Сергей Сергеевич был крайне расстроен очередным неудачным выступлением нашей футбольной сборной. Оказывается, несколько минут назад российскими спортсменами был проигран очередной матч, и эта неприятность выгнала философа в отставке из уютного дома в сумерки деревенской жизни. Не смог Сергеевич после такой жизненной неудачи усидеть наедине со своими мыслями, и он пошел поближе к народу, а попал к нам. На спортсменов да тренеров мы заругались дружно, навесили им нелицеприятных ярлыков на все возможные места и стали вспоминать, как бывало играли. Мне-то чего вспоминать, я и в школе-то футбол особо не жаловал, а вот Кокос с Альбертычем, те вспоминали прямо наперегонки.

– Да разве сейчас есть игроки настоящие? – стучал кулаком по столу Кокос. – Сейчас дельцы одни, кокос им в глотку и в другие места. Все смотрят, чтобы им деньгу заплатили, а у нас разве так было? Контрактов позаключали, а играть разучились. Помню, отстоишь на лесах смену, кирпичей натаскаешься, а к вечеру на стадион. Почитай через день играли. Я правым крайним в комбинатской команде пять сезонов кряду без замен играл. Я крепким кокосом был по молодости. Ну, чисто вылитый лось.

Я не очень удивился, слушая Кокоса, знал, что он врать гораздый, но Тодор мои сомнения поправил, пояснив, что его друг действительно в молодые годы был не последним человеком на зеленом газоне футбольного поля.

– Помню, мы в области первыми стали, нас даже на российскую спартакиаду профсоюзов послали, – продолжал активно вспоминать свои спортивные подвиги Кокос. – Только там московские надули нас, судью купили и из отборочных вышибли. Кокосы позорные. Честно не смогли сыграть, так на бесчестье пошли. Если б не судья…

– Стой! – грозно заорал Альбертыч, сверкая удивленными глазами, – Не ври! Не было тебя на спартакиаде! Я в той команде запасным был, а тебя не было! Врешь! Не было тебя в команде!

– Это я вру?! – вскочил Кокос с лавки, так резко, что если бы не отменная реакция Тодора на падающие бутылки, то мы сразу бы лишились полутора пузырей.

Альбертыч тоже решил вступиться за свою правду, и они в одно мгновение схватились за грудки друг друга. Только драки опять на наше счастье не получилось. Взглянули бузотеры друг на друга повнимательней, моргнули раз по семь, вгляделись повнимательней еще раз и заорали на весь огород:

– Юрка!? Ты, кокос носастый!? Мелочь пузатая. Да, откуда же ты?!

– Левка!? Ты, пень стоеросовый!? Да как же так?! Вот так встреча, а я смотрю вроде мужик знакомый, но сразу не признал.

– И я тоже не признал. Юрка, да мы с тобой таких кокосов навертели, что я всю жизнь всю их помнить буду. Юрка! Чертяка хитрый. Вот Тодор, друзья, какие бывают, не то, что твой Колька. Вот так «Ищу тебя» у Андрюхи на огороде. Ну, Юрка, кокос тебе промеж ног. Нашел меня всё-таки. Ну, молодец, настоящий кокос. Учись Тодор, какие друзья бывают.

Потом под нашими изумленными взорами несостоявшиеся драчуны обнялись и почти пустили по слезе. Оказалось, что они целых четыре года играли за сборную нашего района и были очень хорошо знакомы, а что сразу друг друга не признали, то это по чистой случайности. Встреча была обмыта. Потом меня послали в дом за шашками, и хитрый Тодор два раза кряду обыграл мудрого Альбертыча, который стал требовать реванша в шахматах. В шахматы, которые тут же принес Сергей Сергеевич, следователь тоже проиграл, но немного поудачней, всего один раз. Сияющего победителя пришлось срочно послать в магазин.

Когда мы разошлись, я не помню, но утром вставать было опять не легко. Только делать нечего. Всю жизнь в постели не пролежишь, и двинулся я потихоньку на огород, чтобы там чуть-чуть прибраться. Однако чуть-чуть не получилось, гуляли мы так крепко, что пришлось убираться основательно и не только убираться, но и чинить: стол, лавку, калитку и забор.

Во время ремонта стола я обнаружил под ним мобильный телефон и путем несложных логических размышлений определил двух потенциальных его хозяев. Сергей Сергеевич от телефона вежливо отказался и я понял, что аппарат наверняка принадлежит Колчинскому.

Приведя себя по возможности в нормальный вид, я решительно поехал в районный центр. В прокуратуре меня встретили не радушно, даже один раз пригрозили милицией, но на мое счастье, стразу после угрозы в коридоре появился Альбертыч. Он был бодр, весел и деловит. Отбив от злобной секретарши районного прокурора, Колчинский привел меня в свой рабочий кабинет и спросил там о цели визита в их заведение. Когда цель выяснилась, он долго благодарил меня, потом снял трубку в течение пяти минут взял очередной отгул. По моим наблюдениям отгул ему дали не очень охотно и видимо дали только из-за большого уважения, но, однако дали.

Мы поехали снова ко мне. У крыльца моего дома, нас, конечно же, встретили радостные Тодор с Кокосом и задумчивый Сергей Сергеевич с шахматной доской под мышкой.

На трезвую голову, пока Кокос бегал в магазин, Альбертыч обыграл Тодора в обе игры и схватился в шахматы с Сергеем Сергеевичем. Однако закончить этот матч не получилось, явился Кокос и опять же чисто случайно, полой своего пиджака положил обе шахматные рати на землю. На него за это никто не обиделся, а даже наоборот, все были рады, что не надо больше думать.

И опять всё началось как вчера, будто мы никуда не расходились, будто не было темной ночи и хмурого утра, будто ничего не было кроме стола под пожилой яблоней да доброй мужской компании. В интеллектуальные игры сегодня мы больше не играли. Сегодня взялись мужики силами меряться в самом прямом смысле этого слова. Взялись они терзать мой стол локтями, стараясь прижать руку соперника к плохо строганой доске. За дело компания взялась основательно, никто в стороне не остался. Если кто не боролся, то болел он откровенно, от самой распахнутой души. Меня опять удивил Альбертыч. Несмотря на свою тщедушную конституцию, он играючи положил нас всех, не дав ни шанса даже на надежду. Тодор потребовал реванша, но опять был позорно бит и побежал за бутылкой. Пока Сергей Сергеевич с Кокосом разбирались, кто из них крепче Альбертыч пригласил меня перекурить на речной берег. У нас на речке хорошо, вид с берега просто великолепный особенно под вечер. Вот и сели мы этим видом полюбоваться. Колчинский был очень доволен течением вечера, и это было хорошо заметно. И мне вдруг захотелось попробовать узнать о том, какую тайну поведал следователю пойманный нами Славка-Женька. Почему захотелось, не знаю? Только задела меня эта любопытная блажь.

– А это, Альбертыч, – осторожно начал я, – директору-то «Забавы» больше ничего не грозит?

– Нет, не грозит, – неохотно ответил мне Колчинский.

– Чего, откупился или как? – всё-таки решил я не сдаваться.

– Или как, – опять не попускал меня к тайне Альбертыч.

– Вот ведь сволочи не дают спокойно людям жить, – решил я всё-таки ещё чуть-чуть поругаться.

– Да какая она сволочь? Так дурочка несмышленая, – тяжело вздохнул следователь.

– Кто она?

– Как кто? Ксения. Это она отца решила заказать. Только ты давай не болтай об этом. Узнал и забыл. Не забудешь, ты мне больше не друг. Понял?

– Подождите Юрий Альбертович, я не понял, какая такая Ксения?

– Та самая, дочка директорская. Ты, наверное, знаешь её. Это же всё она учудила. Вот так вот бывает. Сам бы не разобрался, век бы не поверил.

– Нет, Юрий Альбертович этого быть не может, потому что так не может быть никогда. Не может такая девчонка кого-то заказать. Все твои домыслы против неё чистый бред.

– Да, быть не может, а вот было. Конечно, Алексеевич сам виноват, замордовал совсем девку. Дня спокойно ей жить не давал. Всё жизни учил. Ей-то дурочке невдомек, что он это для блага её же делал, вот и затаилась она. Характер у него не приведи господи, поговаривают, что из-за этого характера и жена его руки на себя наложила. Но здесь я фактов не знаю, только версии, а Ксюха видно была в его вине уверена полностью. Видно давно уже затаилась. Когда уж она решилась по серьезному на то, чтобы отца заказать не знаю, но решилась и подготовилась. Здесь ведь ещё вот чего интересное получилось. Этот Славка, который посредника изображал, он ведь тоже Алексеевичу не чужой. Хочешь, мне верь Андрюха, хочешь, не верь, а Славка этот родной директорский брат. Дело-то оно вот как получилось. Когда Николаю Алексеевичу было уже немного за двадцать, мать его сбежала из семьи с известным в то время гастролером балалаечником. Вот ведь дура баба, чего ей в покое не жилось на старости лет. Отец у Алексеевича какой-то большой шишкой в области был. В хорошем достатке жили, потому и жена его с жиру беситься стала. Она ведь не только сбежала от мужа, а еще и в почти сорок лет родила от заезжего кудесника трех струн. Вот как раз Славку этого и родила. Только он непутевым оказался. С пятнадцати лет в колонию за грабеж загремел, потом в мошенничество ударился. Башка у него хорошо работает, талантов полно: и поет, и пляшет, и анекдоты рассказывает, а главное любому человеку, чего захочет, то внушить может. Он когда полгода назад в очередной раз освободился, так к Алексеевичу сразу приехал. Мать его умерла, а перед смертью письмо ему послала, что, дескать, плохо будет, к брату обращайся, и Колин адресок дала. Лексеич, конечно про родственника знал, но встрече очень не обрадовался. Хотел быстренько отвязаться, денег сунул и еще пообещал, если Славка светиться здесь не будет. Бабок отвалил и срок назначил, чтобы Славик слинял с глаз долой. Тот же почувствовал денежный запашок, обиделся, что его к кормушке в открытую не пускают и стал потихонечку рядышком вертеться. Какой-то компроматец подобрал о молодости Николая Алексеевича, потом с Ксенией познакомился, даже можно сказать подружился, а Коля про это даже не подозревал. Он от дочери факт существования брата всячески скрывал. Короче, сошлись Ксюша со Славой на почве нелюбви к Лексеичу и решили концерту устроить. Сначала-то конечно попросту хотели, о ценах справились и стали, капитал набирать Алексеич к деньгам равнодушен был и дома их не стерег, а денег полно у него было и есть. Вот Ксения потихоньку двадцать тысяч долларов и набрала, запросто так набрала, а когда набирала, на отчет службы безопасности о махинациях Паши с Вадиком наткнулась, и зародился у неё дьявольский план. Планом этим она с дядей скоро поделилась, и стали они интригу плести. Ну, а дальше ты всё знаешь. Глупо она, конечно, поступила, но теперь уже назад ничего не воротишь. Кстати, помнишь, ты говорил, что Славка с кем-то разговаривал за клубом, так это Коля ему последнее предупреждение сделал. Жаль, ты тогда не успел немного, всё бы для нас с тобой гораздо проще обернулось. Вообще-то Славка этот тертый тип, такой кого хочешь смутит. Он меня-то вроде как загипнотизировал, я ведь взять его на вокзале хотел, а вот не смог. Короче, облапошил он Ксюшу и подставил по крупному перед отцом. Я вот тоже никак в толк не возьму, как она решилась на это, но решилась. Вот такие дела у нас с тобою брат. Ну, что доволен рассказом? Вопросы ещё есть?

– Чего ж теперь будет-то?

– Да ничего не будет. Алексеич Ксюху во Францию учиться отправляет. Жениху её отступную пока дает, Славке деньжонок подкинуть обещал, чтоб глупостей не болтал. Будет болтать запрут за что-нибудь, а уж там как дело повернется. Только повернется оно там, как надо будет. Деньги-то у Коли для нужных поворотов в нужном месте имеются.

– И всё?

– И всё, а тебе чего ещё надо? Я тебе вообще-то этого говорить не хотел, но побоялся, как бы ты из любопытства не стал у других интересоваться. Ты вообще-то парень не любопытный, но и на старуху бывает проруха. А теперь, когда ты всё знаешь, я почти уверен, что никто от тебя об этой истории не услышит. Верно ведь?

– А как же Паша Балаболов, он за что погиб?

– Он? Лично я считаю, что только по глупости. По глупости да по жадности и больше ни за что.

– Выходит он из-за меня погиб?

– Ну, здесь без тебя тоже не обошлось, но вообще-то здесь только стечение обстоятельств и жадность Балаболова. Ещё раз тебе это повторяю, чтоб не томился очень. Решил же он деньжонок шантажом сшибить? Вот и поплатился. Сам ведь понимаешь, что за все платить надо. Это не нами с тобой придумано, а мы об этом только знать обязаны и помнить всегда.

– Так значит, всё-таки я Пашку к гибели подтолкнул? Вот ведь, как оно всё выходит. Не пойди я к нему с тем дурацким диктофоном, он бы сейчас жив был. Чего же я дурак наделал?

– Слушай-ка Андрюха, ты эту политику брось и себя кончай терзать идиотскими домыслами. Ты здесь не главное звено, ты так, мелкий камушек, который лавину вызвал. Не будь тебя, другой бы Пашку к гибели подтолкнул. Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Судьба у него такая, он деньги непомерно любил, а природа человеческая этого свойства не уважает и крепко за него мстит. Люди уважают, а природа нет. Вот нонсенс, какой получается. Если мне на слово не веришь, то сам об этом на досуге поразмышляй. Книжки почитай, подумай над ними, и поразмышляй, от чего жизненные трагедии случаются.

– Но всё-таки, если бы я к нему тогда не пришел, то Пашка бы жив остался? Живой бы сейчас был?

– Да, но не надолго. Еще раз прошу, поверь мне на слово, уж я то породу людскую хорошо за двадцать лет службы в органах правопорядка изучил. И давай-ка мы с тобой, сейчас эти философии бросим и пойдем в твой огород, там, судя по радостным крикам, Тодор из похода вернулся. Пойдем.

– Слушай, Альбертыч, а как же всё-таки так, что Ксения своего отца заказала? Как же так?

– Вот здесь я тоже не очень пойму. Я ведь Ксюху хорошо знаю, с самого её малолетства и вдруг такое. Устала она, наверное, от воспитания жесткого вот и бросилась в истерику. Ведь самая страшная истерика – эта истерика безмолвная, через неё люди на жестокие поступки решаются, да и, наверное, дядя её слегка подсуетился, внушил ей преступный замысел. Вот и Ксюха решилась, но, слава богу, всё нормально обошлось.

– Нормально?

– Нормально, а ты что по-другому считаешь. Знаешь ли ты, что было бы, если на самом деле Алексеевича завалили? Тут бы такой передел начался. А может быть, и не начался? Черт их там разберет. Пойдем, а то мужики слюной изойдут. И выбрось ты из головы мысли покаянные. Христом богом тебя об этом прошу. Пойдем. Я понимаю, что друга тебе жалко, но что поделаешь, его ведь теперь не вернешь и не вернешь, даже если ты голову от своей вины в кровь разобьешь. Ты самое главное пойми, не ты виноват, он сам во всем виноват. Пойдем лучше водку пить, там глядишь, и терзаний душевных поменьше будет. Во всяком случае, сегодня.

Компаньоны встретили нас радостно и потому мне стало полегче. Не то что я успокоился, а так забылся чуть-чуть и стал вникать в застольные беседы. Солировал сейчас Тодор. Он активно стучал по плохо прибитой доске стола и доказывал, что русский механизм возврата челнока в исходное положение значительно надежней любого зарубежного, но ему никто не верил. Однако Виктор старался, не жалея клетчатой рубахи убедить нас в правоте своего утверждения. Когда рубаха была порвана, а мы не убеждены, сорвался он с лавки и куда-то умчал. Не успели мы обдумать вопрос его внезапного исчезновения, Тодор вернулся и бухнул перед нами на стол какую-то плотную бумагу.

– Вот, читайте, – строго предложил он, – ткнув пальцем в центр таинственного манускрипта.

Бумага оказалась достаточно важным документом, а именно авторским свидетельством на изобретение устройства возврата челнока в исходное положение и что самое удивительное в этой бумаге, то это один из изобретателей. Указанный на последнем месте. Мы долго не могли поверить, что Тодор чего-то мог изобрести, причем оказалось, что идея была полностью его, а остальные соавторы оказались в документе по служебному положению. Как только дело прояснилось, изобретателя отправили в магазин, а сами делами занялись. Альбертыч с Кокосом в шашки стали играть, а Сергей Сергеевич приобнял меня и таинственно произнес:

– Подобрался я, кажется к отправной точке в своей работе. От обиды русский мужик пьет. Я сначала думал от зависти, а потом стал разбираться. Начал копаться в смыслах слов. Вот скажи мне Андрей, что такое зависть?

– Ну, это когда человек другому завидует, – попытался ответить я на вопрос философа.

– Так-то оно так, а вот в словаре русского языка сказано, что зависть это чувство досады, вызванное благополучием или успехом другого. А что такое досада? Досада – чувство раздражения вследствие неудачи или обиды. И вот здесь самое главное, Андрей, обида, это ведь несправедливо причиненное огорчение. Понимаете, Андрей? Из-за вечной несправедливости пьют люди. Огорчаются и пьют. Вроде всё оно, это объяснение мое на виду лежит, а человечество до него плохо доходит. Чего только не придумывают для истребления пьянства? Вспомни антиалкогольную компанию времен перестройки и сразу же вспомни, что из этого вышло. А не вышло ничего из-за того, что надо было не доступ к водке ограничивать, а надо было справедливость повсюду восстанавливать. Возьми любого чересчур пьющего человека и покопайся в его прошлом, так сразу столько несправедливости найдешь, что самому спиться захочется. Вот и сейчас Виктор очередной раз правдивость моей теории доказал. Обидели его крепко, оттеснив назад в изобретении, вот он и запил.

Сергеич говорил долго и, наверное, какие-нибудь умные вещи, а я из этого всего понял, что если спиваются от несправедливости, то мне, оттого, что поведал Альбертыч, пора пополнять ряды спившейся братии. Только вот не хотелось мне туда, а как дальше быть я не знал.

Потом мы опять сидели до темна, и было нам даже вроде как хорошо. Во всяком случае, нам так казалось.