подав сам пример, предложил приступить мне к чаепитию. Чай действительно был вкусный. Я такого никогда еще не пил. Всякий пил, а вот такого не пил. Хозяин немного отхлебнул из своего бокала и задумался. Он смотрел то на меня, то на потолок, то на окно, что-то, видимо решая и решив, что с моей стороны некоторая надежда на понимание просматривается, продолжил свои объяснения по поводу сочинения.

– Я с молодости хотел найти простую и полезную тему для исследования, причем тему самую, что ни на есть жизненную. Такую, чтобы у всех на виду была. Я ведь философ и преподавал этот предмет в ВУЗе. Долго преподавал. Была у меня мечта об этой полезной теме, да только в реальной жизни приходилось заниматься совсем другим, нужным, с точки зрения, опять же других. Может быть, это другое тоже полезно было? Не знаю. Хотя, почему не знаю, польза была. Любая деятельность пользу приносит, только не всегда её видно. Меня ж эта польза не удовлетворяла, как всё сделанное из-под палки. А вот сейчас я свободен. Дети у меня твердо встали на ноги. Жена в солидном коммерческом банке служит. Финансовых проблем нет, преподавать мне уже не нужно, и теперь я работаю над своей мечтой. Смешно конечно, что свою мечту я связываю с пьянством, но что поделаешь, такая вот у меня блажь. И понимаешь, Андрей, захотелось мне докопаться до истока нашего народного бедствия. Хотя, опять же нет, не корректно говорить о пьянстве, как о типично русском бедствии. Нет. Пьют везде, но понимаешь у русских пьянство, как бы, выражаясь местным деревенским сленгом, больше выпячено из обыденной жизни. Вот именно выпячено, а не просто заметно. И из этого бугра жизненного, нашего российского бугра, рвутся, русские душевные порывы. Про русскую душу очень много сказано, написано, повторяться не буду, а только отметить хочу тот факт или предположение, как хочешь понимай, что высвобождение истинно русского порыва через наше питьё и просматривается. Хочешь, верь мне, хочешь, нет, но у непьющего человека русской души нет. Нет, не то, она, конечно же, есть, только выхода ей не дается. Даже больше тебе скажу: русская душа, она у всякого народа есть. Будь он негр, китаец или допустим грек, но где-то там, в глубине его сознания, в самом потаенном уголке храниться кусочек нашей русской души, только заперт он на семьдесят семь замков и запоров. А у нас, у русских эта самая душа, закрыта на палочку. На ту самую, на какую раньше в деревнях, опять же русских, двери закрывали. Ты уж конечно этого не застал, а я вот помню, как хозяйки уходя из дома по делам, замков не вешали, а втыкали в дверь палочку. Дескать, не ходи к двери добрый человек, не труди ноги, дома нет никого. Заметь, не запирали свой дом от недруга, а предупреждали друга. Дружной была жизнь и доброжелательной. А из-за чего она такой была да всё из-за палочки этой, которая в ручку вставлялась. Потом, когда крепкий замок палочку сменил, доброжелательность, наверное, обиделась и ушла от нас. Не нравится ей замок. Вот такая палочка душу русскую у нас и держит, а у других она под замком хитрым. Дверь с палочкой гораздо легче открыть, чем с замком. Выпил русский человек сто грамм, палочка из ручки дверной выскочила и пошла душа, гулять другим на потеху, русскому на беду. Вот и думаю я как бы научить наш народ душу без водки открывать. Найти бы этот способ и тогда это открытие перевернуло бы всё в нашей стране. Вот такие у меня фантазии.

Сергей Сергеевич еще отхлебнул из бокала, задумался, полизал с ложки варенья и продолжил:

– Вот Андрей ты человек достаточно умный. Вот ответь мне: почему же люди пьют хмельную заразу? Вот возьмем водку: природа, она мудрая женщина, и потому водку невкусной сделала, даже больше того, противной человеческому вкусу, но человек пьет. Морщится, охает, но пьет. Почему?

– Ну, я не знаю, – вдруг заметался я перед ответом на столь простой вопрос. – Хочется, наверное, потому и пьют. Еще во многих случаях положено выпить. Не принято отказываться. Традиции там разные. Ну и конечно привычка, наверное. Да еще, наверное, жизнь плохая, от хорошей жизни редко пьют. Кто хорошо живет, тот не пьет, а так, в меру выпивает. А то ведь бывает, так прижмет, что не выпьешь, и жизни не будет. Верно ведь?

– Пожалуй, что верно, хотя и не совсем полностью. Только мне вот всё равно не понятно. Есть версия, что алкоголь, снимает запоры с нашего сознания и человек через пьянство самовыражается, открываются запоры или шлюзы этого самовыражения и всё, что в трезвом уме накопилось, понеслось наружу. Вот здесь я и пытаюсь разобраться, почему человек к более простым способам самовыражения не прибегает, почему через сложности идет, мучается на следующий день и опять идет. Почему? В чем причина его подчас рокового выбора. Вот мужики вашей деревни Виктор Суков или Лёва Круглов…

– Кто? – переспросил я.

– Круглов? А, что разве не знаешь? Ну, Кокос.

– А, Кокос, конечно знаю. Только, я, сколько себя помню, его Кокосом всё время называли. И дед его Кокосом звал и отец, а он оказывается Круглов. Чудеса. Ишь, ты, Круглов. Вот так Кокос, никогда б не подумал.

– Ну и вот, что я хочу сказать, мужики дошли, как мне кажется до некоторой точки, причем точки безвозвратной. И вот здесь вопрос? А могли они в эту точку не прийти? Как ты думаешь, могли?

– Наверное, могли бы, если бы жизнь их по-другому сложилась и дурью поменьше бы маялись.

– Вот и я думаю, что могли бы не прийти, а пришли. И очень меня интересует, чем же этот путь вызван и не то, что вызван, а выстлан чем-то и крепко выслан. Многие по этому пути проходят в точку, из которой нет возврата, и копошатся там, в этой точке не видя ничего вокруг, кроме хмельного удовлетворения. Вот я и хочу разобраться. Может это никому не интересно, может мои записи никто не увидит, но мне это надо. Друг детства у меня в этой тоске заразной погиб и я слово себе на похоронах его дал. Обещал себе, что разберусь, в чем тут дело. Глупый был, вот и кинул в душу свою задачку непосильную. Сейчас я эту точку роковую ищу. Вот представь Андрей огромный луг, даже не луг, а этакий сверхнасыщенный всем природным разнообразием кусок земли. Всё здесь есть: трясины и болота бессознательности, скалы моральных принципов, горы общественных законов, какие-то дремучие леса неизведанного желания и между всем этим вьются извилистые тропинки нашего сознания. Такие узенькие и скользкие эти тропиночки. Оступиться на них совершенная пара пустяков. А как оступишься, так попадаешь в болото бессознательного. Оно тебя засосет, покрутит в глубинах своих и опять на тропинку выбросит, но чаще всего на другую. И плутает человечишка на этом куске земли совершенно бестолково, хотя ему кажется, что идет куда-то в нужное место. И попадает он часто в разные тупички. Из одних тупичков выход есть, а вот из других, увы, только яма порочная. Вот в один из таких тупичков наши мужички и попали. Но вот только как? Понятны мои рассуждения?

– Не очень, – честно признался я.

Сергей Сергеевич добавил в уже почти опустевшие кружки еще кипятка, пощипал подбородок и продолжил:

– Давай тогда по-другому посмотрим на нашу тему. Что формирует наше поведение? Отвечаю. Гипотез по этому вопросу великое множество, но большинство сводится к мотивам. Что это значит? А значит это то, что человека или что-то манит, или что-то толкает, причем этих манящих и толкающих объектов великое множество. Или если попроще. Я сразу извиняюсь за немного грубое сравнение, но придумал его не я, я только повторяю. Представь себе осла. Стоит осел, о чем-то думает и вдруг замечает морковку. Морковку он любит и потому сразу же к ней спешит, но, не успев дойти, замечает другую. Замечает и сразу сравнивает – какая морковка лучше: стоит ли продолжать идти к первой или повернуть ко второй. Какая из них аппетитней? Выбрал, пошел, а тут хозяин вилами в бок гонит от цели, дескать, не для тебя сей продукт. Осел опять сравнивает: к другой морковке пойти или с хозяином побороться. Выбрал и опять к своей цели стремиться. Короче, всё его поведение постоянная и сплошная альтернатива. Альтернатива – это выбор одного из двух возможных решений. И вот обрати внимание, что здесь не одна альтернатива, целая цепь альтернатив. Возникают они одна за другой, совершенно не давая ослу покоя. Подобно ослу ведет себя и человек. Еще раз извиняюсь за нелестное для нас людей сравнение, но так оно есть на самом деле. Во всяком случае, я так считаю и не я один. Проблемма выбора всегда перед родом человеческим стояла. Посмотри путь развития цивилизации везде выбор, везде несколько дорог и почти всегда сожаления на тему, ах, зачем мы по этой дороге пошли. Наиболее выпукло эту тему приподнял для народа Шекспир. Вспомнил Гамлета с его известнейшим монологом?

Гамлета я, конечно, вспомнил сразу, только, наверное, не того, которого имел в виду Сергей Сергеевич, но вспомнил сразу. Мой Гамлет был сочинским армянином, служил со мною в одной роте и в армию попал только от большого ума и тех самых терзаний, про которые мне сейчас ведал философ.

– Пить, иль не пить, вот в чем вопрос? – практически каждый вечер терзал нас своими сомнениями в каптерке Гамлет, подняв на уровень глаз кружку с разбавленным спиртом, и всегда добавлял к своему вопросу небольшое условие выбора. – Кто скажет, нет, тому я врежу в нос.

А в связи с тем, что был Гамлет ещё и перворазрядником по боксу, то мы всегда давали ему положительный ответ, подкрепляя его глухим звоном алюминиевых кружек и веселым смехом.

Сергею Сергеевичу я про свое мелькнувшее воспоминание не сказал, а только кивнул головой, знаю, дескать, ваших Гамлетов, как облупленных и про все их терзания выбора лично слышал.

– Вот где-то здесь, в проблемах выбора и скрыта вековая загадка, – продолжил свою речь москвич. – В своем исследовании я хочу найти те морковки, которые завели Виктора Сукова и Льва Круглова в тот тупик, в ту яму порочную, где они стали Тодором и Кокосом.

Сергей Сергеевич хотел еще что-то продолжить, но на крыльце кто-то зашумел.